Никто этого не видел и вряд ли когда увидит: Таня Смелая плакала, сидя на своём любимом балконе. Слёзы Танины отрывались от ресниц и летели вниз. А лететь им было далеко, шестнадцать этажей. Погода стояла жаркая. И возможно, слёзы эти, не долетев до земли, успевали высохнуть и пропасть без следа. Так бывает с летним дождиком в пустыне Каракумы. Он из тучи идёт, а до земли не долетает — такая кругом жарища.

Некоторое время Таня думала, действительно ли её слёзы не долетают до земли. Это ей, конечно, Алёша Пряников рассказал. Но потом она опять вспомнила беду, в которую вдруг попала, и опять заплакала. И всё-таки невольно старалась приглядываться, долетают слёзы или нет.

Но что заставило такого человека, как Таня, да ещё с такой фамилией, как Смелая, сидеть на балконе и плакать? Оказывается, вещь на первый взгляд совершенно незначительная.

Жительнице высокого этажа, Тане много приходилось ездить в лифте. Они с дедом даже договорились подметать лифтовую кабину. А трудно, что ли? Зато всегда чистенько. И вдруг, поднимаясь к себе на шестнадцатый с пакетом молока и батоном в руках, Таня увидела на стенке вот такие глупейшие стихи:

Случилось это несчастье сорок три минуты назад — Таня заметила по электронным часам: тогда они показывали пятнадцать, а теперь — пятнадцать сорок три.

Главное — положение было совершенно безвыходным. Надпись нацарапана — не сотрёшь. То есть можно, наверное, зацарапать, но это работа непростая и долгая. А если Таню увидят за ней? Да меньше: если Таню просто увидят рядом с надписью — это же стыд и позор!

И ещё делалось противно, что все начнут смотреть на Таню и Алёшку уже другими, такими приторными, понятливыми глазами: «А, — скажут, — вот в чём дело! А то: учёный-учёный… Значит, вас можно поздравить?» И Алёшка теперь задумается. И самой Тане придётся задуматься, зачем это, например, она берёт Алёшкину майку и вышивает на ней гладью слово «Динамо»? Оказывается, не только потому, что он болеет за эту команду…

В общем, всё было очень плохо.

От этого ещё две слезы выпало из Таниных глаз. И Таня опять невольно стала следить за ними: высохнут всё же или не высохнут? И вдруг она увидела, как по узенькой серой ленте — так с далёкого шестнадцатого этажа виделась их широкая улица — проползла рыжая гусеница автобуса, из неё просыпалось две горошины. Одна покатилась куда-то неизвестно куда, так навсегда и оставшись для Тани горошиной. А другая горошина прямиком направилась к их дому. И в ней Таня узнала Алёшку!

Невольно она вскочила со стула, впившись глазами в эту точку. Эх, если б существовал такой способ — останавливать людей силой взгляда!

Нисколько не надеясь на свои особые способности, Таня выбежала из квартиры, нажала кнопку столь любимого раньше, а теперь постылого лифта. Так случилось, что никто за эти минуты никуда не ездил. Сорок семь минут назад лифт остановился на Таниной площадке и стоял, словно бы её и поджидая. Таня нажала кнопку первого этажа. Лифт вздохнул, крякнул и поплыл вниз. Он был довольно медлителен, как все пожилые и полные существа. Таким, по крайней мере, он казался Тане. И — уж если до конца откровенно — не будь лифт существительным мужского рода, Таня обязательно считала бы его… Лифтиной, такой особой черепахой, которая ползает да ползает по этажам, всех беспрекословно слушаясь и никому не смея отказать по доброте своей.

Но сейчас Лифтина не была доброй. Она была заколдована! И чтобы не испачкаться об её колдовство, Таня стояла в самой середине кабинки — как теперь говорят, «по центру», — а квадратная черепаха ползла, казалось, особенно медленно.

Наконец двери открылись. И перед ними стоял Алёшка, хотя мог бы и подняться пешком: четвёртый этаж — люди на одной ножке запрыгивают! Тем более похудеть ему совсем не мешает… Так подумала Таня, которая сейчас вообще никого не хотела бы впускать в лифт.

Они переглянулись, и заметно было, что Алёшка совсем не против видеть её. Таня скорее вышла из кабинки, двери закрылись. Но ведь она так ничего и не придумала.

— Привет, Тань, — сказал Алёшка и отступил на о о шаг, потому что заметил наконец, какой у нее отчаянный вид.

Ну? Что же у нас всё-таки получается? «Смелая боится», так?

— Послушай меня, Алёша! Ты должен… — А что он должен, Таня не знала. — Ты… купи мне, пожалуйста, батон хлеба и пакет молока! — И она подала удивлённому Алёшке рубль.

Каждый такое испытывал не раз. Чувствуешь: с тобой что-то творят, что ты в каком-то опыте участвуешь, причём не учёным, а подопытным кроликом! Но вместо того чтобы прямо и сердито сказать об этом, ты зачем-то подчиняешься, тебе становится как-то неудобно вдруг… Молча Алёшка взял этот рубль и ушёл, и дверь за ним бухнула.

Отведя таким образом первую опасность, Таня села на каменную ступеньку у лифта — ждать Алёшку и думать. Теперь она чувствовала, что это с ней, а не с Алёшкой происходит «кроличий опыт», ведь молоко и батон она уже купила, а на этот рубль дед просил её купить килограмм песку — Таня просто сумку забыла. С молоком и батоном в обнимку села в лифт, а тут эти… стихи!

В подъезд вошёл Алёшка с батоном и молоком — тоже в обнимку. И ещё кто-то. Этот кто-то стал возиться у почтовых ящиков. А Таня буквально чуть не затолкнула Алёшку Пряникова в кабинку. По всем правилам надо было бы того подождать, который у ящиков, но Таня вдруг нажала кнопку, Лифтина поползла вверх.

Это всё было так странно, так подозрительно, так не похоже на Таню Смелую. Алёшка давно уже предполагал, что инопланетяне-тарелковцы могут для маскировки принимать вид людей. И даже знакомых людей!

Он сделал шаг назад, почувствовал спиною стену.

— Смотри! — Таня ткнула пальцем куда-то над его головой.

Нервно Алёшка обернулся, поискал глазами, куда надо смотреть, вернее, чего надо бояться.

— Ну ты что, Пряников Алёша?.. Надпись!

Алёшка прочитал, усмехнулся довольно свободно:

— И чего?

Но очень уж взгляд был странным у Тани.

— Она твоя разве подруга?

— Кто?! — тихо изумилась Таня.

— Ну, Рыжикова.

Огромнейшее облегчение свалилось на Таню. Ей хотелось рассмеяться, но слёзы выступали на глазах.

Она просто изумлялась на свою глупость. Рыжей, Рыжулей, Рыжиковой её звали только дома, и причём только дед и мама. Таня, которая рыжей не была, а главное, рыжей себя не считала, никому — ни в школе, ни во дворе — про эти прозвища, конечно, не говорила. Это всё можно было очень просто сообразить.

Ну не дедушка же будет кому-то рассказывать, как он свою Таню дразнит! И не мама же будет на стенке лифта выцарапывать глупые слова!

Алёшка с удивлением смотрел на Танино лицо, по которому ходили световые волны, как по экрану неисправного телевизора. «Эге, — подумал Алёшка, как по экрану телевизора… это надо запомнить. Это надо использовать для какого-нибудь открытия!» И он ещё что-то там стал накручивать интересное, уже совершенно успокоившись: до шестнадцатого этажа путь далёкий!

А Таня? Для очень многих история на том и кончилась бы: раз не про меня, моё какое дело! Но Тане представилась эта неизвестная Рыжикова, которая тоже будет теперь бояться входить в лифт. И бояться, что этот её Алёшка прочитает и кое-что поймёт…

— В каком она классе?

— Рыжикова Таня? В седьмом «Б», они вместе с моей Альбиной.

Тут уж Таня Смелая совсем успокоилась, — значит, и Алёшка точно не тот. И ей… особенно захотелось помочь бедной Рыжиковой!

Они сидели в смеловской квартире, Алёшке есть хотелось до ужаса, но говорить об этом было как-то неудобно!

С утра и почти до пяти часов он занимался наукой. Кое-где пытался кое-что открыть — Тане с её насмешками знать про это было совсем необязательно.

— Таня, мне вообще-то домой надо. Дел… по горло!

Когда Алёшка сказал: «По горло», Таня внимательно посмотрела на него, пошла к холодильнику, вынула банку с кабачковой икрой, масло, а батон как раз лежал на столе.

