«…Теперь сидя на камне, этот чернобородый, с гноящимися от солнца и бессонницы глазами человек тосковал. Он то вздыхал, открывая свой истасканный в скитаниях, из голубого превратившийся в грязно-серый таллиф, и обнажал ушибленную копьем грудь, по которой стекал грязный пот, то в невыносимой муке поднимал глаза в небо, следя за тремя стервятниками, давно уже плававшими в вышине большими кругами в предчувствии скорого пира, то вперял безнадежный взор в желтую землю и видел на ней полуразрушенный собачий череп и бегающих вокруг него ящериц…»
Маргарита отложила рукопись в сторону и потянулась всем своим стройным телом.
— Но почему ты избрал из двенадцати апостолов, бывших с Иисусом, именно, Левия Матвея — скорбящим у места казни Христа? — она пощекотала своими губами небритую щеку Мастера. — Он ведь бывший мытарь, и, по сути, прислужник римских оккупантов. Сборщик податей для захватчиков не мог быть симпатичен своему народу.
— Он автор первого евангелия, — темноволосый мужчина с острым носом осторожно положил свою голову на полуобнаженную грудь, которая почти вывалилась из-под старенького его халата, небрежно наброшенного на красивый женский стан. — И судя по его тексту, искренне и беззаветно любит Мессию. Знаменитая «Нагорная проповедь» Иисуса Христа, изложенная в этом евангелии, скорее всего, отредактирована Левием Матвеем, или Матфеем, как он будет в дальнейшем называться в качестве одного из евангелистов. Причем, отредактирована блестяще — так мог написать только человек, фанатично следующий учению Христа и глубоко верующий. Он единственный, кто не показал человеческих черт учителя, таких, например, как его гнев или раздражение, подмеченных другими евангелистами.
— Чем же знаменита эта «Нагорная проповедь»?
— Вот, послушай, — Мастер взял с полки потрепанный томик в черном переплете без названия и звучным голосом нараспев процитировал:
— Но я ничего не поняла, — Маргарита засмеялась грудным волнующим смехом, — на каком языке ты это прочитал?
— На каком? — Мастер был смущен, — не знаю, на церковно-славянском, наверное… Или… Но я все понимаю. Слова как-то сами переводятся у меня в голове.
— Ну и что же это означает?
— Если вас будут поносить, притеснять и лживо говорить о вас худое, и все это вы будете терпеть за свою веру в Меня, то не печальтесь, а радуйтесь и веселитесь, потому что вас ожидает великая, самая большая награда на небесах. — Мастер стесненно улыбнулся, — это девятая заповедь блаженства.
— Воланд говорил, что все эти евангелия написаны гораздо позже смерти человека, которого нарекли Иисусом Христом. И ученики его, их написать не могли, поскольку в них очень много противоречий.
— Марго! Я не понимаю, что тебя связывает с этим… Я даже не знаю, как его назвать. Это не человек. Я могу только догадываться кто он…
— Он вернул мне тебя. И он вернул нам, — Маргарита подчеркнула это слово, — твои сгоревшие рукописи. Я хочу, чтобы ты закончил свою книгу. Она не завершена. Чем закончилась борьба Добра со Злом?
— Добро и зло отсутствуют в нашем мире, как таковые. Есть только наше представление о них.
— Нет, это не так. Эти явления существуют, как существуют и их носители.
— И эти субъекты, которые его сопровождают… Они ведь не те, за кого себя выдают. Я чувствую в них злое начало…
— О, нет! Здесь ты очень ошибаешься. Они милы, по-своему порядочны. И, уж, во всяком случае, весьма справедливы. Но хватит об этом. Почему ты считаешь, что евангелие писал сам Левий Матвей?
— Во-первых, бесспорно он — еврей, несмотря на то, что служил на римской мытне. Хотя евангелие написано по-гречески. Но только еврей может с такой уверенностью и легкостью ориентироваться в сложнейших переплетениях иудаизма. Разбираться в древних традициях и понятиях иудейского народа. Излагать…
— Подожди. Но почему, действительно, по-гречески?
