Поздним вечером Колю растолкала знакомая дворница. Сад закрывается. Он прихватил свой том «Сокровищ Кремля и Оружейной палаты», сумку через плечо – и пошёл в подземный переход под Моховой на поиски другого ночлега.

Тёплые воспоминания были закрыты слишком глубоко, так что на автомате Коля принялся перебирать самые холодные – недавние. От ом, как потерял работу и вместо поисков новой зачем-то ушёл в запой, не отдавая себе отчёта в том, что с ним случилось именно это. О том, как сутками напролёт смотрел хозяйские видеокассеты с дурным одноголосым переводом. О том, наконец, как к нему среди ночи ввалился одышливый толстяк и начал нести околесицу.

Коля перелез ограду территории университета и пробрался к подножью памятника Ломоносову. Постамент всегда немного теплоточил, так что здесь можно было в любой момент переночевать, но не слишком часто. Утром Колю будили голоса студентов, у которых ближе к полудню можно подцепить выпивки. С этой надеждой Коля и улёгся у монумента, но вскоре его пнул сапог охранника – здесь, сударь, не положено. Коля пошёл дальше.

Вломившийся к нему домой мужик утверждал, что скрывается от преследования после того, как юные бандиты подгооворили его убить крупного чиновника. Во время визита визиря в школу дородный киллер должен был шмальнуть его из дверного проёма кабинета труда, но рука дрогнула, и он пустился в бега. В качестве подкрепления этой истории гость приводил только имевшийся у него портфель с пистолетом.

Коля не признавал себя бомжом и старался избегать связанных с этим стереотипов. Хотя он и зарос волосами и бородой, он то и дело, выискивал способы соблюдать гигиену и даже стирать одежду. Он часто пытался утешить себя тем, что выглядит скорее не как бездомный, а как путник – у него была наготове выдуманная биография провинциального работяги, застрявшего в столице между поездами. С помощью этой личины удавалось занимать деньги у «земляков» со всей Руси.

Трясущийся ночной гость заставил тогда Колю выйти на улицу – и оказалось, не ночь вовсе, а день, просто Коля бросил следить за часами. Зайдя обратно в квартиру, Коля и гость засели пить чай, но закономерно скатились к водке. Вскоре выяснилось, что оба не переносят спиртяного вкуса и аромата – так что в течении пары недель они перепробовали все известные человечеству способы пить водку, маскируя её вкус.

Коля прикорнул было на скамейке напротив Большого театра – но и тут его шуганул какой-то мент. Спать даже расхотелось – и он решил пройтись до Чистых.

Однажды, выбравшись из квартиры, чтобы потратить распоследние гроши на ингредиенты коктейля «Московский мул» (ангостура, сахарный сироп, имбирный эль, лайм), Коля уже не смог вернуться назад. У подъезда стоял грозный воронок, из окна понуро глядел Колин гость, который ему так и не представился. Коля на цыпочках поднялся по лестнице и увидел, что дверь в квартиру открыта, изнутри – голоса. Проскользнул на чердак, со страху выпил все покупки, заснул. Проснувшись, обнаружил, что квартира опечатана. Не подумав, дёрнул дверь, сорвав печать. Так уж и быть, зашёл внутрь. Собрал в спортивную сумку всё что попало под руку и что не вынесли вертухаи. Проверил морозильник – и конечно обнаружил, что там больше нет портфеля незнакомца с пистолетом, который Коля туда наспех засунул. Портфель они нашли – значит, есть, за что зацепиться. Значит, будут искать, значит, надо прятаться. Куда угодно, в каком угодно виде.

Первая мысль, которая пришла в голову Коле, казалась очевидной, но вскоре была отвергнута: нет, бежать в родной город нельзя. Там всё как на ладони, найдут в два счёта. Вообще, ехать нельзя никуда – весь транспорт у них под контролем. Только пешком, левой-правой.

Коля стал строить планы, как он уйдёт в леса, задними дворами и огородами побредёт по Руси, а потом прибьётся к монастырю или, быть может, найдёт счастье с дояркой в заповедной деревне – но и эти планы он скоро отбросил.

