1

Воздух над степью был сух. Солнце, на минуту задержавшись в дымке горизонта красно-багровым, напомнившим об осени шаром, на который еще можно было смотреть, сразу сделалось расплавленно-желтым, ослепительным. Невольно закрыв глаза, Алонов видел плывущие дымные круги, а солнце уже сорвало с рощи реденькую оболочку тумана, определило расстояния и, сыграв в игру погони света за тенью, дало всему земному формы и цвет.

Алонов увидел степь, такую же, как вчера, такую же, как века назад, — безбрежно просторную, спокойную, добрую. Она будто бы с неисчерпаемым терпением ждала применения пытливого ума и терпеливо-деятельной руки человека, чтобы принять его как своего желанного, возлюбленного хозяина.

Да, сегодня, как и вчера, как сто лет назад, степь была такой же. Она оставалась сама собой, но не ее видел этим утром Алонов. Он видел только рощу, занятую врагами, и ждал.

Ждать ему пришлось недолго. Вот с другой стороны массива деревьев показались человеческие фигуры. Одна за другой они появлялись в поле зрения наблюдателя — по мере подъема по едва заметному скату обширной котловины, заключавшей рощу на своем дне. Одна, вторая, третья… Немного погодя к ним присоединилась и четвертая. Все! Они шли на утреннюю охоту? Нет, у каждого на спине торчал высокий мешок, и Алонов не видел ружей в руках, готовых к стрельбе.

Выбрав эту рощу, в которой была вода, базой своих поисков пастбищ и удобных для запруд мест, Алонов определил по компасу ее положение, чтобы в дальнейшем указать нужные приметы на карте области. Теперь, наблюдая за врагами, Алонов знал, что они идут на юго-восток, то есть продолжают уходить в глубь пустой зоны, все дальше от железнодорожной линии и поселений.

Алонов дал врагам удалиться по крайней мере на два километра и, пригибаясь, спустился с холмика. Когда между ним и четырьмя стала преграда из деревьев, Алонов разогнулся и быстрым шагом пошел к опушке — туда, где упал застреленный им человек. Это место, деревья, кусты, трава — все вызывало отвращение, но след врага начинался здесь. Так нужно…

Алонов сразу убедился, что здесь нет ни тела, ни каких-либо вещей. Он пошел в глубину рощи — к поляне с болотцем. Он озирался, стараясь угадать путь, которым могли пройти эти люди, неся тело. Не брошено ли оно где-то по дороге? Нет, конечно, улика бережно спрятана!

До центра рощи было не более полутораста шагов. Алонов, не замечая, прошел путь, который потребовал так много времени и труда ночью. На поляне Алонов бросился к дереву, где вчера висели его мешок и теплая куртка. Их не было. Алонов ждал, что так будет…

Не теряя времени, он поспешил к болотцу. В нескольких метрах от границы естественного водоема Алонов устроил собственный колодец, как это обычно делают около загрязненных источников пресной воды. В первый же день своего прихода на это место он ножом вырыл ямку глубиной не менее полуметра и укрепил ее края частоколом из веток. Дно ямки пришлось сантиметров на тридцать ниже поверхности болотца, и кажущийся игрушечным колодец наполнился водой. Вода была такого же вкуса, как в болотце, но, просочившись сквозь естественный фильтр грунта, очистилась и посветлела. Уходя, Алонов обычно прикрывал свой колодец ветками и сейчас нашел всё в целости.

Опустившись на колени, опираясь ладонями о землю, Алонов пил прямо ртом прохладную воду. Он наслаждался, втягивал воду между краями прижатого к нёбу языка, отрывался, дышал, пил опять.

Напившись досыта, Алонов хотел подняться, но остался на коленях, глядя вперед, на болотце.

Там, среди вееров осоки и низких кочек в султанах широкоперого камыша, Алонов разглядел что-то круглое, чуть заметно поднимавшееся над поверхностью зеленоватой воды. Если бы он смотрел сверху, стоя, то вряд ли заметил бы этот сливающийся со своеобразным микроландшафтом болотца предмет.

