Кремлевское дело

Иванов Николай Владимирович

Гдлян Тельман Хоренович

ПАРЛАМЕНТСКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ

 

 

Дорога к парламентским креслам

Открытия I Съезда народных депутатов СССР ждала вся страна. В обществе ещё не прошла эйфория, связанная с выборами, которые лишь с очень большой натяжкой можно было назвать демократическими. И хотя депутатов демократической ориентации было не более 10 процентов, с ними, ядром будущей оппозиции, связывали свои надежды на скорейшие реформы многие избиратели. Собирались во Дворец съездов многие известные «антисоветчики, популисты и экстремисты», как именовала их негодующая номенклатура. Шли на съезд и мы двое, посягнувшие на кремлёвскую «малину» и уже объявленные на всю страну государственными преступниками.

Утром 25 мая 1989 года на подступах к Кремлю собралось множество людей с лозунгами и плакатами, поддерживающими своих избранников. Мы шли через этот живой коридор, в котором то и дело раздавались аплодисменты.

Перед парадным подъездом Дворца съездов эмоциональные шеренги избирателей сменил молчаливый кордон из офицеров КГБ. Я предъявил удостоверение и заметил, как насторожённо переглянулась охрана. Только миновал двери, как дорогу преградил человек в штатском.

– Вы – товарищ Иванов?

–Да.

– Николай Вениаминович?

– Да, а в чём дело?

– Я из охраны. Попрошу пройти со мной в комендатуру.

– Зачем? Документы, что ли, не в порядке?

– Документы в порядке, но вам надо обязательно пройти в комендатуру.

– Объясните толком, для чего?

– Там вам всё объяснят, пройдёмте.

– Мне нечего там делать. Я прибыл на съезд и иду в зал.

– Хорошо, хорошо, не нервничайте, пожалуйста. Николай Вениаминович, у вас личное оружие при себе?

– Вот оно что. Неужели на съезд идут с оружием?

– Мы только хотели в этом убедиться. Кто приходит с оружием, тот должен его сдать.

– Но я же не позволю себя обыскивать.

– Зачем же так. Но и нас поймите: за вами числится пистолет «Вальтер», а мы отвечаем за порядок.

– Помимо меня здесь сотни депутатов, которые имеют оружие, хотя бы секретари райкомов и обкомов. Вы что, их тоже приглашаете в комендатуру?

– Мы отвечаем за безопасность, это наша работа.

– Если боитесь стрельбы в зале, их и проверяйте. Им-то есть, что терять. А кого ещё, кроме меня, вы пытались разоружить?

– Николай Вениаминович, если вы без оружия, то пожалуйста проходите.

– Сначала предъявите свои документы. Кстати, вы обязаны были сделать это сразу, как подошли ко мне.

– Зачем это. Я же вас не задерживаю.

– Понятно, желаете остаться инкогнито. Но хотя бы ответьте, кто ещё из депутатов удостоился вашего внимания?

– Извините за беспокойство…

Сотрудник госбезопасности ретировался. Как потом выяснилось, почётного приглашения в комендатуру удостоился ещё один народный депутат СССР – Гдлян. Рассказывая об аналогичной ситуации при входе в Кремлёвский Дворец съездов, Тельман Хоренович с усмешкой заметил, что посоветовал бдительному охраннику проверить также Лигачёва, Сухарева и своего шефа Крючкова, дескать, они-то в последнее время слишком нервничают и ведут себя неадекватно… Других же случаев проверки оружия у депутатов нам так и не удалось установить.

В зале бросилось в глаза, что у многих депутатов были в руках ксерокопии очерка Чайковской «Миф», напечатанного днём раньше в «Литературной газете», и свежие номера «Советской России» со статьёй на целую полосу под заголовком «Таковы факты. (Свидетельства следственных работников, не пожелавших мириться с противоправными действиями и методами Т. Х. Гдляна и Н. В. Иванова)». В первый же перерыв ксерокопии этих двух публикаций вновь усердно раздавали по рядам.

Не было никаких сомнений в том, для чего всё это затеяно. В депутатских креслах сидело немало представителей мафиозного лобби, в том числе и подозреваемых в коррупции лиц из Узбекистана и Москвы, их пособников и покровителей. Наше присутствие здесь как бы переносило противостояние с мафией на территорию Кремля, и мириться с таким положением крёстные отцы не собирались.

Всё шло к тому, чтобы выдворить нас из зала уже в первый день работы съезда. Решение на сей счёт должна была принять Мандатная комиссия. Общественное мнение уже обрабатывали в этом направлении: в последние дни требования лишить нас мандатов публиковались открыто, прозвучали они и на прошедшем перед съездом собрании представителей. Не хватало лишь малого – решения Прокуратуры СССР. И оно появилось 25 мая. Чуть ли не минута в минуту с торжественным открытием Съезда союзная прокуратура возбудила в отношении следственной группы уголовное дело № 18/67812-89 и сообщила об этом Мандатной комиссии, которая была избрана на Съезде утром и сразу же приступила к своей работе.

Так судьба наших депутатских мандатов стала предметом продолжительного обсуждения на заседании Мандатной комиссии. Но вышла осечка. И вовсе не потому, что лишение депутатского статуса без всяческих на то оснований противоречило действующему законодательству. Для коррумпированной власти это было плёвым делом. Маневрировать на ходу пришлось по другим причинам. В частности, предстояло избрание Горбачёва Председателем Верховного Совета СССР, а уже с первых часов на Съезде начались осложнения по этому поводу. Наплевав на Конституцию, предусматривающую, что до избрания главы парламента Съезд ведёт Председатель Центральной избирательной комиссии, Генсек воссел в председательское кресло. Избрание самого себя главой государства опытный режиссёр взял в собственные руки. Однако он заметно нервничал, и лишний скандал был ему ни к чему. А тут ещё, вот досада, в Мандатной комиссии не обнаружилось привычного единомыслия. На неё свалилась гора жалоб по поводу того, что многие депутаты из коммунистической номенклатуры грубо нарушили Закон о выборах, что итоги голосования были кое-где подтасованы, в то время, как в наш адрес таких претензий не было. В случае неподтверждения только наших полномочий пришлось бы принимать и другие аналогичные решения. Запахло скандалом. К тому же депутация Эстонии заявила об отсутствии претензий к Гдляну, который несколько лет назад вёл дело Хинта, спешно реабилитированного марионеточным Верховным судом СССР вопреки собственным прежним решениям. Но расчёты подогреть националистические настроения, и тем самым повлиять на позицию эстонских депутатов, не оправдались. Наконец, нельзя было совсем не считаться с мощной поддержкой, которую оказывали нам избиратели Москвы, Ленинграда и других городов. Особенно беспокоила мафию ситуация в столице. В Зеленограде стихийно создавались группы защиты следователей. Был сформирован стачком. И это – на оборонных предприятиях военно-промышленного комплекса! 20 мая на многотысячном митинге в Зеленограде в нашу поддержку выступил Ельцин. 24 мая на предприятиях города прошла политическая забастовка в защиту опальных следователей. Она была первой акцией подобного рода в Подмосковье, и стало очевидно, что забастовочная волна в любой момент могла перекинуться в другие районы столицы. 21 мая на митинге в Лужниках, собравшем сотни тысяч москвичей и приезжих, единогласно прошло предложение о выдвижении Ельцина Председателем Верховного Совета СССР, а Гдляна – Генеральным прокурором страны. И хотя это вызывало только ответное озлобление верхов, те уже не могли полностью игнорировать подобные настроения в обществе.

На вечернем заседании 25 мая Съезд принял предложение Мандатной комиссии подтвердить полномочия всех без исключения 2 249 избранных депутатов. Так мы двое приобретали своеобразный статус депутатов-подследственных.

И начали кремлёвские вожди трудиться в поте лица. Большинством всего в 6 голосов удалось протащить Сухарева на пост Генерального прокурора. Пришлось попотеть и с его первым заместителем Васильевым, кандидатуру которого трижды отвергали комитеты и комиссии Верховного Совета.

Поскольку лишить нас депутатского статуса не удалось, стратегам со Старой площади пришлось на ходу корректировать свои планы. Прежде всего, следовало заткнуть рот общественности, сбить накал возмущения, для чего требовался громоотвод. Им могла бы стать новая, третья по счёту, марионеточная комиссия. Она должна была отвлечь внимание, чтобы обеспечить свободу действий Сухареву и Крючкову по завершению разгрома «кремлёвского дела» и сбору компромата по «делу следователей».

На сей раз мафия на Старой площади не просчиталась. Дело в том, что идея создания очередной комиссии была популярной среди общественности, депутатов демократической ориентации. Всё в результате той же весенней эйфории, связанной с выборами. Как же, ведь такой прогрессивный съезд, конечно, он изберёт в комиссию самых достойных, компетентных, которые сумеют во всём разобраться. А такие требования всё громче звучали по всей стране. Нужно было время, чтобы народ воочию убедился в том, что представляет собой союзный депутатский корпус. Мы понимали, что партийная верхушка не допустит независимого состава комиссии, не даст ей реальных полномочий, не позволит установить истину, что результаты деятельности комиссии заранее предрешены.

