Подвижное войско из терских казаков, призванных из нескольких левобережных станиц, третий день подряд пробивалось по горным дорогам к логову имама Шамиля, предводителя кавказских абреков. Станичников вел полковник Панкрат Дарганов, возведенный в этот чин на войсковом кругу после гибели его отца Даргана Дарганова и назначенный этим же кругом походным атаманом. Вокруг возносились в небо неприступные скалы с снежными вершинами, закрытыми облаками, они вставали на пути войска, ощетинившегося пиками, отвесными стенами, заставляя вновь и вновь спускаться в узкое ущелье с гремящей по его дну горной речкой, заваленной обломками скальных пород. Другой дороги больше не было. Лошади осторожно переставляли копыта, нащупывая твердую поверхность, и все равно нескольких из них, поломавших ноги, пришлось прирезать. Позади осталась Большая Чечня с равнинными и горными чеченскими аулами, которые терцы старались обходить стороной, чтобы не ввязываться в бой раньше времени. Впереди вздыбился такой же непокорный Дагестан с не одним десятком народов, объединенных Шамилем в мощный кулак, враждебный Российской империи. Редкие селения, состоящие из нескольких саклей, здесь были недосягаемыми, они ютились на головокружительной высоте и походили на орлиные гнезда с выбившимся из них пухом — такими казались снизу стены домов, сложенные из обломков скал. Пока все было тихо, уверенные в своей недоступности, горцы не слишком заботились о безопасности, забывая выставлять наблюдателей. Но тишина эта могла взорваться в любой момент, потревоженная всего одним гортанным возгласом. И тогда сверху ринулись бы на дно ущелья каменные водопады, а удальцов, пожелавших потревожить этот край своим появлением, из-за каждого угла поджидала бы смерть в виде ружейного дула или острой сабли.

Панкрат понукал своего кабардинца вперед, сейчас им владела только одна мысль, вызывающая чувство мести за своих родственников. За месяц, пролетевший с того момента, когда абреки похитили его меньшего сына Павлушку с младшей сестрой Марьюшкой, а отец был убит выстрелом чеченского разбойника, он с братьями и зятем, французом Буалком, так и не вышел на горцев, причастных к трагедии всей семьи. Никто из пленных абреков тоже не решился указать на место пребывания исполнителей мести, чтобы отнять у них сестру с сыном, или хотя бы выкупить их за деньги. А если не получилось бы ни одно, ни другое, отомстить им по законам гор за все преступления. И полковник сам решил добраться до логова имама Шамиля, главного виновника семейной трагедии, укрывшегося в неприступном дагестанском ауле Гуниб, чтобы вытрясти из него разбойничью душу и поставить в споре казачьих с чеченскими родов окончательную точку. В том же ауле прятались и другие кровники Даргановых. Русские военачальники при штабе в Кизляре отказались поддержать затею атамана. Они по прежнему считали, что имам ничего из себя не представляет и поймать его проще пареной репы, было бы желание на то государя императора. Мало того, эти начальники стали препятствовать походу, объявив внеочередной призыв терцов на службу в Санкт-Петербурге, и отсылая их на турецкие кордоны. Взбешенный отказом русских, которым служил верой и правдой, Панкрат с братьями вскочили на коней и поскакали по станицам, поднимая терцов на басурманов. Они объехали четыре казачьих поселения — Червленую, Ищерскую, Шелковскую и Наурскую — ни в одной из них не узнав отказа. Вооруженные до зубов сотни собрались в станице Стодеревской, на дух не воспринимая отговорок москальских штабистов. На следующую ночь все они переправились через Терек и устремились на вражескую территорию. Им удалось проскочить незамеченными большую часть расстояния до змеиного гнезда, а потом сама природа встала на их сторону, по утрам и ближе к вечеру напуская в ущелья клубы тумана.

Солнце, зажатое между двумя горными грядами, начало клониться к самой высокой из вершин, собираясь за нее закатиться. Блики от лучей стали не такими яркими, сверкая лишь на наконечниках пик. День только перевалил на вторую свою половину, но в горах это не имело никакого значения, здесь ночная мгла могла опуститься задолго до наступления вечера. Ущелье начало закругляться влево, в клекоте речных струй прибавилось мощного рева. И сразу едущий впереди проводник из ногаев, принявших православную веру, поднял монгольскую свою плеть. Панкрат остановил кабардинца, подозвал к себе племянников Чигирьку с Тараской, сыновей дядюки Савелия. Молча указав на проводника, застывшего на месте, заставил их наклониться к его лицу и приказал, перекрывая грохот водного потока:

— Спешивайтесь и бегите узнавать у ногая, что он такого заприметил.

Казачки, успевшие показать себя в военном деле с лучшей стороны, хорьками заюлили между валунами, перегородившими русло реки, чуть умерившей за лето свой норов. В другое время года пройти вдоль русла было бы невозможно. Через несколько минут они вновь взлетели в седла:

— Там Шамилевы дозорные, дядюка Панкрат, — доложил Чигирька, поправляя папаху рукой, выскочившей из широкого рукава черкески. — Они устроили за поворотом пост на вершине скалы и запалили костер.

— Сколько их, не сосчитали?

— Дюже далеко, и гребень на скале обзор загораживает.