Алонов уверенно вошел в воду — она не доходила до колена — и, пройдя шагов тридцать, достал из воды свой мешок. Он выждал, чтобы дать воде стечь. Дальше было более глубокое место. Там, в воде, лежало дерево. Оно-то и привлекло внимание Алонова.

Он отлично помнил, что вчера никакого дерева в болоте не было. Да и по веткам со свежими, неувядшими листьями было сразу видно, что дерево только что срублено. Поискав глазами на берегу, Алонов нашел пень со свежими срезами. Так вот что значили удары топора, которые он слышал ночью!

Но почему дерево лежало в воде, а не пошло в костер? Очевидно, потому, что нашлось что-то более подходящее, чем сырая древесина. Но к чему тогда было тащить далеко в воду тяжелый ствол?

Размахнувшись, Алонов выбросил на берег свой намокший мешок и направился к дереву. Здесь было заметно глубже. Вода залилась в поршни, поднялась до середины бедер. Алонов взялся за скошенный, неправильный отруб. Было видно, что это дерево свалили не настоящим, а маленьким охотничьим топориком.

Дерево лежало в неглубокой воде и, естественно, опиралось о дно своими ветками. Хотя Алонов взялся за комель только одной рукой — в другой он держал ружье, — дерево легко вышло из состояния неустойчивого равновесия и, отталкиваясь от дна пружинящими ветками, чуть-чуть повернулось. Алонов, не думая, потянул еще и вдруг заметил, что около самого ствола что-то появилось. Вернее, что-то двинулось на уровне воды вместе с деревом. Но это было не дерево…

Вздрогнув, Алонов послал вперед кнопку предохранителя и забросил ружье на ремень за спину. Он взялся за комель обеими руками и сильно потянул. И увидел, как из темной воды на мгновение показалась кисть человеческой руки со скрюченными пальцами и исчезла опять.

Так вот что!.. Значит, они его не зарыли…

Когда Алонов увидел, что его враги вышли из рощи и пошли в степь, он подумал, что где-то в роще зарыто тело убитого им человека. Пока он не увидел, что эти люди уходят вдаль от поселений, он еще ждал, что они вынесут тело, понесут его на разъезд, чтобы обвинить в убийстве встреченного в степи охотника, то есть его, Алонова. Но оказалось, что они не только не собираются его обвинять, требовать розыска убийцы, иначе говоря, делать то, что было бы естественным, но они бросают, прячут труп своего товарища небрежно, кое-как, не желая даже постараться зарыть его!..

Загадка громоздилась на загадку. Алонов вспоминал слова, слышанные им этой ночью, когда он подкрался к костру. Что они говорили про него? «Останься он живой, будет молчать…» Это он, Алонов, будет молчать. Будто бы для них хорошо, если он будет молчать, скроет убийство, совершенное им…

Все было страшно, запутанно, не получало ответа. Если бы хоть с кем-нибудь посоветоваться! Алонов чувствовал себя как в сетях. Чем дальше, тем теснее становились петли. Все было вне его жизни, вне его обычных представлений о жизни.

А тем временем враги уходили и уносили с собой разгадку! Эти четверо, о которых только и мог думать Алонов, не теряют времени, они идут, идут, идут!.. Куда, зачем идут? Что им надо здесь?

У Алонова кружилась голова, но не от слабости. Он стоял среди болота, забыв, где находится.

Холод воды, схвативший ноги, привел его в себя. Он повернулся и пошел к берегу — прочь от жалкой, отвратительной и страшной могилы человека, который хотел убить его и был убит сам…

И Алонов даже не помнил лица этого человека, ничего не знал о нем и, вероятно, не узнает… Эта мысль в числе других была почему-то особенно чудовищной для Алонова.

