Я стоял у подножья холма, на котором здоровенные буквы-клумбы формировали слово «Москва», помечая путь следования въезжающих в город водителей.

Я залез на холм – оказалось, там было высоко, и передо мной открылся выгодный вид на вечереющий мегаполис. Вдалеке маячили какие-то разноцветные огни, но я почему-то точно знал, что настоящая сущность – та, с которой я мечтаю поговорить, – висит здесь, в воздухе болотного цвета прямо передо мной.

Я принялся кидать туда камни. Мои догадки подтвердились: камни не падали на землю, а исчезали на высоте четырёх-пяти метров, теряясь в топкой невидимой материи. Но отвечать мне никто не собирался.

– Эй, Москва! – крикнул я. – Ты же знаешь, что я здесь, отзовись!

Я огляделся, мне не хотелось, чтобы меня приняли за ненормального. Но и оставаться нормальным также не моглось: я продолжил звать.

– Ну чего тебе? – откликнулся ленивый низковатый девичий голос, вроде как у героини фильма «Курьер».

– Скажи, Москва, как покорить тебя?

– А тебе зачем? – ответила девица изумленно. – Температура поднялась, что ли?

– Хочу быть с тобой, принадлежать тебе и владеть тобою же. Решать, как всё будет. Менять тебя и меняться вместе с тобой.

– Пошло говоришь, юноша. Пошло! Знаешь, сколько я такого наслушалась… Ты лучше скажи, чего конкретно ты от меня хочешь – может, и помогу. А там уж, как заведено – скорей забирай и беги.

– Я хочу покорить тебя, город! – выпалил я, не подумав. И, подумав, конкретизировал: – Я хочу написать новый генплан.

Уж не знаю, ей это не понравилось или её могущественным сутенёрам.

На небе появилось невиданное атмосферное явление – в мою сторону стремительно плыла туча, от которой вниз ровным рядом ответлялись черные вертящиеся столбы. Была ли это редкая природная аномалия или неизвестное мне оружие, однако я в любом случае был прав, бросившись бежать от этой страшной небесной медузы, которая нет-нет, да и ужалит куда-нибудь за шиворот.

В той жизни я жил на отшибе в неказистом голубятнике, построенном членами неведомого героического кооператива из чего попало. Время от времени у здания обрушалась какая-нибудь из стен, обнажая секреты конструкции – голубятник был построен, в том числе, из картинных рам, красных цитатников Мао, граненых стаканов, дыроколов, подслушивающих устройств и матрасов из плацкартных вагонов. В случае обрушения стены мы с соседями заново выстраивали её уже из наших подручных материалов: в ход шли папки с документами, коробки из-под бытовой техники, пивные бутылки, стационарные телефоны, прочитанные книги и стопки DVD. Сколько я помню, голубятник был непригоден для жизни птиц, однако мы оказались явно более неприхотливым видом.

Примечательным было также и то, что для того, чтобы войти, нужно было не повернуть ключ в замке, а крутануть дверь вокруг ключа, который, войдя в скважину, становился очень крепким рычагом. Чтобы сделать это, нужна была сила и особая сноровка – наверно, поэтому в наш дом никогда не забирались воры, пусть он и выглядел достаточно хрупко и беззащитно. Словом, оторвавшись от преследования медузы, я прибежал домой, обернул дверь вокруг ключа и зашёл.

На первом этаже, как и обычно, стоял дым горой и пир коромыслом.

Близнецы-кочегары Волков и Баранов наперебой бесперебойно горланили казацкие песни под баян, нарочито пытаясь сожрать друг друга на месте. Олимпийский чемпион по плаванию Солонин наперсточничал с тремя рюмками чего-то бурого под носом у статского советника Гавриловой, которая начисто была лишена чувства юмора.

Торговец с рынка Измаил соблазнял под торшером очередную амазонку, а народный артист Карело-Финской ССР Петровский демонстрировал кворуму уникальное умение в одиночку исполнить изысканное па-де-де.