Панкрат поднял голову, обследовал отвесную стену ущелья с неприметными глазу уступами, медленно повел по ней взором до поворота, скрывавшего дозорных. Зацепиться было не за что, хотя верх ущелья, скорее всего, соединялся со скалой, на которой был разведен костер. Кое-где из трещин росли кусты, ветви от которых стлались по отвесу, но они располагались далеко друг от друга. Да и вряд ли эти кусты выдержали бы вес человеческого тела. Панкрат задумчиво покусал концы усов, возникшая проблема заставила его наморщить лоб. Поворачивать назад после почти трехдневного перехода было смерти подобно, но продолжать движение вперед тоже не имело смысла, потому что за поворотом казаков ждала та же самая смерть в виде громадных валунов, которые абреки сбросили бы на головы терцов. Полковник снова всмотрелся в стену:

— Чигирька, а если заарканить вон тот куст, а с него попробовать дотянуться до следующего. Не получится? — обратился он к племяннику, успевшему дослужиться до хорунжего. И сам отверг свое предложение. — Вряд ли что выйдет, со второго куста больше соваться некуда.

— Зачем идти по прямой, дядюка Панкрат? — присмотрелся к скале Чигирька, понявший замысел атамана. — Если со второго куста перескочить на тот, что рядом с ним, то от него четвертый, который растет выше, будет уже поближе.

— А дальше?

— Там уступ виднеется, с него начинается трещина шириной с подметку ноговицы.

— Вижу, но за что ты будешь держаться? — прищурился полковник.

— За рваные края трещины, и за воздух, — озорно осклабился казачок. — Лишь бы ступня туда влезла, а там найду, за что уцепиться.

Из середины конников подъехал дядюка Савелий, за ним подтянулись Захарка с Петрашкой, последним показался Буалок с неизменной своей шпагой на боку. Вникнув в суть дела, Савелий, младший брат убитого абреками атамана Даргана Дарганова, со вниманием обследовал путь, по которому его сыну предстояло подняться из ущелья на верх, и взлохматил свой светлорусый чуб:

— Мой Чигирька эту стенку одолеет, но пока он на нее взберется, из него весь дух выйдет. Да и солнышко успеет закатиться за горы, — рассудительно заметил он. — К тому же, мы не знаем, сколько абреков собралось вокруг того костра, а вдруг рядом с ними устроились на отдых еще с десяток горцев.

— Тогда что ты предлагаешь, дядюка Савелий? — повернулся к нему Панкрат.

— Пусть вместе с Чигирькой полезет кто-то еще, заодно друг друга подстрахуют. Но второго моего сына ты в разведку не посылай. Мало ли что…

— А если из затеи ничего не получится, тогда останется проверенный веками казачий способ, — включился в разговор атаман станицы Ищерской Никита Хабаров, тот самый казак, который был освобожден стодеревцами из плена во время их вылазки в высокогорный аул Цахтуры. — Как только стемнеет, мы обмотаем копыта наших коней тряпками, и пока не взошла луна, попробуем проскочить опасное место.

Захарка выдвинулся вперед и дополнил:

— Если и в этом случае нас постигнет неудача, мы пойдем на прорыв. Ночью абреки вряд ли разглядят, куда бросать камни. В конце концов, это ущелье не бесконечное, да и посты они тоже расставили не по всему верху.

Чигирька и присоединившийся к нему Гришка, сын хорунжего Черноуса, успели спешиться и взять в руки мотки тонкой веревки, скрученной из конского волоса на ткацком станке с вертлявым веретеном. Магазинную бечевку терцы не признавали, считая ее ненадежной. Молодые казаки подошли к стене и стали примериваться, как ее одолеть, за ними взялись следить все станичники, исключая тех, кто подменил ногайского проводника, они не спускали глаз с дозора. Чигирька ловко набросил петлю на корявый куст, росший саженях в пяти от дна ущелья. Подергав за конец, он обезьяной запрыгал по отвесной стене, подтягиваясь на руках, одновременно упираясь ногами в скалу. Скоро казак оседлал ненадежную опору, снял с нее петлю и забросил ее на следующий куст, росший выше. Проверив на прочность и его, поймал брошенный ему Гришкой конец веревки, помог тому подняться к себе, сам той же обезьяной сразу отправился покорять очередную высоту. Так, сменяя друг друга, оба молодца добрались до середины стены. От этого места работа у них должна была пойти веселее, потому что от уступа начиналась трещина, расширявшаяся кверху. Отдохнув, станичники взялись ее обследовать, они по очереди пытались пропихнуть в нее одну ногу, одновременно цепляясь руками за края углубления. Но что-то у них не получалось, дело было в том, что расщелина расходилась вширь намного выше от их папах. Скоро у казаков, собравшихся на дне ущелья, на лица присела озабоченность. Кто-то взялся отвязывать бурки, притороченные за седлами, чтобы сделать из них подобие плаща на случай падения скалолазов вниз, кто-то соединял веревки концами и с длинным канатом готовился поспешить на помощь товарищам. Панкрат покосился на дядюку Савелия, обливавшегося потом, он и сам рукавом черкески незаметно смахнул со лба обильную влагу.

— Видать, не рассчитали казачки, — хрипло высказал свое предположение какой-то урядник из наурцев. — Снизу-то оно всегда кажется удобным.

— Теперь и назад не всякий сможет повернуть, — с тревогой проговорил его товарищ.

— Не каркайте, — оборвали их сразу несколько голосов. — Не видите, примеряются они.

— Дай-то бог, иначе казачков придется ловить, как тех станичных воробьев…

Наконец Чигирька взобрался сначала на подставленное колено Гришки, распластавшегося по стене, затем кошкой запрыгнул ему на плечи. Вытащив кинжал из ножен, он воткнул его в щель сбоку себя, опираясь на рукоятку, умудрился подтянуть одну ногу и просунуть ее вовнутрь этой узкой расщелины. Затем передвинул кинжал еще выше, прилип телом к скале. До очередной более-менее надежной опоры — корявого куста — оставалось сажени три. Шевеля только руками, казачок сумел заарканить ветви и уже по веревке подтянуться до следующего уступа, на котором можно было уместить сразу обе ноги. С крохотной площадки Чигирька более уверенно поднялся еще на один уступ и только потом кинул конец веревки вниз, помогая товарищу преодолеть опасный участок. Когда скалолазы, похожие на пауков, продвинулись под самый козырек отвесной стены, никто из станичников не сомневался, что и этот выступ они возьмут походя. Ведь за ним их ждала свобода и сама жизнь.