2

Уходящий имеет тысячу дорог, а преследующий — только одну, только ту, которая избрана преследуемым.

Нужно спешить, спешить!

Алонов вытряхнул содержимое своего мешка прямо на землю. Сахар и соль, растаяв, бесследно исчезли. Сухари размокли в кашу. Только заряды в медных гильзах не должны были пострадать. С одной стороны порох был защищен пробковой прокладкой на дроби и толстым просаленным пыжом под дробью. С другой — вдавленный капсюль красной меди был тщательно затерт воском. Так иные заботливые охотники готовятся к далеким охотам.

Котелок и фляга оказались в мешке. Исчезла кружка.

Алонов наполнил флягу водой из своего колодца, а котелок набил месивом из сухарей. То, что не поместилось в котелке, он тщательно подобрал с земли. Остатки мокрых сухарей смешались с опавшими листьями и травинками — расплата за поспешность. Затем Алонов в последний раз напился из колодца. Он спешил. Часы не шли, и ему казалось, что минуло уже очень много времени с того момента, когда он подошел к поляне. Быть может, его теплая куртка валялась где-нибудь близко или ее стоило поискать в воде? На это могло уйти слишком много времени…

Собравшись, Алонов в последний раз оглядел поляну и болотце. Помятая трава, несколько сломанных веток и хворост, оказавшийся лишним для костра. Широкое выжженное пятно на месте самого костра… и больше ничего. Ничего о людях, которые провели здесь ночь. Ничего, что могло бы рассказать о них, кроме того дерева в болотце. Может быть, они выронили какой-либо предмет? Нет. Даже нет ни одного окурка. Неужели ни один из четверых не курит?

Алонов топтался на чужом привале. Странно, костер развели большой, горел он всю ночь, наверное, а золы мало. Совсем не видно свежего пепла. Значит, они разбросали золу, подмели; поэтому место, где горел огонь, кажется старым. Но на размышления не было времени…

Скорее, скорее! Алонов взбежал на водораздел, замыкавший плоскую котловину, присел в бурьян, наблюдал. Отдавшись наблюдению, он не думал о другом.

Для безразличного путешественника, для проезжего, который от безделья обозревает наши степи из окна вагона или из автомобиля, они кажутся плоскостями, открытыми во всех направлениях. Внимание случайного человека быстро притупляется кажущимся однообразием равнины, и, даже если он чувствует своеобразное величие того, что принято называть бескрайным простором, его глаз ждет и ищет изменения скучного ландшафта.

Но уже для медленного пешехода или всадника, наблюдающего мир степей с небольшой высоты, степи открывают свои возвышения и углубления, порой манят уютными лощинами и укромными балками. Оказывается, что здесь много отличных укрытий и для человека и для зверя даже в самых мелких впадинах.

А сколько безопасных рытвин, сколько заманчиво-надежных защит от пули предлагает солдату кажущееся ровным, как стол, поле, когда он под огнем перебегает и переползает к указанному ему рубежу для атаки!

Такой и была сегодня степь для Алонова. В степи — враг. И Алонов наблюдал терпеливо, внимательно. Все же его ночная разведка принесла плоды! По подслушанным обрывкам разговора он предполагал, что враги не думают о нем, не боятся его преследования.

А ведь это верно! Конечно, у него были две причины для бегства: страх перед ними и еще большее основание — боязнь быть обвиненным в нападении и убийстве из засады. Конечно, враги должны считать, что он бежал всю ночь и сейчас очень далеко.

Нельзя сказать, чтобы это было результатом серии выводов, заключений, — Алонов скорее почувствовал, чем решил: у него больше нет ужаса перед возможным обвинением в убийстве. Да, страх исчез. К этому ощущению, естественно, пристраивались выводы из наблюдений. О многом говорило скрытие неизвестными трупа.

