Глава первая

Люся очень плохо помнила все происходившее с ней в те самые страшные несколько дней, которые ей пришлось пережить после того, как она узнала о смерти своей сестры. Острая сильная боль сменилась тупым холодным равнодушием и она превратилась в сомнамбулу. Ее перестал интересовать окружающий мир, она стала только марионеткой в чужих заботливых руках, которые вертели ей, как им хотелось.

Кто-то поднимал ее с постели, кто-то утирал ей слезы, помогал одеться и дойти до машины. Этот кто-то сидел рядом, успокаивал ее, и бесконечное количество, раз повторял «Все будет хорошо, Люсенька, все будет хорошо». Голос был безумно знакомым и чьи-то теплые ладони, покрытые тонкой сеткой морщин тоже, запах духов. Пытаться узнать было бесполезно — люди стали для Люси серыми тенями в царстве безликих.

Осознание того, что случилось на самом деле, случилось непоправимо и бесповоротно обрушилось на девочку в тот момент, когда она вступила в холодное помещение ритуального зала и увидела усыпанный цветами скромный гроб и Наташу, еще недавно совсем такую живую в нем, теперь уже мертвую и умиротворенную. В это мгновение в Люсе проснулась угасшая жизнь, она вырвалась из державших ее рук и бросилась к гробу, схватила ледяную руку сестры, прижала к лицу, зарыдала, сползла на колени, завывая и всхлипывая.

В следующее минуты ее оттащили в сторону, усадили на стульчик, вытерли слезы, накормили валерианкой и стали усиленно гладить по волосам, повторяя всякие утешительные слова. А она все продолжала и продолжала плакать, пока глаза не стали сухими и не начали болеть. Тогда ее лицо кто-то вытер платочком, поправил беретку на ее голове, отряхнул пальто от слез и снова повел к гробу.

Наташу не отпевали в церкви, и даже здесь приглашенный священник не мог прочитать над ней заупокойной молитвы. Не смотря на все старания Антонины и Валентины, им так и не удалось провернуть смерть девочки как несчастный случай. Их попытки убедить в этом не только священников, врачей, но и Люсю также не увенчались успехом. Люся слишком хорошо знала Наташу, чтобы поверить в эту ложь… И все равно ей казалось, что сейчас Наташа откроет глаза и скажет ей «пожалуйста, давай уйдем отсюда».

Но девочка в гробу оставалась неподвижной. Люся, давясь слезами, поцеловала ее в лоб и долго прижималась лицом к холодным рукам, прежде чем ее отвели снова куда-то в сторону. И она провалилась обратно в забытье.

Через пелену слез, застилавшую ее глаза, мир казался мутным. Это было к лучшему, потому что ей больно было смотреть, как закрывается крышка гроба, как его несут четверо людей в небольшой старенький автобус, следом женщины несли цветы, которые лежали сверху гроба.

Она брела следом за процессией, потом забилась в самый дальний и незаметный угол ритуального автобуса, лишь бы только никто не трогал ее, не задавал лишних вопросов. Кругом было очень много людей, и большинство их казалось совершенно незнакомыми Люсе, каких-то из них она знала лишь отдаленно, каких-то видела во второй раз в жизни — первым были похороны мамы. Среди них были какие-то родственники, приехавшие из Архангельска.

Они казались Люсе совершенно чужими людьми. Они были совершенно чужими людьми. Впрочем, теперь родных людей у нее больше не было.

Она стояла среди толпы над свежей могилой, усыпанной цветами, в основном красными гвоздиками и белыми розами, и ей казалось, что рядом никого нет.

Только она одна, Наташино лицо на черно-белой фотографии овальной формы и этот дождь, медленно становившийся сильнее, холодный и промозглый.

Капли падали одна за другой на фотографию, на свежую землю, на ограду и цветастый забор соседней могилы, которую закидали грязью неаккуратные рабочие, пока закапывали в землю Наташин гроб. Какие странные и страшные слова… Наташин… гроб…

Когда некоторое время назад Люсе пришлось похоронить маму и она стояла на этом же кладбище, замерзшая и рыдающая, рядом с ней была сестра, которая обнимала ее крепко и нежно, гладила по мокрым волосам. «Не плачь, маленькая», — сказала она тогда, — «мама теперь на небесах… а я с тобой… я всегда буду с тобой! Всегда!»

Люсе очень хотелось смахнуть капли дождя с Наташиной фотографии.

Неужели такое может быть? — шептал разум, продолжая отчаянно противостоять правде, бороться с неизбежностью, которую трудно принять.

Неужели это она? Это не может быть она! Это какая-то ошибка.

Но Люся своими глазами видела сестру в гробу, она там выглядела такой чистой и красивой, словно белый цветок лилии, вырванный из воды и брошенный на землю, цепляющийся стеблями за нее и задыхающийся на ненавистном воздухе.

«Я с тобой, я всегда буду с тобой…»

Думать об этом было невыносимо.

Люся все смотрела и смотрела на расплывающийся из-за слез или из-за дождя мир на фотографию сестры и ей так хотелось смахнуть проклятые капли.

— Снова дождь, — вырвалось у кого-то с досадой.

Люди начали расходиться, медленно, словно огромные черные птицы, они бросали на землю свои букеты и растворялись в серых свинцовых небесах ее боли.

Люся все стояла и стояла, неподвижно, как каменный ангел на католическом кладбище. Они всегда нравились ей куда больше. Ее всегда очаровывали лики ангелов, потемневшие от времени, исполненные скорби. Они внушали ее душе какой-то трепет и восторг перед смертью и памятью прошедших лет, она вдыхала запах времени.

Здесь она чувствовала только горечь потерь.

И снова кто-то обнял ее за плечи, кто-то стал уводить ее по узким кладбищенским дорожкам между ровными участками чужих могил. С надгробий на нее смотрели фотографии разных людей, но с ее сестрой их объединяло то, что их тоже больше не было в живых.

Люсе совсем не хотелось идти в наполненную приезжими родственниками квартиру.