— Кажись, сподобились станичники вознестись под самые облака, — облегченно перевел дыхание урядник из наурцев.

— Не каркай, — снова оборвали его, но без напряжения. — Когда закинут ноги на вершину, тогда и крикнут свое гоп.

— И это правильно…

Теперь Гришка ловко набросил аркан на камень, притулившийся на самом краю стены, он кошкой вскарабкался на верх. Затем помог Чигирьке одолеть последний барьер, втащив того к себе за шиворот. Снизу было видно, как два молодца встали на краю пропасти и неторопливо принялись сматывать веревку в мотки. Станичники понимали, что ничто не сможет отвлечь их от этого занятия — своими медленными действиями скалолазы гасили возбуждение, накопившееся у них внутри. Они и сами с трудом удерживали радость за соплеменников, заставивших покориться их воле неприступную скалу. Панкрат огладил усы и с улыбкой оглянулся на дядюку Савелия, а тот унимал довольство похмыкиванием в пышные усы. Если бы такое случилось в ином месте и при других обстоятельствах, то по кругу пошла бы гулять восьми стаканная чапура с хмельным чихирем, сейчас же всем приходилось только ждать результата от смелой вылазки собратьев. Наконец скалолазы опустили головы вниз для того, чтобы получить моральную поддержку и подтверждение от командира на свои дальнейшие действия. Панкрат поднял руки и повел ими в сторону поворота. Обе фигуры сразу пропали из поля зрения.

— Никита, помнится, ты был мастак стрелять абреков как бешеных бирюков. Не забыл, как действовал в ауле Цахтуры, когда мы тебя из ямы освободили? — обратился полковник к Никите Хабарову, атаману ищерских казаков.

— Такое забыть невозможно, — откликнулся ищерец. — Я и сейчас готов спросить с них за тот должок.

— Тогда продвинься до поворота и возьми на прицел басурманов, если они вздумают оглядеть дно ущелья.

Сотник перекинул ружье со спины на грудь, спешился и без лишних слов отправился исполнять приказ. Его широкоплечая фигура протиснулась между разведчиками, затерялась в нагромождениях камней. Снова томительная тишина повисла над войском терских казаков, кто-то подбирал повод, готовясь удержать лошадь от рывка, когда по ущелью прокатится гром от выстрелов, кто-то старательно оглядывал себя, проверяя, все ли оружие под рукой. Дядюка Савелий с Захаркой, Петрашкой и французом Буалком снова отправились в середину сотен, на те места, на которых походный атаман приказал им держаться в начале пути. Они понимали, что в отличие от казаков из других станиц, полковник надеется на взаимодействие с ними без слов.

И гром не заставил себя ждать. Сначала выстрел прилетел сверху, от того места, на котором притаились дозорные абреки. Скоро оттуда же раздались заполошные вскрики, их перекрыл залп из нескольких ружей сразу. Панкрат с сожалением подумал о том, что молодые казаки не сумели подобраться к горцам незамеченными и там завязалась драка. Очередной выстрел заставил дернуть шкурой казацких скакунов, но теперь его произвел Никита Хабаров, спрятавшийся между валунами. Ищерец перезарядил оружие и нажал на курок еще раз. Грохот от пальбы смешался с ревом воды, он заполнил стесненное скалами пространство, показалось, будто с вершины в пропасть сорвалась лавина из камней, от которой некуда деваться. Панкрат наклонил пику и пустил кабардинца вдоль русла реки, прятаться было уже ни к чему. Картина, которая открылась его взору, поразила своим величием, одновременно порождая тревогу. Оказалось, что это был выход из ущелья, но приведший в опасный тупик. Дальше пропасть расширялась, образовывая каменный мешок с отвесными скалами вокруг. Река растекалась по пространству, усеянному обломками горных пород, чтобы на противоположной стороне собраться в мощный поток и нырнуть под основание скалы. Абреки устроили засаду прямо перед выходом из ущелья, они могли не торопиться с расправой, позволив незваным гостям собраться вместе. И только после этого разделаться с ними без усилий, обрушив на них камнепад, или прицельно выбивая противников из седла.

Атаман вскинул голову, заметил, что на верху неистово сверкают клинки. И вдруг увидел, как одинокая фигура оторвалась от края пропасти и полетела вниз, не касаясь отвесных стен. До слуха донесся крик ужаса, исторгнутый человеком. Тот упал на камни внизу, он был в обычной черкеске, при кинжале на поясе, но казаки сразу признали в нем дагестанца. Несколько обломков сорвались вслед за ним, но они оказались бессильными вызвать обвал. Через минуту еще один горец раскинул руки над бездной, похожий на коршуна в последнем полете, он тоже шмякнулся сырым тестом на дно пропасти. Казаки молча терзали поводья, не в силах помочь своим молодым собратьям, исполняющим наверху смертельный танец. И сколько он продлится, зависело тоже не от них. Панкрат оглянулся на ищерца, продолжавшего держать на прицеле край скалы, наверное, ему было видно, что там происходит. В этот момент Никита Хабаров кого-то подловил, хотя расстояние до вершины было саженей семьдесят, не меньше. Он замер, принуждая конец дула превратиться в железный отросток его руки, затем плавно нажал на курок. И снова большая человеческая птица распушила полы черкески вместе с широкими ее рукавами и запарила в воздухе, не снижая скорости перед приземлением. После выстрела сотник вышел из своего укрытия, поставил ружье прикладом на землю, дунул в ствол и забросил оружие за спину. На его лице отразилось спокойствие.