Вдали появились фигуры людей — очень далеко, на линии горизонта, до которого по местности было километров пять. Алонов достал компас и сориентировался — враги были на юго-востоке, они сохраняли взятое направление. А где же бинокль? Только сейчас он вспомнил, что в кармане теплой куртки лежал бинокль. Украли… Сожалеть об утрате не было времени, да и праздное это занятие! Сейчас враги исчезнут совсем. Нужно уменьшить расстояние до них.

Алонов побежал не прямо, а взял левее. Там, он знал, местность понижается и дальше должна быть лощина или бывшее ложе исчезнувшей речки, избранное им для постройки плотины. Вскоре он перестал видеть людей — значит, и сам стал невидим. И он пошел быстрым, широким шагом, спорым и ритмичным, которым даже без дороги здоровый человек делает километров шесть в час. Промокшая одежда и поршни, не стесняя Алонова, быстро просыхали.

Несколько раз перед ним с пронзительными криками, которые охотниками называются кеканьем и геканьем, взрывались табунчики серых куропаток. Но Алонов не вскидывал ружье привычным жестом. Зайцы в темных, еще летних шкурках уносились, скрываясь, как в воде, в высоких травах. Парочка рыжих степных лисичек-корсаков следила за путником с холмика, вытянув острые, хитрые мордочки. А сколько других глаз, испуганных, любопытных или холодно безразличных, провожали быстрого пешехода! Сколько вопросов задавали себе невидимые обитатели степи! Ведь степь как город.

Пугливые куропатки, перелетев недалеко, успокаивались — погони не было. Вспугнутые зайцы возвращались домой — у них есть дома, хотя нет стен и крыш. Вороватые корсаки, поглазев на Алонова, продолжали заниматься своим делом — охотой за каждым, кто зазевается, забудет, что здесь есть не менее опасные существа, чем люди. Ведь в мирной степи нет мира.

Алонов должен был выбирать такие точки степи, с которых ему удавалось сразу охватить глазом побольше, увидеть врагов, определить направление. Он должен был двигаться сзади, быть невидимым, не слишком приближаться, но и не отрываться. Поэтому его путь был вынужденно длиннее пути преследуемых. Но он пока не чувствовал усталости.

Однажды его едва не постигла неудача. Потеряв врагов из виду, Алонов ускорил шаг. Он считал, что слишком далеко оторвался. И внезапно его остановил звук двух выстрелов, последовавших один за другим. Не так уж близки были выстрелы, но все же дуплет еще звучал в ушах Алонова, а он уже упал в траву и полз к большому шару перекати-поля. Осторожно выглядывая из-за укрытия, Алонов вскоре увидел четверку. До них было вряд ли более километра — они поднимались из балки. Впереди шел низкорослый, сильный мужчина. Алонову казалось, что он узнает эту фигуру. Рядом с ним шагал высокий, и, немного отстав, двигались двое одинакового роста. Глаз Алонова привыкал к этим людям.

Все они шли неторопливо, свободно, небрежно. Они совсем не имели вида тех, кто может опасаться преследования, нежелательных встреч. Нет, не так. Вот задний остановился, оглянулся. Алонову казалось, что он осматривает степь в бинокль.

Что же касается настороживших Алонова выстрелов, то они, конечно, были сделаны по какой-либо дичи. По звуку — охотничье ружье. Резкое, отрывистое щелканье их винтовок Алонов запомнил слишком хорошо…

Теперь и нужно и можно дать врагам отойти подальше. Их выстрелы навели Алонова на одну мысль. Удобнее усевшись, он достал из патронташа одну из гильз, заряженную дробью, вытащил пробковую прокладку и выкатил дробь в фуражку. Вытащить тугой и толстый войлочный пыж было потруднее. Справившись и с этим, Алонов высыпал зеленоватый бездымный порох на крышку своей коробки с табаком.

Потом он отделил насколько возможно точнее третью часть пороха, что должно было составить шесть десятых грамма, отсыпал половину дроби и вновь зарядил патрон. Таким зарядом можно сбить птицу только на близком расстоянии, зато звук выстрела получится совсем слабым. Охотясь на перепелок, охотники экономят боеприпасы, запасаясь облегченными зарядами.

