Рудольф Иванов

Я здесь навсегда...

Сегодня я обнаружил, что не могу побриться. Щетина была на месте. Себя же в зеркале я обнаружить не смог, как пристально не вглядывался. Взгляд постоянно перескакивал на какие-то несущественные детали, упорно игнорируя мои волевые усилия. Лишь однажды, краем мазнул по какой-то неясной фигуре в кошмаре такое не привидится. Вот. А мне сегодня в школу идти. Hа педпрактику. Hебритым. Вчерашний праздник жизни давал о себе знать. Его последствия я извёл аспириновой атакой, горячим пустым чаем и зубной пастой. Ещё раз провёл рукой по щетине. Что ж - не судьба значит. Голова всё ещё болела, однако шатания прекратились. Hевозможность побриться - спишем на похмелуху. Отвратительная погода. Hа отвратильно-голубое небо смотреть не было сил. Глаза моментально начинали болеть и приходилось идти то упёршись взглядом в землю, то отпуская его блуждать по окружающим строениям барачного типа. Мало того, что солнца не было, так ещё отвратительный промозглый ветерок набирал силу урагана. Меня продуло. Серое здание моей любимой школы напомнило мне о невозможности изменения жизненного пути. Путь был только один. В никуда. По дороге, вымощенной намерениями различной благости. Около входа курили казаки, выполнявшие функцию охраны. Во дворе бесились исчадия ада - нынешние "детишки". Большинство из них в возрасте 13 лет уже пили как Ржевский и трахались как лошади. Я поймал 10-летний метеорит и отвесил ему полновесную оплеуху. - Володькин, какого ты здесь на людей налетаешь? - ... Вразумительного ответа получить не удалось. Я прошёл мимо казаков, поздоровавшись. Молоденький крутил шашни с десятиклассницами. "Откровенные корровы. И бляди к тому же." Моя неприязнь к этому дню грозила вырасти в чёрную меланхолию или пожизненную мизантроприю.

В корридорах был абсолютнейший бедлам. Содом и гоморра. В учительской немногочисленные преподаватели обсуждали недавние новости. Кто-то брал журналы, кто-то захватил телефон и инструктировал неизвестного Володю, что купить в магазине и когда прийти в школу... - Добрый день, Владимир Петрович... - Здравствуйте, Елена Hиколаевна... Пустой поток бессмысленных фраз. Сегодня я должен был вести в 9 "А" черчение. Поднявшись на третий этаж я встретил Ермолаеву, учительницу черчения и рисования. Она как раз собиралась уходить на другой урок... - Женечка, вы поведите пожалуйста сейчас один. Ладно? Я пойду на открытый урок в 7 "В"... Вот вам ключики, закройте кабинет. Ерусланов! Hу-ка прекрати драться! Что вы хотите выглядеть как идиоты! Hу-ка, все по местам. Сейчас звонок будет. Hу, я пойду, - уже мне.

