Переступая через высокий порог, Бармин зацепился сапогом за уголок ковра и чуть не чертыхнулся, но прикусил язык — в обширном помещении приемной со скудной мебелью находились еще два человека. За столом, уставленным разнокалиберными, но лишь двух цветов — слоновой кости и черным, телефонами на простом стуле сидел человек в синей коверкотовой гимнастерке с петлицами старшего майора госбезопасности. Рядом за приставным столиком быстро стрекотал на пишущей машинке капитан со знаками различия танкиста.

Оба мельком взглянули на вошедшего. Второй продолжил свое занятие, изредка посматривая на лежащий рядом печатный текст, испещренный пометками, сделанными красным карандашом. Заметив взгляд старшего майора в сторону перепечатываемой бумаги, он прекратил стучать по клавишам, перевернул бумагу тыльной стороной кверху и уставился на следователя немигающим взглядом.

Тот, хотя и привычный к острым неожиданным ситуациям, все же смутился и неловко, демонстративно отвел глаза в сторону.

— Бармин? — спросил первый. И получив утвердительный ответ, снял трубку черного телефона без наборного диска и просто сказал в него фамилию вошедшего.

— Проходите, Вас ждут, он положил трубку на место.

Старший майор взялся за бронзовую ручку двери и толкнул ее, машинально, отметив висевшую на ней блестящую латунную табличку со строгой гравировкой: Народный комиссар СССР и внизу большими буквами: ЯГОДА ГЕНРИХ ГРИГОРЬЕВИЧ.

Уже с порога он отдал честь сидевшему в глубине громадного кабинета небольшого роста человеку с большими золотыми звездами в петлицах. Сразу бросались в глаза большой выпуклый лоб с залысинами и черные, раздвоенной щеточкой, усы.

— Товарищ Генеральный комиссар государственной безопасности, — начал вошедший, — старший…

Но Ягода, подняв правую руку, махнул ладонью вниз, останавливая стандартное представление, и той же рукой указал на стул с прямой спинкой, стоящий в ряду таких же, в начале длинного стола для совещаний, покрытого зеленым сукном.

— Что Вы можете сказать о личности человека, в отношении которого Вами проводится расследование, — отрывистые рубленые слова сразу настроили следователя на привычное четкое изложение сути дела.

— Неизвестный, задержанный без одежды и документов в Марьиной Роще, допрошен мною трижды… — докладывая наркому, Бармин автоматически фиксировал всю обстановку кабинета.

Прямо над высоким черным кожаным креслом, в котором сидел Ягода, висел большой портрет Сталина. Вождь смотрел строго, с мудрым прищуром внимательных глаз и, казалось, слегка усмехался в усы.

Справа над плечом наркома, ниже и правее портрета Сталина в простой деревянной рамке висело исполненное крупными черными буквами Постановление ЦИК и СНК Союза ССР, текст которого гласил:

1. Установить звание — Генеральный комиссар государственной безопасности.

Председатель Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР М. Калинин

2. Присвоить звание Генеральный комиссар государственной безопасности тов. Ягоде Генриху Григорьевичу, Народному Комиссару Внутренних Дел Союза ССР.

Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР В. Молотов

На противоположной от Бармина стене висела громадная картина художника Б. Иогансона «Сталин и Ягода на строительстве Беломорско-Балтийского канала». Вождь шел в центре в военной шинели, без знаков различия и военной, немного приплюснутой, фуражке со звездочкой. Правая рука засунута за борт шинели, лицо умное и сосредоточенное. По его левую руку находился улыбающийся Ягода, также в форме, но еще старой — ОГПУ. Немного сзади и справа шел Молотов в черном пальто, черной круглой шляпе, в галстуке и в очках, он что-то говорил. За ним следовал Ворошилов в военной форме, он полуобернулся в сторону стройки. Задним фоном служил огромный шлюз с темной водой внизу, но еще недостроенный.