Как и следовало ожидать, при формировании комиссии нас лишили возможности сказать даже слово, заявлять кому-то отвод. Впрочем, как всё это происходило, видели миллионы людей, не отходивших в то время от своих телевизоров. Нам хочется вспомнить только один эпизод. В состав комиссии предложили включить юриста Леонида Кудрина. Этот судья отказался выполнять указания местных партийных функционеров по осуждению инакомыслящих и вышел из КПСС. За что был изгнан со службы и работал грузчиком. Его кандидатуру активно поддержал академик Сахаров: «Я считаю, что Кудрин является человеком, которого можно было бы рекомендовать для того, чтобы возглавить эту комиссию, в силу его биографии, в силу того, что он является одновременно и юристом, и представителем рабочего класса нашей страны. Это очень редкое сочетание, и оно имеет огромное психологическое значение…» Что тут началось! «Как же так, разве депутат без партбилета может быть объективным?», – негодовали выступающие, и предложенную кандидатуру успешно провалили. Вместо юриста Кудрина в составе комиссии оказался будущий член Президентского Совета Вениамин Ярин, получивший в народе прозвище «спецрабочий». А как же иначе – ведь его горячо отстаивал не какой-то там Сахаров, а сам Лукьянов: «…Здесь так активно выступал депутат Ярин, он болеет душой за это дело, давайте включим его в комиссию…». О том, что Анатолий Иванович не ошибся в своём выборе, общественность убедилась сполна. Что же касается Кудрина, то пламенный коммунист-диссидент Рой Медведев согласился допустить его до работы в комиссию при условии, если тот восстановится в рядах КПСС. Что и говорить, председатель третьей комиссии был очень принципиальным партийцем.

Итак, была избрана группа из 16 депутатов, названная комиссией Съезда народных депутатов СССР «Для проверки материалов, связанных с деятельностью следственной группы Прокуратуры Союза ССР, возглавляемой Т. Х. Гдляном». Статуса следственной комиссии, как, впрочем, и вообще никакого статуса, у этой группы не было. Горбачёв и Лукьянов умело гасили любые попытки официально зафиксировать стоящие перед комиссией задачи. Чем она должна была заниматься, решал только председатель.

 

Из-за ширмы появляется независимый прокурор

В июне 1989 года нас пригласили на одно из заседаний комиссии, которые уже проходили еженедельно в полупустующем особняке на улице Куйбышева в трёх минутах ходьбы от Кремля. В кабинете Роя Медведева было тесно и душно. У стены размещалась различная звукозаписывающая аппаратура, среди которой выделялся огромный стационарный магнитофон. Возле него суетился молодой человек, который, как полагали многие члены комиссии, служил в КГБ. Председатель сообщил, что по нашему ходатайству он затребовал все материалы, послужившие основанием для заключения предыдущей комиссии. И ответ из Кремля был такой: комиссия Президиума Верховного Совета СССР материалов уголовного Дела о коррупции не изучала, ограничившись теми данными, которые представили Прокуратура и КГБ. Поэтому никаких документов у комиссии не имеется, а всё, что она наработала, опубликовано в газетах 20 мая 1989 года.

Подобная информация от души развеселила даже тех, кто был настроен к нам предвзято. Такую позицию уже заняли избранный от «красной сотни» член ЦК КПСС Владимир Адылов из Узбекистана, доцент юрфака МГУ Константин Лубенченко, юристы Юрий Голик, Николай Струков. Были и такие, кто ещё надеялся честно и объективно во всём разобраться – Эгидиус Бичкаускас, Игорь Сорокин , Николай Игнатович, Владимир Семёнов…

Словом, вовсе не все депутаты горели желанием оказаться в роли бессловесных статистов. На первом этапе именно они оказались в большинстве, проявляли инициативу, требовали активной работы. Так что Рою Медведеву приходилось туго. Опросили, к примеру, начальника следственной части Прокуратуры СССР Каракозова и надзирающего прокурора Попову – и услышали лишь подробный анализ того, какое противодействие оказывалось расследованию уголовного дела N 18/58115-83, и как оно разваливается сегодня по отработанной за десятилетия схеме, узнали немало примеров того, как «хоронили» аналогичные дела в прошлом. После таких бесед встречаться с другими причастными к расследованию лицами у Роя Медведева пропало всякое желание. Тем более, что к нему шли десятки заявлений следователей группы, в которых они сообщали о разгроме «кремлёвского дела» и политической подоплёке происходящего. А надо заметить, что к тому времени были отстранены от работы более 70 самых опытных и квалифицированных следователей из нашей группы.

Тогда схватились за дело Чурбанова, и даже заслушали бывшего заместителя председателя Военной коллегии Верховного суда СССР Марова. Тот бойко обвинял следователей в нарушениях законности, якобы установленных в судебном процессе, но так и не сумел внятно объяснить, почему же в таком случае суд не вынес частного определения в адрес следствия по этим самым нарушениям. К тому же выяснилось, что несколько месяцев назад другая комиссия авторитетных юристов внимательно изучила дело и пришла к выводу, что нарушения закона допущены самим Верховным судом, и Генеральному прокурору необходимо внести протест на необоснованный приговор. Тут у Роя Медведева и вовсе опустились руки, и про дело Чурбанова забыли.

Взялись было за жалобы на произвол следствия, поступившие от обвиняемых и их взяткодателей, родственников и хранителей ценностей. Оказалось, что даже поверхностный анализ этих как под копирку составленных посланий показывал, что все они хлынули из Узбекистана лишь после создания комиссии ЦК КПСС во главе с Пуго. Никакого доверия эта инспирированная акция, естественно, не вызывала. Наоборот, выводы напрашивались прямо противоположные.

Заслушивали на заседании комиссии Генерального прокурора Сухарева и его первого заместителя Васильева и, как ни бились, не могли получить от них вразумительного ответа на один очень важный вопрос: почему не был составлен акт приёма-передачи дела от Гдляна вновь назначенному руководителю следственной группы Галкину.

Тут надо напомнить, что в начале мая 1989 года материалы дела были захвачены у нас насильно. А ведь этих документов было более тысячи томов, У нас в подотчёте находилось множество вещественных доказательств, крупные ценности, исчисляемые десятками миллионов рублей. Любой табунщик знает, что если не пересчитал стадо, не составил документ, подписанный прежним пастухом, то за любую недостачу будет отвечать он и только он. Неужели понятные пастуху прописные истины были недоступны Сухареву и его подчинённым? Отнюдь. Они всё прекрасно понимали. Но им очень не хотелось, чтобы такая опись материалов составлялась. Её отсутствие развязывало руки Сухареву и компании. И своего они добились: одни документы уничтожались, другие прятались по сейфам, некоторые частично использовались. В такой ситуации очень легко объявлялись недоказанными сотни эпизодов, прежде не вызывающие сомнений, исчезали изобличительные показания на московских мздоимцев, а пресловутое «дело следователей» можно было шить играючи.

Поскольку Генпрок игнорировал наши требования, мы неоднократно в письменном виде информировали об этом комиссию, настаивая на составлении описи всех материалов дела. Некоторые депутаты просто недоумевали, почему так упорствует Сухарев, что мешает ему пойти на этот шаг – хоть и через два месяца? А если завтра обнаружится пропажа ценностей или каких-либо документов, кто будет отвечать? Но Генеральный прокурор был твёрд, как скала. Впрочем, очень скоро даже самые наивные в комиссии поняли, где зарыта собака.

Наиболее ярко высветилась Сухаревская позиция после изучения прекращённого дела Смирнова. Полтора месяца Струков и Александрин штудировали следственные документы. Смирнова «отмазывали» столь поспешно, дело ломали столь примитивно и грубо, настолько всё было шито белыми нитками, что не могло не вызывать чувства возмущения даже у тех членов комиссии, которые не испытывали к нам никакого расположения. Вывод комиссия сделала категоричный: дело Смирнова прекращено незаконно, необоснованно и должно быть возобновлено его дальнейшее расследование.

Наша позиция, которую мы упорно отстаивали в комиссии, была такова. Кремлёвская верхушка признала политической ошибкой прежнюю кампанию против региональных мафиозных кланов и свернула борьбу с коррупцией во властных структурах. Все крупные расследования в стране локализованы либо свёрнуты. Расследуемое нами уголовное дело осталось единственным исключением, и его давно постигла бы та же судьба, что и других, если бы не широкая общественная поддержка снизу. А поскольку угроза разоблачений для высшей элиты становится всё более реальной, на непокорную следственную группу бросили всю мощь репрессивного аппарата: Прокуратуру, Верховный суд, КГБ, МВД, организовали шельмование в средствах массовой информации. Посмотрите, убеждали мы членов комиссии, как всё это происходило поэтапно. Сначала нас отстранили от руководства группой, передав дело послушному Галкину без оформления акта приёма-передачи материалов. Все подследственные прошли обработку в КГБ, где им помогли «вспомнить», что они никогда никаких взяток не брали и не давали, после чего было заявлено: никаких подозрений по части коррумпированности высшего эшелона партийно-государственной власти не было и нет. А чтобы не оставалось сомнений, 22 мая реабилитировали Смирнова – на тот момент единственного работника ЦК КПСС, которого нам удалось привлечь к уголовной ответственности. Далее разогнали костяк следственной группы и освободили из под стражи Осетрова, Орлова, Умарова, Раджабова, Джаббарова и других обвиняемых из числа Делегатов XIX партконференции, или лиц, когда-либо работавших в ЦК КПСС. И, наконец, доказывается, что никакой мафии в Узбекистане не было и нет. С этой целью дело раздробили на части, в результате чего целостная мафиозная паутина предстала в виде «отдельных негативных явлений». Продолжается реабилитация некоторых партийных боссов, остальным объёмы обвинения искусственно сокращаются в десятки раз.

