ИЛИ В ПЕЧИ, ИЛИ НА ПЕЧИ

Через разбитое окно в чулане самоубийца пролез в ветхий дачный дом. По крысиному дерьму и занесённому в кладовку снегу он прошёл дальше – открыл, а потом наглухо закрыл дверь в гостиную. Там было мрачно и тихо, на полу – следы разведённого костра – видимо, за долгое отсутствие хозяев здесь не раз находили приют бродяги.

Самоубийца обошёл весь небольшой дом – три комнаты на первом этаже и одна на втором – тщательно проверив, закрыты ли все окна и двери, чтобы воздух не просачивался на улицу. Вернувшись в гостиную, он вычистил старый пепел из печки и открыл книжный шкаф. Он стал доставать оттуда стопки старых книг, журналов, каких-то тетрадей и папок с документами. Всё это он запихивал в узкую арку печи. Наконец, когда расходного материала было достаточно, он достал из кармана спички и развёл огонь.

Бормоча что-то себе под нос, он проследил, чтобы огонь не потух. Когда он убедился в этом, он с чувством глубокого удовлетворения встал, побродил чуть по комнате, ещё раз посмотрел на огонь и закрыл створку в печной трубе.

Самоубийца сел в холодное, местами прогнившее кресло. Он понятия не имел, сколько времени должно пройти, чтобы в комнате стало достаточно углекислого газа, чтобы хватило для отравления. Тем более трудно было предположить, сколько нужно здесь просидеть, чтобы отравление стало необратимым… Впрочем, запах гари стал заметен в течение нескольких минут. Тогда он встал и пошёл на кухню, чтобы приготовить марлевую повязку. Он замочил заранее приготовленную марлю в каком-то пластиковом тазу, стоящем в раковине – повезло, потому что вода из крана не текла.

Сделав себе повязку, самоубийца, конечно, не хотел смягчить отравление – иначе он не был бы самоубийцей, – он опасался, что жуткий запах лишит его воли, и он в последний момент выскочит – разбив хотя бы окно. Эта марля нужна для того, чтобы организм поверил, что его пытаются защитить.

Когда самоубийца вернулся в гостиную и вновь сел на прогнившее кресло, запаха он не обнаружил. Он некоторое время посидел, глядя на пламя – нет, вроде бы, огонь разгорелся пуще прежнего. В углу лежал мешок с небольшими брусками дерева – он взял один на пробу – вроде бы не сырые. Самоубийца аккуратно положил несколько брусков в печь, чтобы укрепить пламя, сделать его твёрже.

Но запах всё не появлялся. Самоубийца встал и ещё раз внимательно обошёл дом, ладонями прощупав каждую оконную раму – нигде не тянуло. Единственное место, куда мог уходить драгоценный газ – дверь между гостиной и чуланом, через которую он сюда проник. Чёртово разбитое окно в чулане!

Самоубийца принялся доставать из книжного шкафа газеты и прокладывать их в щель под дверью. Когда газеты закончились, он встал на табуретку, чтобы достать какие-то бумаги, лежавшие на шкафу. Достав оттуда большой рулон ватмана, он бросил взгляд на трубу.

Створка была открыта.

Он громко хлопнул себя по лбу. Ватман выпал на пол. Матерясь, самоубийца снова задвинул створку. Или не снова, а он просто забыл задвинуть её в первый раз?

На этот раз он сделал это решительно, так, что внутри что-то даже хрустнуло. Механизм исправен, это он знает точно. Печь сложил его прадед, хорошая печь, на века – так ему говорили всё детство, что он прожил на этой даче. И вот он теперь, последний отпрыск семейства, венчает его историю, сидя у этой самой печи. Это было в какой-то книге?

Самоубийца вновь сел в кресло. Запах пока не наступал. Он метнул в печь ещё пару брусков. Некоторое время он помедитировал, ещё раз проговорив про себя длиннющее обоснование собственных действий. Заверил их полную правильность. С моих слов записано верно.

Когда он открыл глаза, его взгляд упал на ватман. Что там? Он поднял лист и развернул его перед глазами. Это был чертёж фасада многоэтажного дома, который слегка расширялся кверху и заканчивался странной заострённой формы куполом, будто бы сдуваемым ветром. Дом казался похожим на факел. На бумаге не было никаких подписей, только номер листа и какой-то там номер проекта. Внимательно присмотревшись, самоубийца обнаружил внизу страницы фамилию, видимо, автора, но она оказалась незнакомой.

