РЕВИЗСКАЯ СКАЗКА

сказка ложь, да в ней намёк

добрым мóлодцам урок

По пути на службу Небылицына взволновал полуденный звон колоколов. Звон колоколов напоминал ему о непрестанном ходе времени. В полдень колокола били особенно долго, шутка ли, двенадцать ударов вдобавок к традиционной увертюре, и когда Небылицын именно в полдень (что случалось нередко) проходил мимо церкви, он часто озадачивал себя размышлением на тему того, как же такая старая, покосившаяся церквушка сохранилась во время строительства делового квартала. Площадь, которую он пересекал, была окружена из понатыканных случайным образом домов для ответственных сограждан, годами ковавших именно здесь всеобщее финансовое благополучие; а посередине – церковь. Бренчит колоколами и напоминает прохожим о том, что их драгоценное время неравномерно утекает в небытие, а небытие есть вечность, а вечность есть мучительные и волнительные размышления.

По пути на службу Небылицына взволновал полуденный звон колоколов, напоминавший ему о ходе времени, и суета людей.

Около полудня люди всегда перебегали площадь туда-сюда по своим делам. Так уж сошлись сетчатые узоры расписаний работы близлежащих контор, что главная в них пробоина приходилась на полдень. Бывало, за полчаса до раздражающего боя колоколов на площади не было ни души, а в двенадцать часов шлюзы открывались, и люди выбегали из них кто куда. Одним нужно было удовлетворить естественные потребности в хлебе и зрелищах, другим – отнести важнейшие документы в какое-нибудь из соседних зданий. Небылицын, своё собственное расписание очень удобно обустроивший, часто приближался к месту собственной службы именно в эти минуты, и порою очень раздражался, видя развевающиеся бумаги в руках коллег, сослуживцев и соседей – он задавал себе неминуемый вопрос: «Чем я лучше?», давивший на его самолюбие и с детства выученный культ собственного первенства. Для Небылицына было несравненно важно чувствовать своё собственное дело, в первую очередь, уникальным и ни на что не похожим и к тому же значительным, приносящим кому-то ощутимую пользу. Сомнений в собственной полезности у него, по большому счету, не было, но толпы людей, похожих на него, притесняли его желание быть единственным в своём роде и максимально обособленным. Небылицын особенно любил, напротив, случаи, когда ему доводилось пересекать площадь в одиночестве, потом в одиночестве указывать лифту, куда ехать, а потом шагать по коридору так, чтобы больше ничего не слышать, кроме стука собственных каблуков.

По пути на службу Небылицына взволновал полуденный звон колоколов, напоминавший ему о ходе времени, суета людей, перебегавших площадь туда-сюда по своим делам, и оттепельная расхлябанность земной поверхности.

Тут чисто практический вопрос: извечно смотрящий строго перед собой, Небылицын почти не смотрел под ноги. Когда в холодное время года на улице хоть немного теплело, он то и дело угождал в лужи и ручейки различной прозрачности. А кроме задумчивости он любил аккуратность и комфорт, а мокрая обувь это определённо не комфорт, а опыт скользкий и неприятный.

По пути на службу Небылицына взволновал полуденный звон колоколов, напоминавший ему о ходе времени, суета людей, перебегавшим площадь туда-сюда по своим делам, оттепельная расхлябанность земной поверхности, от которой у него мокли ботинки, а также оживившийся городской сумасшедший.

Сумасшедший кричал: опомнитесь, люди добрые, караул. «Многие из вас уже мертвы, а кто не умер, и тому недолго осталось», – нервно вскидывая голову, как бы отбрасывая назад воображаемую копну волос, выпалил юродивый в лицо Небылицыну. В его несуразном стареющем лице, самых обыкновенных седых волосах и ничем, абсолютно ничем не примечательной одежде скрывалось будто осознание тайн мира сего, и оттого Небылицыну стало не по себе. «Да разбредутся туманы, – продолжал нездоровый человек, – и да увидят умершие путь к свету истинному! Да перестанут их призраки беспокоить мир человеческий, да смастерят они сами себе крылья и вознесутся на небеси, а кто и в бездну адскую низвергнется, но только по своему желанию, только по своему желанию в преисподнюю-то опускаются… У кого волюшки хватит, тот крыльями раз-два, да и в прорезь в небе шасть!». Не стал Небылицын дальше слушать эту околесицу, но ведь что услышано, того назад не воротишь.