Мне, скромному студенту-архитектору, было явно нечем себя проявить, особенно после такой вопиющей неудачи на любовно-урбанистическом фронте. Так что я прошмыгнул к доставшемуся нам от пожарной части эвакуационному столбу и проворно взобрался на свою антресоль.

Сосед по комнате Димка принялся клянчить у меня пятихат до стипухи – и здесь покоя нет. Я развернул перед своим лицом какой-то чертеж, чтобы убедительнее сделать вид, что я его не слышу. Но и тут промах – в чертеже была выжжена здоровая дыра (видать, кальянным углём), так что я снова столкнулся с ним взглядом.

Пятихат пришлось отдать. Гол как сокол я вышел обратно на улицу и побрел в ближайший кинотеатр для детей-инвалидов. Дети-инвалиды проходили на сеансы за сущие копейки (а впрочем, ходить они в большинстве своём всё-таки не могли), а прочие сограждане вообще бесплатно, так как для них каких-либо цен в прейскуранте предусмотрено не было.

Показывали фильм такого года выпуска, что люди постарше называли его старым – они-то помнили, как это было давно, – а молодые киноманы сочли скорее чем-то недавним, так как они тогда еще не родились, а история уже успела закончиться.

Я привычно счел зрелище утомительным и заснул на стартовых титрах – редкая возможность нормально поспать в относительной тишине. Все полтора часа мне снилось, что я нахожусь в темнице и ворочаюсь на неуютных полатях.

Окончательно отошел от сна я лишь тогда, когда, снова карабкаясь по столбу на антресоль, я хлопнул себя по лбу: в кинотеатре я забыл тубус! Это ж надо всё время носить с собой чёртов тубус из опасений, что дома его стащат и разменяют на пузырь, чтобы вот так взять и забыть его на скучном киносеансе.

Ведь туда же упаковано моё всё и вся! Чертежи, рисунки, ценные фотографии и документы… Даже и из еды что-то завалялось на чёрный день.

Я побежал по дождливым, ночным уже спальным кврталам к социальному кинотеатру.

Вдруг оказалось, что здание оцеплено, а в сквере перед ним местный генералитет принимает небольшой военный парад. Причем всем солдатам на вид было не больше лет шестнадцати – видимо, алюмни какого-нибудь военного училища.

– А, вот и Егор Кузьмич! – окликнул меня один из бритоголовых отроков, попыхивающих цигарками на крыльце кинотеатра.

– Егор Кузьмич, вы куда запропастились? Уже обыскались, – посетовал другой. – Мы без ваших пельмешей ой как скучаем!

– Какой я вам Егор Кузьмич, стервецы! Мне до вашего Егора Кузьмича пилить и пилить!

Ребята все попадали от хохота. У меня в голове навязчиво зазвучала музыка из «Ералаша».

– Ну, Егор Кузьмич, уморили! Небось по бабам шастали, да?

– Да нет, ребята, вы что… – мои слова прозвучали явно неубедительно. – Хотя вообще-то есть там одна…

– Вооот, Егор Кузьмич, ну мы-то знаем, что вы – молоток. Слушайте, а давайте сфотографируемся!

Кадеты окружили меня и скорчили благодушные физиономии.

Мне, в общем-то, и не приходилось что-либо говорить, чтобы всё выяснить. Оказалось, что отроки приняли меня за своего любимого повара Е. К., добрые двадцать лет служившего в их корпусе и куда-то запропастившегося буквально на днях.

Их досадное заблуждение разделили и их учителя-офицеры. В ходи разгоравшегося шабаша они то и дело подходили ко мне, хлопали по плечу и пили за моё здоровье.

По мере роста торжества я всё искал момент отлучиться за тубусом, но всем так нравилась моя компания, что и отвернуться-то от них было неловко.

С их слов мне стало ясно, что я, Егор Кузьмич Налимов, готовить умею решительно лишь одно блюдо – пельмени.

Однако число вариаций этого моего мастерства не знает предела. Я научился делать пельмени из всех видов мяса, теста, овощей, фруктов и грибов. Я адаптировал пельмень под все кухни всех народов мира. Я творил фарш таких изысканных оттенков вкуса и аромата, что меня приняли бы на лучших кулинарных фестивалях планеты, но я остаюсь отшельником и уделом избранных – будущего русской военной славы.

