– Хочешь, я тебя дальше провожу?

Был уже настоящий вечер, в морозном тумане ярко горели фонари.

– Ну так чего, проводить?

Лида как можно равнодушнее пожала плечами. Но её выдавал нос – он сопел. Просто даже дудел, словно дружинный горн.

– Тебя чего, не провожали раньше, да?

– Глупый вопрос.

– А это не вопрос, это предложение.

Лида не нашлась что ответить. Она подняла на него глаза, прищуренные как бы от презрения. И не выдержала, улыбнулась.

Он стоял перед ней в распахнутом пальто, в шапке, сдвинутой на затылок, и, конечно, строил из себя, улыбался победоносно… Это Лиде не нравилось. Но не нравилось как-то не по-настоящему. Потому что и он строил из себя не по-настоящему.

А по-настоящему было то, от чего у Лиды сильно стучало сердце и – чтоб тебе пусто было! – сопел нос.

Ни слова больше не говоря, они вошли в метро.

– Эй! На пять копеек…

Лида зачем-то надела варежку… И всё равно почувствовала, как его пальцы дотронулись до её спрятанных пальцев…

Она не была какая-нибудь дурочка и сто раз здоровалась с мальчишками, шлёпая ладонь об ладонь (была у них в классе такая манера), и толкалась с ними, если они лезли без очереди. И один раз в кино её минут пять держали за руку. Но дело в том, что это всё была сущая ерунда по сравнению… по сравнению…

– Ну вы что, проходите, молодёжь? – Какой-то дядька свободно отодвинул Лиду и прошёл через турникет.

На варежке у Лиды лежали пять копеек. Совершенно новенькие, как луна.

Лида сунула пятак в щёлку, увидела надпись "Идите" и пошла. И чуть не плакала – так жаль ей было этой медной монетки.

Нет, не то я говорю!

Она не плакала, конечно. Ну как заплачешь среди целой реки народа. Она лишь подумала – в самой глубине души, – что могла бы заплакать из-за этого пятака.

Ни на эскалаторе, ни на платформе они не сказали друг другу ни слова. Лида вообще даже почти его не видела. Но конечно, знала, что он здесь. И чувствовала – смотрит на неё, куда-то примерно на левый висок и щёку.

Они вошли в поезд, началось движение, толкучка, двери зашипели, Лиду качнуло. Тут же она поняла, что её рукав касается его рукава.

Внутри у неё что-то напряглось. Она не слышала ни грохота, ни тесноты, ни слишком долгого молчания.

Наконец из темноты выбежала их станция. Это случилось и как бы через мгновение и как бы через год. Надо было выходить. Лида тихонько отстранилась и пошла вперёд.

***

А на улице их снова схватил мороз. И будто бы от мороза этого, как по сигналу, он начал острить и хохмить, говорить про каких-то её, кстати не очень существующих, ребят. Причём употреблял глупое и взрослое слово "поклонники". Лиде бы обидеться – она не обижалась. Она с огромным удивлением думала, как непонятливы бывают иной раз мальчишки. Даже такие, как он.

Неизвестно, что он думал о Лидином молчании. Наверно, что-нибудь совсем не то. В общем, с её "поклонников" он переехал на своих девчонок – "герлов". Вытащил американскую жвачку и стал рассказывать, что это ему подарила одна фигуристка в знак любви и верности.

– Хочешь пожевать?

Лида отвернулась.

– Да ладно тебе, – сказал он снисходительно. – Во, смотри!

И бросил жвачку, вещь, как известно, довольно ценную, в снег, в коричневый сугроб. Он-то просто выпендражничал, а Лида вдруг поняла: значит, на самом деле есть фигуристка. Ведь ни с того ни с сего свою собственную вещь выкидывать не станешь, правда?.. Сердце её упало.

– Лид, ну ты что?

Ничего! – она пожала плечами. – А ты что подумал?

– Я что подумал? – Он улыбнулся. – Я подумал, что ты расстроилась… Вот что подумал я. Правильно?

Лида буквально окаменела от этой наглой победоносности.

– Да катись ты… знаешь куда!..

Лида быстро пошла вперёд. Но шагов через пять он, конечно, догнал её, стал посреди тротуара:

– Хода нет.

И тут прямо какое-то вдохновение злости охватило её. Она глотнула воздуху:

– Молчать!

А дальше… Об этом долго писать, а происходит всё в долю секунды. Вы заводите свою правую ногу за ноги противника и одновременно толкаете его в грудь правой рукой. Можете не сомневаться: при хорошей тренировке противник будет на земле.

Этому всему её научил батянька. И они немало потренировались – само собой, без мамы, – шлёпая друг друга на диван. Сперва нужно гаркнуть, чтоб противник оцепенел, а потом сразу же приёмчик. Вернее, это делается одновременно… Правда, Лида по-настоящему его никогда не пробовала.

"А потом сразу беги, – говорил батянька. – Минута времени у тебя обязательно будет. А это метров сто пятьдесят верняком".

Она побежала совершенно не думая, автоматически. Уже и до дому было недалеко… Влетела в свой двор – знакомый, спокойный, с высокими старыми деревьями, на которых так любили усаживаться вороны.

Открыла дверь парадного и обернулась – на дальней, уличной стороне двора стоял он. Лида не двигалась, держа за ручку открытую дверь. И он не двигался, глядел на неё исподлобья, держа в руке шапку за одно ухо. Второе почти болталось по земле. Было уже темно, но он стоял под фонарём, и Лида видела его лицо, его высокую фигуру довольно-таки крепкого мальчишки, его расстёгнутое пальто и белый свитер.

