КРАСНЫЕ НОЧИ

Солдаты одного из наборов Кремлёвского полка в середине двухтысячных не очень верили в байку о красных ночах. Согласно этой байке, каждый год в середине декабря загадочным образом гибнет стоящий ночью у Мавзолея постовой, а иногда это происходит несколько ночей подряд. О причинах их гибели время от времени перешёптывались, но это были такие несуразицы, что и рассказывать-то об этом, право слово, как-то неудобно.

Не верили солдаты в байку, а всё-таки с некоторыми опасениями ожидали расписания нарядов на декабрь. А когда они узнали расписание, среди них пошли нехорошие слухи. Несколько ночей подряд – а так, в сущности, совсем не было заведено – у Мавзолея должен был дежурить самый лучший из них, Арктур Юровский.

Арктур, названный из-за чьей-то опечатки не в честь легендарного короля, а в честь звезды из созвездия Волопаса, был в полку высоченных крепких красавцев самым высоченным, самым крепким и самым красивым. В нём в какой-то особенно удачной пропорции смешалось петербургско-еврейское происхождение интеллигента-отца и кровь предков матери – трактористов и мелиораторов, традиционно относивших себя к казакам.

Арктур много времени тратил на самовоспитание и закаление. Просто так, для развлечения, он мог, например, наполнить водой графин, поставить его себе на голову, да так и просидеть весь вечер с графином на голове, при этом вполне свободно участвуя в беседах и даже играя на гитаре. В увольнительную он, как правило, ходил в гости к своему другу-эзотерику, чьё имя все давно уже забыли, а называли не иначе как Щавелём. Щавель приобщал Арктура к восточным духовным практикам, читал ему целые лекции о мировой культуре и мифологии, что на удивление легко ложилось на строгое мировоззрение Арктура.

Когда он узнал о своих дежурствах у Мавзолея, приходившихся на красные ночи, он отшутился: «Я вырос в городе, где каждый год наступают белые ночи; я привык в это время не смыкать глаз ни на минуту. Что же, я каких-то красных ночей в Москве не простою?»

За пару дней до первого дежурства его вызвал к себе седой политрук – представитель какой-то из спецслужб, которого никто не знал по имени. Арктуру он почему-то сразу назвал своё имя (мы не можем его разглашать на этих страницах хотя бы из соображений собственной безопасности). Некоторое время политрук просто расспрашивал Арктура об обстоятельствах его жизни и о том, как вообще обстоят дела в полку. Потом рассказал ему пару (также засекреченных) историй из своей службистской юности. Наконец, уже будто бы выпроваживая Арктура из кабинета, он остановил его в дверях.

– Арктур, вы – лучший солдат полка за последние несколько лет, – сказал он, встав из-за стола и закурив старомодную папиросу. – Могу вам сказать об этом без всяких лишних сомнений, прямо в лицо. Я знаю, вы по этому поводу не зазнаетесь.

Арктур учтиво кивнул.

– Вам предстоит очень серьёзное испытание. Красные ночи – не легенда, а вполне себе исторический факт. Но от вас, вполне возможно, зависит гораздо больше, чем от всех ваших предшественников.

В ответ на вопросительный взгляд Арктура седой политрук пожал плечами:

– Большего я вам пока сказать не могу.

Вечером того же дня он сидел в гостях у Щавеля и аккуратно, минуя засекреченные подробности, пересказал ему разговор с политруком. Он произвёл также небольшой экскурс в легенду о красных ночах.

Щавель внимательно выслушал его и сказал:

– Ну что ж. Главное – не упускай ничего из виду. Будь внимателен и готов к удару в любой момент, – Щавель нахмурил лоб, тщательно что-то обдумывая. – И ещё, пожалуй, кусок мела и пистолет с серебряными пулями тебе не помешают.

Щавель выдал ему маленький старинный пистолет и мелок красного цвета.

– Как стрелять, ты знаешь.

