Саймон Андерсон ходит очень аккуратно, ровно, будто держа на голове кувшин и стараясь его не расплескать. Спину он держит прямо, а руки по швам. Саймон – фотограф, и всё его тело напоминает крепкий штатив.
Он живёт в Москве уже лет пятнадцать, но до сих пор сохраняет британскую сдержанность и аккуратность, которые на родине в нём сильны не были – но здесь включились с новой силой, прокравшись даже в его походку: он перемещается по улицам, будто бы просачиваясь между прохожими.
Своей строгой походкой он вошёл в ресторан; тревожное оживление официантов само привело его к месту назначения – столу, за которым сидел его знакомый, бизнесмен Першиков. Надо было сделать фотографию.
Саймон привык не удивляться и приучил себя никак не проявлять свои эмоции – так существовать комфортнее. Но теперь его брови вздёрнулись на прежде незнакомую высоту: человек, назначивший ему встречу, лежал лицом в тарелке с едой. Подал голос стоявший рядом с ним официант-среднеазиат:
– Мы вызвали скорую, но это просто формальность. Я врач по образованию, и я с уверенностью могу сказать, что он мёртв. Это ваш друг?
Саймон кивнул, быстро достал фотоаппарат и сделал несколько снимков. Тот из них, что вышел удачнее, определённо, обойдёт весь мир – пока этого не снял кто-то ещё, пора спешить.
На выходе англичанин столкнулся с сумасшедшей женщиной, упакованной в серый плащ и покачивающей чёрным полиэтиленовым пакетом: она орала что-то несвязное, озираясь по сторонам. Саймон прислушался, но разобрать ничего не мог – всё-таки, он иностранец. А тут она к нему и повернулась:
– Бусурман! Сразу видно, что бусурман! По-нашему то небось не понимаешь! Ну давай я тебе по-вашему всё объясню:
Эшкерме бекерме пульгасари ахтисаари бастурма чихиртма! Шейпинг лизинг шопинг краудфандинг! Месьё, же не манж па сис жур, э же сюи трист, муйто тристе эт дэсоле! О, рус! Що, кво вадис, паненко? Йосивара? Дебрецен? Клагенфурт унд Оберхаузен? Йа-йа, ферштейн, готс тиснад. Лос шантрапас де Шантеклер но пасаран, нэва-нэва! Ци-донь чи ха донь цао ши ши ши. Йоги брахмапутра бхагават-гита суд-пралад-тхиманойунг бра-ца-ла. Умца-дрица-дри-цаца! Вери гут штандартен пюльдистааре! Де ла гранде небойша ист ш-хагн дохан а’бль тухир-дма. Шандеволе гурген-цоллерн?
– Простите, я пойду, – Саймон отстранил от себя уже вцепившуюся ему в руку кликушу.
– А, так ты и по-нашему можешь! Ну тогда вот послушай:
Есть на Руси один холм (где-то между Тверью, Смоленском и Калугой), на котором со стародавних времён сидят три девицы. Кто и за что их туда посадил, никто уж и не помнит, но есть такая версия, что засели они туда самовольно, и с тех пор сидят.
Три – на одном холме. Смотрят в разные стороны. И плачут. От каждой – по ручейку. Чуют они, что беда где-то рядом творится – ещё хлеще заплачут. Чуют, что где-то радость – растрогаются, и тоже давай рыдать сильнее. А когда ничего не происходит, они плачут тише – но такие перебои случаются редко.
У одной из них волосы чёрные-чёрные да манящие карие глаза. Слёзы, капающие из её глаз, текут всё больше на запад – и зовётся этот ручеёк с некоторых пор Днепром. У той, что рыжая, с задорными зелёными глазами – слёзы текут на юг, образуя реку Дон. Ну а та, у которой светлые волосы и холодные синие глаза, источает всем известную Волгу.
Так и оплетают нашу Русь слёзы в три ручья. Стоит жизни наладиться и поскучнеть, реки мелеют и повсюду начинается засуха, что приносит голод, ссоры, бунты и ещё больше горя – засуха и проходит, и всё снова своим чередом. Ну и про слёзы радости не забудем – без них совсем бы высох русский чернозём.
Этак завелось с таких давних времён, что нет таких старожилов, чтобы помнили тех старожилов, которые слышали что-то о таких старожилах, что знали бы старинные предания о том, как этот порядок завёлся. Чёрт бы с ним, завёлся и завёлся. От самих дев на холме тоже ничего не добьёшься – молчат как рыба об лёд; да и не ходит к ним давно никто, дел невпроворот. У них и у самих дело важное.
Нет, были, конечно, знатоки: один требовал, чтобы хотя бы одна из них в противоположную сторону обратилась, чтобы можно было доставлять воду в отдалённые уголки страны. Но сколько ни пытались, ни на вершок их не сдвинули. Да и плюнули на них.
Был, впрочем, один инцидент. Пришла к ним троим одна сельская девчонка – блаженная вроде, или что-то вроде того. И давай вокруг них ужом виться: а чё это вы тут сидите? а не пора ли домой, красны девицы? Те не отвечают.
Девчонка села на соседний холм и кричит им оттудова: «А мне так тоже не слабо! Спорим?» – и давай слезу давить. Давила-давила, но хватило лишь на небольшую струйку, да и текла она куда-то не туда: в самые непроходимые леса.