— Ешь пока, — она сказала. — А я пойду чайник поставлю.

Да, такая уж она была девочка: сразу чувствовала, когда надо было помочь — человеку или экскаватору. А как чувствовала, как она это всегда узнавала — загадка! Так думал Алёшка, уничтожая бутерброд за бутербродом. Ему казалось, не спеша. Но это ему только казалось.

А Тане пришлось задержаться на кухне, потому что сахару-то она так и не купила, а чай нить с чем-то надо. Скрепя сердце полезла на верхнюю полку, распечатывать сахарное НЗ для варенья. Дед Володя, конечно, таких дел не любит. Но о том ли надо думать, когда в доме гости. Так сказала себе Таня Смелая. Потому ещё, быть может, что не очень боялась нестрашного деда Володиного упрёка.

Когда она вошла в комнату, полбатона уже как бы никогда и не существовало и полбанки икры тоже. Дед Володя в таких случаях говорит: «Дело молодое!»

Таня села напротив, сделала себе бутербродик — не потому, что очень хотела есть, а для приличия: чтоб Алёшку поддержать. Хотя он уже так разохотился — никакие Танины приличия были не нужны.

Наконец Алёшка отодвинул в сторону довольно тощую горбуху, которая получилась из батона. Таня налила ему чаю и стала рассказывать про лифт.

Теперь про лифты все говорят. Даже есть такое мультипликационное кино: как человек писал в лифте и сделался дикарём.

— И наш долг помочь ей! — закончила Таня отличническим скучным голосом, ведь она ни в коем случае не хотела, чтоб Алёшка догадался про её бывшие волнения и ужасы.

— Кому ей? Лифтине-алифтине? — спросил Алёшка, который хорошо знал про Танину любовь к прямоугольной черепахе. И относился к этому с большим чувством юмора.

— Надо помочь Рыжиковой Тане! — сказала Таня и неожиданно покраснела, потому что «Рыжиковой Таней» в этой квартире была она сама.

— Хм! — Алёшка удивлённо пожал плечами. — Я ж тебе говорю: она учится в седьмом классе. Вот такая здоровая лбица! — Алёшка как можно выше поднял руку да ещё и встал — получилась довольно-таки внушительная «лбица».

— Тут рост ни при чём, — сказала Таня очень спокойно.

— А как ты ей будешь помогать-то? — Алёшка развёл руками.

Но ведь он был учёный как-никак, мыслей полна голова. Одна из них тут же и спрыгнула Алёшке на учёный язык.

— А! Знаю! — закричал он. — Очень просто можно помочь! Надо зачеркнуть эту «Рыжикову», и получится ничего не понятно: какая-то неизвестная Таня влюбилась в какого-то неизвестного Алёшку. И все… дела…

Слово «дела» он договорил уже таким голосом, будто у него внезапно начались рези в желудке. Наступила та неловкая секунда, которая тянется, словно резиновая.

Самое ужасное, что в Алёшке вдруг проснулось чувство юмора, и ему до ужаса захотелось хрюкнуть… то есть засмеяться… О! Как трудно было Тане ничего этого не заметить!

у моего папы, — сказала она очень тихо, — есть такая железочка на деревянной ручке, цикля полы циклевать.

— Ну знаем, ну и что? — спросил Алёша излишне хмуро. Ведь он всё ещё боролся со смехом.

— Вот и давай эту надпись сциклюем. А потом натрём самоблеском, вообще никто ничего не заметит.

— И надо этого типа выловить!

— Да ладно тебе, каждого глупого вылавливать… Что мы, рыбаки?.. — Таня открыла стенной шкаф, порылась там немного и с нижней полки взяла циклю — железную пластинку, загнутую на конце и на этом же конце острую.

— Иди пока делай, ладно? А я самоблеск поищу.

Алёша содрал зловредную надпись, а Таня потёрла то место самоблеском. Ну что же, получилось почти незаметно. Даже химический запах скоро выветрился. И здесь история во второй раз могла бы окончиться. Но в тот же вечер на лифтовой стенке появилась новая надпись:

Татьяна + В. Алёшка = некартошка.

Алёшка Пряников обнаружил её утром, когда ехал к Тане. Они вчера договорились на прудики. И вдруг… «Что это ещё за „некартошка“?» — думал Алёшка хмуро. Он вчера, когда циклей скрёб, ушиб себе палец. Теперь опять надпись!.. А, это же пословица такая: «Любовь не картошка, не выбросишь за окошко…» Глупая вообще-то пословица! Картошку тоже не будут в окно выбрасывать. Таких сколько хочешь можно придумать! Но с ходу придумать оказалось не так-то просто. Наконец его осенило: «Любовь не винегрет, не выбросишь в туалет!» А потом уж пошло дело: «Любовь не кисель, не выплеснешь под ель!», «Любовь не пельмени…» — но лифт уже остановился, и что там дальше, так и осталось тайной во веки веков.

Алёша позвонил в Танину дверь:

— Во, пригнал тебе черепаху полюбоваться… «Любовь не банан, не выбросишь под диван!» Я уж такого целую гору насочинил.

— Чего-чего? — удивилась Таня. Но увидела надпись, и весёлость её быстро прошла. — А что такое «В. Алёшка»?

— Думаю, это Витя Алёхин. Тоже из их седьмого «Б». Они сейчас все из спортивно-трудового лагеря вернулись. Ну и веселятся. — Алёшка шлёпнул по ноге ластами: мол, прудики ждут! — Будем мы что-нибудь с этим делать или, может, лучше бросим, а, Тань?

За прошедшую ночь Алёшка успокоился, всё обдумал и стал считать, что можно и бросить. Ну, не писали раньше у них в лифте, теперь пишут. Так ведь у всех пишут, в какой лифт ни залезь.

Но он слишком хорошо знал Таню, которая готова распетушиться из-за чего хочешь, из-за чего нормальный человек (тем более нормальная девочка!) даже головы не повернёт, а Смелая Таня уже несётся размахивать кулаками, как будто это всё происходит лично в её доме.

Что ж, делать нечего, и Алёшка бодро сказал:

— Если мы будем этим заниматься, значит, нужен ШП. Без ШП нам не обойтись.

Прежде чем мы увидим, как Таня презрительно скривит губы, надо сказать, кто же такой этот ШП. Да по виду — просто мальчик Алёшкиного возраста. Будущей осенью пойдёт в пятый класс. Но ростом он пока не вышел — так, примерно с Таню, хотя и на год её старше. В общем, с виду вполне обычный. Имя у него тоже вполне обычное. Виталик вроде. Только его по имени никто не зовёт. Наверное, даже и мало кто знает имя, потому что все зовут его только по прозвищу — ШП. Он и сам себя так зовёт с детства: всё ШП да ШП. Например: «А ШП новый велик купили!» Или: «Мать тетрадку по русскому открывает и как ШП врежет…» — это он сам про себя.

Да, но откуда всё-таки эта странная кличка? А вот откуда… Он когда в этот дом приехал, стал с ребятами знакомиться, у него спросили, что он умеет. Ничего особенного от него не ожидали. Но будущий ШП, признаться, всех удивил. Он ответил: «Умею шёпотом подкрадаться». Народ, само собой, посмеялся, объяснил новичку, что надо говорить: «Подкрадываться». Да и дело с концом. Только кличка осталась: «Шёпотный подкрадатель», сокращённо ШП.

Он был вроде безобидный малый. Особенно в раннем детстве. Вы, например, сидите на лавочке и электронным волком ловите электронного зайца (есть такая игра), а может, просто ждёте кого-нибудь. И вдруг у вас над самым ухом слышится: «Мяу!» Или: «Ку-ка-ре-ку!» Или просто: «Алёшка!» Это ШП подкрался, это у него такая шутка, такое любимое занятие — возникать из пустоты. Но ведь он же предупреждал, ребята!

Ну и ладно. Вроде бы и ничего особенного. Однако очень скоро ты замечаешь, что эти шутки начинают сильно действовать на нервы. ШП стали отовсюду гонять, потом и поколачивать. Тогда он перестал мяукать и кукарекать.

А подкрадываться не перестал! Мог просидеть в засаде хоть полдня… Его стали искать. Приходят куда-нибудь: «Ребят, давай глянем, тут ШП нету…» А кому приятно, когда на тебя наставлен живой телеобъектив и живые микрофоны?!

Но ШП так научился ловко маскироваться — что твоя рысь, пантера или тигр-людоед! И в результате у него на глазах и у него «на ушах» происходило много такого, что является секретом или даже тайной.