Потом был какой-то автобус, тёмный двор, зассанный подъезд. С грязным вкусом коньяка во рту меня вели в мою комнату буквально под руки. Я не мог держаться на ногах – не помню, кто так решил, не то они, не то я сам.

Всё плыло перед глазами, и вместо лиц у людей были пельмени, а потом и вовсе ничего не осталось, кроме теста и фарша. Один нескончаемый пельмень лепился у меня перед носом, а потом снова разворачивался, превращаясь в горстку мяса и мучной диск.

Я проснулся в темнице и вспомнил, наконец, что со мной случилось – тишину нарушило традиционное досадное восклицание, производимое в такой ситуации.

Я был в камере не один – из утреннего полумрака выступал статный абрис лысеющего мужчины, который сидел на противоположной койке.

– А, проснулся! – воскликнул он, и поздоровался, назвав меня по имени. Голова трещала после плохого сна, и я никак не мог понять, кто из моих знакомых составил мне компанию в этом неприятном месте. Я присел, протер глаза и посмотрел на собеседника. Это был мой сокурсник Дима! Тот, с которым мы несли гроб достопочтенного Н. П… Или нет, Н. П. же не умирал.

– Ну, признавайся. По старой дружбе мы разберем твое дело гораздо быстрее.

– Ты теперь здесь работаешь? – спросил я как бы деловито, ничему не удивляясь.

– Зубы мне будешь заговаривать, да? На задушевную беседу меня разводишь, козлёныш?

Я обратил внимание, что глаза у него светятся неестественным синим цветом, оставляя за собой следы в воздухе. Я видел так, будто бы у него вместо глаз полицейские сирены, а у меня – телекамера из 80-х годов.

– Что произошло вчера вечером? – жадно спросил Дима.

– Я пнул бутылку, и она разбила окно, – я вроде бы восстановил последовательность событий.

– Вас понял. И дальше будем блефовать. А я хотел по-хорошему.

В руках у Димы появился утюг. Он небрежно помахал им у меня перед лицом, чтобы я почувствовал жар.

– Ну что ж, где будем прижигать?

– Мне не в чем признаваться!

– Не в чем?! Не в чем! – заорал Дима. – Хорошо, давай тогда посмотрим, может, мне есть в чём признаться?

Дима энергично расстегнул пуговицы рубашки и надавил утюгом себе на солнечное сплетение. Раздалось шипение вареной гречки, вываленной на раскаленную сковороду.

– Страшно? Страшно?

Дима задрал штанину и прижег себе ляжку!

– Сравним? – заревел он мне в лицо. – Это мне не в чем признаваться, это мне ни за что не стыдно. А ты уж не отмажешься, контора пишет!

Дима метнул утюг в стену, длинный провод взмыл в воздухе.

Он уставился мне прямо в глаза своим синим неподвижным взглядом. И, если не подводит память, более страшно мне не становилось с самого дествтва.

– Что, купился?

– В смысле? – неуверенно произнес я. – Ты имеешь в виду, «продался»?

Дима расхохотался и стал застёгивать пуговицы.

– Никто тебя ни в чём не обвиняет. А я просто решил устроить нашу традиционную встречу. Только без основной части, ограничился прелюдией.

Он привёл себя в порядок и, открывая дверь, кивнул: мол, пойдём. Ну, пойдём.

За дверью оказались не бетонные тюремные застенки, а вполне обычный казенный коридор. Где именно я нахожусь, я так и не понял – на это никак конкретно не указывало ничто в обстановке. Как я сюда попал, помнил смутно (трудный день – бутылка – задержание). Кем работал Дима, я тоже выяснить никак не мог. В архитектурном Дима учился как-то блёкло, всё время занимался какой-то сторонней активностью, которая и могла привести его в какую-то казённо-пыточную организацию. Но больше мне сказать трудно.