Если прежде весь этот правовой беспредел творился под прикрытием комиссии ЦК и Президиума Верховного Совета СССР, то разгром дела сегодня завершается уже за ширмой съездовской комиссии. Неужели вы не видите, вопрошали мы членов комиссии, что происходит за вашей спиной? Что на месте дела о коррупции в высших эшелонах власти, как после пожарища, остаются одни головёшки? С другой стороны, неужели не очевидна незаконность «дела следователей»? Разве требуется юридическое образование для понимания того, что один из участников обоюдной драки не может вести следствие в отношении другого? Допустим, что деятельность следственной группы была «преступной». В таком случае не являются ли Генеральный прокурор и его команда соучастниками преступления – ведь с их санкции и под их руководством расследовалось дело, интерпретируемое ныне как сплошное «нарушение законности»?

Отмахнуться от множества подобных вопросов было уже невозможно, недовольство стали проявлять даже привыкшие стоять навытяжку члены комиссии.

Скандал разыгрался после того, как на заседании комиссии в конце июля 1989 года заслушали первого заместителя Генерального прокурора Васильева. После того, как с ним попрощались, давно назревавшее недовольство выплеснулось наружу. «Он не ответил ни на один вопрос, прокуратура просто издевается над нами»,– возмущался один. «Прокуратура делает из комиссии пособников своих неправомерных действий», – горячился другой. «Мы все становимся преступниками, раз не пресекаем этот произвол. А потом недоумеваем, почему идут забастовки, негодует общественность на митингах», – кипятился третий. Напрасно Рой Медведев пытался утихомирить разгневанных депутатов, зачитывая подготовленный им проект сообщения в газету «Известия» о том, что комиссия что-то уже сделала, что-то ещё собирается предпринять. Но председателя уже не хотели слушать. Комиссия решила незамедлительно поставить перед Верховным Советом три вопроса: об отстранении Сухарева от надзора за делом; о необходимости прекращения либо приостановления «дела следователей»; о возобновлении следствия по делу Смирнова. С сообщением поручили выступить Бичкаускасу.

Это сообщение, конечно, уже более сухое и несколько сглаженное, прозвучало на заседании сессии Верховного Совета СССР 1 августа 1989 года. Напомним фрагменты его выступления по стенограмме.

«…25 мая с.г. в первый день работы Съезда народных депутатов СССР, когда нетрудно было предвидеть возможность создания специальной комиссии Съезда, Прокуратура Союза ССР возбудила уголовное дело по жалобам о нарушениях законности, якобы допущенных при расследовании уголовных дел в Узбекской ССР. Фактически это замаскированное уголовное дело в отношении отстранённых отдела следователей Гдляна и Иванова. Комиссия считает, что производство расследования по данному уголовному делу во время и параллельно с работой комиссии является, по меньшей мере, некорректным по отношению к Съезду, который уполномочил комиссию, кроме прочего, проверить и возможные нарушения законности следственной группой. Более того, специфика уголовных дел о взяточничестве даёт основание полагать, что этим расследованием в какой-то мере наносится ущерб и основному уголовному делу № 18/58115-83 о коррупции, взяточничестве и злоупотреблениях служебным положением ряда ответственных должностных лиц. Комиссия считает нужным предложить Прокуратуре Союза ССР приостановить следствие по уголовному делу о нарушении законности, или же вообще отменить постановление о возбуждении уголовного дела, и передать все собранные материалы в распоряжение комиссии для принятия окончательного решения.

…Кроме прочего, членами комиссии, следственными и судебными работниками было изучено уголовное дело в № 18/58115-83 в части, касающейся бывшего заведующего сектором Отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС Смирнова, который 11 января 1989 года был арестован по обвинению в получении взяток в особо крупных размерах неоднократно. 22 мая 1989 года, то есть накануне Съезда народных депутатов СССР, уголовное дело в отношении Смирнова было прекращено, и он освобождён из-под стражи. Комиссия, обсудив заключение, считает, что уголовное дело прекращено преждевременно, поспешно и без достаточных для этого оснований. (Аплодисменты). Основная часть эпизодов в соответствии с требованиями уголовно-процессуального законодательства практически не исследована. Комиссия обращает на это внимание как Верховного Совета СССР, так и для принятия соответствующих мер Прокуратурой Союза ССР.

…Генеральный прокурор СССР товарищ Сухарев, которому, возможно, и необоснованно выдвигается обвинение в нарушении законности со стороны Гдляна и Иванова, который уже выразил своё мнение в заключении комиссии Президиума Верховного Совета СССР, объективно не может считаться лицом, полностью незаинтересованным. По этим же причинам пока наверняка нельзя считать полностью незаинтересованными следователей товарищей Гдляна и Иванова, которые настаивают на восстановлении их в руководстве делом… Постановлением Верховного Совета СССР следует назначить по данному уголовному делу специального прокурора из числа прокурорско-следственных работников, не состоящего в настоящее время на службе в Прокуратуре Союза ССР, которому поручить высший надзор за дальнейшим расследованием этого конкретного дела о коррупции. Указанный специальный прокурор в своей работе был бы подотчётен непосредственно Верховному Совету через комиссию Съезда народных депутатов СССР и ответственен лишь перед ним. Думается, что такое решение должно бы прекратить разные и, возможно, необъективные кривотолки о развале дела, причастности к этому Прокуратуры Союза ССР, успокоить тревоги трудящихся относительно дальнейшей судьбы дела. (Аплодисменты)».

Горбачёв, который председательствовал на заседании, оказался в щекотливом положении. Комиссия поставила три вопроса, которые, в соответствии с регламентом, он был обязан сформулировать и поставить на голосование. Даже хотя бы в виде рекомендации обратить внимание прокуратуры на вывод комиссии. Однако покровителям мафии явно не улыбалось прекращение или даже приостановление сфабрикованного «дела следователей». Обижать взяточника Смирнова – верного товарища по ленинской партии, которому он вскоре предоставит слово на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС, Михаилу Сергеевичу также очень не хотелось. Как и отстранять Сухарева, беспрекословно выполнявшего все требования кремлёвской верхушки.

Впрочем, Горбачёв не был бы Горбачёвым, признанным мастером политических трюков, если бы не выкрутился и на сей раз. Порассуждав о том, что оснований для недоверия Генеральному прокурору нет, поскольку его утвердил Съезд, заболтав суть вопросов, высказанных на сессии комиссией, он в результате поставил на голосование лишь одно предложение: о назначении независимого прокурора по надзору за делом о коррупции. Такое решение сессия и приняла. Напоследок Михаил Сергеевич распорядился не транслировать по телевидению и не публиковать в печати ни сам ход обсуждения предложений, ни принятое решение. Милостиво разрешил предать огласке только невнятное выступление Роя Медведева о том, что комиссия, мол, работает, что-то уже изучила, и процесс пошёл.

Однако выполнение даже этого решения Верховного Совета не входило в планы поборников социалистической законности. Отстранение Сухарева и появление нового надзирающего прокурора могло затруднить дальнейшее уничтожение уголовного дела N18/58115-83, а точнее, тех обломков, которые от него остались. Вовсе не случайно Горбачёв заботливо скрыл от общественности обсуждение вопроса в парламенте. Его ближайший сподвижник Лукьянов виртуозно завершил хитроумную комбинацию. Из числа отставных военных прокуроров нашли проверенного товарища – Э. Мартинсона. Решением Президиума Верховного Совета СССР он был назначен «независимым наблюдающим прокурором», и в конце сентября 1989 года прибыл в распоряжение комиссии.

Для непосвящённых в тонкости юриспруденции читателей поясним трюк выдающихся советских юристов Горбачёва и Лукьянова. Дело в том, что «надзирающий прокурор» наделён властными полномочиями, притом, немалыми: осуществляя надзор за следствием, он определяет ход расследования; даёт письменные указания следователю, обязательные к исполнению; санкционирует отдельные следственные действия – аресты граждан либо освобождение арестованных из-под стражи, обыски и т.п.; утверждает обвинительные заключения; разрешает жалобы. В отличие от него – «наблюдающий прокурор» есть камуфляж, и не более. Законодательством даже не предусмотрено такой фигуры в уголовном процессе. У него нет никаких рычагов влияния на расследуемое дело. С таким же успехом «наблюдающим прокурором» может объявить себя любой прохожий на улице: он ведь тоже со стороны наблюдает, как торгуют мороженым, или идёт дождь. Только вот реально воздействовать на происходящее не может. Поэтому рассчитанное на простаков слово «независимый» применительно к «наблюдающему прокурору» Мартинсону можно было бы истолковать как угодно, но в любом случае оно означало независимость от решения Верховного Совета СССР, принятого 1 августа 1989 года.

Выпустив таким образом пар, кремлёвские фокусники поспешили отправить комиссию на парламентские каникулы, дескать, отдохнут и поостынут.

