К ночи город очутился во власти игроков, пьяниц и обжор. Иерусалим внешне затихал, но зато начинал жить иной, вечерней, а, затем и ночной жизнью. Полки сотен небольших лавчонок ломились от груд лакомств — хрустящих, пахучих, начиненных фруктами, пряностями и медом. Харчевни, таверны, трактиры, постоялые дворы исторгали чад пальмового масла и жареного мяса. Они заполнялись самым различным по обличью, занятиям и наречиям людом.

— Похоже, и нашим желудкам уже недостает смирения, — Фагот вопросительно глянул на своих сообщников.

Никогда не отличавшийся худобой кот, хотел есть и пить, казалось, всегда. Азазелло неопределенно дернул плечами.

— Тогда поищем подходящее место, чтобы сразу начать и задуманное, — решил Фагот. — Нужно только выяснить, как выглядят местные деньги.

— Но ведь Азазелло… — начал всполошившийся кот.

— Я всучил им советские серебряные полтинники, чеканки 1924 года, взятые мной из коллекции покойного Берлиоза, — спокойно пояснил Азазелло, почесывая ожесточенно спину под плащом.

— Но… — еще громче заорал кот.

— Тише. Ты всполошишь всю улицу, — шикнул на него Фагот.

— Их уже нет. Ни у водоноса, ни у зеленщика, — безмятежно констатировал Азазелло, — э-э-э, что-то ползет у меня между лопаток. Ну-ка, — повернулся он спиной к Фаготу.

Мощный удар худосочного обладателя клетчатого халата едва не поверг рыжего здоровяка носом в уличную пыль. Он встряхнулся и с уважением глянул на узкую, непримечательную силой, ладонь, потрясшую его могучий организм. Кот, на всякий случай, отступил подальше.

В городе замерцали первые светильники. Судя по вывеске, запахам и пьяному гомону, впереди обнаружилась искомая харчевня, и друзья ускорили шаг. Кот, держа цепочку в лапах, плелся за ними пастушьим псом.

Харчевня была почти полна. Судя по говору, здесь были представители самых разных рас и народностей. За изрезанными массивными столами сидели люди в различных одеяниях. Среди них выделялись чернокожие нубийцы и мавры, смуглые, почти до черноты, кочевники ливийских и аравийских пустынь, смугловатые греки и фракийцы, белокожие британцы и галлы и даже двое с желтой кожей и раскосыми глазами.

— Серы, — шелковые люди из далекого Китая, — прошептал про них, знающий, казалось, все на свете, кот.

Воздух заведения был пропитан невыразимым ароматом, который вряд ли отразил бы даже самый хмельной греческий поэт. Столы, скамьи, табуреты были почерневшими от времени и грязи и явно носили следы насилия над собой. Единственными украшениями были, висящие на потерявших всякий цвет стенах, чадящие смрадом и сажей, плошки с горящим бараньим жиром.

Хозяин харчевни, шарообразный толстяк с черными, веселыми и плутоватыми глазами, подбросил в очаг небольшую охапку сухих виноградных лоз, и пламя с шипением опалило жарившиеся на вертелах бараньи головы.

Свободный стол на четверых, был как раз возле очага, и троица расселась на аляповатых, видавших виды, дубовых табуретах, причем сел и кот спустив хвост набок и поджав задние лапы. Он втянул голову в загривок и уставился круглыми немигающими глазами на огонь очага, напоминая грустную ночную птицу. Множество грубых, хищных и лукавых лиц немедленно обратились к вновь вошедшим, дивясь на крупное хвостатое животное. Азазелло тотчас отбросил четвертый табурет в сторону очага, чтобы к ним больше никто не подсел.

Подскочил и хозяин, склонившись перед ним в почтительном поклоне, сочтя обладателя столь зверской рожи и устрашающего клыка, за старшего.

— Хлеб, маслины, жареное мясо буйвола…

— … И две пары жареных цыплят, — грубым голосом прибавил Азазелло, заметив умоляющие глаза Бегемота, — да, два больших кувшина фалернского вина… Нет, три кувшина, — поправился рыжий здоровяк, опять же, обратив внимание на сделавшуюся плаксивой, усатую морду кота.

— Да, смотри, чтоб вино было неразбавленным, — грозно рыкнул он в спину удаляющемуся хозяину.