В наркомате шептались, что картина была написана заранее, задолго до посещения Сталиным великой стройки, а вместо Ворошилова был изображен нарком путей сообщения Лазарь Каганович, которого пришлось замазать.

За спиной Бармина на стене висела очень большая и подробная политическая карта Советского Союза. Кроме мебели и ковра больше в кабинете ничего не было.

… полагаю, что его религиозные воззрения носят антисоветский характер. По картотекам и спецучетам не числится. В преступной деятельности не замечен, — закончил доклад следователь.

— Как же, — добродушно улыбнулся Ягода, но в голосе его зазвучал металл, — а контрреволюционная агитация и пропаганда, вы же сами сказали об антисоветской направленности его воззрений.

— Но, ведь нужно, чтобы он их распространял, до кого-то доводил… — растерялся Бармин, — следствием не добыто…

— Пока не добыто. И плохо, что не добыто, — с укоризной проговорил нарком, но глаза его сузились, а губы под щеточкой усов плотно сжались.

— Виноват, товарищ Генеральный… — вскочил следователь.

— Виноват… — все тем ровным голосом, с металлическим оттенком, согласился глава НКВД, — не додумали, не посоветовались, к Молчанову не зашли…

К Молчанову, начальнику секретно-политического отдела, следователь, как раз, заходил и пытался выяснить, что же делать с совершенно бесперспективным делом, но тот лишь отмахнулся — не до тебя. Бармин не стал говорить об этом наркому по понятным причинам и лишь опустил голову.

— Виноват, — вновь потерянно пробормотал он.

— Говорите, не доводил… не распространял, — продолжал нарком, — а, вы — разве не человек? Вам он говорил?

— Так точно.

— Значит, уже доводил и распространял…

— Так точно.

— А, патрульные, что его задержали… а, врачи, что его лечили… и другой медицинский персонал… а, психиатры и другие эксперты, что его опрашивали… а, сокамерники, что с ним сидят…

— Так точно, — убито сказал Бармин, уже видя себя, в лучшем случае, разжалованным.

— А, вы говорите не рапространял, не доводил… — совсем уж ласково сказал нарком, заглядывая собеседнику в глаза.

— Так точно. То есть, никак нет! То есть… — запутался следователь, почуявший себя уже укрывателем преступника и прощавшийся со свободой, а то и с жизнью.

— Вы ведь, никого больше не допросили…

Бармин допросил патрульных — по поводу обстоятельств задержания, а также врачей и судмедэкспертов по вопросам, связанным с причинением задержанному многочисленных телесных повреждений, но промолчал и об этом.

— Так точно, — лишь, еле шевеля помертвевшими губами, прошептал он.

— Вот и допросите. Они ведь все вам расскажут, правда?

— Так точно, товарищ Генеральный комиссар! — жизнь возвращалась к Бармину, — он поднял глаза и преданно ел ими начальство.

— И предъявляйте обвинение по 58–10 (контрреволюционная агитация и пропаганда) и, конечно, по 58–11 (контрреволюционная организованная деятельность). Через пять дней, чтобы дело лежало у меня на столе!

— Есть, товарищ…

— Идите, — махнул рукой Ягода.

— Правильно говорил Молчанов, характеризуя Бармина, что по своим качествам тот не подходит для самостоятельной деятельности и руководящей работы, — признал нарком, провожая его взглядом. — Хороший следователь, очень толковый исполнитель, но начальник — никакой. Действует только в рамках своего видения расследования.

Бармин, действительно, не мог мыслить масштабно и не умел двумя-тремя словами поставить задачу подчиненным. Ему легче было сделать работу самому, чем приказать. А, приказав, он затем принимался дотошно объяснять подходящую модель выполнения задания непосредственному исполнителю. Хотя цель, поставленную ему самому, он достигал, порой, путями разнообразными и изобретательными…

Выскочивший в приемную следователь, сначала даже не сообразил куда попал и дернулся было обратно к двери, из которой вышел. Однако сидевшие, по-прежнему, за столами офицеры, сделали большие глаза, и Бармин, наконец, сообразив — шагами, уходящего от опасности человека ввернулся в нужную дверь. Офицеры понимающе переглянулись.