Ночь была действительно красная. Ударил сильный мороз – минус восемнадцать или около того; над городом низко зависло плотное облачное одеяло, которое подсвечивали рубиновые звёзды Кремля. Арктур стоял у Мавзолея, весь напряжённый, аккуратно озираясь по сторонам: не поворачивая головы, он мог во всех подробностях разглядеть любой объект сбоку и иногда даже сзади от него – рано или поздно, такую способность обретают все люди, которым довелось служить часовыми, но у Арктура и без того зрение было развито сверхъестественно хорошо.

Вдруг он услышал шум внутри Мавзолея: там будто бы с тяжёлым скрипом открывались массивные железные двери. Арктур развернулся лицом к гробнице и вскинул ружьё. Постепенно поднялся низкий и монотонный гул – будто бы сама брусчатка Красной площади дрожала от страха, либо же сама путалась напугать Арктура – единственного живого человека на площади.

Наконец в дверях Мавзолея появилась человеческая фигура. Это был невысокий лысый мужчина, одетый совершенно не по погоде – в костюме-тройке. Арктур вскрикнул: «Стой! Стрелять буду!», но Ленин – а это был он – грозно и медленно приближался к нему.

Стрелять в вождя мирового пролетариата было как-то неловко, но, когда грозный Ленин был уже в нескольких метрах от Арктура, он всё-таки нажал на курок. Он не промахнулся, но пуля ушла в тело Владимира Ильича с тихим хлюпающим звуком, не то что не сразив его наповал, а даже не оставив на его теле и одежде следа. Он как шёл прямо на Арктура, так и продолжал идти – заложив руки в карманы и по-пижонски отставив локти назад – вся его фигура излучала какое-то ленивое бесстрашие.

Когда грозно надвигающийся Ильич был уже в нескольких метрах от него, Арктур почувствовал сильный физический дискомфорт, как при излишнем опьянении. Он вдруг отчётливо ощутил, что Ленин намеревается его убить, причём даже знал способ – его ждало удушение, усиленное испепеляющим взглядом вождя.

Вкусив прежде незнакомое чувство приближающейся смерти, Арктур отбросил учтивость и выстрелил в Ленина из пистолета, который дал ему Щавель. Вождь мирового пролетариата остановился и принялся с удивлением рассматривать рану, после чего сверкнул в сторону Арктура быстрым красным взглядом. Тогда Арктур выстрелил во второй и сразу же в третий раз – и Ленин стал медленно разваливаться, как песчаный замок, размываемый волной. Прежде чем его лицо стало частью дымящегося месива, он успел выкрикнуть единственную фразу:

– И снова с’ганые ев’геи!

Арктур был евреем вовсе по одному только дедушке, но грубость Ленина его задела. Он ни в каком виде не принимал ксенофобию и принимал подобные фразочки в любой адрес как личное оскорбление.

Но не успел он разозлиться, как увидел, что поднявшийся ветер уже начал развевать прах Ильича над кремлёвскими стенами – так, словно здесь и не произошло этой ужасающей сцены.

Всю оставшуюся ночь Арктур переживал не из-за самой встречи с восставшим из мёртвых Лениным (мало ли, бывает; в конце концов, вроде бы отделался), а из-за того, какой скандал ему устроят на следующий день. Небывалая безответственность! – из Мавзолея пропало тело вождя. Из-за мелочного самосохранения Арктура людям теперь придётся закрывать Мавзолей для посетителей, искать новую мумию – причём, правдоподобную, бальзамировать мертвеца, подбирать костюм… Не объявлять же миру о том, что случилось на самом деле. И не публиковать же ещё более позорные фантазии насчёт того, что у страны из-под носа (солдаты так и называли Кремль – «носом», видимо за его треугольную форму на карте) украли один из её важнейших символов!

«Как бы меня туда вместо него не положили! – подумал Арктур. – Впрочем, они же что-то об это знают, да и политрук как-то выразительно на меня смотрел – наверняка поймут, что я ни в чём не виноват. Пожурят, конечно, но наказывать…»

Однако скандала не последовало ни в каком виде. Никакой Ленин из Мавзолея не пропадал, да и политрук, встретив Арктура в коридоре, просто похлопал его по плечу и сдержанно похвалил его за доблестное несение службы.