 

Рой Александрович, который любил приврать «правду»

В конце августа 1989 года «Аргументы и факты» опубликовали интервью с членом комиссии Сорокиным, которого на период отпуска остальных депутатов уполномочили обеспечивать выполнение прежних решений, организацию работы экспертов, истребование документов. Вот что он сообщил читателям: «Действительно, трудности у нас существуют. И немалые. Дело в том, что некоторые должностные лица из Прокуратуры СССР пытаются осложнить работу нашей комиссии. Нам до сих пор безосновательно отказывают в предоставлении ряда интересующих нас материалов; в частности уголовных дел (или даже их копий) в отношении бывшего Председателя Президиума Верховного Совета Узбекской ССР А. Салимова, бывшего первого секретаря Самаркандского обкома партии Узбекистана, делегата XIX партконференции Н. Раджабова, и других лиц. Дело дошло до того, что начальник следственной части Прокуратуры СССР А. Сбоев стал диктовать нам свои условия, навязывать собственное мнение в отношении следственной группы Т. Гдляна. По этому поводу я был вынужден сделать письменное заявление на имя первого заместителя Генерального прокурора СССР А. Васильева.

Однако и после этого заместитель Сбоева В. Галкин безмотивно отказывает в выдаче требуемых документов, хотя с заместителем Генерального прокурора В. Кравцевым эти вопросы были согласованы.

Прошло уже более трёх недель после того, как на сессии Верховного Совета наша комиссия высказала своё мнение о том, что целесообразно прекратить уголовное дело, ведущееся в стенах Прокуратуры СССР в отношении следственной группы Т. Гдляна, с передачей всех материалов в распоряжение комиссии; что уголовное дело бывшего заведующего сектором Отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС, бывшего второго секретаря ЦК Компартии Молдавии В. Смирнова было прекращено Прокуратурой СССР без достаточных на то оснований и должно быть возобновлено; что надзор за делом о коррупции в Узбекистане и Москве, которым занималась группа Т. Гдляна, должен осуществлять независимый юрист под контролем Съезда народных депутатов СССР.

Однако Прокуратура СССР никак на это не отреагировала. Не дали результата и наши неоднократные повторные обращения. Ни по одному нашему запросу решение не принято, а расследование дела по группе Т. Х. Гдляна продолжается. Видимо, руководство Прокуратуры СССР до сих пор всерьёз не воспринимает мнение комиссии, до сих пор не признаёт высшей власти Съезда народных депутатов в стране».

В примечании газета сообщила, что редакция обратилась к заместителю Генерального прокурора СССР Кравцеву с просьбой объяснить причины, по которым должностные лица из Прокуратуры СССР препятствуют нормальной работе комиссии Съезда, однако тот отказался комментировать этот факт, сославшись на конфиденциальность информации и на то, что «в этом должна разобраться сама комиссия».

То, что старательно скрывалось от общественности Горбачёвым с Лукьяновым, выплеснулось со страниц самого читаемого издания. Позднее, помимо Сорокина, в средствах массовой информации выступили и другие члены комиссии. Они рассказывали об усилении конфронтации с руководством Прокуратуры СССР, о противодействии нормальной работе комиссии, приводили конкретные факты.

Генеральный прокурор в панике забегал по кабинетам на Старой площади, в Кремле, на Лубянке – к Горбачёву, Лукьянову, Крючкову… Все дружно кивали головами, подзуживали. 20 сентября 1989 года на Пленуме ЦК КПСС, где отмывали от ржавчины коррупции Лигачёва и Смирнова, Сухарев с пафосом врал товарищам по партии: «…В связи с многочисленными сигналами о нарушении законности в следственной группе, возглавляемой Гдляном, возбуждено и расследуется уголовное дело… Должно быть всем ясно, что глубоко разобраться в тонкостях одного следствия и допущенных нарушениях возможно лишь следственным путём при строгом соблюдении процессуальных норм. Уже установлены вопиющие факты произвола… В этой связи вызывают недоумение советы, даже требования к руководству прокуратуры приостановить или вовсе прекратить ведущееся расследование нарушений, допущенных в следственной группе Гдляна. Мы не видим ни фактических оснований, ни указаний закона, которые позволили бы пойти на этот непонятный шаг. Напротив, люди требуют скорейшего установления истины и справедливости, обнародования всех материалов и решений, которые будут приняты органами правосудия…» О том, что подобные требования исходят от комиссии Съезда народных депутатов СССР, коммунист Сухарев застенчиво умолчал. Пусть люди думают, что этого добиваются некие деструктивные силы, которые, как любил говорить Михаил Сергеевич, всё время чего-нибудь подбрасывали.

Прокуратура между тем упорствовала, на своём стояла и комиссия. Тогда на её заседаниях всё чаще стали появляться Евгений Примаков, Рафик Нишанов и другие руководители Верховного Совета. Бдел и Лукьянов. Где строгостью, где лаской, посулами опытный аппаратчик стал постепенно менять обстановку в комиссии. Начали делать карьеру Голик, Ярин, Струков, Лубенченко. Их включали в делегации, выезжающие за границу, обеспечивали всякими привилегиями.

Не оставлял комиссию без внимания и сам Михаил Сергеевич. Одна из таких встреч состоялась 10 октября 1989 года. Депутаты напомнили Горбачёву, что не возобновлено дело Смирнова, не прекращено и даже не приостановлено «дело следователей», что ЦК КПСС и Прокуратура СССР не выдают документов для работы, высказали недовольство тем, что дело Лигачёва рассматривалось не в комиссии, а на Пленуме ЦК. Что же поведал им в ответ Михаил Сергеевич? Развесив уши, депутаты слушали пространные рассуждения о том, что будет оказана помощь и поддержка, что надо работать дружно и консолидироваться, тщательно во всём разобраться, находить общий язык.

А вот по поводу митингов, выступлений прессы и Ленинградского телевидения, которые нагнетают страсти и опять, ну что ты будешь делать, – «подбрасывают», Горбачёв высказывался более конкретно, аккуратно и ненавязчиво направляя депутатов на путь истины. Вот небольшой отрывок из стенограммы этой встречи:

« Горбачёв (обращаясь к Сорокину): Это вы давали информацию в «Аргументы и факты»?

Сорокин : Да, пришлось дать. Вот уже полтора месяца материалов нет, и до сих пор не дают.

Горбачёв : А зачем вы торопитесь тоже. Не надо суетиться. Вы сохраняйте объективность, а то вы нас втянете в очередную ошибку. Нам очень важно это дело. Если я слышу, что опять, понимаете, на межрегиональной группе кто-то выступает и говорит, что в Политбюро сидит мафия, и раздаются аплодисменты, то я задаю себе вопрос: на 90 процентов сидят коммунисты и аплодируют! Это что, вообще, за сборище, как можно бросаться такими вещами. Что это такое? Это же не ответственные люди, так сказать, это же разгул какой-то. Надо солидно, спокойно, основательно надо делать.

Адылов : Разрешите, Михаил Сергеевич. Я думаю, что сегодня, сейчас мы уходим от главного вопроса. На сегодняшний день он главный.

Горбачёв : Какого?

Адылов : Вот уже на двух заседаниях комиссии стоит вопрос о том, что наш председатель не соответствует тем требованиям, которым должен соответствовать. На двух заседаниях этот вопрос возникал, сейчас почему-то его не поднимают. Я думаю, нам надо определиться.

Горбачёв : Я думаю, что если вы затеете эту возню сейчас вокруг председателя, то комиссия, возникнет такое подозрение, что она втянулась в какие-то распри, что она раскололась, это вызовет просто недоразумение…»

Но как ни защищали Горбачёв и Лукьянов своего ставленника, а вопрос о председателе комиссии надо было решать. Личность Роя Медведева вообще была одиозной. В 1983 году Александр Солженицын дал ему такую оценку: «Рой Медведев в более точном смысле слова не относится к инакомыслящим в СССР, ему ничто не угрожает лично, потому что он, в общем, наилучшим образом защищает режим – более умно и гибко, чем это сможет сделать официальная печать». Авторханов, Буковский и другие советские диссиденты были более категоричны, утверждая, что он является профессиональным провокатором, работает на КГБ, который и создал ему имидж «мученика». Оставим эти утверждения за авторами, отметив лишь очевидное: после избрания народным депутатом СССР взгляды и поступки Роя Медведева уже никогда не расходились по принципиальным вопросам с позицией высшей партийной элиты. Вспомним откровенно подхалимское выступление на I Съезде народных депутатов СССР, когда, поддерживая безальтернативные выборы Горбачёва и Лукьянова, он поведал о трогательной их сорокалетней дружбе, своеобразно, кстати, завершившейся в августе 1991 года. В этом же ряду – яростные нападки на Межрегиональную депутатскую группу, на Ельцина, Афанасьева и других лидеров демократического движения. Вполне логичным стало избрание Роя Медведева членом ЦК КПСС на XXVIII съезде и появление в лидерах Российской коммунистической рабочей партии после августовского путча и запрета КПСС.

