Барсентьев в напряженной позе некоторое время постоял в своем гостиничном номере у самой двери, он был предельно собран. Рука готова была в любой момент выхватить пистолет, почти касаясь его рукоятки.

Немного помедлив, он осторожно приоткрыл дверь, ведущую в коридор, и выглянул наружу.

В коридоре было пусто. Барсентьев быстро направился к лифту и нажал кнопку вызова.

Спустившись на первый этаж, вышел из кабинки и уже направился к выходу, как вдруг услышал негромкий женский крик и стук упавших вещей.

Он оглянулся.

Возле лестницы, ведущей на второй этаж, на полу сидела молодая, очень привлекательная шатенка. Барсентьев раньше ее никогда не встречал. Одна нога женщины в черном чулке и светло-бежевой туфле была неестественно вытянута на полу. Чулок на коленке другой ноги был порван, а сама полусогнутая нога опиралась ступней на пол. Туфля валялась неподалеку. Короткая бежевая юбка, задравшись, наполовину обнажила лежащую ногу и полностью открывала стройное бедро полусогнутой ноги. Бежевая сумочка и летний зонтик валялись на полу чуть поодаль.

«Красивые ноги, — механически отметил следователь, — стройные и длинные, но не тощие, как у многих манекенщиц».

И, автоматически же, поспешил на помощь.

Женщина сидела, держась обеими руками за разбитую коленку, закрыв глаза и слегка прикусив губу.

— Что с вами? — спросил Барсентьев, протягивая незнакомке руку.

Та открыла наполнившиеся влагой глаза:

— Нога подвернулась, упала-а-а вот, — голос ее был слегка хрипловатый, но мелодичный.

Она протянула Барсентьеву обе руки, и тот легко поднял ее на ноги. Но незнакомка, ступив босой ногой с разбитой коленкой на пол, ойкнула, поджала ногу и схватила следователя за локоть.

— Больно? — участливо спросил Барсентьев, поддержав ее руку.

Женщина широко распахнула глаза, захлопала длинными ресницами и кивнула.

«Однако и глаза у этой красотки, — восхитился Барсентьев. — Ресницы ненатуральны, видимо, приклеены, — механически подметил он. — Но глазищи!»

Это, действительно, были глазищи. Чистого зеленоватого непередаваемого оттенка с изумрудными искорками. Удлиненно-растянутые к вискам: так он, возможно, выразился бы сухим языком следственного протокола, потому что передать увиденное обычными словами в данном случае было трудно, несмотря на богатый словарный запас. Здесь слова «похожие на миндалины», или «миндалевидной формы» явно не подходили, несмотря на их литературное звучание. Миловидные черты лица красили именно глаза. Без них лицо, возможно, смотрелось бы симпатичным, но весьма заурядным.

Барсентьев нагнулся и помог надеть вторую туфлю на поджатую ногу. Затем он сделал шаг в сторону и, подняв сумочку и зонтик, внимательно оглядел незнакомку.

Несмотря на позу цапли, выглядела та очаровательно. Нет, скорее, обольстительно. Ее фигурка обладала совершенством и гармонией, а одежда свидетельствовала о вкусе и достатке.

Помимо юбки, на ней была одета бледно-бежевая кружевная кофточка. Или блузка? В этих тонкостях Барсентьев не очень-то разбирался. С высокой стройной шеи небрежно свисал легкий полупрозрачный темно-бежевый шарфик. На шее блеснул видневшийся кусочек тонкой золотой цепочки. Маленькие уши украшали золотые сережки в форме колец с трилистником внизу. На левой руке змеился изящный, просторно свисающий браслетик с крохотными часиками. Правую руку также украшал тонкий браслет со сложным переплетом узора. Колец на руках незнакомки не было.

Все это мгновенно зафиксировалось в сознании Барсентьева по давно приобретенной привычке. Более того, он поймал себя на том, что, закрепляя облик незнакомой женщины в своей памяти, он сначала фиксировал все про себя сухим языком следственного протокола. А именно, протоколом осмотра. То есть: «…женщина ростом около 168 сантиметров; возраста, на вид, около 25–27 лет, лицо овальное… на ней надеты… тонкая цепочка из металла желтого цвета…». И лишь после цепочки он спохватился и перешел на нормальный язык.

Лицо, действительно, было овальным, и по форме напоминало лицо женщины с картины Ивана Крамского «Неизвестная». Только у той глаза были темными, надменными, глядящими свысока. Здесь же, широко раскрытые, слегка увлажнившиеся, глаза незнакомки вызывали сочувствие и жалость. И вся ее, на первый взгляд, смешная поза с поднятой ногой и немного раздвинутыми в стороны и приподнятыми, для удержания равновесия, руками, была беспомощна и трогательна.

Небольшой чувственный ротик незнакомки слегка скривился, как у маленькой девчушки, собирающейся всплакнуть.

Барсентьев невольно улыбнулся и спросил:

— Где вы живете?

— Здесь, в гостинице, на втором этаже. Вы меня не проводите в номер?

— Конечно. То есть, конечно, да.

Шатенка опустила поднятую ногу на пол, оперлась всем телом на согнутую в локте руку Барсентьева, и сняла туфлю с высоким каблуком со здоровой ноги.

— Поскакали? — Она блеснула ровной полоской крупных белых зубов.

— Поскакали, — согласился Барсентьев и, придерживая незнакомку одной рукой за талию, а другой — за локоть, двинулся к лифту.

В лифте она доверчиво прижалась к его руке, обдав тонким ароматом незнакомых духов.

Выйдя из лифта, женщина жалобно посмотрела на Барсентьева:

— Я живу в 281 номере. До него, ужас, сколько идти: сначала прямо, а у того окна с пальмой — направо. Может, вы меня поднесете на руках? Как новобрачную, — и она очаровательно хихикнула.

Барсентьев удивленно приподнял брови.

— Ну, я устала прыгать на одной ноге. И я легонькая. А вы вон какой сильный…

Барсентьев вздохнул. Уж не «клеит» ли его эта дамочка? Ну, черт с ней, все равно спешить некуда.

— Хорошо, — произнес он, отдав ей сумочку и зонтик, и поднял ее на руки. Незнакомка, и в самом деле, оказалась легкой, несмотря на свой, не маленький для женщины, рост и аппетитные формы.

Она уютно устроилась на его груди, одной рукой держась за шею мужчины, а другой — прижимая к животу свои вещи.

Барсентьев шагал вперед к указанной пальме, стараясь глядеть себе под ноги. При этом взгляд его ненароком наткнулся на выпирающие из выреза кофточки шаровидные формы. Одна грудь почти вывалилась наружу, темнея маленьким темно-коричневым соском.

Да она без бюстгальтера! Барсентьев споткнулся и сделал три семенящих быстрых шага, чтобы удержаться на ногах. Женщина ойкнула и еще теснее прижалась к нему.

За поворотом Барсентьева ждал сюрприз.

В угловом проеме за столиком сидела дежурная по этажу и читала какой-то красочный журнал. Ее реакция на двигающуюся парочку была недоуменно-заинтересованной. Дежурная отложила журнал и проследила за ними взглядом, вплоть до двери с номером 281. В этим следователь убедился, оглянувшись, пока незнакомка доставала из сумочки ключ.

Номер был обычный, одноместный. Барсентьев усадил женщину на застеленную одеялом кровать.

Она благодарно улыбнулась:

— Большущее вам спасибо. Но мы даже не познакомились. Я — Алиса, — представилась она на американский манер, протягивая руку ладонью вниз, — можно просто Аля.

— Игорь Вик… — запнулся Барсентьев, — Просто Игорь. Ну, скорейшего вам выздоровления, — и он направился к двери.

— Ну, куда же вы так сразу? А оказание первой медицинской помощи пострадавшей? Вдруг я вывихнула ногу? Или сломала?

Барсентьев обернулся.

— Останьтесь же, не бросайте меня в беде! Разве вы спешите? И, потом, я хочу вас хоть как-то отблагодарить. Ну, выпейте с дамой шампанского за ее счет! Будьте настоящим джентльменом.

Барсентьев никуда не спешил. И в его душу уже закрались определенные подозрения. Агрессивное поведение аппетитно-сексуальной шатенки, вкупе с обстановкой номера, навевало мысли о готовящейся провокации.

Войдя в ее номер, он, по следственной привычке, мгновенно зафиксировал отсутствие различных женских мелочей, которые бы свидетельствовали о постоянном проживании здесь молодой красивой женщины. Должны же быть какие-то вещи, какие-то детали одежды, обувь. Через приоткрытую в ванную комнату дверь, он не увидел на туалетной полочке перед зеркалом разных пузырьков, баночек, коробочек, косметических приспособлений, которые являются непременной атрибутикой любой женщины.

Что делать? Уходить или остаться? С одной стороны он понимал, что начинаются активные действия в его отношении. Но, что в условиях гостиничного номера может быть предпринято его противниками? Ворвется ревнивый муж с пистолетом в руке? Чепуха. Что неправомерного ему можно инкриминировать? Нахождение наедине в обществе молодой женщины? Не возбраняется. Инсценировка попытки ее изнасилования столичным следователем? Не исключено. Но это ничего не даст. Милиция даже не вправе его задержать. Да и для чего его задерживать? А он без труда докажет свою невиновность.

Барсентьев пристально взглянул на незнакомку. Та чувственно выгнула губы, облизывая язычком кромку нижней губы. Лицо ее было безмятежно.

С другой стороны, какая опасность может угрожать ему от незнакомки, представившейся Алисой? Возможно, она, что-то вроде ниндзя? И может умертвить каким-то замысловатым способом? Ерунда. Он и сам не хил, знает основы восточных единоборств, да еще вооружен пистолетом. К тому же дежурная по этажу их видела…

Прокачав возможные негативные варианты, Барсентьев решил, что, скорее всего, их знакомство послужит прелюдией к хитроумно разыгрываемой его противниками комбинации. Итак, он останется, но следует быть начеку.

— Хорошо, — медленно произнес он, — я буду джентльменом.

Затем он подошел к двери и закрыл ее на внутренний замок.

— Чтобы нам не мешали, — пояснил он Алисе.

Та ответила загадочной многообещающей улыбкой.

— Какая помощь вам нужна? Где у вас болит?

Алиса ткнула пальчиком поочередно в разбитую коленку и в щиколотку.

«Черт, соблазнительные ножки», — снова мысленно восхитился Барсентьев и, не удержавшись, провел ладонью по круглой коленке.

— Ну, это пустяк, царапина, надо протереть чем-то спиртосодержащим: водкой, например. У вас есть в холодильнике водка? Или коньяк?

— Н-нет, — с сомнением ответила она.

Барсентьев подошел к белевшему в углу небольшому холодильнику и открыл его. Холодильник был абсолютно пуст. Более того, он был отключен.

— Я сейчас схожу, принесу, — предложил он.

— Не надо. Я же обещала угостить вас шампанским. Заодно и водки закажу. Вы пьете водку?

— Я выпью глоток шампанского за Ваше скорейшее исцеление, — уклончиво ответил Барсентьев. — Так, посмотрим, что у вас со стопой…

Он присел на одно колено, взял в руки маленькую узкую стопу, ощущая тепло женского тела сквозь шелковистую ткань чулка, чуть приподнял ее и начал ощупывать пальцами впадины и бугорки в районе щиколотки.

При этом ноги девушки слегка раздвинулись, и он увидел все, что находилось под юбкой. Внутренняя поверхность бедер, обтянутых колготками, сходилась в промежности. Трусиков на незнакомке не было.

Непроизвольно кровь бросилась ему в лицо…

— Я в колготках, — непринужденно пояснила Алиса, увидев его реакцию.

— Да, я уже заметил, — хрипловато буркнул Барсентьев.

Ввела таки, бесовка, в искушение. Умеет…

Он покрутил стопу туда-сюда, повращал ее, затем опустил на кровать, выпрямился и произнес:

— Все у вас в порядке, просто слегка потянули ногу. Немного полежите, и вечером уже можно будет ходить.

— Спасибо вам огромное, — Алиса улыбнулась, — а сейчас — обещанная награда.

Она подняла трубку телефона, стоявшего на прикроватной тумбочке, и набрала двухзначный номер.

— Куда вы звоните?

— В ресторан.

— Зачем, я мог бы сходить и принести…

— Выпивка за счет спасенной дамы, — хихикнула Алиса. А затем произнесла в трубку, — Алло, примите, пожалуйста, заказ… Да. Две бутылки шампанского и клубнику. Или землянику. Что у вас посвежее… Нет, только не это… Подберите что-нибудь не такое сухое… В двести восемьдесят первый номер… Нет, прямо сейчас… Без льда, но охлажденное. И бутылку водки… Любой… Пожалуйста. До свидания.

— Сейчас принесут, — повернулась она к Барсентьеву. — Скажите, вы доктор?

— Нет. Я в командировке, — ушел тот от прямого ответа. И, в свою очередь, спросил, — а вы, давно сюда приехали?

— Но вы так ловко осматривали мои травмы… А город не плох, только жарища стоит ужасная. Как вам понравилась река? — Алиса также ловко ушла от темы ее приезда.

«Что ж. Не будем настаивать», — подумал Барсентьев, и они начали любезно-вежливый обмен своими впечатлениями от здешних красот…

Когда они дошли до достоинств и недостатков вечернего времяпрепровождения, в дверь осторожно стучали.

— Войдите, — крикнула Алиса.

Барсентьев встал и направился к двери, чтобы ее открыть.

— А, ну да, мы же закрылись, — пробормотала Алиса.

Барсентьев открыл замок, напрягся и грамотно отодвинулся в сторону вместе с дверью, держа вторую руку у борта пиджака.

На пороге стоял официант с тележкой на колесиках, на которой находился поднос с двумя бутылками шампанского, бутылкой водки и большой тарелкой клубники. Он покосился на Барсентьева и спросил:

— Куда?