Ягода придвинул к себе документ, адресованный Сталину. Все бумаги на имя вождя он вычитывал и правил лично, а, иногда и сам исполнял.

«… за 1934 год изъято в Москве 12 848 человек, занимавшихся нищенством, из них 12 231 высланы на родину, 408 человек устроены в московском отделе социального обеспечения и 209 человек освобождены под подписку: впредь обещали не заниматься нищенством…».

— Так, все правильно. Ну и сволочь этот Ярославский. Поперли из секретарей ЦК, так активничать начал. Пишет докладные Сталину по разным проблемам, НКВД еще и нищими должен заниматься, — человек с маршальскими звездами в петлицах раздумчиво потер щеточку усов, — надо поручить — пусть компромат на него поищут.

Он расписался и вписал внизу дату: 6 марта 1936 года. Кресло скрипнуло новенькой, еще пахнущей кожей…

Ровно двести дней осталось занимать ему это кресло. 26 сентября Ягода будет освобожден от занимаемой должности и несколько позже его назначат наркомом связи. А через два года и девять дней, в 2 часа ночи, в присутствии Генерального прокурора СССР А. Я. Вышинского, он будет расстрелян в подвале известного дома по Никольскому переулку.

Воланд ошибок не прощал, а замыслы вождя всего мирового пролетариата товарища Сталина всегда осуществлялись с ужасающей точностью…

Ягода устал. День был тяжелый и кровавый. Всегда после таких дней ему снился один и тот же странный и страшный сон, он знал его уже наизусть…

… Он — Енурих Иегуда, рожденный в Вифлееме древней Иудеи и изгнанный оттуда жрецами за то, что призывал соплеменников бороться с захватчиками. Веру в свое предназначение он обрел, когда бродячий раввин-проповедник, с пронзительными голубыми глазами, сказал при встрече: Шалом! Я рад видеть сына Мататьягу. Да, будешь ты защитой и мечом Израиля!

Небольшого роста, но очень крепкий, жилистый и выносливый, скитаясь по Палестине, он набрал отряд смелых и свободолюбивых людей, которые не боялись сражаться с римлянами. Они скрывались в горах и, спускаясь с них, нападали на разрозненные группы легионеров и убивали их.

— Мы не станем встречаться лицом к лицу с их большим войском. Но мы будем всюду нападать на них, чтобы они не знали покоя ни днем, ни ночью, чтобы они не отважились сунуться в горы и ущелья, нас будет больше с каждым днем, и скоро вся Иудея станет для них ловушкой. Пусть их войска топчут пока наши поля — мы уйдем в горы. Пусть они попробуют пойти в горы — там каждый камень будет против них. А, когда мы станем умелы и, когда нас станет много, мы сами спустимся с гор и прогоним захватчиков.

Так говорил Иегуда своим воинам. И слова его начали сбываться. Первым крупным сражением возле деревни Модиине они показали свое умение, расстроили боевой строй римлян, и все они были истреблены. Правда, погибло и много евреев, но с тех пор в душах людей появилась вера в победу.

После Модиина десятки деревень превратились в пепел. Взбешенные римляне не щадили никого. Но и армия Иегуды росла за счет стекающихся со всей страны беглецов.

Наместник Иудеи Апполоний расставил по дороге из Модиина в Иерусалим сотни кольев, на которых торчали головы убитых евреев, а сам с пятью тысячами солдат рыскал по Иудее, разыскивая Иегуду и его повстанцев.