Ей хотелось остаться здесь, рядом с Наташей. Раскапывать ногтями рыхлую мокрую землю, стучаться в крышку гроба. А потом лечь с ней рядом, как часто они ложились раньше, обнять крепко-крепко и уснуть.

Пройдя десять шагов, она вырвалась из чужих рук и обернулась.

Он стоял у могилы Наташи, низко опустив голову, стоял на коленях, одну руку прижав к лицу, второй сжимая ограду. Люсе хотелось бежать туда, сбросить его омерзительные пальцы, прогнать его. Но в ней было слишком мало жизни даже для ненависти, в ней осталась только острая непереносимая боль.

Дождь усиливался, размывая очертания. Еще одна черная птица так и не торопилась отрываться от земли, возможно, она была ранена. Люсю вернули, повели к другим черным птицам, о чем-то говорили ей, но через мутную пелену отчуждения до нее не доносилось слов.

— Ты заслужил… — сказала она про себя черной фигуре на земле у ограды, — так наслаждайся!

— Я ее знаю… — пролепетала Антонина плохо слушающимися губами. Она отступила назад, почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Удивить ее видом трупа? Нет, пожалуй. Дело было в том шоке, который она пережила за те несколько мгновений, когда ее разум сыграл с ней злую шутку, представив на месте этой девочки Таню.

С Таней все хорошо, — сказала себе Антонина, — она спит дома. Ей сняться хорошие сны. Борис присматривает за ней… С ней ничего не случиться.

Она почувствовала острое желание скорее убежать домой и увидеть свою дочь, с которой встречалась так редко из-за постоянных ночных дежурств, постоянной работы и усталости, когда, придя, домой, она падала без сил и спала целыми сутками. Ей хватало того, что ее Танюша очень хорошо учится, во всем успевает, все умеет, замечательная девочка, предмет гордости и зависти. Но где гарантия, что однажды на ночном дежурстве она не увидит свою золотую девочку лежащей на асфальте с раскинутыми руками?

Антонина убрала упавшие на лицо светло-каштановые волосы и набрала в грудь побольше воздуха.

— Тонь? — мужчина уловил в ее глазах тот ужас, который она испытала несколько минут назад и начал строить самые страшные предположения.

— Нет, — на выдохе сказала Антонина, — это не моя дочь. Но это ее подруга.

Через некоторое время, когда закончилась череда ужасных процедур с милицией и экспертами и тело девочки увезли в районный морг, Антонина кое-как сбросила и скомкав положила в сумку свой рабочий халат, и быстрой походкой направилась к дому Люси и Наташи.

Погода стала ясной, светило солнце и его лучи сияли, отражаясь в глубоких лужах.

На сердце у Антонины было неспокойно, она понимала, что сейчас ей предстоит совершить очень важный поступок и взять на себя ответственность за него. Ей хотелось позвонить домой или вернуться туда, чтобы увидеть Таню, но она не имела права. Перед ее глазами стояла девочка на асфальте, ее разметанные волосы, ее маленькие руки, ее закрытые, как будто во сне, глаза. Все это было так больно, так невыносимо, словно на этом месте и в правду была ее дочь.

Дверь долгое время никто не открывал, и Антонина уже было начала бояться за вторую сестру, но через какое-то время растрепанная и сонная она появилась на пороге.

— Здравствуйте… — заторможено пробормотала Люся и принялась очень забавно и по-детски тереть глаза кулачками, — что случилось?

— Люся, можно? Мне нужно с тобой поговорить, — девочка неохотно пропустила ее в квартиру и закрыла за ней дверь. Антонине было тяжело, у нее кружилась голова, она была не уверена в том, что сейчас самое подходящее время для этой правды, но что-то толкало ее к этому поступку.

Антонина с удивлением обнаружила, что Люся одета в уличную одежду, как будто вовсе не ложилась спать. И волосы ее были мокрыми, судя по всему, она вернулась домой совсем недавно, незадолго после того, как закончился дождь.

Здесь что-то произошло этой ночью. Что? Почему одна из сестре покончила с собой, а вторая не ночевала дома? Это показалось Антонине каким-то жутким и странным, но она не хотела сейчас лезть к Люсе с расспросами.

Она устало опустилась на краешек дивана, жестом попросила Люсю сесть тоже и обняла ее за плечи.

— Люсенька, послушай меня, пожалуйста… — Антонина вдруг испугалась и решила начать с другого, — у тебя, кроме Наташи есть какие-то родственники?

— Ну… — Люся растерялась, — есть какие-то в Архангельске, я их не знаю. И отец, наверное, где-то есть… он нас бросил уже очень давно…

— А что? — насторожилась она.

Антонина тяжело вздохнула и погладила девочку по спутанным темным волосам. Посмотрела за окно на светло-синее небо. После такой пасмурной ночи такой солнечный день. Жаль, что Наташа уже не увидит его… Ничего не увидит.

— Люся… только, пожалуйста, постарайся принять это, как взрослый человек, — попросила Антонина и взяла руки девочки в свои, поймала ее затуманенный взгляд, — пожалуйста… — девочка только кивнула, — Люся… твоя сестра покончила с собой этой ночью.

— Да что вы такое говорите?! — вскричала Люся, вырвала у Антонины свои руки, ее глаза безумно заблестели, она задышала тяжело и часто, — вы вообще в своем уме?!

— К сожалению да. Люся, это правда. Наташи больше нет…

Люся не издала не звука, ее лицо как-то изменилось, перекосилось, на нем появилась гримаса боли, ужаса и отчаяния. Она стала комкать пальцы, потом вцепилась ими в волосы и убежала на кухню.

— Куда ты? — растерянно прошептала Антонина, вскочила с дивана.

— Валерианки выпить, — донесся до нее жалобный дрожащий голосок Люси. Антонина вздохнула облегченно, осела на диван, помассировала виски. Голова у нее кружилась, все перед глазами плыло, ей было так плохо, как никогда в жизни.

Люся выбежала с кухни без валерианки и с большим ножом, кинулась в прихожую одевать обувь. Когда Ангелина осознала, что произошло, девочки уже и след простыл.

