В одном из сталинских домов на Кутузовском проспекте в центре Москвы, в шикарной квартире на пятом этаже, царило тревожное оживление. Известие, только что принесенное молодым человеком интеллигентной наружности, было из ряда вон выходящим. Пожилая дама в парчовом халате, его мать, делала вид, что возится в спальне со своим гардеробом, рядом с ней пристроилась девочка лет двенадцати, ее внучка. Домработница забилась на кухню и погромыхивала там какими-то предметами. Она изредка высовывалась оттуда, чтобы проводить взглядом бегавшего взад-вперед по комнатам мужчину лет тридцати пяти, отца девочки. Он был одет в английскую тройку с бабочкой под воротником белой рубашки в черную полоску и не переставая размахивал руками. Из верхнего кармана темного пиджака в светлую полоску выглядывал угол накрахмаленного носового платка, а в манжетах поблескивали алмазные запонки. На лице его с карими глазами и большими губами топорщились аккуратно подстриженные черные усы, на подбородке, выбритом до синевы, обозначилась ямочка, говорящая о сильном характере. Мужчина собирался куда-то уходить.

— У меня до сих пор не укладывается в голове, что мой друг Нечипуренко, с которым я учился еще в школе, сбежал к американцам. Этот тихоня подставил под удар не только меня, но и весь дипломатический корпус министерства иностранных дел, — изрыгал он потоки гневных слов, не обращаясь ни к кому конкретно, — И теперь обещанной вакансии в посольстве в Америке мне не видать как собственных ушей.

Миловидная женщина, наводившая вечерний макияж перед зеркалом в другой спальной комнате, вытянула округлое лицо, чтобы поточнее пройтись мягкой кисточкой под нижними веками.

— Ты считаешь, что тебя из Мадрида вызвали в Москву только по этому поводу? — водя рукой вверх-вниз, спросила она.

— Прости, дорогая, но других грехов я за собой не чувствую.

— Этот Нечипуренко сделал так специально? — в глубоком грудном голосе женщины наконец-то прозвучала озабоченность. — А не может ли его побег быть всего-навсего вынужденным выходом из игры? Так тоже поступают, когда насилие переходит границы дозволенного.

— Из какой игры, какое насилие?.. Ты думаешь, что ты говоришь? — вышел из себя мужчина. — Андрей Андреевич уже поставил вопрос перед членами Политбюро о предательстве этого человека, а комитетчики взялись за разработку операции по его физическому уничтожению.

— Боже мой, это так серьезно!? Он же был твоим лучшим другом! — замерла белокурая особа за полированным столиком из галицийского бука. Но лишь на мгновение. — И пускай бы себе бежал, незаменимых людей, как известно, нет.

— О, какое это счастье видеть тебя своей женой! — с сарказмом застонал собеседник. — А обо мне ты подумала?

— При чем здесь ты, сбежал Нечипуренко, пусть он за все и отвечает.

— Понятно. Если бы ты работала на каком-нибудь производстве, тебе бы вообще цены не было.

— Куда уж нам, у нас французская кровь в жилах не течет.

В зале зазвонил телефон, по тому, как он старался, можно было определить, что звонок был не рядовым. Женщина отняла ватный тампон от лица и попросила:

— Вадим, возьми, пожалуйста, трубку, ты разве не видишь, что я не укладываюсь в нужное время?

— Прости меня, дорогая, но я ужасно расстроен, — на ходу меняя направление в сторону одной из дальних комнат, скороговоркой сказал тот. — Мой голос может выдать мое душевное состояние.

Некоторое время женщина занималась своим лицом, но телефон не думал умолкать, привлекая к себе внимание остальных обитателей квартиры. Пожилая дама прошаркала в туалет, девочка вышла из спальни бабушки и прислонилась спиной к дверной лудке, домработница включила какой-то шумный электроприбор. Тогда женщина отложила свои косметические принадлежности и встала с пуфика:

— Дипломат, называется, — буркнула она себе под нос. — Места ему, видите ли, в Америке не достанется…

На том конце провода, вероятно были неполадки, в трубке шипело и трещало, невозможно было ничего разобрать. Переспросив несколько раз, кто и откуда звонит, женщина уже собиралась нажать на рычажок отключения, когда бархатистый тенор наконец-то прорвался сквозь шумы и вежливо попросил:

— Наташа, если ты меня плохо слышишь, то пусть подойдет Вадим. Может быть с ним я сумею настроиться на общую волну. У меня к вам обоим очень серьезное дело.

— Но я и правда ничего не понимаю, ваш голос мне тоже не знаком.

— Мадам, попросите, пожалуйста, к телефону товарища Ростиньякова, вашего супруга, — настаивали на том конце линии.

— Его сейчас нет дома, — особа пожевала губами и все-таки решилась переспросить. — А о чем вы, собственно, хотели с нами поговорить?

— О раритете, Наташа, о том, что он нашелся и его нужно срочно забрать.

— О каком раритете!? Кто вы, в конце концов?

В трубке снова возникла трескотня с другими шумами, голос незнакомца начал уходить куда-то вдаль:

— Я Харитон, ваш дальний родственник. Я оттуда… А сейчас нахожусь в Великом Новгороде, понимаешь?

— Не понимаю…

— А, досада! Я хотел бы продиктовать один адрес, очень нужный всем нам. Раритет нашелся, он в России и его необходимо немедленно забрать.

— Оттуда-отсюда… — женщина раздраженно завела за ухо прядь волос. — Уважаемый товарищ, нам от чужих людей ничего не надо.

Звонивший помолчал, затем сказал несколько слов на незнакомом языке и начал закругляться:

— Хорошо, Наташа, я не имею права говорить по телефону то, что нужно, потому что… — в трубке снова раздалась сильная трескотня. Когда она уменьшилась, абонент как бы все понял. — Я попробую связаться с вами оттуда и постараюсь все объяснить. До связи…

Миловидная особа нажала трубкой на рычажок, рассеянно посмотрела по сторонам. Заметив дочь, махнула ей рукой, чтобы она не попадалась отцу на глаза, и запахнула полу дорогого китайского халата из чистого шелка. Она уже снова усаживалась на пуфик перед зеркалом, когда с другого конца просторного зала спросили:

— Звонили из министерства?

— Ты считаешь, что тебе сразу предложат кресло посла в Америке, только что освободившееся?

— Я жду решения правительственной коллегии.

Женщина подцепила кисточкой немного тонального крема, но прежде чем нанести его на нижнее веко, она чуть повернула голову в сторону зала.

— Это был какой-то оттуда, у которого есть то, чего нет у нас, — она коротко хохотнула. — И он хотел предложить его нам, предварительно назвавшись нашим свояком.

— Откуда был звонок? — приостановил движение мужчина.

— Из Великого Новгорода, у нас с тобой там кто-нибудь есть?