Следующей ночью была сильнейшая метель – такая, что сами стены Кремля стали белыми. Ветер пробирал беспощадно, а флотилии снежинок ежесекундно кололи лицо, но Арктур держался даже бодрее, чем обычно – вчерашние события сделали его несколько веселее и выносливее. Как шутливо говаривал сам Арктур, возвращаясь после тяжёлых нарядов в казарму, «То, что не убивает нас, делает нас сильнее. А то, что нас убивает – делает сильнее вдвойне».

В целом ночь представлялась совершенно обыкновенной. Спокойствие было столь нежданным и всеобъемлющим, что Арктур со временем так умиротворился, что перестал замечать даже лютующую метель.

Но вдруг кто-то похлопал его по плечу – кто-то, подошедший совсем бесшумно и не попавший в поле зрения Арктура. Он обернулся.

Рядом с ним стояли двое пожилых мужчин со знакомыми лицами. Один – тот, что постарше, с причудливой бородкой, учтиво сказал:

– Товарищ Юровский, я вынужден попросить вас покинуть площадь. Погуляйте где-нибудь до утра, а там заступайте обратно, никто вас не накажет.

Второй, полноватый, с округлым благородным лицом, продолжил:

– Уйдя отсюда, вы поможете многим хорошим людям. Это дело жизни и смерти.

– По большей части, смерти, – усмехнулся бородатый.

Арктур стоял неподвижно – ну а что тут предпримешь? Серебряные пули ушли на вождя, а спорить с духами, почему-то наведавшимися на Красную площадь, абсолютно бессмысленно – в этом Арктур был абсолютно уверен, так что он просто продолжил стоять по стойке смирно.

– Вы знаете, он нас, кажется, не узнаёт, – сказал бородатый. – Неблагодарное время.

– И не говорите. Стыдно, молодой человек.

– Ну ладно я, а вот академика Королёва не узнать!

– А вы чем хуже?! – воскликнул Королёв. – Юровский, стыдно Курчатова не узнать!

Совсем засмущали Арктура великие учёные.

– А Гагарин Юрий Алексеевич – совсем уж звезда! Его-то лицо вам знакомо?

Рядом с Арктуром теперь и вправду стоял Гагарин, а ещё Максим Горький и несколько других старомодно одетых людей. Кто-то из них курил папиросу, кто-то протирал очки – метель вроде бы их совершенно не смущала.

Он быстро выхватил из кармана красный мелок и начертил вокруг себя круг.

– А юноша-то сметливый! – крикнул кто-то. Арктур огляделся, и увидел, что вокруг него бесшумно собралась целая толпа. Там виднелись другие знакомые лица – генсек Брежнев, кавалерист Будённый, грозный чекист Дзержинский.

Увидев, что Арктур начертил вокруг себя круг, коммунисты стали кричать и махать руками – но приблизиться к часовому не могли, им не давал красный мел на брусчатке. Арктур стоял в оцепенении.

Через некоторое время он заметил, что странная толпа перестала обращать на него внимание. Между ними летали подносы с бокалами и закусками – очевидно, здесь начался своего рода фуршет. Поднимались тосты за различных партийных деятелей – некоторые из них присутствовали здесь, и, услышав упоминание о себе, куртуазно кланялись.

Метель постепенно утихла. Когда снег перестал застилать глаза, Арктур увидел, что побелевшие от снегопада стены Кремля подёрнулись тонкими капиллярами – ручейки красной жидкости струились от зубцов вниз (а может быть, и вопреки законам физики – от подножья крепостных стен вверх).

– Эй, Арктур! – его окликнул какой-то юноша в пенсне. – Ты ещё не понял, что происходит?

Теперь Арктур почему-то решился покачать головой. Юноша вздохнул, набивая трубку.

– Мы – коммунисты, отцы-основатели Советского Союза. В разные годы мы были похоронены у стен Кремля, и хотя большая часть из нас погибла ещё в Гражданскую, мы по сей день узники этого места. Нет, конечно, у нас есть своя загробная жизнь, но в каком-то смысле наши души накрепко привязаны к кремлёвскому некрополю. Мы постоянно чувствуем, что находимся именно здесь, хотя можем витать в других мирах.