Привыкший находиться в центре внимания, Рой Медведев направо и налево раздавал интервью. И не было бы в том ничего зазорного, если бы при этом он не привирал. А будучи уличённым, спешил перевалить всю вину на журналистов. Яростно опровергал, например, своё собственное интервью, опубликованное в «Аргументах и фактах» в дни работы I Съезда народных депутатов. Не все журналисты, однако, молча сносили подобные выходки. После того, как в августе 1989 г. итальянская «Унита» опубликовала «сенсационное» заявление Медведева о том, что Гдлян пытал подследственных, Рой Александрович гневно обрушился на автора статьи Джульетта Киеза. Тот публично подтвердил, что верно изложил высказывания Медведева, и если тот имеет к нему претензии, пусть обратится в суд. Само собой, обращаться Рой Александрович не стал. Смешно было бы вруну в суд побежать…

Откровенная тенденциозность, а иногда и просто лживость председателя во многом способствовали тому, что комиссия, вопреки медведевской позиции, приняла решение проводить дальнейшие слушания публично, и лишь в крайней надобности объявлять заседания закрытыми. С конца сентября 1989 года на заседания комиссии повалили журналисты, что ещё более подмочило репутацию «объективного» председателя. Несмотря на свирепую партийную цензуру, журналисты умудрялись-таки информировать общественность не только о работе комиссии, но и о сложившейся там обстановке. Приведём небольшой отрывок из репортажа Андрея Петрова «Расследование или тайные игры?», опубликованного в «Смене» 14 октября 1989 года.

«– Проходите, товарищи, для вас – самые почётные места,– сказал Рой Медведев четырнадцати узбекам.

Через два часа я узнаю, наконец, что «за почётные гости» пожаловали на заседание депутатской комиссии для проверки материалов, связанных с деятельностью следственной группы Прокуратуры Союза ССР, возглавляемой Т. Гдляном и Н. Ивановым. Они – подследственные, обвиняются в даче ложных показаний по делу о взяточничестве.

Насколько любезен сопредседатель комиссии с молчаливыми южными мужчинами, настолько он агрессивен в отношении киногруппы из Свердловска. «Эта кооперативная киностудия не должна здесь присутствовать», – тоном, не терпящим возражений, указывает Рой Александрович. «Протестуем, мы не кооператоры, и у нас есть официальное письмо от директора Свердловской киностудии. К тому же мы уже три раза снимали ваши заседания». «Я бы не возражал, если бы оригинал какой отснятой плёнки вы отдавали нам». «Поймите, мы делаем фильм не о комиссии, а о создании правового государства. Вы же хотите ввести такую жёсткую цензуру, какой нет в Южной Корее…» «Здесь не митинг, я попрошу вас …»

Господи, что происходит? Того и гляди, всем журналистам прикажут выйти вон. А ведь сами только-только разрешили допуск прессы на свои заседания. Почему так нервничает бывший «диссидент», борец за свободное слово Рой Медведев? Почему тратит драгоценное время комиссии на выяснение отношений, которое всё равно закончится голосованием в пользу журналистов? Качают головами корреспонденты испанской «Эль Паис», американской «Крисчен сайенс монитор», английской «Морнинг стар», бельгийской «Драпо руж», спорят друг с другом депутаты. Только приглашённые аксакалы сидят не шелохнувшись…

Не понять Медведева. В прошлую среду после заседания он сообщает мне, что комиссия признала правильность выводов следствия КГБ по делу бывшего второго секретаря ЦК Компартии Молдавии, ныне кандидата в члены ЦК КПСС В. И. Смирнова. Оказывается, это, мягко говоря, не соответствует действительности – на заседании вскрылись большие недостатки в работе следователей КГБ под руководством полковника Духанина. Значит, прав один из трёх сопредседателей комиссии, старший следователь прокуратуры Курской области Н. А. Струков, сказавший в интервью «Московским новостям»: «Рой Медведев иногда выдаёт желаемое за действительное, при этом говорит от имени комиссии, несмотря на то, что мы решили давать информацию от комиссии только с её разрешения»?…»

В октябре 1989 года должность председателя решили упразднить, а тремя сопредседателями комиссии стали Медведев, Ярин и Струков. Они должны были по очереди вести заседания и коллегиально решать все вопросы по руководству комиссией. Однако благодаря высоким покровителям Рой Медведев по-прежнему играл первую скрипку. Любопытно, что в эпизоде, который приводился выше, вёл заседание Струков, а хозяйничал-то Медведев.

Не то чтобы «диссидент» Медведев не жаловал гласность, просто она мешала ему доказывать недоказуемое. Таких примеров полно в протоколах заседаний комиссии.

Так, 26 сентября и 4 октября 1989 года комиссия заслушивала полковника Духанина и его коллег их КГБ. Свидетельства в нарушениях законности нашей группой противоречили фактам, изложенным в заключении по делу Смирнова. Поэтому депутатов больше интересовали другие вопросы: почему подследственные вывозились в КГБ, и как Духанину удалось за 20 дней изменить позицию всех без исключения обвиняемых? Почему, вопреки решению коллегии Прокуратуры СССР от 19 мая 1989 года, дело Смирнова через три дня было им незаконно прекращено? Почему не были исследованы все эпизоды противоправной деятельности Смирнова? Ничего вразумительного на эти вопросы Духанин ответить не мог, хотя и проговорился, что пяти обвиняемым, доставленным в Лефортово, делали уколы, оспаривая, правда, при этом, что применялись психотропные средства. Газеты, конечно же, оповестили своих читателей об этих духанинских признаниях.

Тщательно изучалось комиссией и дело Хинта. И снова на октябрьских слушаниях сделан был однозначный вывод: никаких нарушений в ходе расследования Гдляном допущено не было.

Информация о работе комиссии, которая стала попадать в средства массовой информации, вызывала много недоумённых вопросов у читателей.

Прошло уже три месяца с тех пор, как 1 августа 1989 года комиссия выступила со своими предложениями на первой сессии Верховного Совета СССР. Но ничего ровным счётом не изменилось. Поэтому 2 ноября 1989 года на второй сессии союзного парламента было оглашено новое заявление комиссии: о помехах в работе, противодействии со стороны Прокуратуры и других властных структур, о закреплении статуса комиссии. Однако председательствующий на заседании Лукьянов всё свёл к тому, чтобы «принять информацию к сведению», и не более того. А Рой Медведев в своём пространном выступлении сообщил о таком факте:

«На последнем закрытом заседании комиссии был заслушан доклад наблюдающего прокурора Мартинсона о заведённом Прокуратурой СССР уголовном деле по фактам злоупотреблений и нарушений социалистической законности, допущенных следователями группы Гдляна в Узбекистане. Комиссия не нашла возможным в настоящее время просить о приостановке этого дела или его прекращении на время работы комиссии…».

И снова соврал писатель и историк Медведев. Ибо на ближайшем закрытом заседании большинством голосов комиссия вновь подтвердила своё прежнее решение о необходимости приостановления или прекращения «дела следователей», а в решении записали, что Рой Медведев дезинформировал Верховный Совет СССР по данному вопросу.

 

Экспертам указывают на дверь

Усилия кремлёвских покровителей мафии не пропали втуне. Обстановка в комиссии к концу 1989 г. уже существенно изменилась. Вокруг Роя Медведева сплотились единомышленники Адылов, Голик, Лубенченко, Сулейменов, Ярин, Струков, Александрин. В отличие от них независимую позицию пытались отстаивать Сорокин, Бичкаускас, Семёнов, Похла, Игнатович. Противоречия между этими двумя группами депутатов становились всё заметнее, но чаша весов склонялась к председателю и его сторонникам.

С того момента, например, как слушания стали открытыми, постоянно начали возникать дискуссии: разрешать или нет Гдляну и Иванову задавать вопросы приглашённым на заседания. И если поначалу нам такую возможность предоставляли, то потом часто отказывали. Очень не хотелось выслушивать председателю такие вопросы, как на заседании 15 ноября, когда заслушивали председателя КПК Пуго. Он долго рассказывал о моряке с крейсера «Аврора», который стал жертвой сталинских репрессий в 30-е годы, об издевательствах над людьми в Узбекистане, привода примеры по конкретным уголовным делам, к которым мы не имели ни малейшего отношения. После изнурительных дебатов Гдляну разрешили задать Пуго несколько вопросов, которые так не понравились Борису Карловичу, что он отказался на них отвечать. Тут же Рой Медведев заявил, что здесь не очная ставка, под руку проводил товарища Пуго из зала.

А вот как проходили слушания в комиссии 22 ноября 1989 года. Представитель Прокуратуры Галкин уверял комиссию, что дело о коррупции находится в надёжных руках, расследуется объективно и компетентно, рассказывал о многочисленных «нарушениях законности», которые допускали его предшественники: Гдлян с Ивановым. После первых уточняющих вопросов членов комиссии Галкин признался, что более чем за полгода работы в качестве нового руководителя группы сам он выезжал в Узбекистан только один раз на 8 дней, и ни одного нового криминального эпизода группой под его руководством выявлено не было. Ярин, председательствующий на заседании, не разрешил Гдляну задать вопросы Галкину, быстренько предоставив слово начальнику следственной части Прокуратуры СССР Сбоеву. Своё пространное выступление он закончил так:

«…Что я хочу сказать в заключение? Следственная бригада, которую возглавлял Гдлян, на первых порах делала нужное, полезное дело. Однако в дальнейшем они сошли с законного пути, ударились в личные амбиции, личные цели. С использованием вот этого шума на различных митингах были избраны и получили мандаты. Используя теперь силу этих мандатов, припеваючи живут и портят всем жизнь. И являются, по существу, подстрекателями различных массовых волнений…»

Заседание шло четвёртый час, рабочий день заканчивался. На вопросы Гдляну выделили всего 15 минут. А потом, решили депутаты, мы проведём отдельное заседание, на котором Гдлян или Иванов будут иметь возможность задать все другие вопросы Галкину и Сбоеву, ни одну из сторон, дескать, комиссия не ограничивает.