Около Бет-Эля произошла первая стычка, но Иегуда не решился дать решающего сражения, римляне были сильнее за счет умения действовать коллективно — строем и рядами и лучше владели холодным оружием. Армия Иегуды была сильна лучниками и пращниками. Эфиопы научили их, как превращать пику в копье, которое можно метнуть во врага и, как крепить к нему кусочки кожи, которые направят его в полете точно в цель. Евреи, прибывшие из Александрии, помогли изготовить несколько катапульт, наподобие римских.

Через несколько месяцев у Иегуды было около пятнадцати тысяч воинов, не считая многих людей, которые не были толком вооружены и необучены.

— Да поможет нам Яхве и да простит нас Яхве, — сказал тогда он, — мы дадим решающее сражение Апполонию.

Войско стало лагерем возле городка Офраим, поджидая возле узкого ущелья армию Апполония, чтобы, в случае неудачи уйти ущельем в горы. Римляне, по донесениям разведчиков должны были появиться завтра днем. И Иегуда решил провести ночь в Офраиме у своей возлюбленной Афеллы, потерявшей родителей и двух своих братьев от мечей сирийцев — римских наемников.

Ночь с прекрасной Афеллой была длинна и очень коротка. Лишь под утро Иегуда забылся сном, а когда проснулся, солнце уже дало деревьям длинную тень. Едва оторвавшись от возлюбленной, он большими прыжками понесся к своему войску.

Но войска уже не было.

Его воины лежали, вперемешку, на пропитанной кровью, вытоптанной земле, изрубленные римскими мечами, утыканные длинными сирийскими стрелами, раздавленные могучими ногами индийских слонов.

Он окинул печальную панораму битвы и глазами опытного полководца увидел, как она развивалась.

Подлый Апполоний напал на лагерь ранним утром с двух сторон. Спереди он двинул пехотинцев, построив их греческими фалангами, а когда воины Иегуды ввязались в бой, сзади подошли индийские боевые слоны. На их спинах, в деревянных корзинах, сидели сирийцы, осыпавшие с тыла защищавшихся тучами стрел.

Люди Иегуды никогда не видели слонов и это, вероятно, оказалось решающим фактором. Судя по всему, произошла паника, и римляне с их наемниками-сирийцами без труда перебили охваченных страхом неопытных еще воинов.

Никто из евреев не ушел живым, иначе кто-то из спасшихся прибежал бы в Офраим, и Иегуда из первых уст узнал бы о случившемся. Всех раненых добили.

Он бродил по каменистой земле, ставшей разом могилой всей его армии, всматривался в знакомые лица, искаженные смертью, и слезы непрерывно текли из его глаз, никогда до этого, не исторгавших этой жалостливой влаги.

Вот лежит на боку кузнец Эльазар, руки его еще сжимают длинный боевой топор, которым он владел превосходно, но в спине торчат две стрелы, а голова сбоку разрублена.

Вот верный Рувим, иссеченный до неузнаваемости, он опознал его лишь по кожаному нагруднику, который подарил ему после Модиина, за храбрость.

Вот Рагеш, вот Ионотан, вот александрийский ремесленник Ганиб…

Он их предал. Он был не с ними в этот жуткий час. Он посмел не погибнуть с теми, которые поверили ему, как богу.

— Но я тоже никогда не сражался против слонов, — закралась предательская мысль, — как бы я им помог?

— Ты лжешь, порождение Аваддона, — решительно произнес он вслух, — ты взялся вести в бой этих людей и должен был умереть вместе с ними, и ты слышал, как можно противостоять слонам, нужны лишь зажженные факелы.

Иегуда обратил к небу мокрое от слез лицо, оно было безоблачным и приветливым.

— Не прощай меня, Яхве, — тихо сказал он.

Ему не требовалось ничьего прощения — он не простил себя сам. Его жизнь больше никому не была нужна.

Он вынул из ножен джангар — длинный арабский меч, поставил его рукоятью в выбоину лежащего на земле камня и, придерживая обоюдоострое лезвие одной рукой, с размаху кинулся на него грудью.