Постепенно ШП понял, какое это выгодное дело — узнавать и копить чужие тайны. Иной раз при встрече и хотелось бы ему по глазу засветить, да боязно: вдруг он чего-нибудь такое про тебя сумел подсмотреть, которое надо в самом тёмном сундуке прятать, под самыми пудовыми замчищами. Иные, которые хотели узнать про кого-нибудь какой-нибудь секрет, шли к ШП. Но ШП редко со своими сокровищами расставался. Говорил обычно: «Этот секретик дорогой!»

И оставалось только на честном мужском языке сказать, кто он есть на самом деле, этот ШП, да и уйти ни с чем.

Алёшка специально сказал про ШП, что, может быть, Таня махнёт на это дело рукой: раз уж до ШП доходит. И сперва его дальновидный план как будто удался, потому что Таня начала строить уж такие презрительные гримасы… Но тут Алёшка сам всё испортил — он перестарался. Чтобы отвести от себя подозрение, он стал убеждать своего командира, что без ШП им не справиться. ШП и все приёмчики отработал ШП и то, ШП и сё…

А потом вдруг ляпнул:

— Его и так никто не принимает. А мы тоже, да?

И получилось, как в сказке: подумал старик, подумал, видит, делать нечего….

Так и Таня: нахмурила брови, закусила губу и вдруг, совершенно неожиданно для Алёшки, говорит:

— Молодец! Правильно думаешь! Как настоящий учёный!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

В лифте они спустились на восьмой этаж, позвонили в дверь, где было написано: «Степанов Николай Васильевич», постояли, позвонили опять. Но опять без толку.

Тогда Таня и Алёшка спустились во двор, стали спина к спине и крикнули сперва на север и юг, потом на запад и восток:

— ШП! Ты нам нужен для дела! Ждём в квартире 448. Мы уходим и подсматривать не будем!

И действительно ушли не подсматривая. Потому что даже и с шепевской змеиной сноровкой на прямоугольном асфальтовом дворе с несколькими серо-зелёными деревцами много хороших потайных мест не найдёшь. И ШП их, конечно, от чужого глаза берёг.

Алёшка, оглянувшись ещё раз, даже подумал, что вообще тут не может быть никакого ШП, среди такой унылости.

И ещё подумалось Алёше, почему это людское жильё, вот, например, обычный наш двор, такой скучней скучного: нормальному человеку даже спрятаться негде, только такому, как ШП. А в нескольких остановках отсюда, за оврагом, стоит лес — звериное жильё, и там спрятаться — пожалуйста, гулять — пожалуйста. И в жару там не очень жарко, и цветы там не надо уговаривать расти — они сами растут… Отчего всё это?

И нельзя ли, чтобы в нашем жилье тоже всё было по-хорошему, как в лесу?

Или хотя бы похоже.

ШП явился ровно через шестнадцать минут, как показали мигающие электронные часы. Отчего-то Таня и Алёшка пошли ему открывать вместе и, открыв, стояли у двери, и ШП пришлось остаться с той стороны, на площадке. Так и начали разговор. Тане Смелой это было неприятно, помнились Алёшкины слова: ведь действительно этого ШП все гоняют, а при возможности даже бьют. И вот теперь она сама!

Но так не хотелось его пускать в дом!

Танин дед шутит, что «от дурного глаза молоко скисает». Вот и Тане казалось… вернее, словно бы казалось, что от ШП у неё в доме что-нибудь «скиснет».

Хотя бы… ну не знаю — электронные часы возьмут и остановятся! Ерунда, конечно. А всё-таки она продолжала стоять у самого порога, чтобы ШП не мог войти.

Потом, уже после всего, Таня сидела на своём любимом «воздушном балконе», смотрела, как половинка луны выплывает из-за леса, и не видела ни луны, ни тёмно-синего лунного неба, а всё думала про ШП и про свой поступок. Вот действительно: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Повелась с ШП, и сама стала какой-то противной!

Но это всё было потом, а пока что они стояли друг против друга. Говорят, через порог не здороваются, они и не здоровались! Кстати, ШП в смеловскую квартиру и сам не очень лез, он привык быть гостем до порога. Стоял и ждал, что они скажут, и даже особенной обиды не было в его глазах.

Алёшка, глядя в эти необиженные глаза, сказал, чего от ШП требуется.

А всё-таки ШП был странным человеком! Он не удивился и опять не обиделся, хотя его просили немного поподглядывать. Он лишь осведомился:

— А какая плата будет?

Алёша недоуменно посмотрел на Таню, но она, кажется, растерялась ещё сильней Алёшки. А ведь оба очень хорошо знали, что ШП ничего задаром не делает. И всё-таки растерялись. Потому что в глубине души считали: дело-то святое — человека (Рыжикову Таню) из беды выручить. Вот совершенно и не подумали, чем тут можно расплатиться.

ШП усмехнулся их растерянности: мол, вы-то на что надеялись, голубчики!

— А твоя какая плата? — спросила Таня, с трудом выговаривая эти странные слова.

ШП прищурился:

— Дружба!

— Чего?..

— Чтобы дружили со мной!

И тут что-то промелькнуло у него на лице… Нет, видно, не так уж ему хорошо жилось в подсматривателях.

Алёша и Таня опять совершенно не знали, что ответить. Всё-таки дружба — это не вещь и не деньги, которые можно дать в долг или насовсем… Но ШП опять нашёлся. Или он всё продумал заранее? Вынул из кармана ручку, быстро написал что-то на стене:

— Мой телефон. Я пробуду дома сорок минут.

Смотрите, какой директор — сорок минут!

— Надо ещё почерк проверить! — мстительно сказал Алёшка. — Может, в Лифтине он и писал!

— Надо голову твою проверить! — сердито сказала Таня. — Лучше думай, что ему сказать.

Алёшка был человек мягкий и человек сообразительный. Сперва он сам придумал этого ШП. А теперь, тоже сам, придумал, как его заставить работать.

— Всё, Тань, порядок. Какой там телефончик?..

И уже через несколько секунд говорил в трубку:

— Эй, ШП, а хочешь так? Ты нам эту тайну открываешь, а мы тебе другую. Тайну за тайну, понял? — Послушал, что там ШП говорит. — Не беспокойтесь, отличная тайночка, получше вашей.

Но ШП был совсем не прост. Он отлично понимал, что на словах можно что хочешь разрисовать. Алёшка усмехнулся, но беззвучно, чтобы на том конце провода ничего не было слышно.

— А мы завтра проверку устроим… Нет, не дружбы, проверку нашей тайны. Ты в два часа сможешь? Ну вот. Будь у кинотеатра'«Горный»…

— И ты, Тань, тоже будь у кинотеатра «Горный», в два часа.

— Я?

— Там сеанс есть на два десять. Отличная картина, называется «Ты только не плачь». Про детскую любовь!

— А ты чем будешь занят? — спросила Таня строгим голосом командира.

— Готовить эксперимент, — ответил Алёшка умным голосом учёного.

— А?.. — Таня хоть и была необычной девочкой, но любопытство у неё было самое обычное, девчоночье.

— Не, — Алёшка покачал головой, — а то ничего не получится. Ты, главное, следи, чтоб он за время сеанса никуда из кино не слинял.

ШП и Таня вышли из кино, жмурясь на ярком солнце, и сразу увидели Алёшку, который задумчиво доедал мороженое «Лакомка». ШП немного нервничал, да и Таня, пожалуй, тоже — как-то неуверенно себя чувствуешь, когда неизвестно, что с тобой творят. Поэтому хотелось говорить всякие остроумные ехидства. Только ведь их просто так не скажешь, надо уметь! И от этого неуверенности ещё прибавлялось… Алёшка посмотрел на Таню, на ШП, улыбнулся с видом человека, который знает больше, чем вы.

— Спокойно. Через десять минут всё состоится!

Они подошли к дому, и сразу из-под грибка поднялась девочка в белом платье, в красных туфлях и с огромным голубым бантом на голове. «Чего это она так вырядилась? — подумала Таня. — Вроде взрослая». А девочке действительно было на вид лет десять-одиннадцать.

Уверенно пошла прямо к ним… к Алёшке Пряникову. Остановилась, присела, как будто она из фильма про средние века, и подала Алёшке руку. Таня и ШП наблюдали за происходящим по крайней мере с удивлением.

— Вы готовы, коллега? — спросил Алёшка. Девочка молча кивнула. — Тогда приступим!

