В садике перед Большим театром Бродкина уже ждали. Полная невысокая женщина лет сорока, с узким длинным носом, который в сочетании с круглыми выпуклыми глазами придавал ее лицу что-то сорочье (может и клюнуть и спорхнуть, судя по обстоятельствам), что-то беспокойное и вместе с тем дерзкое, Рика Моисеевна Мейлинсон прогуливалась по дорожке между скамьями, заполненными главным образом отдыхающими приезжими.

Днем садик перед Большим театром оказывается на перекрестке между двумя известнейшими центрами торговли: ГУМом и так называемым Большим Мосторгом, или ЦУМом.

Почему Рика Моисеевна выбрала это место? Бродкин без труда сообразил, давно, еще при первом свидании, что какие-то знакомые Мейлинсон, скорее друзья, жили поблизости, на Петровке или на Пушкинской, — словом, очень недалеко. Чтобы женщина смогла оказаться на месте уже через десять минут, ей нужно пройти шагов триста. Ведь у самой деловой из десяти минут семь уйдут на зеркало, пудру и губную помаду. Женщина — это вам не солдат!

Столь близкими к Большому театру знакомыми Рики Моисеевны Бродкин никогда не позволял себе интересоваться, а номер телефона он спросил у Миши Мейлинсона на всякий случай — не изменилось ли что? Телефон этот ему известен, не первая встреча.

При той встрече, первой, Рика Моисеевна подошла к Бродкину со словами:

— А я вас помню по Котлову.

Сегодня Бродкин сам узнал Мейлинсон, хотя когда котловский богач вступил на посыпанную чем-то красным дорожку, женщина прогуливалась к нему спиной. Он пошел за ней, дожидаясь поворота.

— Здравствуйте, Володя.

— Привет, привет, Рикочка.

— Вы видали Мишу? Как он?

Материнское внимание… Нужен ему этот сопляк!

Рика Моисеевна Мейлинсон по-своему нравилась Бродкину. Нравилось именно это беспокойно-сорочье выражение лица, нравились порывисто-резкие жесты, нравилась готовность стремительно действовать, сказывавшаяся в быстрой игре глаз, губ, бровей. Деловая баба, не то что законная жена, толстая дура Марья Яковлевна, урожденная Брелихман.

— Слушайте, собирается ваш Миша сделать вас бабушкой, или не собирается, мне-то что! — ответил Бродкин Рике. — Вы что, думаете, я приехал рассказывать вам его шуры-муры?

Хорошо поняв и шутку и намек, Рика ответила улыбаясь:

— Нет, не думаю.

Бродкин взял ее под руку, и они медленно пошли в сторону метро «Площадь Революции».

— Как там? — спросил Бродкин, упирая на слово «там».

— Нормально.

«С ней хорошо, всегда в двух словах», — подумал Бродкин и произнес вслух:

— У меня есть.

— Сколько?

— Четыре.

Они переходили Охотный ряд. Это требовало внимания. «В Москве становится невозможно много машин», — думал Бродкин. Разговор продолжился уже на другой стороне, когда они шли мимо Стереокино.

— По сорок, — сказал Бродкин.

Рика Моисеевна смолчала.

«Эге!.. — подумал Бродкин. — Неужели будет торговаться?»

Но Рика проронила:

— Согласна.

— Сегодня я не могу, — сказал Бродкин. — Буду у своего профессора.

Не поинтересовавшись здоровьем собеседника, Рика заметила:

— Сегодня и я не смогу.

Бродкин ожидал этого. Сегодня она истратит время на другое: теперь она знает, сколько нужно денег, и должна ими запастись где-то. Деловая штучка! Бродкин спросил:

— Когда же?

— Завтра утром.

— Хорошо.

— Приезжайте ко мне. Вы у меня еще не были, запомните адрес.

— Не надо. Я узнал от Миши.

Сорочье лицо не повернулось, а дернулось к Бродкину: сейчас тюкнет в самый глаз! Но Рика не клюнула, а спросила:

— Зачем вы его расспрашивали?

— Ш-ш-ш!.. — оборонился Бродкин. — Не ссорьтесь! Пришлось к слову. Он сам рассказывал о вашей покупке.

С этим они и расстались самым простейшим способом: кивок — и каждый пошел в свою сторону. Бродкин — в известную ему диэтическую столовую, где можно получить мясо, варенное на пару, любую кашку, бобы, диэтический хлеб, сухарики, овощи; Рика Моисеевна — куда-то «туда». Куда, Бродкин не знал. Знал бы, пошел сам. Посредники — это чума для настоящей торговли.

Бродкин размышлял: «Хитрейшая юбка! Дельна, что сам чорт! И все-таки баба. Видали, как вскинулась около своего щенка? Кошка!»