Он не любил писать по ночам. На хорошие свечи не хватало денег. Воспаленные глаза слезились и уже плохо различали буквы, выводимые неровно каламусом на листах дешевого тростникового папируса при дрожащем тусклом свете единственной плошки. Императорская казна иногда забывала платить и ему приходилось покупать папирус и другие принадлежности писца за свои сбережения. Хорошие, невыцветающие чернила он давно научился делать сам, смешивая с сажей свежую ослиную мочу.

Иосиф Флавий происходил из знатной семьи первосвященников. Настоящим именем его было Йосеф бен Маттитйаху. А его мать, по слухам, вела свой род от одной из ветвей царского рода Маккавеев. Сам Иосиф с раннего детства отличался умом, сообразительностью и способностями.

В молодости он пробовал писать стихи, но оказался к себе слишком строгим критиком. Затем немного поработал копиистом, переписывая труды Аристотеля, Платона, Софокла, Овидия, Горация, Ксенофонта и Цицерона. Он изучал юриспруденцию, его увлекала множественность религий и принадлежность к нескольким сектам. Одно время он был даже священником в храме.

Но вот вспыхнула очередная римско-иудейская война, и волей синедриона Иосиф Флавий был назначен губернатором и военным комендантом Галилеи. Несмотря на полное отсутствие военного и административного опыта, молодой военачальник создал огромную боеспособную армию по римскому образцу и успешно противостоял римским легионам.

Он не вступал в лобовые столкновения, понимая, что здесь опытные, закаленные в боях легионеры будут сильнее, но организовывал многочисленные засады на горных перевалах, создавал базы, запасаясь оружием и продовольствием, укреплял небольшие населенные пункты и городки. Война его носила, скорее, партизанский характер, и раздосадованные римские полководцы пытались подкупить первосвященника Анну, чтобы сместить Горного Лиса, как называли его в народе. Подкуп, однако, не удался.

Но римляне были сильнее и, в конце концов, Иосиф Флавий был захвачен ими в плен, героически защищая одну из своих последних крепостей Иотапату. Он не смог убедить сдаться своих последних воинов, и почти все они погибли, убивая друг друга по жребию. Однако каким-то непостижимым образом он вошел в доверие командующему римскими войсками Друзу Младшему, сыну императора Тиберия и с тех пор служил Риму верой и правдой, выступая фактически против своих соотечественников.

Он прошел обучение в Мусее Александрии, включавшем комплекс научных триб, библиотек и лабораторий. Разнообразные полученные знания все же не могли быть им полностью использованы, поскольку он не являлся коренным римлянином и не мог претендовать на сколь нибудь значимый пост в государстве.

Благодаря обширным познаниям, усердию и покровительству Друза Младшего, Иосиф Флавий все же сумел получить должность в декурии эдильских писцов, а затем стал и императорским писцом. При этом сам Тиберий заметил и отмечал стиль изложения и творческие способности его, как историка.

Он, втайне от всех уже закончил писать одну книгу, названную им «Иудейская война», в которой оправдывал политику Рима в отношении захваченных территорий. Стопки папируса, составляющие это произведение, были надежно упакованы им в кожаный мешок, который для сохранности от всепроникающей влаги, был залит гусиным жиром и закопан под порогом его небольшого домика, состоявшего из одной комнаты. Книга ждала своего часа.

Официально же императорский историк-писец писал большую книгу «Анналы», описывающую все аспекты жизни римской империи и деятельность самого императора Тиберия. Написанная в хвалебных тонах, она, тем не менее, довольно правдиво отражала основные события, происходящие в громадном государстве, включая и некоторые его провинции.

Параллельно он начал работу над «Иудейскими древностями», защищавшими и разъяснявшими традиции, обычаи, философию и религию своего древнего народа, а также писал биографическую книгу «Жизнь», в которой давал объяснение и оправдание своей измене иудеям благими высшими целями.

Внезапный вызов к императору Иосиф Флавий воспринял с испугом, посчитав, что кто-то высмотрел и донес о его тайных трудах. Однако скрыться не попытался, а покорился своей судьбе.

Писец неслышно вошел в рабочий кабинет императора и замер у двери в низком поклоне. Властитель Рима пристально рассматривал что-то в раскрытой, инкрустированной мелким жемчугом, шкатулке. Он поднял голову на вошедшего и небрежным повелительным кивком пригласил его подойти ближе.