Ах да, дед же работал в архитектурном институте, видимо это его, по работе. Самоубийца разорвал ватман на несколько частей и кинул первую из них в огонь, лениво принявшийся за твёрдую бумагу. Гори, жизнь поколений! Гори, архитектурный институт!

Он вновь не чувствовал запаха. Проверил взглядом затворку – чёрт побери, ну как это? – она снова открыта. Он встал и задвинул её – обложенная кирпичом труба обдала его руки жаром.

Он сел и стал смотреть на затворку, не отрывая от неё взгляда. Закрыл, закрыл, закрыл. Может быть, там что-то не так с механизмом? Ну, допустим, под собственной тяжестью она выползает из паза? Тогда самоубийца сложил оставшиеся куски чертежа в несколько раз и заткнул получившимися квадратами и треугольниками бумаги щёлки между кирпичами и затворкой. Должно помочь.

В волнении самоубийца лёг на диван. Ну сколько уже можно ждать? Может быть, это и не такой выдающийся способ закончить? Может, надо было просто здесь всё поджечь? Или вообще найти какой-то моментальный метод? Чтобы момент – и в море.

Ко всему прочему самоубийце захотелось есть. Он стал вспоминать, что же он последнее ел на этом свете, но всё никак не мог вспомнить, и от этого хотелось есть ещё больше. Силясь вспомнить, он перебирал все известные ему блюда и воссоздавал их во всех подробностях.

– Ну ничего, – говорил он вслух, накрывая лицо влажной марлей. – Там поедим. Будут нам дары, будет нам еда, всё будет.

Но запах никак не наступал.

– Это всё галлюцинация, – убеждал себя самоубийца. – Я уже почти там. Скоро будет легко. Легко, Бог-птица, легко. Ложечку терпения – и я уже в вечности.

Самоубийца забормотал сам себя и задремал. Через пару минут проснулся, думая, будто бы проспал часы. На пол упали сложенные конвертики из ватмана. Затворка была открыта.

Самоубийца вскочил и снова решительно задвинул её. Комически же, должно быть, выглядел этот поединок! В изнеможении он сел на диван. Вдруг ему показалось, что из кладовой донёсся какой-то шорох. Ну не сейчас! Только не сейчас внеочередное столкновение с внешним миром. Самоубийца встал и решительно двинулся к двери, но на полпути он оцепенел – будто бы у него свело сразу все мышцы. Дверь медленно открылась.

Из-за двери вышел человек с повязкой на глазу – эта повязка была первым, что увидел самоубийца, вернее даже обратил на себя внимание открытый левый глаз человека: он будто бы видел самоубийцу насквозь.

– Садитесь, молодой человек. Нам надо поговорить.

Самоубийца, заговоренный одноглазым, осел на диван. Одноглазый вперился взглядом в печную трубу – и затворка, только что задвинутая, выдвинулась вновь. Мужчина развернул кресло к дивану и, приняв довольный вид, сел на него.

– А у вас тут, можно сказать, уютно. Особенно, когда огонь, – незнакомец улыбнулся.

Это был высокий мужчина лет сорока, волосы каштановые с проседью, аккуратная борода. Был он в осеннем плаще и какой-то простой тёмной рубашке, в джинсах и серых кроссовках. Единственный его глаз смотрел на самоубийцу весело, будто бы внушая ему если не радость, то покой.

– Ну и о чём вы со мной собираетесь разговаривать? – осмелел самоубийца. – Между прочим, это вторжение в жилище. По законодательству некоторых стран, я мог бы уже открыть огонь.

– Это да, здесь я должен перед вами извиниться. Однако мне кажется, что вам нужна моя консультация, и за это вторжение вы меня ещё поблагодарите.

– Да кто вы такой? И что вы сделали с моей печкой? Это ведь вы сделали?

– Обо всём по порядку. Представиться тоже следовало бы, – озадаченно произнёс незнакомец, будто бы действительно смутившись. – Я Óхо.

– Охо? Это фамилия?

– Нет, если угодно, это псевдоним. Не то чтобы я как-то скрывал своё полное имя, просто под именем Охо я беру на себя несколько больше, чем может позволить себе человек, носящий какое-то имя из паспорта. Извините, ещё раз, если я так путано выражаюсь. А вас как зовут?

– Михаил, – буркнул самоубийца. – Какое это имеет значение?

– Теперь, я надеюсь, нам будет комфортнее, – Охо привстал и протянул Михаилу руку. Тот нехотя пожал её, – очень приятно.

– Так зачем вы пришли? – спросил Михаил, которому от этой компании становилось всё более и более неуютно.

– Я увидел, что вы здесь пытались совершить самоубийство. Верно ли это?