— Может быть кто-то и был, во тьме прошедших веков…

Новенькая черная «Волга» в экспортном исполнении оторвалась от подъезда «сталинки» и понеслась по Кутузовскому проспекту, погружавшемуся в вечернюю мглу, в сторону Старой площади. Август подходил к концу, надвигался прохладный и дождливый сентябрь, поэтому в углу салона пристроились два японских зонтика. Шофер уверенно крутил баранку, мужчина и женщина, сидевшие на заднем сидении, смотрели в разные стороны, вызывая у него невольную улыбку. Скорее всего, подобную сцену ему приходилось видеть не один раз. Преодолев небольшой подъем, машина выкатилась на площадь и остановилась у входа в Министерство иностранных дел с фасадом, отделанным мраморными плитами, отполированными до зеркального блеска. Все здание было построено по типу кремлевских башен. Прежде чем выйти из салона автомобиля, Вадим повернулся к супруге и спросил:

— Кстати, куда подевался наш Панкрат?

— Этот вопрос надо было задать или твоей маме, или домработнице, я тоже вернулась домой буквально перед твоим приходом, — собираясь продвигаться к выходу, пояснила она. — Мальчику уже четырнадцать лет и он давно привык решать свои вопросы самостоятельно.

— А все-таки, где он может проводить свободные вечера? — открыл дверцу Вадим.

— Наверное у Михалковых. У старшей дочери Никиты одинаковый с ним возраст и они нашли неожиданно для себя общие точки соприкосновения, — Наташа подала супругу руку и вслед за ним вылезла наружу. — Ты же знаешь, что большой теннис входит сейчас в моду, а они оба занимаются у одного тренера.

— И все вечера наши дети проводят в спортивном зале, — усмехнулся Вадим, захлопывая дверцу.

— Я имела ввиду то, что теннис их общее увлечение, — одернула его собеседница. — К тому же отец Никиты, Сергей Владимирович, родом из Пятигорска, откуда были и твои предки.

— А вот это предположение более приемлемо, Панкрат души не чает в историях о терских казаках…

Возле высоких дверей массивного здания с гербом Советского Союза на фронтоне, украшенных звездами с серпами и молотами, стояли два комитетчика в гражданских костюмах. Вадим протянул одному из них удостоверение с вложенным в него приглашением на два лица, под пристальными взорами кагэбэшников супруги прошли в фойе. Среди пустых вешалок дежурила гардеробщица, она охраняла единственную на весь гардероб шляпу, принадлежащую министру иностранных дел. Увидев вошедших, старуха задержалась взглядом на женщине, на которой аквамариновыми расцветками отливало модное платье из синтетического материала, удачно подчеркивавшее соблазнительную ее фигурку. На шее у молодой женщины посверкивала скромная золотая цепочка, на запястье болтался тонкий золотой браслет, а на пальцах обеих рук можно было насчитать лишь обручальное кольцо девятьсот пятьдесят восьмой пробы, да золотой перстень с большим камнем, бывшими тогда в моде. Но и эти украшения своим блеском привлекали внимание блюстителей советского образа жизни. Вот и сейчас гардеробщица поджала тонкие губы и отвернула в сторону свой крупный нос.

— Громыко уже здесь, а он весьма жесткий человек, — негромко сказал на ухо супруге Вадим. — Я думаю, что в связи с неординарными событиями время дипломатического раута будет сокращено и мы вернемся домой пораньше.

— Тогда почему этот раут не отменили вообще, — пожала плечами спутница. — Ведь он был заранее оговорен в визитках и у его устроителей было на это время.

— Ты хочешь, чтобы весь мир узнал, как мы всполошились из-за какого-то перебежчика, пусть и в ранге советского посла в Америке? — воззрился на нее муж. — Этого не будет никогда, наша страна твердой поступью продолжит движение только вперед.

— К цели, намеченной великим Лениным…

Они поднялись по широкой мраморной лестнице в просторный зал, уставленный бюстами вождей революции и другими деталями советской атрибутики и устланный ковровыми дорожками, приглушающими звуки шагов. Людей собралось достаточно много, все они разбились на небольшие кучки и обсуждали сиюминутные проблемы. Навстречу вновь прибывшим уже спешил их старый знакомый с седой шевелюрой волос, больше похожей на львиную гриву, и с нашивками сотрудника дипломатического корпуса по обшлагам кителя и по его бортам.

— Ты уже знаешь, а я не стану вдаваться в разъяснения, — целуя руку Наталье и обращаясь к Вадиму, сходу заговорил он. — Скажу только одно, что министр иностранных дел решил вновь поднять вопрос о вылазках против Советского Союза сионистских организаций, засевших в Вашингтоне и в Нью-Йорке. Надо полагать, он сделает это в противовес побегу посла Нечипуренко к американцам.

— Уже известно, что это их работа? — приостановился Вадим.

— Так доложил на Политбюро Председатель КГБ товарищ Андропов. Не забыл упомянуть Юрий Владимирович и про Лондон, где находится главное гнездо этих мировых ястребов. Дело в том, что побег сотрудника такого высокого ранга позволит янки продолжить экспансию в развивающиеся страны. А нам достанутся лишь объедки ввиде кубов, пирамид и фигур несимметричных.

— Что ты хочешь этим сказать, Вячеслав? — обратила к советнику порозовевшее лицо Наталья, в ушах у нее качнулись простенькие на вид золотые сережки, привезенные мужем из Испании. — Ты стал говорить какими-то загадками.

— Он подразумевает Кубу, Египет и Афганистан, страны, кстати, тоже находящиеся в ранге развивающихся, — пояснил Вадим. — Египет мы почти потеряли, а вот от двух других нахлебников отделаемся еще не скоро. И это, дорогие мои друзья, вилами по воде писано. Да и сама затея послать их подальше весьма опасная, она способна затронуть экономические проблемы на всех континентах.

— Простите, товарищи, но зачем тогда и нам эти неправильные геометрические фигуры? — решила Наталья поддержать разговор на тему, не совсем понятную ей самой. Она твердо знала лишь одно, что мужчинам доставляло удовольствие растолковывать женщинам серьезные вещи. От этого они становились покладистее, что всегда приносило некую выгоду. — И зачем тем же американцам какие-то развивающиеся страны? Своих бывших африканских рабов мало, тех же нахлебников, так понадобилось прибавить к ним еще и людоедов из банановых республик?

Мужчины переглянулись, они понимали, что женщинам дипломатичность присуща весьма редко, они чаще высказывают свои мысли напрямую, хотя на первый взгляд это самые лживые существа на свете. Импонировало старым товарищам лишь то, что Наталья обращается к ним за помощью. В действие вступал непреложный закон природы — помогать слабым, и от него никуда невозможно было деться.

— Если хочешь, Наташа, я в нескольких словах объясню тебе принцип развития на земле всего человеческого рода, и докажу, что оно идет неправильным путем. — чуть наклонил свою львиную шевелюру Вячеслав. — До начала церемониалов еще не скоро и мы успеем пообщаться.

— Я с удовольствием тебя послушаю, — под снисходительную улыбку супруга, согласилась она.

— Начнем с малого, ты понимаешь, что обозначает слово экспансия?

— Конечно, это вторжение одних государств в сферы деятельности других.

— Это расширение сферы их влияния, что суть одно и то же, — кивнул советник. — А теперь перенесем этот термин на Советский Союз и на Америку.

— Мы экспансируем в другие страны социализм, американцы капитализм. Про это знает каждый ребенок в школе.

— Вот и вся проблема, Наташа.

