1

Когда говорят о языковых процессах современной деревни, то характеризуют их как процессы нивелировки местных диалектов, утраты диалектных особенностей в русском языке.

Как уже упоминалось, нивелировка диалектных особенностей, утрата диалектных черт в языке, растворение местных диалектов в общенародном языке реально означает то, что носители местных говоров усваивают нормы устной литературно обработанной формы национального языка. Чем шире и глубже этот процесс, чем больше говоры подвергаются воздействию устной литературной формы общенародного языка, тем меньше в этом последнем остается диалектных особенностей, тем больше укрепляется единство общенародного языка.

Однако процесс усвоения литературных норм не одновременно и не с одинаковой полнотой охватывает язык всех групп населения, говорящего на том или ином местном диалекте. Раньше всего и больше всего этому воздействию подвергается язык молодого поколения; очень медленно, часто почти незаметно он проявляется в языке старшего поколения носителей говоров. В связи с этим воздействие литературного языка, а также вообще городской речи на язык деревни приводит к языковому расслоению последней, к появлению «двуязычия», т. е. к тому, что одна часть населения деревни продолжает еще говорить на местном диалекте, устойчиво сохраняя большинство его особенностей, а другая переходит на нормы литературного языка, утрачивая в своей речи местные черты.

Надо сказать, что развитие подобного «двуязычия» — это явление, которое возникло еще до Октябрьской революции, т. е. и в дореволюционной деревне языковое расслоение имело место. Это было связано с тем, что с развитием в России капиталистических отношений, с обнищанием и разорением крестьян часть из них уходила на заработки в города, на промыслы и т. п. Попадая в иную языковую среду, в условия города, эта часть населения усваивала новые нормы, теряя местные черты в языке. Возвращаясь в деревню, она приносила с собой и те особенности языка, которые были ею усвоены в городе, оказывая тем самым влияние на язык остальных носителей данного диалекта.

Кроме того, хотя до революции народное образование в России было развито очень слабо, однако и те немногочисленные школы в сельских местностях, которые тогда имелись, прививали начатки знания литературных норм, что также вело к воздействию их на местные говоры.

При всем этом характерной особенностью языковых процессов дореволюционной деревни в данном плане оставалась узость и слабость распространения норм городского языка, норм литературной речи.

После Октябрьской революции процесс усвоения литературных норм проявляется шире и глубже. Теперь уже не только уход в город или в армию приводит к изменениям в языке бывших носителей говора (хотя это остается одним из важных моментов в данном процессе). Широкое развитие школ в сельских местностях, радиофикация деревень, распространение кино и театров, как и газет, журналов и книг, — все это обусловливает мощное воздействие на современные говоры норм литературного языка.

Однако процесс усвоения этих норм и утраты диалектных особенностей — это сложный и в целом медленно протекающий процесс. Он не в одинаковой степени быстро охватывает разные области языка, как не одинаково равномерно проявляется в судьбе отдельных диалектных особенностей.

Пожалуй, быстрее всего этот процесс захватывает область лексики. В сравнительно небольшой исторический период после Октября из словарного состава говоров почти исчезли многие слова, связанные со старыми производственными отношениями, со старым бытом. С исчезновением сохи исчезли и совершенно забыты слова — названия ее частей: о́бжи, россо́ха, сошни́к; ликвидация единоличного хозяйствования на земле и установление колхозного строя, введение техники в сельском хозяйстве привели к исчезновению таких слов, как цеп, ови́н, молоти́ло, одо́нья и т. п.; исчезают старые названия одежды и обуви: озя́м, епанча́, панёва, бахи́лы, ко́ты, га́шник (пояс), соро́ка (головной убор); вместе с введением нового административного деления исчезают слова губерния, уезд, волость; вместе с введением новых мер исчезают пуд, фунт, аршин, десятина. Правда, и до сих пор в деревне можно слышать слова последних двух групп лексики, но они, во-первых, сосуществуют вместе с новыми словами, такими, как область, район, тонна, килограмм, метр, га, а во-вторых, в эти старые слова часто вкладываются уже новые значения, ибо едва ли крестьянин-старик, говоря, что он живет, предположим, в Московской губернии, четко представляет себе разницу в административном делении на губернии и области; вероятнее думать, что для него «губерния» — это именно то, что теперь называется «областью». Да и употребляются эти слова опять-таки только стариками и большей частью тогда, когда речь заходит о прошлом времени, а не о настоящем. Поэтому, как представляется, подобного рода слова — это уже не живые, а умирающие элементы лексического запаса.