Это расстёгнутое на морозе пальто опять напомнило ей, что он просто выпендривается, как все другие, и потому ничуть их не лучше. Она вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице. На второй этаж поднялась, на третий. Наконец дверь внизу хлопнула. Лида поднялась к себе на четвёртый, достала ключ, открыла дверь.

– Эй! – послышалось снизу.

Она посмотрела через перила. Он стоял запрокинув голову. Шапка всё так же болталась в правой руке…

Тут надо кое-что сказать. Дом у них старый, в пять высоких этажей, каких теперь уже давно не делают. Лифта нет. И заградительных сеток в пролётах тоже нет. Лестницу от этой пропасти отделяют только перила. И с той стороны, где пропасть, есть ещё кусочек ступеней, сантиметров двадцать шириной – можно по ним подниматься, как по горной тропе. Лида и сама так делала. Но не высоко, конечно. А потом перелезала и просто шла по лестнице.

Сейчас он – всё с шапкой в правой руке – стал на эту лестничную горную тропинку и медленно пошёл вверх.

Лида молча смотрела на него. Он поднялся уже выше второго этажа, уже был на половине третьего. И Лиде показалось, он вроде хромал – наверно, здорово грохнулся… Сейчас он должен был ступить на особенно узенький карниз площадки третьего этажа.

Ей захотелось заорать не знаю каким голосом. Но будто кто схватил её крик за хвост.

– Эй, ты, – сказала она спокойно. – Ну ты что – дурак?

Он поднял голову, посмотрел на неё. Лицо у него было напряжённое. Всё же он улыбнулся:

– А потому что, если б я тебе начал говорить, ты бы меня слушать не стала, правильно?.. Ну и вот. А сейчас я к тебе приду, и поговорим.

– Нет, погоди… Ну я тебя прошу. – И вдруг сказала: – Ну, хочешь я тебя поцелую!

Она быстро сбежала на третий этаж и стала почти напротив него, прижавшись спиной к стене.

Сперва он бросил на лестницу шапку, и она шлёпнулась к Лидиным ногам мягко, словно кошка. Потом поднял ногу.

– Тихонечко… Перила скользкие!

Лида увидела его глаза, вцепившиеся пальцы. Он довольно неуклюже перевалился на лестницу, ойкнул, ступив на больную ногу.

И тут же она бросилась к себе на этаж, вбежала в квартиру и захлопнула дверь.

Рука сама собой потянулась к выключателю, но Лида отдёрнула ее, словно там сидела пчела. В темноте Лида стала на цыпочки и заглянула в глазок.

Он стоял перед дверью опустив голову: то ли слушал, то ли ждал. Потом поднял руку, даже выставил палец… не позвонил… А если б позвонил, Лида не знала, что она сделает…

Хромая, он подошёл к последней ступеньке четвёртого этажа, сел, вытянув больную ногу и глядя куда-то в лестничную пропасть. Сидел. А Лида, замерев, смотрела на него в глазок.

Потом он встал, вынул из кармана ключ, не то ножик – в общем, железку – и вдруг сильно вывел на стене огромную букву Л, так что штукатурка брызнула.

И потом сразу, не оборачиваясь, пошёл вниз – Лида его уже не видела.

Тогда она побежала в свою комнату, стала на подоконник, ждала, ждала. Наконец он вышел из парадного. Лида распахнула форточку. Но он не услышал этого звука. Да и откуда ему было знать, где её окна.

Лиде хотелось крикнуть, но она шёпотом позвала:

– Се-ва!..

И тут поняла, что это был, может, первый и последний случай, когда она могла позвать его к себе. Родители вернутся не раньше часов двенадцати. Подумаешь, ссора! У них и ссоры-то настоящей не было – просто ерунда, и всё… Лился холодный воздух, леденил щёки и нос…

– Сева! шёпотом крикнула она в пустой двор и заплакала.

Чего она плакала? Спроси!..

Может быть, от непонятности того, что так неожиданно на неё навалилось. Большая радость – сердцу страшно…

Но больше всего, по-моему, ей было жаль, что это первое её самостоятельное счастье не ступило и трёх шагов, а уже опутано паутиной глупых слов, нелепых поступков.

Лида не знала, что так почти всегда и происходит в жизни. Я лично ни разу ещё не видел радости, чтоб она тут же не обросла колючками, болячками. И пока по-настоящему до неё, до этой радости, дотянешься, столько себе шишек набьёшь, столько царапин по сердцу!

Лиде ещё хорошо – поняла. А иной из-за царапин да ссадин и не догадается: "Господи! Да это же у меня счастье было".

***

Плакала Лида – и горько и в то же время легко. И никогда в своей жизни она не проливала столько слёз. Ревела в три ручья, как Несмеяна. И с каждым мгновением всё легче и легче ей плакалось. Уж будто она и совсем успокоилась, а слёзы всё текли да текли.

Так, продолжая плакать, она решила пойти в ванную -посмотреть на себя в зеркало. Это был хороший, испытанный способ: посмотришься в зеркало, поглядишь, какую свёклу наревела… да и улыбнёшься.

Но в коридорчике, на полпути, её поймал телефон: тррыынь!

Лида наскоро вытерла глаза, словно кто-то мог её увидеть.

– Але…

Трубка молчала. Однако Лида чувствовала, что она живая, что на том конце провода кто-то есть. И тут она решилась на очень важный и рискованный шаг. Она сказала:

– Але! Сева, это ты?