— Чего зенки разинули? — проходя мимо станичников, засмеялся он. — Закончилась комедь с абреками, теперь надо искать выход из этой мышеловки.

Сверху послышались голоса Чигирьки с Гришкой, они пытались что-то объяснить, показывая на ту сторону каменного мешка, под которую устремлялась речка.

— Не пойму я своего Чигирьку, — дядюка Савелий задрал к небу светлорусую бороду и крикнул. — Чего ты гутаришь, сынок?

Петрашка прислушался тоже, приложив к уху сложенную в раструб ладонь. Когда звонкий голос хорунжего в очередной раз прокатился над ущельем, студент посмотрел на старшего брата:

— Панкрат, стена напротив нас неширокая, Чигирька говорит, что она будет саженей в пятьдесят.

— И что он предлагает, расстрелять ее из ружей? — нахмурился полковник. — Или, может, эту скалу расшибить своими лбами?

— Он показывает на речку, мол, она выбегает с другой стороны горы.

Наурский урядник со свистом соснул воздух через зубы и не утерпел с подковыркой:

— А ты спроси у него, за что он хочет сделать нас плавучими гадами? Если сам орел, то другие пускай поползают, так что-ли?

Панкрат спешился и молча пошел к тому месту под скалой, под которое устремлялась река. Он присел на корточки, начал со вниманием присматриваться к тоннелю, пробитому стремительными струями. Свод его поднимался над водой довольно высоко, но он был с такими острыми выступами, что по коже невольно загуляли мурашки. Если этот потолок и дальше продолжал снижаться к поверхности реки, то разбить о него голову и все тело, не представляло труда. Кроме того, отпугивала неизвестность, таившаяся в черной глубине дыры. Панкрат оглянулся на командиров, сгрудившихся за спиной, за каждым из которых стоял не один десяток воинов, и начал вставать с корточек. Вывод напрашивался сам собой, переправиться всем войском по реке во тьме тоннеля не представлялось возможными. Нужно было искать другие пути выхода из этого каменного мешка. На глаза полковнику попался племянник Тараска, вертлявый как его старший брат Чигирька, он спокойно связывал концы нескольких волосяных арканов в одну длинную веревку.

— Я только попробую, дядюка Панкрат, — как давно решенное дело, объявил он о своем намерении. — Если не получится в один момент перебежать на ту сторону, тогда тяните обратно, пока не захлебнулся.

— А если там очередной каменный мешок? — с недоверием уставился на него атаман. — Куда ты будешь соваться?

— Чигирька кричал, что с той стороны простору поболе.

— А как мы узнаем, проскочил ты чертов тоннель или нет? — тоже воззрился на удальца Захарка.

— Наши разведчики и доложат, им сверху все будет видно.

— Пеший пойдешь или с конем?

— С конем веселее. Станичники тоже, если что, со своими лошадьми не расстанутся.

Атаман покосился на дядюку Савелия, который лишь развел руками. Ни слова не сказав, он снова присел на корточки перед дырой. Он понимал, что сотник вряд ли справился бы с норовом своего сына, который был копией его самого. К тому же, удаль и смелость у казаков всегда были в чести. Между тем Тараска передал конец веревки Петрашке, вскочил на своего кабардинца и тронулся к речке. Перед тем, как войти в поток, он широко перекрестился, крикнул станичникам, остававшимся на берегу:

— Казаки, нашим прадедам тоже было не легче, когда они с фельдмаршалом Суворовым переходили через Альпы.

— Правду говоришь, Тараска, — откликнулись терцы.

— А чем я хуже своих предков и родного отца-удальца? — молодец прикрепил пику к седлу и заломил папаху на затылок. — И я эту скалу пройду насквозь.

— Любо! Любо!

— Отцу и сыну!

Тараска огрел нагайкой взвившегося было под ним на дыбы скакуна, заставив того с долгим всхрапом ринуться в поток. Через мгновение обоих поглотила клокочущая бездна. Кольца каната в руках Петрашки, конец которого был привязан к его седлу, начали быстро разматываться. Казаки застыли в напряженном ожидании, лица их стали похожими на обличье каменных идолов, украшавших вершины степных курганов. Не видно было на краю пропасти и Чигирьки с Гришкой, побежавших высматривать казака-удальца. Скоро в руках Петрашки от всего мотка, состоящего из пяти веревок, осталась лишь тройка витков. Панкрат с тревогой посмотрел на младшего своего брата, собираясь отдавать приказ, чтобы он приготовился погнать коня в направлении, обратном течению реки. Слишком много времени прошло с того момента, когда Тараска нырнул в омут. И тут волосяной канат немного ослаб, почувствовалось, что на другом его конце никто не привязан. Студент дернул веревку на себя, начал наматывать ее на локоть, ему бросился помогать Захарка. На краю пропасти показались разведчики, снова звонкий голос одного из них попытался достигнуть слуха станичников.

— Проскочил Тараска, уже на берег вылез, — наконец разобрал их выкрики Петрашка, обладавший отменным слухом. — Братука, надо и нам переправляться, пока абреки не всполошились и не накрыли нас каменным обвалом.

Атаман обвел станичников твердым взором, он уже знал, что первыми начнут переправу его родственники с остальными казаками из станицы Стодеревской. Ведал он и про то, что ему самому следует нырять в тоннель в середине войска. Так учил его батяка, который говаривал, что казачье сословие тот же норовистый конь, любящий, чтобы ему заглядывали сразу и в хвост, и в гриву. Но сейчас он выискивал, кого бы поставить замыкающим, от которого зависело тоже немало.