– Слушай, мне на самом деле очень стыдно, – начал Дима, усевшись за массивный стол. – Весь этот спектакль был совершенно ни к чему. Я к тебе отношусь спокойно, приветливо. Нет, даже больше: мы к вам относимся приветливее некуда, нам нужно сотрудничать, чтобы что-то с этим сделать. А вы от нас бегаете, и создаётся впечатление, что это мы бегаем за вами.

Его речь обретала конкретику очень медленно. Минут десятьцать он рассказывал мне, что государственная элита – рассортировавшиеся по разным полкам чекисты – вовсе не желает зла людям творческим. Более того, желает достичь с ними компромисса в вопросе обустройства родины.

– Вот ты, лично ты – что бы стал делать, если бы тебе дали в руки власть?

Я молчал – Дима говорил так долго, что вопрос казался риторическим, – он будто собирался продолжить, не дожидаясь ответа.

– Ты как архитектор, – добавил он, уточняя намерение всё-таки услышать мой ответ.

– Ну, я бы привел в порядок наш город.

– Как?

– Новый генплан. Концепция развития и её воплощение. Децентрализация. Строим деловые и чиновнические центры по окраинам и разгружаем сердцевину города. Там делаем упор на развлечения и культуру.

– Это же вроде уже делается?

– Не теми людьми и не так, как следует. Большим городом занимаются люди с провинциальными представлениями о большом городе. Побогаче и покрасивее.

– Вот тут твоя ошибка. Ты считаешь, что те, у кого в руках власть, здесь чужие. Это действительно так – но ты ещё более чужой. Ты хочешь заниматься азиатской страной с европейскими представлениями о том, что нужно делать. Здесь диссонанс ещё больше, чем между мегаполисом и провинцией.

– И кто здесь тогда свой? Урбанист из Шанхая? – усмехнулся я.

– В том-то и штука, что никто не свой. Здесь все чужие и бездомные, так что слушаться она никого не будет. Все генпланы к хуям послала, и дальше только жёстче будет. И не таких раскалывали.

– Я вообще не понимаю, о чём ты. Раскалывали… Отличная работа.

– Ладно, ладно, забудь эту часть разговора. Хрен с ней, с Москвой, вот что. Едем мы, значит, с тобой в провинцию и получаем в распоряжение город. 30 тысяч жителей. Все либо пьют, либо планируют побег в областной центр. Источник заработка – сбор арматуры на единственном в городе заводе, который закрылся год назад.

– И что с этим делать?

– Что-что? Обустраивать. Вот ты бы что стал делать? Со своим образованием и возвышенными представлениями.

– Ну, раз завод закрыт, значит он был нерентабельным. А руки рабочие есть. Значит, нужно открыть принципиально новое производство, которое будет всех кормить. А лучше два производства – для мужчин и для женщин. Чтобы было поэтичнее, они должны быть на двух берегах реки.

– Хорошо пошёл, как на лыжной гонке. Что будем производить? Надо думать, что-то, что очень хорошо покупают. И с чем в стране проблема. С чем самая большая проблема?

– Со вкусом, – пошутил я.

– Вооот! Ты сам и ответил, какие два производства нам нужны. Мужиков отправляем мебель выпиливать, а бабы пусть одежду шьют. А чтобы проблемы со вкусом решить, выписываем из Москвы триста дизайнеров того и другого – пусть разрабатывают лучшие в мире штаны и кухонные гарнитуры.

– А в окрестных лесах бородачи валят лес для сбора лучших стульев. Как в «Икее», только крепче и дешевле.

– А потом открываем прядильную мастерскую, где русские чаровницы ткут расписные ковры с репродукциями Калевича и Мандинского. Это уже на более взыскательную публику.

– Еще для более взыскательных – частные мануфактуры, где делают авторскую мебель. Ну и одежду, соответственно, тоже.

– Правильно мыслишь. Иностранные туристы приезжают в наш город, чтобы купить элитный сервант подешевле. Как наши тётушки ездят в Грецию за шубами.

– А к нам за шубами и поедут! Меха в лесах добывают незанятые на лесоповале бородачи.

– Верно! Но что у нас для туристов, кроме шуб? – заинтересовался Дима.