В харчевню, тем временем, зашел еще один посетитель. Высокий, тощий, в просторной, но короткой, серой хламиде, подпоясанной пеньковой веревкой, из-под которой торчали костлявые ноги в рыжих истрепанных сандалиях. Своим обликом он напоминал, сидящего на вершине скалы и высматривающего добычу стервятника. Длинный хрящеватый нос, глубоко посаженные округлые глаза и совершенно лысая голова, покрытая круглой выцветшей шапочкой, наподобие ермолки, усугубляли это впечатление. В руке его был небольшой, весьма потертый кожаный мешок.

Осмотревшись по сторонам и покрутив своим веретенообразным носом, обладатель кожаного мешка двинулся прямиком к столу, за которым собиралась отужинать неразлучная троица.

Как раз, в этот момент хозяин харчевни брякнул перед ними три тяжелых кувшина, которые он принес в охапке. Сидевший унылым филином кот, немедленно оживился, перемахнул хвост на другую сторону и ловко ухватил один из кувшинов двумя лапами, заранее облизываясь маленьким розовым язычком. Фагот и Азазелло потянулись к своим кувшинам.

— Братья, — остановившись перед ними немым укором, начал надтреснутым голосом вечного оратора человек с мешком, — я смотрю на вас и вижу чистые светлые души…

Азазелло и Бегемот приникли к своим кувшинам. Фагот же заинтересованно оборотился к говорящему, очевидно признав себя невинной и незамаранной темными пятнами душой и отставил пока в сторону глиняный сосуд с вином.

Человек с мешком тотчас оживился и простер к нему руки, сунув поклажу за пазуху. Речь его была вдохновенной и выразительной.

— … и только Солнце, встающее над нами поутру и, пугающее ежедневно жалких человеческих тварей своим закатом, определяет наше бытие… — голос речистого пришельца сорвался на пронзительный визг, от которого поморщились даже некоторые бывалые моряки, сидящие в таверне, — … лишь негаснущее ослепительное Солнце дает всему жизнь и благоденствие…

Кот, давно закаливший свой слух кошачьими концертами, никак не реагировал на изменения тембра и грыз уже крылышко цыпленка, принесенного расторопным хозяином.

— На бесптичье и коршун — соловей, — лишь буркнул он неслышно, с хрустом разгрызая косточку.

— … и является нашим единственным богом… — на самой высокой ноте визжал оратор, воздевая руки к воображаемому светилу — и нашим единственным спасением…

Тут не выдержал и Фагот, казавшийся благодарным и внимательным слушателем. Он ковырнул грязным мизинцем в ухе, обращенном к очередному проповеднику, и, оглушенном небывалой тональностью изрекаемых истин, и, не надеясь перекричать его, просто приложил свой палец к губам. А мизинцем другой руки, оторвав его от уха, ткнул проповедника в тощий живот.

Оратор поперхнулся и затих, судорожно заглатывая воздух ртом выдернутой из воды рыбы и вращая, еще более округлившимися, глазами.

— В чем смысл твоего велеречивого обращения к нам, — несколько витиевато, своим жиденьким тенорком вопросил его Фагот, — ты хочешь обратить нас в свою веру?

— … души и всего лишь пожертвовать на строительство храма один медный асс, — с трудом откликнулась жертва железного фаготовского пальца, глотательными беззвучными движениями рта, начисто съевшая начало предложения, и пронырливым движением выдернула из-за пазухи кожаный мешок, спрятанный туда на время воздевания рук.

— Вот тебе монета и брызгай отсюда, мушиный помет! — Азазелло свирепо обнажил желтоватый клык и швырнул на пол денарий.

Поклонник солнца схватил монету на лету и благодарно поклонился, бросив, однако, исподтишка недобрый и внимательный взгляд, незамеченный друзьями. Он сунул серебряную монету в мешок и отступил вглубь харчевни, где подсел за чей-то стол, но своего внимания к щедрым посетителям не утратил. Не торопясь, пережевывая скудные гороховые лепешки и запивая их козьим молоком из глиняной кружки, он время от времени бросал на них косые взгляды, стараясь, вместе с тем, оставаться неприметным. Иногда неудавшийся оратор водил по сторонам своим длинным носом и что-то бормотал.

— Ессей — представитель религии солнечного культа, ее служители отрицают рабство и жертвоприношения, поклоняются… — просветил сокувшинников кот, не разжимая рта и неслышно для окружающих, — но, определенно, ненатуральный… ненатуральный.

Друзья согласно склонили головы.