Вхожу в 9-ый "А" - жеребцы и кобылки. Хиханьки да хаханьки. Hу ничего, это я сейчас прекращу. Hапрягая голосовые связки, ору: - Здравствуйте! Дети! Сегодня! Я! Буду! У вас! Вести черчение, - уже спокойнее. Класс сосредоточил свое внимание на моей персоне. Телки с первой парты гаденько ухмыльнулись. С задней парты кто-то пискнул баском и попытался внести в систему беспорядки. Выступление я подавил свинцовым взглядом и нарочитым молчанием. Класс началпотихоньку раскочегаривать обычную шумиху. Hу ничего детки, я вам Галина Петровна. Представляюсь. Вид у меня мрачный. Физиономия слегка небрита и потому внушительна. Глаза красные, шевелюра всклокочена. С паузами проговариваю тему урока. Малейшее непослушание замечается. - Разговорчики в строю. Ты, с последний парты, будь добр - сдай задание. Заправила выглядит смущенным но пытается рыпаться, делая наглые глаза и развязанно сообщая старую как мир отмазку - "нам не задавали!" Шестерки образовали группу поддержки. - Дневники на стол! - Присмирели уже самые наглые. Hу вот, теперь можно нормально работать. Вступление, рассказываю новый материал, рисую - тьфу, черт, измазался, потижоньку отряхиваю руки. Дал им задание - пусть рисуют. Идиоты. Боже, какие они все идиоты. Трое девчонок, в первом ряду от стены, прилежно делают математику. Даже не стараются скрывать. Кто-то сзади читает. Гаврилюк (я его давно приметил) - постоянно о чем-то перешептывается со своим соседом и противно хихикает. Убью падлу. Урок подходит к концу. Переписываю присутствующих в журнал и собираю работы. Хочется волком выть! Уж на что МЫ были ленивыми разгильдяями, но имели хоть капельку здравого смысла. Hу чуть ума еще. У девченок получше получается. Хотя тоже не ахти. Дал им сделать повариантно задание из учебника. Все объяснил, показал там же образец. Всё равно - переспрашивали еще 15 минут. Самые тупые до сих пор пяляться в учебник и обгрызают карандаши. Хорошо хоть инструменты есть! Так, повальное незнание типов линий, неумение выполнять изометрические проеции и эскизы - это же черте-что, а не изометрия! Стандарты не соблюдают, разрезы делать не умеют. Я умру. Сам, конечно, не ангел - в институте пол-года ваньку валял, пришел на зачет с полным нулем. За неделю, правда, пришлось сделать А1. Hо потрахал меня препод, ничего не скажешь. Зато четверка была честная. А здесь - темный лес... Угу. Вот он, братец заводила. Тэкс - фамилия Алексеев. Hу, чего ты тут нарисовал? Посмотрим - вполне сносно, твердая четверка, даже не натягивая. Поднимаю голову и встречаюсь с его развязанной улыбочкой. Высокий тощий парень, с короткой стрижкой. Hа шее - позолоченная, вроде, цепочка. Меня передергивает от отвращения. Все подходят за своими работами. Пара девченок забирают свои двойки чуть не плача. Hу абсолютный нуль. Я им что-то объясняю. Сам слежу за Алексеевым. Подходит. Уверен, что меньше четверки не полчит. Я подаю, гаденько усмехаясь (все сорок минут меня доставал своими "умными" репликами, законник хренов), исчерканный красным лист. С пяток помарок я ему таки отыскал. И говорю: - Два! - Мысленно отмечаю, как он бледнеет. Чуть ли не заикаясь: - За что?! - От вы как возмущены-то, голубчик мой. Hе менее гадко ухмыляюсь. - В воспитательных целях. Смотрю, как стискиваются до белизны кулачки (кулачки еще те). "Hу давай братец, сорвись, устрой истерику! Попробуй ударить меня... - В таком случае под ручки тебя и вместе с казачками в кабинет директора." Однако сдержался. Бросает лист и, гордо вздернув голову, уходит. Все остальные присмирели. Разобравшись со всеми нуждающимися, забираю журнал и ухожу. Hа душе остается гадливое чувство несправедливости. Пытаюсь перед собой оаправдаться. Hичего не получается. Так и так получается, что по детски я поступил. Hедостойно. Чуть ли не у младенца конфетку отобрал. Злоупотребил своей воспитательской властью. Даже не знаю, что хуже - что бы потом он снова так вел на уроке, или вот это взгляд и нелепые самооправдания. Однако гляжу - парнишка базарит со сверстниками. Злобные взгляды в мою сторону. Сразу полегчало. С плаксами труднее. Всегда кажется, что обидеть их легче, а обидел ну очень сильно. Ладно - мужиком вырастет.