«Я мотылёк, прилетевший в Москву на свет, – рассуждал Коля. – Эта лампочка хорошо всё вокруг освещает, вылечу – и найти меня будет проще простого. Нет, брат, лучше всего – прямо здесь затаиться, в плафоне. У всех на виду, под ярким лучом – оно поукромнее, чем в чаще леса или за шкафом. Здесь меня не найдёт никто!»

Опять кто-то растормошил на Чистопрудном бульваре, когда Коля уже готовился смотреть привычный контролируемый сон.

Весь день он, как услышал когда-то по телевизору, посматривал на часы – и хотя стрелки давно остановились, он чётко видел цифры. Засыпая, он вновь рефлекторно сморел на циферблат – но вместо чисел там оказывались какие-то картинки из комиксов: так Коля понимал, что спит, и мог делать во сне любые глупости. После такого сна просыпаться было вдвойне досадно, зато с новой силой хотелось дожить до следующего дня.

Коля пришёл на Курский вокзал. Он сторонился мест концентрации ментов и бомжей – но теперь было совсем невмоготу: мороз крепчал, каждый порыв ветра будто хотел снять слой кожи с Колиного лица.

Коля прошёл в один из залов ожидания и сел на скамейку. Сумку поставил рядом, локти на колени, голову на ладони. Привычная композиция «усталый путник». Получше бы с запахом – так вообще бы за «командировочного» сошёл.

Только задремал – чья-то рука за плечо. Поднял голву и собрался материться – знакомый из родного города.

– Поезд не проспи!

– У меня следующий, – буркнул Коля.

– Да он же один ходит, пошли, – земляк потянул Колю за рукав. – Ты в каком вагоне?

– Я не помню, а ты?

– В седьмом. Вот бы ты тоже в седьмом!

Вышли на платформу. Зябко, бля.

– Ты знаешь, мне не до разговоров особо, очень устал.

– Да ладно, что ж ты, Колян! Сто лет не виделись, земеля.

– Слушай, у меня, по-моему, этот вагон – Коля подскочил к проводнице и умоляюще вперился в неё взглядом, сам не зная, о чём просит.

– Ваш билет?

– Какой это, значит, вагон? Двенадцатый? Ну, земляк, жди гостей!

– Жду, – кивнул Коля и начал показательно рыться в краманах сумки. Рылся, пока земеля не скрылся из виду.

Настроение было поганое. Коля расхотел ночевать на вокзале и побрёл куда-то по задворкам. Вышел на незнакомый мост через замёрзшую Яузу. За спиной ходили поздние трамваи.

Неподалёку от Коли стоял, облокотившись на перила, худощавый мужичок, одетый не по погоде: широкие, явно великоватые ему брюки и просторная рубашка на шнуровке – всё какого-то грязно-белого цвета. Он лузгал семечки и сплевывал шелуху в реку.

Коля терпеть не мог всех этих уличных знакомств, но его неумолимо тянуло к этому человеку, и он подошёл поближе. Мужичок был светловолосым и бородатым, и – о боже – босым. Он будто бы не замечал, что Коля подошёл к нему почти вплотную. Тут Коля понял, что тот может его игнорировать, как обычно игнорируют попрошаек, и бросился извиняться.

– Простите, я не бездомный, я просто…

– Да я всё знаю, – спокойно молвил незнакомец. – Смотри, – он кивнул куда-то вниз.

Коля перегнулся через перила и оцепенел. Когда мужичок сплёвывал вниз, шелуха загоралась и исчезала в воздухе, как метеорит.

– Хочешь попробовать?

Коля взял горсть семечек – и попробовал. Действительно, выплюнутая им шелуха до земли не долетала, сгорая. Но удивляло Колю уже не это, а то, что от семечек очень быстро наступило насыщение, будто бы он употребил полноценный ужин. Более того, ему стало тепло, словно на улице нет никакого мороза.

– Николай.

– Василий, – протянул руку незнакомец. – Ты обо мне, может быть, что-то слышал. Меня ещё Блаженным кличут.

Вскоре после смерти Василий из Елохово был командирован обратно в Москву, чтобы в нужные моменты уравновешивать добром творящиеся на земле русской злодеяния.