Девочка снова кивнула. Затем, так и не произнеся ни слова, вошла в подъезд… Нет, на пороге она обернулась с очень значительным видом.

И исчезла за дверью.

— Теперь, — сказал Алёшка неторопливым голосом профессора МГУ, — надо прибавить шумовой уровень громкости децибел.

— Чего? — несколько даже испуганно спросил ШП.

— Я говорю, для удачности эксперимента надо крикнуть погромче.

— А каких децибел-то?

— Колбаса, ШП, измеряется в килограммах, а громкость в децибелах. Ты это скоро будешь в школе проходить. А сейчас по моей команде начинай как можно громче орать.

— А… мне тоже… кричать? — робко спросила Таня, и ей самой не понравилась эта робость. Но чего уж теперь поделаешь — случилось!

— Кричать будут все, — отчеканил Алёшка. — По моей команде: «А». — Он поднял руку, прошептал: — Раз, два… три!

Таня здорово злилась на Алёшку за эту якобы научную таинственность, но сейчас она вдруг сама не заметила, как закричала с отчаянностью утопающего:

— А-а-а!

Рядом с нею таким же благим матом орал ШП.

У

Дальше произошло неожиданное и очень непонятное, отчего можно было испугаться, если б только время не три сорок пять дня. Из-за угла дома появилась та самая девочка, которая минуту назад ушла в подъезд, словно дом не был сделан из железобетонных плит, или словно в плитках этих был проход, или… или она умела проходить сквозь железобетон!

Покачивая огромным ярко-синим бантом, девочка опять сделала Алёшке приседание, будто в фильмах про средние века. ШП и Таня стояли, как говорится, открывши рот.

— Расскажи, Пряников! — тихо попросил ШП.

Девочка, будто этих слов только и ждала, снова сделала своё приседание, которое, между прочим, называется книксен, и пошла прочь со двора.

— Расскажи!

Алёшка вместо этого распахнул дверь подъезда. ШП и Таня с некоторым страхом и любопытством заглянули туда — ничего не изменилось, стены на месте. Алёшка нажал кнопку лифта.

— Сперва, ШП, тайна лифта, потом, ШП, тайна для тебя.

Тут и лифт подошёл. Алёшка шагнул в кабинку, Таня за ним, ШП, которого никто не приглашал, остался стоять на площадке первого этажа.

Алёшка уверенно толкнул дверь своей квартиры, будто и не запирал её, дверь, как ни странно, отворилась. В комнате, аккуратно сложив руки на коленях, сидела… та самая девочка! Увидела Танино лицо и невольно рассмеялась.

— Отгадаешь? — победоносно спросил Алёшка. — Вот тебе и новый физический закон. Можно по природоведению проходить.

И тут в дверь позвонили, Алёшка открыл — опять девочка в белом платье, в красных туфлях, с синим, не по возрасту глупым бантом!

— Так вы это?.. Вас двое? — И Таня сама засмеялась на свой вопрос.

— Мы в лагере вместе были, — сказал Алёшка. — Это Ирина, а это Марина.

— Всё правильно, — сказала одна из сестёр, — только наоборот.

Они были просто до ужаса похожи, хотя… если приглядеться…

— Я для того и одежду им такую полоумную велел надеть, — сказал Алёшка. — Чтобы она ШП в глаза бросалась.

— Только не велел, а попросил, — уточнила одна из сестёр. — А почему ты нам молчать велел?

— Только не велел, а попросил, — усмехнулся Алёшка. — Потому что у вас голоса разные.

Да, тут уж ничего не скажешь: Алёшка буквально всё предусмотрел — вот действительно настоящий умный учёный. У сестёр глаза светились прямо будто фары у автобусов. Да и у Тани, наверное, тоже…

Потом очень неплохо они попили чаю с земляничным печеньем, сыграли партию в детскую рулетку. Что там говорить, пока всё шло отлично!

Потом позвонили ШП, чтобы тот поднялся к Тане на шестнадцатый этаж для якобы получения инструкции дополнительного задания, а сёстры в это время спокойно улизнули домой.

Но вот дальше пошло у них не очень хорошо. Без толку Таня и Алёшка ждали двое суток. ШП… то ли не был таким уж замечательным шпионом, то ли ему не везло, то ли просто он не умел выполнять честные задания, но факт, что у него буквально ничего не получалось. В лифте между тем появилась ещё одна надпись:

— Что это за «танья»? — сердито спросила Таня.

— Притяжательное местоимение, — Алёшка пожал плечами, — медведь — медвежья, лиса — лисья, Таня — танья… Давай бросим это дело, а? Сидим тут, даже на прудики ни разу не вырвались. А потом погода испортится!

Но Таня точно знала, что не бросит. Во-первых, не хотелось уступать, во-вторых, противно было, что какой-то гад портит лифт. И обидно: Лифтина-то бедная, что ли, нанималась такие оскорбления терпеть! Только говорить было неудобно, что она Лифтину жалеет. Ведь любой скажет: во глупая!

— В общем, так, Алёша. Не хочешь, не делай!

— Почему не хочешь-то?.. Я придумал, как ШП заставить, а теперь сразу «не хочешь»!

Хотя, по-честному, Алёшка и правда не хотел. Но ещё больше он не хотел с Таней ссориться.

С нею это случалось редко, а всё-таки случалось: нападали на Смелую Таню Лень и Грусть. Дед Володя на службе и мама на службе. Алёшка исчез куда-то по своим научным делам. Вот и грустит Таня, вот и ленится. Но такая хорошая эта лень и такая счастливая грусть, какие бывают только летом, в каникулы, когда времени у тебя сколько хочешь, когда у тебя свобода. И никто слова не скажет, и ты сама не мучаешься, что сидишь вот, ничего не делая, а ещё ведь история не учена и математика…

Так и грустила Таня — со спокойной душой. С воздушного балкона, как всегда, видно было далеко. И ветерок дул спокойный, тёплый, чистый. На шестнадцатом этаже, то есть, проще говоря, в небесах, всегда ветер. На землю спустишься, глядишь: ни ветерочка, жара с духотой, да ещё и автобусами пахнет. А на небе всегда просторно, прохладно, облака плывут.

Таня смотрела на лес, который зеленел на той стороне оврага — то тёмными елями, то светлой берёзовой листвою, то белёсой, как сквозь папиросную бумагу, зеленью ольхи. Там они нашли спящий экскаватор… Теперь «эксик» далеко, на другом конце Москвы. Грызёт щебёнку, закусывает землёй с песочком и радуется. А Таня радуется, что он радуется! Как-нибудь они туда соберутся с Алёшкой…

И тут вдруг: эге! А ведь это Таня идёт Рыжикова… Да, Рыжикова Таня, собственной персоной. Таня Смелая её теперь очень хорошо изучила. Даже узнавала с такой космической высоты.

Быстро Таня выскочила на лестницу, нажала лифт: «Скорей ты ползи, черепашка несчастная!»

Успела она вовремя. Выскочила внизу из лифта — ещё никого. Двери лифтовые закрылись, и тут вошла Рыжикова. Таня как ни в чём не бывало нажала кнопку:

— Ты поедешь?

Рыжикова не стала ей отвечать, просто влезла в кабинку. Нажала девятый этаж и, нисколько не обращая внимания на Таню, стала ключом царапать слово «Таня» в стихотворении: «Таня плюс Алёшка равняется некартошка».

Таня кашлянула, чтобы Рыжикова обратила на неё хоть маленькое внимание, и спросила:

— Ты не знаешь, кто это пишет?

— Что? — Рыжикова как будто только сейчас заметила Таню.

И почему взрослые девчонки так любят зазнаваться?

Какой в этом интерес?

— Тут ведь про тебя написано, да?

— Слушай! — Старшая посмотрела на маленькую с презрением и без всякого интереса. — Твоё-то какое дело?

Лифт остановился на девятом этаже.

— А я тоже потому что Таня… И Алёша…

— Как? Сразу вместе? — И Рыжикова засмеялась.

— Ну, как ты вместе, так и я вместе… с Алёшей, — сказала Таня очень тихо, потому что на такую смелость даже Тане Смелой было трудно решиться.

Тогда Рыжикова опять улыбнулась, но уже по-другому, присела на корточки — так мамы присаживаются на корточки перед своими крохотными детьми; сейчас Рыжикова казалась себе жутко взрослой. Но ей совсем не требовалось так уж сильно присаживаться, её рост был не на много больше Таниного, и теперь ей приходилось смотреть на Таню снизу вверх:

— А у вас что? Тоже бывает любовь?