— На стол, пожалуйста, — Алиса спустила ноги с кровати и стала надевать туфли.

Официант поставил бутылки и тарелку на стол, стоящий возле стены у окна, осведомился, не открыть ли шампанское и, получив отрицательный ответ, удалился.

Барсентьев вновь закрыл за ним дверь.

«Зачем она собирает свидетелей нашего общения, причем слегка интимного? Сначала дежурная… Алиса, ведь, прекрасно знала, что та увидит меня, несущего ее в номер. Затем официант. Она сразу же приняла фривольную позу при его появлении. Алиса явно стремилась уверить их в нашей близости. Зачем?»

— Бокалы и рюмки в том шкафчике, — Алиса взяла с кровати сумочку и, прихрамывая, заковыляла к столу.

— Зачем вы встали? Я бы вам помог… — Барсентьев бросился, чтобы поддержать ее.

— Ну, вы же сказали, что у меня все в порядке, — Алиса присела на стул.

Барсентьев взял бокалы, рюмки, салфетки, разместил их на столе и открыл шампанское.

Он решил не тянуть.

— А водки вы не хотите? — Алиса подняла вторую бутылку с шампанским и вгляделась в этикетку.

— Нет, до семи вечера и после двенадцати ночи я крепких напитков не пью, — серьезно произнес Барсентьев. Он осторожно разлил искрящийся напиток в бокалы и выжидательно посмотрел на женщину.

— Я вас попрошу, — обратилась она к нему, слегка поморщившись, — страшно разнылась коленка, зря я сама прошлась… Возьмите, пожалуйста, полотенце на кровати, сложите вчетверо и намочите холодной водой. Только спустите ее подольше, с минуту пусть течет, чтобы была ледяной. Приложу компресс к коленке… И прихватите с собой тарелку с клубникой, тоже сполосните ее водичкой.

Барсентьев взял клубнику и полотенце, и направился в ванную комнату.

Она хочет остаться одна. Подать знак кому-то? Ну-ну…

Он пустил воду на полную мощь, а сам выглянул в щелку неплотно прикрытой двери. Из нее была видна боковая стена, прилегающая к той, возле которой стоял стол. А на стене висело большое зеркало, почти до пола, которое прекрасно отражало и стол, и все, происходящее рядом с ним.

Алиса воровато посмотрела в сторону двери, ведущей в ванную комнату, и быстро раскрыла свою сумочку. Отвинтив пробку у какого-то темного пузырька, она лихорадочно плеснула из него в бокал Барсентьева и, сунув туда мизинец, проворно размешала содержимое бокала. Пузырек, завинтив, забросила опять в сумку, положила локоть на подоконник и придала томное выражение своему смазливому личику.

— Опытная особа, — вздохнул Барсентьев.

Он уже совершенно успокоился и был готов к любым неожиданностям. Так бывает даже у опытных солдат на войне — до боя все испытывают волнение и страх, но начинается заваруха, и все приходит в норму — каждый действует в полную меру своих сил и способностей.

Меня хотят усыпить? Или даже отравить?

Он честно переждал положенное время, вернулся и сел за стол, поставив на него помытую клубнику и отдав Алисе компресс.

— You are welcome to our pleasant party, Alis! — иронично произнес он.

— Что? — не поняла женщина.

— Я говорю: «добро пожаловать на нашу милую вечеринку», — повторил Барсентьев по-русски, — она ведь будет весьма милой, не правда ли?

— Чокнемся за мужественного рыцаря и мое здоровье, — Алиса выжидающе посмотрела на Барсентьева невинными зелеными глазищами.

— А вы знаете, откуда пошел этот обычай чокаться? — он повернул бокал к окну, наблюдая игру шампанского на свету.

— Нет. Откуда?

— Еще с древности. Чокаясь кубками, наполненными вином, люди с силой ударяли их друг о друга, с тем, чтобы часть вина переплескивалось из одного кубка в другой. Тем самым хозяин показывал гостю, что у него нет черных намерений, и он не подсыпал яд в кубок гостя. То же самое демонстрировал хозяину гость. — Барсентьев пристально посмотрел на Алису.

— Любопытный обычай, — женщина ответила ему чистым и безобидным взглядом.

«Ну и выдержка», — невольно восхитился про себя следователь и продолжал вслух, — а в средневековой Италии, славившейся своими отравителями, — он снова заглянул ей в глаза и продолжал, сделав ударение на следующем слове, — и отравительницами, появился еще более усовершенствованный обычай. Гость в любой момент имел право предложить хозяину обменяться кубками с их содержимым.

Алиса молчала, глядя на Барсентьева непонимающими глазами.

— Вы не против, если и мы проделаем этот ритуал? — предложил он.

— Давайте, — просто ответила она и протянула ему свой бокал.

Сбитый с толку Барсентьев отдал ей свой.

«Что, за чертовщина, уж не привиделось ли мне это», — мелькнула у него мысль.

— Вначале вы. Дама после кавалера.

Неужели отравлена вся бутылка? Барсентьев недоумевал:

«Я же сам ее открывал. Это настоящее французское шампанское. Они на меня не поскупились…»

И Барсентьев не выдержал:

— Что вы прикидываетесь, Алиса, или, как вас там?..

— Можно просто Аля…

Барсентьев схватил с подоконника ее сумочку и вытряхнул ее содержимое на стол:

— А это что? — он взял двумя пальцами выпавший вместе с другими мелочами темный пузырек и поднял его на уровень ее глаз.

— Клофелин, — спокойно ответила женщина.

— Я вижу, что клофелин, — Барсентьев сам уже успел прочесть название, — но зачем это вам? — он сорвался на крик.

— Я страдаю давлением и иногда принимаю это лекарство.

— А для чего вы вылили больше половины его содержимого в мой бокал? Понизить свое давление?

— С чего вы взяли?

— С чего? Да я видел это собственными глазами!

Барсентьев окончательно разозлился, сгреб ее подмышку и поволок к кровати.

— Что вы делаете? — она начала слабо отбиваться.

Барсентьев сорвал с кровати одеяло, бросил Алису поперек кровати и в секунду спеленал ее простыней, как ребенка. Затем он закутал ее еще и в одеяло. Из получившегося кокона была видна лишь голова женщины и ее ноги чуть ниже колена.

Этому нехитрому приему обучил Барсентьева спецназовец.

Барсентьев знал, что такая упаковка парализует волю человека. Для пробы он как-то сам попросил завернуть его в большой ковер — ощущения, мягко говоря, были не из приятных. Абсолютная беспомощность, самому не распутаться.

Алиса испуганно вытаращила глаза и попыталась закричать. Он заткнул ей рот мокрым полотенцем, после чего женщина затихла.

Барсентьев взял пузырек с клофелином и присел на краешек кровати.

Он не одобрял насилия, но в данном случае это было необходимо. Боевые действия начались, и на карту была поставлена его жизнь.

— Кто приказал тебе это сделать? — указательным пальцем в кармане пиджака он нажал кнопку диктофона для записи.

Алиса, не мигая, смотрела в потолок.

— Не будешь отвечать, я вылью этот клофелин в твою глотку! — Барсентьев грубо зарычал, имитируя свирепость. — Хочешь подохнуть в мучениях?

Ее глаза скосились на Барсентьева, и он с удивлением не обнаружил в них страха.

Он и в самом деле рассвирепел: «тоже мне, Зоя Космодемьянская», — и заорал ей в ухо, — но сначала я капну им по капле в каждый твой глаз. Концентрированный клофелин — та же серная кислота, он выжжет твои глаза! Ты будешь мучиться, и все равно вынуждена будешь рассказать мне все, но будет уже поздно — ты ослепнешь и умрешь в мучениях! — он начал медленно отвинчивать пробку.

После этих слов глаза женщины расширились, в них полыхнул ужас, рот искривился в гримасе страха.

Барсентьев понял, в чем дело. Абстрактная смерть ее не пугала. А вот обезображивание лица — ужаснуло. Ее внешний вид, ее привлекательность являлись и служили ей привычным капиталом. Лишиться его и стать безобразной слепой бабой — было выше ее сил. Хотя воле и бесстрашию этой женщины мог бы позавидовать любой мужчина.

Барсентьев решил ее дожать…

— Я же все равно знаю, кто… — он сделал вид, что готовится к экзекуции, — Крастонов…

Он пристально вгляделся в зрачки Алисы: они не изменились, — … и Легин: зрачки дрогнули и расширились. Барсентьев прижал одной рукой ее голову, а другой поднес пузырек к глазам. В глазах отразилась жуть, они зажмурились. Но сразу же открылись и два раза коротко мигнули.

— Будешь говорить? — догадался он.

Глаза вновь мигнули.

Барсентьев отпустил ее голову, отставил пузырек на тумбочку и вытащил изо рта полотенце.

— Легин, — хрипло выдохнула женщина.

— Громче. У меня плохо со слухом.

— Это Легин, — громко произнесла Алиса, — он дал мне клофелин и велел подлить вам в спиртное. Сказал, что в большой дозе это действует, как снотворное. И вы просто заснете.

— Да, засну. Навсегда! вы знаете, кто я?

— Он сказал — пахан из области. Надо, мол, вас усыпить и доставить в милицию для разговора.

— Я — следователь Генеральной прокуратуры. Из Москвы.

Женщина посмотрела на него с нарастающим страхом…

— Как вас завербовали? — он был уже снова следователем.

— Я была проституткой. Валютной проституткой. Работала в одиночку: по гостиницам, ночным клубам, казино. Ну, отстегивала, как положено, процент одному из бригадиров Боцмана. Работа была спокойная и денежная. Но несколько лет назад в городе появился Крастонов, а затем и Легин. Началась борьба…

— Это я знаю, — прервал ее Барсентьев, — давайте конкретно о вас.

— Ну, меня дважды задерживали при облавах в гостиницах, у них кругом были осведомители. Предупреждали, чтобы завязывала. Но что мне было делать? Мне тогда едва перевалило за двадцать. Ни образования, ни профессии не было. Даже секретаршей не могла устроиться, — машинопись надо знать, компьютер и другую технику, а у меня к этому нет способностей. Дворничихой идти?

Барсентьев усмехнулся.

— Поколение «next», — иронично произнес он, — хотят все и сразу, подвид второй. В отличие от подвида первого, представители которого многое знают и умеют, и потому стремятся к большему, эти зарабатывают на человеческих пороках или в составе криминалитета… И что? — обратился он к Алисе.

— Третий раз меня задержали в гостинице «Прибрежная» и доставили не в милицию, а в какой-то подвал. Там уже было несколько девушек. Их заводили по одной в отдельную комнату, и они выходили оттуда минут через десять бледные, заплаканные, будто пришибленные, с закутанными косынками лбами.

— Как, с закутанными лбами?

— Ну, так… Обычно косынка на голове, а узелок под подбородком. А у них — на лбу, а узелок на затылке. Картину однажды такую видела художника какого-то. Девушка в красной косынке, точно так повязана, только выше немного. «Студентка», — по-моему, называлась…

— «Курсистка», наверное, — заметил Барсентьев.

— Ну, не помню… Наступила моя очередь. В это время зашел Легин в гражданском и сержант в форме, который конвоировал еще двух девушек. Легин направился в комнату, но увидел меня и приостановился. Он долго меня рассматривал с ног до головы, а, потом ткнул рукой в двери: заходи, мол. Я сказала, что там уже есть девушка. А он, — ничего, заходи. Ну, я зашла, и он следом за мной. Смотрю — мама, родная! Как в кино про пытки показывают…

— Что именно?

— Дядька такой здоровенный! С черной бородой и засученными рукавами. А перед ним в специальном кресле — девушка. Руки пристегнуты к подлокотникам стальными блестящими браслетами. А голова — к спинке, специальным ошейником за шею, а на нем — тоже блестящая круглая штука такая для захвата подбородка. Головой не дернешь. Бородач увидел Легина — и сразу по стойке «смирно». Тот ему рукой махнул: «продолжай».

Алиса рассказывала скупыми короткими фразами, видимо, заново переживая ужас того вечера.

— На столике рядом — белый, прямоугольный такой… — женщина замешкалась, подыскивая слово, — таз, такой, что ли. И в нем разные инструменты, аж сверкали. И лежали куски бинтов стопкой. И косынки одинаковые, в разноцветные цветочки, тоже — стопкой. Дядька взял со стола пластину металлическую с иголками и с ручкой, окунул ее в поролон с синим раствором. А потом эту пластину приложил ко лбу девушки и другой рукой молотком резиновым круглым — бац!

«Так вот как был налажен этот процесс! Настоящее клеймение, как в древние времена, — поразился Барсентьев. — Не врал сутенер, значит…»

И обратился к Алисе:

— Ну, и что дальше?

— Дальше он убрал пластинку, а на лбу — синяя надпись большими буквами: «Я — б…». И кровь потекла, пополам с синей краской… — Женщину передернуло в ее коконе.

«После этого у нее, наверное, и появился первобытный ужас перед обезображиванием внешности», — понял следователь.

— Потом дядька взял комок ваты, вытер девушке лоб, положил на него бинт и повязал сверху бинта косынку. А та аж зашлась — слезы ручьем, а крика не было. Ее дядька отцепил, а рукой на меня махнул — садись. Тут у меня и ноги подкосились. Но Легин поддержал. Усадили, пристегнули… А крика тоже не было, потому что в этом приспособлении подбородочном специальная каучуковая груша была. В рот ее вставляли. Ее даже не протирали, — женщина вновь передернулась, — мокрым резиновым страхом таким была пропитана, до сих пор помню…

— Тогда Легин и воспользовался моментом?