 

Глава вторая

Нет ничего страшнее тишины. Тишина бывает разной, как и одиночество, а именно эта тишина была той, которая наступает за мгновение до взрыва, до того, как происходит что-то страшное и непоправимое. Эта тишина наполнила собой всю его квартиру, набивалась в уши, наполняла голову, заставляя гудеть. Умолкли все звуки — птицы, машины, собаки за окном, часы, половицы и даже его сердце не билось в этой тишине. «Может я мертв?» — с каким-то облегчением подумал Кир, пощупал свой пульс и разочаровался. И откуда эта мысль? Впрочем, в ней не было ничего удивительного. Столько разных людей, включая его самого, в разные периоды жизни хотели видеть его мертвым, почему бы не сделать их немного счастливее?

В том, чтобы сидеть в тишине и думать о смерти было что-то жуткое. Не приходят такие мысли просто так… Может и в правду?

Он уже давно мертв и даже успел сгнить. Душой… Телу тоже осталось недолго, если судить по опыту отца, главное подналечь сейчас на водку. Пить в одиночестве стало для Кира делом привычным.

Все оставили его квартиру — и Ангелина и Владимир. У каждого из них была жизнь, свои заботы и радости, работа или семья. А он гипнотизировал телефон, прекрасно зная, что тот не зазвонит, борясь с собой, чтобы не набрать номер, который стоило бы забыть.

«Я хотя бы узнаю, что у нее все в порядке» — утешил себя Кир, все-таки снял трубку, все-таки позвонил. Один гудок, второй, третий… Может быть что-то случилось?

Скорее всего, они просто в школе — утешил он себя, в той самой злосчастной школе, у ворот которой они встретились впервые. Что было бы, если бы этой встречи не произошло? Каждый из них жил своей жизнью — прежней, обычной… безнадежной. Совершая свои прежние ошибки. Наступая на одни и те же грабли тысячи раз. Но сейчас он наступал на них снова, потому что подумал только о себе.

Что было бы с Наташей и Люсей? Все было бы как прежде. Никто бы не вторгался в их маленький мир, чтобы разрушить его, разнести в щепки.

Резкий звонок в дверь заставил его положить обратно трубку, упрямо отвечавшую только длинными протяжными гудками, лишавшими его надежды. Вернулась Ангелина? Ему совсем не хотелось сейчас говорить с ней, а еще меньше хотелось говорить с Владимиром.

Человек за дверью позвонил еще раз.

— Черт бы вас побрал… — хрипло пробормотал Кир, на всякий случай убрал полупустую бутылку в шкаф, на случай, если нежданным гостем окажется Владимир, и отправился открывать.

— Люся… — только и успел сказать он, прежде, чем разъяренная девочка бросилась в квартиру. Она была не похожа на себя, исполненная гнева, отчаяния и боли. Щеки ее сияли от слез, глаза сверлили его мутным и безумным взглядом, она дышала часто и тяжело, готовая кинуться в бой с кухонным ножом, который ловко извлекла из-под легкого пальто, но, кажется, на мгновение испугалась того, что собиралась сделать.

— Наташи здесь нет… — начал, было, он, но она не дала ему закончить.

— Конечно, ее здесь нет! — заорала Люся так, что зазвенели оконные стекла, — потому что она мертва, потому что ты убил ее, тварь! Мерзавец… урод… — в нахлынувшей на нее волне гнева она совершила рывок в его сторону и полоснула ножом по его горлу, он не успел опомниться или увернуться, да и после ее слов как-то потерял всякое желание сопротивляться. Достаточно глубокую, но, увы, не смертельную рану он зажал рукой скорее инстинктивно, чем из реального желания остановить кровь. Теперь она струилась по пальцам на рубашку, и, стекая вниз, капала на пол. Люся заторможено смотрела на эту рану, на нож у себя в руках с которого тоже капала его кровь с чувством брезгливости и в тоже время с этой непереносимой болью.

Кир пытался переварить ее слова.

Почему она сказала, что Наташа мертва?…

— Что с ней… — робко попытался спросить он, но поздно понял, что эти слова только добавят масла в огонь.

Люся молчала, тряслась и плакала, все крепче сжимая нож, ее пальцы побелели от усердия.

Ему казалось, что рана куда более глубокая, чем она есть, и он умирает, но это было не так, просто ему вдруг тоже стало очень больно. Ему очень хотелось успокоить ее, как-то помочь, но он не имел права даже прикоснуться, да и едва ли она стала бы его слушать.

— Ты мразь… — Люся зачем-то попятилась, переложила нож в другую руку, хотя это было бессмысленно — обе ее руки одинаково сильно тряслись, — ты подонок, не имеющий права на жизнь… ты убил ее… ты… ты… — слова потонули в хриплых всхлипах и вдруг слезы сменились новой яростью, она бросилась на него с новым ударом. Сначала он решил, что не имеет права ей мешать, а потом вдруг осознал, что его смерть хотя и принесет ей облегчение, но разрушит ее жизнь… Разрушить жизнь, которую он разрушил уже и так? Если бы у него были силы, он бы посмеялся над этим.

Кир совершил над собой неимоверное усилие и вырвал у нее нож, схватил ее за руку, она очень старалась вырваться, а потом снова впала в апатию, стала тихо плакать, что-то шепча быстро и невнятно.

— Да что бы ты сдох… что бы ты… — удалось различить ему, Люся в какой-то момент дернула руку, пытаясь вырваться, но быстро сдалась. Его окровавленные пальцы вызывали у нее страх и отвращение, поэтому она упрямо смотрела в пол, повторяя эти слова как молитву или заклинание.

— Наташа мертва? — ответа не последовало, Люся продолжала шептать одни и те же слова, очень увлеченная своим занятием. Растрепанные волосы скрывали ее лицо и ее слезы, стекавшие по лицу и капавшие на паркет. Поддавшись минутному порыву, Кир привлек ее к себе и крепко сжал в объятьях, боясь случайно задеть и испачкать ее окровавленными пальцами, уткнулся лицом в ее волосы, которые пахли фимиамом. Такой странный запах…

— Хорошо… — медленно произнес он, — послушай меня, Люся, пожалуйста… я очень тебя прошу… просто послушай. Я не хотел причинять зла ни тебе, ни твоей сестре… ей особенно… я хотел жениться на ней…

— Это ложь! — вырвалось у Люси.