— Отдавай приказ на переправу, — посоветовал стоявший рядом с походным атаманом дядюка Савелий. — Я прослежу, чтобы она прошла как надо.

Казаки входили в ревущий поток по одному, иногда по двое, и скрывались в темноте тоннеля, на их лицах Панкрат не увидел даже тени сомнения. Когда подошла его очередь, он направил своего коня в воду и, вздохнув полной грудью, пригнул голову. Светлое пятно входа осталось позади, сплошная темень обступила его со всех сторон, показалось, что каменные своды опустились вниз, они начали давить на плечи, заставляя изо всех сил вжиматься в лошадиную холку. Конь взвизгнул и опустил морду к самой воде, оба распластались на струях, перетиравших их словно соломенный сноп, плохо скрученный. Панкрат забыл, где он находится, из всех мыслей осталось лишь желание поскорее вырваться из этого ада. Набрав побольше воздуха, он сунул лицо в ледяной поток, ощущая, как старается тот сорвать с него одежду, как вымывает из-под него все точки опоры, не оставляя надежды на спасение. И когда возникла распирающая ребра боль, когда захотелось оторваться от воды, чтобы вздохнуть в последний раз, жесткие ее косы вдруг начали смягчаться. Скоро они превратились в обыкновенные струи, такие, какие перебирал Терек на мелководье. Панкрат ощутил сквозь плотно сомкнутые веки, что в глаза ему ударил свет. Он поднял голову от конской холки и увидел, что река выносит его на равнину, загороженную со всех сторон крутыми склонами гор. Но это были уже не стены узкого ущелья, давящие на плечи всей своей мощью, по этим склонам можно было подняться наверх и оглядеться вокруг. Кабардинец сам подплыл к берегу и выбрался на откос, с него ручьями потекла вода. Он фыркнул и встряхнулся всем телом, его примеру машинально последовал Панкрат. Станичники уже разделись, они выкручивали одежду, стоя друг перед другом. Невдалеке приводили себя в порядок родные братья с французом Буалком.

— Неужели разбойники тоже пользуются этим тоннелем? — спросил ни к кому не обращаясь Захарка. — Я поначалу подумал, что нас уносит в преисподнюю.

— Для горцев этот путь закрыт, — ухмыльнулся подъесаул Николка, старый друг атамана. — Они навроде тех зверей, рассчитывают не на разум, а только на одно чутье.

— Ты это о чем? — подмигнул станичникам догадливый Петрашка.

— Об этом самом и гутарю. Если бирюков обложить красными тряпками, что получится?

— Они останутся на месте, — громко объявил Захарка. — У них не хватит ума перешагнуть через эти тряпки.

— Ума у бирюков не бывает, они живут лишь своими чувствами. Как наши бабы, — разошелся с пояснениями подъесаул. — Если какую, к примеру, не вовремя всполошить, то она забудет, что казаку требуется и в какую сторону платье заворачивать.

Вокруг грянул дружный смех станичников, довольных успешным исходом дела. Из реки один за другим продолжали выпрыгивать терцы, они спешивались и принимались освобождаться от мокрых черкесок, не расставаясь с оружием. Скоро к берегу подгреб последний из казаков, сотник Савелий, он знаками дал понять Панкрату, что по ту сторону скалы больше никого не осталось. Чигирька с Гришкой тоже успели спуститься с вершины горы, окруженные друзями, они рассказывали, как расправились с дозорными, но лошадей, которых разведчики привели с собой, оказалось не три, а четыре. Стало понятным без слов, что одному абреку все-таки удалось унести ноги и нападения горцев можно было ожидать в любой момент. Атаман натянул на себя влажные штаны и черкеску, принялся изучать окрестности. Он не знал, в каком углу Дагестана они оказались, населенного разными народами, как Вавилонская башня в проповедях станичного уставщика. То ли у аварцев, соплеменников Шамиля, то ли у кубачинцев-урбуганцев, славящихся своим умением украшать сабли и кинжалы насечками из драгоценных металлов, а так-же чеканкой по меди и медными узкогорлыми кувшинами для воды и вина. То ли они пришли в лезгинские владения и все войско уже обложили узколицые джигиты в лохматых папахах. Но то, что аул Гуниб находится где-то рядом, в этом он не сомневался. В любом случае обстоятельства требовали построить войско в боевые порядки и как можно быстрее продолжить движение. До слуха Панкрата, как доказательство правильного его решения, долетело предупреждение, сделанное казаками, выставленными в дозор. Тонкий свист прошил насквозь место временного пристанища, не оставив никого равнодушным к нему.

— Станичники, на конь! — вставляя ногу в стремя, зычным голосом подал команду походный атаман. — Червленцы на левый фланг, ищерцы на правый, стодеревцы посередине. — Убедившись, что весь лагерь пришел в движение, он продолжил отдавать приказы. — Малолетки во второй эшелон, наурцы с шелковцами в засадный полк. Пики подвысь, ружья к бою-у!

Лес пик тут-же поднялся вверх и засверкал наконечниками в солнечных лучах, на их месте в руках воинов блеснули дулами ружья. Панкрат еще не знал, откуда ударят отряды абреков, но то, что не от реки, он был в этом убежден. Горцы не любили воду, как, впрочем, плохо переносили и другие неудобства, и если бы они не обладали повадками разбойников, да не тревожила бы их алчная цивилизация с якобы добрыми к ним намерениями, они бы так и жили в своем каменном веке. Но вот европейско-российская экспансия с индустриализацией повернули звериное свое лицо на не охваченный ихними помыслами юг, и все пришло в движение, унося миллионы жизней ни в чем не повинных людей. Закрутилось, завертелось не на одну сотню лет.