Хлопок слабенького выстрела не привлечет внимания врагов, особенно при ветре. Ветер же дул и даже довольно сильный. Как обычно бывает в степях, движение воздуха началось вскоре после восхода солнца с тем, чтобы усилиться в середине дня и стихнуть к вечеру. Ветер тянул с юга, то есть от врагов, что было выгодно для Алонова. Ведь он хотел есть, у него не было ничего, кроме размокших сухарей. Нельзя пренебрегать возможностью удачного выстрела.

Изготовив еще пять таких зарядов, Алонов дал возможность своим врагам отойти километра на три, а сам спустился в балку, которой они недавно шли. То, что там прошли люди, не могло помешать его попутной охоте. Вспугнутые куропатки перелетают недалеко, делают круги и через небольшое время, если их не преследуют, возвращаются на кормовые места. В степи можно идти на расстоянии четверти часа ходьбы друг за другом и не мешать товарищам охотиться.

И все же Алонов не нашел куропаток в балке. Ему попался только заяц, застреленный только что и еще не успевший окоченеть. Алонов поднял за вялые длинные уши загубленного зверька в серой шерсти с темной полосой по хребту.

Зачем кто-то из врагов застрелил этого зайца? Для забавы? Чтобы, как выражаются иные, разрядить ружье по мишени? Конечно, они даже не подобрали зайца.

Наши охотничьи правила, наряду с другими ограничениями, запрещают охотиться на зайцев до наступления зимы, иначе говоря, до наступления холодов, когда заяц войдет в полную силу и оденется белым зимним мехом. Это разумно. Алонов был очень строг. Он считал, что и дикие звери, невольно, но постоянно сожительствуя с человеком, обитая на его землях, так же принадлежат человеку, как стада домашнего скота. Ведь и птицы и звери пользуются плодами труда людей. Хозяин же обязан умело пользоваться своим добром, не расхищать его. Многие звери у нас спокойно живут под охраной закона. Алонов привык видеть, как табунки диких коз пасутся рядом со стадами его степного совхоза, пьют из водопойных корыт у колодцев. Они без страха смешиваются с домашними животными.

Запрещенная охота, охота без правил, не вовремя — преступление.

Алонов смотрел на трупик зайца. Недоросток, позднего помета, еще не окрепший. Худое, короткое тело, ноги кажутся неестественно длинными. Светлая шерсть на брюшке сильно окровавлена…

Бывает так, что лица, изображенные художником с верностью чертам, с правильным освещением и перспективой, всё же мертвы — в них «нет жизни». Но вот художник возвращается к мольберту, еще раз берется за кисть. Подбирая краски, он вглядывается в мертвенно-условное изображение и начинает легко касаться кистью полотна. Что он делает? Кажется, почти ничего. Но уже начинает происходить чудесное превращение. Вот еще один, заметный только мастеру штрих — и живая, теплая кровь двинулась в невидимых сосудах тела; найдя наконец-то свободное положение для костей и мышц, будто бы повернулась голова; глаза взглянули. И можно сразу сказать, кто смотрит на вас с портрета.

Творческая работа мысли подобна этому процессу. Нельзя заметить границу, после которой беспорядочное нагромождение фактов, мыслей, ощущений вдруг и, как кажется, сразу приобретает стройность.

Так и Алонов понял… И через секунду ему уже могло бы показаться странным, как это он мог не догадаться с первого взгляда.

Конечно, эти люди, его враги, — враги вообще. Бандиты. С первого шага, когда они напали на него, бессмысленно, казалось — «просто так». Нет, это самые настоящие бандиты. Не охотники — как бы они ни называли сами себя, — не работники. Не свои — чужие. Не люди, не граждане. Не советские, не русские: они бандиты, волки-оборотни.