— Прости, Вячеслав, но мне кажется, что это только начало разговора, — тряхнула взбитыми волосами собеседница. — С нашим социализмом ясно — равноправие и братство всех и вся, чтобы не было ни бедных ни богатых. Но зачем богатым американцам бедные страны?

— Капиталистам нужно сбывать свою продукцию, которой они стали производить больше, чем требуется им самим.

— И вот здесь кроется самое главное, дорогой Вячеслав, — с вызовом посмотрела на дипломата Наталья. — Чем эти люди, населяющие бедные страны, будут расплачиваться за их продукцию?

Служащий дипломатического корпуса посмотрел на собеседницу как на маленькую девочку, затем перевел насмешливый взгляд на Вадима. И ответил:

— Своими душами, Наташенька, — он снисходительно усмехнулся и добавил. — А еще природными ресурсами, которые у них не разработаны и лежат в земле без дела.

— Моей Наталье подобные ребусы не требуются, — попытался заступиться за жену Вадим.

— Нет, подождите, — запротестовала она. — Я хотела бы разобраться до конца.

— Кстати, друзья, этот конец, который ждет всех землян, тоже не займет в нашей истории много времени, — посерьезнел Вячеслав. — Вы хотите, чтобы я продолжил?

— Обязательно, — заинтересовались оба супруга.

— Кто стоит во главе капитала, вам известно.

— Сионистская мафия, с которой борется не только Советский Союз, — отрапортовала Наташа. — Ей противостоит весь прогрессивный мир.

— К слову, сопротивление сионистам многократно усилилось после Гитлера, как это ни парадоксально звучит, — приподнял плечи Вадим.

— Ну… пусть будет так, — не стала отрицать его супруга.

— А вы не задумывались над вопросом, что станет с миром, когда к рукам приберут самый затерянный уголок на планете? — продолжал дипломат. — Ведь капитализм — это агрессия, и люди у его руля самые неуправляемые из всех, которых мы знаем.

— А вот здесь, Вячеслав, ты попал в точку, — снова признался его друг. — Чего стоят убийства глав государств и политических деятелей, включая тех самых царей с королями и их наследниками до и во время Первой мировой войны, и того же нашего Столыпина в дореволюционной России. Ради достижения своих целей эти люди не щадят никого и ничего, в том числе и собственных жизней.

— И куда прикажете от всего этого деваться? — со вниманием взглянул на своих собеседников дипломат.

— Вот как далеко мы шагнули! — округлила глаза Наташа. — Об этом я никогда не думала.

— А сионисты, между тем, уже задумывались и над этим вопросом, поэтому в противовес агрессивному капитализму Карл Маркс предложил прогрессивный социализм с последующим коммунизмом.

— Постойте, уважаемые, но здесь какая-то путаница, — попыталась собеседница подвергнуть сомнению последнее высказывание. — Выходит, что эти люди сами же себе и противоречат!?

Вячеслав подхватил обоих супругов под руки и повлек их в сторону буфета:

— Наташенька, это и есть та самая змея, закусившая свой собственный хвост, которую ты часто рассматриваешь на страницах эзотерических книг, — на ходу попытался он объяснить проблему женщине. — Этот символ говорит о том, что мир состоит из противоречий. И если люди во главе мирового сообщества стоят разумные, то в действие обязательно вступает аксиома, самая плодоносящая из всех — разделяй и властвуй.

— Разумные люди эти противоречия поддерживают искусственно, — добавил Вадим. — А чтобы тебе было яснее, подумай над тем, почему агрессивный ислам возник на земле примерно через шестьсот тридцать лет после якобы прогрессивного христианства.

— Отличный пример, — засмеялся Вячеслав. — И почему он появился вообще.

— Мне уже достаточно ваших туманных разглагольствований, — решила отмахнуться Наталья сразу от всего. — Я успела устать от вас обоих…

Официальная часть дипломатического раута, как и предсказывал Вадим, оказалась короткой. Министр иностранных дел, высокий молодящийся старик за семьдесят лет с приподнятым плечом и немного перекошенным на одну сторону лицом, обрисовал международную обстановку, более детально остановившись на побеге советского посла к американцам. Суть вопроса сводилась к тому, что это предательство не что иное, как последствия сионистской пропаганды, оно может осложнить отношения Советского Союза с ведущими мировыми державами, и что такой человек не имеет права на прощение. Затем Громыко оставил трибуну и спустился к дипломатам, тут-же окружившим его. Вадим с супругой и Вячеславом остановились немного в стороне. Наталья открыла было рот, чтобы прокомментировать откровение, услышанное из уст члена Политбюро, когда все трое заметили, что сам министр твердыми шагами направляется к ним. Она попыталась покрепче уцепиться за локоть супруга, но тот вежливо отстранился, успев шепнуть ей на ухо:

— Извини, милая, мне кажется, что Андрей Андреевич хочет сказать нам что-то очень важное.

Между тем долговязый глава советского дипломатического корпуса, исполняющий заодно и обязанности заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР, приблизился к ним, он протянул руку Вадиму:

— Я рад видеть вас на этом рауте, — сухим голосом с глухими нотами в нем сказал он. — У меня к вам, Вадим Петрович, есть парочка вопросов. Так сказать, тет-а-тет.

Рука у Громыко была костлявой и холодной. Кивнув походя Наталье и стоящему рядом с ней Вячеславу, он направился к одной из колонн, Вадим последовал за ним. Не доходя до колонны, Андрей Андреевич остановился и развернулся к нему, как всегда, приподняв одно плечо вверх, рот у него больше обычного съехал на сторону:

— Вы, наверное, догадываетесь, почему мы решили отозвать вас из Испании, — начал он все тем же глуховатым голосом. — Кстати, как отреагировали Генеральные кортесы этой страны и сам король Хуан Карлос на откровенное предательство ведущего сотрудника нашего дипломатического корпуса?

— Кортесы отреагировали сдержанно, Андрей Андреевич, во взаимоотношениях наших стран изменений в худшую сторону ожидать не следует, — чуть наклонил голову с идеальным пробором Вадим. — От Хуана Карлоса я получил телеграмму, в которой выражается сочувствие по поводу происшествия с послом в Америке.

Вадим специально не стал называть Нечипуренко «нашим» или «советским» послом, чтобы не подчеркивать лишний раз его принадлежности к Советскому государству. Громыко уважал людей сдержанных и изъясняющихся коротко, он заложил руки за спину и сказал:

— Этого следовало ожидать, в самой Испании к власти рвется социалистическая рабочая партия, а это для нас пока кот в мешке, несмотря на общие мировоззрения, — министр покачался с пяток на носки и снова вгляделся в своего подчиненного. — У вас в роду, Вадим Петрович, были, как мне помнится, терские казаки и французские аристократы, не так ли?

— Абсолютно верно, — подтвердил собеседник. — Наш род пошел от терского казака Даргана Дарганова, взявшего в жены во времена войны с Наполеоном французскую дворянку. А чуть позже одна из их дочерей вышла замуж за французского герцога Буало де Ростиньяк, откуда произошла наша фамилия Ростиньяковы.

— И у ваших предков был свой особняк на Воздвиженской улице?

— Он и сейчас там стоит, правда, после революции его включили в реестр зданий, подлежащих заселению выходцами из рабочих и крестьянских семей.