Если звонил не Сева, а кто-то другой, что было вполне возможно, она сразу раскрывала свои карты: и что ей звонит некий Сева, и что она ждёт не дождётся его звонка…

Но если это звонил всё-таки Сева, то теперь он мог не бояться, раз она сама его называет по имени.

Так рассудила Лида. Вернее, не рассудила даже, а почувствовала мгновенным женским чутьём.

Трубка молчала.

– Але! Сева!

– Лид, это я…

Сразу сердце подпрыгнуло, упало и снова подпрыгнуло.

– У тебя… у тебя нога болит?

– Нормально. Сам виноват.

Он всё-таки никак не мог забыть, какой он на редкость мужественный человек. И в то же время голос у него был очень приятный – хрипловатый и виноватый.

– Слушай, я просто ошалел, как ты меня уронила.

– Если хочешь, могу научить. – Она улыбнулась, вытерла заблудившуюся где-то возле губ, щекотно сохнущую слезинку.

– А у тебя чего такой голос?

– Простой голос…

– Басом… Ты простудилась? – И тут он, как видно, сообразил, что видел её всего полчаса назад. – Ты плакала?!

От волнения Лида ничего не могла ответить. Только, по обыкновению своему не замечая этого, громко сопела в трубку. Между прочим, потом, когда она вспоминала какое-то происшествие, она вспоминала и эти свои сопения. И переживала ужасно. Но что ты поделаешь! Как новый разговор с волнением, так она опять сопела!

– Лид, я тебя очень прошу понять. Я себя вёл как последний шизофреник.

Тут и понимать было нечего. И всё-таки Лида сказала, впрочем довольно неуверенно:

– Почему?.. Нормально вёл… .

– Подожди! – и так крикнул жёстко…

Вот мальчишки, всегда они слышат только своё. Но тут же он опять сменил тон на человеческий и даже больше:

– Я, Лид, отношусь к тебе очень хорошо. Понимаешь? Хотя я знаком с тобой всего несколько часов… А ты ко мне, Лид?

– И я! – ответила Лида.

Она бы в глаза ни за что в жизни ему не призналась. А по телефону – это другое дело. Страшно, но всё же не так…

Ну, а зачем это ломание? Как будто оно очень украшает! Ромео и Джульетте тоже было четырнадцать и тринадцать. И они совсем не ломались друг перед другом.

– Лида!

– Что, Се-ва?

– Лида… Я совершенно, Лида, не знаю, что ещё говорить. Лида!

Вот глупый. Нужно свидание назначать.

– Лида! Я, знаешь, совсем… отсохли оба полушария… Пойдём с тобой завтра куда-нибудь?.. В Зоопарк!

– В Зоопарк?!

– Ну а куда?

А правда – куда?.. Тем более, она не была в Зоопарке уже лет сто. Туда, считается, должны дети ходить. Ну и приезжие, конечно. Московский зоопарк якобы чуть не лучший в мире. Но сами москвичи туда редко забредают. Всё думаем: вот он, под боком. Когда захочу, тогда и схожу. Да так, глядишь, за всю жизнь и не соберёшься. Что-то такое пронеслось у неё в голове, когда-то от кого-то слышанное.

– Пойдём. Я согласна.

– Ты согласна, Лида?

Ну согласна же! – она засмеялась.

Сева молчал. Может, уже всё? Нет, оказывается, было ещё не всё.

– Лида!

– Ну что, Сева?

– Лида! Только ты не обижайся. Ты когда-нибудь ещё мне скажешь то… что сказала?

– Да, – ответила она медленно.

– Лида! – Она услышала в трубке его дыхание. Очень тебя прошу… Только ты не обращай внимания, что я дурак… Я исправимый… – Здесь бы надо засмеяться над его шуткой. Но она не засмеялась – ждала, что будет дальше. – Лида! Скажи это сейчас.

Она вздохнула глубоко:

– Я же говорю: да…

***

Потом она вела себя хорошо-хорошо: приняла душ, почистила зубы, сто раз провела по волосам щёткой, чтоб они лучше отдыхали и лучше росли. Потом в тепле, в ванной, надела ночную рубашку и, чувствуя всю свою необыкновенную вымытость и свежесть, отправилась спать.

Да не удержалась!

Пошла в родительскую комнату. Там в переднюю дверцу шкафа было вправлено большое старинное зеркало. Лида, как в далёком детстве когда-то, скинула тапочки, надела мамины летние босоножки из коробки, которые были теперь почти ей как раз. Но не стала, по давней детской своей манере, вертеться и кружиться. Она остановилась перед зеркалом и долго, будто с удивлением, рассматривала себя… Месяца два назад произошёл такой случай. Девочка из их класса, Наташа Перова, получила по истории двойку. А потом на следующем уроке – на геометрии, кажется, – ещё двойку. И расстроилась ужасно. В шестом классе уже не принято плакать из-за отметок. А Наташа даже не просто разревелась, а разрыдалась.

И Лида, которая в тот день дежурила, к ней подсела. Шла большая перемена, и в классе было пусто. Они даже не очень и дружат, но в таких случаях это ведь неважно. Лида её уговаривала, вернее, отвлекала всякими разговорами. Например, сказала к чему-то, что, мол, у тебя, Наташ, хорошая фигура (она гимнастка, и в классе её фигура – общепризнанный факт). А Наталья вдруг и говорит:

"Не-а, Лид. Спортом себе любая фигуру сделает. Это теперь не ценится! Теперь ценится всё старинное и естественное…"

"Я знаю, – сказала Лида. – А фигура здесь при чём?"