Вместе с тем русские говоры после Октября обогатились значительным количеством новых слов. Это та лексика, которая является общерусским словарным составом, которая не дает никаких диалектных различий в языке и равно распространена по всем его местным разновидностям. Такова, например, политическая терминология (революция, класс, социализм, коммунизм); новые слова из области техники (трактор, комбайн, яровизация); слова, обозначающие новые производственные отношения (колхоз, бригада, трудодень, ударник), новый быт (кино, клуб, лектор, патефон, пальто) и т. д.

Однако новые слова не сразу и не легко входят в местные говоры. Дело заключается в том, что усвоение нового слова связано всегда с усвоением прежде всего его значения. До тех пор, пока не будет ясно значение слова, оно не может быть и усвоено. Неверное или недостаточное понимание значения того или иного слова часто приводит не только к тому, что в говорах начинают путать слова, совершенно различные по значению, хотя и близкие по звучанию (инстанция и дистанция, элементы и алименты), но и к тому, что слова, воспринятые из литературного языка, употребляются не в литературном значении, т. е. по существу неверно.

В очерке Ил. Дубинского «В таежной деревне» старый крестьянин говорит: «Нам нужна работница в дом. А твоей Ксении самой нужна нянька. Иначе и не думай, это мой окончательный меморандум». Здесь слово меморандум употреблено в значении «последнее слово», «решение», но не в том, в каком оно существует в литературном языке.

Усваивая слова литературного языка, носители говора при склонении или спряжении их часто образуют неверные с точки зрения литературных норм формы (ср. у М. А. Шолохова в «Поднятой целине»: «Ты без прениев, тут дело ясное, — предупредил его Нагульнов»; «В сердце кровя сохнут, как вздумаешь о наших родных братьях, над какими за границами буржуи измываются. У меня от газетов все в нутре переворачивается»; «Вы про хлеб гутарьте, скольки килов на эту га надо» и т. п.).

При усвоении иноязычных слов, не склоняющихся в литературном языке, носители местных говоров часто подчиняют эти слова общим законам изменения русских слов. Так появляются падежные формы у несклоняемых заимствованных слов: из кина́, в пальте́, на метре́, из бюра́ и т. п. Часто иноязычные слова усваиваются в искаженной звуковой оболочке: б’еркул’о́з, р’е́нг’е́нт, р’ел’с (рейс).

Нередко, усваивая слова из литературного языка, носители говора на первых порах подчиняют их произношение действующим в данном говоре фонетическим нормам; так, в этих словах может появиться яканье (д’ажу́рный, вр’ад’и́т’ел’), цоканье (роскула́ц’ил’и), замена ф на хв, х (хво́нды, пат’ехо́н).

Таковы трудности усвоения новых слов; однако преодолеваются они довольно быстро. Влияние печати, радио, кино в достаточно скором времени приводит к утрате всех подобных отклонений и к усвоению правильных, литературных норм.

 

2

Несколько сложнее дело обстоит с диалектными явлениями в области фонетики и морфологии. Эти явления вообще утрачиваются медленнее, чем диалектные особенности в лексике. Но, кроме того, исчезновение отдельных диалектных черт в фонетике и в морфологии может вообще задерживаться.