По пути на службу Небылицына взволновал полуденный звон колоколов, напоминавший ему о ходе времени, суета людей, перебегавшим площадь туда-сюда по своим делам, оттепельная расхлябанность земной поверхности, от которой у него мокли ботинки, а также извечный городской сумасшедший, выкрикивавший пугающие несуразицы.

Мгновения, когда Небылицын пересекал площадь, были омрачены досадным совпадением нервировавших особенностей его городской жизни. Ощущение усталости, тревоги и смутного надвигающегося (а то и уже надвинувшегося) горя захлестнуло его на секунду, но он отмахнулся от него, как от назойливого комара. Занимая себя экономическими задачками, он продолжил чеканить шаг. Небылицын шёл на службу.

Служил Небылицын высокому идеалу, и служил он руководителем службы оперативной поддержки. Служба Небылицына служила поддержке служения высоким идеалам. Небылицын каждый день несколько часов непринуждённо водил руками во имя высоких идеалов корпоративного развития: словом, руководил.

Задача этой службы с загадочным названием заключалась в выполнении задач повышенной сложности, повышенной тонкости и секретности, однако Небылицын и несколько его многофункциональных помощников, повторимся, занимались выполнением указанных задач с повышенной непринуждённостью.

Повышенная секретность задач объяснялась не иначе как их пониженной законностью. На Небылицына и партнёров сваливалась вся работа корпорации (занимавшей, скажем, четверть значительного стеклобетонного здания) по направлению деликатного обхождения законодательства. Труженики небылицынской службы исправляли, а то и целиком подделывали отчётность о доходах и расходах предприятия; они со знанием дела разносили вознаграждения по надлежащим государственным и частным организациям; налаживали контакты с судьями, чиновниками и ревизорами, укрепляя тем самым позиции корпорации на одном из самых щекотливых фронтов её работы. Отсюда – повышенная тонкость деятельности Небылицына. Повышенная сложность – тоже.

Бывшего министерского счетовода Небылицына руководителем службы оперативной поддержки нанял школьный ещё товарищ Свирепов, упрямо соответствующий своей фамилии в одном из высоких (по значению и по местонахождению) кабинетов корпорации. В качестве одного из немногих значительных событий своей жизни Небылицын припоминал маленького, лопоухого и тонкоголосого Свирепова, вдохновенно и потому сбивчиво рассказывающего о своём замысле. Свирепов как-то посчитал, что существующий, «непрофессиональный» механизм уплаты взяток и налоговых махинаций создаёт такие риски и такие обильные издержки, что выгоднее и безопаснее создать для этого отдельную, что важно, профессиональную службу. Своего соседа по парте начинающий коммерсант пригласил руководить службой оперативной поддержки неслучайно: государственная служба Небылицына так и билась у Свирепова в голове, когда тот обдумывал свою гениальную находку. Во-первых, кто как не скромный министерский служащий умеет обходить закон! Во-вторых, Свирепов свирепо раздражался, когда вспоминал о месте работы старого друга – ничего, повторял он себе, ничего не может быть хуже чиновников! Обидно было ему за Небылицына.

Через всю свою дальнейшую работу Небылицын пронёс светлую идею обмана с высокой целью. Ещё в министерскую пору на него с полки свалился Гоголь с его ревизскими сказками, сиречь списками крестьян для налогового обложения помещиков. Выражение, незамеченное во времена сидения за одной партой со Свиреповым, теперь заиграло перед Небылицыным всеми красками (всеми красками Гоголь – сказками). Как это – думал он – официальный документ, отчётность по рабочим единицам, а зовётся – сказкою? Автоматически – поле для обмана. Взаимного обмана, взаимовыгодного даже обмана. Помещики продолжали платить налоги за умерших крестьян – так государство ненавязчивым обманом увеличивало свои доходы; а кто поумнее – использовал гибкую систему ревизий в свою пользу. Договор: обманываем – значит существуем. Не мешаем друг другу друг друга обманывать.