"Потому что нужно, чтоб ты родилась, а у тебя уже ноги стройные, лицо красивое, без всякой подделки, поняла? – И неожиданно добавила: – Вот как у тебя, например…"

Сейчас Лида смотрела на себя, всю с головы до ног уместившуюся в не очень уж большом мамином зеркале, и думала: чего во мне такого старинного?

Лида… Говорить, что она красавица, глупо. По-моему, лицо у неё довольно обычное. И я не понимаю, как у девочки в неполных тринадцать лет может быть какая-то особая стройность. Девочка и девочка. Хотя многие мальчишки, её сверстники, придерживаются на этот счёт иного мнения. Но у меня, видно, с ними "разные глаза". Жаль, конечно, что эту повесть пишет не тринадцатилетний мальчишка!

Да ведь тринадцатилетние повестей писать не умеют. А я не умею увидеть Лидину особую красоту. И никак нам не найти здесь золотую середину!

Всё же я, пожалуй, могу кое-что сказать о её внешности. Только без эпитетов. Я вам, говоря математически, экстраполирую (то есть дам несколько точек, а вы по ним сами стройте график (представляйте Лидину внешность).

Итак, у неё были светло-коричневые, так называемые ореховые глаза; не сказать, чтобы очень большие. Брови обычные, довольно густые, но не сросшиеся у переносицы, что, считалось бы, как известно, большим достоинством. Лоб из тех, про которые говорят "чистый". Уши маленькие. Этим, между нами, Лида гордилась и потому всегда старалась делать гладкие причёски.

Губы – довольно полные, щёки – скорее впалые, чем надутые. И скорее бледные, чем румяные.

Нос?.. Небольшой такой и с тою самой вздёрнутостью, которая якобы говорит о задорном характере.

Долгим взглядом Лида посмотрела в глаза себе. Сейчас при электрическом свете они были вовсе не ореховые, а значительно темнее.

"Здравствуй, Сева! – пошевелила она губами. Севу позовите, пожалуйста".

Это было так всё странно, настолько всё вверх ногами. И между прочим, перепутано – не дай бог! Кое о чём Лида пока могла только догадываться. Она звонит, а трубку поднимает… Надя. Да, представьте себе, Надя! Вот горе-то какое!

'"Севу позовите, пожалуйста…"

Почему-то именно в этот момент Лида почувствовала, что стоять здесь в одной тоненькой рубашке – дело довольно ненадёжное. От окна, за которым налит был крепкий январский мороз, здорово дуло. Да ещё после душа… Ноги Лидины и голые руки покрылись гусиной кожей и сразу стали какие-то синюшные, цыплячьи. Вот тебе и старинная красота!

Она влезла в тапочки, поскорей убрала мамины босоножки. И за этой коротенькой суетой немножко разогрелась – забыла те свои подводные, трудные мысли. Но уже больше не заглянула в зеркало ни разу!

Потушила свет и, прикрыв дверь в родительскую, по тёмной большой комнате (которую мама называла гостиной) прошла в свою, тоже тёмную. Залезла под одеяло, полежала минутку и, окончательно согревшись, повернулась на спину, руки за голову – любимая её поза, когда не надо сию минуту засыпать, а можно подумать. Да и не только одной её, верно?

***

Будто целый век прошёл с тех пор, как она вылезла из лифта и, сделав пять решительных шагов, надавила кнопку звонка у чёрной кожаной двери с цифрой "127".

Телебомкнул современный электрический колокольчик -такой современный и такой сидящий при каждой двери, что уже просто невозможно: у всех, буквально у всех такие. Об этом Лида подумала с некоторым удивлением, потому что у Нади всё должно быть особенное.

Потом-то она поняла, что дело объяснялось очень просто. У Старобогатовых в семье рукодельных людей нету (как, например, Лидин батянька), поэтому, что слесари поставят, на том и спасибо…

Дверь ей открыл какой-то мальчишка. От волнения Лида почти не рассмотрела его. Как потом оказалось, это был Сева.

Она вообще-то знала, что у Нади есть брат-сват. Ну да что ей было до него за дело, когда она шла к Наде, и думала только о Наде, и любила одну только Надю. В тот момент.

Мальчишка включил в прихожей свет и довольно ловко, нов то же время без всяких штучек помог Лиде снять пальто.

Лида обернулась и впервые увидела лицо этого мальчишки.

Нет, неправильно!

И впервые увидела лицо Севы.

Она и тогда и сейчас не могла сказать, красивый он или нет. Она только один раз посмотрела ему в глаза – и всё!

А что это "всё"?

В какой-то сказочной пьесе по телевизору были принцесса и, кажется, простой музыкант. И там один из друзей этого музыканта говорит: "Они, как увидали друг друга, так и влюбились". А другой, который, что называется "без понятия", спрашивает: "Что? Любовь с первого взгляда?" А этот первый удивился: "Разве другая бывает?"

Наверное, это неправда, наверное, это просто сказки. Но никаких других объяснений у Лиды не было.

Сева отошёл в сторону, чтоб не мешать ей, пока она распустит и причешет свой хвостик. А Лида от волнения с треском драла волосы, хотя сейчас их вовсе не надо было расчёсывать сильно. Просто немного распушить – и достаточно.

Наконец он повернул свою насмешливую изучающую физиономию. И Лида сразу подобралась.

– Ну? Готовы?

Лида с довольно стандартной небрежностью хмыкнула в ответ.

И тут же пожалела, чуть ли не испугалась, что он примет её за самую обычную девчонку. Теперь, когда кто с кем знакомится, не говорят по-человечески, а обязательно острят, или хохмят, или хмыкают… Острить и держаться так, знаете ли, небрежненько теперь все научились. Считается: будешь острить, уж за дуру не примут. Но всё это, между прочим, чушь.