— Нет, — возразил Кир, — это правда. Но теперь это не имеет значения… я знаю, мне нет прощения… и мою вину можно искупить только моей кровью, — при этих словах девочка подняла голову и посмотрела на него долгим и внимательным взглядом, от которого ему стало не по себе.

Она уже не плакала, хотя последние отставшие слезинки все еще ползли по бледным, словно мрамор щекам.

Она смотрела так, как смотрят одержимые и религиозные фанатики, как смотрят маньяки, как смотрят безумцы, потерявшие разум от страданий… Ее глаза горели неутолимой жаждой крови и страданий, его страданий в искупление ее собственных. Ее глаза горели жаждой смерти.

— Ты хочешь моей смерти, — тихо, словно прочитав ее мысли, произнес Кир, глядя ей в глаза, несмотря на всю эту боль, на весь этот ужас происходящего и хлещущую из горла кровь, он любовался ее глазами и изящными чертами, — не делай глупостей, не лишай себя будущего. Если ты хочешь — ты получишь ее… — он медленно отпустил ее, сделал шаг назад и медленно закатал рукав рубашки до локтя. Люся следила за каждым его движением, Люся жаждала этого, как ничего и никогда в жизни.

Он распорол кожу от запястья до локтя, вертикально и очень глубоко, даже не зажмурившись от боли, словно ее не было. Потом он проделал тоже самое со своей второй рукой. Пальцы стали скользкими от собственной крови.

— А теперь уходи, — попросил он, протягивая ей нож, — уходи быстрее… прошу тебя, прошу…

— Я хочу увидеть, как ты умрешь, подонок, — плохо слушающимися губами сказала девочка, в ее глазах сверкали уже не слезы, а какой-то безумный свет.

— Уходи… — повторил Кир, — уходи же, уходи! Ты погубишь себя… Умоляю тебя…

— Что здесь происходит?! — их обоих словно ударило током, от звука голоса Владимира совершенно неожиданно появившегося на пороге прихожей.

Открытые двери всегда приводят к незваным гостям в самый неподходящий момент. Сейчас был как раз такой момент, но зато благодаря ему Люся опомнилась, вырвала нож из ослабевших рук Кира и бросилась бежать, пока Владимир не успел ей помешать.

— Эй… — вошедший нервно рванулся в сторону девочки, но руки его ухватили только воздух и он потерянно развел ими и обернулся к Киру. Мгновение Владимир пребывал в какой-то прострации, пока не заметил руки и шею друга, кровь с которых стекала вниз и капала на паркет. Кир заторможено следил за этими каплями, совершенно не ощущая боли.

— Что это значит!? — вскричал Владимир, — чем вы тут занимались!? Это она сделала!? Ты приставал к ней!?

— Я ее не трогал, — равнодушно откликнулся Кир. Владимир не поверил сразу этим словам, ухватил Кира за руки и потащил на кухню, смывать кровь, удивляясь его покорности.

— Кто это сделал? — повторил свой вопрос Владимир, — ты!? Да ты ненормальный! Ты в своем уме!? Или это она сделала?!

— Нет, я…

— Это дела не меняет! — Владимир сбегал в прихожую, чтобы закрыть дверь и после некоторой борьбы ему как-то удалось заставить Кира забинтовать руки и шею. Когда они сидели на кухне, пил уже Владимир тот самый припрятанный в шкафу коньяк. Он выглядел неестественно бледным и постаревшим на несколько лет.

— Что произошло здесь? — хрипло пытался выведать он, — и что произошло бы, если бы я не пришел?

— Этого уже не произошло, — заметил Кир, ощупывая ладонями бинт на шее, бывший таким непривычным.

— Она пришла к тебе, и ты начал перед ней себя кромсать? Я чего-то не понимаю в этой жизни… — бормотал Владимир.

— Она на меня напала, но я отнял у нее нож и решил сделать все сам, чтобы ее не посадили за мою смерть, — не без гордости сообщил Кир, и в его равнодушном голосе снова почувствовалась угаснувшая жизнь. Владимир поднял на него глаза и ему стало не по себе. Страх разлился по телу, сковывая конечности неприятным холодом, путая мысли. Ему страшно стало оставаться наедине с этим человеком, страшно бросать его в одиночестве. Страшно от пустоты и горечи, теперь наполнивших эту квартиру…

Владимиру вспомнилось старое, давно забытое ощущение, когда он пришел сюда в первый раз очень много лет назад. Его привел сюда его папа, которому нужно было поговорить с Андреем, отцом Кира. Тогда они оба еще были маленькими мальчиками, а их родители были молоды.

Впрочем, глядя на Андрея сложно было говорить об этом — это был человек без возраста. Когда-то он мечтал стать художником, но не смог локтями выбить себе место под солнцем и в конце концов спился и растерял все свое дарование. Владимиру запомнилось его осунувшееся лицо, потухшие глаза, тихий, однажды сорванный голос, и, конечно же, очень красивые руки бывшего художника, всегда в пятнах от машинного масла. Благодаря отцу Владимира он получил работу автомеханика, хотя никогда не был за нее благодарен, чувствуя себя вдвойне униженным. Он ненавидел их, ненавидел всей своей душой, всем своим естеством, ненавидел отца и даже маленького Владимира, который ни в чем не был виноват.

Таких разных людей связала тысячами канатов судьба, когда они полюбили одну и туже женщину. И этой женщиной была мать Кира. Владимир уже плохо помнил ее, в памяти не задержалось даже ее имя, только теплые нежные руки, мелодичный голос. Она часто приходила к ним и любила его, как родного сына. Она была полной противоположностью Андрея, и если его ненависти хватало на всех окружающих, то она вокруг себя старалась посеять и взрастить любовь и понимание.