Сначала Небылицын испытал тихий, безветренный восторг от этого утраченного уклада, и самих формулировок – подушевой налог, подворная перепись и прочие ассигнации (а к ним в добавок грозный, но по-своему симпатичный блюститель порядка – околоточный надзиратель). Потом – шторм идей и наваждений, где Небылицын представлял себя иллюзионистом, при помощи ловкого обращения с официальными бумагами добивающегося счастья и благополучного экономического роста для всех. Затем мысленная буря поутихла, постепенно выкристаллизовалась новая, чистая, красивая идея.

Написать свою ревизскую сказку. Небылицыну она виделась неким документом его собственного авторства, наделённым неограниченной юридической силой. Важное условие – ни одно слово этого документа не должно соответствовать действительности, Ревизская Сказка Небылицына должна быть абсолютной ложью, глобальной подменой настоящего мнимым. Подмена эта, при этом, представлялась ему единственно удобной для всех правдой; этот самый документ каждый желающий должен был в праве повернуть под удобным ему углом и извлечь из этого максимальную выгоду для себя и своих близких. Жертвой же обмана не должен был стать ни один человек на планете, пострадала бы, может, истина или действительность, но кому они нужны, когда на свете есть масса более важных вещей?

Так два слова превратились для Небылицына разом в волшебную палочку, эликсир бессмертия, вечный двигатель, Святой Грааль, философский камень, камень преткновения, яблоко раздора и ящик Пандоры. Небылицын заветно и беззаветно мечтал о создании своей всеспасительной и всепоглощающей ревизской сказки, но ошибкой было бы предположить, что он отдавал этим мыслям всё свое время и метался в бессоннице, мучаясь в поисках разрешения этой главной задачи своей жизни.

Небылицын тихо работал во главе своей службы оперативной поддержки. Грыз карандаш, разглядывал нюансы компьютерного монитора и безупречно выполнял все задачи, поставленные высшим руководством корпорации. В моменты легкой меланхолии он успокаивал себя утверждением, что, возможно, вся его служба – скромная, но протяжённая во времени своего рода ревизская сказка. Выполняемая с чувством собственного достоинства работа по борьбе с суровой и бессмысленной жизненной правдой во имя человеческого процветания.

Небылицын грыз карандаш и разглядывал нюансы компьютерного монитора. На тыльной стороне какой-то потерявшей свою ценность бумаги красовалось:

Почему Небылицын не написал «головокружение»? Он не знал и упорно грыз карандаш.

Вертеть головой. Небылицын давно потешался над этим словосочетанием – в школе говорили: прежде чем переходить улицу, нужно повертеть головой в разные стороны. Сложно придумать, как описать это действие лучше, но – казалось бесконечно забавным такое определение. Вертеть – предполагает повороты на триста шестьдесят градусов, а повернуть голову так может только сова. Среди школьных друзей Небылицына, которых учили правильно поворачивать голову, сов явно не было, потому он и смеялся.

Голововерчение. Можно ударять на первый слог – тогда получается более правильно (ср. «головокружение»), а можно – на второй, как отметил у себя на бумаге Небылицын. Это чтобы в ритм стихотворения укладывалось, а также чтобы не выходило «голого верчение».

А почему, в сущности, человек не может вертеть головой на триста шестьдесят градусов? Было бы очень полезным умением, скажем, для автомобилистов, которые, замечал Небылицын, когда дают задний ход, никогда не пользуются зеркалом, но неуклюже разворачиваются, насколько возможно, в сторону кормы машины. Или – футболисты, с повышенными поворотными способностями шеи гораздо лучше видели бы поле, мяч и своих партнеров. Можно было бы смотреть на хорошеньких девушек, проходящих мимо, не разворачиваясь всем корпусом и не рискуя потерять равновесие.