Тут-то девчонка и прониклась уважением к трём девицам. Сказала им: «Давайте я буду с вами тут сидеть. Я защищу вас от любых горестей и принесу все удары на себя. Вы только отдавайте мне долю своих слёз, сиречь своих горестей и радостей». А девчонка, говорю, непростая была, блаженная или что-то вроде того. Ну, блаженная в хорошем смысле.
Уж не знаю, сколько она там их уговаривала, но как-то удалось ей до них достучаться. И разрешили они ей часть их горя и радости себе забирать, чтобы самим полегче всё это давалось. В обмен на это она их от всего на свете оберегала и защищала, но вдобавок немножечко ими и командовала.
Говорил народ, что она ими помыкает, и вообще горе куда-то сливает, а себе только радость оставляет, но куда уж там реку вспять повернуть, а холм-то, на котором она сидит, с годами в ельнике затерялся. Да и с тремя-то девицами холм давно никто не видел, только и знают все, что есть эти три ручья.
Звали девчонку Москвою, и была она блаженная или что-то вроде того.
Пока кликуша зашлась в этом увлекательном рассказе, Саймон аккуратно достал камеру и несколько раз сфотографировал её. Это была не такая страшная женщина, как показалось сначала – было ей, пожалуй, лет сорок пять, и не сойди она с ума, она была бы красива. Отвлекшись на свои мысли, Саймон не заметил, как женщина перешла на какой-то совершенно другой рассказ. Она громко перекрикивалась сама с собой, изображая два совершенно разных мужских голоса – причём так похоже, что закрой Саймон глаза, он и воспринял бы это за спор двух молодых людей:
– …Векторы чего? Вес? Скорость? Длина? В математике таких понятий не существует! Никогда их нахуй не было.
– Существует понятие числа, которое в математике…
– Число это абстракция!
– Можешь ты просто, не перебивая…
– Число!
– Дай мне сказать!
– Одиннадцать – это абстракция?
– Дай мне сказать! Можно я скажу?
– Одиннадцать – это абстракция?
– Одиннадцать – это абстракция.
– Это – математика!
– Один гектар – это не абстракция? Это чистая не-абстракция! Вот один гектар существует, а одиннадцать просто – не существует!
– Одиннадцать – это математика, а один гектар – это физика…
– Ээээ…
– БЛЯДЬ, ДА ДАЙ ТЫ МНЕ ДОГОВОРИТЬ-ТО, НУ Ё-МОЁ! Ты реально себя неприлично просто ведёшь, и не даёшь мне сказать…
– Это не настолько примитивная хуйня! Математика – это абстракция от и до, как только математика начинает прилагаться к чему-то, она становится физикой, блядь!
– Блин, чувак, изначально доминировала физика, а не математика! Любой греческий учёный занимался физикой, а не математикой! Это очевидно! Это известно всем! Физика это непосредственный источник математики. Появление математики обусловлено потребностями людей. А чем ещё? Потребности в осуществлении физических, блядь, задач обусловили появление самой математики – ЭТО ОЧЕВИДНАЯ ХУЙНЯ! Не было бы никакой математики, если бы не нужно было мерять землю! Не нужно было бы считать деньги!
– Учёные посчитали физические параметры, и появилась математика… ТАК НЕ БЫВАЕТ НАХУЙ!
– Любое явление, происходящее в математике, связано с физикой! Теория относительности! Она изменила в том числе и математику тоже! Создание новых условий – математических переменных…
– Какие математические переменные появились вследствие теории относительности? Назови, блядь, математическую переменную, которая появилась вследствие теории относительности!
– Дело в том, что…
– КАКАЯ МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ПЕРЕМЕННАЯ ПОЯВИЛАСЬ ВСЛЕДСТВИЕ ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ?
– Бля, ты реально ведёшь себя как… Это просто пиздец. Реально.
– Ты сам сказал, что…
– Я больше не хочу разговаривать, потому что ты, блин, просто, вот у тебя реально аргумент «ТЫ ТУПОЙ, БЛЯДЬ! МОЛЧИ! ВСЁ!». Я НЕ ХОЧУ РАЗГОВАРИВАТЬ! ТЫ МЕНЯ НЕ СЛУ-ША-ЕШЬ! Ты придираешься к каждому слову, прямо как… Это полный пиздец.
– Я просто говорю то, что…
– ТЫ – САМЫЙ УМНЫЙ! Я – ПОЛНЫЙ ИДИОТ! ВСЁ! Ты доказал! Ты поорал! Ты не хочешь слушать ничего! Если ты вошёл в эту, блядь, свою хуйню, ты НЕ ХОЧЕШЬ СЛУШАТЬ ВООБЩЕ НИ СЛОВА! Ты занимаешься тем, что ты берёшь одно слово и начинаешь «Ну-ка давай мне! Давай!». Блядь, это ПОЛНЫЙ ПИЗДЕЦ! Это настолько ОМЕРЗИТЕЛЬНАЯ ХУЙНЯ… Реально это полный пиздец!
Саймон вдруг спохватился – пора бежать и что-то делать с этой фотографией умершего за столом Першикова; он быстро извинился перед женщиной и широкими шагами двинулся к пешеходному переходу, за которым был вход в метро. На полпути плюнул и вышел на проезжую часть – ловить машину, движение на дорогах было вроде бы не напряжённым. Прежде чем сесть в притормознувший автомобиль, он бросил взгляд в сторону сумасшедшей женщины: она вцепилась уже в следующего ни в чём не повинного слушателя.