Тогда эта квартира выглядела иначе — здесь было очень уютно, светло и всегда безупречно чисто. Только Андрей устраивал здесь хаос, крушил и ломал все, когда особенно сильно напивался. Владимир боялся дяди Андрея и боялся не зря. Уже, будучи ребенком, он ощущал агрессию этого человека, направленную к нему.

— Подожди, пока взрослые будут разговаривать, — сказал ему его отец и отвел в комнату, где он и увидел впервые Кира. Тогда несколько лет разницы в возрасте между ними ощущались куда менее существенно, и они были просто детьми.

— Кирюша, познакомься, это Вова… — только после этих слов мальчик, сидевший на диване с книгой, поднял на него темные, почти черные, глаза и смерил их недоверчивым взглядом. Владимир неуверенно сел на диван рядом с ним, понимая, что его появлению никто не рад. Ему очень хотелось попросить отца остаться, но тот улыбнулся им на последок, и ушел на кухню.

Владимир старательно разглядывал комнату, лишь бы только не смотреть в сторону Кира. Обстановка была бедной, но везде чувствовалась заботливая женская рука, постаравшаяся даже простым предметам придать частичку своей души и своего тепла. В приоткрытую форточку ветер приносил запах залива и, перемешавшись, с запахом сырости в этой квартире он навсегда потом стал символизировать для Владимира детство.

— Что ты читаешь? — попытался нарушить тишину мальчик.

— Остров сокровищ, — без особого энтузиазма откликнулся Кир.

— Интересно?

— А ты не видишь? — как-то даже агрессивно ответил его собеседник, Владимир испуганно отпрянул и вжался в спинку дивана. Кир заметил это и неожиданно улыбнулся.

— Возьми, — он протянул ему книгу, — может тебе понравится.

Владимир неуверенно взял ее и задумчиво полистал старые, пожелтевшие от времени страницы. Все это время Кир разглядывал его с плохо скрытым живым интересом.

— А ты? — после некоторой паузы спросил Владимир. Ответить Кир не успел. С кухни послышался грохот, крики и ругань и он убежал туда, похоже, привыкший к подобным сценам.

Все это время Владимир сидел на диване и разглядывал люстру под потолком, слушая, как кричит что-то на отборном мате Андрей.

— Да ты хоть при ребенке бы не стал! — осадил его отец Владимира.

— У меня нет уверенности, что это мой ребенок!

Только слепой человек мог усомниться в их сходстве и их родстве. Но Андрей не был слепым, разве что только ослепленным болью. До самого конца он был уверен в том, что Кир не его сын и за это он ненавидел его почти также сильно, как Владимира с его отцом, а порой и намного сильнее. Разница заключалась лишь в том, что до Владимира и его семьи он добраться не мог, а Кир был на расстоянии вытянутой руки и весь негатив и вся агрессия отца выливались на него.

Сейчас, спустя двадцать пять лет с тех пор, Владимир увидел в Кире воскресшего из мертвых Андрея. Опустевший безразличный взгляд, покорность своей судьбе, желание уничтожить себя, чтобы не испытывать этой бесконечно боли и прожигающего душу отчаяния.

— Ей не станет легче, если ты умрешь, — заметил Владимир, — никому не станет легче.

— Мне станет. И ей! — упрямо возразил Кир, глаза его горели.

— А Наташа? Ты о ней подумал? Ты же собрался жениться на ней? Уже передумал? — зря он это сказал. Ему и в голову не могло прийти, что это вызовет такую реакцию. Кир вцепился себе в волосы и уронил голову на стол, явно неимоверным усилием воли, заставив себя не разбить ее при этом обо что-нибудь.

— Эй… — Владимир неуверенно тронул его за плечо.

— Мертва Наташа, — подавленным голосом сказал его друг, все-таки отпустил волосы и пошел искать в шкафу коньяк, пока не вспомнил, что тот уже стоит на столе.

— Как мертва?

— Так мертва, — Кир заметил бутылку, отпил прямо из горла и зажмурился, — так просто Люся с ножом бы ко мне не прибежала.

— А кто ее знает? Может это был повод? — предположил Владимир, — она полоумная. Вы с этой девочкой друг друга стоите! Может она так просто все это выдумала, чтобы тебе досадить? Или чтобы ты отстал от Наташи, думая, что она мертва? Она же не прихватила с собой свидетельства о смерти!

— А я верю ей и без свидетельства, — сказал Кир, — Наташа мертва. Я чувствую… И… я не ошибусь, если предположу, что она покончила с собой. Догадайся из-за кого?

Теперь он стоял на сырой земле рядом с новенькой оградой свежей могилы. Его онемевшие от холода и напряжения пальцы на ледяном железе разжались, и руки скользнула вниз. Бинты, торчавшие из-под рукава пальто намокли, и, кажется, снова начала идти кровь.

Наташа улыбалась с фотографии — чистая, хрупкая, как цветок. Как фарфоровая кукла, которую случайно разбили о мраморный пол. Ее глаза оставались все такими же чистыми и доверчивыми, хотя и мертвыми.

Смерть не разрушает красоту, а лишь только запечатлевает ее в вечности.

Она лишь дает успокоение, освобождает от бесконечного океана боли, который наводняет бренную и мимолетную человеческую жизнь.

Капли дождя стекали по его лицу, по отросшим волосам и через эту мутную пелену отчетливым оставалось только лицо Наташи на фотографии.

Кто-то медленно подошел сзади и положил руку ему на плечо, но тут же убрал ее, словно испугавшись потревожить его уединение.

— Пойдем, — хрипло сказал Владимир, а это был именно он.

— И это все? — зачем-то спросил Кир.