Стоит ли говорить, что никакого другого раза не было. Более 80 вопросов, которые мы подготовили в письменном виде Галкину и Сбоеву, так и остались в наших личных архивах. Рою Медведеву и его команде вовсе не улыбалось, чтобы в присутствии журналистов повторилась ситуация с Духаниным.

О стремлении комиссии «не ограничивать» ни одну из сторон красноречиво говорит и такая ситуация. По нашему ходатайству в июле 1989 года было принято решение вызвать десять изгнанных из группы следователей, осуществлявших расследование в отношении Усманходжаева, Салимова, Осетрова, Абдуллаевой, Айтмуратова и других взяточников. Это были наиболее опытные и компетентные юристы, которые сами работали с обвиняемыми, прекрасно владели материалами дела и доказательствами виновности как этих подследственных, так и московских их покровителей. Группа должна была проверить наличие документов в деле Усманходжаева, Осетрова и других лиц, составить их опись, а также справку о доказательствах виновности подследственных до начала разгрома дела, выявить изменения, которые претерпели эти доказательства, когда дело стало разваливаться. В августе 1989 года Светлана Московцева, Александр Ревеко, Нина Рейтер, Зинаида Старкова, Юрий Лучинский, Людмила Панова, Людмила Пантелеева и другие следователи собрались в Москве и поступили в распоряжение комиссии. По указанию Сухарева Сбоев и Галкин даже не допускали вызванных комиссией юристов в помещение следственной части, не выделили им места для работы, сейфы. О материалах же уголовного дела, которые те должны были изучать, нечего было и говорить. Следователям грозили увольнением и привлечением к уголовной ответственности, их пытались вызвать на допросы по поводу якобы допущенных ими «нарушений законности», не выплачивали командировочные, выселяли из гостиниц. Почти два месяца мыкались они по столице, пока Рой Медведев не распустил всех по домам. Своей же комиссии Рой Медведев объяснил: дескать, сейчас прокуратура не может представить все необходимые материалы, а позднее, когда мы все документы получим, то и вызовем этих следователей вновь, нечего им сейчас болтаться без работы. И снова Рой Медведев врал, потому что никто и не собирался вызывать группу ещё раз в Москву.

Депутаты, уполномоченные съездом, смирились с этим неприкрытым произволом. Так же, впрочем, как и с тем, что прокурорские чины не представляли материалов, которые истребовались для изучения самими членами комиссии, особенно тех документов, что касались московских коррупционеров. Сколько гневных статей исписали к тому времени журналисты, писатели, учёные по поводу Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР! Сколько людей поднималось на борьбу с этим монстром – рассадником коррупции, хищений, всевозможных махинаций. Ущерб от деятельности его руководителей исчислялся десятками миллиардов рублей. Стоимость разворованного, растранжиренного при воплощении разных бредовых «проектов века» не поддавалась учёту. Не сходила с уст и фамилия бывшего первого секретаря Белгородского обкома партии Николая Васильева, с 1979 года бессменно возглавлявшего Минводхоз. Часто посещавший Узбекистан и как министр, и как депутат Верховного Совета СССР от этой республики, Васильев тоже попал в поле зрения следствия. Целый ряд арестованных руководителей рассказали о вручении Николаю Фёдоровичу крупных взяток за решение хозяйственных дел. Вопрос о его привлечении к уголовной ответственности был согласован уже во всех инстанциях. Но с разгромом дела все доказательства канули в архивы. Чтобы все материалы этого расследования не постигла участь дела Смирнова, вызвавшая возмущение членов комиссии, прокуратура представляла ей лишь часть документов и только те, которые считала нужным. Фактически депутатская комиссия получила щелчок по носу, ей просто навязывали линию поведения, угодную верхам. «Независимая» съездовская комиссия снесла и это унижение.

Ничего не предприняла комиссия Роя Медведева и по поводу невыполнения своих же решений о необходимости приостановления либо прекращения «дела следователей» и о возобновлении расследованием незаконно прекращённого дела Смирнова.

Подтверждением того, что комиссия стала послушно выполнять роль ширмы, за которой кремлёвская верхушка продолжала творить неправедные дела, является ситуация с экспертами. Летом 1989 года было решено привлечь для работы в комиссии десятки профессиональных юристов и психологов. Последние должны были ответить на вопрос: оказывалось ли давление на обвиняемых и свидетелей для получения нужных следствию показаний. Но стоило только Рою Медведеву и его единомышленникам убедиться, что покровители со Старой площади вовсе не заинтересованы в углублённом изучении дела о коррупции и всех связанных с ним событий, как число экспертов было сведено к минимуму.

Несколько месяцев экспертом комиссии была Зинаида Опарина. Она всю жизнь проработала в судебных органах, последние годы до выхода на пенсию была членом Московского городского суда. Комиссия поручила ей изучить материалы уголовных дел в отношении Худайбердиева, Усманходжаева и других высокопоставленных взяточников из уголовного дела № 18/58115-83 и подготовить заключение о том, какие нарушения законности и кем были допущены.

29 ноября 1989 года на открытом заседании комиссия заслушала Опарину. Она сообщила, что в течение двух месяцев изучала документы предварительного следствия в отношении Худайбердиева в 15 томах, надзорное производство по делу в 5 томах и материалы судебного разбирательства в Верховном суде СССР. Эксперт Опарина отметила, что бывший Председатель Совета Министров Узбекистана более двух лет выражал полное доверие к следствию, подчёркивал искренность своего раскаяния, изобличительные показания давал добровольно, без какого-либо принуждения. И лишь когда из средств массовой информации Худайбердиеву стало известно об отстранении Гдляна и Иванова от расследования дела и предъявлении к ним серьёзных претензий со стороны высшего руководства, он изменил свои признательные показания. Первая жалоба от него на действия следствия поступила только 16 июня 1989 года. Никаких нарушений законности со стороны Гдляна, Иванова и руководимой ими следственной группы эксперт не усмотрела. Наоборот, выразила своё отношение к неправомерным действиям КГБ и прокуратуры после нашего отстранения от следствия. Процитируем стенограмму заседания: «…Я должна вам рассказать, официально доложить, как решались вопросы после того, как Худайбердиева, Усманходжаева и всех других вывозили на допросы в КГБ в Лефортово. Там допрашивал Духанин в присутствии Титова. И вот там наступило изменение показаний. Это было 4, 5 и 6 мая 1989 года. Все показания менялись. Причём было выполнение статьи 201 УПК– окончание расследования. И вот вместо того, чтобы продолжить ознакомление Худайбердиева с адвокатом с материалами дела, в это время начали допрашивать и выяснять вопросы: почему вы раньше давали такие показания. Причём очень неправомерные вопросы задавались со стороны Духанина в присутствии Титова. Духанин задавал, Титов молчал. «Почему вы давали ложные показания?» Разве может следователь задавать такой вопрос. «Ну, а если вы давали ложные показания, то давайте теперь по-другому говорить…»,– и он начинает говорить…»

Опарина отметила, что аналогичную картину, когда в КГБ склоняли обвиняемых к изменению показаний, она усмотрела и в других делах, в частности, Усманходжаева, к изучению которого приступила. Эксперт сообщила, что доложит комиссии результаты своего анализа. Как бы не так! С заключением по делу Усманходжаева ей уже выступать не пришлось: от услуг честного и принципиального эксперта комиссия отказалась.

Другому эксперту, Михаилу Харитонову, было дано поручение дать заключение по жалобам, поступившим на действия следователей. Составленное им заключение также не порадовало покровителей мафии. Харитонов пришёл к выводу, что хлынувший весной 1989 года поток жалоб инспирирован партийной верхушкой, а сами жалобы взяткополучателей и взяткодателей, их родственников, хранителей ценностей и иных, связанных с ними лиц, заинтересованных в исходе дела, доверия не внушают, указанные в них факты нарушений закона необоснованны. В отличие от Опариной, Харитонова не стали даже заслушивать на заседании комиссии, указав на дверь.

 

Кто ограбил Прокуратуру СССР?

Добившись перелома в работе комиссии, по существу превратив независимых экспертов в ничто, кукловоду Лукьянову уже было недостаточно использовать её лишь как прикрытие произвола. Теперь ему нужно было руками Роя Медведева и его соратников, при поддержке Прокуратуры и КГБ, покончить с делом о коррупции, окончательно и бесповоротно скомпрометировав в общественном мнении следственную группу. Казалось бы, всё к тому и шло, но возникло совершенно новое обстоятельство, которое не учёл хитроумный Анатолий Иванович. Речь идёт о материалах и документах уголовного дела № 18/58115-83, которые удалось сохранить руководителям следственной группы, и о которых в своё время было немало шума.