– Все развлечения в центре города. Гениальная планировка, не нарушающая ансамбля XIX века, пешеходная зона. Днём – в краеведческий музей, вечером – на театральный фестиваль, ночью – в лучший бар за полярным кругом.

– Ой как хорошо!

– Да!

– Диву даёшься, как ладно получается.

– Ага.

– Только как ты себе это представляешь? Пропьют же ведь всё, мы ещё привезти ничего не успеем, а они уже пропьют. Что не пропьют, то разворуют. А что не разворуют, то сломают. Сам же знаешь, у нас земля этим пропитана!

– И что же делать?

– Не спорю, перспективы так себе. Но всегда же можно создать что-то новое, а не переделывать старое! Как тебе такое? Может, есть и на эту тему идеи?

– Ну хорошо, был один замысел, если уж откровенно.

– Выкладывай.

– Я придумал новый вид поселения в несколько тысяч человек, который можно построить в любом месте.

Я вкратце изложил Диме ту свою идею – герметичный квартал, развивающийся вокруг школы и связанный с другими такими кварталами трамвайной линией.

– Из этих деталей можно собрать новую столицу. В центре Сибири, к примеру.

– Красиво. Мы рассмотрим такой проект. Это мне нравится уже гораздо больше твоих прежних рассуждений. И главное, – голос его приобрел заговорщический тон. – Главное – никакого народничества. Заводы, ситец, бородачи с топорами.. Только хай-тек, новые технологии, порядок. Диктатура закона.

Дима взял паузу, выпил воды, стал прохаживаться от стола к окну и обратно чёткими чеканными шагами.

– Только вот ведь какое дело. Мне очень по душе твои наработки, и я сделаю всё, чтобы начальство их приняло. Это не сложно. Это мне только в радость. Но ведь не примут, шельмы, в полном виде. И я, я сам не приму. Нет, ты не подумай, что я как-то против тебя настроен, нет, ни в коем случае, но ты только представь – это ж какие средства. Транспорт, проект, патент, геология, строительство, что там ещё. Взяткоёмкое дело, есть и такой грешок. Но главное – зачем, для кого? Может, ну её, Сибирь эту? Мало места, что ли, на планете?

– Можно в Краснодарском крае, – предложил я. – Там теплее.

– Не, не катит, – щёлкнул языком Дима. – Мы едем в Австралию. Или в Мозамбик. Может, денег хватит, на остров в Океании. В конце концов, никогда не проблема такой остров самим построить. И вот уже там творим что хотим. Колонию благородного русского народа – только лучших из лучших. Навроде Тайваня.

– В изгнании, прости, от кого?

– Ну как от кого. От родины-матушки, так её растак. Делать-то что-то надо.

– То есть, это ваш брат будет оплачивать исход золотого миллиона с Руси?

– Ну да, мы и и сами на правах дворянства в основном туда и поедем. А то же ведь тут жуть какие дела творятся! Все озверели и резать друг друга готовы. И телевидение эту истерию подогревает. Нам это не нравится.

С яростью первооткрывателя Дима принялся излагать мне стадии создания колонии, сверкая своими сияющими глазами. Его решительность напомнила мне о программе колонизации Марса, о которой так любила порассуждать одна моя знакомая.

– А чего мелочиться, давайте вы сразу на Марсе свою колонию в изгнании построите?

– Ты гений, – тихо сказал Дима после продолжительной паузы. – Нет, не зря я всё-таки считаю, что надо привлекать людей искусства к решению вопросов государственной важности. Так-то вот оно как, выходит, батюшка!

Мне показалось, что последнюю фразу он сказал, обращаясь не ко мне и не к себе самому, а, вполне адресно, к книжному шкафу. Почему он назвал его «батюшкой», осталось неведомым, да и размышлять об этом не хотелось – неистово тянуло поскорее уйти из этого весёлого дома.

– Дим, можно, я пойду?

– Ага, иди. Когда понадобишься, мы тебя найдём.

– Лучше поищите кого-то другого. Наверно, я не лучший архитектор для таких дел.

– А нам и не нужен лучший, нам нужен свой, Петров, свой! – воскликнул Дима, игнорируя тот факт, что вовсе я не Петров.