— А что еще ты хотел услышать? — язвительно поинтересовался друг, — ты сам во всем виноват. Только она… — его взгляд был устремлен в лицо девочки на фотографии, там она была младше еще на несколько лет, — не в чем не была виновата… разве что только в том, что связалась с тобой. А знаешь… мне самому все меньше хочется оставаться в твоей жизни, ты противен мне…

— Так какого черта ты делаешь здесь? — вспылил Кир, — проваливай… — потом смягчился, — а как ты думаешь? Я сам себе противен…

— Надеюсь, ты хоть чему-то научился? — осведомился Владимир, потом тяжело вздохнул, — я пойду, — пробормотал он, его голос заглушал шум дождя, он открыл черный зонт над своей головой, — под этим дождем ты заработаешь воспаление легких. Но это твои проблемы. Научись хотя бы о себе заботиться…

— Не учи меня жить, — огрызнулся Кир, хотя понимал что в словах друга слишком много правды. Именно это и раздражало его больше всего, сколько он себя помнил. Этот правильный Вовочка, послушный ребенок и прилежный ученик, любимец всех кругом. Вовочка, у которого было нормальное детство и нормальная жизнь.

Владимир только хмыкнул и быстро удалился, оставив его в одиночестве в вязких, быстро сгущающихся, сумерках.

Кир думал о том автобусе вместе с которым упустил свой последний шанс. Спасти эту хрупкую девочку, похожую на фарфоровую куклу, спасти Люсю, спасти себя.

 

Глава третья

Осознание того, что Наташи больше нет, совсем не спешило посещать Таню — девочке по-прежнему казалось, что если набрать номер Люси трубку все равно снимет старшая сестра. Они никогда не общались особенно тесно, Наталья всегда была только приложением к своей сестре, но с ее смертью стало чего-то не хватать, как будто из дома вырвали один несущий кирпичик, и теперь все висело на волоске, готовое вот-вот рухнуть. Было ясно — прежней жизни не будет больше никогда.

Точнее того светлого и теплого, что было в жизни Тани больше не будет, все остальное осталось прежним. Равнодушно-требовательная мать, замечающая все, кроме собственной дочери, жестокий отчим с его грязными мыслями и желаниями, и… этот серый город с таким же серым беспросветным небом.

Что такое смерть в сущности? Таня никогда не думала об этом, наблюдая ее только со стороны, отчужденно и без особого интереса. Когда-то очень давно, когда она была еще совсем ребенком, у нее умер дедушка — молчаливый задумчивый старик с длинной бородой, который был врачом, как мама, и работал до последних дней своей жизни. Но девочка была слишком маленькой тогда, чтобы понимать, что такое смерть. Теперь она думала о том, что, скорее всего смерть — это все-таки освобождение, и если бы однажды отчим не рассчитал силы и избил бы ее до смерти, она бы просто наконец-то отправилась к тихому туманному берегу утешения, чистоты и покоя.

В тот раз, когда она вернулась домой в ту ненастную ночь, дома ее ожидал очень теплый прием. Удары были слишком сильными, невыносимыми, но такими, чтобы синяков не оставалось — отчим это умел, хорошо умел, и Таня старалась не думать о том, где ему довелось овладеть этим искусством.

В такие моменты ее собственное тело казалось ей особенно чужим и неприятным — оно напоминало ей тюрьму, в которую она оказалась запертой наедине с болью, и из которого не могла убежать.

Впрочем, у нее был единственный вариант побега, и его осуществила Наташа. Со стороны Таня отчетливо видела насколько подлым и эгоистичным был этот поступок, но в ее душу прокрадывались мысли о том, что она имеет хоть небольшое право на эгоизм, когда всю свою жизнь жертвовала собой ради чужого счастья. Тогда Тане становилось обидно — столько бороться и терпеть, чтобы просто взять и свести счеты с жизнью? Наташа была слабой эгоистичной дурочкой, у которой не было особенных поводов для суицида, а Таня слабой не была никогда и не могла позволить себе быть. Она должна найти другой выход.

Бежать из этого дома, бежать сломя голову, нестись, порвав все связи, забыв сюда дорогу… Но куда? К кому?

Если даже лучшая подруга предпочла отказаться от нее.

Таня сама и не заметила, как подняла телефонную трубку, провела пальцами по кнопкам, вспоминая номер Люси, а потом положила трубку на место, сбегала в свою комнату, нашла запрятанный во внутренний карман школьного пиджака, скомканный листок бумаги, развернула его и про себя повторяя номер, вернулась к телефону.

Зачем?

Главное сначала набрать номер, а только потом спросить себя, зачем она это делает. Может потому, что этот человек сам предлагал ей свою помощь. Но она же не имеет права навязываться ему, только потому, что он имел глупость бросить эти слова, чтобы казаться лучше, чем он есть.

Один гудок, второй гудок… третий долгий, как бесконечность… Таня хотела положить трубку, но в этот момент кто-то на том конце ответил.

— Да?…

Какая собственно разница, если она все равно нажала сброс? Что изменило это единственное «да», какая разница, чей это был голос, и туда ли она попала. Она все равно не будет просить о помощи.

Она сидела в тишине, все еще держа в руках телефонную трубку. Она смотрела в одну точку и заторможено соображала, что ей делать дальше — все-таки швырнуть телефон на место или набрать номер снова.

Но ответ на этот вопрос уже был решен за нее — кто-то требовательно позвонил в дверь, и Тане не стоило особого труда догадаться, что так звонит только один человек, из всех когда-либо приходивших в эту квартиру.

Впервые в жизни что-то сломалось в ней, она как бешенная спрыгнула со стула и горячо зашептала:

— Да чтобы ты сдох! Чтобы ты под землю провалился, ублюдок… мразь… — она сжала кулаки так, что ногти впились в кожу, а несчастная бумажка с телефоном оказалась смятой в клочья. Таня торопливо сунула ее в карман брюк, отругала себя за этот порыв и пошла открывать.

— Ты забыл что-то? — как могла спокойно спросила Таня, открывая дверь. Отчим мрачный и недовольный шагнул в прихожую, швырнув ей свое тяжелое осеннее пальто.

— Не твое собачье дело, — процедил он зло, скинул ботинки и прошел на кухню.

Таня заторможено посмотрела ему в след, пытаясь понять, чем ей грозит эта сцена, и что она означает.