– Это многое объясняет, – попытался иронизировать Арктур.

– Раз в год мы выходим на поверхность – это и есть Красные ночи. Ты наверно слышал про эту традицию.

Арктур кивнул.

– Несколько ночей подряд мы выходим на площадь, устраняем находящихся на ней живых и совершаем разные обряды, которые помогли бы нам отцепиться от этой земли. Пока, как ты понимаешь, ничего не получилось.

Юноша замолчал, будто бы ожидая от Арктура какой-то реакции. Не получив её, продолжил:

– Как ты думаешь, зачем я тебе всё это рассказываю? Не по доброте душевной, но рассчитывая на твоё милосердие. Уйди с площади – мы оставим тебя в живых. Ты показал нам свою смелость, убив Владимира Ильича – для него это сущий пустяк, сутки постельного режима… Но наше время уходит! Именно в этом году нам предоставлен уникальный шанс, которого может больше и не случиться!

Юноша достал салфетку и отёр пот со лба – будто бы и не было на дворе никакого мороза.

– Сегодня мы ничего уже не успеем – ты нас ловко обхитрил. Но завтра! Завтра тебе не удастся устоять – мы будем уже в полном составе. Если ты останешься на площади, то, скорее всего, подвергнешься страшным мукам. Но мы не хотим, чтобы проливалась кровь, так что, прошу тебя, Христом-Богом молю, не приходи завтра на дежурство. Вот и всё, что я хочу тебе сказать, смелый часовой.

– Да, дело непростое, – задумчиво жевал мундштук Щавель, когда Арктур рассказал ему о событиях второй Красной ночи. – А что твой политрук?

– Мне не удалось его поймать. Все службисты отказываются со мной разговаривать – говорят, у них какие-то дела.

– А в полку какие настроения?

Арктур пожал плечами: настроения как настроения. Оказавшись в казарме, он больше думал о странном состоянии собственного тела – после двух изнурительных дежурств, ещё и приправленных общением с потусторонними силами, ему вовсе не хотелось спать. Кроме того, у него притупилось чувство температуры – хотя на улице был жуткий мороз, а в помещениях было натоплено, он не ощущал разницы и, выходя, надевал пальто лишь из вежливости и нежелания вызвать подозрения.

Щавель сунул Арктуру трубку с увесистым куском спрессованной марихуаны в чубуке. Арктур решительно отказался, но Щавель строго сказал:

– Надо.

Арктур неожиданно старательно выкурил весь кусок; в частности, в какой-то момент в чубуке щёлкнуло салатовое зёрнышко конопли, напомнившее ему зёрнышки в бородинском хлебе… Как это растение называлось?

– Тмин, – ответил Щавель, хотя Арктур не заметил, задал ли он вопрос. – Что мы, в сущности, знаем о Ленине?

– Это фантом прежней эпохи.

– Совершенно верно. Откинься на диван.

Арктур откинулся, чуя вокруг себя веяние тминовых коридоров.

– Я в хлебе, Щавель.

– Мы все в хлебе, но ты подумаешь об этом потом. Нити есть? От тебя тянутся в разные стороны.

– Есть что-то такое.

От Арктура в разные стороны расходились нити, и он уже знал, что это такое – на концах нитей были привязаны различные исторические события, которые пытались руководить им, как марионеткой. Недавние события были способны дёрнуть его со всей возможной мощью, дела же столетней давности и больше – лишь подрыгивались, как леска удочки, когда клюнула какая-нибудь мелкая рыба.

– Чувствуешь Маркса? – спросил Щавель.

– Слегка. Самую малость.

– Его влияние на тебя слабо. А Ленина? Он в той же стороне, слева.

– Ага. Посильнее.

– Вот именно, что посильнее. Теперь поджигай.

Щавель дал Арктуру зажигалку, и он сжёг ниточку, которая тянулась от него к Ленину. Даже показалось, что он почувствовал её запах.

– А к Сталину можно сжечь?

– Нет, брат, там пока слишком крепко натянуто.

– И правда, Щавель, я чувствую.