И прочая. «Обязательно напишу какое-нибудь прошение, чтобы учёные разработали систему, позволяющую человеку поворачивать голову на сто восемьдесят градусов. А ещё лучше – учту это в разработке ревизской сказки…». Прагматичные мысли унеслись, затмившиеся мыслями фантастическими – а что, если самому попробовать?

Небылицын мягко потянул голову налево – ничего особенного, обычное напряжение в верхних позвонках; направо – шея продемонстрировала неожиданную гибкость. Ещё раз налево – гибкость и там. Ещё два три поворота – и без хруста, без тяжести, голова Небылицына повернулась на желанные градусы.

На стене за спиной Небылицына – стоящие часы и портреты пары особо важных лиц. Гнусная картина – подумал он – и, крутя головою в разные стороны, принял решение снять и портреты, и часы, вдруг показавшиеся ему пошлыми и слишком блестящими. Выкидывать было жалко – Небылицын сложил в ящики стола эти предметы, увиденные вдруг за собственной спиной.

Небылицын стал ходить по своей комнате, отделённый от общего зала высокими перегородками, крутя головою как заблагорассудится. Один раз – размахнулся ушастою – да и заверни полный оборот, триста шестьдесят градусов.

Триста шестьдесят! Небылицын придал своей голове небывалое верчение. Спохватился минут через двадцать, когда понял, что не знает, сколько раз он повернул голову против часовой стрелки, сколько – по часовой; а значит, без медицинского вмешательства не сможет установить, где же нормальное положение его головы на плечах.

Баловство! – сказал он себе, сев за стол, и твёрдо решил больше не употреблять без надобности эту удивительную способность своего организма. Появится надобность – буду употреблять; так порешил Небылицын, сев за стол.

Далее Небылицын думал, но думал Небылицын далее о вещах, о которых быстро запамятовал. Отогнав от себя мысль о возможной цирковой карьере, Небылицын вышел на какую-то удивительно приятную тему для размышления; отойдя от неё, чтобы поприветствовать своего коллегу Маркова, он не смог её вновь нащупать. В голове его царило предпраздничное настроение: сейчас, думал Небылицын, приступлю к этой замечательной мысли, и воспряну духом!

От предвкушения сладкого размышления ощущения тоже были до поры до времени приятные. Но Небылицын хорошо знал эту ситуацию: вот придёт в голову что-нибудь хорошее, а потом отвлечёшься, и не додумаешь мыслишку, и губу прикусываешь в лёгкой досаде. Как долетевший из далёкой кухни аромат (желанной, но позабытой пищи) или всплывшая из ниоткуда мелодия (знакомая, но очень смутно), билась приятная мысль в лабиринте головы Небылицына, головы, которую теперь можно было крутить в любую сторону, сколько будет угодно её хозяину.

Марков сидел безмолвно и вопросительно глядел на Небылицына. Только что он вроде бы говорил: «А вот у меня вроде и дел никаких нет, так что я у вас тут посижу немного?», заметил что-то о погоде (помним, потеплело), отпустил вроде бы дежурную шутку – но теперь Небылицыну не верилось, что Марков вообще когда-либо что-нибудь говорил.

Марков молчал и смотрел на Небылицына, будто ждал, что тот его чем-то развлечёт, расскажет о своих свежих мыслях и особенно удачных управленческих решениях; поведёт его в бар, накормит обедом, пусть бы даже изобьёт и надругается – Марков очевидно ждал от Небылицына действия, ему очевидно нужна была компания, но выражать своих намерений он не находил нужным. Также он не находил нужным прислушаться к внешнему облику Небылицына, который весь только и старался излучить утверждение: я хочу остаться наедине со своими мыслями.