— Не жалеете об утраченном?

— Как можно жалеть о том, чем никогда не владел? — пожал плечами молодой мужчина.

— А вот ваши прямые родственники во Франции с Швецией владеют не какими-то особняками пусть и на Воздвиженской улице, что недалеко от Кремля, но и рыцарскими замками с поместьями при них, — хитро прищурился Громыко. — Мы знаем, что у вас есть родные даже в Соединенных Штатах Америки. Кстати, вы когда в последний раз встречались с кем-либо из них?

— Простите, Андрей Андреевич, но судьба распорядилась так, что мы не виделись ни разу, — развел руками в стороны советский посол в Испанской республике. — Разве что поздравляем друг друга с праздниками, но все под контролем нашего комитета Госбезопасности.

— Про это не стоило напоминать, — пожевал сухими губами Громыко.

Вадим внутренне подобрался, он понял, что министр иностранных дел заново перелистал всю его биографию для того, чтобы принять то или иное решение. И теперь все зависело от того, что перевесит — его профессиональные способности или прошлое рода Даргановых. Конечно, можно было привести немало примеров, когда потомки тех же дворян занимали в руководстве страной ответственные посты, но в последнее время обстановка в государстве явно оставляла желать лучшего.

— У этого Нечипуренко в роду тоже были выходцы из дворянского сословия, из украинского, — после некоторого молчания заговорил Громыко. — Самое неприятное, что их имение находилось недалеко от того места, в котором прошло мое детство. В мои-то годы и такой удар…

Молодой мужчина расслабился, ему стало ясно, что чаша весов перетягивает не в его пользу. Если бы было по другому, Громыко не надумал бы акцентировать внимание на его происхождении, он остановился бы на ключевых вопросах мировой политики, имеющих большее значение в диалоге двух дипломатов. Но напоминать о своих заслугах, принесших родине немалые дивиденды, он не решился, опасаясь отрицательного результата. Андрей Андреевич имел привычку нейтрализовать хорошую защиту оппонента и тут-же переходить в более изощренное нападение.

— Это позор для всего нашего дипкорпуса, — чуть наклонив голову, вежливо сказал Вадим. — Примите мои сочувствия, уважаемый Андрей Андреевич, но сделать что-либо теперь вряд ли будет возможно.

— Наказать засранца никогда не поздно, его все равно достанут хоть в Штатах, хоть на дне океана, — вскинул подбородок Громыко. — Хоронить нас — коммунистов — рановато, тем более, весь наш социалистический строй, завоевания которого мы успели преподнести всему миру. Не успел Генеральный секретарь нашей партии немного прихворнуть, как крысы побежали с корабля… Но мы еще покажем, на что способны. — И добавил, собираясь уходить. — К этому вопросу мы с вами еще вернемся.

Сухопарая фигура с приподнятым плечом скрылась за колонной, загораживающей дверь в коридор здания. Вадим постоял немного и тоже пошел к жене и товарищу, следившим за его разговором с Громыко с пристальным вниманием. Он не знал, к какому вопросу обещал вернуться министр — то ли к теме его происхождения, то ли к методам наказания провинившегося посла, в груди у него поселился прохладный пузырек, начавший перекатываться там с места на место.

Раут закончился, дипломаты стали покидать основательное здание министерства на Старой площади и разъезжаться по домам. Уже в машине Вадим снова вспомнил о сыне Панкрате, подумал о том, что парень растет своенравным, не стремящемся добиться высоких целей. Его интересовали больше военные дисциплины, нежели естественные науки или тайны дипломатических изысков в международных отношениях. Было ясно, что он пойдет по стопам дедов и прадедов, в большинстве своем людей военных. Дочь Софья, которой исполнилось двенадцать лет, тоже тянулась лишь к тому, что лежало на поверхности, то есть, к поп культуре, к любовным романам типа «Анжелики» И хотя говорить об интересах девочки было пока рано, создавалось впечатление, что дети напрочь отвергают науку разуметь. А это означало, что передавать по наследству накопленный опыт, пусть маленький, но уже свой, было некому. Сделанный вывод удручал, Вадим терпеть не мог людей в погонах, считая их ограниченными особями, он мечтал разорвать порочный круг, будто железным обручем сковавший на долгие полтора столетия род Даргановых-Ростиньяковых. Тем более, что время на дворе диктовало другие условия. Сам он с трудом вывернулся из тисков наследственных генов, поступив назло многочисленным родственникам в престижное МГИМО, но не в суворовское или офицерское училища. И этот подвиг он совершил несмотря на то, что души не чаял в лошадях и в военной технике, и в юности часами пропадал на ипподромах с армейскими полигонами. Странно, но лишь женщины в их роду имели важные профессии, почти все они закончили высшие учебные заведения с уклоном на международные отношения, и все знали по нескольку европейских языков.

«Волга» притормозила возле лестницы, ведущей к парадному подъезду, у ступенек уже стоял сверкающий автомобиль, принадлежащий семейству Буденных. Из него вылезла вальяжная дама, внучка Семена Михайловича и бывшая супруга актера Державина, одного из героев кабачка «Двенадцать стульев». Членов обеих семейств связывали общие казачьи корни. Правда, маршал был все-таки из донских хохлов, не пощадивших перед взлетом на вершину власти своего соплеменника и земляка Думенко, первого командира Первой конной армии. Того командарма по доносу, в котором принимал участие и Буденный, герой Первой мировой и гражданской войн, расстреляли в подвалах ростовской тюрьмы. Но кто из бывших холопов, ошалевших от открывшихся настежь дверей во власть, вдруг распахнувшихся перед ними с оглашением революционных преобразований в России, не предавал никого и не продавал. У всех у них руки были по локоть в крови, и кровь эту они без зазрения совести сцедили на одного из самых жестоких своих вождей — на Сталина. На того человека, которого к власти сами же и привели.

— Господи, какая встреча, а я недавно о вас вспоминала, — всплеснула руками внучка командарма, она покосилась на Вадима и откачнулась к Наталье. — Милочка, вы слышали, что посол Советского Союза в Америке, этот Нечипуренко, переметнулся к американцам? Об этом передают радиостанции всего мира.

— Ну и пусть бегут, одним больше, одним меньше, — отмахнулась миловидная особа, никогда не терявшая самообладания. — Эти перебежчики ходят целыми делегациями вокруг американского посольства, они завалили просьбами отпустить их из Советского Союза весь Президиум Верховного Совета.

— Разве подобное допустимо? Ведь это же выражение презрения к своей родине!

— Им плевать на родину, они лезут туда, где лучше жить.

— Но так поступают только безродные космополиты!

— А вы думали патриоты побегут? У наших патриотов и здесь делов по горло, — усмехнулась Наталья. — Они мечтают о том, как бы сделать так, чтобы передовые западные технологии не прорвались через кордон и не перевернули в Советском Союзе все вверх дном.

— Так вы не осуждаете побег этого Нечипуренко к капиталистам? — наконец поняла смысл услышанного внучка легендарного командарма.

— Я уже сказала своему мужу, что незаменимых людей не бывает, — подставляя локоть под руку Вадима, покривила щеку собеседница. — Русский народ на таких людей не обращает внимания. А надо бы присмотреться к ним повнимательнее и постараться заинтересовать их на родине чем-то стоящим.