Конечно, посторонний человек с холодной головой легко мог бы опровергнуть Алонова, доказать, что нет исчерпывающих данных для вынесения столь категорического приговора. Каждый факт, даже попытку убить Алонова можно было истолковать иначе — ведь слишком разнообразны люди и мотивы их поступков. Опытный и даже неопытный юрист заметил бы, что обиженный человек является стороной в конфликте и не может быть судьей.

Алонову не было никакого дела до норм права. Сделав свое открытие, он покрепче сжал ружье и невольно ускорил шаг. Вчера его замучили сомнения, он чувствовал себя убийцей, ответив на травлю, на выстрелы выстрелом. Эх, почему он не понял вчера же! В своем увлечении Алонов думал, что мог бы ночью перестрелять всех четверых у костра, как бешеных собак. Два выстрела верных — и он успел бы перезарядить оба ствола, пока двое спящих очнутся!..

Одно открытие требует другого — и через несколько минут вдохновивший Алонова вывод потерял всякую цену. Да, бандиты! Да, чужие! Но что это значит? Слова… Слова без начала и без конца. Откуда они и что они здесь делают? Бандиты, диверсанты, воры, грабители? Здесь нет ни городов, ни заводов — даже от железной дороги они уходят всё дальше и дальше. Здесь нет никаких ценностей, которые можно украсть или разрушить, некого грабить. Убить, чтобы ограбить такого одинокого охотника, как Алонов, для этого нечего забираться в глушь, где встреча — редчайшее исключение. Алонов слыхал о случаях убийства охотников с целью ограбления — под большими городами и обладателей очень дорогих ружей.

Мысль о диверсии Алонов отбросил. Он мог вообразить себе диверсантов, крадущих чертежи, взрывающих мосты, заводы, шпионящих на железнодорожных узлах, аэродромах, пробирающихся на секретные производства.

Чего хотят эти бандиты? Воображение Алонова оказалось совершенно бесплодным. Нужно идти за ними, не отрываться и найти минуту, которую он упустил сегодня ночью у костра.

Найти минуту для расправы с врагами! Эта надежда уже не вызывала энтузиазма.

3

Солнце перевалило за полдень, когда бандиты подошли к небольшой, редкой рощице, одиноко маячившей в степи. Вскоре оттуда поднялся развеваемый ветром легонький серый дымок. Вряд ли кто-нибудь захочет раскладывать костер для минутной остановки. Они отдыхают, едят. Можно отдохнуть и Алонову.

Теперь внимание врагов не отвлечено ходьбой. Естественно, они смотрят во все стороны, будут более бдительны. Нужно усилить предосторожности. Алонов заполз на плоскую высотку. Опять матерая полынь обеспечила ему хорошую маскировку.

Алонов ничего не ел почти целые сутки. Он стащил со спины мешок. Размокшее месиво сухарей на дне мешка сбилось и подсохло. Алонов очищал от листьев и сора бесформенные, липкие внутри куски и жевал. Неприглядная пища имела странный вкус. Растворившись в болотной воде, сахар и соль пропитали сухари. Было, конечно, очень невкусно, но Алонов ел охотно, даже с удовольствием: он был голоден. После еды он разрешил себе только три глотка из своей литровой фляги. Мучения прошлого вечера и ночи оказались очень памятными — вода была всего дороже. Поэтому же курить он себе не разрешал.

Закусив, Алонов занялся ревизией своих боевых запасов. В патронташе оставалось пятнадцать зарядов. Из карманов своей легкой куртки он достал патроны, побывавшие в болоте, — ровно двенадцать штук. Вода не успела проникнуть внутрь. Всего, считая два заряда в стволах, Алонов имел двадцать девять выстрелов.

Отправляясь в степь на разведку пастбищ, он не собирался охотиться в настоящем смысле этого слова. Трех-четырех выстрелов в день в местах, богатых дичью, совершенно достаточно, чтобы прокормить себя и собаку. Вчера он стрелял лишь дважды и выбил из стаи четырех куропаток.