И Лида, чтобы загладить свою невидимую вину, улыбнулась ему, потому что никаких слов, подходящих для такого положения, она не знала. Да и вряд ли эти слова существуют вообще!

У Севы в глазах, показалось ей, что-то мелькнуло. Но тут же он продолжил остряковскую программу знакомства. Он вообще, как потом заметила Лида, удивительно мог меняться.

– Пррашу! – сказал он голосом телевизионного официанта, сделал приставной шаг, будто в балете, и распахнул дверь.

И сразу она увидела комнату, поразившую её множеством книг, лежащих где попало и выстроившихся на полках от потолка до пола. Ещё здесь была масса карандашей, фломастеров, каких-то бумаг, вещиц, никогда раньше не виданных Лидой, – так называемых старинных, так называемых "безделушек". То кинжальчик для разрезания бумаг (о чём Лида могла только догадываться), то какой-то бронзовый дурачок.

Посреди всего этого в кресле-кровати полусидела-полулежала Надя, укрытая клетчатым… как это называется? Пледом, вспомнила Лида… В толстенных своих очках на красном простуженном носу.

На какое-то время Лида забыла обо всём, потому что увидела Надю, свою Надю, которую в самом деле любила. Надя стала говорить про… в общем, про всякие неважные вещи; она говорила это, чтобы Лида освоилась. Она просто удивительно всё понимала – Надя!

Потом наступила совсем маленькая заминочка. Наверное, Надя просто остановилась, чтобы перевести дух. Но именно с этого момента Лида заметила: а ведь я жду!.. Она ждала, когда в комнату войдёт Сева.

Невольно даже напрягала левую щёку и левый бок, которыми сидела к двери, – словно оттуда дует. Тут Надя спросила её что-то весёлым таким голосом: она ведь тоже была довольна, что к ней Лида пришла. И не получила ответа.

– Лида! Ты чего?

– Н-ничего! – сказала Лида, как испуганная. – Честное слово, ничего!

Надя взяла со стола медный колокольчик, секунду повертела его в руках, динькнула и тут же поймала звук, обняв колокольчик ладонью.

– Тебе Сева открывал?

Лида кивнула. Так она впервые услышала его имя.

– Ну и как он тебе?

Лида пожала плечами и, кажется, покраснела. Она очень старалась не покраснеть, а это уж – пиши пропало!

Именно здесь невидимая чёрная кошка прошла между Лидиным стулом и Надиным креслом. Они опять стали разговаривать, причём Лида с ненатуральной оживлённостью, слова старалась подбирать поумнее. Один раз даже всунула какие-то биоритмы (вместо простого "распорядка дня"). И это всё перед Надей. Господи! Как глупо! Перед Надей, которая… которая… Да уж не говоря ни о чём другом, которая просто была семиклассницей!

Вдруг Надя как бы перебила её – кашлянула, не то просто посмотрела. Лида на полуслове остановилась.

– Я тебе хочу сказать одну вещь про Севу. Ну, раз мы будем дружить, чтоб ты знала…

Почему "будем"?.. Что-то она говорила сейчас не так. Но что – Лида пока не понимала.

– Сева, он, видишь ли… У моего папы есть двоюродная сестра, моя двоюродная тётя… – Она посмотрела на Лиду. – Это Севина мать. А мне он, значит, троюродный брат. И у нас он в гостях. Приехал ко мне на несколько дней.

"А я здесь при чём? – быстро подумала Лида. – Ну да, мы же подружки. Она мне всё рассказывает, а я – ей. Ну тогда ясно. А зачем она мне, что троюродный?"

Было в этом что-то неприятное для Лиды. Почему Надя сразу всё заметила, будто следила, будто подсматривала за ними в прихожей. И потом, едва поздороваться успели, стала рассказывать про эту троюродность. Зачем?

Вдруг Лида догадалась: она боится, что я и Сева… потому что она сама… Поэтому и начала быстрей… предупреждать: его мама да мой папа… Ведь если б Сева был родной или двоюродный, тогда стыдно. А троюродный – почти как чужие. Влюбляйся хоть до потери пульса.

На секунду ей стало жарко, словно на контрольной, в пылу сражения: решила! И растерялась: а дальше как? Хоть бы ей вообще здесь не появляться. Она вся притаилась. Да куда денешься – подняла глаза.

Надя смотрела на неё как-то слишком спокойно, изучающе, как следователь на шпиона: попалась, голуба, теперь никуда не денешься! И слова она произнесла именно такие – уверенные, взрослые.

– Ну ладно, – сказала она, как бы успокаивая и на время прощая Лиду. – Пойдём чай пить.

Лида встала, ища глазами Надины глаза. Она всё твёрдо решила… Ну не ссориться же из-за мальчишки! Настоящую подружку и найти труднее, и дружить с ней куда интересней, чем с мальчишкой.

А такая, как Надя, такая подруга вообще выпадает, может быть, раз в жизни.

И Лида решила: не нужен мне никто, кроме Нади!.. Они перешли в большую комнату (в гостиную). Она у Старобогатовых действительно была большая. Даже несмотря на то, что здесь громоздилась довольно-таки несовременная пузатая мебель, было всё равно просторно.

– Ух ты! – невольно сказала Лида. – Какая комната! Тут можно прямо в пинг-понг играть.

– В пинг-понг? – Надя усмехнулась, глаза её глядели внимательно и грустно.

– А… А что?..

– Разве ты не заметила? У нас Сева как раз пинг-понгом увлекается. Даже в гости своё оружие захватывает.

– Сева?