– Допустим. Не ваше дело!

– Если подойти к этому вопросу формально, то это действительно не моё дело. Отнять у себя жизнь – неотъемлемое право каждого человека, ограничиваемое лишь религиозными запретами, не имеющими, впрочем, никакого правового статуса.

– Вот именно.

– Однако я, ввиду некоторых обстоятельств моей собственной биографии, осмеливаюсь брать на себя обстоятельство спасать людей, обрекающих себя на гибель. Среди них много убеждённых самоубийц, и в моей практике есть некоторое количество случаев, подкрепляющих мою уверенность в том, что эта моя настойчивость, бесцеремонность, с которой я сюда вломился, не лишена смысла.

– Вы манипулируете мной. Я не могу встать дивана, – сказал Михаил. Фраза получилась смешной, но ему было совсем не смешно.

– Ваша правда. У меня есть некоторые способности, которыми я пользуюсь, уверяю вас, Михаил, весьма сдержанно. Я не стану злоупотреблять ими и ослаблю путы. Вы можете походить по комнате.

Михаил почувствовал, что действительно те невидимые верёвки, которые прикрепляли его к дивану, ослабли. Он встал и потянулся.

– Я использую способность сковывать людей просто для того, чтобы они могли выслушать меня. Но вы вроде бы внимаете мне, так что наверняка сможете поговорить со мной и так, без принуждения.

– Да уж. Зато я теперь знаю, что вы можете крутить мной как хотите.

– Честное слово, я не буду этого делать. Но к делу. Зачем вы хотите убить себя?

– Моё существование лишено высшего смысла, – Михаил говорил обстоятельно, неспешно подбирая слова. – Я наблюдаю окружающих меня людей, которые в лучшем случае думают исключительно о добыче корма и удовольствий, я испытываю омерзение, но, столкнувшись с практикой, я понимаю, что моя жизнь ничем не лучше.

– А какой она должна быть – ну, чтобы быть лучше?

– Должна быть какая-то высокая цель. Служение цели. Может быть, даже культ.

– А что тебе мешает найти тебе такую цель?

– В современном мире больше не может быть больших целей. Они все опошлены. Единственный культ, которому имеет какой-то смысл следовать, это культ успеха и благополучия, но всё-таки и в этом никакого смысла нет. Замкнутый круг.

Охо несколько помедлил с ответом, так что Михаил не понял, задумался он или просто выдержал паузу, чтобы прибавить своим словам многозначительности.

– У меня был недавно случай, я встретил такого человека, у которого была цель и культ. Хочешь, расскажу?

– Ну а что мне остаётся?

Охо поднимался по лестнице на выходе из метро, и взгляд его упал на несколько капель крови на ступенях. Он всмотрелся в них: перед ним обозначились очертания произошедшего. Кровь шла не обильно, но настойчиво. Человек, раненный ближе к низу лестницы, пошёл наверх – в том месте, где Охо наткнулся на кровь, следы как раз начинались.

Осознав, что противник на данной стадии сильнее его, а обращение к прохожим только раззадорит человека с ножом, жертва удара ринулась вверх, к стеклянным дверям выхода из станции. Он шёл уверенно, но его слегка трясло, рану он зажал ладонью, кровь капала сквозь пальцы.

Охо поднялся по лестнице. Капли на земле становились всё реже, но тем не менее по ним стопроцентно угадывалось направление. Здесь, оказавшись на свежем воздухе, человек немного пришёл в себя и стал замысливать месть. Он немного помешкал, думая, что можно провести ответную атаку прямо сейчас, но всё-таки сдержался и пошёл по знакомому маршруту.

Охо нашёл его в одном из близлежащих дворов: это был молодой человек в запачканном кровью спортивном костюме и накинутом поверх него пальто с капюшоном. Красно-белый шарф выдавал в нём футбольного фаната. Он сидел, скрючившись на скамейке посреди двора. Охо пробрался к нему по заскорузлому снегу, сел рядом и поинтересовался, не нужна ли ему помощь.

– Как-нибудь разберусь, – ответил тот.

– А мне кажется, не разберётесь.

– Щас как! – юноша дёрнулся в сторону Охо, чтобы сорвать на нём злобу, но тот сковал его движения взглядом. – Это что это такое, я не понимаю…

– Да, я могу многое, – отвечал Охо. – Видишь, я и фонарь могу погасить.

Ближайший фонарь на несколько секунд потух, потом Охо кивнул, и он снова зажёгся. Молодой человек сидел в оцепенении.

– Ну всё, глюки пошли, – сказал он разочарованно.