Небылицын вообще умел деликатно прогнать человека: что-нибудь соврать о важном деле, требующем концентрации, о вот-вот приближающейся деловой встрече, о больной голове и прочая – отговорки легко приходили ему в голову; он бы и сейчас легко сочинил бы способ избавиться от Маркова, но ему мешала какая-то внезапно возникшая доброта к малозначимому коллеге (пусть и в сплаве с раздражением). День складывался для Небылицына как-то иначе, нежели любой другой день.

Такие Марковы заходили к Небылицыну часто – он считал, что они считают себя посредственностями по сравнению с ним; и, следовательно, приходят к нему, чтобы научиться его, вестимо, непосредственности. Они явно были глупее него – иначе нашлись бы, что сказать. Сколь бесцеремонно Небылицын их бы ни выгонял, они приходили вновь – и это ему несколько льстило.

Теперь вовсе не льстило. Аккуратная, молодая ещё голова Маркова без единого волоса, аккуратно прилаженный к телу костюм и аккуратное в своей доброжелательности выражение лица вызывало у Небылицына раздражение, склоняющееся к недоумению. В мои лета недолжно сметь своё суждение иметь – вопиющий Марков. Прогнать всех этих Марковых с улиц и заполнить теми, кто подерзче, теми, кто придёт к Небылицыну в кабинет и настойчиво расскажет ему всё, что считает нужным. Кто будет глуп и излишне смешлив – но только не таков, как Марков.

Нате пожалуйста – в рабочее помещение Небылицына внёсся Скворечников: коричневый пиджак, похожий на вафельный торт с шоколадом (плюс нитки в разные стороны); сально-каштановый горшок волос; широкие усы, по всей коже прыщи, болячки, порезы, но вид не забитый, а залихватский. В облике скромного работника соседнего отдела сквозил настоящий гусар.

Гусар Скворечников рассказывал о том, как ехал на машине. Он всегда рассказывал примерно это.

– Ну у меня-то сто шестьдесят девять лошадиных сил, а у него – меньше ста пятидесяти! Упёрся мне в спину, и давай сигналить – пусти, пусти! В левом ряду дело происходит. Ну я-то понимаю, что он меня не обгонит ни при каких, но решил подшутить над ним – ушёл вправо, вроде бы дорогу ему уступаю, потом ещё правее, объезжаю машину, а потом выруливаю прямо у него перед носом в левом же ряду. У него там сердце в пятки, а я вперёд так пошпарил, что скоро в зеркальце глянул, а его уж нет, чистая дорога.

Что за мыслишку такую пытался ухватить Небылицын, да не мог выцепить её из колодца в глубине головы своей? Может, о китайской еде? Небылицын улыбнулся догадке. Приедет вечор домой – и закажет себе с доставкой какой-нибудь букет неясной пищи, и будет уплетать её с особым удовольствием. Особое удовольствие для Небылицына являло приятнейшее вкусовое ощущение, сопряженное с непониманием – что же это такое он ест. Сладкая неизведанность, иногда врывавшаяся в его жизнь – была для него праздником. Обыденностью были разговоры гусара Скворечникова.

– Смельчаки у нас на дорогах – жуть. Еду себе, значит, в левом ряду. Сзади хмырь – упёрся мне в спину, и давай сигналить – пусти-пусти! Ну я подшутить над ним решил – ушёл вправо, объехал там машину какую-то, и обратно на левую полосу вырулил – прямо у него перед носом. У меня-то сто шестьдесят девять лошадиных сил, а у него едва ли сто с кепкой – он меня не обгонит ни при каких. Сердце у него – в пятки, поди, ушло. В зеркальце смотрю – как не было, так и нет, добра молодца.

Может, сын? В воскресенье предстояла Небылицыну традиционная встреча с сыном. Холодный и безликий персонаж, ранее известный ему как жена-Катерина – холодный и безликий персонаж впустит его в свой новый дом и выведет растущего с каждым месяцем юного кавалера, который всегда так рад встрече с отцом. Небылицын, впрочем, никогда точно не знал – рад ли Небылицын-младший славному досугу в компании ближайшего родственника, или ему интереснее значительное пополнение собственных карманных расходов. Но так или иначе эта инвестиция тоже приносила Небылицыну удовольствие из тех, о которых приятно подумать заранее – но сейчас вроде было не то. Скворечников продолжал гусарствовать.