— Обожаю закусывать фалернское жареными цыплятами, — тихо и жизнерадостно продолжил кот, похрустывая косточками третьего цыпленка, — но натолкнулся на усмешливо покривившийся рот Фагота и, без всякого перехода, предположил, — но не разбавил ли вино лукавый хозяин?

Его вид стал критически настроенным, а усатая морда исполнилась негодованием.

Фагот, забывший о своем кувшине из-за речистого ессея, немедленно проверил гипотезу кота и поперхнулся, — конечно же, разбавил толстый плут. Но, где же он?

Будто услышав призыв, хозяин засеменил к ним своими толстыми ножками.

— Еще вина? — его шельмоватые заплывшие глазки хитро щурились, а объемистый живот непрерывно колыхался и булькал.

Фагот встал во весь свой нескладный рост и навис над толстяком.

— Тебя же предупреждали, чтобы не разбавлял вино…

На попытку хозяина открыть рот и оправдаться, Фагот сжал своими длинными пальцами его нос, сразу залиловевший, и внушительно сказал загустевшим тенором речь, привлекшую внимание всех обитателей харчевни.

— Знай, обманывая жаждущего, ты обманываешь самого Юпитера. А, посему — делать это надо умело, ловко и незаметно. А, если не умеешь этого — плати сполна!

Хозяин харчевни руками вцепился в пальцы Фагота и силился их отодрать от своего носа, но не мог. Он завороженно впился в глаза говорящего, один из которых сверкал алмазом, а другой мерцал ужасающей пустотой.

— Сейчас ты бесплатно принесешь каждому своему гостю по две кружки вина, — проникновенно продолжил мучитель и лишь после этого выпустил злосчастный нос, незамедлительно налившийся свекольным цветом.

Отпустив кинувшегося исполнять приказание толстяка, пользуясь, что к нему приковано все внимание, Фагот обратил свою речь ко всем обитателям питейного заведения.

— Братья мои! — пылко начал он, — я хочу угостить вас всех прекрасным вином во имя пророка нашего Иисуса и восславить его добрые деяния…

Зал одобрительно загудел.

Хозяин харчевни, подтверждая сказанное, уже разносил по столам кувшины и кружки с вином, в душе ужасаясь опустошениям, которые сегодня претерпит его погреб. Прожженный мошенник, он удивлялся своим действиям по даровой раздаче напитков Бахуса, но поделать почему-то ничего не мог. Ноги сами несли его в погреб, а руки проворно разливали искрящуюся жидкость из огромных потемневших бочек.

Зал заметно повеселел. Лишь пригорюнившийся солнцепоклонник косил недобрым глазом.

— Слава Иисусу из Назарета и его великим деяниям, — гнусаво проорал Азазелло, размахивая кувшином, и несколько голосов нестройно поддержали его.

Фагот поймал за фартук проносившегося мимо хозяина с несчастной физиономией и доверительно сообщил ему на ухо, — несчастья и беды переноси с кротостью, брат мой, раз ты по глупости получил их и не смог от них отвертеться.

Толстяк похорошел лицом и с удвоенной энергией принялся обносить вином все столы.

Но эффект от бесплатной выпивки оказался противоположным.

Первыми начали задираться к Фаготу подвыпившие моряки. Колючие словечки, обильно сдобренные солеными морскими выражениями, были явно оскорбительны, как для самого угощавшего всех даровым хмельным напитком, так и для восславляемого им Иисуса. Фагота презрительно сравнили с недоделанным бушпритом, а его, возмущенно раскрывшийся на это, рот — с клюзом, в который оный бушприт надо и вставить. В харчевне явно запахло хорошей дракой.

Как ни странно, такой оборот дел ничуть не удивил и даже не удручил ярого приверженца назорейского пророка. Фагот ввязался в свару с полной готовностью и незамедлительно.

— Ну, ты, тухлая хмельная бочка, — начал он презрительно, обращаясь к самому здоровенному из рвущихся в схватку морских волков, — разрази меня Юпитер, если…

Но договорить ему не дали. Все пятеро завсегдатаев портовых кабаков, отличающиеся от остальных присутствующих внушительной комплекцией и удалым видом, разом кинулись на обидчика. Огромные ручищи, способные в одиночку вытравить судовой якорь, рассекали воздух с шумом крыльев гигантских птиц, порочные физиономии светились предстоящим удовольствием.

Фагот слегка расставил свои длинные ноги и согнулся, поджидая противников, любой из которых, сдавалось, был способен расплющить его, как муху на столе. Азазелло, ухватив рукой массивный табурет, уже поспешал на помощь к товарищу.