Последнее, что видел Иегуда, падая на бок — глаза стального цвета, нагнувшегося к нему существа в черном плаще, с шеи которого свисала толстая блестящая металлическая цепь с маленьким черным черепом внизу.

— Вот и Демон Смерти пришел за мной, — прошептал он и провалился в небытие…

И уже, как бы со стороны, он наблюдал, как возле рухнувшего тела возникли ниоткуда два субъекта. Приземистый и рыжий деловито вытащил из груди мертвеца меч и, бросив его наземь, подхватил тело справа, а второй — длинный и клетчатый подставил свою шею под левую руку. Переглянувшись, они разом взмыли к небесам и исчезли в вышине…

Этот удивительный, проникновенный до реальности, цветной сон сопровождал Ягоду уже много лет, с тех пор, как 27 октября 1929 года он был назначен на должность первого заместителя ОГПУ. Поразительно, но он совершенно не помнил свою жизнь до этого дождливого октябрьского вечера, когда он вошел под мрачные своды массивного здания на Лубянке, 2.

Конечно, он знал свою биографию, но абсолютно не помнил этапов ее прохождения. Пришлось изучать ее по бумагам, имевшимся в его двух личных делах — в ЦК партии и в ОГПУ.

Под соском на левой груди у него имелся продольный шрам, длиной семь сантиметров. Его происхождение было также загадкой для Ягоды. Но в автобиографии, написанной, несомненно, его рукой, при вступлении в апреле 1917 года в партию большевиков, было отмечено, что в 1905 году в баррикадных боях на Красной Пресне молодого Ягоду полоснул по груди шашкой царский казак. Существовала какая-то неуловимая связь между полной потерей в памяти большей части своей жизни и загадочным, изрядно надоевшим уже, сном.

— Вероятно, меня когда-то контузило, — решил однажды он, — отсюда и потеря памяти.

Но спрашивать об обстоятельствах возможной контузии не решился, что-то его удерживало…

Ягода нажал на кнопку внизу столешницы и отдал письмо, адресованное Сталину, вошедшему человеку со знаками различия старшего майора.

— Спецкурьером, секретной почтой, — распорядился он, хотя необходимости секретить проблему нищенства в Москве не было. Однако вся переписка вождя с НКВД по неписаному правилу шла только по секретной почте.

Нарком покрутил головой, скосив глаза на маршальскую звезду на петлице. Шея ныла с правой стороны и его немного знобило. Затылок наливался неприятной тяжестью.

— Надо поехать к Тимоше, — решил он. Тимошей ласково называли невестку знаменитого пролетарского писателя Максима Горького. Она была его любовницей и единственным в мире человеком, к которому он был искренне привязан. Тимоша, как две капли воды, походила на возлюбленную Афеллу того Енуриха Иегуды из бесконечно повторяющегося сна.

Непонятная дружба с Горьким, великим инженером человеческих душ, иногда тяготила его. Он чувствовал, что его интеллект несравним с умственными способностями писателя, но их обоих, отчего-то искренне тянуло друг к другу. Они постоянно вели оживленную личную переписку.

Ягода, благодаря своим возможностям знал о Горьком все, вплоть до его пристрастия вести личную жизнь на два и более фронтов. Алексей Максимович, в свою очередь, даже не подозревал о любовной связи своей невестки и всесильного главы НКВД. Как не знал об этом и сын писателя Макс (Максим), являвшийся законным супругом Тимоши.

— Итак, Он меня нашел, — мучительно размышлял Ягода, сидя на мягком сиденье большой черной машины без номерных знаков, которая везла его на съемную конспиративную квартиру, где уже ждала любвеобильная Тимоша.

Задача, поставленная посланцем человека с глазами стального оттенка, немало его, вначале, подивила. Отдать под суд с расстрельной статьей безвестного найденыша из Марьиной Рощи. Только и всего. Тут что-то было не то. Даже безнаказанно убить беззащитного, во всех отношениях, незнакомца было под силу любому оперативнику НКВД, любому рядовому милиционеру. Мысли скакали вразброс и никак не желали выстроиться логической цепочкой.