Лавина абреков, числом более двух тысяч сабель, сорвалась с вершины горы, которая была справа от казаков, она походила на селевой поток, вдруг накрывший грязью изумрудную зелень лугов. Лава расползалась по крутому склону, стремительно набирая скорость и охватывая терцов своими флангами, оттуда прилетели первые звуки выстрелов с белыми облачками над всадниками от сгоревшего пороха. Кто-то в середине казачьего войска громко вскрикнул, кто-то молча свалился с седла. Терцы подобрались, на их лицах отразилась досада. Но потери среди воинов не могли быть большими, потому что, во первых, не позволяло расстояние, а во вторых, прицелиться на полном скаку горцам было практически невозможно. Панкрат чертыхнулся, подумал о том, что вряд ли можно где укрыться нескольким сотням верховых на склоне, открытом всем ветрам. Затем он посмотрел на гору перед собой, и понял, что идти с нее в атаку было бы тяжелее, потому что склон пестрел каменными уступами. Значит, абреками руководил не какой-нибудь вождь из местных джигитов, а человек, смыслящий в военном деле. Может быть, он проходил военную подготовку вместе с офицерами из русской армии — такими разумными показались начальные действия. Атаман перекинул ружье со спины на грудь и заторопился к воинам, которые первыми должны были принять на себя удар:

— Казаки, направо-о! — на ходу приказал он. Прикинув, что перестраивать сотни уже поздно, отдал новую команду. — Целься-а!

Лошади замерли, словно с этим, похожим на выстрел, приказом превратились в каменные изваяния, вокруг защелкали отводимые назад курки. Протиснувшись к передним рядам, Панкрат оценил цепким глазом расстановку сил на предстоящем поле битвы. Если исключать внезапность атаки противника, она не вызывала опасений, в голове начал созревать план дальнейших действий. Между тем абреки стремительно приближались, привстав в стременах, они стрелой, пущенной из пращи, летели навстречу со своими врагами. Уже можно было рассмотреть кусок зеленой материи, трепавшийся на ветру над всадниками, и даже отдельные лица, заросшие смоляным волосом и перекошенные злобой. Кто-то из горцев отстрелялся и забросил оружие за спину, кто-то продолжал нащупывать свою жертву через прицел. Полковник выжидал, пока передние ряды их пересекут незримую черту, после которой промах из ружья в руках казака можно будет оправдать только жалостью к врагу или никчемной для них роскошью, что одно и то же. И когда лавина абреков копытами лошадей втоптала в землю эту умозрительную черту, он вскинул приклад к плечу. Прежде чем нажать на курок, атаман набрал полную грудь воздуха и гаркнул:

— Огонь!

Сотни ружей одновременно исторгли из своих железных глоток гром, сравнимый с небесным, десятки горячих голов, забывших о том, что души, отлетевшие к богу, никогда еще не возвращались в свои тела, попадали под копыта коней. Казалось, с рождения известная людям догма должна была бы образумить их и заставить повернуть обратно. Но этого не произошло, люди в который раз подтвердили истину, что человек учится только на своих ошибках. Горцы пришпорили скакунов, рассчитывая проскочить опасное расстояние, пока казаки вновь не нацелят на них ружья. Но они просчитались, несмотря на то, что терцы переплыли реку, порох у них всегда оставался сухим. И когда прозвучала новая команда походного атамана, казаки воткнули приклады в плечи и нажали на курки. Еще несколько десятков абреков на скаку слетели с лошадиных спин и распластались под копытами. Передние их ряды уже примерялись концами сабель к казачьим папахам, на горбоносых лицах отражалось что угодно, только не человеческая мысль. Оставалось каких-то десятка два саженей, чтобы людская масса, успевшая набрать скорость, на всем ходу врезалась в стоявшую на пути такую же плотную стену из человеческих тел. Теперь стало видно, что абреков вел джигит в белой черкеске и в красной рубахе, он находился за спинами передних воинов и скакал на арабском чистопородном коне белой масти. Рядом с ним сидели в седлах как влитые, выставляя левое плечо вперед, его телохранители в черных черкесках и в синих рубахах. Над головой одного из них развевалось зеленое знамя ислама. Чуть позади стелились над землей двое приближенных, гордой осанкой не уступавших главарю. Еще трое имели квадратные фигуры, а один подпрыгивал как-то боком, будто ноги у него были перекинуты на одну сторону. Панкрат прищурил глаза, стараясь рассмотреть противников получше. Пока они имели одно лицо. И вдруг откачнулся назад, в голове у него мигом возникла картина боя в высокогорном селении Цахтуры, когда они с батякой и с младшими братьями брали штурмом чеченское логово самого имама Шамиля. Терцы пришли туда вместе с передовыми русскими полками и не оставили от аула камня на камне. В тот раз Шамиль убегал от казаков точно в такой же одежде, окруженный своими мюридами с приспешниками, и над их плотной стаей так-же развевались обрывки зеленого полотнища. Полковник перевел взгляд на соратников имама, и снова в груди у него заныло от чувства радости, разом охватившей всю его фигуру. Он узнал родственников двоих братьев Бадаевых, убитых им, когда вместе с чеченской девушкой Айсет, его будущей женой, уходил от горской погони. Наконец Панкрат признал и Мусу, кровника семьи Даргановых, боком подскакивавшего в седле позади своих благодетелей. И поразился тому, что этот верный пес Шамиля, безрукий и безногий, до сих пор жаждет крови. В сердце у него вспыхнул огонь праведного гнева, рука машинально потянулась к оружию. Ни один из членов рода Даргановых не был виновен в том, что между казаками и чеченцами не одно десятилетие подряд не затихает обряд кровной мести. Все беды начались с правого берега Терека, туда они и должны были возвратиться.