— Да. Он дал знак бородатому, и тот вышел. А меня спросил, — будешь на меня работать? Что мне оставалось делать? Отвез к себе на квартиру, переспал. Потом использовал иногда, как любовницу. Боров! Бугай! — две крупных слезинки выкатились из глаз Алисы и потекли за уши. — Бумагу я подписала о сотрудничестве. Ну и сообщала еженедельно на конспиративной квартире разную информацию. Слухи, в основном. И про клиентов. Он ведь позволил мне прежним ремеслом заниматься. И я не одна была такая… Иногда встречалась, с кем велел. Бесплатно…

— Ладно, оставим дела прошлые, перейдем к настоящим. Что вы дальше должны были делать со мной?

— Попытаться вас напоить, затащить в постель… А когда уснете от действия клофелина — позвонить Легину. И сразу уходить из гостиницы.

«Вот, что мне было уготовано, — подумал Барсентьев и содрогнулся. — Смерть от руки проститутки-клофелинщицы. Заманила одинокого приезжего мужика красивая шлюха. Ничего удивительного… Свидетели — горничная по этажу и официант — процесс наблюдали и все подтвердят. Напоила, переспала, плеснула смертельную дозу клофелинчику… Ну, и не рассчитала. Думала, уснет… Скажет так потом на следствии. Причинила смерть по неосторожности. Много за это не дадут. Да и Крастонов с Легиным, наверняка, пообещали вызволить из кутузки…

Хотя нет. Вряд ли ее оставили бы в живых, при таком-то раскладе… Легин знает, что ее могут расколоть. Я же сумел… Значит, Алиса умрет — при передозировке наркоты, к примеру. Среди проституток много наркоманок. Правдоподобно? Вполне. Или видит: не засыпает клиент, и плеснула еще разок клофелина, да по ошибке выпила сама… Или еще какой-нибудь вариант — ребята-то весьма изобретательные попались. С фантазией. Но живой ей уже не быть. Надо попытаться убедить ее скрыться».

— Вот что, — Барсентьев начал разматывать с нее одеяло и простыню. — вас ведь теперь убьют. И убили бы в любом случае. Вам нужно бежать из города. Незаметно.

Девушка села на кровати и обхватила руками плечи. В ее глазах заметался страх.

«Дошло», — понял Барсентьев, и быстро продолжил, — А потом вам нужно будет добраться до Москвы и идти в любую прокуратуру. Там следует попросить, чтобы вас доставили в Генеральную прокуратуру, к заместителю Генерального прокурора Долинину. От Барсентьева. Запомнили? Моя фамилия Барсентьев. А теперь бегите! Постарайтесь им не попасться!

Девушка посмотрела на свои крохотные часики, и бессильно уронила голову:

— Поздно. Слишком поздно. Они уже здесь…

— Уже здесь? — Барсентьев потряс ее за плечо, — никому не звоните и бегите, бегите! — он выскочил из номера. — Черт! Неужели и эту, последнюю свидетельницу уберут?

По черной лестнице Барсентьев взлетел на свой этаж и забежал в свой люкс. Он открыл сейф, забрал все деньги, сунул в карман пиджака запасную обойму для пистолета. Затем быстро прошел в ванную комнату и засунул диктофон глубоко под ванну, в самый темный угол.

«Куда бежать? Где можно скрыться?» — Барсентьев никак не мог сосредоточиться. Охота на него началась. Крастонов ступил на тропу войны, так что первоначальный план — укрыться в логове хищника — уже не годился.

Барсентьев вновь добежал до противопожарной лестницы, приостановился и прислушался. Все было тихо.

«Надо уходить через ресторан, — решил Барсентьев, и стал спускаться по лестнице. — Лучше всего ехать в здание прокуратуры, к заместителю прокурора города, который сейчас исполнял обязанности Севидова, бросившего меня на произвол судьбы. Не может быть, чтобы вся местная прокуратура была в сговоре с оборотнями. А оттуда есть смысл звонить вновь в Москву, в Генеральную прокуратуру».

Барсентьев зашел в ресторан и спросил у первого попавшегося навстречу официанта, где здесь кухня. Тот ткнул рукой куда-то в глубину зала и налево. Людей в ресторане было уже мало. Он, стараясь не перейти на бег, прошел мимо небольшой эстрады и, почувствовав запахи кухни, толкнул рукой нужную дверь.

Барсентьев очутился в небольшом коридорчике. Слева виднелась дверь с надписью большими черными буквами — «Склад». На правой двери золотыми буквами было выведено — «Директор». Он сделал еще несколько шагов, и Барсентьева встретило несколько пар недоумевающих глаз, принадлежащих людям в белых куртках и поварских колпаках, орудующим возле двух больших кухонных плит. Запахи хорошей кухни напомнили ему, что он так и не успел пообедать.

— Где выход на улицу?

Усатый повар, не задавая лишних вопросов, указал рукой на дверь и пояснил:

— Это выход во двор, а на улицу — через калитку в железных воротах.

Во дворе два грузчика разгружали в подвальное помещение какие-то ящики с машины. Барсентьев подошел к металлическим воротам, окрашенным в кирпичный цвет, и осторожно приоткрыл калитку. Во двор ворвался уличный шум.

Возле тротуара, в трех метрах, прямо напротив калитки стоял автомобиль «Мазда-626» бутылочного цвета с тонированными стеклами.

«Японская иномарка зеленого цвета с тонированными стеклами…», — в сознании Барсентьева всплыли показания швейцара «Белый Камень». Такая машина увезла в небытие Логинова…

Барсентьев попятился назад, но его руки внезапно попали в клещи. Чьи-то могучие ладони обхватили сзади запястья. Щелк — на них защелкнулись наручники, а приветливый голос Легина произнес:

— Здравствуйте, Игорь Викторович! Давайте подвезем вас.

Барсентьев рванул в сторону, пытаясь сделать подсечку правой ногой, упасть наземь вместе с противником, и, тем самым, привлечь внимание прохожих. Да куда там. С таким же успехом можно было попробовать столкнуть с места огораживающий двор бетонный забор. Одной рукой, плотно прижимая его к себе, Легин сделал вместе с ним три шага и открыл заднюю дверцу иномарки:

— Прошу.

За рулем автомашины сидел Крастонов в синей форменной рубашке с полковничьими погонами.

— Добрый… — он запнулся, — …вечер, уже, наверное, товарищ следователь. По-моему, нам по пути.

Легин протолкнул Барсентьева вглубь салона. Сев рядом, заученным движением он провел по бокам Барсентьева, достал пистолет из подмышечной кобуры и обойму с патронами из кармана пиджака.

— Куда это вы так вооружились? — поинтересовался наблюдающий за этим через зеркало заднего вида Крастонов.

Машина плавно тронулась, быстро набирая скорость.

Сопротивляться и кричать ему не имело никакого смысла. Они были в своем городе — главные правоохранители и главные милицейские чины.

Машина ехала по улицам города.

— Послушайте, — севшим голосом начал Барсентьев, и замолк.

Сгоряча он хотел заявить этим матерым волкам в обличье людей и в милицейских погонах, что уже позвонил в Москву. Что они раскрыты, и в Генеральной прокуратуре о них все известно. Что на их задержание уже выслан отборный спецназ. Что — им конец. И конец их деятельности на ниве правопорядка… Но вовремя спохватился. В этой ситуации такое признание ничего не даст. Оно скорее укоротит его жизнь, которой, похоже, и так уже немного осталось…

— Слушаем, говорите, — Крастонов включил кондиционер, потянуло прохладным ветерком, напоминая Барсентьеву о кондиционере в его люксе.

— Это ваш работник вмонтировал видеокамеру в мой кондиционер? — Барсентьев решил говорить о другом.

— Да. Так вы ее обнаружили? Точнее — его. Это компактный видеоглаз, такой широкоугольный объектив, последняя техническая новинка. С его помощью обозревался весь Ваш так называемый кабинет. Но вы, однако, смотрю, весьма разворотливы. И не только по следственной части. Как вы его нашли? — Зеркало заднего вида отразило удивленно приподнявшиеся брови полковника.

— А почему вы не сделали этого заранее? — Барсентьев решил ответить вопросом на вопрос. — Разве это не проще, чем играть в испорченный японский кондиционер?

— Кондиционер, кажется, итальянский. Но это не суть важно. Вашему предшественнику Логинову сделали это заблаговременно. Но он взял да и поселился в другом номере, создав дополнительные хлопоты. Он вообще успел насоздавать нам проблем.

— Значит, вы следили за каждым моим шагом? С самого начала? — Барсентьев задал этот вопрос, чтобы получить представление, могли ли они засечь его вчерашний звонок Долинину в Генеральную прокуратуру.

— В этом не было никакой необходимости. Но основное мы, конечно, знали.

Барсентьев заметил, что машина выезжает из города, и поинтересовался:

— Куда это вы меня везете?

— Не пугайтесь, ко мне в гости.

— Я и не пугаюсь, — Барсентьев пожал плечами, дескать, с чего бы мне пугаться. — Разве вы живете за городом?

— Приходится пока жить в разных местах. Вы же знаете — меня пытались убить. И неоднократно. А пугаться вам, вообще-то, следует. После Ваших изысканий и, наверное, последовавших выводов. Или еще не успели? В смысле, испугаться?

«Успел, еще, как успел», — подумал Барсентьев, но промолчал, поглядывая по сторонам. И, то, что они везли его, ничуть не скрываясь, не завязывая глаза, не набрасывая мешок на голову, утвердило его в мысли о неизбежности своего конца.

Его посетила еще одна страшная мысль: — А, что, собственно знают о них в Генеральной прокуратуре? Их фамилии. И несколько быстро сказанных Долинину предложений о том, что он раскрыл в городе преступную милицейскую организацию. Что они организуют убийства людей. И что у него есть доказательства этого. Поэтому срочно нужна спецгруппа для их задержания… А где эти доказательства? Их нужно кропотливо восстанавливать. Все свидетели мертвы. И Алису свою они в живых тоже не оставят.

Главное доказательство — это он, Барсентьев. Только с его помощью можно по крупицам восстановить произошедшие события и сложить хрупкие кирпичики доказательственной базы. Но вот его не станет и… И не останется никакого связующего звена. Тоненькая паутинка будет порвана. Ее уже никто не в силах будет связать…

— Испугался. Еще, как испугался, — пробормотал он, видя, как они подъезжают к небольшому дачному массиву.

Машина подкатила к высокому стрельчатому чугунному забору.

«Или это просто металлический забор, — прикинул Барсентьев, — а просто сделан под чугунный, под старину».

В любом случае забор оставлял двоякое впечатление. Одновременно — и изящества, и непреодолимости. Под стать ему были и тяжелые створчатые ворота. На двух столбах чуть поодаль пришли в движение и остановили свои зрачки на подъехавшей автомашине две миниатюрные видеокамеры.

А в глубине обширного участка, среди деревьев и газонных лужаек, стоял Дом.

Именно Дом с большой буквы, так мысленно назвал его Барсентьев. Конечно, по размерам и роскоши, он уступал домам многих обитателей Рублевки, как попросту называли Рублевское шоссе под Москвой. Там Барсентьеву пришлось неоднократно побывать, в основном, по делам службы.

Но этот Дом поражал. Как совершенством своих линий — чувствовалось планировка поднаторелого в этих делах архитектора — так и надежностью. Наверное, именно о домах такого типа консервативные британцы говорят: мой дом — моя крепость. Дом смотрелся неприступным рыцарским замком, несмотря на полное отсутствие в нем таких элементов, как башенки, бойницы и прочие фортификации. И все же это была цитадель. Все вместе — дом, забор, два невысоких, но органично вписавшихся строения по бокам дома, сложный, местами гористый, ландшафт, — создавали ощущение какой-то средневековой твердыни. Застывшей в постоянном ожидании приступа противника. И штурма.

— Это Ваш дом? — акцент Барсентьев поставил на слово «дом».

— Это мой дом. — Крастонов поставил ударение на «мой».

— Ну, а ты переоденься и отправляйся в гостиницу — это он произнес уже Легину. — Пошарь там, как следует. И порешай прочие вопросы…

«Прочие — это насчет Алисы, — понял Барсентьев, — не захотела ведь убегать, дуреха».

Барсентьеву, впрочем, не было ее жаль, как таковую, с ее сплошными пороками и неудачной попыткой убийства следователя. Он сожалел о ней лишь как о ценном свидетеле.

Легин, тем временем, положил пистолет Барсентьева и запасную обойму на переднее сиденье, вышел из машины и направился в сторону стоявшего рядом дома. Немного поменьше и, безусловно, попроще, но тоже весьма внушительного.

«Жилище Легина?» — прикинул Барсентьев.

— А это — дом Легина, — подтвердил догадку следователя Крастонов.

Он достал из перчаточного ящичка, именуемого у нас бардачком, маленький серый пульт с двумя разноцветными кнопками и нажал на зеленую. Ворота бесшумно и мгновенно распахнулись вовнутрь. Машина заехала на ведущую к дому брусчатую дорожку, и ворота тотчас автоматически захлопнулись.

— Вот и прибыли, — сказал полковник, помогая Барсентьеву выбраться из машины, остановившейся перед высоким крыльцом.

Из небольшого строения, стоявшего справа от дома, выбежал человек с автоматом, в форме милицейского спецназа, но без знаков различия, и отдал честь.

— Загони машину в гараж. Все спокойно?

— Так точно! Есть!

— Ну, пошли в дом, — кивнул Крастонов Барсентьеву.

На крыльце полковник вставил в какое-то отверстие в двери маленькую блестящую трубочку, и дверь почти бесшумно скрылась в стене, открывая проход.

— И даже личная охрана, как у…

— Это временно, — прервал следователя Крастонов, — как только прояснится судьба пропавшего куда-то Тиши, охрана будет снята.

* * *

Обстановка в доме была добротной, но не более того. Показушная кричащая роскошь отсутствовала. Они прошли в кабинет хозяина, расположенный на втором этаже.