– Ну не я же.

Тут Лида увидела на блестящем тёмно-вишнёвом пианино между стопками нот – тоже стопкой пинг-понговские ракетки: три штуки, все в специальных чехольчиках.

Говорить Наде, что, мол, я их не заметила раньше (как и было на самом деле), вышло бы глупо. А не говорить – получается, она о пинге специально для Севы завела.

Перешагнув невидимую границу, она взяла верхнюю ракетку, расстегнула на чехольчике молнию. Ракетка в самом деле была хороша. Лида невольно двинула рукой, словно отбивала мячик.

– Ты играешь? – спросила Надя.

– Не, совершенно нет!

– А врать – нехорошо! – В дверях стоял Сева.

– Почему врать? – как бы становясь на его сторону, спросила Надя.

– А потому, что у неё движение слишком профессиональное. – И он повторил Лидино движение, но только резче и красивее.

Хорошо хоть отвечать ей ничего не потребовалось – в комнату вошёл Надин отец. На нём были серые брюки и мягкая клетчатая рубашка. А Лида сразу вспомнила его в купальных трусах, в войлочной шляпе, толстого и немножко косолапого. Он забирался в маленькую резиновую лодку, а Лида с Надей выталкивали её на первую глубину – была такая как бы игра… И там он сидел, Владимир Иванович, и удил бычков. Не курит, не шевелится – час, два, три. Они с Надей придут откуда-нибудь, а он всё сидит. А бычки ему попадались редко.

Сейчас Лида подумала, что, наверное, и он вспомнил её в "срамных бикинских трусишках" (как выражался про них батянька), и немало порадовалась, что пришла сюда в брюках и свитере по самую шейку.

Открылась дверь третьей комнаты, и вышла мама. Тоже полная, в очках на несколько хмуром лице. Как потом поняла Лида, не хмурым было оно, а усталым от работы. Мама сказала:

– Ага, вот она, та, про которую все мы так много наслышаны. И мама улыбнулась довольно строго. – Ну, пойди сюда.

Лида пошла к ней через всю комнату, на ходу решая вопрос, делать ей книксен или нет. Лично ей эти книксены казались дуростью, но, с другой стороны, все девчонки из их класса приседали, и ничего. Даже считалось некоторым, так сказать, ого-го…

Лида подошла, подождала, пока ей протянут руку, почувствовала на себе Севин взгляд и осталась стоять на прямых ногах.

Потом целый час всё было спокойно. Вошла их бабушка с белым эмалированным чайником. Стали доставать варенье, пирог, чашки, сахарницу.

Есть семьи, где всё взрослые ишачат, есть – где считают, что надо "детей приучать". У Старобогатовых все делали понемножку. Только бабушка сидела и Лида – как гостья.

– Подумать, – сказала бабушка то ли всем, то ли одной Лиде, то ли одной себе, – подумать, снег пошёл! – И как в осуждение покачала головой: – А рано! Он должен в феврале идти.

Ещё подумала и заключила:

– Ну ладно. Немножко побелей будет…

Она, как все старые люди, ни на кого из семьи не была похожа. А может, Лида просто не умела различать.

Потом пили чай и общались. Существуют родители, которые совсем не интересуются, кто там пришёл, какая Лида-Петя-Вася. А бывает наоборот. У них есть в классе одна девочка, Голикова Алла. Так она, когда к себе звала на 7 Ноября, специально предупредила. "Только, – говорит, – у меня родители общаются".

И Надины родители тоже любили общаться. Хотя не очень уж так въедливо. Лида довольно спокойно справлялась с их вопросами.

Вдруг Владимир Иванович говорит:

– А это, к вашему сведению, Надеждина спасительница!

И стал рассказывать, приплетая всякие несуразицы, тот случай в море.

– Па-па! – сказала Надя недовольно и скосила очки на маму: зачем же, мол, маму зря расстраивать; но чувствовала Лида: не из-за мамы она, а из-за того, чтоб Сева не узнал о её слабости и о Лидиной силе.

Мама слушала этот весёлый рассказ, обняв щёки ладонями.

– Господи, Володя! Ну как тебе не стыдно быть таким легкомысленным! Ведь если б не эта девочка, то твоя дочь… Ты хоть понимаешь это?!

– А я говорила тебе, не отпускай их вдвоём! – строго сказала бабушка. – Ведь оба в облаках витают.

И тут Лида заметила, до чего же мама, папа и Надя из одной породы: все в очках, все широколицые и такие чуть расплывчатые, полноватые.

А Сева был совсем иной: тонкий, с прямыми плечами. У него и глаза, у одного, были синие. А у Старобогатовых серовато-зеленоватые. И своими синими глазами Сева смотрел прямо на Лиду. Лида стала смотреть в чашку, где на дне лежало несколько чёрных чаинок. Но чувствовала, он не отпускает её.

– Сева, – сказала Надя, – Се-ва! Ты что? Тоже витаешь?.. Передай мне, пожалуйста, пирог.

– Пироги барышням твоей комплекции есть вредно!

Ага, значит, вот он как к ней относится. Ничего себе!

– Ну тогда хоть Лиде дай, – сказала Надя спокойно.

– Вот это можно! – Сева взял тарелку с пирогом, обошёл вокруг стола, остановился за спиной у Лиды:

– Вы позволите?

Она сумела только кивнуть в ответ.

– Мне бы лично, – сказал папа, – такой кусок в жизни не дали: из самой серединки и крему целый километр…

– А может, я влюбился, допускаешь, дядя Володь, такую возможность?