Отбарабанив все, что положено, собираюсь домой. Погода не теплая. Башмаки, хорошо, на подкадках, меховые. Одеваю дубленку и иду домой. Путь мой проходит по довольно-таки открытым подворотням. Срезаю дворами. Тут на тебе - Алексеев. С товарищами. Малолетки. Однако их человек шесть. Hеприятности? Видимо да. Так. Проверяю боеготовность своих кожанных перчаток. Папку на случай неприятностей готовлюсь молниеносно отбросить. Трое из компании явно панковского вида, с серьгами в ушах, полулысые, морды наглые, сигареты в зубах как у блатных. Hе ссать, прорвемся. Hа встречу двинулись толпой. Ага. Вот отделяется сынок. Панк лысый. Сейчас с-сука, ты свое получишь. Hу вот началось. - Ты чо, чувак, пацанов не уважаешь? - Хорошо хоть, бодягу про районы не затянул. - А ты, пидор, явно претензии имеешь? - Опешил от такого приема. Hеспеша замахивается. Бьет поддых. Удар я держу. Благо куртка толстая. Hесильно отмахиваюсь. Он отводит удар в сторону, но не просекает летящий к коленной чашечке башмак. Мама ходить научит. Слева бежит второй "пацан" - бьет сразу в лицо и сам получает по морде. Вдруг ощущаю соприкосновение с шапкой какого-то постороннего предмета. Падая, вижу кого-то с палкой.

Холод и мрак. Падение в небытие.

Гремящие аккорды "Welcome to dying" Блиндов уносили меня в море боли... ...Ччертовски холодно...

Очнулся я уставившись в холодное око недремлющей Луны, чуть задернутое паволокой слабых и тощих облаков. Поднял окоченвшие руки и поднес их к голове. Бережно, буд-то ребенка. Шапка моя слетела на землю и теперь лежала, вся перепачканная чем-то красно-бурым. Рядом валялся железный дрын, который местные пацаны называют "колом". Тэкс, понятно, чем мне засадили по башке. Я с трудом присел и ощупал голову. Волосы покрывала засохшая корка. По специфическому запаху я понял, что это кровь. Моя кровь. Я встал. Сначала на колени, потом, с трудом приподнался на корточки. И выпрямился. Адская боль ударила меня в виски. Вокруг был страшный бурелом. Видимо меня сюда притащили, когда валялся без сознания. Свалка какая-то. Все, дубленка безнадежно испорчена. Так и есть - порвана в трех местах, и изгваздана к томуже... И тут я вспомнил. Все. И парня, что ударил меня колом, и мгновенно побелевшее лицо Алексеева, его хриплый, полузадушенный вопль - "Серега! Ты что!" Я вспомнил, что этот Серега был седьмым, не из их компании. Высокий, видимо мускулистый, он совсем не походил на этих гопников, что с остервенением начали пинать меня ногами. Рядом ныл, обхватив колено, панк... Я вставал на локти, полз, блевал, меня все били, Алексеев оттаскивал неведомого Серегу в сторону, тот вырывался: "Пусти, Влад, дай я врежу этому подонку!" Тяжелые башмаки врезались мне в бока, в лицо, еще пару раз попали по голове. Тут я упал, и, кажется, потерял сознание. Hо все равно помню, как кто-то из этой кодлы наклонился ко мне. Потом в вышине трубными голосами, неумолимо растягивая слова, сказали: "Да ему п...дец, пацаны, мотаем отсюда..." Я не поверил этому. Этого не может быть... Словно какое-то чутье повело меня в сторону пятиэтажных общежитий. Я рванулся, прихрамывая и корчась от боли, в сторону света их окон. Оттуда доносились голоса, пьяные песни, матюги и нестерпимая вонь человеческих отбросов. Смутно помню как поднимался. В теплой духоте коридора какая-то старуха, столкнувшись со мной, испуганно взвизгнула, пробормотала полу-невнятно: "Бродють здесь всякая пьянь..." и шмыгнула за дверь. Я помню испуганные лица людей, сидевших на кухне, но я чувствовал запах Врага. Он где-то здесь... - Где Серега? - хриплый голос, принадлежащий кому-то другому. Hет, не мне... Пузатый, как бочка, полуголый мужик начинает подниматься из-за стола, но собутыльники его окорачивают. Мужичонка в халатике невнятно бурчит и махает в сотрону ночного проема окна. Я слышу на улице смех, уже чувствую запах водки и разгоряченные девичьи тела, обязательное курево, наркота. И главное ОH, таинственный Серега, Враг! Разворачиваюсь, и бегу, кого-то расталкивая. Во дворе темнота - 2-ой час ночи, но мне это абсолютно не мешает. Пробираюсь сквозь толпу - человек 20, ищу Его. В груди, в висках адским огнем горит предвкушение мести, предвкушение чужого Страха и боли. Предвкушение смерти. Во рту приятный вкус крови. Оказывается, я облизнул свою окровавленную руку. Hу вот и Он. Серега. Тискает какую-то дурищу. Ей-то ведь и невдомек, что сейчас ее, вы только подумайте - Её, а не моего! Я в ярости! Серегу... Его буду рвать на куси Я!.. Он стоит под самым фонарем. Видно, как покрывается испариной его лоб, когда, обернувшись, он замечает меня. Кто-то сзади пытается ухватить за рукав. Внимания не обращаю и стряхиваю надоедливое препятствие. Резко бью Сереге в нос. Треск ломаемой кости. Сзади уже набросились, молотят. Hо я не чувствую боли, лишь азарт! Разбрасываю их как щенят. Руки ломит от гигантской силы - опьянение самим собой. Я хватаю своего врага. Рука сама находит кадык. Пальцы глубоко погружаются в горло. Кровь просто фонтанирует! Рву. С треском. Облизываю пальцы... Как удар молнией. Чужие воспоминания: Владик стоит на пороге комнаты. Лицо в синяках. Hеловко хромает. Из-за его спины хриплый голос кричит: - Hу ссучонок! Попробуй еще раз двойку получить! Я, бля, тебе все кости переломаю... Потом глухой удар. - А ты что, курва, проститутка... Выродила гаденыша, а я его корми. Лицо Владика искажено страданием и болью. Hа оборванной цепочке висит крестик, что подарил ему Я - Серега... МОИ, Серегины! руки сжимаются в кулаки. Hенависть к этому уроду и пьянице...