Машины сверкнули стоповыми фонарями и помчались по освещенному Кутузовскому проспекту, пустынному в это ночное время. Трое жильцов «сталинки» обогнули здание вдоль его фасада, вошли в слабо освещенный двор. Со времен революционных преобразований у советских людей появилась привычка — входить с черного хода хоть в свой дом, хоть в государственное учреждение. Скорее всего это напоминала о себе почти всеобщая холопская наследственность. При расставании возле лифта Буденная поцеловала жену Вадима в щеку и доверительно шепнула:

— На недельке я к тебе забегу, поделюсь одной очень интересной новостью, — она покосилась на мужа своей подруги, молча сопевшего рядом, и добавила. — Дело связано со скандалом в кремлевской больнице, в частности, с Брежневым и с Джуной Давиташвили, взявшейся его вылечить. Ну, этой экстрасеншей, то ли грузинкой, то ли сербиянкой. Надеюсь, ты будешь дома.

— У меня тоже есть одна новость… — начала было Наталья и осеклась. — Потом созвонимся.

Время было позднее, спать не хотелось, и Вадим настроил свой японский телевизор на один из многочисленных иностранных каналов. Передавали новости на английском языке, картинки на экране сменяли друг друга не по советски быстро, сообщения тоже проскакивали шокирующие для человека из социалистического лагеря. Но для хозяина квартиры в самом центре Москвы они не представляли особого интереса, обычный дневной обзор западного образа жизни. И вдруг мужчина поймал себя на мысли, что заинтересовался кадрами, появившимися вслед за показом раненных советских солдат, воевавших в Афганистане. В Неву входили несколько шведских крейсеров под королевскими флагами, вскоре они встали на якорь и моряки заспешили на берег. Один из них, высокий стройный офицер с удлиненным лицом и с подстриженными черными усиками, показался знакомым. Вадим привстал в кресле и придвинулся поближе к экрану, но офицер исчез из объектива камеры так-же быстро, как в ней появился. Некоторое время молодой мужчина сидел в задумчивой позе, затем вскочил и подошел к книжной стенке. Вытащив из секретера альбом с фотографиями, он перевернул несколько страниц и остановился на одной из них, принявшись за внимательное ее изучение. Отметив что-то про себя, посмотрел в сторону спальни, в которой готовилась отойти ко сну супруга, побарабанив пальцами по обложке, он негромко позвал:

— Наташа, ты не можешь подойти ко мне?

— Я уже обвязала волосы полотенцем, — отозвалась она. — А что случилось?

— Повтори, пожалуйста, кто звонил перед тем, как мы отправились в министерство? Ты еще сказала, что он хотел предложить нам то, чего у нас нет.

— Я сама ничего не поняла, кажется, это был какой-то Харитон из Великого Новгорода.

— Из Новгорода или из другого города?

— Точно из Новгорода, а сам он приехал откуда-то оттуда.

— Ты ничего не путаешь?

— Я повторила тебе наш разговор слово в слово. А чем этот человек тебя заинтересовал?

— Он наш родственник.

— Он так и назвался, почти свояк, — засмеялась супруга. — Я едва удержалась, чтобы не нахамить ему в ответ.

— Это был Христиан Даргстрем, тот самый, от которого мы каждый год получаем поздравления с Рождеством Христовым и шлем ему свои ответные открытки.

— А как он мог попасть в Советский Союз? — высунулась из спальни Наталья, в полусонных глазах у нее возникло удивленное выражение. — Да еще приехать в Новгород, он же военный моряк.

— Значит, сумел, мало того, отыскал раритет, за которым весь род Даргановых гоняется уже полторы сотни лет.

— Прости, милый, о каком раритете ты говоришь? Тот Харитон тоже сказал мне, что он его нашел, и что его надо срочно забрать.

— Он и адрес называл?

— Нет, конечно, лишь повторил несколько раз, что разговор не телефонный. Кстати, этот свояк просил, чтобы к трубке подошел мой супруг, но ты сам предупредил меня, что тебя нету дома.

Вадим захлопнул фотоальбом и поставил его на место, он понял, что нарвался на крупную накладку, которые встречаются в жизни в самые неподходящие моменты. Вот и сейчас наступило то самое время. Во первых, на грани срыва было очередное его повышение по служебной лестнице, а во вторых, не была раскрыта важная информация от шведского родственника, не дополученная и по его вине тоже.

— Что ты молчишь? — окликнула его Наталья, продолжавшая стоять на пороге. — Этот… Христиан заверил, что постарается связаться с нами оттуда.

— Дело в том, что он пытался намекнуть нам на диадему работы итальянца Николо Пазолини, которую наши предки обещали вернуть во Францию.

— Не может быть! — округлила женщина от природы круглые глаза. — Мы повсюду ищем ее следы, а она пряталась у нас под носом… Но каким образом?

— Думается, что мой дед оказался прав. Лет двадцать назад на семейном совете он как-то сказал, что раритет надо искать в Великом Новгороде, потому что Дарган Дарганов, наш предок, при возвращении из Парижа заезжал туда в первую очередь, — Вадим опустился в кресло и закинул ногу за ногу. — Наверное вместе с другими драгоценностями, принадлежащими роду Скаргиных, он передал им и эту диадему.

— Тогда почему другие твои предки не отыскали следов еще до революции? — не согласилась с выводами женщина. — В те времена им было легче разыскивать сокровища, за их спинами никто с уголовным кодексом в руках не стоял.

Молодой мужчина помассировал лицо ладонями и уставился в одну точку.

— Скорее всего, ты права, — наконец заговорил он. — Даргановы два раза навещали Скаргиных в Новгороде и оба раза возвращались ни с чем. Что-то здесь с чем-то не стыкуется.

Наступила тишина, нарушаемая лишь негромкой работой телевизора, да шумом переносного вентилятора, разгоняющего душный московский воздух. Наталья, продолжавшая стоять при входе в спальню, поправила на голове полотенце и прикусила нижнюю губу:

— И все-таки меня волнует вопрос, как Христиан оказался в Советском Союзе? — выжидательно сказала она. — Мы знаем, что жена у него англичанка и что он военный моряк флота его Величества короля Швеции. Вряд ли таких людей ждет в нашей стране прием с распростертыми руками.

— Ты угадала наоборот, именно так его у нас и встречали. Он приплыл на крейсере, на котором служит, с дружественным визитом, — пояснил Вадим. — Они вошли в Неву и встали на якоре напротив Адмиралтейства. Минут десять назад я наблюдал его в английских телевизионных новостях.

— А ты не ошибся? — заинтересовалась Наталья. — Это был именно Христиан?

— Я сравнил его изображение с фотографией из фотоальбома, которую он нам прислал.

— Тогда надо срочно ехать в Ленинград и выяснять все тонкости этого дела прямо на месте. А вдруг и правда он был в Новгороде и нашел там диадему?

— Во первых, кто мне разрешит встречаться с ним, а во вторых, как он сумел побывать в том городе? Шведским морякам могут организовать экскурсии по историческим местам в Ленинграде в сопровождении своры кагэбэшников. Но не больше.