– Сердце, говорю, в пятки у него ушло. Я вырулил перед ним с правого ряда, а сам как будто перед этим дорогу ему упустил. Ну не обогнать же ему меня – у него под сто пятьдесят лошадок, а у меня сто шестьдесят девять. А сам – смельчак такой дорожный – сигналит: пусти, пусти! Тоже мне, нашёлся. Как сигналить, так он смелый, а как подшутил я над ним слегка – так исчез с дороги, как не было, так и нет, добра молодца. Это я в зеркальце потом смотрел.

Секретарша Альмира? Её гладкая суть трепетала где-то за дверью, а мысли Небылицына часто её касались. Это явно не та мысль, которую искал в своей голове, но почему бы за неё не взяться. Альмира. Татарское имя, выяснял, происходит от города Альмерия, а дотоле арабы назвали город в честь слова «зеркало». Назвали Альмирою её в родном городе на большой реке, но выросла не под стать южному имени – пепельно-светлые волосы, светлая кожа, нордические черты; от южан – только сочная фигура и хитрые, заигрывающие глаза. Глаза её заигрывали со всеми, но с тем же Скворечниковым, формирующим теперь болезненный фон небылицынских мыслей – как будто побуждая к действию (говорят, побуждённое действие уже и случилось). С Небылицыным же – кажется, скорее, из жалости, ведь нужен ли он, Небылицын, со своей исконной скромностью и спокойствием, горячему сердцу татарской дивы? Едва ли.

– Подшутил сегодня над одним. Он сигналил – пусти, пусти! – я и сделал вид, что уступаю ему, а сам думаю: у него же лошадиных сил всяко меньше, чем у меня. Ну и вырулил обратно на полосу, он мне чуть было в спину не упёрся с размаху, а у самого – сердце в пятки. Ну я почесал дальше, а он шмыг – и пропал с радаров. Вот они, в наши дни-то смельчаки какие на дорогах, господа.

Не поймал Небылицын свою заветную мыслишку. Альмира открыла дверь в его рабочее пространство, и Скворечникова с Марковым сдуло сквозняком.

Злой сидел Небылицын, обезмысленный и обессмысленный. Сквозь приоткрытую дверь виднелся стол Альмиры, вокруг которого вились млеющие от отсутствия работы сослуживцы. Скворечников в лицах рассказывал очередную дорожную коллизию, Марков учтиво сидел в бесхозном кресле. Его поза источала элегантность.

Небылицын пару раз нервно прокрутил головой по часовой стрелке, потом одёрнулся и совершил то же движение против часовой. «Больше не буду этого делать», – сказал он себе. Он поймал за хвост потаённую надежду, что аномальная способность его тела привлечёт внимание собрания в соседнем помещении, в то время как не привлекать внимания – было одним из принципов, которые он культивировал в себе с детства.

Сегодня шатались все эти принципы: поменьше задумываться над вечными вопросами, заниматься только осмысленными занятиями, не отпускать с поводка свои чувства, мысли и действия. Не пробовать на устойчивость свой дух и своё тело. Не засматриваться на красавиц. А Небылицын на Альмиру засматривался.

Может, это старость подступила? Небылицын представил себя со стороны – нет, пожалуй, он и выглядит младше своих лет, и чувствует себя получше сверстников. Пронёсся в голове день за днём хиреющий Свирепов, с его болью в суставах и лихо портящейся памятью. Может, это что-то большее, чем старость? Небылицын вновь поймал себя на нарушении принципов и отмахнулся от излишней рефлексии.