Известно, например, что в говорах довольно быстро утрачивается цоканье — резкая диалектная черта, которая становится распространенной все меньше и меньше; но вместе с тем упорно и устойчиво держится оканье. Такая устойчивость оканья в русских говорах вполне объясняется тем, что оно поддерживается «окающим» принципом русской орфографии: если в литературном произношении одинаково говорят вада́ и трава́, то одновременно пишут «вода», но «трава», т. е. сохраняют в правописании этимологическое различие о и а, что соответствует окающему произношению.

Точно так же дело обстоит, например, с т’ в 3‑м лице глаголов настоящего времени и с г фрикативным. Первое явление относительно быстро утрачивается в местных диалектах, а второе держится очень устойчиво. Произношение γ можно часто слышать у людей, в целом владеющих литературными нормами языка; тем более часто можно слышать х на месте этого γ в условиях его оглушения (наγа́ — нох, съпаγа́ — сапо́х). И этот факт сохранения γ объясняется тем, что русская орфография, в которой есть только один знак «г», пишущийся в любых словах и в любых положениях, не дает никаких указаний на то, как этот звук надо произносить.

Исследователи отмечали, что в ряде северновеликорусских говоров устойчиво сохраняется разница в произношении б’еда́, с одной стороны, и п’ата́к, жара́ — с другой, видя причины этой устойчивости, во-первых, в поддержке данного явления орфографией, а во-вторых, близостью такого произношения к литературному. Если учесть, что тенденцией в развитии норм русской литературной орфоэпии является в данном случае стремление к различению в произношении, предположим, б’и е да́ и шага́т’, то будет ясно, что устойчивость данного явления вполне объяснима.

В морфологии устойчиво сохраняются диалектные формы именительного падежа множественного числа существительных с окончанием ‑а не только для слов мужского рода, но и для слов женского рода (костя́, лошадя́, крепостя́, плетя́). И это может быть объяснено продуктивностью такого образования формы именительного падежа в самом литературном языке (хотя и в более ограниченном числе случаев).

Устойчиво и произношение глагольных форм 3‑го лица множественного числа II спряжения с окончанием ‑ут: слы́шут, в’и́д’ут, но́с’ут. Такое произношение было нормой в старомосковском говоре и во многом сохранилось теперь в просторечии, а, кроме того, в положении после шипящих часто еще бытует и в литературном языке.

Вместе с тем процесс утраты диалектных особенностей в фонетике и морфологии может иногда приводить к возникновению в говорах новых диалектных явлений, несвойственных им ранее. Уже указывалось, например, что при утрате цоканья и усвоении различения ц и ч’ в говоре может возникнуть беспорядочное употребление этих двух звуков, употребление одного звука вместо другого. При утрате явления произношения на месте дн долгого н̄ (ла́дно — ла́н̄о) и усвоения правильных литературных норм может возникнуть новая диалектная особенность — произношение сочетания дн на месте любого н̄: в русском языке, как известно, есть и сочетание дн и нн — н̄ (ср. одна́ и А́нна). Но, заменяя диалектное н̄ (ла́нно) на дн (ла́дно), носители говора часто переносят это дн на место любого нн. Таким путем возникает произношение ви́дная лавка вместо «винная», обме́дный фонд вместо «обменный» и т. д. Усваивая форму творительного падежа множественного числа на ‑ми, те говоры, которые знали раньше эту форму с окончанием ‑м (т. е. при совпадении форм дательного и творительного падежей), переносят ‑ми и в форму дательного падежа (к руками, к ногами). Все эти факты характеризуют процессы возникновения новых диалектных явлений уже на базе взаимодействия говоров с литературным языком, т. е. на путях утраты диалектных особенностей.

Следовательно, если все современные русские говоры в наше время проходят один и тот же путь утраты диалектных особенностей в своей структуре, то этапы этого пути различны в разных говорах. Современные русские говоры стоят на разных ступенях приближения к литературному русскому языку. Как видно, необходимо еще немало времени, чтобы в русском языке исчезли диалектные особенности и чтобы литературный русский язык стал действительно единым языком русского народа, единым его средством общения.