Но боевые действия начал кот, который схватил из очага вертел с шипящей бараньей головой и запустил ее в наступающих. Намеренно ли, случайно ли — сорвавшаяся с вертела голова угодила точнехонько в лоб здоровяку, сравненному Фаготом с пустой винной бочкой. Кипящий бараний жир залил нападающему глаза и вызвал ужасный вой ошпаренного, потрясший таверну.

Он в панике задрал голову, размазывая жир по лицу, и Фаготу лишь оставалось резким быстрым взмахом своей длинной руки попасть в его выступивший кадык. Здоровяк всхлипнул, икнул и рухнул на пол, вызвав хорошую встряску всего помещения, отчего две или три плошки свалились со стен.

— Пастух покинул свое стадо! — победно заорал кот, потихоньку подбираясь к эпицентру начинающегося сражения.

Показывая неплохое знакомство с кулачным боем, Фагот вступил в схватку с остальными моряками. На их стороне был численный перевес и немалая сила, но разом применить эти свои преимущества они не могли — мешали столы, скамьи и прочая мебель. Длинные руки Фагота беспрестанно молотили по их головам, производя некоторые внешние изменения на лицах нападающих и вызывая обиженный рев и всевозможные ругательства.

Подоспевший Азазелло с маху угодил табуретом в грудь одному из наиболее настырных мореплавателей, и бедняга молча лег поперек скамьи, задрав вверх густую мочалистую бороду.

Следующий попал под встречный удар Фагота, пришедшийся прямо в нос, который буквально вдавился в его плоскую физиономию, произведя впечатление ее полной безносости. Тут же Бегемот надел на голову кадку с водой, для ополаскивания винных сосудов, краснолицему усачу, подкравшемуся к Фаготу с тыла, а последний, не оборачиваясь, добил его коротким тычком согнутого локтя в солнечное сплетение.

Помаленьку в драку против сноровистых наглых пришельцев втянулись и все остальные обитатели харчевни, включая и человека, представившегося поклонником дневного светила. Но, за исключением чернокожих представителей африканского континента, никто из них не обладал ни могучим телосложением, ни проворством, необходимым в схватке на ограниченном пространстве. Поэтому массовая драка закончилась довольно быстро победой малочисленных, но ловких и расторопных чужаков.

Нубийцы и ливийцы также полегли под ударами табурета, каковой в руках Азазелло, оказался весьма скоростным и опасным оружием, и от которого вскоре осталась лишь одна ножка. Солнцепоклонника уложил банальным размашистым ударом в ухо Фагот, а его ермолкой и мешком, в качестве трофеев, завладел вездесущий кот.

Бегемот, имея неважную бойцовскую стать, напрямую в рукопашной почти не участвовал, ограничиваясь метанием в превосходящего числом противника различных предметов кухонной утвари и сбором добычи, в виде кошелей и прочего ценного, на его взгляд, имущества.

После потери африканцев наступление завсегдатаев харчевни иссякло и превратилось в паническое бегство под горестные вопли безутешного хозяина, терявшего на глазах и клиентов, и имущество, и прибыль.

Впрочем, внакладе он, кажется, не остался — добросовестный кот сдал ему все трофеи, изъятые у поверженных врагов, за исключением круглой ермолки ессея, которую победно поместил на своей голове между ушами.

С видимым уважением, оценив приятную тяжесть только лишь одного мешка, захваченного у сборщика пожертвований, хозяин заметно воспрял духом, а получив горсть серебряных денариев от щедрого Азазелло и вовсе залучился счастьем.

Воспылав приязнью к одолевшей в битве троице, он услужливо поведал им, что вот-вот прибудут стражники для задержания нарушителей спокойствия, которым, конечно, уже донесено о случившихся беспорядках бежавшими соглядатаями тайной стражи местного органа власти под названием Синедрион. А, поэтому, лучше победителям убраться отсюда подобру-поздорову. Сам же полез в погреб, прятать в тайник доставшиеся ему деньги и имущество побежденных.

Троица восприняла совет с пониманием, охотно покинула разгромленную харчевню и поспешила на поиски подходящего пристанища.

Появившийся с отрядом стражников человек, к которому хозяин таверны отнесся чрезвычайно почтительно, был явно поражен небывалым для города размахом случившегося побоища. Более двух десятков человек валялись вперемешку с поврежденными предметами мебели и кухонной утвари, ворочаясь и стеная. Все было заляпано и забрызгано. Стоял сплошной винный дух.