Но нарушение принципов продолжилось. Альмира смеялась над шутками Скворечникова. Наверняка гусарские анекдоты не являлись нарушением альмирских принципов. И игривые гляделки с белоголовым Марковым – также. Из-за шума компьютеров, сквозняка и разговоров в соседних помещениях, Небылицын не мог уловить содержания беседы сослуживцев. Однако явно речь шла не о подушевом налоге, и не о нюансах проведения очередной махинации – строго говоря, серьёзной работы у отдела в эти дни и не было. Речи Скворечникова качались на волнах весёлой лодкой в сильный ветер – но лодкой, держащейся на якоре. Поза Маркова источала элегантность.

Как было бы здорово, замыслил Небылицын, чтобы оба этих подхалима в одночасье пропали отсюда, словно бы их и не было! Но, чтобы греха на душу не брать (странная формулировка, сам о своих мыслях подумал Небылицын), надо, чтобы они не канули в небытие, а нашли себе какую-нибудь другую стезю.

Вот Скворечников рассекает на автомобиле повышенной проходимости по африканским дюнам: смельчаки, которых он обгоняет и тем самым весело над ними подшучивает, – теперь участники ралли, с которыми Сквор соревнуется. У него и прозвище теперь – «гусар», потому что он водит преимущественно в костюме гусара, по крайней мере – на глазах у фотографов и операторов, которые выдают что-то похожее на изображение Небылицына-младшего, когда тот позировал в соответствующем наряде в детском саду.

А вот Марков – корабельный кок – с чувством собственного достоинства готовит ужин на сто сорок персон. Источая элегантность, он гордо занимается Сизифовым трудом – колоссальные объёмы пищи, которые вышли из-под его ножа (не без помощи нескольких ассистентов), в считанные мгновения навсегда пропадают из видимости в судовой столовой. Тщетность и неблагодарность труда – Марков и бровью не поведёт.

Замечтался Небылицын, глядь в дверной проём, а ни Маркова, ни Скворечникова там нет. И Альмира – в каком-то другом одеянии, с распущенными волосами, без той самой заколки, которую, по слухам, подарил ей Скворечников во время их кратковременного, но толком не завершённого романа. Дела.

Аннигилировал двоих сослуживцев Небылицын! Посмотрел по документам: никакого Маркова П. О., никакого Скворечникова К. С. в отделе никогда не работало. Навёл справки – действительно, знаменитый гонщик по прозвищу «гусар» занял недавно третье место в очередном этапе, в последний момент хитроумно обогнав основного конкурента. Насчёт второго проверить трудно, но у Небылицына почему-то не было никаких сомнений, что сейчас Марков где-то в океане рубит мясо.

Автоматическое исполнение собственных желаний по рационализации мира! Даже никаких бланков заполнять не надо! Небылицын пылал от восторга. Это ли не дело жизни, не вожделенная ревизская сказка, о которой он так мечтал? И не будет никакой войны и зла больше в мире, и настанет умеренное счастье и красивая жизнь для каждого. Чтобы исполнить это, Небылицыну придётся потренироваться, но написать новую картину мира… Сама идея!

Небылицын решил потренироваться в творчестве, и дописать стихотворение. Ничего не вышло лучше, чем набросок для завершения стиха о раздражающих людях:

В середине – подумал Небылицын – будет описание душевных мучений при виде беспокоящих и подозрительных персон. А в конце такой намёк на просветление.

Не то!

То!

Небылицын посмотрел на Альмиру. Он хотел, безудержно хотел составить её счастье, ускакать с ней на коне в степь, или построить ей в мановение ока дом её мечты – ведь может же теперь Небылицын, может всё, что она хотела бы захотеть!

Но можно ли собрать счастье, как конструктор из тысячи частей? Взять у Альмиры список вещей, которые ей необходимы для счастья, а потом взять и все разом загадать? Это что-то сродни походу в супермаркет. Нужно другое.

Небылицын сосредоточился и слово за словом сформулировал желание. Хочу. Чтобы. Альмира. Обрела. Своё. Счастье. В. Самой. Лучшей. Для. Неё. Форме. Слегка канцелярская фраза, но для загадочного духа-исполнителя желаний – наверняка вполне ясная. Небылицын желал счастья и для себя, и держал кулаки, чтобы сию минуту они оказались где-то далеко отсюда вместе с красавицей из-за дверного проёма. Но – Небылицын неведомым образом отделял загадываемое от действительно желаемого.