«Неужели когда я перейду в седьмой класс, неужели я забуду про жизнь третьеклассников?» — подумала Таня и сказала:

— Просто наше звено не хочет, чтобы портили лифт! Получилось у неё даже более строго, чем она собиралась, может быть, из-за того, что Рыжикова всё сидела на корточках, а Таня смотрела на неё сверху вниз.

Наверное, Рыжикова была не такой уж важной девочкой, не очень много из себя строила или не очень умела. Она поднялась и сказала:

— Ладно. Я подумаю, — и вышла из лифта.

А что, про что подумает — неизвестно. Вернее всего, просто не знала, как ответить. Или неудобно стало.

Те, кто думает, что ШП был таким уж опытным злодеем, сильно ошибаются. Хотя в раннем детстве он действительно любил подкрадываться и пугать таких же малолетних людей, каким был сам. Однажды, ещё находясь в старшей группе детского сада, он увидел, как кошка крадётся за воробьятами. Он тогда взял и ради интереса стал подкрадываться к кошке. И подкрался — как мяукнет ей в самое ухо! С кошкой обморок… То есть можно сказать, у ШП были большие способности к подкрадыванию. Только эти способности никого не радовали! Взрослые стыдили ШП, а ребята слов не тратили: если поймают, значит, как говорится, «в глаз дадут».

Родители же обращали на малолетнего ШП внимания довольно мало. У них всегда дел было по горло. Они на скорую руку просматривали его тетради, покупали, когда следует, новые ботинки, а по праздникам какую-нибудь игрушку.

В игрушках ШП был очень неприхотлив. Ни машин педальных, ни самокатов, ни велосипедов он не требовал. Он просил оружие: пистолет, или автомат, или пулемёт полиэтиленовый. И родители, можно сказать, с восторгом выполняли его просьбы. И даже думали: какой милый и скромный у них сын. Дело в том, что все эти игрушки стоили куда дешевле, чем даже один велосипед!

А ШП как раз велосипед был ни к чему. С велосипедом неудобно прятаться.

В общем, так он и жил — враг всех. И когда, наконец, стал повзрослее, когда решил расстаться со своими странными привычками, вдруг выяснилось, что не очень-то он кому-нибудь нужен. Даже наоборот: он никому не нужен!

Вернее, он был нужен кое-кому, но только для того, чтобы с чистой совестью тренировать приёмы бокса и боевого самбо. А это ШП никак не могло устроить.

Такие дела. Сперва ШП прятался просто для смеха, а потом уже вынужден был прятаться. И он так научился это делать, и в таких местах, где и микробу не проползти. Но когда прячешься, невольно к тебе начинают сползаться чужие тайны. Ты их, допустим, и знать не желаешь, а они ползут! И потом сидят у тебя в памяти, сидят и шепчутся. И ШП потихоньку смирился со своим положением. Тем более что тайны несколько раз приносили ему пользу.

И вот ШП… как тут сказать? Втянулся, что ли? Стал даже вроде как коллекционировать всевозможную секретность. Потому его Алёшка Пряников так запросто и купил.

Но с какого краю начать порученное дело, ШП не знал. Два дня он провёл в засадах — надеялся подслушать что-нибудь. Ничего не подслушалось! Там, где обычно собирался народ, никого не было: лето ведь — кто в лагере, кто на даче, кто и вовсе у Чёрного моря. Шпионам худо! Да и люди, которые пишут в лифтах на стенках, обычно об этом не распространяются.

И стал ШП мучиться, голову ломать. Уж очень ему хотелось узнать, как эта девчонка сквозь стену проходит. А ещё больше — надеялся он, что всё-таки с ним подружатся. Он уж решил не обращать внимания на то, что они младше. Видно, невмоготу стало ШП сидеть по разным дырам и подслушивать. Он думал: найду, а потом посмотрим, будете вы отказываться от дружбы с таким человеком или нет!

Много раз ШП представлял себе, как это всё произойдёт. Например, возьмёт и откажется от секрета про девчонку. Они спросят: чего ж тебе от нас надо тогда? А он ответит: «Решайте сами. Моё дело маленькое. Я слово дал и выполнил». Ну и так далее в этом духе. Оставалось только найти злоумышленника. А это ШП никак не удавалось!

Бывают же такие… Слова для них не подберёшь! Если в пряталки играют, он в такое место залезет, его неделю не сыщешь! Ну и что хорошего, спрашивается? Так и играть не интересно — тебе же первому. Сидишь-сидишь… сколько сидеть-то можно?

Так рассуждал ШП и, возможно, был совершенно прав. Ведь зачем, в конце концов, тот человек писал на стенке? Да чтобы на него обратили внимание. Чтобы эта Рыжикова Таня когда-нибудь подумала: «Вот он какой, оказывается, остроумный, этот сочинитель лифтовой поэзии. Не то что Алёхин, которому я объяснялась в любви и верности».

Значит, он должен был попасться ШП… Но не попадался!

И вот, наконец, ШП придумал хороший способ отлова. Он караулил на первом этаже, и, когда кто-то спускался на лифте, ШП сразу заходил в кабинку: не завелось ли новой надписи. А если ехали наверх, он сейчас же гнал лифт обратно. И снова проверял стены.

Он много всего узнал, про то, как люди ведут себя в лифтах. Некоторые прилично, некоторые, например, плюются, бумажки бросают и ненужные билеты. Он даже подумал, что вот хорошо бы список особый вывесить: такой-то и такой-то плюёт на стены… Приди к себе в комнату да и плюй!

Но он ничего, конечно, не мог написать, никаких списков, потому что сведения его были подсмотрены, подслушаны — пронюханы!

Наконец он напал на некоторый след… Он находился, как и всегда, на своём посту, на площадке первого этажа — той самой, где девчонка с диким бантом прошла сквозь стену. Вдруг кто-то вызвал кабинку наверх.

ШП схоронился за лифтовой шахтой в крохотной и пыльной щели, о которой не всякая кошка знала, и стал ждать. Но с лифтом произошло что-то странное. В него сели, проехали несколько этажей вверх (теперь ШП мог по звуку определять вниз едут или вверх), остановились и поехали вниз. И затем бухнула дверь и погасла кнопка — то есть свободно.

Как д’Артаньян вонзал шпагу в сердце своего врага, так ШП вонзил палец в эту погасшую кнопку.

И понял, что совершил глупость! Надо было сбегать наверх, точно узнать, у какого этажа стоял лифт.

По ему одному понятным пощёлкиваниям и потрескиваниям (а вы постойте суток трое перед лифтовой шахтой, сами всё будете понимать не хуже ШП) он определил, что это этаж примерно третий или четвёртый… В крайнем случае, пятый.

Двери раскрылись, ШП ворвался в кабинку и сразу увидел новую надпись. Она гласила:

Вкус невкусный у Алёшки — объясняется в любви Таньке, рыжей кошке!

«Так-так-так, — подумал ШП. — Пятый — третий!»

А ведь мог бы знать точно. Эх, правду говорят, что поспешность нужна только при ловле блох!

И всё-таки положение не было таким уж тяжёлым.

Три этажа, двенадцать квартир — по четыре на каждом этаже. Двенадцать звонков, двенадцать: «Извините, пожалуйста». И совершенно точно что-то уже будет ясно!

Таня Смелая обнаружила новую надпись буквально через несколько минут после ШП. Таща тяжеленный пакет со взятым из прачечной бельём, она ввалилась в лифт… ввалилась и видит стихи про «Таньку — рыжую кошку»!

А Пряникова опять нет. Опять он по своим научным делам? А Тане страшно нетерпелось с кем-то про это поговорить. Ей казалось, что если поговорит она сейчас, то обязательно отыщется этот злоумышленник. Даже, казалось Тане, она что-то придумала, что-то знает, только сказать не может…

Палец её, словно лунатик, добрёл сам собою по шкале кнопок до девятого этажа и остановился. Ему бы надо брести на кнопку шестнадцатого этажа, а он приполз на девятый, и стоп!

А потом этот же самый палец завис над кнопкой звонка у двери, на которой значилось: «Рыжиков Павел Петрович». Палец вздрогнул, а потом: дззз! Это, наверное, смешно слушать, но в те мгновенья Таня Смелая лишь состояла при своём пальце как бы служанкой. А он делал что хотел!