Надо признаться, что весной 1989 года мы даже не допускали, что материалы тысячетомного уголовного дела будут отняты у нас насильно без составления их описи и итогового акта приёма-передачи. Это была серьёзная оплошность, о которой потом не раз пришлось пожалеть. Когда же стало ясно, что кремлёвская мафия открыто пытается разгромить дело о коррупции и нас могут от него отстранить, мы и предприняли свои меры предосторожности. Были сняты ксерокопии с протоколов допросов, очных ставок, собственноручных заявлений подследственных и свидетелей, справок в ЦК КП Узбекистана, ЦК КПСС и Президиум Верховного Совета СССР и других подлинных документов, свидетельствующих о коррупции, в которой погрязло руководство страны. Переписали также несколько десятков видеокассет, запечатлевших различные следственные действия. Конечно, это была лишь небольшая часть огромного материала, накопившегося за 6 лет работы. Но его было достаточно для того, чтобы контролировать сохранность материалов дела. Ведь в случае нашего отстранения от работы, как мы наивно полагали, составят подробную опись всех документов, и утаить что-то из них будет весьма затруднительно, имея на руках этот акт приёма-передачи.

Мы ошиблись в одном: как выяснилось, никто не собирался составлять опись всех материалов уголовного дела № 18/58115-83, которой, кстати, нет и по сей день. Но просчитались и Сухарев со своими покровителями, которые были абсолютно убеждены в том, что дело целиком у нас отобрано, и документами его можно будет распоряжаться так, как им вздумается.

Мало только надёжно укрыть копии документов, нужно было предусмотреть такие меры, чтобы они стали фактором, сдерживающим наступление мафии и обеспечивающим личную безопасность. Относительно того, что могут быть предприняты попытки устранить нас физически, мы не питали никаких иллюзий. С 1988 года регулярно прослушивались наши служебные и домашние телефоны, велась наружная слежка, КГБ завербовал некоторых следователей из группы. С весны 1989 года машины наблюдения КГБ следовали за нами по пятам почти открыто. Так что «случайности» могли произойти всякие. Но в любом случае, уже без нашего участия, документы автоматически оказались бы в распоряжении демократической общественности у нас в стране и в зарубежных средствах массовой информации. На митингах, в периферийной печати, в самиздатовских газетах, через зарубежные радиостанции мы сообщили, что важнейшие документы уголовного дела остались в нашем распоряжении. А чтобы у Сухарева не осталось на сей счёт сомнений, кипу ксерокопий положили ему на стол.

На пятом этаже дома № 15 по Пушкинской улице, где располагалось руководство Прокуратуры СССР, воцарилось уныние. Сухареву доложили: по данным ксерокопировального сектора только в апреле 1989 года с материалов уголовного дела № 18/58115-83 были отсняты тысячи копий. С каких документов, трудно сказать. Учёт был обезличен: в секторе указывался лишь номер уголовного дела и количество откопированных листов. Что осталось в сейфах прокуратуры, что у Гдляна с Ивановым, – проверить было невозможно. Кроме того, они сделали копии видеозаписей. Каких – тоже неизвестно.

Объяснение с Александром Яковлевичем проходило в таком вот духе:

– У вас действительно имеются следственные документы, я имею в виду помимо тех, что вы положили на стол?

– Конечно.

– Но это же преступление! Это же грабёж, просто воровство какое-то…

– Грабёж и воровство, Александр Яковлевич, совершены Генеральным прокурором СССР и его соратниками. Может быть, вы покажете опись документов и акт их приёма-передачи?

– Я требую, чтобы вы немедленно сдали нам все имеющиеся документы.

– С удовольствием. Но при одном условии.

– Каком ещё условии?

– Вы хорошо знаете. Мы уже неоднократно и письменно и устно настаивали на полной описи всех материалов уголовного дела. Вот составим акт – и передавайте дело кому угодно.

– Что вы всё твердите об этом акте. И комиссию вот настраиваете. У нас всё в полной сохранности. Вы что, не доверяете своим коллегам?

– Разумеется, и у нас для этого есть все основания.

– Я вам должен разъяснить, что умышленное сокрытие следственных материалов является уголовно наказуемым преступлением. И если вы их добровольно не сдадите, то будете привлечены к уголовной ответственности.

– Если бы имелся акт приёма-передачи дела, то сокрытие нами любых следственных документов носило бы противоправный характер. А пока такой акт отсутствует, никакого криминала нет. И вы это как юрист отлично знаете.

– Я дам команду провести у вас обыски.

– Пожалуйста. Только уведомите об этом Верховный Совет и съездовскую комиссию. Вы прекрасно знаете, что у них на рассмотрении находится наше письменное ходатайство по поводу восстановления законности и составления акта приёма-передачи дела.

– Мы проведём обыски у всех ваших родственников.

– И ничего не обнаружите. Это ваши, Александр Яковлевич, подопечные взяточники хранили свои миллионы у родственников…

Разумеется, никаких обысков не было. Только на заседании комиссии Сбоев посетовал, что Гдлян и Иванов портят всем жизнь.

Испортилось настроение не только у Сбоева. Когда 12 мая 1989 года фамилия Лигачёва была публично названа в числе лиц, фигурирующих в уголовном деле о коррупции, Егор Кузьмич очень обиделся. Он назвал это провокацией, но обратился с жалобой не в суд, а прямо в ЦК КПСС с поручением коммунисту Сухареву, своему подчинённому. Не имей мы копии показаний Усманходжаева, Сухарев, не моргнув глазом, соврал бы, что никто из подследственных никогда не упоминал фамилию Лигачёва, и был бы Егор Кузьмич жертвой провокации зловредных следователей, а Гдлян с Ивановым – клеветниками. А так кремлёвским стратегам пришлось заниматься «делом Лигачёва» аж на Пленуме ЦК, где и реабилитировали верного ленинца на посмешище всей стране. Недаром проделывать ту же операцию с Соломенцевым уже не стали. Партийного судью «отмыли» по-тихому, без сообщений в прессе и дискуссий на пленумах.

Тот факт, что мы располагали копиями важнейших документов уголовного дела о коррупции, лишил покоя и съездовскую комиссию. Вслед за Медведевым, Лубенченко, Адыловым потребовали выдать все копии следственных документов Ярин, Струков, Сулейменов, Голик, Александрин. Рой Александрович даже начал выпрашивать хотя бы список всех документов. В другой раз предложил поехать всем составом комиссии вместе с нами в любое место, где хранятся документы, и просто взглянуть на них.

В хоре голосов, поющих анафему нашей разогнанной следственной группе, прорезались новые нотки: нету никакой кремлёвской мафии, иначе Гдлян с Ивановым давно бы уже выложили карты на стол. И вообще, никаких документов у них нет. Эта мелодия зазвучала и на II съезде народных депутатов СССР.

 

«Исходя из презуменции невиновности…»

Эту замечательную фразу произнёс вечером 13 декабря 1989 года с трибуны II Съезда народных Депутатов Ярин, оглашая отчёт о работе комиссии. Весь пафос народного витии сводился к двум тезисам: во-первых, в высших эшелонах власти никакой коррупции не обнаружено, и, во-вторых, группой Гдляна-Иванова допускались массовые нарушения законности, но Генеральный прокурор тут ни при чём, а виноваты заместители, которые недоглядели. И ещё Ярин поведал: «…Одной из главных задач работы комиссии является проверка обоснованности обвинений в причастности к коррупции лиц из высшего партийного и государственного руководства, которые выдвинули Гдлян и Иванов в своих выступлениях на митингах и в средствах массовой информации. Однако как Гдлян, так и Иванов не представили ни Прокуратуре Союза ССР, ни общественности, ни комиссии каких-либо доказательств обвинения.

Комиссии поначалу оба они пояснили, что доказательства имеются в уголовном деле. Однако изучение материалов дела членами комиссии, независимым прокурором Мартинсоном и группой следователей, ранее входивших в следственную группу, возглавляемую Гдляном, и вызванных в Москву по его предложению, даёт основание для вывода, что в деле нет достаточных доказательств виновности лиц, которых Гдлян и Иванов в своих выступлениях неизменно называют «московскими» или «кремлёвскими» взяточниками. Имеются лишь эпизодические и противоречивые показания некоторых обвиняемых, в частности, Усманходжаева, от которых они впоследствии отказались.

Позднее Гдлян и Иванов стали публично утверждать, что якобы у них в каких-то тайниках имеются документы, изобличающие называемых ими лиц. На неоднократные предложения комиссии представить эти документы при гарантии их сохранности и, если потребуется, обнародования, Гдлян и Иванов отвечают отказом. В связи с этим комиссия не может определённо высказаться о наличии каких-либо материалов следствия, находящихся за рамками уголовного дела, или их отсутствии…»

Бог с ней, с презумпцией. Режиссёры спектакля вытворяли штуки и похлеще. Время обсуждения было назначено на 20 часов, когда депутаты уже устали и спешили завершить не в меру затянувшееся заседание. После Ярина Лукьянов предоставил слово Мартинсону, вопреки регламенту не поставив вопрос на голосование, поскольку тот не являлся народным депутатом СССР. «Независимый наблюдающий прокурор» сообщил съезду: «Я ознакомился с материалами, касающимися нарушений соцзаконности, допущенных при расследовании уголовных дел этой группой. Депутаты от Узбекистана говорили, что у них есть на этот счёт очень много сведений. Хочу сказать, что в этом деле, имеющем свыше 50 томов, действительно очень много данных о том, что имели место нарушения социалистической законности…»

«Независимый прокурор» не успел сойти с трибуны, как Лукьянов преподнёс ещё один сюрприз съезду: «У меня 26 депутатов просят только об одном: чтобы сейчас на трибуну поднялся следователь товарищ Духанин, который расследовал это дело… Давайте послушаем следователя».

