НА КРЫЛЬЯХ ЗАРИ

В час, когда к браздам Титана, вслед колесам золотым,

Дол курильница тумана, благодарный стелет дым

И, покорствуя, приемлет синей ночи тихий дар,

А с востока даль объемлет сребропламенный пожар —

И, царя, луна восходит в блеске дивном из-за гор

И в ущелия низводит чародейственный дозор,

И в очах вскипают слезы, и, проснувшися с луной,

Реют видящие грезы над почившею страной,—

Если б сил стихийных крылья были смертному даны

И по воле, без усилья, уносили в те страны,

Где забвенье, где блаженство тайный голос нам сулит,

Где сияет совершенство, где желанье не долит,—

К дальним плыл бы я вершинам — тучкой в лунных

                                       перлах туч,—

Где, по девственным стремнинам, рдеет запоздалый

                                              луч,

К лону снежной багряницы золотой бы струйкой

                                            льнул,

Бег вечерней колесницы упредил и обманул…

Всю бы ночь всезрящим духом, чужд алканий, чужд

                                             оков,

Я ловил бесплотным ухом содроганье ледников,

Водопадов дольний грохот, громы тяжкие лавин,

Горных эхо долгий хохот в звучном сумраке теснин;

В очарованной неволе все б глядел, как вечным сном

Спит царица на престоле в покрывале ледяном;

Как луна, зардев, садится за туманной пеленой;

Как венец алмазный льдится, обнят звездной

                                          глубиной.

Я бы стлался змием дымным по извивам пропастей;

Я б смеялся диким скимном в зевы алчущих пастей;

На груди чудовищ белых грудь крепил и охлаждал;

От созвездий оробелых золотой бы вести ждал —

И, когда в святыне зрящей дрогнет вспыхнувший

                                            эфир

И по лествице горящей вниз метнется трубный

                                           клиp,—

Я б чело моей царицы дымкой облачной обвил,

Я бы первый луч денницы, упредив, благословил!

 

ПРЕД ГРОЗОЙ

На среброверхий свой шатер

Дух гор навеял пепл суровый

И скорби мрак черно-лиловый

До их подножия простер.

Как смерти зрак, встает над долом

Гора под ризой грозовой,

И вторит рокот гробовой

Громов прерывистым глаголам.

И ужас высей снеговых

Внезапной бледностью бледнеет,

И дол, приникнув, цепенеет

При вспышках молний змеевых.

 

ДВА ВЗОРА

Высот недвижные озера —

Отверстые зеницы гор —

Мглой неразгаданного взора

Небес глубокий мерят взор.

Ты скажешь: в ясные глядится

С улыбкой дикою Сатир,—

Он, тайну мойр шепнувший в мир,

Что жребий лучший — не родиться.

 

ВОЗВРАТ

С престола ледяных громад,

Родных высот изгнанник вольный,

Спрядает светлый водопад

В теснинный мрак и плен юдольный.

А облако, назад — горе —

Путеводимое любовью,

Как агнец, жертвенною кровью

На снежном рдеет алтаре.

 

АЛЬПИЙСКИЙ РОГ

Средь гор глухих я встретил пастуха,

Трубившего в альпийский длинный рог.

Приятно песнь его лилась; но, зычный,

Был лишь орудьем рог, дабы в горах

Пленительное эхо пробуждать.

И всякий раз, когда пережидал

Его пастух, извлекши мало звуков,

Оно носилось меж теснин таким

Неизреченно-сладостным созвучьем,

Что мнилося: незримый духов хор,

На неземных орудьях, переводит

Наречием небес язык земли.

И думал я: «О гений! как сей рог,

Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах

Будить иную песнь. Блажен, кто слышит».

И из-за гор звучал отзывный глас:

«Природа — символ, как сей рог. Она

Звучит для отзвука: и отзвук — Бог.

Блажен, кто слепит песнь и слышит отзвук».