И вот дверь открылась. Рыжикова, надо сказать, без особого удовольствия смотрела на посетительницу. А всё объяснялось очень просто: в прихожую рыжиковской квартиры была приоткрыта дверь и за дверью этой довольно испуганно стоял мальчишка, такой, как говорится, очкарик, с такими волосами бесцветного цвета, которые сколь ни причёсывай и сколь модно ни стриги, они всё равно будут разваливаться на прямой пробор. К тому же он и плечистости был очень незначительной… Таня Смелая его узнала, вернее, вспомнила. Она его видела — ив доме в подъезде, во дворе, и в школе. С удивлением Таня догадалась, что это и есть тот «Алёшка», Витя Алёхин!

— Ну так что тебе? — спросила Рыжикова как бы с нетерпением, а точнее, с тем чувством, с Каким старшие всегда задают вопросы младшим.

Таня молчала… Может, её палец-господин должен был что-то ответить. Но пальцы — вернее всего, что к счастью — разговаривать не умеют. А Тане вдруг стало некогда толковать, секунду назад очень хотела, а теперь вдруг стало некогда просто до невозможности! Таню пронзила догадка… Хочется сказать по-детективному: «страшная догадка», но ничего страшного тут не было.

— Я после, — не своим, не смеловским голосом пропищала Таня и стала закрывать дверь, словно это не она пришла к Рыжиковой, а Рыжикова собиралась к ней в гости на лестничную площадку девятого этажа.

Рыжикова своею взрослой рукой легко придержала дверь, окинула Таню удивлённым и, надо сознаться заинтересованным взглядом:

— Знаешь ли… Тогда не надо звонить!

И дверь закрылась. Таня об этом нисколько не жалела. Она так была занята своими Мыслями, что забыв даже о лифте, пошла вверх по лестнице пешком..! Вот оно, значит, что!

А что?

А то: Алёхин этот был совершенно некрасивый. Таня его помнила, конечно… Вспомнила! Именно за его некрасивость. Посмотрела на него однажды (была перемена, и он куда-то мчался во весь опор), посмотрела и удивилась: какие, оказывается, в старших классах бывают некрасивые мальчишки. А Таня, по своей бывшей детской глупости, думала, что такие бывают только среди младшеклассников.

Ну и что за дело, если какой-то там «Алёшка» некрасив?

А дело, оказывается, очень важное. Из дела этого можно узнать, кто пишет в лифте — мальчишка или девочка.

Что-что? Мальчишка или девочка? А разве мы?..

Да, правильно! Таня, Алёша Пряников, наверное, и ШП считали, что это пишет мальчишка: кому же ещё, как говорится, «хулиганить»! Но теперь выходило… О-ё-ёй, а не девчонка ли это сочиняет?

Стоп!

Здесь Таня и действительно остановилась. Глядит — ого! Шесть этажей отмахала, пока думала. С девятого на пятнадцатый.

Нажала кнопку, позвала Лифтину, ещё раз прочитала новоявленные стихи:

Вкус невкусный у Алёшки — объясняется в любви Таньке, рыжей кошке!

Про что в этих стихах говорится? Про: эх ты, глупый Алёхин, влюбился в какую-то Рыжикову несчастную, на кошку похожую.

Но ведь Рыжикова… хм, хм, хм… очень даже ничего из себя. А вот Витя-то Алёхин как раз страшненький! Это всякая умная девочка поймёт. А которая в него влюбилась — нет! И будет мучиться, переживать. И даже такие глупости делать, как царапание стихов в лифте!

Сообразив всё это, Таня невольно сказала себе: «Ура!» — и порадовалась, до чего она всё же умная… почти как Алёша Пряников!

И тут же подумала: «А вдруг её правда поймают, эту девочку?»

Смелость и решительность совсем не вытесняют из человеческого сердца доброты, и доброе сердце Тани тревожно застучало. Так стучит почтальон, держа в руках страшную телеграмму.

* * *

В большой задумчивости Таня поднялась с пятнадцатого этажа к себе на шестнадцатый. Перед её дверью на старом ящике из-под апельсинов сидел ШП. Едва увидел Таню Смелую, сразу поднялся. И невольно Таня покраснела: она знала, что мужчины должны вставать, когда в помещении появляется женщина, но для неё такого ещё никто никогда не делал. И странно было, что этим первым оказался не Алёшка, не какой-нибудь хотя бы мальчик из их класса, а вот ШП.

ШП же при всей своей наблюдательности не заметил Таниного смущения. Мысли его крутились совсем в другую сторону.

— Ты чего? — Он кивнул на лестницу, по которой поднялась Таня. — Лифт сломался?

На самом деле ШП отлично знал, что ничего не сломалось. Он уже довольно долго здесь сидел и слышал, что лифт опять вёл себя странно. Поехал, потом остановился, потом опять поехал. А потом вдруг Таня пришла пешком. Да ещё с такой стопищей белья!

— Там новая надпись! — Таня бросила бельё на ящик, затрясла усталой рукой. Таким голосом она это сказала, словно в лифте плохо пахло или стенка оказалась выломана, то есть что ехать в нём противно или даже опасно.

ШП, который начал было Таню кое в чём подозревать, теперь даже чуть не принялся её успокаивать: мол, не бойся, я на тебя совершенно не думаю. Но вовремя опомнился: ведь это он, можно сказать, по Таниному заданию тут крутится-вертится. И сказал:

— Я знаю!

А потом, как умел несбивчиво, ШП рассказал про двенадцать квартир, которые надо проверить. Таня в ответ молчала. Она молчала и когда ШП то же рассказал вернувшемуся Алёшке.

— Ну чего, молодец, ШП, — сказал учёный. — Я только думаю, что вдруг он не зашёл в квартиру?

— Кто он? — не поняла Таня.

— Который писал, — чуть удивлённо пояснил Алёшка. — О ком говорим-то?

Таня, которая уже знала, что этот «он» женского рода, быстро глянула на Алёшку и опять промолчала.

— А куда же он тогда испарился? — ШП пожал плечами. — Я долго ждал, но никто не приехал, не пришёл, понимаешь? Вообще шагов не было… Значит, он куда-то в квартиру испарился!

— А ты слыхал, как дверь закрылась?

ШП молчал: врать в таком деле он не мог!

— Есть такая история, — сказал Алёшка значительно. — Один карлик женился на обыкновенной женщине.

И они стали жить на девятом этаже. Когда он с женой едет, то доезжает до девятого, а когда один — только до шестого и потом три этажа пешком чапает. Почему? — увидел удивлённое лицо ШП. — Да это такая загадка вроде анекдота!

— А-а! — ШП улыбнулся, подумал. — Не знаю!

— А потому, что он когда ехал один, то не мог дотянуться до кнопки с девятым этажом!

ШП засмеялся, а потом всё-таки спросил:

— Ну и при чём этот… который испарился?

— А потому что… Я хочу сказать… Мало ли, почему он так сделал, причин полно! Так что, братец кролик, подглядывать ты умеешь, а думать ты не умеешь!

Таня знала эту Алёшкину манеру: иной раз такого умного из себя строить. А ШП, конечно, не знал. И неожиданно он до того расстроился, что даже поднялся со стула и теперь стоял перед Алёшкой, будто перед учителем, который сделал ему замечание. Ведь они впервые разговаривали не на лестничной площадке, а сидели в Таниной квартире, все трое за столом, словно одна компания.

Но понял ШП, никакая он не компания Алёшке. Просто наёмный сыщик. С ним расплатятся после окончания работы, и привет…

— Ладно, — ШП криво усмехнулся. — Пойду подсматривать дальше.

И ушёл… На самом деле это лишь так говорится, что «криво усмехнулся». Ничего кривого там не было, а были только обида и грусть. Но Алёшку это не задело ни капли! Кино по телевизору и то больше задевает. Нет, он не был такой уж равнодушный, у него просто дела шли хорошо с инопланетянами: он надеялся очень скоро вступить с ними в контакт. И его не особенно интересовала эта Лифтина, у которой кто-то там выцарапывал в желудке разные слова, и не интересовал тем более ШП. Он был для Алёшки, как говорится, отпетый тип. Алёшка его просто придумал, как выход из положения. А мог бы придумать и ещё что-нибудь…

После ухода ШП Алёшка всё лопотал что-то там жизнерадостное и остроумное. Таня его не слушала — как бы назло, как бы в отместку за его равнодушность!

Но потом оказалось, она всё-таки слушала. Когда вышла на воздушный балкон, когда посмотрела на далекий лес и на совсем-совсем далёкие дома за лесом… Кто уж там живёт, что за люди — в такой дали. Даже и придумать невозможно!