Кто-то что-то сказал, бабушка стукнула Севу по макушке. Лида смотрела только на свою подругу. Она хотела сказать: "Я же не виновата, правда!" Надины глаза молчали в ответ. Наконец чаепитие было закончено. Убирали со стола теперь Надя и бабушка. Родители продолжали неторопливо расспрашивать Лиду. Сева слушал, раскачиваясь на стуле.

– А что больше любишь – телевизор или читать? – спросила мама.

– Ну… когда как…

– Ясно…

– Не "ясно", а очень правильный ответ! – сказал Сева. – Если б она сказала: "телевизор", ты бы её начала презирать, если б: "книги", никто бы не поверил. Молодец, Лида!

– Сев, ну что ты как себя ведёшь! – сказала мама. И снова к Лиде: – Вот ты говоришь: учишься неплохо. Дома помогаешь? Ну, помогаешь, наверно… В меру, – она улыбнулась. – А вот увлечение у тебя какое-нибудь есть?

– Не отвечай! – быстро крикнул Сева. – Она для диссертации!

– Сева! Ну это уж выше всяких сил!.. Володя!

– …возьми ремень, – быстро добавил Сева.

Мама засмеялась:

– Ну тебя, болтунишка! Вот что Лида подумает…

– Что я обращаю на неё пристальное внимание!

Подошла Надя, стала за Севиным стулом.

– Ну как, Лида, что ты ответишь? – Маме уж, наверно, не было интересно, и спрашивала она сейчас, чтобы Севу переспорить, что всё-таки последнее слово за ней, за взрослой.

Но ведь Лиде приходилось отвечать на самом деле! А никаких особых увлечений у неё не было. Что делать? Она пожала плечами и улыбнулась полувиновато. Это всё на лету поймал Сева.

– Могу рассказать подробно. Можно? – он посмотрел на Лиду, и Лида улыбнулась ему в ответ. – Она увлекается балетом… Спокойно!.. Потому что она очень стройная. Она будет киноактрисой, потому что очень симпатичная.

– Сев! Почему ты думаешь, что Лиде приятно слушать твои пошлости? – Отец поднялся, задев стол. – Честное слово, неудобно за тебя!.. Надик, покажи Лиде свою коллекцию.

Надя молча пошла вперёд, и Лида за ней. Вошли в Надину комнату, сели на прежние места – на кресло и стул. За закрытой дверью Сева насмешливо кричал:

– Перестаньте вы меня лорнировать!

– Сев, ну что с тобой сегодня?

– Я же объяснил – влюбился!

– Привык ты, братец, словами, как в пинг-понг, играть!

– Ничего не привык, ничего не словами, ничего не играть!

– О! Прекрасный способ полемики… Ступай-ка к девочкам и извинись.

Лида и Надя невольно переглянулись. Но не как единомышленники, а скорее отчуждённо – просто одновременно посмотрели друг на друга.

– А вот это, по-моему, уж будет лишнее, – сказал Сева.

– Извиняться, Севка, у тебя почему-то всегда лишнее, – с упрёком сказала Надина мама.

Тут разговор прекратился, а вернее, кто-то из них прикрыл дверь в большую комнату. Наступила тишина. Даже часы не тикали.

"Не буду я первая заговаривать", – подумала Лида. Главное, она и не знала, о чём! Всё так переменилось – быстро, неожиданно. Она знала ту Надю, летнюю, а эту не знала совсем.

За дверью в прихожей произошло какое-то движение. Потом голос мамы: "Ты куда это?" И голос Севы: "Ну к этой… К Татьяне Бессоновой".

– А если мама позвонит?.. Когда ты придёшь? – Вместо ответа щёлкнула собачка. – Мучается же с ним Анна!

У Лиды забилось сердце, она встала… нет, она только чуть не встала. Сама сидела, глядя куда-то в щель под белой дверью. Почему это двери во всех квартирах обязательно белые?

Наболтал околесицы и смылся! Ну и… Подумаешь, невидаль, супермальчик! Зато я с Надей…

Но чувствовала, что и с Надей… Хотя ни одного слова ещё не было произнесено из тех, что говорят при ссоре.

Она встала – чего теперь тянуть:

– Я пойду, Надь… Мне уже пора домой.

Надя быстро повернулась к ней, даже очки пришлось поправить:

– Ты же мою коллекцию хотела посмотреть? Наши марки.

Они встретились глазами. Лида первой отвела свои. Ей стало обидно. Чего ж Надя, неужели думает, что Лида побежит за её Севочкой?

Сейчас было самое подходящее место для обидных слов! Но не сказала.

Она вовсе не была трусихой. Просто не любила ссориться. Лучше стерпеть, потом уйти. Как батянька: "Надумаешь умным быть, извиниться, приходи завтра. Будь здоровчик!.." В чём было дело и с каким человеком, она не помнила: шли по улице – встретили. Лида ещё маленькая была. А слова остались.

Она разрешила себе только одну фразу:

– Да, я остаюсь. Мне очень будет интересно посмотреть твою обалденную коллекцию!

Наверное, целую минуту Надя сидела опустив голову. И тут Лида опять решила… хотела "вернуть" ей этого Севу.

Но почему-то не сказала ни слова – удобное мгновение прошло!

Да как же это? Неужели Азовское забыто?

И Надя ни движением не помогла ей. Выходит, тоже шла на ссору? Подчёркнуто не торопясь сняла с полки альбом -огромный, больше любой книги. И таких ещё стояло штук пять или шесть – Лида специально не стала считать.

В альбоме оказались марки по искусству (так сказала Надя): скульптуры, картины. Много иностранных, и почти все цветные, можно рассматривать до мельчайших подробностей. Но до того ли ей было!