Когда Иосиф Флавий приблизился к столу, император резким движением сорвал темно-красное покрывало, укрывающее нечто, стоящее рядом со столом и взору писца открылась массивная, плетенная из прутьев квадратная корзина.

Она была наполнена, казалось, сотнями свитков папируса и кусков пергамента.

— Это материалы расследования по Понтию Пилату, прочти их внимательно и составь мне короткий, но подробный доклад. Сообщения квесторов по результатам поездки в Иудею были невразумительны, боюсь, что прокуратор подкупил их, — мрачно приказал Тиберий.

Скрывая удивление таким внезапным доверием, писец склонился в поклоне, подтверждая готовность исполнить поручение императора. Но тот счел нужным все же пояснить свое неожиданное решение.

— Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями и мне нравится изложение изображаемых тобой событий, происходящих в империи и описание моих деяний, как императора. За эти годы ты доказал свою полную лояльность Риму и преданность мне. Поэтому я решил назначить тебя своим личным секретарем для исполнения некоторых особых поручений.

— Я оправдаю твое доверие, величайший из великих цезарей.

— Думаю излишне говорить, что прочитанное тобой и сделанные выводы, не предназначены для чужих ушей.

— Да, венценосный.

— Забери все это с собой, страж будет сопровождать тебя. Я жду доклад через неделю.

Бывший писец, возведенный в ранг одного из самых приближенных принцепса, склонился еще ниже, — разреши покинуть тебя император?

Множество имевшихся документов составляли тайные доносы о деятельности Понтия Пилата и его взаимоотношениях с местными властителями, донесения соглядатаев, официальные доклады по различным вопросам, финансовые документы и прочие бумаги, охватывавшие обширный круг проблем, имеющихся в провинции.

Внимательно изучив полученные материалы, Иосиф Флавий сделал ошеломляющий для себя вывод — на его несчастной родине, в далекой Иудее, появилась личность, способная изменить религиозные устои древнего иудейского народа и потрясти основы самого Рима, посягнуть на вековые обычаи, традиции и веру великой империи.

Нет, человека этого звали не Понтием Пилатом. Он не был облечен атрибутами власти. Он не состоял в сложной иерархии иудейской верхушки. Не был ни богатым, ни знатным.

Имя его было — Иисус Назаретский. И был он, по роду занятий, обыкновенным бродячим проповедником.

Впечатление, приобретенное в ходе изучения официальных документов, усиливалось находившимся среди бумаг рисунком.

На одном из листов пергамента было довольно умело, неизвестными Флавию по составу красками, было нарисовано его изображение. Центральным элементом рисунка оказались глаза. Против обыкновения, в их выражении не преобладал фанатизм, хотя частичка его и наличествовала. Удивительно выразительные глаза отражали смесь неземного величия и великую веру в свое предназначение. Это, действительно, были глаза Мессии.

Все остальное — длинные вьющиеся волосы, разделенные изящным пробором, высокий чистый лоб, прямой нос, скорее римский, нежели иудейский, аккуратная бородка — были в рисунке вторичными.

Новоявленный личный императорский секретарь имел цепкую память и острый наблюдательный ум. Он тотчас вспомнил свою запись в «Анналах» «… и тьма разлилась по всей земле, на небе стали видны звезды. Громадная хвостатая звезда прочертила черные небеса…». Он сопоставил день распятия назаретянского пророка со своими записями, и даты совпали. Это было знамение. Появился Он, способный перевернуть весь мир.

Потрясенный Флавий все же понимал, что императору нужны выводы о правомерности и целесообразности действий его наместника в Иудее, причем только отрицательного толка. Ведь Тиберий прямо сказал о возможном подкупе проверяющих Понтием Пилатом. И меньше всего его интересуют деяния каких-то иудейских пророков, а, тем более, их судьба и предначертание.

Поэтому он писал одновременно два документа. Первый был докладом императору по результатам проверки квесторов, где добросовестно перечислялись все настоящие и мнимые прегрешения прокуратора Иудеи. Над ним сейчас и работал новый личный секретарь принцепса, по привычке, от усердия высунув кончик языка.

Второй — для потомков, являлся кратким жизнеописанием Иисуса из Назарета с предсказаниями его эпохальной роли в истории человечества, с приложенным, удивительным по глубине и выразительности, рисунком. Он хранился под тростниковым матрасом, на котором спал Флавий.

«Приведенное свидетельствует о том, что политика прокуратора Понтия Пилата привела к снижению налоговых поступлений…» — красивым почерком выводил новоявленный придворный, наделенный особыми полномочиями, на листе пергамента.