И Таня, сама того не замечая, стала именно придумывать это: какой-то дом, который стоял на берегу реки, и в нём поселились дельфины. По трубам накачали внутрь воду. И смотрели через окна из комнат, наполненных водой, на нашу жизнь. А ворона подлетит к окну, сядет на балконные перила и смотрит к ним в квартиру, и они тоже смотрят…

Таня, конечно, знала, что этого ничего нет. И в то же время… ну прямо видела, как они смотрят друг на друга — дельфинёнок и ворона. У дельфинёнка глаза такие круглые, весёлые как будто, а у вороны…

И тут вдруг Таня совершенно непонятно почему вспомнила Алёшкины слова. Которые она как бы не слушала: «Я могу спорить, это кто-то из их класса. Он их знает! Чужой бы так ни за что не писал».

Таня тогда не стала думать. Но теперь вдруг подумала! Да, конечно, только свой знает, что у этого Вити прозвище «Алёшка». И только свой знает, что симпатичная девочка Рыжикова влюбилась в такого… Алёхина! Да и вообще чужой такие дразнилки не напишет, это Пряников правильно заметил. Он всё-таки умный человек. И с ним бы очень хорошо было сейчас посоветоваться.

Ведь у Тани собралось три важных факта. Во-первых, это писала девочка. Во-вторых, она живёт в одной из двенадцати квартир на третьем, четвёртом или пятом этаже. И в-третьих, это кто-то из седьмого «Б»!

Но с Алёшкой ей советоваться не хотелось. Не хотелось видеть его удивлённые, а на самом деле насмешливые глаза: чего это вдруг «товарищ командир» начала жалеть лифтового бандита?

Таня и сама себе не ответила бы, в чём тут дело. Только она чувствовала: не надо выводить на чистую воду и припирать к стене девочку, которая мучается от так называемой любви. Это получится не только безжалостно, но и нечестно.

Она сидела на воздушном балконе до тех пор, пока не увидела, что внизу из автобуса выкатилась очень знакомая горошина — дед Володя. На самом деле даже с этой огромной высоты она всё равно‘представляла деда Володю своим дедом, а никакой не горошиной. И это странно было, как начало новой сказки: идёт дед Володя, а рядом с ним горошины…

Вот дед Володя-то мне и поможет, она подумала, я ему расскажу, и он…

Дед Володя был сказочник. Только он этого не знал. И потому у него была совсем другая профессия.

Всю свою жизнь, вернее сказать, всю свою жизнь на работе дед Володя решал разные арифметические задачи — складывал, вычитал, умножал, потому что он был бухгалтером. И там, на этой работе, были в ходу два весёлых слова (по крайней мере, так считала Таня): сальдо и бульдо. Сальдо было похоже на что-то громкое, сверкающее, цирковое — САЛЬДО! Правда?.. А второе, бульдо, было как будто с ушами, с красным высунутым языком, с чёрным носом и большими преданными глазами. В нём было что-то собачье — БУЛЬДО! Правда?

На самом деле в этих словах не было ничего ни собачьего, ни циркового. Как и во всей работе деда Володи. В ней было много серьёзного, внимательного, строгого. Всё же деньги считаешь! Да притом не свои, а государственные. Да не какие-нибудь там три рубля на картошку и семьдесят копеек на постное масло. Тут у тебя под руками проходят всё тысячи да миллионы! И дед Володя год из года считал их — сперва на простых счётах с деревянными костяшками, потом на хитрой машинке арифмометре, теперь и вовсе при помощи электроники…

А всю свою другую жизнь, которую он не был на работе, дед Володя сочинял сказки. Он никому об этом, конечно, не говорил — не хотелось людей удивлять таким образом, тем более что он был хорошим бухгалтером.

Очень многие свои сказки дед Володя забыл уже навсегда. А другие ещё ютились в памяти, как бедные родственники: сказки плохо живут, когда их никому не рассказываешь.

Тут, наконец, на свет появилась Таня, и сказки сразу почувствовали себя лучше. Танины родители говорили деду Володе: «Чего ты ей всё рассказываешь? Она же ничего не понимает» (это когда Таня была грудная). Но так лишь кажется, что маленький ребёнок ничего не понимает. И дед Володя продолжал рассказывать.

Он сперва рассказывал ей, как будто такой случай произошёл с ним. А сам в это время улыбался — хочешь верь, хочешь нет. Потом, когда Таня подросла, он избрал другую хитрость, говорил:

— Какой мне сон приснился, Танюшка! Будто бы, значит, жил-был один медведь. Жил-поживал, а тут приходит осень, дождики пошли. Смотрит медведь, а потолок-то у него в берлоге протекает. Ну делать нечего. Надел калоши, взял зонт…

Быстро Таня достала из холодильника сковороду с котлетами и картошкой, поставила на газ, а на другую конфорку — чайник. Дед Володя всегда медленно поднимался, всегда с кем-нибудь стоял, разговаривал. Так что ужин успевал разогреться и даже подостыть.

Наконец он пришёл, спросил, как дела, не слишком ли скрипел сегодня шкаф и не слишком ли холодильник громко ворчал. А Таня спокойно отвечала. Это у них была такая как бы игра — мол, они, конечно, оба шутят, и отлично знают, что шкафы, холодильники, столы и стулья — предметы неодушевлённые. А деду Володе правда было интересно узнать про все домашние новости. Например, далеко ли сегодня летал воздушный балкон — разве это не интересно? Особенно если он летал сегодня к тем домам, где дельфины живут.

Так они поговорили о том о сём… Они часто бывали дома одни, потому что Танин отец оставался после работы на тренировку: он был летом футболист, а зимой — хоккеист. Ну, а Танина мама библиотекарь, по вечерам у неё работа. Потом родители встречались и шли домой. А Таня с дедом Володей столько всего успевали переговорить — хватит на целую книжку сказок.

Вот и сегодня они были одни… вдвоём. И дед Володя хотел уже отправиться на воздушный балкон, чтобы наговорить с Таней новую книжку. Но Таня остановила его строгим, папиным таким взглядом:

— Дедушка, пойдём в ЖЭК.

— Пойдём, — сказал дед Володя. — Только это теперь как-то по-другому называется.

— А пойдём в это, которое по-другому называется.

— Пойдём-то пойдём. А зачем?

План у Тани был очень простой: узнать, кто живёт в тех двенадцати квартирах и…

И тут Таня поняла, что даже если узнает фамилии, она всё равно ничего не узнает: она же с седьмым «Б» не очень уж была знакома. Вот если б ей фотографии дали!

— Не, дед Володенька, мы не пойдём в это, которое не так называется.

— И значит, ты мне не скажешь, зачем мы туда собирались, правильно?

Таня виновато улыбнулась в ответ.

— И быть мне сегодня целый вечер одному, пока твой отец с футбола не придёт, так, что ли?

— Дед Володя, я быстро одну вещичку сделаю и вернусь.

Но почему бы ей, спрашивается, не сказать, ну почему? Да потому просто, что не про всё как-то язык поворачивается говорить! Попробуй, например, дед Володя рассказать отцу про свои сказки. И попробуй отец рассказать деду Володе про вчерашний матч. И попробуй Алёшка Пряников им обоим рассказать про своих «тарелочников»… Вот то-то и оно!

Таня Смелая пошла к своему письменному столу, взяла конверт, на котором было написано, что 30 июня — День советской молодёжи, сунула в него чистый листок бумаги, сложенный вчетверо — как бы письмо. На конверте написала: «Зое Бавыкиной»… Была у неё такая подружка в детском саду. Крикнула весёлым голосом:

— Дедушк, я правда скоро! — чтобы дед не волновался. И чтобы ей самой спрятать волнение.

Но дед и так не волновался, он стоял на краю воздушного балкона и смотрел куда-то вдаль, куда-то даже дальше дельфиньих домов и думал-думал и улыбался.

А Таня волновалась, и весёлым голосом ей ничего не удалось в себе побороть. Знала Таня, что не по-смеловски она собирается поступать. Алёшку бы сюда, он бы…

Неожиданно Таня вспомнила, как Алёшка говорил однажды, что во время вранья (конечно, он не это слово употребил) надо представлять вместо себя кого-нибудь другого. И Таня, выйдя из лифта на пятом этаже, постаралась представить, как будто она… Алёшка Пряников.

Так. Квартира 319 — первая из двенадцати «подозреваемых». Таня прижала к груди конверт с «письмом» и от страха, и чтобы было заметно, потом: дзыыыыынь!

— Кто там? — спросили из-за двери.