Атаман посмотрел вокруг, выискивая братьев с дядюкой Савелием и его сыновьями, он хотел предупредить, чтобы те постарались не выпустить, наконец-то, из своих рук чеченских мстителей, скачущих прямо на терцов. И вспомнил, что распределил родственников по казачьему войску так, чтобы сотни из разных станиц представляли из себя монолит под единым началом. И тогда он сам схватился за древко пики, в серых глазах появился стальной блеск. Панкрат протиснулся между казаками и встал во главе сотен. Уши заложил грохот от топота копыт, абреки были почти рядом, они искривили свои лица масками ненависти. Но разве воина, наблюдавшего с пеленок за подобной картиной, можно было чем-то испугать? На бешенство он привык откликаться еще большей яростью.

— Пики к бою-у! — пронесся по рядам очередной приказ атамана, перекрываемый дикими подвываниями абреков. — В атаку-у, отцу и сыну!..

Лес пик дрогнул и принял горизонтальное положение, наконечники холодно блеснули в лучах солнца, задержавшего свой бег. Терцы вонзили каблуки в бока скакунов и понеслись навстречу врагу. Оглушительный свист перекрыл крики горцев с их визгами, он заставлял прислушиваться только к себе и думать лишь об одном — как уничтожить противника. Панкрат увернулся от молниеносного высверка клинка над своей головой, не останавливаясь, воткнул пику в набегавшую толпу горцев. Затем выхватил из ножен шашку, проскакал еще некоторое расстояние и обрушил ее на ключицу абрека, не ожидавшего его появления перед собой. Лезвие глубоко вошло в тело, но казак не дал ему возможности застрять между костями, сразу потянув на себя. Увидел, как отшатнулся от него еще один горец, наконец-то прозревший, как судорожно схватился он за уздечку, пытаясь избежать столкновения. Но сгрудившиеся за ним соплеменники надавили, вопреки воле всадника насаживая его тело на острие Панкратовой шашки, как на шампур. Привычная дрожь, как всегда появлявшаяся перед началом битвы, прошла сама собой, уступив место праведной ярости. Атаман перестал оглядываться по сторонам, чтобы уклоняться от случайных ударов, он знал, что со всех сторон его успели прикрыть станичники. Теперь его путь пролегал туда, куда он сам надумал бы повернуть. Полковник поднял кабардинца на дыбы и бросил его в том направлении, в котором успел увидеть серебристую папаху Шамиля, предводителя всех горцев. Вокруг продолжали напирать абреки, пытавшиеся осадить лошадей, набравших скорость, они закручивали их на месте, невольно подставляя затылки и спины под клинки терцов. Но очередные толпы кавказцев, следующие за ними, не могли ничего изменить, в свою очередь сами проталкиваемые под казачью мясорубку давившими на них соплеменниками. И вряд ли кто мог бы выбраться живым из этой кровавой свалки, ему просто некуда было бы деться. Воин, вступивший в бой первым, изначально был обречен на гибель, если он не представлял из себя вождя, со всех сторон охраняемого своими верными товарищами.

Панкрат упрямо держал то направление, которое выбрал, он ничего не мог разглядеть вдали из-за пота, заливавшего ему глаза, и за лесом рук со злым железом в них. Он давно ориентировался только на мелькание человеческих тел перед глазами. Лишь изредка казалось, что впереди все-же трепетал край зеленого полотнища, напоминающий о том, что встреча с имамом и с кровниками может состояться. И полковник снова и снова наносил клинком удары с оттяжкой, наклоняясь то вправо, то влево, или бросаясь на холку своей лошади и протыкая живую плоть острием, если абрек становился поперек его дороги. Он уже вошел в то состояние, из которого его могли вывести только две причины — смерть или победа над врагом.

Но была и третья причина, о которой атаман редко задумывался — это был зов родной крови.

— Панкрат… — как сквозь подушку почудился ему голос Захарки, среднего из братьев. Полковник внутренне подобрался, выбрав момент, когда абреки отшатнулись от него и место вокруг немного расчистилось, обернулся назад. — Панкрат, не ходи на Шамиля, нам надо обложить Мусу с родственниками братьев Бадаевых, чтобы они не сумели убежать.

Захарка, а за ним Петрашка с зятем Буалком и еще несколькими станичниками, устремились в проход, проделанный отрядом полковника, и теперь пристроились ему в хвост.

— Вы почему оставили свои посты? — взвился было походный атаман. — А если абреки начнут одолевать, тогда кто кого будет ловить?

— Там без нас героев хватает, — отбивая саблю горца и нанося ему ответный удар, прокричал Захарка, ему на помощь поспешил француз Буалок. Похоже, средний брат взял на себя обязанности старшего в группе. — Чего стоит один Никита Хабаров, ищерский атаман, которого ты определил на правый фланг.

— А где дядюка Савелий?

— Он с червленцами и со своими сыновьями держит левое крыло.

Панкрат рукавом черкески бездумно чиркнул по лбу, залитому потом, затем трепыхнул ноздрями, уже впитавшими свежий запах крови:

— Этот Муса вместе с Бадаевыми пристроился за Шамилевой спиной, они все на одном месте, где полощется зеленое ихнее знамя, — отрывисто сказал он. — Захарка, обходите мстителей слева, чтобы отсечь им пути отступления, а я пойду по прямой.

— Понял, братука, — откликнулся средний брат, подбирая поводья и заворачивая морду скакуну.