Запертая изнутри, утлая дверь с грохотом сорвалась с петель от мощного удара, последовавшего извне. Взору перепуганного Флавия явились три замечательных субъекта, по наружному облику, будто сошедших со страниц сказок Тысячи и одной ночи, читанных им в библионе Александрии.

Рыжий, квадратный и бельмастый здоровяк, с клыкастой свирепой рожей, который, вероятно, и нанес ущерб столь непрочному имуществу писца, был похож на морского разбойника. Длинный, в клетчатом халате с несуразной, покачивающейся зыбко, фигурой, без сомнения, мог быть волшебным джинном, выпущенным из старинного сосуда. Громадный черный кот в комментариях не нуждался.

— Где бумаги по назорейскому пророку? — хрипло прорычал клыкастый громила, ухватив хозяина за отвороты простенького халата громадной ручищей и вытаскивая его на середину тесной комнаты.

Повисший в воздухе с выпученными глазами писец лишь ткнул рукой в сторону плетеной корзины, наполненной документами квесторской проверки.

Сразу же, кот склонился над ней, выудив лапой листок папируса и внимательно вглядываясь в него. Остальные двое налетчиков наблюдали за его реакцией. Кот утвердительно кивнул головой.

— Где еще? — рыжий крепыш встряхнул пленника, и приблизил к нему свое лицо, как бы примериваясь, за какое место его цапнуть своим устрашающим клыком.

Парализованный ужасом, тот молча указал трясущейся рукой на стол, где он писал доклад.

И вновь кот нагнулся к пергаменту, а затем подтвердил истинность кивком усатой морды.

Если бы писца спросили и о других бумагах, имеющих касательство к делу, он, вне всякого сомнения, выдал бы и спрятанное под матрасом. Но его больше ни о чем не спрашивали.

Клетчатый джинн своей длинной рукой сгреб все со стола в корзину. Огляделся и добавил туда лежавшие в углу на циновке чистые стопки папируса, а также ящички с перьями и грифелями.

Несчастный историк уже не увидел, как кот наклонился к корзине и дыхнул на нее языком пламени. Он лежал на полу оглушенный и лишенный сознания. Рыжий изверг, в момент бросания в корзину письменных принадлежностей, аккуратно поставил трясущегося писца на пол, придерживая его, по-прежнему, одной рукой. Затем, что-то прикинув про себя, другой рукой с невероятной силой ударил кулаком пленника по макушке, как бы пытаясь забить его, в качестве гвоздя, в шаткий пол.

Последним впечатлением насмерть перепуганного горемыки было то, что его голова, проскочив сквозь горло, пролетела грудную полость и уперлась в самый низ живота. Но, это, конечно, нарисовало ему встрепанное произошедшим воображение — голова осталась на месте и даже все шейные позвонки были целы, хотя и изрядно сплющились.

Корзина оживленно дохнула дымом в сторону дверного проема и заалела зарождающимся пламенем. Клетчатый верзила хрястнул об пол единственным колченогим стулом и швырнул его обломки в разгорающийся, не на шутку, костер. Живописная троица же, убедившись в надежности занимавшегося пожара, быстро покинула разгромленный домишко и ушла в сторону Тибра.

— Ну, вот, — удовлетворенно сказал Фагот своим спутникам, с трудом поспешавшим за его длинными шагами, — можно смело докладывать мессиру, что все письменные упоминания об Иисусе из Назарета уничтожены.

Потерпевший очнулся от едкого дыма, заполонившего уже всю комнатушку. И, здесь он, несмотря на допущенную трусоватость и малодушие, пожалуй, совершил подвиг. Плохо соображающий от удара историк, тем не менее, подполз к кровати и вытащил из-под матраса спрятанные бумаги. А затем сумел сползти с крыльца и несколько удалиться от полыхавшего уже пожара.

Ярчайший огненный гребень взметнулся над бывшим пристанищем Иосифа Флавия и опал, подняв далеко видимый искрящийся сноп искр.

И, вероятно, именно благодаря скромному писцу, дослужившемуся до должности весьма доверенного лица римского императора некоторые живописцы, впоследствии, смогли изобразить подлинный лик Иисуса Христа, а безымянные составители Библии, несомненно, воспользовались его выразительным жизнеописанием мессианского пророка, оказавшегося Всевышним.

Сам же он вошел в историю, как замечательный древний историк, написавший серьезные труды по истории древнего мира, особенно Иудеи и Рима.