— Меня уволили, — прежде чем она успела только подумать, озвучил он первое ее предположение, — только Тоне об этом знать не нужно. Понятно, маленькая дрянь!? А то я знаю твой длинный язык…

Таня молча кивнула, зная, что лучше его не злить сейчас.

Отчим выпил минералки из холодильника и ушел в их с матерью комнату, сел на диван — это Таня поняла благодаря короткому скрипу старых пружинок.

— Иди сюда, — приказал он. Девочка медленно дошла до порога комнаты и остановилась, не решаясь идти дальше. Что-то подсказывало ей, что сейчас в очередной раз повториться старая история, надоевшая до боли. Она ведь собиралась бежать, звать на помощь?

Никуда она не убежит. Выхода нет, кроме того, чтобы подчиниться. И это не выход. Значит, выхода нет. Ей вспомнились чьи-то слова о том, что если бог закрывает двери, то открывает окно и она подумала про Наташу. Как она будет выглядеть, размазанная по асфальту?

— Мне нужно расслабиться, — таким же требовательным тоном заявил отчим, — сделай дяде приятное…

— Я не… — робко начала Таня, но осеклась.

— Что ты там мямлишь!? — переспросил он нервно, — давай шевелись.

— Я отказываюсь, — выпалила она и почувствовала, как внутри все падает от одного только взгляда, которым ее одарил он, — ты не имеешь права…

— Вот мразь, — прорычал он, вскочил с дивана и вот уже стоял перед ней, возвышаясь как скала или колеса автомобиля над крошечным муравьем, — ты чего себе позволяешь!? В себя поверила? — он схватил ее за ворот свитера и сильно тряхнул.

— Я не буду этого делать, — упрямо повторила Таня, — ты меня не заставишь, не заставишь!.. — она почувствовала, как по щекам одна за другой сползают горячие злые слезы. Еще только этого не хватало, плакать при этом человеке! Таня тут же вытерла слезы рукавом, прикусила губы.

— Ты что мне тут вздумала характер показывать!? — нервно рассмеялся Борис, — ну я тебе сейчас тоже устрою демонстрацию, проучу тебя дрянь… — первый удар, второй, третий… четвертым было соприкосновение затылка и угла шкафа и Таня к своему счастью или все-таки не счастью провалилась в глубокую мрачную темноту, которой была несказанно рада — это было куда лучше, чем оставаться там, наедине с этим человеком.

Бежать… хоть из этого дома, хоть из этого тела… но дальше так продолжаться не может… Все будет повторяться снова и снова, он никогда не одумается, а Таня никогда не сможет постоять за себя, она слишком слабая и беззащитная против этого человека, особенно при том, что на его стороне любовь ее матери…

«Если я выживу» — была ее последняя мысль, а она повторяла эти слова за последнее время особенно часто, в ту ненастную ночь она тоже уже была готова отправиться на тот свет, — «я сбегу отсюда… я сделаю это… я должна».

Миша бродил один по опустевшему парку под мокрым снегом, таявшим по дороге к земле. В последнее время он все чаще уходил из дома, чтобы побыть наедине с собой и никто не замечал его отсутствия. Сегодня его мама и вовсе уехала на похороны, до последнего уверенная в том, что он поедет с ней, но Миша был слишком уверен в своем решении не посещать их. Меньше всего на свете он хотел видеть Наташу мертвой, лежащей в гробу со сложенными руками и глаза ее всегда чистые, сияющие и улыбающиеся закрытыми на веки. Пусть уж лучше она останется в памяти вечно живой, — думал Миша, наворачивая круги по одной и той же аллее. Он насквозь промок под дождем, но это обстоятельство ничуть не волновало его. Зонт он, конечно же, забыл дома. А с тех самых пор, когда они последний раз были здесь с ней он никогда больше не брал его с собой.

Боль от слов в последнюю их встречу постепенно сменилась другой, куда более острой и невыносимой. Он спокойно мог смириться с тем, что она не любит его, но принять то, что ее больше нет в живых, было куда сложнее.

Миша с горечью вспоминал перемену, произошедшую с ней в один прекрасный момент, когда из веселой и открытой девушки, какой она была всегда, она вдруг превратилась в маленький комок горечи, именно над этим комком горечи он носил зонт в последнюю встречу. Это тот «другой» ведь так измучил ее? А любил ли он ее?

Это была вторая причина, по которой Миша не захотел идти на похороны. Этот человек наверняка будет там. Он не сможет спокойно смотреть в глаза тому, кто довел ее до самоубийства. Это слишком тяжело, страшно и больно…

Так незаметно парень добрел до трамвайной остановки, купил пачку сигарет, выкурил пару и поехал домой. Сестренка к его возвращению только проснулась и задумчиво бродила по квартире, кулачками протирая свои большие голубые глаза. Миша сгреб ее в охапку и зарылся лицом в ее пушистые длинные светлые волосы, потом поцеловал ее в румяную щеку.

«Я не имею права больше оплакивать Наташу… — думал он, — ее все равно уже не вернешь…» Он взял маленькую Оленькину ладонь в свою большую, пахнущую сигаретами, и отвел ее на кухню, чтобы накормить завтраком.

Жизнь продолжается, — сказал он сам себе, зная, что никто больше не скажет. Ведь никто не знал о том, как сильно ранило его случившееся с Наташей. Все кругом были уверены в том, что он любит Таню и когда-нибудь они, выросшие вместе, обязательно поженятся и будут жить долго и счастливо. Сестры Ивановы в план матерей Тани и Миши никак не вписывались. Чувства Миши в этот план тоже никак не вписывались, но теперь они не имели значения, потому что там, где в его душе только зарождалась прекрасная и светлая любовь к Наташе, теперь жила молчаливая и покорная скорбь по ней и любви, которую он похоронил вместе с ней.

Живые не должны любить мертвых, это правило Миша хорошо усвоил на примере своих родителей. Помнить — да. Но любить нет. Живые должны любить живых. Или не любить уже никого больше.