– А это Боттичелли…

Лида увидела девушку с длинными волосами, совершенно голую… обнажённую, вернее. У ног её лежала огромная ракушка. А девушка изогнулась странно и красиво, в чём-то похоже на лебедя. За спиной у неё, кажется, было море…

– Ты любишь этого художника?

– Какого? – не поняла Лида.

– Ну, Боттичелли!

Сказать по правде, Лида про такого никогда не слыхала. И в другие времена она бы спокойно в этом призналась. Да только не сейчас.

Она в последний раз посмотрела на необыкновенную марку.

– Мне уже можно теперь идти?

– Когда тебе будет угодно.

Лида встала, вышла в прихожую, оделась. Надя смотрела на неё, стоя в дверях своей комнаты. Надо бы с родителями попрощаться (всегдашнее напоминание мамы: "И обязательно, Лидочка, в чьём бы доме ты ни была…"). Э-э, да не всё ли равно! На счастье, замок открылся сразу. Лида вышла, захлопнула дверь.

И тотчас поняла, как ей до смерти хочется разреветься. Не мешкая, она полезла за платком.

Ничто, кажется, не могло остановить её, как ничто не остановит дождик: если начался, будет лить, сколько ему положено.

И всё-таки она удержалась!

***

Так и замерла с платком в руке, нахмуренными для плача бровями и с разинутой физиономией, словно у клоуна Андрюши. Наверху, через пролёт, сидел на подоконнике… Сева. В руках у него была книжка.

Спрыгнул с подоконника, как-то ловко сунул книжку за батарею. Пошёл к Лиде и, остановившись на последней ступеньке, сказал… "Что же он скажет?" – мелькнуло у Лиды.

– Дай мне твой телефон.

Она сказала: "Что?" Нет, она просто удивлённо улыбнулась. Нет, она пожала плечами: "У твоей сестры есть". Нет, она, представьте себе, сделала всё наоборот: продиктовала свой телефон, а Сева его записал и сунул бумажку в глубину кармана.

– Вот теперь нормально! Не потеряешься. – Он засмеялся, но не ехидно, не насмешливо, а простым и хорошим смехом. – Можно, я тебя провожу?

Лида сунула в карман совершенно ненужный теперь платок.

– Можно!

Так странно было, почти невероятно: там, за дверью, Надя. А здесь – Сева… "Что же он сидел? Неужели из-за меня?"

Лида подняла на него строгие глаза. Сева смотрел серьёзно, брови его были насуплены, и даже нос морщился от этой огромной серьёзности. Лиде бы засмеяться над его поглупевшей от старания физиономией. Не засмеялась!

– Ну… пойдём? – спросила она.

Сева медленно кивнул.

Теперь ей представлялось, что они долго стояли так. Хотя, наверное, не дольше одного мгновения…

Лида спрятала руки под одеяло, закрыла глаза… Так хорошо было лежать в тишине и вспоминать…

Они пошли вниз по лестнице. Через этаж вдруг оказалось, что на месте обычного окна большая стеклянная дверь, какие ведут на балкон. Сева открыл её. За нею ничего не было, только пустота и густые ветвистые зелёные деревья. Вдали синела огромная река, не то просто небо.

Да это же мне снится, подумала Лида.

Стоять над пропастью, не держась даже за стеклянную дверь, было совсем не страшно. И она не стала просыпаться.

Она шагнула в синюю пропасть и сразу оказалась среди спутанных веток, словно среди водорослей, проплыла сквозь них, вылетела на чистую синеву. Невидимая гора упругого ветра держала её снизу. Она обернулась. Сева ещё стоял на отвесной стене у распахнутой стеклянной двери. Она позвала: "Сева!" И он полетел за ней.

***

Он тихо открыл дверь, пропустил Маринку и вошёл сам. В квартире было темно и тихо. Только в ванной горел забытый Лидочкой свет.

Настроение было у него не блестящее. Суббота с воскресеньем кончились, однако он не чувствовал себя отдохнувшим. Опять не давала ему покоя утренняя тревога. И, не нравился этот вечер, убитый в пустых разговорах. ("А что там делать будем?" – спросил он у Маринки. "Ну, поболтаем", – ответила она). И не нравилось кислое вино, которым его угощали, – ни голове, ни сердцу, только в животе мяучит…

Словом, поводов было предостаточно. Однако он твёрдо решил не подавать виду. Что ж, Маринке теперь из-за его хандры ни к кому в гости не показаться?

Он только был молчаливей обычного. Вернее, просто не произнёс ни одного слова, пока они ждали на кухне чайника и потом выпили по чашечке крепкого на сон грядущий – такой уж был у них ритуал возвращения из гостей: там хорошо, а дома всё же лучше! И они любили его оба.

Зазвонил телефон. Бегом на цыпочках он бросился в прихожую: кого там ещё угораздило на ночь глядя! Успел поймать конец второго звонка – выхватил трубку, как из огня…

– Извините за поздний звонок. Попросите, пожалуйста, Лиду.

– Спит она…

– Извините… А вы не можете передать, что ей звонила Надя? Хорошо? Только обязательно передайте: звонила Надя!

– Хорошо, хорошо, передам, – сказал он совершенно уверенным взрослым голосом. Ему вдруг припомнилось Азовское – там у Лидки была какая-то Надя.

Он пошёл допивать свой чай. Маринка заговорила о чём-то завтрашнем. Неурочный звонок скоро вылетел из головы. И Лида так никогда и не узнала, что поздно вечером в день их ссоры Надя очень хотела поговорить с ней!