Вера Георгиевна была потрясена до глубины души лекцией в районном клубе. Идя домой вместе с Лидией Николаевной, она без всякой причины стала плакать, сначала тихо, потом все громче и громче. Ее старшая подруга обняла ее, вытирала платком горячие слезы на нежном лице, приговаривала:

— Ну же, девочка моя… успокойтесь, не надо. Ну что? Довольно, моя хорошая…

Молодая женщина старалась улыбнуться, оправдывалась сквозь слезы:

— Правда, как глупо, я сама не знаю, что со мной, я больше не буду… — но слезы все текли и текли.

Лидия Николаевна привела к себе свою Верочку, послала сказать, чтобы дома ее не ждали. Напоила своего друга валерианкой, постелила постель на широком диване в своей спальне, и очень строго сказала:

— Спите!

Дождалась мерного, ровного дыханья, постояла не двигаясь, чуть-чуть прикоснулась к чистому лбу под волной мягких волос и тихонечко вышла.

Села Лидия Николаевна в своей столовой, где с большого портрета на стене смотрел вдаль до сих пор любимый покойный в погонах подполковника медицинской службы и сердито стала ему говорить:

— Ведь он чуть не всю свою лекцию свалил на бедную девочку! И ведь какую лекцию, если бы ты его слышал! Что же это? Ведь я мою девочку такой никогда не видела. А он понимал, что нельзя же так? Он же на нее смотрел почти все время…

Обе женщины в последующие дни об Алексее Федоровиче не сказали ни слова. Вера Георгиевна кончала обработку истории болезни Николая. Станишевский просил прислать ему копию как можно скорее.