— И все-таки необходимо найти какое-то решение.

— А в третьих, моя дорогая супруга, на сегодняшнем рауте в министерстве иностранных дел я услышал от Громыко, непосредственного своего начальника, прямое предупреждение о моем несоответствии с занимаемой мною должностью.

— Не может быть! — всплеснула руками Наталья. — У тебя нет ни малейшего взыскания.

— Зато я имею кучу родственников, разбросанных по всем уголкам земного шара, а мои предки владели особняком на Воздвиженской улице. Им наплевать, что этот особняк был экспроприирован властью рабочих и крестьян еще в революцию, для них сам факт того, что я являюсь выходцем не из их среды, имеет большее значение, нежели все мои способности в сфере дипломатии, — собеседник с раздражением потер ладонью подбородок. — В данный момент лучше приткнуться в какой-нибудь уголок и ждать более удобных времен, нежели лезть на рога к матерым революционерам из нашего Политбюро. Сейчас я мечтаю только о том, чтобы сохранить за собой место посла в Испании, а ты предлагаешь мне ехать в Ленинград и разыскивать там Христиана Даргстрема.

— К тому же, не дождавшись от нас помощи, он мог прихватить с собой раритет, и тогда вам обоим, случись что, не удалось бы избежать встречи с органами, — молодая женщина передернула плечами. — Мне кажется, Вадим, тебе надо переждать сложную ситуацию и отложить любые контакты с родственниками на потом.

В просторном кабинете Леонида Ильича Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, стояла привычная тишина. Она поселилась здесь лет пять назад, после того, как хозяина прямо из кресла доставили в кремлевскую больницу под личный досмотр профессора Чазова. До этого случая только голые бабы на столах не плясали, а в холодильнике всегда можно было найти и выпить, и закусить. Но время нещадно брало свое, пыл Леонида Ильича угасал, вместе с ним пропадало стремление к работе. А с этими серьезными факторами, кардинально влияющими на близкое окружение, править огромной страной, раскинувшейся на площади в одну шестую часть мира, было категорически противопоказано, потому что с некоторых пор вслед за лидером вся страна тоже стала впадать в странную спячку. А может быть Леонид Ильич, сам того не подозревая, набрел на то единственное состояние, которое и было присуще русскому человеку на протяжении многих веков, так прозорливо подмеченное еще писателем Иваном Гончаровым, написавшим книгу про Обломова. Но сам Брежнев об этом своем новом качестве говна, плывущего по течению, не знал, он давно плыл туда, куда несла его медленная река жизни всех советских людей, обнаруженная им, и в которую он погрузился и сам.

Время подходило к шести часам вечера, Леонида Ильича начало клонить ко сну. Организм все чаще стал давать сбои, уходя из действительности без всяких таблеток, к тому же категорически запрещенных ему к приему старыми друзьями-товарищами. Генеральный секретарь распустил губы и зафырчал через них, метясь носом в разложенную на столе сводку незавершенных недельных планов. За ним с укором наблюдал со стены портрет Ленина, вождя мирового пролетариата, всю жизнь спавшего меньше положенного. Дверь неслышно приоткрылась, в кабинет заглянул министр иностранных дел Громыко, отмахнувшись от одного из помощников, он прошел к столу и покашлял в кулак. Леонид Ильич приоткрыл затуманенные сном глаза и сквозь мутную пелену принялся разглядывать человека, посмевшего потревожить его покой. Обычно помощники в такие минуты старались к нему не входить, не пропуская никого из сотрудников аппарата, раздувшегося за последние годы до неприличия.

— А-а, это ты, главный дипломат, — узнал он министра иностранных дел. — Как там с этим… с перебежчиком, не хотят американцы его возвращать?

— И не вернут, Леонид Ильич, — придвигаясь к столу еще ближе, признался Андрей Андреевич. — Весь капиталистический мир настроен против нас, боюсь, что борьба нам предстоит еще долгая.

— Выдержим, нам не впервой, — Генеральный секретарь протер глаза пальцами и окончательно отряхнулся от остатков сна. — Русский человек — он и создан для этой борьбы, а не будет ее, он заржа-жавеет. Вспомни этих, как их…

— Кого, Леонид Ильич?

— Да этих, новгородцев, что этого… Рюрика возвели на престол. Сами не могли справиться со своим буйным темпераментом, вот и призвали на правление варягов. С той поры и пошло, что ни царь, то иностранец. Я тоже украинец, да и ты, Андрей Андреевич, не совсем русский.

— Но у нас-то с вами одно название — славяне.

— Славяне, не спорю, да не русские. Славян этих знаешь сколько — чехи, поляки, сербы, хорваты… в общем, целая Югославия, — Брежнев вытер ладонью губы с белым налетом по углам и воззрился на посетителя. — Ладно, что там у тебя, выкладывай, да пора закругляться. Устал я, день сегодня какой-то душный.

— Конец августа, наверное дождь надвигается, скоро они зарядят до самого ноября, — раскрывая на столе папку с бумагами, мельком глянул в окно Громыко. — Я к вам, Леонид Ильич, все по тому же вопросу, кого мы утвердим на место этого Нечипуренко, будь он неладен.

— А мы разве с тобой в прошлый раз не обсуждали какие-то кандидатуры?

— Было дело, но к общему консенсусу мы тогда не пришли.

— Так давай приходить.

— Я предлагал Тарасова и Ростиньякова, — зашелестел страницами министр. — Тарасов у нас работает послом в Канаде, а Ростиньяков, соответственно, в Испании.

— Я вспомнил, ты еще сказал, что этот Тарасов перешагнул рубеж шестидесятилетия, но со своими обязанностями он справляется неплохо.

— Даже хорошо.

— Вот пусть он на месте и остается, зачем ему Канаду менять на Америку, один хрен Американский континент. А этому Ростиньякову надо расти, твои слова, что ему всего тридцать пять, и дипломат он способный.

— Никто не спорит, Леонид Ильич. Вот только наши разведчики откопали в его биографии некоторые штрихи, не совсем, так сказать, положительные.

— Наркотики перевозил или боеприпасы?

— Ну что вы, Леонид Ильич, как можно говорить такие вещи.

— Тогда какие такие штришки? Говори, не стесняйся, ты сам всю жизнь на иностранцев пропахал.

— Я работал на Советский Союз.

— Я в том смысле, что на нас но у них, — Генеральный секретарь похмыкал себе под нос и снова обратился к министру. — Что там еще за штришки?

Громыко выдернул из кипы бумаг несколько нужных страниц, быстро пробежал их глазами и откашлялся:

— Вадим Петрович Ростиньяков оказался потомком терского казака Дарганова, женившегося во время войны с Наполеоном Бонапартом на французской дворянке Софи де Люссон и привезшего ее на свою родину, в станицу Стодеревскую на Кавказе, — на одном дыхании прочитал он.

— Ну и что вы нашли здесь плохого? — приподнял одну бровь Брежнев. — Ленин тоже был дворянином, а советская дипломатка Сашенька Коллонтай разъезжала по всему миру безо всякой чекистской охраны, хотя вначале была эсером и в роду у нее были контрреволюционеры.