Опричнина часто хватала его и лишала жизни, что вскоре превратилось в рутину и сделало его даже более решительным. Он возвращался в город с новыми силами и после неудачной попытки побега с каторги, и после удавления замоскворецкими лихими людьми, и после лубянских пыток, и после бандитской перестрелки в Солнцево.

В свой обычный день он отыскивал по улицам города по несколько бездомных-доходяг и совершал над ними своё любимое чудо – приведения в человеческий вид. Его подопечные сбрасывали лохмотья и теряли синюшную опухлость, заново учились мыться, работать и разговаривать на обыденном языке. Через несколько дней они просыпались в непривычно уютных местах и уже как о кошмаре вспоминали нищенский морок, в котором увязали так надолго.

Сложнее было отмывать злодеев. В отличие от пьяниц и бродяг, они пребывали в твёрдой уверенности, что всё делают правильно и даже служат какой-то высокой и благородной цели. Этим приходилось сначала читать лекцию (не верят, но запоминают), потом устраивать какое-то особенно впечатляющее чудо, а потом обращаться к ним с проповедью (не запоминают, но верят).

Некоторых надломить так и не удавалось – и они становились слабоумными, но так хотя бы они приносили меньше боли ближним. Иные очищались как бы наполовину – они оставались злодеями, но время от времени вдруг разражались добрыми делами. Один из таких по совпадению стал главой государства и сделал жизнь людей чуть полегче (однако потом всё равно оказался слабоумным).

В последнее время Василий стал замечать, что слова работают всё хуже и хуже – что лекции, что проповеди. Это вызывало двоякие ощущения: с одной стороны, его не могло не печалить, что его любимый русский язык теряет силу воздействия, с другой – это был хороший вызов его чудотворным навыкам. И он принялся их совершенствовать, порой устраивая целые спектакли: над кем-то он разворачивал северное сияние, кого-то сажал в волшебный троллейбус и вёз к самым звёздам, а для кого-то разыгрывал целое представление с участием гигантского Ильича.

В какой-то момент Василий решил вообще перестать расшаркиваться со вступительной лекцией, а просто прикармливал пациента маленьким чудком, навроде тех же семечек с горящей шелухой, а дальше переходил к проповеди – и люди стали преображаться легко и стремительно. «Странно, – подумал как-то Василий. – Получается, раз мне достаточно показать им фокус, чтобы они увидели во мне пророка, то облапошить их теперь может любой проходимец, знающий пару трюков?»

Так и происходило. Эти проходимцы сновали тут и там, фокусничали и убеждали людей становиться злодеями и доходягами. А из части этих злодеев и доходяг вырастали новые проходимцы – так и ползла по городу, копошась, эта фокусная зараза. Обчудить человека, который сам стал подлецом и убогим, по своему разумению, для Василия не составляло никакой сложности – а вот для того, чтобы вернуть в человеческий вид того, кому привили бесовство, Василию уже приходилось прикладывать особые усилия.

Вновь, как в давние времена, рутина добрых дел превратилась для Василия в борьбу с безликим злом. Ощущение, будто он рубил головы постоянно растущей гидре, навевало тоску, но в то же время – и особый азарт. Долгие века Василий гнал от себя эту мысль, но возвращался к ней снова и снова: бороться со злом куда как интереснее, чем просто творить добро. А потому доброму человеку и вольготнее там, где зло в избытке.

Тем страннее было в такое время напороться на этого Колю – чистую душу, человека, который извёл себя сам. Василий расщелкнул его как семечко между зубами – через полчаса разъяснительной беседы вся грязь с Коли уже осыпалась.

Он пришёл в себя, снова сидя на Курском вокзале. Не глядя на циферблат, он снял часы и отдал их маленькому мальчику, который явно остался очень доволен этим подарком. Не изучая расписание – раз прямой поезд ходит раз в сутки, нет смысла его ждать – он пошел в кассу и на невесть откуда взявшиеся деньги купил билет на электричку. От конечного пункта назначения доехать до дома можно будет уже на автобусе.

Когда Коля вышел на платформу пригородных поездов, уже светало. Он сделал глубокий вдох – и помимо масляного аромата российских железных дорог, вдруг почувствовал почти забытый запах весны.