– Теперь к вопросу о хлебе…

«Пораньше если б узнал, что будет такой тяжёлый залип, я бы курить не стал, а то какой-то сомнительный трип», – думал Арктур, когда, стоя на дежурстве, поймал себя на том, что до сих пор слегка накурен.

Итогом общения с Щавелём на сегодня стало то, что теперь в карманах у Арктура была дюжина мелков разных расцветок, трубка, зажигалка и ещё немного конопли. Ну и несколько странных шуток, вспоминая и обмусоливая которые, Арктур смеялся сам с собой.

Привычная диспозиция: красное небо, белые от снега кремлёвские стены, тёмно-серое месиво брусчатки. Чем не новый флаг?

Завидев в нескольких десятках метров от себя пару фигур, Арктур достал из кармана первый попавшийся мелок – зелёный – и начертил вокруг себя круг. Осмотрелся – людей было уже несколько, – и для верности добавил красным. Подумав же, что тройная защита лучше, чем двойная, вписал в имеющиеся круги ещё жёлтый – так, что получился обведён флагом какой-то африканской страны.

Коммунисты с новой силой начали праздник Красной ночи. Арктур видел, как где-то танцуют гопака, где-то пьют за здоровье товарища Ленина, где-то выступают с торжественными речами за импровизированными трибунами. На самого Арктура внимания особенно не обращали, будто так и надо. Пару раз незадачливые мужчины в френчах подходили к его посту, но приблизиться не могли.

Вдруг подошёл давешний молодой революционер.

– Часовой, – весело окликнул он его. – Не мёрзнешь?

– Не мёрзну.

– А и мы совсем не мёрзнем, видал? Слушай, чего скажу. Ты это, двигай отсюда всё-таки. Праздник, как никак. Это же ты нас здесь охраняешь. Мы тут подумали – можешь и погулять. Мы сами себя защитим, мы кого хочешь защитим.

Арктур не поддавался на провокацию.

– Ты у нас парень заслуженный, чего тебе дурака-то тут валять? Дембель скоро, опять же. А то покалечим ведь ненароком, когда самое веселье начнётся. Кому это надо? Или вообще тебя заместо Вождя в Мавзолей положат – ну, глупо же будет!

Арктур тем твёрже решил стоять. Будет ему какая-то допотопная мразь указывать. От нечего делать он пальнул в его сторону из ружья.

– Ну ты чего, нормально же общались! А впрочем не бери в голову. Слушай, Турыч, тут ведь какое дело. Пока ты всё это видишь, нам упорхнуть никак не удастся. Остаётся только тебя из круга вытащить, да и стереть в порошок. Тебе это надо?

– Хренушки вы меня вытяните.

– Вытянем-вытянем. Когда Главные прикажут – как миленький выйдешь. Попробуй только ослушаться приказа верховного Главнокомандующего.

– У нас теперь другой.

– Какая разница, что там «у вас». У нас за ослушание трибунал и мгновенный расстрел, причём даже без применения огнестрела. Подумай, Арктур. Есть ещё время. Полчасика, что ли.

Пока Арктур и его визави вели эту беседу, окружающее веселье накалялось. Несколько сотен большевиков собрались в центре красной площади и стали выстраиваться в причудливые фигуры, переливающиеся и перетекающие одна в другую – словно на открытии Олимпиады. Они палили во все стороны из браунингов, отбивали чечётку и пели революционные песни.

– Часовой, я тебя в последний раз предупреждаю. Никто из часовых ещё не выстоял Красной ночи – но сегодня даже твоя исключительность тебе не поможет. Сегодня особенный день, – в голосе человека в пенсне прозвучало благоговение. – Сегодня – столетний юбилей первой встречи Ленина и Сталина. Сегодня мы своего не упустим, ой не упустим, часовой.

И молодой человек побежал к выкидывающей коленца толпе. Арктур стоял неподвижно.

Красные выстроились в два огромных пульсирующих хоровода – они сжимались и разжимались, формируя собой две колоссальных сердечных камеры, биение которых заполнило собою всю Красную площадь.