Всем, или почти всем, охотникам свойствен страх остаться без зарядов и жадность к лишним запасам. Конечно, лучше вернуться домой с полным патронташем, чем остаться без выстрела в поле. Алонов захватил из дому не только полный двухрядный патронташ, но бросил в мешок хорошую горсть патронов. Десяток зарядов был в кармане украденной у него ватной куртки. Он привез бы домой половину запаса. Но из такого большого для хорошего стрелка количества зарядов только четыре были настоящими, подходящими для того, что случилось с Алоновым. Три заряда с торчащими из гильз свинцовыми пулями были в патронташе, один — в левом патроннике ружья.

Еще мальчишкой Алонов запомнил слова одного старого охотника:

— Куда бы я ни топал — всегда на мне найдутся полдюжинки крепких зарядиков с жаканами.

— А вы их часто пускаете в дело? — спросил старика мальчик, уже знавший, что даже волка чаще всего бьют не пулей-жаканом, а картечью.

— За тридцать годов ни разу не пришлось, кроме как в цель. Вот оно какое дело, парень.

— Так на что же они вам? — никак не отставал хотевший все знать и понимать мальчик.

— А так, на всякий случай. Мало ли что. Таскаешь ружье — таскай и пулю. Понял?

Обзаведясь собственным настоящим ружьем, юноша последовал совету бывалого, предусмотрительного человека. И вот теперь они так пригодились и пригодятся — эти бесполезные тяжелые патроны. Они придают ему силу и уверенность. Их даже мало. Что, если понадобится еще?

Лежа на боку и поглядывая в сторону привала врагов, Алонов достал и разрядил несколько дробовых патронов. Своим большим острым ножом он разрезал на куски носовой платок и завязал дробовые заряды в маленькие кусочки тканей. Потом он добавил в каждую гильзу пороха из побывавших в воде патронов.

Когда-то ему приходилось слышать, что таким способом северные охотники иногда выходят из затруднительного положения. Он проверял опытом — верно, завязанная в тряпку дробь вылетает из ствола сплошной массой и бьет пулей. В шариках свинца центробежные силы развиваются слабо, дробь не разрывает ткань. Такой снаряд впивается в мишень вместе с тряпкой.

Однако импровизированные заряды не могли сравниться с настоящими пулевыми. Свои боевые заряды Алонов заготовлял обдуманно и тщательно. Он взвешивал деревянные стерженьки и свинцовую насадку на весах совхозной аптеки и умел добиться точного, всегда одинакового веса. Порох он отвешивал в количестве почти в два раза большем, чем для выстрелов дробью. Периодически стреляя по мишеням, Алонов хорошо приноровился к точной, совершенно одинаковой снарядке самодельных пулевых патронов. Он достигал неожиданных результатов для обыкновенного гладкоствольного ружья, сажая пулю в пулю на двести шагов. Он знал, что пуля пойдет и дальше, сохраняя убойную силу. Но на ружье не было прицельной рамки, дальний бой оказывался неточным, а Алонов по характеру не любил случайного, неопределенного.

Дробь в тряпке вместо пули, пороховой заряд неопределенного веса, отсутствие пристрелки… Все это могло быть лишь весьма несовершенным подражанием настоящим алоновским патронам. Он счел, что такой выстрел может ему пригодиться на расстоянии до сотни шагов. Все же куда лучше совершенно бесполезной дроби.

Странная картина… Еще вчера мирный человек, безобидный молодой зоотехник, забившись в полынь, готовил запасные заряды, чтобы стрелять в неизвестных ему людей, которые, в свою очередь, расположились не так далеко от него в степной роще и, наверное, считали, что километров на сорок нет ни души.