— Садитесь, — полковник указал на стоящий у стены диван.

Барсентьев подчинился, с любопытством разглядывая убранство кабинета. Тоже ничего лишнего. Рабочий стол, компьютер, система DVD, небольшой телевизор, сейф…

— Ну, с чего начнем наш разговор? Нам ведь есть, что спросить друг у друга?.. — Полковник поставил напротив кресло и присел на его подлокотник.

— Похоже, вы считаете себя полноправным хозяином Белокаменска?.. — полуутвердительно с иронией произнес Барсентьев.

— Нет. Я не хозяин. Я всего лишь ликвидатор, — Крастонов проигнорировал иронию собеседника или сделал вид, что не заметил ее. — Это — наиболее точное определение моего статуса. Под моим руководством полностью, но еще не окончательно, была ликвидирована организованная преступность в городе. Почему не окончательно?

Полковник сделал паузу, затем продолжил:

— Помните знаменитую формулировку: «социализм победил в нашей стране полностью, но не окончательно». Кому она принадлежала?

— Кажется, Сталину, — предположил Барсентьев.

— Да, вождю всех времен и народов, — подтвердил собеседник. — А исходил он из того, что пока социалистическую страну окружают враждебные государства, возможна интервенция извне и реставрация прежнего строя. Что бы сейчас не говорили и не писали про Сталина — это был умный и мыслящий человек. Так и здесь. В Белокаменске оргпреступность побеждена полностью. Но существует опасность ее возвращения из любого, зараженного этим недугом, города России. И попытка реставрации уже состоялась, свидетельством чего является приезд в город семнадцати боевиков из областного центра.

Крастонов взял со стола газету:

— Ваш Генеральный прокурор еще только объявил войну оргпреступности, а мы ее уже закончили. Вот газета недельной давности, читайте, — он развернул газету и положил на колени следователю.

Барсентьев, слегка раздвинув колени и стараясь удержать газету в равновесии, стал просматривать текст статьи.

«АИФ», N 21, 24–30 мая 2006 года. На всю страницу заголовок большими черными буквами: «Россию поделили 400 преступных группировок». Еще большим шрифтом: «Мафии объявили войну». И совсем громадным: «КТО ПОБЕДИТ?».

Аннотация к статье гласила: «Второй по масштабу после коррупции угрозой стране названа организованная преступность. По этому поводу Генпрокурор России Владимир Устинов провел недавно совещание с главами МВД, ФСБ, Минюста, Верховного и Конституционного судов».

— Любопытно. Мое ведомство решило-таки покончить с этим опутавшим Россию спрутом? — скептически произнес Барсентьев и добавил, — к сожалению, это не первая попытка. И боюсь, что не последняя…

Крастонов уверенно его прервал:

— И все же задача выполнима. Если найдутся в Генпрокуратуре, МВД и ФСБ решительные бескомпромиссные люди… Я неправильно выразился. Люди такие есть. Если им дадут свободу действий… Если скажет свое слово президент… И поддержит народ. Да вы читайте, читайте!

«Совещание проходило за закрытыми дверями… в ближайшее время стоит ждать новых громких арестов и разоблачений: коррупция у нас гуляет под руку с оргпреступностью…

… прокурор города Набережные Челны И. Нафиков, рассказывая о деле крупнейшего в стране ОПФ (организованное преступное формирование,  — авт. ) „29 комплекс“, сказал нашему корреспонденту: „Во время следствия мы доказали бандитский блок преступлений группировки — десятки убийств, хранение оружия, захват людей в заложники…“

„Ну, положим не мы доказали, там работала целая следственная бригада, возглавляемая важняком Генпрокуратуры — как раз пропавшим в Белокаменске Логиновым. И было это три года назад. Да и доказали далеко не все. По оперативной информации на них висело в пять раз больше“, — размышлял Барсентьев по ходу чтения.

„…Но нам не удалось до конца размотать коррупционную цепочку, которая тянулась в Москву, — не хватило сил…“.

„Вот это — чистая правда, — мысленно согласился Барсентьев. — А вернее, не дали размотать…“

„…На это нужна политическая воля, и тогда можно перевернуть всю российскую организованную преступность“. Прокурор не лукавил: „29 комплекс“ преступным способом захватил и владел предприятиями в Татарстане, Удмуртии, Самарской и Оренбургской областях. Через депутата Госдумы, который избирался на бандитские деньги, экономисты преступного сообщества получали многомиллионные кредиты в крупных банках страны на подставные фирмы.

Самый яркий пример того, как организованная преступность „вписалась“ в политику, — это ситуация в Екатеринбурге. Лидеры местной преступной группировки — „уралмашевские“ — в 90-е сколотившие огромный капитал на криминальном бизнесе, со временем учредили более 200 предприятий и 12 банков, завладели акциями крупнейших металлургических и других предприятий области и занялись местной политикой.

А потом один из лидеров „уралмашевцев“, депутат городской думы А. Хабаров, собрал среди бела дня сходку всех уральских авторитетов, которые выступили против… Это был уже серьезный выбор законной власти, Хабарова арестовали по обвинению в вымогательстве, а через несколько дней его нашли повешенным в камере СИЗО…

…организованная преступность захватила топливно-энергетический комплекс, металлургическую, лесную промышленность, рыбную отрасль. Рейдерство (захват предприятий), криминальные банкротства, финансовые схемы, с помощью которых из бюджета воруются миллиарды рублей, — это тоже дело рук организованной преступности…».

Барсентьев быстро пробежал глазами по раскрытому газетному листу, он весь был посвящен этой проблеме. Высказывались по теме многие политики и бывший генпрокурор Юрий Скуратов.

— Ну, и что, — произнес наконец он, — примеры-то несвежие. Еще бы Ходорковского сюда приплели. Борьбу надо начинать не с деклараций, а с дела… Словами надо закончить борьбу. Например, сказать тост по случаю кончины мафии. А эта говорильня — старый прием…

— Вот, — удовлетворенно воскликнул Крастонов, — вы сами правильно выразили мою мысль. — Речь не о примерах. Мы здесь у себя и начали именно с дела.

— Конечно, с дела, — разозлился Барсентьев, — и продолжаете эти дела! Сто пятьдесят тысяч вы мне подкинули? А Логинова?!? Да Ваши руки по локоть, нет — по плечи в крови!

— Погодите! Разговор пока не об этом. Вы в курсе, что сегодня утром ваш Генеральный прокурор был снят с работы?

— Как «снят»? — Барсентьев был ошеломлен.

— Президент уволил его в отставку. Совет Федерации дал согласие мгновенно. Не то, что при Ельцине — по Скуратову.

— Не может быть… — но следователь уже понял, что полковник не шутит и не обманывает его.

— Уж, не в связи ли с тем, что он объявил войну мафии? — со злой иронией продолжил Крастонов. — «АиФ» вышел в среду, а в пятницу уже увольняют Генерального прокурора страны. Мафия бессмертна? И всесильна? Вот вам доказательство!

Барсентьев опустил голову.

«Да с такого поста сами не уходят, — подумал Барсентьев. Неужели смогли так быстро состряпать компромат? И серьезный. Ведь Устинов был полностью предан президенту. Чтобы его сдать, нужен был особый повод и особые доводы».

— А, вы знаете, что Ваш шеф еще совсем недавно был секретным указом главы государства награжден Звездой Героя России? — продолжал наседать Крастонов.

Насчет этого Барсентьев был в курсе. В центральном аппарате, прослышав об этом, недоумевали и судачили. Наградили, якобы, за успехи в борьбе с терроризмом. А где эти успехи? Буденновск, «Норд-Ост», Беслан… Террорист номер один Шамиль Басаев на свободе, спокойно раздает интервью и продолжает организацию терактов. Можно понять, когда штатовцы не в силах поймать своего главного врага Усаму Бен Ладена — земной шар большой и десятки мусульманских государств готовы гласно и негласно спрятать его на своей территории. Но Чечня-то маленькая… И в составе России…

И тут же мелькнула мысль: «значит спецназовцев мне на помощь могут и не прислать… Не до того, наверное, сейчас заместителю Генерального прокурора…»

Где-то зазвонил телефон.

— Давайте перейдем в каминный зал, — полковник был совершенно спокоен.

В просторной комнате, именуемой каминным залом, действительно наличествовал большой камин.

Крастонов поднял трубку, выслушал говорившего и ответил:

— Я вам сейчас перезвоню, буквально через минуту.

И, обращаясь к Барсентьеву, полковник сказал:

— Я вернусь через несколько минут. Посидите пока на этом стуле. А чтоб вы не вздумали…

И Крастонов, не мудрствуя, скованные сзади наручниками руки Барсентьева зацепил, наручниками же, за перекладину спинки стула, на который тот сел. Попробуй убеги вместе со стулом, в таком состоянии даже встать на ноги невозможно, не говоря уже о других действиях.

Крастонов вышел из комнаты. Барсентьев стал осматриваться по сторонам. Кроме камина и мягкой мебели в зале, в углу, темнел черным деревом бар. На стене над камином висели две скрещенные сабли без ножен — то ли старинных, то ли под старину.

Между двух скрещенных сабель висело небольшое металлическое панно с красивой надписью выпуклыми латинскими буквами. Буквы блестели старинной неброской позолотой. Надпись гласила: «Dura lex, sed lex».

Через некоторое время вернулся Крастонов.

— Что касаетсяста пятидесяти тысяч, как вы выразились, подкинутых… — продолжил он начатый разговор. — Не я лично. Эти деньги вам пытались дать, чтобы спасти Вашу же жизнь. И оставить в сохранности обретенную жителями города свободу от преступности и других общественных язв.

— И, как я, по-вашему, мог бросить дело?

— Да как угодно. Заболеть, например, и вернуться в Москву.

— Я не о технической стороне, а о принципах.

— Да какие у вас принципы! вы так и не оценили сложившуюся ситуацию. И не хотите правильно ее оценить. Вы здесь — чужак! Пытающийся вернуть изгнанное зло и покарать тех, кто его вышиб из города. Так как к вам могут относиться жители этого города, и я в том числе?

— Я исполняю свой служебный долг. И, в отличие от вас, в полном соответствии с требованиями закона.

— Законы, написанные людьми, предусматривают далеко не все, — спокойно произнес Крастонов. — Есть законы природы, которые справедливы одинаково ко всем. Они не терпят человеческой скверны и не признают людских пороков.

— Отчего же вы повесили на стене это знаменитое латинское изречение, — Барсентьев кивнул головой в сторону панно с выпуклыми латинскими буквами, — Закон суров, но это — закон!

— Я как раз и понимаю под этим закон природы, когда в мире главенствует высшая справедливость, а не чьи-то юридические опусы в угоду верхушке правящего класса. Думаю, и древние имели в виду именно это. Бытие должно определять законы, а не законы — бытие.

— А вы никогда не задумывались о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и, вообще, о смысле жизни? — поинтересовался Барсентьев. — Именно своей жизни?

— Есть или был такой ученый, то ли швед, то ли француз, который разбил время существования Вселенной, условно, на один земной год. Согласно его расчетам, так называемый, Большой взрыв, произошедший пятнадцать миллиардов лет назад, условно скажем, 1 января, положил начало формированию Вселенной. Лишь 1 мая возникла наша галактика, Млечный путь. 9 сентября возникла Солнечная система. 14 сентября образовалась планета Земля. И лишь 31 декабря в 13 часов 30 минут появились первые люди. В 23 часа 59 минут и 56 секунд в далекой провинции на задворках Римской империи родился Иисус Христос. Еще через три секунды началась Эпоха Возрождения. Что же касается нашего с вами времени — это сотые доли секунды. А человеческая жизнь — это даже не миг, это нечто бесконечно малое. Но я хочу и за эту тысячную долю мгновения что-то сделать на пользу тому же человечеству…

Крастонов говорил самозабвенно и взволнованно.

Барсентьев слушал, скептически щурясь.

— И мои руки не в крови, так же, как и Легина, — продолжал Крастонов. — Я сформировал специальную группу для таких дел.

Полковник налил себе минеральной воды и медленно выпил из хрустального стакана, не предложив пленнику.

«Удивительный человек, — подумал Барсентьев, слушая откровения Крастонова и поражаясь его целеустремленности и дерзости в решении некоторых вопросов. И вздрогнул от внезапно пришедшей мысли, — А ведь он смог бы, если не ликвидировать, то придавить организованную преступность и, в целом, по стране. Придавить, как ядовитую змею, так, чтобы она не только не распространялась и множилась, а норовила бы забиться поглубже в нору и там ждать своего смертного часа, уже больше не высовываясь. Будучи, скажем, заместителем министра внутренних дел. И действуя в рамках закона. Имея в подчинении такую силищу… Смог бы!»

И он с неожиданной симпатией глянул в лицо полковнику, но тут же содрогнулся.

«Да, что же это со мной такое? Проявляется синдром заложника, когда жертвы начинают сочувствовать террористам, критически относясь к действиям сил правопорядка, пытающихся их вызволить? Передо мной преступник. Оборотень, в погонах полковника, погубивший Логинова. Человек, не просто поправший закон, но отшвырнувший его в сторону, как ненужный и даже мешающий хлам. Для которого другие люди, не более чем шахматные фигуры — пешки, в его игре для достижения цели любой ценой…»

Крастонов большими глотками опустошил стакан и посмотрел на Барсентьева:

— Хотите воды?

— Хочу.

Полковник поднес стакан, наполненный водой, к его губам и слегка наклонил. Струйка воды скользнула по подбородку Барсентьева, и он стал пить небольшими глотками.

— В Нижнем Тагиле есть единственная колония, — продолжал тем временем Крастонов, — где отбывают срок наказания работники правоохранительных органов: милиции, суда, прокуратуры и других. Я решил создать особую группу, для выполнения специфических задач, из бывших работников милиции, которые содержались в этой колонии.