Часовой услышал, как поверх дребезжащей толпы стало медленно подниматься какое-то заклинание, которое становилось всё громче, но разобрать его первое время было трудно. Всё-таки Арктур разобрал, что говорили люди, всего-то:

«ЛЕНИН, СТАЛИН, ЛЕНИН, СТАЛИН», – неслось над площадью. Синхрон вкрадчивых голосов размывался из-за скорости звука.

В центрах сердечных камер стали подниматься серо-красноватые груды материи – будто бы под мохнатыми бабушкиными пледами ворочались люди, корчащиеся от боли и неминуемо растущие с каждой секундой. Рост происходил на глазах – только что два этих кома были трёхметровыми, а вот они уже размером с трёхэтажный дом.

Постепенно серо-красные груды стали принимать очертания человеческих фигур – и оцепеневший Арктур уже знал, кто это. Со стороны Исторического музея на площади высился пятидесятиметровый Ленин – почему-то в женском платье, – а на Лобном месте – в священнической рясе и военной фуражке – рос и рос огромный Сталин. Оба нервически посмеивались.

Тут Арктур распознал, что голоса скандировали не совсем то, что он слышал до этого: на самом деле над площадью неслось исступлённое «ЧЛЕНИН ВСТАЛИН, ЧЛЕНИН ВСТАЛИН» – и почему-то это даже больше подходило происходящему.

У самого Арктура подкосились ноги, слабость переполнила тело, а незаметный прежде мороз прошил с новой силой.

Когда огромные Членин и Всталин выросли до своих максимальных размеров, они, с трудом оторвав ноги от брусчатки (камни полетели в разные стороны), шагнули друг навстречу другу. Обнялись как старые друзья, и вдруг – слились в страстном, совсем не дружеском поцелуе. Арктур увидел, что многие большевики у них под ногами валяются совсем уже не живые – не выдержали тяжёлой поступи ног вождей. Те же, что уцелели – зашлись в несмолкающих аплодисментах.

Вдруг Сталин прервал поцелуй.

– Не могу, – сказал он низким металлическим голосом.

– Что такое? – спросил Ленин. – Я могу как-нибудь помочь.

– Здесь есть человек.

– Здесь много людей, Иосиф, нам не привыкать на людях.

– Не в этом смысле. Не могу – и всё тут. Не встаёт. Здесь точно смертный человек.

– Это мы испг’авим.

Ядовитый взор Ленина моментально отыскал Арктура.

– Ну что, молодой человек, выходите из ук’гытия. Война окончена.

Арктур решительно помотал головой. Уцелевшие большевики сгрудились вокруг меловых кругов на земле, а их гигантские покровители склонились над ним, коварно переглядываясь и улыбаясь.

– Это непорядок, – сказал Сталин и дыхнул на Арктура тяжёлым пороховым дымом. – Старших надо слушаться. Я верховный главнокомандующий и я велю тебе сдаться. Ты приносил присягу.

– Вы мне не указ, – ответил Арктур. – Я свободный человек.

– Свободный человек, слыхали? – усмехнулся Ленин. – Нет никаких свободных людей. Вот такое видел?

Ленин щёлкнул пальцами и тут же Арктура всего скрючило. Он толком не понял, что произошло, но теперь он лежал посреди круга, его всего сводило тягучей болью. Волшебной дверцей в небе казалась возможность выбраться из своего мелового круга – и умереть, пав жертвой вождей мирового пролетариата и прочих отцов народов. Но Арктур держался.

– Крепкий молодой человек, хвалю, – произнёс сталинский голос. – А если так?

Давление усилилось. Выйди из круга, Арктур, ну хватит уже. Тебе так плохо, что хуже уже не будет, что бы с тобой ни сделали, когда ты выйдешь оттуда.

Но Арктур был непреклонен. Он вцепился взглядом в собор Василия Блаженного.

– Святой Василий, помоги. Святой Василий, ты же тоже должен быть где-то здесь. Вася, Вася…

Арктура пронизал болевой шок, он ничего кроме него уже не слышал и не видел. Но сквозь метелистые помехи вдруг стало проступать доброе бородатое лицо.