Окончив приготовление последнего заряда, Алонов забеспокоился. Он не умел по-настоящему определять время по состоянию неба и положению солнца. Встречаются крестьяне, которые с точностью до десяти минут называют час, взглянув даже на затянутое облаками небо. Алонов лет с тринадцати не расставался с часами, берег их — словом, он не помнил дня, чтобы у него не было часов. Труд и уважение ко времени приучили его всегда знать час и минуту. Как сейчас ему мешало отсутствие часов! Алонов упрекнул себя, что не заметил положения солнца, когда остановился.

Ему думалось, что он долго возился, что прошло много времени и бандиты смогли незаметно для него расстаться с привалом. Нужно подобраться поближе к роще. Это оказалось не легким делом — в этих местах было особенно плоско.

Алонов находился за пределами обследованных им окрестностей рощи с пресным болотцем. Он считал, что от железной дороги его отделяет не менее пятидесяти километров. Нет, побольше. От разъезда до рощи километров тридцать с небольшим, а сегодня он шел, наверное, часов шесть с недолгими остановками.

Поглядывая на одинокую группу деревьев, Алонов укрепил мешок на спине, зарядил оба ствола пулями и стал пробираться вперед, почти все время ползком. Различив очертания отдельных деревьев, он решил, что еще большее сближение окажется неблагоразумным.

Беспокойство Алонова было напрасным. Он заметил людей среди редких деревьев и понял, что они лежали, отдыхая. Вскоре враги снова двинулись в степь, все туда же, на юго-восток. Нет, теперь они меняют направление, все больше уклоняются на восток. Алонов уже вошел в рощу. Пора в дорогу и ему…

Характер степи заметно менялся. Севернее какой-то границы, которую незаметно перешел Алонов, слой чернозема, образованный отмиравшими в свой срок растениями, везде закрывал глинистые или песчаные подпочвы. И седоватые кисти-метелки спелого ковыля, наклоняясь при ветре, придавали нетронутой степи добрый, гостеприимный вид.

По мере продвижения к югу дерновый покров утончился. Местами песок разрывал травы и, выйдя наружу, показывал желто-серые бесплодные пятна, окаймленные осенними подсохшими травами.

Вначале казалось, что растения еще ведут борьбу с песками в надежде на победу. Алонов знал, как долги по сравнению с человеческой жизнью войны в природе. И все же ему хотелось видеть, как травы окружали противника, попирали его, помогая друг другу, подавляли бесплодие. Север наступал на юг, север нес югу свой закон влажного плодородия.

Алонов приближался к неизвестно куда передвигающейся линии фронта. Ее можно было бы нанести на карту, обозначив борьбу зелеными и желтыми стрелами, знаменующими усилия противников. Все чаще встречались места, где сражение шло с переменным успехом. Травы накапливались в лощинках, углублениях, собираясь начинать штурм песчаных всхолмлений. Песок защищался, переходил в контратаки. Кое-где ему удавалось подавить растения — здесь из осыпей кварцевых зерен торчали чахлые, преждевременно засохшие ростки.

На одном из языков песка Алонов нашел свежие отпечатки — следы человеческих ног. Ветер стихал, след будет жить до завтра. Следы ступней сближались и расходились неправильными цепочками: каждый сам по себе. Алонов заключил, что его враги шли вразброд и не слишком бодро.

Окраска степи побледнела. На ее светлом фоне Алонов лучше различал преследуемых. Но ведь и сам он стал более заметен. Пора менять тактику. Нужно отказаться от той же дороги, по которой прошли бандиты. Алонов решил замечать точку, пройденную бандитами, давать им скрыться из виду и затем побыстрее, прямым путем, выходить к намеченному пункту. Дорога сократится. К тому же один человек всегда пойдет быстрее, чем четверо.

Вечер близился. Срезая очередной участок пути, Алонов думал, что скоро враги остановятся на ночь. Он сам начинал уставать, а те, конечно, устали еще больше — их мешки тяжелее, чем его. Мешки за плечами бандитов Алонов запомнил.