Надо думать, что Духанин, не являясь, как и Мартинсон, депутатом, просто проходил случайно мимо Кремля и решил заглянуть на минутку во Дворец съездов. Ну, а раз так получилось, почему бы не поделиться с парламентариями своим мнением о злодеях-следователях, которые компрометировали КПСС, фабриковали дела на партийных лидеров.

В тот вечер Анатолий Иванович очень походил на напёрсточника с привокзальной площади. Дело в том, что несколько членов комиссии поставили свои подписи под отчётом лишь при условии, что при составлении окончательного текста будет отражена их особая позиция. Медведев и Ярин, клятвенно заверив коллег, что все замечания будут учтены, их, естественно, обманули. Понятно, что обманутые возмутились на съезде. Депутаты Сорокин и Бичкаускас не отходили от микрофонов, настаивая на выступлении. Лукьянов, который, разумеется, был в курсе разногласий в комиссии, слова им не давал, хотя только что выпустил на трибуну двух не депутатов. Более того, Анатолий Иванович не поставил на голосование требование членов депутатской комиссии и убеждал съезд, что время позднее, не сидеть же до ночи. Тем более, что один из членов комиссии уже был на трибуне, хватит, мол. А когда съезд поддержал его, Лукьянов тут же дал слово члену комиссии Адылову из Узбекистана. Что ни говори, а был Анатолий Иванович большим мастером трюков, и попадись ему какой-нибудь напёрсточник, последнему бы не поздоровилось. Слово на съезде получили и мы. Воспрепятствовать этому не смог бы даже виртуоз Лукьянов: наших выступлений требовало «агрессивно-послушное большинство». Пришлось напомнить съезду о политической подоплёке разгрома «кремлёвского дела», о незаконном освобождении от ответственности московских коррупционеров и преследовании тех, кто осмелился посягнуть на интересы мафии. Мы говорили о том, что рано или поздно придёт наше время, когда наконец-то будет дана оценка Гришиным и Романовым, Кунаевым и алиевым, когда «начнут привлекать к ответственности своих хонеккеров, чаушеску и живковых». Затронули и пресловутую проблему документов, отметив, что депутатской комиссии ничто не мешает получить все материалы дела, все подлинники у Генерального прокурора. Мы же свои копии предоставлять не намерены до тех пор, пока в соответствии с законом не будет составлена опись материалов и подписан акт о приёме-передаче дела.

Обсуждение завершилось принятием невнятного решения: «Сообщение Комиссии Съезда народных депутатов СССР … принять к сведению. Поручить комиссии продолжить свою работу и доложить окончательные выводы по данному вопросу на ближайшей сессии Верховного Совета СССР».

Ожидавшие сенсаций были разочарованы. Нас упрекали даже сторонники – почему не выложили козыри на съездовскую трибуну? Допустим, мы огласили бы один-два документа, а с учётом лимита времени на большее рассчитывать не приходилось. А что дальше? Вскоре во всех средствах массовой информации появилось бы сообщение, что «факты не подтвердились», и в результате очередного витка конфронтации на нас бы обрушились новые репрессии. Все признаки были налицо. Уже с января 1990 года началась массовая реабилитация обвиняемых по делу, которое мы вели. Верховный суд СССР вчистую реабилитировал главного идеолога узбекской компартии Абдуллаеву. Прекращены были дела в отношении Осетрова, Раджабова и других взяточников. Всем им принесены были публичные извинения, начали возвращать преступно нажитые капиталы, привилегии, а кому и должности. Заблудшие мздоимцы и казнокрады вновь возвращались в лоно родной коммунистической партии. Перестала прибегать хоть к какому-то камуфляжу и комиссия Роя Медведева. По завершению II Съезда она была распущена почти на полтора месяца, дабы отдохнуть от трудов праведных. Каникулы, однако, выпали не всем. Лукьянов посоветовал Медведеву воспользоваться затишьем и в тайне от других членов комиссии отправить небольшую группу верных товарищей в Узбекистан для сбора нового компромата на Гдляна и Иванова. В середине января 1990 года Ярин, Струков, Александрин и Адылов уже были в Ташкенте.

С нескрываемым удовлетворением встречала местная мафия московских гостей. Приём, очевидно, был настолько радушным, что, не дожидаясь возвращения в Москву и отчёта перед всем составом комиссии, четверо лукьяновских эмиссаров изложили свои выводы прямо в Ташкенте. 30 января 1990 года газета ЦК Компартии Узбекистана «Сельская правда» опубликовала их сентенции на двух полосах под заголовком «Народ должен знать правду». На сей раз ни Ярин, ни его коллеги ничего не говорили ни о «презуменции», ни о «презумции». Кроме прочих благоглупостей они настойчиво проводили мысль о том, что группа Гдляна не с преступниками боролась, а издевалась над простым узбекским народом. Иными словами, проблема коррумпированной коммунистической власти переводилась в плоскость разжигания националистических настроений. Вот эти высказывания, которые иначе как подстрекательскими назвать трудно:

« Ярин : … Члены комиссии не забыли оскорбительных эпитетов, навешанных группой Гдляна на весь народ Узбекистана, мол, здесь все воры, взяточники и расхитители. Не забыли мы и такие выражения, как «Узбекистан – это следственный испытательный полигон», «восточный фронт следственной группы». Не забыли мы и прочие циничные мерзости… Тельман Хоренович, считающий себя интеллигентным человеком, на всю страну, на весь мир горланит о порочности узбеков… Народ ждёт правду. И прежде всего народ Узбекистана, ошельмованный и опозоренный абсолютно незаслуженно… Мы скажем, сколько миллионов действительно были украдены преступниками и затем изъяты у них, а сколько следственная группа нагло, под стволами автоматов заставила собрать по кишлакам якобы в погашение похищенного у государства. Эти деньги трудового народа оформлялись как изъятые у лихоимцев и казнокрадов…

Александрин : …Разве заслужил такой народ оскорблений, глумлений из-за сотни, пусть тысячи высокопоставленных лихоимцев и казнокрадов?! А Гдлян обрушил на трудовые семьи репрессии…

Адылов : …Террор, геноцид – этими понятиями характеризуется деятельность следствия… Породив «узбекское дело», Гдлян замахнулся на весь народ республики…

Струков :… работая в комиссии, я поразился масштабу и объёму злоупотреблений, беспринципности следователей группы Гдляна. От осознания этого, действительно, волосы встают дыбом. Открытость, гостеприимство, вера в людей, в их порядочность, терпимость, уважение к старшим и к законам – эти и многие другие прекрасные черты узбекского народа они использовали в корыстных целях, превращая Узбекистан в лабораторию по испытанию методов беззаконного ведения следствия…»

А вот от этих признаний Ярина читатель должен был бы просто зарыдать: «И всё-таки какие удивительные у вас люди! Со слезами на глазах повествуют нам о своих мучениях, но не просят вернуть им незаконно изъятые деньги, а требуют восстановить в рядах КПСС, возвратить партбилеты». Подвёл итог плодотворной беседе главный редактор Мухтаров: «Кто дал право, кто позволил оскорблять, унижать, позорить народ, который ни в чём и ни перед кем не провинился? Никто! Такое право сами себе предоставили творцы произвола, поимённо названные членами комиссии. И держать ответ за совершённые преступления им придётся!»

В Узбекистане такая публикация появилась в самый раз. Уже была ферганская резня, уже поднимался мутный вал национализма, вновь возводя Рашидова на пьедестал национального героя. Местная мафия, разыгрывая гдляновскую карту, учуяла благоприятную возможность уже без оглядки на Центр, безраздельно властвовать и обирать свой запуганный, измученный и трудолюбивый народ. Печально, что газета «Известия» вольно или невольно подыграла этим настроениям, перепечатав 8 февраля 1990 года «Правду должны знать все. Всю правду».

Узнали «всю правду» и в комиссии Роя Медведева, которая практически уже была неработоспособной. Проведя ещё несколько бесплодных заседаний, к марту 1990 года был наконец-то подготовлен окончательный отчёт комиссии, в котором признавались установленными факты совершения следственной группой тяжких преступлений и фактически одобрялось привлечение нас двоих к уголовной ответственности. Из 16 членов комиссии свои подписи под заключением-приговором поставили только 8 человек: Медведев, Ярин, Струков, Голик, Лубенченко, Александрин, Адылов, Сулейменов. Остальные – Сорокин, Бишер, Бичкаускас, Игнатович, Семёнов, Похла, Баранов и Святослав Фёдоров, который, надо заметить, присутствовал всего на одном заседании, участвовать в этой нечистоплотной акции отказались.

Как и следовало ожидать, травля следственной группы привела к прямо противоположному результату. 14 февраля провели политическую забастовку промышленные предприятия Зеленограда, прошли митинги в Москве, Ленинграде и некоторых других городах. Логика политического противостояния в стране вела к тому, что пресловутое «дело следователей» становилось одним из символов борьбы с тоталитарным режимом, его коррумпированной верхушкой.