В момент максимального напряжения загадывательных сил Небылицын зажмурился и долго не мог открыть глаза перед результатом, который, он точно знал, состоялся.

Альмиры не было на рабочем месте. Небылицын выбежал из своего кабинета и стал носиться по офису – не было ни Альмиры, ни следов её пребывания. За её рабочим столом сидела незнакомая женщина постарше, любезно улыбавшаяся Небылицыну и спросившая: «Вы что-нибудь ищете?».

Далее – Небылицын сбегал вниз по лестнице своего огромного офисного здания. Была не была: повелел лестнице ускориться. Железобетонная структура заходила ходуном и в считанные секунды превратилась в многоярусный эскалатор, который мгновенно спустил Небылицына с неба на землю – с двадцать второго этажа на стоянку меж небоскрёбов. На стоянке он приказал всем автомобилям в поле зрения не выпускать выхлопных газов, и полупрозрачный дым заменился холодным водным распылением, как из пульверизатора.

Небылицын устремился на площадь, по которой он проходил этим утром, беспокойный и задумчивый. На бегу вокруг своей оси крутилась не только голова, но и все конечности, пальцы, уши и глаза. Мир превратился в сверхскоростной калейдоскоп.

На площади Небылицын остановился перевести дух. Он постепенно успокоил своё тело и через минуту он был неподвижен и бесцельно оглядывался по сторонам. Только в груди у него медленно крутилось против часовой стрелки сердце.

Небо источало ровный оранжевый свет вечернего города. По желанию Небылицына закончившие рабочий день служащие шли домой куда неспешнее, чем обычно, автомобили шумели чуть слабее, а неоновые вывески и фонари светили чуть менее ярко. Небылицын закричал куда-то.

«Я в шаге от создания всемирной гармонии, я могу творить счастье для каждого, но где моё-то счастье!?!»

Небылицын опустился на колени. Какую бы удивительную способность теперь ни дарила ему природа, он не знал, как воспользоваться ею, чтобы угодить и себе, и другим. «Где моя ревизская сказка?» – кричал он так, чтобы никто не услышал.

И тут слова утреннего юродивого проложили дорогу к Небылицыну:

«Многие из вас уже мертвы, а кто не умер, и тому недолго осталось. Да разбредутся туманы, и да увидят умершие путь к свету истинному! Да перестанут их призраки беспокоить мир человеческий, да смастерят они сами себе крылья и вознесутся на небеси, а кто и в бездну адскую низвергнется, но только по своему желанию, только по своему желанию в преисподнюю-то опускаются… У кого волюшки хватит, тот крыльями раз-два, да и в прорезь в небе шасть!».

Слова утреннего юродивого проложили дорогу к Небылицыну. «Да перестанет мой призрак беспокоить мир человеческий» – подумал он. Крылья откуда взялись – то история не указывает, да и Небылицыну было совсем не до того. Он поднялся с колен, замахал икаровыми инструментами и стал разбегаться.

Хватило волюшки. Икар Дедалович Небылицын воспарил, вознёсся. Очень скоро где-то внизу оказался и единственный озадаченный наблюдатель – городской сумасшедший, – и бьющие очередной час колокола, и двадцать второй этаж небылицынского офиса с канувшими в неизвестность Марковым, Скворечниковым и Альмирою, и маячащий где-то поблизости в работе над собственным счастьем хиреющий Свирепов.

Юродивый тихо (но лихо) радовался удивительному факту, что одного человека в его поле зрения сегодня хватило просветление. Колокола отбивали очередной час, автомобили выбрасывали выхлопы, освещение вернулось в нормальный режим. Оставалось ждать нового дня и нового чудесного взлёта.

Небылицын летел, чтобы никогда не приземляться. Недописанная ревизская сказка осталась на земле.