— Рррр… — И медведь с открытой сине-серой пастью влез в комнату Сусанны.

— Здрасте, — сказал, прыгая за ним, Пашка. — Стенка у вас без всяких удобств, прямо почти оборвал. Выпей, баруха.

— Тарзан! В такой час вы в моей спальне! — сказала Сусанна.

— Дело в том, что я хочу спать. Ведь я не привитой. Принесите вина, барышня.

— Эй, Рокамболь, проводи госпожу баронетку до буфета.

Через несколько минут Сусанна сидела за туалетным столом, превращенным Пашкой в обеденный, против него и медведя…

— Пей, Сусанночка, пей, дорогая, не отставай от четвероногого. Ну, и жизнь у вас! Я в ящике с метлами сидел до вечера. Колючие, стервы… Хорошо, хоть медведь под головой. Пей, дорогая, ты у меня хорошая, выпей, детка, еще одну пудреницу.

Сусанна пила и пила. Она боялась матроса с его горящими глазами и медведя, который уже слез под стол и пил крепкое вино прямо из умывальной чашки.

В комнате становилось весело. Сусанна была пьяна и, сидя на столе, пела под граммофон, заведенный Пашкой в углу комнаты. Ей казалось, что потолок над ней ходит, как паруса.

Пашка плясал в паре с Рокамболем.

— Пашка, — вскричал Хольтен, вбегая в комнату, — что у вас тут за кронштадтское восстание? Дом окружен полицейскими собаками и уже окопан траншеями, а ты пьян, как…

— Даешь крышу, — отвечал ему Пашка. — Лезем, Рокамболь, укрепимся, пока наши не подойдут из Астрахани.

И медведь, и его хозяин прыгнули в окно.

— Держите! — воскликнула Сусанна, бросая вслед беглецам какой-то флакон. — Держите! Самоеды бежали.

— О, дорогая, — ответил ей Канолив, влезая в комнату по приставленной лестнице, — я сейчас поймаю его и отомщу. Любите те ли вы меня?

Но с крыши вдруг раздался выстрел, один, другой, третий.

— Они отстреливаются, — простонала женщина. — О, мой Тарзан! — И она зарылась с головой в подушки кровати.

Между тем Пашка и Рокамболь печально сидели на крыше.

Над ними висели в воздухе аэропланы, все улицы были залиты народом.

— Не уйдем, — печально сказал Пашка, — ну, попугаем.

И он бросил вниз еще несколько электрических лампочек, найденных в бельевой корзине на крыше.

Атакующие ответили беглым огнем и пошли на приступ.

— Сдаетесь ли вы, мистер? — кричали с воздуха.

— Никогда! — ответил Пашка.

Струя воды была ему ответом. Несколько пожарных частей города заливали крышу мощными потоками воды из насоса. Вода поднималась и наполняла плоскую крышу, со всех сторон окруженную балюстрадой.

Тщетно Пашка рвался к краю — напор воды сбивал его, задыхающегося, на середину.

Воды было уже столько, что приходилось плавать. И Пашка плыл, сидя на спине Рокамболя. Со всех сторон к дому были приставлены пожарные лестницы, и одновременно с аэростата сбросили сеть.

Пашка был пойман.

Рокамболь еще бился.

Раз! раз!.. рвал он сеть когтями и вдруг вырвался, быстрым прыжком соскочил на соседнюю крышу, оттуда на дерево бульвара.

— Лови! — закричал Лондон.

— Лови! — набирали уже наборщики экстренных выпусков…

— Не поймаешь, — засмеялся закутанный в сети Словохотов, — он к нашим ушел.

Не разматывая сети, полицейские бросили Пашку в автомобиль. Машина мчалась между двумя рядами толпы, кричащей: «Да здравствует полиция!..»

— Вы будете допрошены в течение двадцати четырех часов, — произнес чиновник, принимая Пашку. — Отведите его в верхнюю камеру.

Очутившись в небольшой, залитой светом луны комнате, Пашка почувствовал себя пьяным…

— Где Рокамболь? — кричал он, стучась в двери, — где Рокамболь? Долой империалистов, бессонные сволочи!.. — Потом он успокоился и запел песни, которые старался не петь уже полгода. — Над нами наше знамя реет… — начал он.

— Вот вам товарищ, мистер большевик, — прервал его, входя, тюремщик, ведя за собой скованного Рокамболя. — Весь Лондон, мистер, восхищен вашей удалью, собирают даже деньги на вашу надгробную плиту. Я рад доставить вам удовольствие увидеть друга перед смертью. Медведя, говорят, поймали, когда он уже переодевался для побега.

Дверь закрылась.

Звеня кандалами, Рокамболь подошел мелкими шагами к своему хозяину и зарычал жалобно.

— Рычи, милый, — ответил ему матрос, — рычи, зверюга, нет для нас на земле справедливости.

Луна сверкала, небо в высоком и узком прорезе окна казалось серебряно-голубым.

Словохотов подтянулся на руках и влез на подоконник.

— Одиннадцатый этаж, — сказал он, — и только карнизик… не уйдешь. Ну, будем спать… Памятник на могиле нам обеспечен.

Луна светила ровно и театрально. Покой охватывал Пашку. Он положил голову на спину медведя и заснул, еще раз порадовавшись, что он не привил себе изобретение Монда.

…………………………………

— Хольтен, товарищ, который час? — вскричал Пашка, просыпаясь под каким-то сводом.

Молчание и равномерный шум…

— Эй, Рокамболь, подай туфли…

Молчание и шум…

— Тюремщик, — завыл матрос, вспоминая все сразу, — гад ползучий, почему я в карцере — давай чаю…

Молчание.

— Расшибу!.. — И Пашка вскочил.

Ничего невозможно понять, свод над головой… горят лампочки, а внизу журчит вода…

— Тюремщик, чаю! — еще раз закричал Пашка.

Нет, это не тюрьма…

Пашка бросился вперед… Камень под ногами… Вода журчит… еще несколько шагов…

Воля, Лондон, утро — понял он… а свод сверху — Лондонской мост…

— Но кто освободил? Где Рокамболь?

В воздухе слабо пахло духами…

— Сусанка! — сказал Пашка, улыбаясь, — выручила… Непонятно… Жалостливый народ — бабы.

И не был ли он прав?