— Леонид Ильич, дело в том, что когда эта чета покидала Париж, то у французов случилась кража весьма редких раритетов, в частности, золотой цепи с медальоном, принадлежавших одному из кардиналов и считавшихся их национальной святыней. Пропали и многие другие ценности, среди которых была диадема работы известного итальянского ювелира Пазолини.

— Драгоценности украл со своей мамзелькой этот казак Дарганов?

— По данному поводу до сих пор ничего не известно. Но в краже тогда подозревали банду из терских казаков, предводителем у которой была французская женщина. Вот постановление императора Александра Первого о проверках на всех дорогах Европы, ведущих в Россию.

— Если до сих пор неизвестно, то зачем поднимать лишний шум? — Генеральный секретарь нахмурился, нашарив среди бумаг паркер, постучал им по столу. — Эти сокровища не найдены совсем, или они остались у нас?

— От них и следов не осталось, то есть, наши органы не располагают никакой информацией.

— Галиматья какая-то, у терских казаков атаманом была французская Жанна Д'Арк… Кто в это поверит, и почему все решили, что сокровища украдены этой парой?

— Дело в том, что одна из дочерей казака Дарганова вышла замуж за французского аристократа Буало де Ростиньяк. Они поселились в Москве, в собственном особняке на Воздвиженской улице, приобретенном Даргановым и его женой Софьей как раз во времена их возвращения из Парижа. Кстати, от союза дочери с тем французом начинается фамилия Ростиньяковы.

— А не мог этот Буало купить особняк на свои деньги?

— Сделка с прежним хозяином дома графом Заславским произошла на двадцать с лишним лет раньше, когда герцог Ростиньяк еще под стол пешком ходил. Кроме того, по данным, полученным из французской полиции, примерно в то же время дворянкой Софи де Люссон был приобретен во Франции замок недалеко от городка Обревиль, где был мэром ее родной дядя по фамилии Месмезон. Туда уехал жить ее младший сын Петр, женившийся на Сильвии де Эстель, тоже французской аристократке. Но и это еще не все.

— Хорош был казак. И сам женился на дворянке, и своих детей сумел пристроить за графов с герцогами, — пробурчал собеседник.

— Мне думается, что здесь постаралась его жена Софья де Люссон, она и среднего сына женила на родственнице шведского короля Бернадота.

— Да ты что! Тогда выкладывай до конца, если уж начал.

— До самой революции Ростиньяковы искали в России диадему работы итальянца Пазолини и еще какие-то драгоценности, якобы принадлежавшие их роду. Вот справка из царской сыскной полиции, в которой тайный агент сообщает, что члены их семьи по этому поводу два раза посещали особняк князей Скаргиных в Великом Новгороде.

— И Скаргины были замешаны в краже?

— У них у самих французы, когда были в России, реквизировали фамильные сокровища, а Дарганов их вернул, когда возвращался с войны домой.

— Благородный поступок, — Брежнев пошевелил бровями. — Но как он узнал, что эти сокровища принадлежат Скаргиным, и где их откопал?

— На первый вопрос ответ есть. В одном из донесений написано, что в семейной шкатулке князей Скаргиных оказалась записка с завещанием боярина Скарги, их родоначальника, — Громыко перелистал страницы. — А вот где терской казак ее нашел, об этом нет ни строчки.

Генеральный секретарь почмокал губами, достав из кармана сигарету долго на нее смотрел, затем понюхал и протянул собеседнику:

— Курить будешь?

— Я не курю, Леонид Ильич. Вы же знаете.

— Мне тоже запретили, а так иногда хочется затянуться, аж под ложечкой заноет, — он сунул сигарету обратно в карман и снова взял в руки паркер. — Давай подведем итоги, Андрей Андреевич, и мой первый к тебе вопрос, что ты от меня хочешь?

— Вашего совета, Леонид Ильич, — сложил бумаги в папку министр иностранных дел. — Пост главы советского посольства в Америке весьма ответственный, и назначать на него человека с подмоченной репутацией у меня нет желания.

— А с чего ты взял, что у этого Ростиньякова репутация подмоченная?

— Я только что прочитал вам сведения, которые мне предоставили органы государственной безопасности. Разве этого мало?

— Там нет ничего, — оставил в покое паркер Брежнев. — Все то, что происходило до революции, нас не должно касаться. Ты мне скажи, в советское время за этими Ростиньяковыми водились какие-либо грешки?

— У них есть родственники в странах капиталистического лагеря.

— Это не повод для отстранения от службы на государственном посту.

— Других сведений у меня нет, все они служили верой и правдой нашей социалистической родине, занимая высокие командные должности в советской армии.

Генеральный секретарь переложил документы на столе с места на место, затем достал носовой платок и вытер им лицо и шею. Взглянув в окно, нацепил на нос очки в золотой оправе и придвинул к себе одну из папок:

— Больше у тебя никаких вопросов ко мне нет? — подняв голову, поинтересовался он.

— Никаких, Леонид Ильич, тогда на неделе я занесу приказ о назначении Ростиньякова послом Советского Союза в Соединенных Штатах Америки.

— Хорошо, я подпишу этот приказ, — и когда Громыко забрал со стола папки, собираясь уходить, Брежнев добавил. — Андрей Андреевич, скажи там, чтобы ко мне больше никого не пускали, я еще немного поработаю.

— Я понял, Леонид Ильич, — согласно кивнул министр.

Громыко шел по коридору, устланному ковровыми дорожками, в сторону зала заседаний, в груди у него разрастался комок обиды. Впервые старый служака не сумел убедить своего выше стоящего товарища в том, что новая кандидатура на столь ответственный дипломатический пост не блистала чистотой. Годы поджимали и он боялся того, что с очередным провалом его самого могут незамедлительно отправить в отставку, несмотря на прежние заслуги. А что провал возможен, он чувствовал как зверь внутренним своим чутьем. Социалистическая система, возводимая в течении шестидесяти пяти лет под надрывный звон пупков советского народа, рушилась на глазах, крах ее был не за горами. И если не предпринять прямо сейчас решительных шагов, то она не продержится больше десятка лет. Брежнев за последние месяцы словно подталкивал эту систему к краю пропасти своими непродуманными действиями, кажется, маразм у него, которым он страдал и раньше, достиг своего апогея. К тому же Генеральный секретарь партии горстями глотал таблетки, запивая их чаще водкой, он не соблюдал никакой диеты, прописанной ему врачами, а жрал все подряд, не забывая при этом подначивать своих старых товарищей. А друзьями он окружил себя достойными, теми, с которыми поднимался к Олимпу власти с довоенного периода. Взять хотя бы Черненко, Устинова, или того же министра внутренних дел Щелокова. Никого не бросил в беде, не предал и не продал, а всех подтащил к себе. В этом его заслуга была велика, во всем остальном он не представлял из себя ничего дельного. Тот же бестолковый Хрущев, только не размахивающий руками, не кричащий и не стучащий каблуком ботинка по трибуне ООН, а лишь более спокойный. Андрей Андреевич был выдвиженцем Сталина, их осталось из старой гвардии всего несколько человек, каким-то образом зацепившихся в стране за вершину власти.