— То есть сформировать свое собственное подразделение из преступников?

— Некоторые из них, — не преступники. Напротив, это оперативники, честно исполнявшие свой долг, искренне верившие в справедливость и в полезность милицейской службы. И, тем самым, зачастую, они становились поперек горла криминалу, а иногда — и собственному начальству. И их попросту «подставляли», сдавая правосудию по сфабрикованным ложным обвинениям. В основном, провокации устраивались воровскими авторитетами, чтобы слепить уголовное дело против неподкупного и принципиального мента по обвинению его во взятках, должностных злоупотреблениях и других преступлениях. Начальство, обычно не любящее строптивых подчиненных с такими качествами, легко сдавало своих сотрудников. А иногда и способствовало фабрикации дела, находясь на подкормке у криминалитета. Вы хотите сказать, что такого не бывает?

— Бывает, — вынужден был признать Барсентьев.

Уже в его бытность, прокуратуре удалось доказать невиновность двух работников милиции и одного прокурора по подобным подложным делам, и Генеральным прокурором были принесены протесты в Верховный Суд. Суд протесты удовлетворил, и необоснованно осужденные были освобождены.

— Я направил Легина в Нижний Тагил для сбора предварительной информации и через неделю отправился туда сам, — продолжил Крастонов. — По сведениям Легина, тамошний «кум», то есть заместитель начальника колонии по оперативной работе, всем остальным напиткам предпочитал неразбавленный спирт. Поэтому две тридцатилитровых канистры чистейшего ректификата проложили путь к его сердцу, и он охотно поделился с нами нужными сведениями.

— Но это же должностное преступление!

— Какое преступление… Я объяснил ему, что мы испытываем трудности с опытной агентурой, и эти люди нам понадобятся для внедрения в криминальную среду в качестве агентов. Все это для пользы дела. Тем более, мы их действительно внедряли в преступную среду, и они оказали нам неоценимую помощь в ликвидации проституции, наркомании и организованной преступности в городе.

— И как же вы их вербовали?

— Очень просто. «Кум» подобрал нам шесть человек с необходимыми качествами, которые должны были вскоре освобождаться. Он прекрасно, как, впрочем, и положено по его должности, знал свой контингент. Кто сидит за дело, а кто — жертва спланированных преступниками обстоятельств. Кто чем сейчас дышит. Кто сломался в колонии, а кто по-прежнему оставался настоящим ментом, даже в этих условиях. Он составил нам список с их краткими деловыми характеристиками и с датами выхода этих людей на волю.

Полковник налил еще воды и залпом выпил. На его синей форменной рубашке, на груди, стало проступать темное пятно пота. Лоб также заблестел крупными каплями.

«Нервничает все же, несмотря на всю свою железную выдержку», — отметил про себя Барсентьев. Сам он, наверное, просто не успел по-настоящему испугаться ждущей его участи. Как ни странно, Барсентьев не утратил самообладания, не запаниковал, несмотря на безвыходность положения и, будучи уже, по сути, приговоренным к… К чему? К смерти, это понятно. Но к какой смерти? Крастонов должен понимать, что еще одно бесследное исчезновение московского следователя приведет в город целую комиссию с чрезвычайными полномочиями, которая, даже если не раскроет сути происходящего, все равно заменит всю верхушку правоохранительных органов Белокаменска. Как не справившуюся со своими должностными обязанностями. А, может быть, и отдаст под суд. За проявленную преступную халатность.

— Как это было на практике? — поинтересовался Барсентьев.

— Что? — не понял Крастонов, вглядываясь во что-то за окном.

— Ну, вам известен подходящий человек, сообщена дата его освобождения. А дальше?

— Дальше, в день освобождения у ворот колонии его уже в машине ждал Легин. И делал предложение о возвращении в ряды милиции.

— Кто же его возьмет с судимостью?

— Судимость убиралась из личного дела. Она же все равно незаконная, не так ли? выправлялись соответствующие бумаги, подправлялась биография, и человек продолжал служить. Кто это будет проверять? Ведь принимал на работу фактически я, а начальник управления лишь подписывал соответствующий приказ.

— И как освобожденные относились к предложению? Все соглашались?

— Все. А куда им было деваться? Кому нужен бывший мент, побывавший в колонии? Кто возьмет на какую-то стоящую работу освободившегося преступника? Государству он сто лет не нужен. Обратиться к бандюкам? Так еще и порешить могут, да он и не обратился бы по своим убеждениям. Никакой другой профессии у него нет. Семья и жилье, зачастую, уже к тому времени были потеряны, сроки-то давали серьезные. А здесь предложение вернуться на службу, со всеми вытекающими последствиями. Кто же откажется?

— Значит, они делали за вас всю черную работу? В том числе и убивали?

— Да. Легин, а затем и я, сразу объясняли им, что придется выполнять весьма рискованную работу. Связанную, возможно, с тем, что доведется и убивать. Но «мочить» нужно будет только отпетых подонков из криминальной среды. Заслуживающих такой кары уже по сути своих преступных дел. Которых и суд, доведись ему быть, осудил бы их к В. М.Н., то есть — к высшей мере наказания. Согласились все, ведь их судьба, смысл их жизни, по сути, были уничтожены преступниками, поэтому наличествовало и чувство мести при принятии решения.

— То есть, им сразу же выдали форму и оружие?

— Не сразу. Во-первых, факт длительного отсутствия, их уход с милицейской службы не скроешь. Ведь за это время им должны были бы присвоить очередные звания и так далее. Поэтому в их личных делах были пометки, что они увольнялись из милиции по собственному желанию. По семейным обстоятельствам, например, или нашлась другая лучшая работа, или в связи с длительной болезнью. С ними заключался официальный секретный контракт, что определенное время они будут заниматься только агентурной работой, в тылу врага, так сказать. Находиться непосредственно в среде организованной преступности. Этим как бы давался испытательный срок при приеме на работу. Человек, тем самым, доказывал, что он способен нести наиболее опасную ношу. Ежечасно рисковать своей жизнью. И в будущем никакой кадровик не стал бы дотошно копаться в их предыдущей биографии.

— Убит шилом в сердце был один из них?

— Да. Его наверняка вычислили и потом замели следы. Но мы сразу же подыскали ему замену.

Крастонов вновь подошел к окну и посмотрел по сторонам. Затем он вышел из комнаты, предварительно буркнув:

— Я ненадолго. Не дурите только. Скрыться вы все равно никуда не сможете…

* * *

Барсентьев, низко опустив голову, обреченно сидел на стуле в наручниках, пристегнутых к стулу. Бежать он действительно не мог. Ему оставалось лишь тянуть время, рассчитывая на помощь из Москвы и ждать дальнейшего развития событий.

Он прекрасно понимал, с чем связана такая откровенность собеседника. Для Крастонова он был уже вычеркнут из списка живых, его уже не существовало. Полученная информация ничему и никому уже не послужит. Она умрет вместе с ним. Какая же смерть ему уготована? И тут до него дошло. Он спокойно думал о себе, как о каком-то третьем лице. Но ведь это именно он скоро умрет! Это он приговорен неизвестно к какой смерти! Сколько ему осталось жить? Страх липкой паутиной опутал его сознание. Спина разом стала мокрой. Пот тек с висков, из-за ушей, спускался по ложбинке в основании черепа на спину…

Он вспомнил, как знакомый прокурор, по долгу службы присутствовавший при исполнении приговоров, рассказывал о последних минутах приговоренных к смертной казни…

* * *

Они сидели в кабинете. На столе, наполовину освобожденном от различных дел и документов, стояла бутылка армянского коньяка, два обычных граненых стакана и нарезанные на чистый лист бумаги тонкие ломтики лимона.

— Как бороться с ростом преступности, как победить терроризм? — горячился его приятель, — если кругом требуют отмены смертной казни, последнего средства, способного устрашить отморозков! В тех же Штатах и в Китае об этом даже и не говорят…

— Боишься остаться без работы? — иронично скривил рот Барсентьев. — К тому же эти мусульманские фанатики, например, не боятся смерти — напротив, это для них путь в рай.

— Боятся и они, — возбужденно возразил собеседник, — ведь смотря, как казнить и как похоронить. Казнь через повешение у них, к примеру, позорна. А если еще и похоронить казненного с несоблюдением мусульманских обрядов и обычаев, с оскверняющей их священные каноны атрибутикой… В какой там рай… Это — хуже любых пыток и любой смерти.

Он налил коньяк, чуть покрыв донышки стаканов. Оба выпили и взяли по ломтику лимона в рот.

— Это полнейшая ерунда, — продолжал прокурор, — что преступники не страшатся смертного приговора. Иные правозащитники пытаются уверить, будто пожизненное заключение является более серьезным видом наказания, так как преступник вынужден будет мучиться всю жизнь. Как бы не так!

Он закурил сигарету. Барсентьев последовал его примеру.

— Любой преступник, будь он хоть трижды Чикатило, с замиранием сердца ждет приговора суда, — уже спокойно продолжал приятель. — И со слов «…приговорить к смертной казни» у него начинается уже совсем иная жизнь. Иное мышление, иной отсчет времени, да все — иное. Он живет уже в потустороннем мире, с единственной надеждой — о помиловании. Это состояние полной прострации. К своим тюремщикам он обращается только с одним вопросом, каждый раз варьируя его по-разному. Бывают ли случаи помилования? А много ли их было? А есть ли у него хоть какие-то шансы?

Барсентьев скептически хмыкнул.

— Он каждодневно просит бумагу и пишет бесчисленные прошения о помиловании, — продолжал его собеседник, не обращая внимания на скепсис Барсентьева. — И, хотя адвокаты заверяют, что они уже подали все бумаги на помилование, и что глава государства, независимо от того, есть ли просьба о помиловании или нет, все равно рассматривает эти вопросы в отношении приговоренных к высшей мере, он никому не верит. И каждый раз с надеждой смотрит в лицо работника следственного изолятора: «а отправлено ли его письмо?». Он почти не спит…

— Снятся кровавые мальчики?

— Нет, не снятся ему его жертвы. Каждую ночь он видит кошмары о своих последних минутах…

Лицо Барсентьева приобрело серьезное выражение.

— И, наконец, наступает неминуемая реальность, — продолжал рассказ прокурор. — Приговоренного вывозят к месту исполнения приговора. Когда за ним приходят, он уже понимает, что больше сюда не вернется. С этого момента он уже не видит знакомых лиц своих тюремщиков. В камеру входят члены специальной группы по приведению в исполнение смертных приговоров. У каждого из них своя функция, но действуют они слаженно и четко…

* * *

«…Одиночная камера с крохотным вентиляционным отверстием под потолком была залита ярким электрическим светом. Такое ощущение, что течение времени в этом месте остановилось, было совершенно неизвестно, день сейчас или ночь.

На пластиковой откидной койке без острых улов и граней сидел человек. Волосы на голове у него были всклочены и спутаны, на лице черноватой синевой отливала небритая щетина. Сидя абсолютно неподвижно, заключенный непрерывно смотрел только в одну точку.

Глаза его были широко раскрыты и почти не мигали, в них застыл звериный страх.

За стенами камеры, где-то в коридоре послышались неясные шаги.

Человек вздрогнул, насторожился и внимательно прислушался. Пальцы его рук судорожно сплелись…

Шаги миновали камеру и затихли вдали.

Человек, еле слышно переведя дух, принял первоначальную позу.

Через некоторое время вновь послышались шаги. Судя по шуму, шло уже несколько человек.

Заключенный вновь внутренне напрягся и сжался.

На этот раз в замке камеры заскрежетал ключ, и дверь открылась. В камеру зашли трое крепких мужчин, одетых в темно-серые спецовки без знаков различия.

— Встать! — негромко скомандовал первый из мужчин.

Человек с трудом поднялся. На лице его отразилась целая гамма мгновенных эмоций: от ужасной догадки до крохотной надежды.

Двое зашли к нему с боков. В руках одного из них мелькнули разовые пластиковые наручники.

И только тогда приговоренный, поняв суть происходящего, стал пытаться оказать какое-то пассивное сопротивление. Он начал цепляться за все выступающие части — нары, стены, пол и двери — ставшей неожиданно такой родной камеры-одиночки…

Первый мужчина двумя резкими тычками выпрямленных пальцев руки, направленными в солнечное сплетение и под левое ухо, резко подавил сопротивление. И вот уже руки арестанта заведены за спину и скреплены наручниками. Его вывели из камеры, придерживая с двух сторон…

Повезли его, как обычно и перевозят приговоренных к смерти, в узком и тесном заднем отсеке специального автомобиля. Отсек был слегка освещен неярким, непонятно откуда исходящим, светом. На передней стенке отсека виднелся глазок, наподобие дверного.

В отсеке, на корточках, молча сидел приговоренный с ничего не выражающими застывшими глазами. Это уже был не человек. Его психика разом рухнула, и он сидел, уткнувшись в одну точку и уже толком не соображая, куда и зачем его везут. На его спортивных штанах, в районе паха, медленно расплывалось темное пятно. От ужаса и безысходности он обмочился…

Наконец, путь в никуда закончился, и машина остановилась.

Приговоренного завели в небольшую комнату, за столом которой находился человек в прокурорской форме. Рядом сидели еще трое: один в форме внутренних войск, один — в милицейской форме и один — в гражданской одежде. На столе лежали какие-то бумаги…

„Прокурор привез помилование от президента?“ — в обреченном проснулась вдруг безумная надежда, и на несколько десятков секунд к нему вернулось сознание.

Но все надежды были напрасны. Прокурор стал выяснять его фамилию, имя, отчество… К осужденному вернулась, наконец, речь, он негромко подтвердил свои анкетные данные. И все же он все еще надеялся на чудо. А вдруг? В трепетном ожидании ловил приговоренный каждое движение губ прокурора…

Но нет! Человек в прокурорской форме резко захлопнул его личное дело.