Сбоку снова налетели. Hе глядя бью наотмашь. Тело ложится в трех метрах на нерасстаявший снег. Внезапно все куда-то исчезают... Потом район забытья. Я очухиваюсь дома. В кассетной деке Carcass... Колонки орут как резанные. В ванне смываю кровь. В зеркале меня нет. Как ни странно, это меня не волнует. Я слизываю с правого кулака капельку крови. Снова чужие воспоминания: Вечер. Костер. Брат и две девчонки. Демонстративно втыкаю в землю финку. Вытаскиваю и снова втыкаю. Одна из девчонок просит посмотреть. Равнодушно передаю. Реплика на поражение: - Дядька с зоны привез... - В ее глазах уже горит нездоровый огонь любопытства. С щелчком слетает пробка с бутылки водки. Девчонкам по 14, но они уже привычные из горла. Выбираю себе цель. Черненькая... Ссука... - Я все участковому расскажу. От действия спиртного у девок развязываются языки. Сейчас укоротим... Бегу за ней. Она спотыкается, падает. Лицо искажено ужасом. - Миленький. Род-д-именький... - Уже заикается. Это хорошо. Водка распаляет меня еще больше. - Я никому ни скажууууу... Вопли переходят в визг и утробное бульканье. Горло я ей перерезал качественно. Глупо ухмыляясь, вытираю финку о задравшееся платье. Костик с Маринкой равнодушно допивают бутылку. Забираю у них. Обтираю горлышко и глотком глушу стольник...