– Посидишь тут ещё полчасика – никаких больше глюков не будет, – сказал Охо, кивнув на кровь, капающую под скамейку. – Я вызываю скорую.

– Зачем вы это делаете? – спросил юноша, когда Охо уже позвонил. – Хотите от меня чего-то?

– Хочу, чтобы ты жил, и ничего больше не рушил. В первую очередь, себя.

– А, так вы из этих… Следили за мной.

– Нет, не за тобой.

– А, значит, за этим. Убил бы суку.

– За тобой, за этим… За всеми такими, как ты. Которые норовят избавиться от своего земного воплощения.

– Так всё-таки за мной следил, мудило? Ну что я такого сделал, зачем я вам нужен?

– Да нет же. Тут долго объяснять. Признай для себя, что я, скажем… Твой ангел-хранитель, вот так. Но я не прикреплён к тебе, мне нужно за всем городом следить.

– Ты чего, поехавший?

– Понаехавший. Ты мне лучше рану свою покажи.

Парень задрал пальто и толстовку. У него неглубоко был взрезан бок. Охо, как ни старался, не смог остановить кровотечение, с ужасом глядя, как человек начинает терять сознание. Он стал растирать ему лицо снегом.

Через пару дней Охо нашёл юношу в больнице. Оказалось, у него было ещё и сотрясение мозга – в драке он ударился затылком о ступени. Охо принёс ему книгу и апельсины. Молодой человек (назовём его Юрой) оказался убеждённым националистом и, спустя какое-то время признал, что при появлении Охо принял его за иноземца (очевидно, роль сыграли борода и густые брови) и потому был настроен враждебно.

– Ну, теперь-то я понимаю, что ты – наш, – довольно сказал Юра, впиваясь пальцами в апельсиновую кожуру.

Охо пустился было в давно занимавшие его размышления о том, что национальность – понятие не этническое, но этическое, и быть при этом националистом – доброе дело; однако бил он этим явно не в ту мишень. Выяснилось, что Юра получил своё ранение в перепалке с кавказцем на выходе из метро. Охо признал его гнев справедливым, но юноша настаивал на срочной необходимости мести.

Он вдохновенно рассказал Охо о своих планах: он знал, «где у них гнездо», и планировал налёт вместе с друзьями, на этот раз не в одиночку.

– Друзья надёжные, им можно доверять.

Охо спросил, какова финальная цель. Юра без промедления ответил:

– Прикончить суку, – он наконец расправился с апельсиновой кожурой и разломил цитрус надвое: сок брызнул на лицо Охо, – А то что иначе получается – можно просто взять и порезать русского парня на улице, и ничего за это не будет? Они хотят, чтобы у них всё было, и им ничего за это не было? Ха, щас!

– Ну и что дальше? – спросил Михаил, когда Охо вдруг многозначительно замолчал посреди истории.

– Ну, в общем, риторически убедить Юру мне никак не удалось. На всё он только и отвечал про «мочить хачей» и неумело пересказывал устаревшие «геополитические», как они это называют, выкладки. Я не стал надолго у него задерживаться. Но вот через несколько дней после выхода из больницы с Юрой приключился необычный случай.

Охо подкинул дров в печь.

– У нас в студенческом возрасте была такая присказка: «Или в печи, или на печи». Частый выбор для нашего народа, не так ли? – сказал Охо, и, увидев, что Михаил не оценил юмора, продолжил: – В общем, шёл наш Юра как-то вечерком домой. Не знаю уж, чем он тогда занимался, но возвращался поздно. Через дворы. Вдруг бац – из-за угла выходит чуркобес какой-то. Рожа знакомая. Батюшки, Юра грит, это ты, родненький, а я тебя искал! Короче, это оказался тот самый горец, который Юре то кровотечение организовал. Юра, не будь дураком, после выхода из больницы вооружился – и тут же достал своё мачете, ну или что-то такое: здоровый такой нож. И пырнул бедного кавказца. А тот смотрит ему в глаза и меееедленно так в лице меняется, да и в костюме тоже. Юра стоит как оглушённый. А перед ним – совсем другой человек, вовсе даже и не раненный, а просто в руке его мачете покачивает.

– И что же это было?

– Ну что-что. Товарищ Охо собственной персоной.

– Что вы городите, я больше не собираюсь… – заговорил Михаил, встав и ринувшись не то в сторону заветной створки, не то вообще к выходу – но снова свалился на кресло, скованный чародейством гостя.

– Это мой любимый момент, – усмехнулся Охо. – Неверие. Ну давайте я вам покажу.