– Звал? Звал ведь.

– Василий, это ты? – одурев спросил Арктур пустоту.

– Да я, я. Совсем достали, шельмы?

– Совсем, милый Василий. Сейчас кончусь.

– А ты не кончайся. Просто помни, что ты – человек свободный. Это ты усатому правильно в лицо сказал. Гни свою линию. Ресурсы у тебя есть, обеспечь только инфраструктуру.

Арктур сослепу нащупал трубку и коробок с коноплёй в кармане.

– Вот да, именно это. Ты же свободный человек, Юровский, вот и наплюй на них, как прежде не плевал. Прямо на рабочем месте.

Арктур ухватился за трубку зубами и вбухал всю имеющуюся траву в чубук. Кругом сыпала липкая метель, так что прикурить было тяжело, но уж получив пламя из зажигалки с тридцать третьей попытки, Арктур втянул в себя дыма столько, сколько смог. Муки вдруг резко ослабли.

– Именем Василия Блаженного, – Арктур будто уже откуда-то со стороны услышал свой резко возмужавший голос. – Объявляю вам, мразям, что я – человек свободный. Делаю, что хочу и стою, где хочу. Даже если я солдат почётного караула, охраняющий вас, уродов, от непонятно кого.

Зрение прояснилось. Происходило чудное – и Ленин, и Сталин резко отшатнулись от поста Арктура. Духи большевиков бросились в рассыпную. Обоих вождей взял какой-то приступ, оба хватались, то за сердце, то за живот, то за голову. Наконец, голова Ленина ПРОВАЛИЛАСЬ ВНУТРЬ ТЕЛА! И сам он стал постепенно рушиться, как песочный колосс.

У Сталина же вдруг исчезла шея – и его голове явно стало нечем дышать. Он беспомощно водил руками в районе отсутствующей шеи, пока голова в бессилии не грохнулась на брусчатку возле Лобного места. От головы Сталина откололся большой кусок – прямо как у Царь-Колокола, а тело его стало стремительно разрушаться под воздействием сильных порывов метели. Оказалось, что сделано оно было не из стали, а из какого-то мягкого рассыпчатого теста.

Новая атака метели заполонила всю Красную площадь – и когда ветер спал, следов случившегося вовсе не осталось. Арктур скурил оставшуюся траву, а после смены караула вернулся в казарму и провалился в долгий сон.

Во сне он сидел в саду с Василием Блаженным и ел яблоки. Из сада на другой стороне реки виднелись кремлёвские стены – белые и нарядные. Было лето, и никакого, конечно, снега и большевиков.

– Василий, а может быть, не стоило приходить на дежурство? Ну улетели бы они, и всё тут. Там же и хорошие люди, огромное количество.

– Ну, во-первых, никакие это не хорошие люди, а только их бледные копии. Все хорошие люди уже давно там, где следует. Те, кто замурован на Красной площади – вовсе даже и не люди, а так, мелкие духи, которые в своё время набедокурили.

Василий снял с дерева ещё одно яблоко и откусил.

– Ну а во-вторых, здесь они вовсе не заперты. Наоборот, здесь находится выход из их мира теней в наш мир, накрепко запертая дверь, которую они раз в год ненадолго отпирают, и выходят в Москву на экскурсию. Но на цепях. В ходе Красных ночей они пытаются эти цепи сорвать. А чтобы сорвать эти цепи, нужно достигнуть внутренней свободы – поэтому они и злоупотребляют банальными способами её достижения – танцы, пьянство, блуд.

– А я чем лучше? Покурил травы – и уже свободен?

– Э, не, это ты брат, недопонял. Волшебная трава тебе была нужна не для того, чтобы освободиться, а для того, чтобы почувствовать, что ты уже свободен – а это решительная разница, чуешь? Сколько угодно Ленина не целуй – ты всё равно целуешь Ленина, а в этом никакой любви и свободы нет.

Арктур быстро утерял нить, но формулировки Василия ему нравились. Когда он проснулся, содержание разговора совсем уж выветрилось – и он помнил лишь то, что Василий говорил мудро, а яблоки были вкусные.