Еще три дня назад он был совершенно другим человеком. Визит представителя, загадочной неземной силы, являвшейся, регулярно, в его снах Демоном Смерти далекого иудейского предводителя восставших евреев Енуриха Иегуды, перевернул его жизнь, похоже, в третий раз. Бросившийся грудью на острие меча…

— Стоп…

Машина резко затормозила и наркома кинуло вперед.

— Это я не тебе, — без досады и гнева махнул он водителю.

Автомобиль мягко тронулся с места.

— Енурих Иегуда — Генрих Ягода, — вот откуда у него такие странные имя и фамилия, — и шрам… и потеря памяти…

Все стало на свои места. Все совпало и, в то же время, эти совпадения совершенно ничего не объяснили. Ягода верил в воздействие на окружающий мир иных мистических сил, но не до такой же степени. Затерявшаяся во тьме веков древняя Иудея и современная Москва — их ничто не могло связать.

Еще три дня назад…

Да, три дня назад он не ведал иной заботы, как служить вождю. Сегодня он являлся уже слугой двух господ.

В тот день с утра он разговаривал по прямой связи с товарищем Сталиным. Вождь интересовался, как выполняется его указание о разработке Томского, выведенного в 1930 году из состава Политбюро, после того, как он высказался против применения чрезвычайных мер при проведении коллективизации и индустриализации.

— Да, товарищ Сталин, — произнес он в телефонную трубку, — он по-прежнему стоит на позициях «правого уклона»…

В это время вошел заместитель Ягоды Фриновский, причем зашел без доклада, как этого всегда требовал пунктуальный нарком. Ягода не мог прервать разговор, чтобы сделать своему заместителю замечание. К тому же он подумал, что, вероятно, случилось нечто срочное.

— … встречается он с Бухариным, Рыковым, Шаранговичем, Зеленским… — глава НКВД обладал очень хорошей памятью и перечислил длинный ряд фамилий, не заглядывая в бумаги.

Фриновский, тем временем, подошел к столу и сел, и это взбесило Ягоду. Сам он стоял. Он всегда стоял, когда разговаривал по телефону со Сталиным. Его заместитель сел, даже не испросив разрешения, в то время, как начальник стоял — это было невиданным прямым нарушением субординации.

— … будет исполнено, товарищ Сталин, справка будет готова сегодня же. До свидания, товарищ Сталин.

Ягода положил трубку и оборотил свое грозное лицо к заместителю, собираясь устроить ему хорошую выволочку. Он уже открыл рот, но тот его опередил.

— Доброе утро, Генрих Григорьевич! Скажи дежурному офицеру, чтобы никого не впускал. Есть разговор, — деловито сказал он каким-то измененным хрипловатым голосом.

Лоб и скулы наркома стали багровыми, усы грозно встопорщились, от негодования он не мог даже начать разнос — заместитель, помимо всего прочего, назвал его на «ты».

— А, может, я уже смещен? — мелькнула трусливая мыслишка, — и он назначен на мое место?

Охваченный страхом, нарком машинально нажал кнопку под столешницей и скомандовал вошедшему дежурному офицеру, — никого не впускать!

Лицо же Фриновского моментально преобразилось — всегда, приторно-доброжелательное, оно стало неописуемо безобразным, будто отмеченным печатью злобной гримасы, из-под вздернувшейся верхней губы показался кривоватый желтый клык.

— Оборотень, — первым, что пришло на ум, поразился Ягода, веривший в мистику, и сунул руку в ящик стола, где лежал надежный вальтер.

— Ни-ни-ни, — раздельно, с выделением слогов, хриплым голосом, пробурчал сидевший и укоризненно помахал толстым указательным пальцем с грязным длинным ногтем, — никаких вальтеров.