— Это — вопрос. Дело в том, что все евангелисты писали на греческом языке. Правда, не на классическом, а на так называемом, койне — смеси греческого с другими языками, преимущественно латынью. Я думаю, что это последствия распространения эллинизма по тогдашнему цивилизованному миру. Александр Македонский завоевал обширные территории, и все населявшие их народы и племена переняли эллинистическую культуру, в том числе и язык, ассимилировав его с собственным.
— И весь Новый Завет написан на греческом языке?
— Весь. Но, что с тобой случилось? Ты никогда не интересовалась такими вопросами. Я смотрю, встреча с Воландом и его шайкой… Ты очень изменилась, Марго. Ты стала…
— Не смей называть этих замечательных… — женщина задумалась, подбирая определение, но не нашла, — … людей шайкой! На самом деле, это искренние и открытые… люди, и они по-своему творят добро!
— И ты никогда со мной так не говорила, — печально произнес Мастер, — ты стала очень агрессивной.
— Прошу тебя, милый. Давай больше не будем об этом. Я многое пережила… Я так хотела тебя вернуть. И я тебя по-прежнему люблю. Нет, не по-прежнему, а еще больше. И по другому. Разве ты не рад, что мы снова вместе?
— Рад, — Мастер нежно поцеловал ее в губы, — я очень рад.
— Ну, вот, — Маргарита ответила на поцелуй, — и ты можешь вновь вернуться к своей книге…
— Я не хочу к ней возвращаться. Я не хочу ее заканчивать. Она изломала мою душу. И, потом, ее все равно никогда не напечатают. Кто ее будет читать?
— Я. Разве тебе этого мало? Мне кажется, что Воланд ее тоже внимательно прочел…
— Опять этот Воланд! — с упреком вскричал Мастер, — при чем здесь он?
— Он есть в твоей книге всюду. Возможно, ты этого не осознаешь, но я ощущаю его присутствие. Особенно в решении Понтия Пилата об участи человека по имени Иешуа. И в эпизоде об убийстве Иуды. Ведь, в действительности Иуду никто не убивал — он сам повесился. И почему его объявили святым? Ведь он предал своего учителя.
— Но я не хочу, чтобы Иешуа умирал…
— Это необходимо! Кто он без трагического конца? Представь себе, что вражды между семьями Монтекки и Капулетти не было. Ромео и Джульетта благополучно поженились. Он успешно освоил бы ремесло портного, а она стирала бы ему рубашки, штопала носки и каждый год рожала детей. Кому они были бы интересны? Кто написал бы историю их любви? Да, и была ли она? И были бы счастливы они сами? А, так — они умерли вместе и счастливыми.
— Значит, по-твоему, настоящей любви вне трагедии не бывает? Это же абсурд! Если люди не страдают и не умирают, повинуясь своим чувствам, значит, это серая проза жизни и настоящее счастье им недоступно?
— Я бы сказала иначе — чувства ярки и прекрасны только на фоне их недоступности. Когда они умирают, оставаясь не до конца осуществленной мечтой… И только тогда человек обретает полную свободу от всего.
Мастер со страхом смотрел на свою возлюбленную. Он не узнавал ее. Глаза фанатично горели. Лицо исказила гримаса, выражающая смесь ненависти и упрямства. Ногти вонзились в его обнаженное плечо.
— Получается, что счастье недоступно и нам с тобой?
Маргарита ничего не ответила, лишь прерывисто вздохнула и провела ладошкой по колючим щекам мастера.
— Ты должен закончить свою рукопись, — женщина понемногу успокаивалась, — я этого хочу.
— Но там не о чем больше писать. Главный герой погиб…
— А, кто у тебя главный герой? — тихо, почти шепотом спросила Маргарита, — человек, по имени Иешуа? Или Понтий Пилат? Или еще кто-то, присутствующий незримо?
Мастер задумался. И признался себе, что не может ответить на эти вопросы.
— И, что победило — Добро? Или Зло? — шелестяще произнес ее, ставший незнакомым голос. — Или Кто победил?
И опять Мастер не нашелся, что ответить — ни ей, ни себе. Он этого не знал…