— Ваше ходатайство о помиловании президентом было рассмотрено и отклонено, — произнес прокурор негромко и равнодушно. — Приговор будет приведен в исполнение…

С этого момента осужденный вновь потерял способность что-либо видеть, соображать, ощущать. Он опять находился в полной прострации. Двое оперативников поддерживали его под руки, третий, стоя сзади, завязал его глаза черной повязкой. Приговоренный был практически в глубоком обмороке…

Человека буквально занесли к месту исполнения приговоров.

Это небольшая глухая комната, стены и потолок которой обшиты обычными спортивными матами. Пол в ней обычно цементный, покрытый древесными опилками, полого спускающийся к задней стене.

Но приговоренный ничего этого видеть уже не мог, так как глаза его были завязаны черной повязкой. И на сопротивление у него уже не хватало душевных сил, а руки приговоренного были скованы разовыми наручниками, которые останутся его последним казенным имуществом в безымянной могиле.

Человек в форме внутренних войск, а это был руководитель специальной группы, махнул рукой, и оперативники поволокли обмякшее тело в другую комнату. Там приговоренного опустили на колени перед специальным пулеулавливающим щитом, и исполнитель приговора сзади выстрелил ему в основание затылка из пистолета с укороченным глушителем. И сразу же все трое вынуждены были отскочить в сторону — вверх ударил тугой фонтан крови…

Сразу после выстрела в комнату зашел человек в гражданской одежде — это врач, он должен зафиксировать наступление смерти. По инструкции врач всегда обязан проверить пульс у казненного и приоткрыть зрачки его глаз. Но, как правило, это не делалось, потому что все вокруг в крови.

Врач вернулся в комнату со столом и первым подписал акт о смерти. Затем документ подписали руководитель спецгруппы, представитель Комитета по исполнению наказаний при МВД (он в форме офицера милиции) и прокурор. Вот и все. Необходимые формальности были соблюдены.

Руководитель спецгруппы достал из стола бутылку водки и разлил ее в четыре стакана. Присутствующие выпили, не чокаясь. На следующий день все они не будут присутствовать на работе — им положен отгул…

Тем временем два оперативника упаковали тело в два специальных полиэтиленовых мешка и вынесли его в машину. Третий сгреб щеткой в кучу окровавленные опилки…

На дворе была глубокая ночь. Машина выехала из города и через некоторое время остановилась на поляне в глухом лесу. Здесь уже чернела готовая яма. Тело с глухим стуком упало в нее…

Земля была утрамбована, разровнена, ее остатки были разбросаны по сторонам, сверху все закрылось сухими листьями, веточками, травинками… И — все. Никаких признаков захоронения не осталось. Могила, как правило, невидима и безымянна. Родственники никогда не смогут узнать, где похоронен казненный…»

Приятель тогда так образно и детально описал сцену исполнения смертного приговора, что у Барсентьева возникло острое ощущение, будто он сам при этим присутствовал.

* * *

И вот сейчас Барсентьев ощущал нечто подобное, согнувшись, сидя на стуле в ожидании неизбежного.

Он физически чувствовал, как натянулась кожа на его подбородке и скулах, а лицо залила смертельная бледность.

— Вам плохо? — едва расслышал он голос вернувшегося в комнату полковника.

— Нет. — Непослушные губы едва повиновались ему, — просто сидеть очень неудобно.

— Потерпите. Уже немного осталось. Я жду Легина. Он ищет Ваш диктофон. Только в том случае, если не найдет, придется вас допросить на этот предмет с помощью мезоэтанфлобулина. Слышали о таком средстве? Один укол, и на любой вопрос вы ответите с такой обстоятельностью, которая и не требуется. Может, сразу скажете? Впрочем, Легин все равно должен сделать в Вашем номере самый тщательный обыск. Мало ли, что там у вас, мы ведь за каждым Вашим шагом не следили.

И от этой обыденности, от этого равнодушного «немного осталось» Барсентьев едва не завыл. Он опустил веки и наклонил голову к груди, ощущая страшнейшее нервное напряжение. Казалось, от этого он сам мог уйти в небытие.

— Вот, выпейте водички, — стакан вновь коснулся его губ.

Барсентьев поднял голову и начал прерывистыми глотками впитывать в себя прохладную пузырящуюся жидкость.

— Может, покурить хотите? Сам то не курю, но для гостей держу. Или глоток коньяка?

Барсентьев кивнул. Немного подумав, кивнул еще раз.

— И того, и другого, — правильно понял его казавшийся радушным хозяин, и направился к темневшему в углу черным деревом бару.

Два хороших глотка коньяка, налитого на треть в массивный тяжелый стакан для виски, помогли Барсентьеву преодолеть начинавшуюся нервную лихорадочную дрожь во всем теле.

Крастонов откусил изящными, инкрустированными потемневшим серебром, щипчиками кончик сигары и вставил ее в рот пленнику. Затем он поднес к ней взятую со столика настольную зажигалку в виде средневековой пушки и нажал на спуск.

Барсентьев никогда не курил сигар, ее дым был непривычен и показался каким-то вонючим. Толстую сигару было трудно удерживать во рту, а курить без рук оказалось крайне неудобным. Приходилось то и дело подправлять ее языком и губами. Сосредоточившись на этом занятии, он стал ощущать, что вселившийся в мозг и тело ужас понемногу уходит.

«Страх — это вполне нормальное явление для любого здравомыслящего человека», — подумал он и перекатил сигару в другой уголок рта. Мысли, зажатые жутью маячившей перспективы, потихоньку вновь обретали оперативный простор.

В напряженной тишине глухо зазвонил мобильник. Полковник достал его из кармана форменных брюк и поднес к уху.

— Минуточку, — произнес он в трубку и вышел из комнаты.

«Не хочет, чтобы я слышал разговор», — догадался Барсентьев. Найдет ли Легин диктофон под ванной? Увидеть его невозможно, под ванну не залезть даже специально обученной собаке, прибором его не обнаружить. Значит, будут делать укол? Они бы и давно его сделали, но почему-то не хотят. Почему? И сам себе ответил — потому, что я должен скончаться от какой-то естественной причины. От инфаркта миокарда, например. Если сделать укол сыворотки правды, в моем теле при вскрытии, наверняка, обнаружат следы других химических соединений, а, возможно, и расшифруют состав вещества, содержавшегося в шприце.

«Мое спасение может быть только в максимальном затягивании времени, — размышлял он. — Оперативная группа захвата, созданная заместителем Генерального прокурора, возможно, уже в пути. Конечно, ее основу составляет спецгруппа „Мангуст“, превосходно обученные бойцы которой справятся с Крастоновым и его командой, причем без излишнего шума и суеты. Поэтому у него, Барсентьева, есть неплохой шанс уцелеть в начавшейся катавасии. Обороняющимся будет не до него при внезапном нападении в условиях быстро меняющейся обстановки. Возможно, применят газ, который усыпит и парализует всех находящихся в доме. Надеюсь, у них не получится, как получилось у спецслужб при штурме…»

— Ну, вот и нашелся Ваш диктофон, — прервал мысли Барсентьева голос Крастонова, — сейчас приедет Легин, вместе и послушаем, что вы там поназаписывали. А потом, не обессудьте… вы влезли туда, куда посторонним вход воспрещен и, как опытный следователь, кое-что узнали, а о многом, вероятно, догадались. Вы просто очередная улика, которая должна бесследно исчезнуть… Но, не пугайтесь. Вы сами бесследно не исчезнете. Сгинет лишь навсегда информация, носителем которой вы являетесь. А вы? вы ничего не почувствуете, никакой боли. И похоронят вас с почестями на каком-нибудь Ваганьковском, или, где вам там по рангу положено…

Барсентьев скривил рот в принужденной улыбке. Крастонов это заметил, но продолжал:

— …как принявшего смерть на боевом посту. От непосильных трудов. — В голосе полковника неожиданно зазвучала злая ирония. — И чего вам не сидится в ваших столицах? Да у вас там любого министра, любого чиновника мэрии или префектуры можно спокойно брать под микитки и волочь в кутузку. А потом уже искать доказательства его преступной деятельности. И их найдется целый ворох, они лежат на поверхности. Вот и занимались бы своими паханами в галстуках от Версачи и костюмах от Армани, за которые нужно выложить годовой оклад. А они их меняют ежедневно…

Крастонов рубанул рукой воздух:

— Хотя, о чем это я? Для них костюмы и галстуки — повседневные мелочи. Бывает, за одну подпись берут сотни тысяч долларов. Один даже публично похвалялся: «моя подпись, дескать, стоит миллион». Казнокрадство и взяточничество в столице давно превратилось в скучную обыденность для обывателей. И для правящей касты — это приевшаяся норма. Упрекнуть могут лишь за то, что «не по чину берешь», как в царской России. Что, я не прав? Разве это не так? — он почти сорвался на крик.

— Заберите сигару, — попросил Барсентьев. — И послушайте меня, Крастонов. — Они уже не называли друг друга по имени и отчеству. — вас ведь все равно раскроют. Приедет другой следователь, даже целая следственная группа и…

— И ничего они не найдут, — перебил его полковник. — Ровным счетом ни-че-го. Никаких доказательств. Все свидетели мертвы, все улики уничтожены. Вы и ваш диктофон — последнее, что может пролить свет на скрывшуюся истину во мраке прошлого и небытия…

«А, ведь Крастонов прав», — мысленно согласился Барсентьев, с внезапной остротой осознавший что, действительно, больше доказательств нет. И не будет. И добыть их негде. Вещественные свидетельства содеянного уничтожены, а источники информации погибли. Сейчас нужно только как можно дольше тянуть время, чтобы не стать последним из этих погибших…

«Либо я протяну время и дождусь посланных „мангустовцев“, либо наступит моя безболезненная, как он пообещал, смерть. Tertium non datur — третьего не дано».

И ему некстати вспомнилась крылатая фраза неудачливого жениха красивой девушки — спортсменки, комсомолки и так далее, в исполнении Владимира Этуша: «Либо я веду ее в ЗАГС, либо она меня ведет к прокурору…» из бессмертного фильма Леонида Гайдая «Кавказская пленница».

Он, чтобы выиграть время, перевел тему разговора на завербованных спецназовцев Крастонова, освобожденных из специализированной нижнетагильской колонии и прибывших для прохождения дальнейшей службы в белокаменскую милицию.

— Скажите, разорванные на куски тела крестных отцов городского криминалитета — тоже дело рук ваших новобранцев?

— Скрывать тут нечего, — начал успокаиваться Крастонов, — их работа. И работа была сделана профессионально и качественно. Хотите знать детали операции?

— Пожалуй.

— Все шестеро наших агентов, внедренных без труда в преступный мир города (их ведь никто в Белокаменске не знал) благодаря своим качествам играли не последние роли в преступной среде. Один из них охранял даже самого Косаря — тот, который записал разговор главарей преступных группировок в сауне. Им удалось усыпить подмешанным в спиртное зельем Косаря и Боцмана… Подробности вам ни к чему. Затем их вывезли за город, на живописную поляну, где уже заранее были подготовлены восемь толстых осин. Стволы деревьев были пригнуты до самой земли, верхушками друг к дружке.

— Но это же — живодерство… — вырвалось у представившего себе картину такой казни Барсентьева.

— Живодерство существовало в средние века, когда, действительно, при помощи различных приспособлений жертвы раздирались на куски живыми — отсюда и слово «живодерство».

— А эти… Разве они были мертвы?

— Почти. Доза принятого ими снотворного была смертельна. Для надежности. На случай, если бы их не удалось вывезти. Поэтому, даже если они еще не успели умереть, они ничего не могли почувствовать. Боцмана и Косаря привязали за руки и за ноги, каждого к верхушкам четырех осин, и перерубили притягивающие их к земле канаты. Результат вам известен. Это был просто способ устрашения остальных.

— Копию видеокассеты, отснятую в ходе осмотра места происшествия, умышленно передали телевизионщикам. А, те, счастливые, крутили ее два дня подряд (не все, конечно) по новостным каналам местного телевидения. Еще бы — такая сенсация. Пока не… — Крастонов прервался, прислушавшись к какому-то шороху.

— Пока не надоело? — закончил за него Барсентьев. Он пытался хоть чем-то отвлечь внимание полковника, думая о возможном скором проникновении в дом своих спасителей.

— Нет. Пока не вмешался наш прокурор, который вынес официальное предписание о запрете массового показа этих сцен, заботясь о нервах и душах телезрителей.

— А разве прокурор был не с вами заодно? — удивился Барсентьев.

— Наш прокурор — романтик и идеалист. Он поддерживал нас в деле искоренения язв города, считая это святым делом. И осознавал, что для достижения такой благородной цели хороши все средства. Он многого не знал, хотя, возможно, о чем-то и догадывался.

— Что было дальше? После показательной казни «законников»? — спросил Барсентьев.

— После этого начался массовый отъезд из города уцелевших боевиков организованных преступных группировок. Они по-настоящему испугались. Мы этому не препятствовали. Пускай разнесут по городам и весям, что в Белокаменске быть преступником смертельно опасно и можно запросто оказаться в жуткой роли казненных главарей.

— Но оставался еще Тиша?

— Тиша куда-то пропал в очередной раз. Он был крайне осторожным человеком и, как говорят блатные, «на время слинял в тину». Не объявился он и позже. Мы его так и не нашли. Скорее всего, он понял, что пощады не будет и ему, и скрылся из города.

— А групповое убийство приехавших из областного центра боевиков — тоже их работа? Ваших новообращенных спецназовцев?

— Сейчас расскажу, — произнес Крастонов, вновь внимательно прислушиваясь. — Прослышав, что город, остался бесхозяйственным, областные авторитеты, которые раньше и не совали нос в Белокаменск, поскольку были гораздо слабее наших, решили прибрать его к рукам.