— Что здесь произошло? — голос был несколько сипл, будто простужен.

— Поверь, почтенный Маттавия, — ответил горестно хозяин харчевни, — я толком и не разглядел, как это стряслось. Кажется, моряки что-то не поделили с африканцами… я сразу спрятался за очаг и ничего не видел… какие убытки… какие убытки…

Плутоватый толстяк отвечал на вопросы сбивчиво и неуверенно, и начальник прибывших стражников понял, что здесь что-то нечисто. Окинув хозяина заведения недоверчивым взглядом, он, по-кошачьи осторожно, стал обходить арену сражения, хрустя осколками терракотовой посуды и переступая через стонущих и охающих людей.

В одном из поверженных, к крайнему удивлению, он узнал своего самого опытного и способного шпиона, работавшего под личиной ессея, якобы собиравшего средства на строительство храма. Легкие хлопки по щеке привели в чувство мнимого почитателя солнечного божества.

Очухавшийся шпион подробно поведал обо всех перипетиях вечерних событий в харчевне и деталях случившейся баталии. Концовку схватки ему, правда, увидеть не довелось, но описание внешности неизвестных было дано им толково и четко.

— И, ты хочешь сказать, что эти двое уложили… — главный стражник посмотрел на уже поднявшихся и отряхивающихся от пыли и грязи зачинщиков драки, — самого Террибу?

Самый громадный из моряков, стиравший тряпкой жир со звероподобной багровой физиономии, услышал свое имя, с трудом разлепил обожженные глаза и попытался изобразить уважительный поклон в сторону говорящих. Однако его качнуло, и соратники, с трудом поддержавшие громадное тело, усадили его на скамью.

— Трое. Их было трое, — продолжил неудачливый сборщик пожертвований, — с ними был еще здоровенный черный кот, — он показал поднятой ладонью примерный рост животного, — видимо, обученный для цирковых представлений…

— Кот тоже участвовал в свалке?

— По-моему, он швырялся посудой, я не очень-то следил за ним. Меня сразу же заинтересовали эти двое. Несмотря на странный вид, они производят впечатление очень опасных людей, поэтому я к ним и подошел…

— Кто дрался на их стороне?

— Никто. Они вдвоем разметали всех, причем весьма ловко и быстро. Досталось и мне, — рассказчик с опаской дотронулся до своего распухшего кровоточившего уха.

Командир стражей с сомнением покрутил головой, оглядывая поле боя.

— Причем, длинный в клетчатом халате, с виду хлипкий и нескладный, так засветил мне в ухо своим кулаком, что в глазах сделалось темно, и разум сразу покинул меня. Кроме того, пропал мой мешок с деньгами.

Главный стражник подозвал остальных прибывших с ним и велел шпиону еще раз обрисовать незнакомцев.

— Надо их найти и установить за ними слежку, — властно приказал он.

Закончив дотошный опрос остальных участников удивительного сражения, начальник глубоко задумался. Услышанное ему крайне не понравилось. В действиях троицы явно просматривались планомерность, расчетливость и заданность.

Троица, в это время, брела по безлюдной улице, поглядывая по сторонам и гадая, как могут выглядеть местные гостиницы.

— Зря ты начал драку, — с укоризной произнес вдруг Фагот, обращаясь к коту, который, после случившегося, обрел горделивую осанку, — даже поесть, как следует, не успели.

— Я начал? — кот остановился в крайнем изумлении. Хвост его нервно дернулся, а глаза стали совершенно круглыми.

— Ты, — подтвердил и оживившийся Азазелло, — кто спьяну стал швыряться бараньими головами в мирных моряков?

— С утра набанкетился… — осуждающе подхватил Фагот, намекая на выпитый целиком кувшин водоноса.

Кот смятенно и быстро замигал глазами, нос его наморщился, будто он нюхнул перца, зеленые глаза покраснели ободками и наполнились влагой.

— Вечно из-за него влезаем во всякие неприятности, — досадливо заключил Азазелло, — надо просить мессира, чтобы заменил его на Геллу — куда как, спокойнее будет, да и занятней.

— Да, я… — завопил кот, сдирая трофейную ермолку со своей головы, вместе с клочками черной шерсти, и шваркая ей о пыльную дорогу, — да, разве…

— Не самая длинная речь, — язвительно протянул Фагот, — и не самая убедительная.