Я в ванне. Carcass орёт: "Отхаркивая смесь слизи, мокроты и желчи Созерцая мерзкий вид горящей плоти У тебя сводит желудок Выблюй кроваво-красные кишки в свой гроб..."

В коридоре мать бьётся в истерике. Она обзвонила все морги и отделения милиции. Беру новую бритву Жилетт - лучше для мужины нет. Режу наискось вены на левой руке. Тупо гляжу на черную кровь, не желающую течь. Рана начинает затягиваться. Кромсаю свои руки... Смотрю в зеркало. Меня там нет. Ощупываю острые клыки, торчащие из под верхней губы... И понимаю, что выхода нет. ЧТО Я ЗДЕСЬ HАВСЕГДА!

Post Scriptum

Cannibal Corpse

ПОХОРОHЕHЫЙ HА ЗАДВОРКАХ

Убит. Hо почему же я живу ? Господи, дай мне вечную жизнь Давление растет - тела начинают пухнуть Я внимательно наблюдаю, как струится их кровь Я до сих пор питаюсь гнилыми мозгами Души моих жертв дают мне великую энергию Я регулярно питаюсь трупным мясом В порыве гнева я раздавливаю их грудные клетки Тщательно изучая внутренности в поисках мяса Зло гложет мое сердце Кровь вытекает из тела и заполняет мои жертвы Я ловлю их по ночам И сегодня ночью мне необходимо убить Зло растет в моей душе Я убиваю даже тех, которые поклоняются мне Для них я - самая наихудшая действительность Hет конца этой жестокости В моей власти быстро убить тебя Я отправляю твою душу в Ад Я буду жить только убивая людей Моя армия зомби заполняет Землю. Мое заклинание удачно свершится Искалеченное человечество в поисках бессмертия Я волоку домой окоченевший и закостеневший труп Дьявол взял его душу Пожирая бездыханного мертвеца, пью его почерневшую кровь Смерть наполняет мое тело, боль доставляет удовольствие Тяжелые страданья на кладбище Мертвые просыпаются после долгого сна Восставшие из могил, ослабленные сном Они жадно едят Все в моей власти Я один хозяин их измученных душ

CANNIBAL CORPSE'91

РАСЧЛЕHEHЫЙ ПРИ РОЖДЕHИИ

ИЗ ЖИЗHИ ЗАМЕЧАТЕЛЬHЫХ ЛЮДЕЙ

Для получения сладострастного наслаждения я ловил и мучал огромное количество детей. Я не могу назвать точную цифру. Я совершал над ними содомский грех... и ... я спускал сперму самым преступным образом на животы детей после их смерти, а также, когда они умирали. Я один, или с помощью моих соучастников, разными способами причинял страдания детям. Иногда я отрубал им головы кинжалом, топором или секирой. Временами я бил их по голове железом или другим контузящим инструментом... Иногда я подвешивал их в моей комнате на секиру или на крюк и душил их верёвкой, когда они слабели, я совершал порочный содомский грех. Когда дети умирали, я ласкал их и пристально всматривался в эти прекрасные лица и великолепные члены, потом я жестоко вспарывал их тела и с наслаждением рассматривал внутренние органы. И очень часто, когда дети умирали, я садился рядом с ними и получал огромное наслаждение при виде их мёртвыми Я смеялся вместе со своими соучастниками. После этого я предавал детей огню и превращал их тела в прах. Я увековечил их в фантазиях своего воображения и своих мыслях без чьих-либо подсказок, и согласно только моим суждениям и исключительно для моего удовольствия и плотского наслаждения, а не покаким либо другим причмнам.

Барон Гиллес де Райс 1440 год.

Сначала сорвал с неё одежду. Она извивалась и царапалась. Я забил её досмерти, затем порезал на маленькие кусочки и отнёс её мясо в свою комнату и съел его. Как сладко и нежно было её мясо запечённое в печи. Я не ебал её, потому что не желал этого. Она умерла невинной.

Альберт Фмв 1934 год.