Крастонов держался спокойно, уже полностью овладев собой.

— С этой целью, — продолжал он, — областные снарядили семнадцать человек, вооруженных пистолетами, которые должны были на месте определить, кто возглавляет сейчас белокаменское преступное сообщество, и предложить местным стать под руку некоего Анвара — областного авторитета. Кто такой этот Анвар, нам пока неизвестно. Когда я служил в области, такого человека там не было. Судя по имени, это выходец с Кавказа.

— Кстати, а какими причинами вызвано Ваше назначение в Белокаменск? — перебил его Барсентьев, — вы же ушли с понижением в должности. Я слышал, что вы, якобы, вызывали на дуэль тамошнего начальника УВД генерала Гречкова?

— Я смотрю, вы вплотную мной занимались. Даже эту давнюю историю раскопали. Этот случай не имеет никакого отношения ни к служебной деятельности, ни к нашему теперешнему противостоянию. Это — сугубо личное, и вам знать об этом вовсе не обязательно.

— Да, я и не лезу в Вашу личную жизнь. Просто к слову пришлось…

— Хорошо. Хотите слушать дальше — слушайте. Время до приезда Легина у нас еще есть, отчего бы нам не обменяться информацией? Я надеюсь, вы со своей стороны ответите на интересующие меня некоторые вопросы. Мы ведь не висели постоянно у вас на хвосте, и кое-что мне, в свою очередь, непонятно.

— Согласен, — Барсентьев ни секунды не колебался.

Он готов был рассказывать и повествовать хоть тысячу и одну ночь, лишь бы дождаться подмоги. Время для него было сейчас самым важным фактором. Тем более каких-то профессиональных секретов он выдать не мог. Их просто не было. А как он докопался до сути происходящего в Белокаменске?.. Отчего же это не рассказать.

— Пришельцы имели задачу, — продолжал Крастонов, — в случае оказания сопротивления расправиться с непокорными. Поскольку наши агенты еще сохраняли свое инкогнито в рассыпающихся бандформированиях, нам сразу стало известно о прибытии областных братков. И на встречу с ними пошел, в качестве местного пахана, Легин с двумя агентами.

— Чтобы предложить местом встречи заброшенный карьер?

— Да. Получив предложения стать под крышу Анвара и при этом временно возглавить местный филиал организованной преступности областного центра, Легин сказал, что он здесь не главный. Что он передаст их предложения Тише, который остался «на хозяйстве» после смерти Боцмана и Косаря. Что авторитета в настоящее время плотно «пасут» в конец оборзевшие менты и предложил «забить стрелку» с ним в заброшенном карьере на следующий день с утра. О Тише прибывшие боевики знали, в своих силах они были уверены, собрав некоторую информацию о местном положении дел, и поэтому на «стрелку» согласились.

— Судя по всему, к этому все готовилось заранее?

— И это верно. Все, в общем-то, было продумано до мелочей. Вы побывали на карьере и убедились, что для засады и внезапного нападения это идеальное место. Карьер расположен в глухом лесу, густой кустарник и деревья обступают его с трех сторон. А с четвертой — идет подъездная дорога. Легин с шестью агентами, как вы метко выразились, новообращенными спецназовцами, занял позиции на вершинах откосов карьера. По два человека с каждой стороны, вооруженные автоматами АКМ. Сам Легин подстраховывал со снайперской винтовкой, на случай непредвиденных обстоятельств.

— Откуда там взялось автоматическое оружие? — спросил Барсентьев, заранее зная ответ.

— Ну, вам же это уже известно, — в ответе Крастонова прозвучала легкая укоризна, смешанная с восхищением аналитическими способностями приезжего сыщика. — вы же докопались таки до дежурной части. Автоматы и патроны Легин получил в оружейной комнате от начальника дежурной части УВД, якобы для сдачи его подчиненными нормативов по стрельбе. Обычная практика. За что и расписался. Все, как положено.

— Неужели пришельцы не проверили, «чисто» ли в карьере? Ведь при разборках всякое встречается.

— Отчего же, проверили. Приехали на два часа раньше. В карьер въехал вначале лишь один джип. Посмотрели — никаких свежих следов на песке не было. Они же не могли знать, что неподалеку, мимо карьера, проходит глухая лесная дорога, и рядом на полянке стоит личный джип Легина, а также большегруз с бульдозером на борту. Для страховки боевики еще пустили двух человек навстречу друг другу по верху карьера. Тут Легин со своими бойцами на время отошел вглубь леса, они же сверху контролировали ситуацию. А весь лес не прочешешь. Доложили по рации — все чисто. Подъехали, высыпали из машин, загомонили. Утро было тихое, солнце только встало, птички щебетали. Красота! И никто не подозревал, что в автоматные прицелы их уже разглядывают чужие внимательные глаза. И что люди, которым эти глаза принадлежат, не знают пощады к уголовному отребью.

— Ну, почему сразу отребью, — возразил Барсентьев. — Ведь среди них могли быть люди, еще не успевшие в своей жизни совершить преступления. Или, даже агенты областного УВД, наподобие Ваших. Ведь это же чистейшей воды самосуд.

— Отвечу. Во-первых, вы сами прекрасно знаете, что Уголовным кодексом предусмотрена уголовная ответственность уже за само участие в преступной организации. Специальная статья есть. А также за участие в банде. И за участие в незаконном вооруженном формировании.

Во-вторых, боевик уже запрограммирован на любое преступление, вплоть до убийства, самим фактом участия в бандгруппе. Для чего он становится ее членом? Что же, по-вашему, ждать, пока он сам совершит убийство и не одно? Не лучше ли предотвратить будущие неизбежные тяжкие преступления, уничтожив их потенциального носителя? Тем более, присягнув убивать, он уразумевает, что тоже может быть убит. Он осознанно выбирает этот путь, и гуманнее, а также полезнее для общества, оборвать этот путь заранее.

«Логика у него железная и почти безупречная, — невольно с восхищением отметил Барсентьев про себя. — Крастонов и других сумел этим заразить и убедить. Но, спрашивается, для чего же тогда вообще существуют законы?»

— Что же касается тайных агентов областного УВД среди пришельцев, — продолжил Крастонов, — то их там быть просто не могло. Если бы был хоть один агент среди них, он обязан был связаться с руководителем местной милиции, то есть, со мной. Времени и возможностей для этого вполне хватало. Их же не встретили на подходе к городу, чтобы сразу расстрелять. Им дали время обозначиться…

Вновь зазвонил мобильник полковника.

— Сейчас открою, — произнес в трубку Крастонов, взял с подоконника небольшой черный пульт и нажал на клавишу.

Послышался легкий гул, затем — шум въезжающей машины.

«Он автоматически открыл ворота, — догадался Барсентьев, — вероятно, приехал Легин».

— А вот и Легин прибыл, — подтвердил его догадку полковник.

* * *

В зал без стука вошел Легин. На этот раз он был в штатском. Его мощная грудь буквально распирала пиджак. Он сунул руку в карман и протянул диктофон Крастонову.

— Прослушал? — спросил тот.

— Да, — Легин утвердительно кивнул, — но ничего нового, кроме его разговора с Алисой. Все остальное у нас уже есть.

Полковник нажал на кнопку, и из диктофона послышался испуганный голос Али:

— … и меня заставили. Я не знала, что это яд… страшные люди, они весь город поставили на колени… Легин — страшный человек. Он меня иногда использовал… и, как любовницу…

Крастонов косо посмотрел на Легина. Тот неопределенно пожал плечами и повел головой в сторону: мол, что здесь такого.

— Вот, стерва! — полковник протянул диктофон сообщнику, — уничтожь. А ты утверждал — железная леди, будет молчать, как килька в томате. Все растрепала…

Легин вновь пожал могучими плечами:

— Она производила такое впечатление, а в деле до этого проверить не довелось…

— Больше ничего не нашел?

— Вот, — Легин достал из бокового кармана пиджака блокнот, — здесь какие-то записи, пометки, схемы, еще не разбирался. И в машине осталась его папка с новыми следственными документами.

— Просмотри и сожги вместе с диктофоном. Что еще?

— Сейф закрыт. Дубликаты ключей у администратора просить не стал, сами понимаете…

Полковник оглянулся на Барсентьева:

— Где ключи от сейфа?

— В кармане, — Барсентьев скосил глаза на правый карман пиджака.

— Забери, — кивнул полковник Легину, — ты, что не обыскал его?

— Нет, забрал только пистолет и сотовый телефон.

— Так, ну-ка посмотри, что у него в карманах.

На стол лег черный бумажник, темно-бордовое удостоверение с золотистой надписью «Генеральная прокуратура Российской Федерации», носовой платок, два небольших ключика на колечке и несколько монет.

— Эти? — Крастонов взял ключи.

Барсентьев утвердительно кивнул.

— Что в сейфе?

— Ничего, кроме уголовных дел и ноутбука.

— Поезжай сейчас же в гостиницу, все забери, — быстро приказал Крастонов Легину. — Ноутбук сразу отдай нашему компьютерщику, пускай посмотрит, что там в памяти с момента его приезда, — полковник кивнул на Барсентьева, — в Белокаменск. И пусть хорошенько поищет следы. Если стерто, чтоб все восстановил. Дела привезешь мне, гляну сам. Подожди, сейчас отдам тебе бумажник, уничтожишь вместе со всеми вещами. Пистолет утопить в реке, подальше от города.

Полковник заглянул в бумажник, — так, деньги, визитки, квитанция за гостиницу… — он вытянул цветную фотографию мальчика и повернулся к Барсентьеву, — сын?

Тот молча кивнул головой.

В глазах Крастонова мелькнуло сожаление:

— Я бы и отпустил тебя, — он впервые обратился к Барсентьеву на «ты». — Под честное слово офицера. Человек ты нормальный, честный, правильный. Побольше бы таких. Но ты же его не дашь?..

Барсентьев опустил голову.

— И, чего вам не сидится в ваших столицах? — вновь с досадой повторил полковник. — Там своих дел по уши. Поймите, вы принесли и еще принесете людям этого города зло. Вернее, вернете людям зло, если вам дать свободу действий… Город станет таким же, как и пять лет назад. Даже еще хуже, потому что налетят чужаки и станут рвать добычу на куски.

Он на некоторое время замолчал, а затем зло прищурил глаза:

— Вы представляете серьезную опасность делу, которому я отдал всю свою жизнь. Я с детства мечтал избавить людей от преступников. Тому были причины. Дело не во мне, и не в Легине. Он такой же честный офицер, как вы и я. Просто мы по-разному смотрим на окружающее. Мы — трезвыми глазами. Вы — сквозь мутные очки Фемиды. Закон должен служить людям. А вы, и вам подобные повернули дело так, что люди поклоняются и служат закону.

Барсентьев опустошенно молчал. Никаких мыслей у него не было. Только перед глазами маячило лицо сынишки с озорной улыбкой и сморщившимся носиком.

Полковник снова помолчал и крутнулся на каблуках в сторону Легина:

— Как говорят в этих суррогатных американских боевиках — «ничего личного»… Верно, Андрей?

Легин кивнул.

— Все. Действуй, — Крастонов аккуратно вложил фотографию в бумажник и протянул его подполковнику.

Легин сгреб широченной ладонью все оставшееся со стола в другую ладонь, сунул в карман своего необъятного пиджака и направился к двери.

— Подожди, — остановил его Крастонов.

Легин обернулся.

— Сделаешь дела и езжай сразу к себе. Все подготовь, а потом мне позвонишь.

Легин, кивнув, вышел.

Крастонов подошел к бару, достал оттуда второй стакан для виски и бутылку «Реми Мартена».

— Хотите? — он повернулся к Барсентьеву.

— Налейте. — Голос следователя зазвучал обреченно.

Полковник плеснул в оба стакана примерно по трети и поднес один из них к губам Барсентьева.

Затем он выпил сам и задумчиво покрутил стакан в руках.

— Как вы вышли на следователя городской прокуратуры? — поинтересовался полковник у Барсентьева.

— Знаете, Крастонов, давайте, сначала закончим Вашу историю, а потом, обещаю, я отвечу на все ваши вопросы, — спиртное не подействовало на Барсентьева, находящегося в сильнейшем напряжении, — плесните-ка мне еще немного, хороший у вас коньяк.

Полковник с сомнением посмотрел на стакан, — большое содержание алкоголя в крови нам, вообще то, ни к чему, — буркнул он, но все же налил еще немного.

— На чем мы остановились? — уточнил он у Барсентьева.

— На бойне в карьере.

— Да какая там бойня, правильнее сказать — расстрел. Бандиты вполне его заслужили. И закончилось все это в течение минуты. Никто из них и понять не успел, в чем дело. Легин подал сигнал обычным милицейским свистком, и автоматы ударили разом. Каждый выпустил по одному рожку. Перекрестный огонь — страшное дело. Боевиков буквально смело…

— Но троих добивали выстрелами в затылок…

Крастонов чуть пожал плечами:

— Я не в курсе. Ну, если и добили… Чего им мучиться?

— А для чего было мять их бульдозером? Для устрашения других?

— Такой цели не было. Просто бульдозер сгреб их тела и автомобили к задней, обрывистой стене карьера. Эту высокую нависающую стену хотели обрушить, и все останки похоронить под песком, чтобы не осталось никаких следов. Сделать что-то вроде братской могилы. Планировалось абсолютно бесследное исчезновение боевиков. Так страшнее.

— Что-то помешало этому?