Друзья дружно и довольно захохотали, Фагот, как бы, тренькая на расстроенной донельзя арфе, Азазелло — раскатисто с переливами, подобно звонкому журчанию речного переката.

Кот, тотчас, к ним присоединился, то ли, приняв розыгрыш за чистую монету, а, скорее, по своему обыкновению, притворяясь и дурачась.

Бегемот был вообще неистощим на различного рода шутки, подковырки и подвохи. Однажды он приколотил тень дремавшего Фагота большим серебряным магическим гвоздем, стащенном из многообразного реквизита Воланда. И, они с Азазелло корчились и задыхались от сдерживаемого смеха, наблюдая тщетные неуклюжие попытки товарища подняться из-за стола. Вид его недоуменной и, без того нескладной фигуры, довел их до состояния икоты, когда уже невозможно было смеяться…

Между тем стало уже совсем темно. Узкие оконца домов замерцали подслеповатым неярким светом. Редкие прохожие торопились убраться с улиц, под защиту стен и крыш домов.

Ночь щедро швырнула на Иерусалим темное покрывало с пепельно-желтыми россыпями звезд. Месяц был похож на подгулявшего бродягу, пробирающегося среди них.

— Красиво, — восхищенно протянул сентиментальный и слегка пьяный Бегемот.

Постоялый двор, находившийся на той же улочке, гостеприимно принял на ночь уставших и разомлевших от обильных возлияний и богатых впечатлений загулявших путников.

Друзья сидели за столом в маленькой каморке госпиталя, так в старину назывались гостиные дворы, обсуждали сделанное за день и строили планы на ближайшее будущее.

— Итак, подведем итоги, — озабоченно произнес Фагот, — допустим, мы просветили сегодня около тридцати местных жителей. В городе найдется около двух сотен различных питейных заведений…

Он был силен в математике и любил различного рода вычисления, — … значит, если в день мы будем посещать по одному кабаку…

Ненасытный кот, тем временем, привередливо обнюхивал груду вяленой рыбы, купленной по дороге, решая нелегкую задачу, с какой рыбины начать и уже примеривался к этому, выпуская острые загнутые когти.

Фагот неуловимым движением длинной руки отодвинул рыбу в сторону, на самый край стола, буркнув, — это на завтрак, — и продолжил, — … то, обойдя все эти заведения, мы разнесем слух об Иисусе из Назарета среди, примерно шести тысяч горожан и пришлых.

— И то, не самых лучших их представителей, — проницательно заметил Азазелло.

— То есть, и незначительно, и малоэффективно, — Фагот был явно разочарован, — да и прожить нам здесь пришлось бы около года, а мессир дал на выполнение задачи три недели.

Один глаз его смотрел на Азазелло, а другим он зорко отслеживал новую попытку кота дотянуться до вожделенной рыбы.

Рыжий здоровяк коротко кивнул головой, выражая свое полное согласие.

— Население же здесь… — теперь уже оба глаза выжидательно уставились на кота.

Застигнутый врасплох Бегемот, отдернул быстро лапу и непонимающе уставился на старшего товарища.

— Население же в Иерусалиме… — медленно и вопросительно повторил Фагот.

— Немногим более полумиллиона, на начало первого тысячелетия, — тут же выдал всезнающий кот, — да, еще приезжих прибавим, как минимум, с сотню тысяч.

— Да, сегодняшняя работа — мизер, — невесело констатировал несколько удрученный Фагот.

— Требуется какое-либо массовое мероприятие… задумчиво пробормотал Азазелло.

— А, нет ли здесь каких-либо театров, или цирка? — вопрос был снова адресован Бегемоту.

— Кажется, в Иерусалиме был цирк во времена, когда здесь существовали римские поселения, — тот был готов к ответу, — следует только уточнить — сохранился ли он. Иудейский народ не очень охоч до массовых зрелищ.

— Азазелло, возьми организацию на себя.

Лобастая безобразная голова подтверждающе кивнула.

Кот, все-таки добрался до рыбы и украдкой тянул под столом на себя одну из крупных рыбин, но ему уже не препятствовали.

Окончательно же, было решено совмещать массовость с ежедневными походами по злачным местам.

— Главное — уложиться в срок, определенный мессиром, — значительно подытожил Фагот, и товарищи с ним были совершенно согласны.

Так прошло несколько дней, примечательных лишь растущей задиристостью и наглостью новоявленных приверженцев, неизвестного им лично, прорицателя Иисуса Назорейского.