Он приподнял свою повязку и оттуда вдруг брызнул яркий свет. Михаил машинально зажмурился, а когда приоткрыл глаза, сидел перед ним вовсе не Охо, а его покойный дед.

Хозяин дачи. Понятно, это всё-таки галлюцинация, «разговор Ивана с чёртом».

– Привет. Какими судьбами?

– Да так. Решил повидать, – ответил дед, но голос был не деда. – Да, согласен, недоработал. С голосами у меня пока туго, медведь на ухо наступил.

Вдруг откуда ни возьмись появился огромный белый медведь и с диким рёвом повалил деда на землю. После чего аккуратно поставил заднюю лапу ему на ухо.

– Извини, переборщил. В смысле шок-контента у меня всегда было немного плохо с чувством меры.

Михаил почувствовал резкий и отвратительный вкус спирта – и тут же выплюнул изо рта ложку, принялся откашливаться.

– Дедовский способ, – пожал плечами Охо. – Ничего не поделаешь, вроде бы помогает.

Охо дал Михаилу попить остывшего чая из термоса, который был у него с собой. Заметно полегчало.

На улице уже темнело, а Охо продолжал тихонько рассказывать Михаилу свои невероятные и невероятно глупые истории о том, как он предотвращал самоубийства, убийства и прочие дурные дела. Но теперь, после страшного видения с медведем Михаил вдруг начал в эти рассказы верить.

Особенно его впечатлил случай какой-то супружеской пары, которую Охо вернул к жизни после того, как случайно увидел, что муж бьёт жену, через окно первого этажа. Он пробрался к ним в квартиру и внушил им, что всё вокруг горит: мужчина бросился спасать жену, та задыхалась, он откачивал её… В общем, вроде бы теперь у них всё хорошо.

– Ты знаешь, я стараюсь не заканчивать всё это пафосными речами, хотя уж мог бы. Но я надеюсь, что люди сами всё понимают гораздо лучше, чем если бы я принялся им это объяснять. Хотя в твоём случае всё несколько затянулось.

– Слушайте, Охо, зачем вы мне всё это рассказываете? Могли бы тоже обойтись какой-нибудь мистерией, и всё тут.

– Моя мистерия с затворкой не сработала. Ты упрямый парень. Вот и пришлось тебе всё рассказать: раз уж быть искренним – так до конца.

– Ну, раз уж до конца… Охо, кто вы?

– Откуда мне знать, – гость усмехнулся. – Думаешь, меня самого не удивляют мои способности? Думаешь, какой-нибудь всемогущий волшебник объяснил мне, что нужно делать? Нет, увы, я не супергерой, всё сам.

– Это всегда было так?

– Да нет, совсем недавно. Второй год.

Оказалось, Охо был обыкновенным университетским преподавателем, жил просто, скучал, потихоньку старел. И однажды он был испытуемым в каком-то секретном эксперименте. Новый вид операций на зрении. А в качестве побочного эффекта – несколько разновидностей телепатии, телекинез, сила внушения и прочее.

Не в силах справиться со своими дарами тогдашний Охо попытался совершить самоубийство, и со всей своей профессорской фантазией выбрал довольно странный способ: воткнуть себе нож в глаз.

– Не знаю уж, хотел ли я умереть, но ослепнуть хотелось точно. Вот, без глаза остался. А на второй глаз сил не хватило. Ну, откачали, конечно, повязку носить научили. Я из больницы выписался, пришёл домой, огляделся и понял, что жить как прежде я больше не могу. И тут какое-то внутри выросло понимание, что делать дальше. Ну а дальше ты в курсе.

Михаил и не заметил, как задремал. Проснулся – и не было рядом никакого Охо.

Пламя в печи пылало ярко-ярко, будто бы и не было нескольких часов этой вынужденной посиделки. Михаил вспомнил: его нежданный гость то и дело подкладывал дрова. Когда закончились обычные чурки, он выломал полку из шкафа, потом другую, потом стал разбирать другую мебель. И правильно, никто здесь больше не живёт.

Он взглянул на створку. Она была задвинута, и никто уже давно не выдвигал её наружу. Задохнуться – проще простого.

Михаил вышел на улицу и отыскал в саду большую бочку, наполненную водой, которая ещё недавно была снегом. Втащил бочку в дом и решительно выплеснул её в печь. Створку выдвинул наружу.

Уже почти совсем стемнело, хотя на улице уже установилось приятное апрельское тепло. У Михаила не было часов, но одно было ясно: чтобы успеть на электричку (и успеть перекусить на станции), нужно выдвигаться из дома прямо сейчас.