Оба отряда разделились, каждый из них взялся прокладывать свою дорогу к одному для всех месту, и каждому участнику операции хотелось первым дотянуться до главных вождей абреков. А вокруг кипела битва, противники успели разбиться на множество небольших групп, внутри которых рекой лилась кровь. То один, то другой всадник вдруг вскидывал руки и мешком падал с седла на землю, где его добивали лошадиные копыта. Отчаянные крики со звериным ревом сопровождались звоном булатных клинков, снопы искр вспыхивали над головами воинов и осыпались на их черкески, затмевая солнечный свет. Скоро исход поединка стал зависеть не от умения удальца джигитовать клинком и не от гибкости его тела, потому что усталость начала уравнивать всех, а от того, как поведет себя под ним его верный конь. Если лошадь не теряла разума и знала наперед, куда ступить копытом, то смерть обходила этого всадника стороной, потому что конь не спотыкался о трупы, успевшие усеять траву на горном склоне. А если животное выкатывало глаза и двигалось только за счет инстинктов, то на таком воине можно было ставить крест. Казачьи скакуны, вдобавок, были приучены вскидывать передние ноги и подковами просекать противникам бедра, вместе с боками их коней. Горцы, знавшие про эти особенности, старались сначала саблями отсечь им ноги, а потом добить хозяина, падавшего с седла. Но и тогда терца невозможно было взять голыми руками, прежде чем скатиться на землю, он успевал дотянуться острием клинка до любой части тела абрека и нанести ему глубокую рану. В отличие от кавказцев, поддававшихся эмоциям, хлеставшим у них через край, казаки никогда не теряли самообладания. Вот и сейчас абреки, имевшие преимущество от неожиданности своего нападения, стали увязать в рядах терцов, сумевших сдержать их плотные ряды и даже начавших их теснить. Все чаще можно было увидеть, как горец, растративший боевой пыл, отскакивал в сторону и принимался вертеть головой вокруг в поисках спасительного укрытия. Его не находилось, потому что крутой склон горы был открыт всем ветрам. Зато черные глаза джигита натыкались на не менее жгучие взоры мюридов, не выпускавших ситуацию из-под своего контроля. К ним-то и рвались отряды Панкрата и Захарки, упорно пробивая толстую стену из воинов аллаха. Этих главарей надо было уничтожить во чтобы то ни стало, тогда разметать по ветру всю армию абреков, состоящую из более чем двух тысяч человек, не составило бы большого труда.

Сотник Савелий, рубившийся вместе с червленцами на левом фланге, понимал это как никто другой, рядом с ним управлялись с шашками, как с осколками молний, два его сына. Чигирька вырвался вперед, забыв обезопасить свой тыл, его сразу окружили несколько разъяренных горцев. К старшему брату на помощь ринулся Гришка, но ему никак не удавалось пробиться сквозь плотные ряды врага. Савелий не спускал глаз со своих сыновей, он давно бы пошел на выручку обоим, если бы его самого не связали боем злые чеченцы. Наконец ему удалось отойти за спины подтянувшихся казаков со свежими силами и сотник стал продираться к младшему сыну Гришке.

— Батяка, мы тут управимся, — крикнул отцу малолетка. — Идите на подмогу к атаману.

— А где Панкрат? — приподнялся в стременах сотник.

— Глянь вверх по склону, уже к наблюдательному пункту Шамиля подбирается.

Савелий и сам успел заметить, как отряд из двух десятков храбрецов, оставляя позади себя широкий коридор, рвется к возвышению, на которое успел взобраться третий имам Чечни и Дагестана. Мигом оценив обстановку, он подвернул рукава черкески:

— Вместе, Гришка, мы и пойдем к нему на помощь, — сотник поискал глазами жертву и отпустил поводья. — А пока я и тут пригожусь…

Савелий вихрем налетел на окружавших младшего своего сына абреков, повернувшихся к нему спиной, он взмахнул клинком и опустил его на лохматую папаху, прикрывавшую неправильной формы голову. Такие головы, похожие на чугунки, были у кумыков из высокогорных аулов. Удар получился столь стремительным, что папаха не просела и на вершок, зато сама голова развалилась на две половины, как перезревшая тыква. Второй горец не оглядываясь полоснул саблей по воздуху, едва не зацепив концом по лицу сотника, видимо, он краем зрачка уловил высверк лезвия на солнце. Савелий без замаха и с оттяжкой провел шашкой по руке, которую абрек приготовился подтянуть к себе, затем заставил скакуна вторгнуться между крупами лошадей обоих противников. Прикрываясь их телами как щитами, связал боем еще двоих кавказцев, пытавшихся срубить его младшего сына. Теперь Гришке стало полегче, да и враги, заметив, что к казаку пришла помощь, ослабили напор. Скоро один из них упал с седла с распоротым животом, еще один лишился пальцев на руке, не успев увернуться от скользящего удара лезвием по ручке его сабли. Открылся узкий проход до Чигирьки, крутившегося во вражеском кольце как белка в колесе.

— Батяка, давай станичникам сигнал на сбор, надо пробиваться до дядюки Панкрата, — перевел дыхание хорунжий. — Иначе наших кровников порешат без нас.

— Без нас, Чигирька, им никак не обойтись, — не согласился со старшим сыном отец. — Казаки сами идут на штурм кочки, на которой торчит этот Шамиль со своими мюридами.

Позади сотника с сыновьями уже прессовался мощный кулак из казаков станицы Червленой, у них тоже были давние претензии к главарю всех абреков. За рослыми воинами расправляло плечи остальное войско из вольных людей.

Казачий дух переломить не сумел еще никто и никогда, с годами он только креп внутри их общин, неподвластный ни одному из российских монархов, которым они всегда были рады служить по доброй воле. Как и всему русскому народу. Зато прислуживаться кому бы то ни было для этого непокорного сословия было тошно. Вот и сейчас терцы пришли в горный Дагестан решать вроде бы свои проблемы, на самом деле получалось, что они помогают Российскому государству расширять его владения.