— Мне нужна Зоя Бавыкина, — особо, таким послушным, детским голосом ответила Таня. И таким же послушным, излишне честным взглядом смотрела на дверной глазок. Она ведь была сейчас Алёшкой Пряниковым.

— Здесь Зои никакой нет.

— Ну может, не Зоя… У вас же есть просто девочка, которая в седьмом классе учится, в седьмом «Б»?

Да, Пряников! Ловко ты людей надуваешь!

— Нет у нас и «просто девочки».

Так она переползала от квартиры к квартире — весь пятый этаж. Потом спустилась на четвёртый. И снова: Здравствуйте. Мне нужна Зоя Бавыкина…

Сил не было, но всё же она одолела шесть квартир — с триста девятнадцатой по триста четырнадцатую. Шесть квартир — это ведь уже половина! Осталось-то что? Ерунда, пятьдесят процентов. Вот ещё одну квартирочку прозвонить, останется лишь пять двенадцатых от всей работы…

Однако сколько ни уговаривала себя Таня, она запнулась на седьмой квартире, в которой и номер оказался какой-то странный: 313. Хочешь, от головы к хвосту читай, хочешь, от хвоста к голове — всё равно получается то же самое число триста тринадцать!

Дело тут не в суеверии. Таня не для того в пионеры поступала, чтобы суевериям поддаваться. Просто может человек устать или не может?

Таня очень хорошо представила, как сядет сейчас на прохладную ступеньку, прислонится к прохладной стеночке. И не надо звонить, не надо притворяться и вымучивать улыбку. Жалко, что родители называют эти ступеньки не прохладными, а холодными. «На камнях, Таня, сидеть вредно! Давай-ка поднимайся, поднимайся!» И теперь уже, представив себя своей мамой и… собой, она «взяла» себя за руку, подвела к двери с заколдованным номером 313. Сказала голосом отца: «Да руби напрямик». И позвонила!

Стой!

Эх, поздно!.. Ведь это же была Алёшкина дверь! И главное всё сходилось… не на Алёшке, конечно, а на его сестре Альбине Пряниковой: живёт в одной из двенадцати квартир, девочка, учится в седьмом «Б»! Как же Таня этого раньше-то не понимала?! Но не понимала вот. А теперь поняла.

Она вспомнила грустное Альбинино лицо и рассеянный взгляд — неужели всё правда?.. Если поставить рядом Алёшку и Альбину, они получатся как бы совсем не брат и не сестра, только, конечно, похожи. Но вся весёлость и вся внимательность за двоих израсходовались на Алёшку, а сестра его Альбина словно всегда зимой думает про лето, а весной про осень…

Таня в этом ещё раз смогла убедиться, когда на её звонок дверь почти мгновенно открылась — Альбина. Посмотрела на Таню без всякого интереса и радости.

А чуть впереди стоит Алёшка. Он смотрит на Таню с интересом, с радостью. Вдруг взгляд его меняется, потому что Таня не успела изменить своё лицо. Алёшка словно что-то хочет спросить…

Альбина же говорит отсутствующим голосом:

— Это к тебе, Алексей.

Как будто Алёшка сам не видит, кто пришёл. Но такая уж манера у старших сестёр — подчёркивать свою взрослость где только можно… Эх, Альбиночка-дубиночка!

Однако Алёшке сейчас было не до того. Он испуганно посмотрел Тане в глаза, покачал головой, потом отступил на полшага, словно хотел спрятать за собой довольно-таки немаленькую Альбину.

— Это не она, Тань!

— А я и не говорю… — ответила Таня, почувствовав вдруг непонятную какую-то растерянность.

— Она не любит никакого Витечку! — Алёшка обернулся на сестру, которая вмиг всё поняла.

Теперь физиономия бывшей взрослой Альбины сделалась жалкая и испуганная. Нет, на маленькую секунду попробовала было вернуться к надменности и спокойствию. Куда там!

— Это не она, Тань! Это не она!

Таня в непонятной своей растерянности опять хотела сказать, что ничего подобного она не думала и не собиралась. Она просто пришла условиться, не пойти ли завтра на прудики. Но, к сожалению, она опять не сумела или не успела изменить лицо — ох, этот телевизор души, включается, когда не надо!

И не могла вымолвить ни слова.

И Альбина тоже стояла как заговорённая, как загипнотизированная. Вообще была такая тишина во всём доме, какая, говорят, бывает в горах за секунду до обвала: лишь слово оброни — сразу на тебя полетят грохот и смерть.

Но и долго так стоять невозможно. Терпение сделалось тонким, как паутинка.

Алёшка принуждённо кашлянул. Скромный этот звук разнёсся как выстрел. Огромного труда стоило Тане не вздрогнуть. И Альбине тоже.

— Т-телефон, — сказал Алёшка, — это тебя, наверное…

— Да, — ответила Альбина, и так хрипло, словно она была не девочка, а боцман с пиратского брига.

Нету телефона-то, подумала Таня, и теперь в её душе вместо бывшей растерянности образовалась досада.

Тут же Алёшка шагнул на лестничную площадку, и дверь за ним как бы сама собой захлопнулась.

«Ты её всё-таки предупреди!» — хотела сказать Таня. Причём сказать построже. Но не получилось у неё это сказать — ни построже, ни помягче.

«Как ты думаешь, Алексей, я всё же могу сказать Рыжиковой, что надписи теперь прекратятся?» Нет, и на это язык тоже не повернулся.

Алёшка смотрел на неё… Кто-то должен был сказать что-нибудь или что-нибудь должно было случиться наконец.

И случилось, всё-таки они были не в пустынных горах. Внизу нажали кнопку — Лифтина крякнула, скрипнула, поползла. Подобрала кого-то на первом этаже… Может, к нам приедут, стала надеяться Таня, хоть бы к нам, хоть бы к нам. Она даже раз или два заглянула в шахту от нетерпения и ожидания.

И что вы думаете, не подвела Лифтинушка, остановилась на четвёртом. Даже ещё больше! Она привезла не кого-нибудь, а Пряникову маму. И мама — ничего бы с ней не случилось! — могла сейчас сказать, что вот, мол, стоите здесь, мои дорогие жених и невеста… Или что-нибудь тому подобное, у взрослых же этих зловредных фразочек сколько хочешь и на уме и на языке.

Но Алёшкина мама оказалась не из таких. Она лишь улыбнулась Тане устало и приветливо:

— Здравствуй, девочка.

— Здравствуйте, — и опустила глаза.

На мгновение мама прижала к себе Алёшкину растрёпанную голову:

— Скоро, сынок? — и ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

И Тане вдруг сделалось стыдно: чего же я хотела от этой хорошей мамы? Чтобы она мне злости добавила, чтобы мне наконец-то сил набраться перед Алёхой поехидничать?.. А чего он сделал плохого? Свою сестру защищает?.. Да, вот именно: свою родную сестру любит и защищает!

И неизвестно, откуда грусть появилась в Таниной душе. Впервые в жизни она подумала и поняла, что у неё нет, никогда не будет старшего брата, старшей сестры. Всё, так уж судьба сложилась. Неужели даже в девять лет можно говорить, что уже судьба и уже сложилась? Выходит, можно.

И вряд ли у неё вообще будет братишка или сестрёнка… Родители не хотят: тяжело опять затеваться, годы не те… Им «затеваться», а Тане жить без братишки! Да, навсегда без него.

И странное слово пришло вдруг к ней: одинокая. Странное и очень грустное. И на секунду она почувствовала: есть знакомые, есть друзья, есть даже очень хорошие друзья. Но когда брат и сестра, у них совсем другая любовь — тогда по-настоящему бывает страшно в беде. Тогда и не до справедливости даже, а лишь бы спасти родного человека. И хотя это вроде неправильно и плохо, но почему-то… не кажется плохим!

Скажу ему, что я действительно пришла о прудиках поговорить. И даже приготовила в лёгких воздуху для этой фразы, а в голове складные слова.

Но не таким Таня была человеком. Не могла она так мало Алёшку ценить. Поэтому сказала… только не намекательным, не злым голосом, а, наоборот, простым и добрым:

— Я поеду к Рыжиковой поднимусь, Алёх, скажу — пусть она больше не волнуется. А ты всё же там поговори со своей Альбиной, ладно?

Закрылись за Таней лифтовые двери, прямоугольная черепаха поползла на девятый этаж… Ах, как жаль, а может, наоборот, хорошо, что Таня не видела, каким взглядом провожал её сейчас Алёшка.

В нём, во взгляде этом, было что-то значительно большее и «значительно другое», чем просто крепкая дружба на всю жизнь.