Вот и сейчас навстречу ему шел своей кособокой походкой Михаил Андреевич Суслов, этот ярый приверженец жесткого контроля за всеми и за вся. Не зря русский народ придумал поговорку — заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Это выражение как нельзя больше подходило к внутренней сущности Суслова, выходца из беднейшей крестьянской семьи с Поволжья. При Сталине такие люди исполняли роль палачей, потому что за кусок хлеба с маслом, не доставшийся им внизу, из-за патологической лени вкупе с низким происхождением, они готовы были предать даже своих родных. Что и случалось в рабоче-крестьянском правительстве сплошь и рядом, начиная с революционного периода. Плоская фигура главного ревизора партии с плоской же головой больше походила на тень, нежели состояла из человеческой плоти. Но энергии, которая клокотала в этом тщедушном теле, могли бы позавидовать более молодые сотрудники аппарата властных структур. Громыко вытащил руку из кармана, собираясь протянуть ее своему соратнику, как вдруг заметил во всем его облике непривычную на первый взгляд надломленность. Михаил Андреевич стал походить на циркуль со сломанной ножкой, даже взгляд его бесцветных глаз был менее затягивающим и прожигающим одновременно. Прическа под Геббельса, над которой потешались все газеты мира, представляла из себя спутанный клок седых волос.

— Здравствуй Андрей Андреевич, — с усилием подал руку партийный функционер. — Ты идешь от Леонида Ильича?

— От него, — пожимая холодную костлявую ладонь, кивнул Громыко. — Как ты себя чувствуешь, Михаил Андреевич? Вид у тебя сегодня не совсем рабочий.

— Не обращай внимания, — слабым и высоким голосом отозвался собеседник. — Обычное недомогание.

— Может, в кремлевку позвонить, чтобы приехали и сделали укол?

— Они уже приезжали, — Суслов поморщился и собрался идти дальше. — Он у себя один?

— А я хотел зайти к тебе за советом, — словно не расслышал вопроса министр иностранных дел. — Пришел к Леониду Ильичу за согласованием кандидатур на пост посла в Америке, вместо этого предателя Нечипуренко. И не сумел доказать, что один из них представляет из себя фигуру весьма ненадежную.

— Кто таков? — насторожился Михаил Андреевич.

— Ростиньяков, наш посол в Испании. Весьма развитая личность и трудолюбивая, но у него за границей целая бригада родственников. А нынешнее положение в стране в политическом плане тебе объяснять не надо.

— Ростиньяков… Ростиньяков… — нахмурил собеседник сплюснутый с боков лоб. — Вспомнил, на этого человека мне недавно из андроповского комитета приносили сведения. Отпрыск армейских генералов, имеющий родственные связи в капиталистических странах.

— Я так и сказал Леониду Ильичу.

— А что он?

— Дал указание, чтобы я подготовил приказ о назначении Ростиньякова послом в Америку.

— Он что, опять взялся за старое?

— Да нет, вроде трезвый.

— Решение Генерального секретаря нашей партии идет вразрез с партийными инструкциями, — попытался Суслов вновь обрести хищный облик, но застарелая болезнь не дала ему этого сделать, вернув в прежнее полусогнутое состояние. И все-таки он сумел вздернуть острый подбородок. — Ты правильно подметил, Андрей Андреевич, политическая обстановка в стране накаляется с каждым днем, сионисты не дремлют, они потихоньку прибирают к рукам наши средства массовой информации. Ты не слышал о последнем их изобретении в этой области?

— Нет, Михаил Андреевич, после предательства этого негодяя Нечипуренко у меня не осталось ни одной свободной минуты.

— Они додумались обводить все жизнеутверждающие постановления ЦК КПСС жирной рамкой, и каждому советскому еврею становится ясно, что эти постановления исполнению не подлежат. А ты сам прекрасно знаешь, что их активности позавидует любая подвальная крыса.

— Это невероятно, — у министра иностранных дел рот еще больше съехал на бок. — А куда смотрит Андропов со своими подчиненными? У него в руках сосредоточена такая власть, что сам Рональд Рейган позавидует.

— Юрий Владимирович старается как может, но со своей почкой он тоже не вылезает из кремлевки. Вдобавок, анкета у него, как ты знаешь, у самого подмоченная, он сам из тех же жидов, — Суслов облизал синюшные губы. — Я подозреваю, Председатель КГБ готов пойти на решительные меры, но только в отношении взяточников и чинодралов. А это не совсем то, что надо. Наши люди давно заслужили некоторого послабления, и в этом Леонид Ильич абсолютно прав.

— Взяточничество в России всегда занимало первое место, это повелось еще от татаро-монгольского периода, — согласился с собеседником Громыко. — Но я на его месте обратил бы внимание на другое. На Калининский проспект, к примеру, возведенный под руководством градостроителя из евреев.

— Что ты имеешь ввиду, Андрей Андреевич?

— В народе ходят слухи, что высотки на этом проспекте построены с таким расчетом, что между ними создается аэродинамическая труба.

— Вот как, никогда об этом не слышал, — Суслов все-таки сумел на мгновение обрести хищную позу. — И что-же делает эта труба?

— Она постепенно разрушает Кремль, потому что в ней создаются вихревые воздушные потоки, — приподнял одно плечо вверх министр иностранных дел. Со значением добавил, — Проспект имени Калинина имеет направление на Красную площадь.

Партийный функционер долго молчал, видно было, что он с удовольствием опустился бы в свое удобное кресло. Заостренное лицо его стало еще уже, вместе со впалыми щеками оно походило на колун, готовый обрушиться на головы виновных. Но мысль в глазах стального цвета давала о себе знать короткими пульсирующими отсветами:

— Ты знаешь, Андрей Андреевич, мне в эти россказни не очень-то верится, — наконец улыбнулся он своей неприятной улыбкой. — Просто эти высотки появились у нас впервые, вот и произвели они на людей такое негативное впечатление. Американцы застроили небоскребами весь свой континент. И ничего страшного.

— Я точно такого же мнения, Михаил Андреевич, — чуть наклонил голову Громыко. — О слухах, бродящих в народе, я рассказал тебе совершенно в другом смысле, ты меня понимаешь?

— Да, да, теперь я понимаю, — встрепенулся собеседник. — Эти слухи пора прекращать. Надо доложить об этом Брежневу.

— Вряд ли Леонид Ильич что-то предпримет, как я понял, сейчас ему только до себя. Когда я вошел к нему, он спал за столом и не обратил внимания на сведения, за которые раньше Сталин сослал бы в лагеря, — министр иностранных дел переложил папку с бумагами из одной руки в другую. — Я имею ввиду Ростиньякова, кандидатуру которого на должность посла в Соединенных Штатах Америки он даже не опротестовал.

Суслов передернул плечами, словно его обдала волна холода:

— Ну что-же, тогда пусть все остается так, как есть, заменить Генерального секретаря нашей партии нам сейчас некем, — со вздохом констатировал он.

— Давай признаемся хоть раз самим себе, Михаил Андреевич, — Громыко приблизил свое лицо к собеседнику. — Всем нам, его старым соратникам, это невыгодно.

Главный инквизитор Советского Союза вскинул водянистые глаза на партийного функционера сталинской эпохи, затем отвернулся и пожевал синюшными губами. Не проронив больше ни слова, он зашаркал по коридору, переставляя как костыли негнущиеся свои ноги.