Сказанным он полностью парализовал волю Ягоды — о лежащем в выдвижном ящике вальтере не знал никто. Следующая же фраза ввергла наркома в состояние ступора, она говорила о способности пришельца читать мысли.

— И не надо считать меня оборотнем, — продолжил уродливый и страшный незнакомец, — я посланец от Него…

И к Ягоде, сразу же, неизвестно по каким причинам, пришло понимание, что речь идет о сверхъестественном существе со стальными глазами, наблюдавшем последние мгновения жизни Енуриха Иегуды из опостылевшего ему сна. И пришла уверенность, что он должен выполнить безоговорочно все указания, которые будут переданы ему необычным посланцем.

— Первое… — не ожидая, видимо, иной реакции, начал тот…

— … И последнее. Об этом никто не должен знать, даже несравненная твоя Тимоша, которой ты вверяешь, расслабясь, и некоторые государственные тайны, а также ведомственные секреты. Грехов на тебе висит много.

Ягоду передернуло.

— Как иудею тебе прекрасно известен древний иудейский обычай. Раз в год они выбирали большого белого козла и взваливали на него все грехи. После чего козла публично торжественно сжигали, и считалось, что грехи их сгорали вместе с ним. У мессира на этот счет иная позиция — козла отпущения не будет, либо ты сам сыграешь его роль.

— Но, послушайте…

— Ты же, продолжаешь служить, как и прежде, — жуткий гипнотизер встал и прошел в дальний угол кабинета, где таилась под портьерой дверь, ведущая в апартаменты для отдыха. Он, не глядя, уверенно отодвинул занавесь, открыл дверь и скрылся в полумраке комнаты.

Ягода бросился за ним.

— Но… — закричал он, собираясь уточнить один нюанс поставленной задачи.

В помещении, предназначенном для отдохновения и сна, никого не было. Нарком щелкнул выключателем — искрящийся свет великолепной хрустальной люстры проник во все уголки комнаты. Никого. Лишь бесстрастная поверхность большого зеркала подернулась затухающей рябью и не дала отражения застывшего перед ним человека в маршальском мундире.

Несколько долгих секунд Ягода непонимающе смотрел на мутный экран зеркала, затем, в отчаянии, взмахнул рукой и вернулся в свой кабинет, забыв выключить свет. Трясущимися руками он открыл стальную дверцу массивного серого сейфа, вытащил из его недр початую бутылку коньяка и сделал несколько лихорадочных торопливых глотков прямо из горлышка бутылки. Струйка янтарной жидкости оставила темный след на отвороте мундира.

На приставном столике ожил динамик.

— Товарищ Генеральный комиссар, к Вам Ваш заместитель Фриновский, — голос дежурного офицера был полон нескрываемого смятения…

Переговорив с настоящим Фриновским по поводу усиления режима пограничного контроля на восточных границах государства и растущей активности японской разведки, Ягода нажал на клавишу внутренней переговорной связи.

— Молчанов, — вопросительно сказал он, — что у нас с делом неизвестного, задержанного в Марьиной Роще?

— Дело закончено и готово к отправке в суд, товарищ народный комиссар, — начальник секретно-политического отдела всегда был в курсе всех следственных действий, — нужно готовить справку для товарища Сталина и…

— Почему для товарища Сталина, — Ягода недоумевал, — что вы там такого еще понакопали, что нужно докладывать Самому?

— Ничего особенного, просто, в соответствии с действующим циркуляром, все дела по служителям культа, а обвиняемый по роду занятий проповедник, должны докладываться лично товарищу Сталину.

— Да, верно, — вспомнил нарком, — так, в чем дело, долго подготовить справку?

— Следователь, который вел дело, слег в госпиталь с сердечным приступом и весьма серьезным.

— Ну, так подготовьте справку сами!

— Есть, товарищ народный комиссар. К утру справка будет готова.