— Да. Здесь принесла нелегкая этого гибедедешника. Он вечно ошивался на глухих лесных дорогах, ловил подвыпивших водителей и любовные парочки, по известным причинам искавшие уединения. И «доил» их, то есть вымогал деньги. Он вообще был закоренелым взяточником. Брал все, что можно, и где можно, и за все, что можно. Точнее, за что нельзя. Да и другие черные делишки за ним водились — обложил данью две платных автостоянки, по-видимому, с соизволения Тиши, с которым иногда тайно встречался. Легин дважды его письменно, анонимно, от имени «Черной пантеры», предупреждал: «заканчивай с этим, парень, иначе плохо кончишь». Но не послушался, вот и кончил плохо. Услышал выстрелы, подъехал полюбопытствовать… В живых его оставлять было, конечно, уже нельзя.

— Об этой «Черной пантере», что это…

— Ничего. Это — миф, — оборвал его полковник на полуслове и повторил, — миф, созданный и распространяемый нами. Он преследовал три цели: во-первых, запугать уголовников, во-вторых, показать всякого рода нечестным должностным лицам, что есть люди, которые могут покарать их от имени общественности и, в третьих…. - полковник на мгновение запнулся, подбирая подходящее слово — … пустить по ложному следу возможное расследование.

— Кто убил инспектора ГИБДД?

— Один из нашей шестерки. Вначале инспектора отвезли в заброшенную сторожку лесника. А вечером приняли решение о его ликвидации. Отрубленная рука со стодолларовой купюрой и записка означали, что он казнен за взятки. Многие знали, что он нечист на руку и это явилось своеобразным уроком для других мздоимцев.

— Но, вы то сами, — не удержался Барсентьев, — эти Ваши хоромы, что, построены на зарплату? Этот шикарный забор? Система видеонаблюдения? Мебель? Да, все! А Легин? Его домина? Его джип?

— Да. На заработанную мной плату. Правда, не за ту, что мне платило государство. На нее такой дом, конечно, не построишь. Мне оплатил мой труд наш город, который я избавил от проституции, наркомании и, главное, от организованной преступности, высасывающей из него все соки. Вы считаете, что мне… — полковник запнулся, — и Легину тоже, и некоторым другим, заплатили за это слишком высокую цену? Это смешно…

Он отпил из стакана и продолжал:

— Это составляет, может быть, одну десятитысячную, а, может, и стотысячную часть той дани, которой обложили город организованные преступные группировки. Так что я и мои товарищи, напротив, даже сделали городу и его обитателям щедрый финансовый дар. Мы им заплатили, а не они нам.

— Это обычная взятка, — вяло подытожил Барсентьев.

— Это не взятка. И не подкуп должностных лиц, — Крастонов начал горячиться. — Каждая собака в городе знает, что нас невозможно подкупить. И что к взяточникам мы сами беспощадны…

Полковник резко поставил стакан на стол.

— Кроме того, вы, наверное, слышали, что на меня неоднократно совершались покушения. И на Легина также. Ни я, ни он — не имеем семьи… Некогда… И опасно… На службе мы сутками. Дома только ночуем, и то — не всегда. Участки под дома нам выделили специальным решением городской мэрии, поскольку в многоэтажке, где мы жили до этого, невозможно было обеспечить нашу безопасность. Рано или поздно бандиты до нас добрались бы. Даже часы, которые стоят, дважды в сутки показывают точное время. Поэтому — и дом, и забор, и видеонаблюдение.

Крастонов показал рукой за окно.

— Ни я, ни Легин никогда, ничего и ни у кого не просили, — продолжил он. — И не попросим — об этом тоже все прекрасно знают… Я удовлетворил Ваше любопытство по этой части?

— Да. Возможно, вы это заслужили. Хотя я, по-прежнему, считаю, что должностное лицо не вправе принимать никакой дар, и ни под каким соусом, — возразил Барсентьев.

— Нет, вы мне нравитесь такой своей позицией. Ну, прямо Нина Андреева, — не поступлюсь принципами и все тут. Хоть бы для вида согласились. В вашей то ситуации…

— А мне терять нечего, кроме своей жизни, — невесело пошутил Барсентьев, — так вы хотели, обрушив стену карьера, скрыть тем самым следы преступления? Или, как вы определили это действо — расстрела? И вам помешал сотрудник дорожной службы?

— Нет. То есть — на второй вопрос «нет». А на первый вопрос — «да». Мы хотели представить это, как загадочное бесследное исчезновение целой группы боевиков. В целях того же устрашения, чтобы другим неповадно было лезть в город. Убийство — оно и есть убийство. Приехали бы мстить, искать обидчиков. А так — пропало сразу семнадцать человек, и все. И никаких следов. Приехали в город — и сгинули. Согласитесь, впечатляет. Мистика.

— Впечатляет, — кивнув, согласился Барсентьев.

— В случае же, если бы все-таки Анвар прислал своих людей для разборки, мы спровоцировали бы стычку между нашими и пришлыми бандитами. И в этой суматохе убрали бы и тех, и других. Кого посадили бы, а кого… И город стал бы чистым от этих тварей.

— Придумано неплохо, но это же чистейшей воды…

— А обрушить песчаную стену помешал вовсе не инспектор, а вертолет МЧС, — обрывая Барсентьева, продолжил полковник. — Они обычно летают над лесом, высматривая очаги лесных пожаров. А тут пилот видимо случайно пролетал над карьером и заинтересовался происходившей там суетой. Сделал второй заход, стал кружить. Наши попрятались, не стрелять же по нему. Но бульдозер и все остальное ведь уже не спрячешь. Вертолет улетел, но при этом пилот сообщил по радио дежурному по отделу МЧС о странной работе бульдозера. Тот сообщил дежурному по УВД. А дежурный уже доложил об этом мне.

— Теперь все понятно, — произнес Барсентьев.

— Прятать трупы и автомашины было уже бессмысленно, все равно пришлось бы раскапывать. Я позвонил по мобильному Легину, чтобы убирались оттуда побыстрее. А сам дал команду на выезд дежурной оперативной группе. Но перед этим лично всех проинструктировал и приказал вооружить автоматами. Мало ли что. Затем вернул их с полдороги, приказав взять с собой еще и следователя прокуратуры, так как без него нельзя будет ничего трогать. Это делалось, как вы понимаете, для того, чтобы дать Легину время увезти бульдозер и скрыться со своей группой. А затем я позвонил прокурору города и предложил выехать самим на место происшествия, так как произошло нечто неординарное…

— Но Логинов считал…

— А потом прибыл Ваш Логинов, — Крастонов налил себе еще коньяка, — не серчайте, вас не угощаю по понятным причинам. И начал…

— Простите, — прервал его Барсентьев, — а как вы завербовали следователя городской прокуратуры Мирчука, который начинал вести эти дела?

В принципе, Барсентьев уже знал об этом в общих чертах. Но ему нужно было выиграть время. Ему важны были даже секунды… Главное — время… Долинин обязателен, и должен прислать подмогу, должен…

— Случайно, — ответил Крастонов. — Это было давно. Занесло его пьяного, как говорится, в дым, на одну из хат к «мамке». Стал угрожать ей, я, мол, такой-то. Всех могу пересажать. Ну, дали ему бесплатно попользоваться одной проституткой. И уходил бы себе по-тихому. Так, нет, хватанул еще водки. «Всех, — заорал, — по очереди ко мне». Стал буянить, крушить мебель. «Мамке» между глаз засветил. Та — звонить в милицию. Доложили мне — так и так, какой-то прокурор у проституток буянит… Что делать?

— И что вы сделали?

— Ну, я и подумал, что не повредит иметь в прокуратуре своего человека. Выслал опергруппу во главе с Легиным, и приказал заснять все, что происходит, на видеокамеру, а буяна задержать для выяснения личности. Кто его знает, прокурор он, или, может, врет. Да, Легину посоветовал подставить свое личико, чтобы результат можно было предъявить…

Полковник хмыкнул, — он-то подставил, да все без толку. Ему разве только бревном фингал навесить можно. Но все по порядку. Приехали, посмотрели: следователь совершенно невменяем. Машет красной «корочкой», полез драться к работникам милиции, а те — в форме. В четырехкомнатной квартире все вверх дном. Хорошо еще оружия у него не было. Засняли все аккуратно на видео. Потом скрутили Мирчука, доставили ко мне на квартиру. Он спал у меня в наручниках на диване до самого вечера следующего дня.

«Не совсем так следователь рассказывал об этом, а точнее, совсем не так. Мол, провокацию милиция устроила, — подумал Барсентьев, — однако, о мертвых или ничего… Но каков подонок ведь… Служат и у нас подонки…»

— Когда Мирчук очнулся, тут я ему фильм и показал… — продолжил Крастонов. — Психика и так угнетенная, после такой попойки. Сломался он сразу. Я ведь ему еще показания проституток и «мамки», а также задержавших его сотрудников милиции предъявил. Легин еще пришел с нарисованной синей тушью «фарой» под глазом… Тот и поплыл. На колени пытался бухаться: «все, что угодно, только не губите».

— Испугался, что работы лишится?

— Естественно, ведь он понимал, что не только с работы могут погнать, но еще и уголовное дело возбудить по факту сопротивления работникам милиции, сопряженного с насилием. А у него и семья, и дети… «Не надо, — говорю ему, — всего, что угодно. Послужишь только. И то, если случай представится».

— И случай представился, — с иронией произнес Барсентьев.

— Да. Собственно говоря, мы и не собирались предавать широкой огласке этот случай, даже если бы следователь отказался от сотрудничества. Бодаться с прокуратурой — себе дороже. Просто отдали бы втихую материалы прокурору города, и пусть решает, что хочет. А «мамке» приказали бы, чтобы со своими девками забыла про случившееся. Ну, и своим, конечно, а те — люди служивые…

«Это, пожалуй, самый длинный разговор в моей жизни, — Барсентьев поежился, — и, возможно, последний». А вслух спросил:

— Где Логинов?

Было заметно, что Крастонов даже слегка растерялся от поставленного в упор вопроса. Немного опешив, через несколько секунд он, однако, собрался и, так же прямо, без колебаний ответил:

— На дне реки. В гробу из бетона. Даже мы его вряд ли теперь найдем… Ночью дело было… А нет трупа — нет и убийства. Да и не убийство это было вовсе, а производственная необходимость, знаете ли. — Полковник отчего-то умышленно ерничал, явно провоцируя с только ему одному известной целью Барсентьева на резкие слова.

«А ведь он, похоже, действительно мне симпатизирует и не желает убивать, — вдруг понял Барсентьев. — Ждет от меня грубости, чтобы распалиться. Не дам я ему такой возможности…»

— Как же Логинов на вас вышел?

— Видите ли… — начал Крастонов но договорить уже не успел.

— Крастонов, — загремел на улице голос, усиленный мегафоном, — мы знаем, что вы здесь. Необходимо задать вам несколько вопросов. Дом окружен спецназовцами группы «Мангуст». Думаем, вам известно такое подразделение. Вам от нас не уйти. Выходите на крыльцо, а затем к воротам — без оружия и с поднятыми руками. Время на размышление — три минуты. По истечении — штурм. Стрелять будем на поражение.

Следом, несколько отдаленней, другой голос то же самое стал предлагать Легину.

«Что же они делают? — поразился Барсентьев, — ведь штурм при наличии заложника должен быть совсем иным. Бесшумным и невидимым. С применением различных спецсредств, усыпляющего газа… Ведь теперь, в этой суматохе, Крастонов меня попросту пристрелит».

И тут до него дошло: «Да ведь они же попросту не знают, что я захвачен и нахожусь здесь… Поэтому и действуют совсем не так, как должны были. Значит, все… От судьбы не уйдешь…»

Крастонов внешне оставался совершенно спокоен. Лишь руки выдали его состояние. Пальцы сжались в замок, похрустывая суставами.

Громкий голос за окном повторил свои требования.

— Значит, все-таки успел… — с невеселой усмешкой констатировал Крастонов, — исхитрился… Ну, что ж, придется присоединиться к тебе в твоем последнем путешествии на небеса…

Он подошел к сейфу, открыл дверцу и достал «Беретту». Затем засунул пистолет за пояс и щелкнул зажигалкой — из сейфа сразу повалил дым, показалось пламя. Очевидно, был подожжен какой-то пиропатрон, чтобы сразу уничтожить все содержимое сильным огнем.

Подойдя к Барсентьеву, Крастонов резко развернул его, вместе со стулом, лицом к окну. Сзади щелкнул предохранитель.

В это время со стороны дома Легина громыхнул сильный взрыв, да так, что задребезжали стекла в оконных рамах дома Крастонова.

— Эх, Андрюша, — печально произнес Крастонов, — и здесь не обошелся без противотанковой гранаты… Прощай, Андрюша…

Сухой металлический лязг передернутого затвора, дославшего патрон в патронник показался обреченному следователю нестерпимым грохотом.

— И ты прощай, Барсентьев. И, уходя, помни — ты не прав…

Барсентьев физически ощутил холодок ствола между лопатками. Он представил, что Крастонов поднимает «Беретту» и прицеливается ему в затылок. Мыслей никаких не было. Только полная опустошенность. Сейчас раздастся выстрел…

Выстрел гулко ударил по барабанным перепонкам. Барсентьев качнулся на стуле вперед. Он не почувствовал никакой боли, вообще ничего не ощущал.

— Что такое? По кому стрелял Крастонов? Уже начался штурм? — словно в горячечном бреду заметались в голове мысли. Но по-прежнему было тихо, и Барсентьев, повернув голову, посмотрел назад.

Крастонов лежал на ковре, правая его рука продолжала сжимать «Беретту». Под головой густой ворс ковра быстро пропитывался кровью. Лицо не носило никаких следов повреждений, глаза были широко открыты. Смерть не исказила волевые черты лица, на котором застыло выражение упрямой правоты.

— Он выстрелил себе в рот, — понял Барсентьев, и содрогнулся от пережитого.

На душе почему-то стало очень тоскливо. Ему, мужчине, захотелось плакать. Но глаза были сухие. Слез не было…

И впервые в жизни Барсентьев усомнился в правильности выбранного им решения…