 

Глава четвертая

Первые три дня после похорон Наташи Кир провел достаточно однообразно. Вечерами он напивался так, что был уверен, что эта ночь последняя в его жизни, а утром отчаянно пытался отойти и вернуть себе человеческий вид при помощи тонн аспирина, которыми он старательно накачивал себя, как будто пытается покончить с собой, а не победить похмелье. Все это время в квартире царила такая тишина, что делалось жутко. Ему казалось, что он потерял слух или попросту умер, по-другому просто не могло быть.

Все забыли его — Ангелина куда-то исчезла, даже с работы не звонили узнать, куда он пропал на столько времени.

Владимир не звонил, а набрать его номер не позволяла гордость, Кир казался себе оторванным от мира. Он попытался вспомнить номер хоть одной своей бывшей любовницы, чтобы переброситься с ней парой фраз, но не смог вспомнить как имена и телефоны соотносятся между собой. Его никогда не интересовали люди, а только то, что от них можно получить. Поэтому сейчас ему просто некого было позвать на помощь, чтобы спастись от этого огромного гнетущего одиночества и не менее гнетущего и невыносимого чувства вины.

Он взял сигареты Ангелины, оставил записку под дверью, надеясь, что она вернется сама и пошел к ее дому, как шел уже однажды, казалось бы, вечность назад. Тогда все еще не зашло слишком далеко. Тогда Наташа еще была жива… а у него был хоть незначительный шанс… почему он не думал об этом тогда, совершив столько ошибок? Сейчас он был бы согласен на что угодно, хоть опекуном Люсе быть, лишь бы она перестала так люто и сильно ненавидеть его и обвинять в смерти сестры. Впрочем, он ведь действительно виноват.

Так незаметно он оказался у того самого подъезда. Все еще спали, было очень тихо, только где-то далеко лаяла собака.

Кто-то прошел мимо, потом какие-то пьяницы, потом пара дворников, за это время он выкурил много сигарет сидя на лавочке у подъезда, но Ангелина так и не появилась.

Может быть, она вернулась к мужу?

Эти мысли были полны зависти — потому что почти у каждого человека был кто-то, к кому можно было вернуться или от кого можно было уйти. А у него теперь была только мифическая девочка, ненавидевшая его всем своим существом, которую любить можно только на расстоянии. Любить? Какое непривычное и глупое слово. А не лучше ли выбросить его из головы?

Если это еще возможно.

— Константин? — он не сразу понял, что обращаются к нему, резко обернулся и встретился взглядом с тоненькой светловолосой девочкой в красном пальто. Она казалась ему смутно знакомой и в этих чертах было что-то уже встречавшееся ему где-то, напоминавшее кого-то… Ангелину? Он очень постарался и вспомнил день знакомства с Ангелиной. Ее сестра. Как же ее звали? Она тоже не могла вспомнить.

— Не угадала, — усмехнулся он, оттягивая время, чтобы припомнить ее имя.

Девочка, а выглядела она не многим старше Люси, скорее всего была ее ровесницей, такого же роста, такая же хрупкая, тощая, только в отличие от нее какая-то вызывающе яркая и вульгарная. Ее миловидность вызывала скорее отвращение, чем симпатию.

Черты лица как у куклы, завитые в плотные кудри недлинные светлые волосы нещадно выжженные перекисью как у куклы, большие распахнутые глаза как у куклы и, конечно же, насыщенно розовые губы как у куклы. Все говорило о том, что она сошла с витрины магазина детских игрушек и теперь гуляет одна по городу.

— А чего отзываетесь? — с какой-то детской непосредственностью спросила девушка, — ну… тогда Кирилл?

— Тепло, — старая привычка играть и флиртовать. По-хорошему он должен был сказать ей, что ее не касается, как его зовут, да и вообще со старшими нужно вести себя уважительнее, и чтобы она проваливала и не мешала ему ждать Ангелину. Но по-хорошему он не привык, к тому же нужно было как-то отвлечься от собственных мыслей.

— Вы надо мной издеваетесь! — всплеснула руками девочка, — лучше «огоньку» дайте.

Он протянул ей зажигалку, наблюдая, как она достает из кармана пальто пеструю пачку ароматизированных сигарет, вынимает одну длинную и тонкую и изящно закуривает. Возвращать зажигалку она не спешила, считая ее поводом для знакомства.

Так как же ее звали? Имя такое же кукольное. Как могут звать куклу? Люся…

«Она никогда не будет моей, ну и черт с ней» — попытался внушить себе он, напомнить, что он не тот человек, который будет зацикливаться на несчастной любви. Она не единственная, не единственный в мире ребенок, пленительный в своей невинности и чистоте. Перед ним еще один точно такой же. Разве есть какая-то разница? Вот она твоя Люся, только соизволила накраситься и не ненавидит тебя всей душой!

— Все надо мной издеваются, — пожаловалась девочка, может ее, звали Оля? Нет, как-то не так, и села на краешек лавочки рядом с ним, — все меня ненавидят…

— Ну, как можно ненавидеть такую милую девушку, — выдавил из себя он, и получилось вполне искренне, слишком долго он тренировался в этих простых и глупых приемах.

— Вот у вас хороший подход, — улыбнулась она лучезарно, как голливудская звезда, — вы… Кир. Теперь я не ошибаюсь?

— Умница, — улыбка получилась более-менее правдоподобной, по крайней мере, девочка в это поверила, — а ты… Юля? — наконец-то вспомнил он.

— Да, но лучше Джули, — сказала она, и спросила, совсем не смущаясь, — а вы ждете здесь мою сестру?

— С чего ты взяла?

Она нервно рассмеялась.

— Не меня же, — как-то зло вырвалось у нее, она прикусила сигарету зубами, и на ней остался след ее помады, — ну если вы ждете меня вам больше повезло, потому что Геля не появлялась здесь уже давно, — ему почему-то показалось, что этой девочке лучше не знать правды о том, где теперь живет Ангелина.

— Тогда можешь считать, что тебя, — заверил ее он, достал сигареты ее сестры и повертел в пальцах. Джули курила и ему тоже очень захотелось курить, но что-то его останавливало.

— Отлично, — возликовала девочка, — тогда может быть выпьем за встречу? — это предложение его немного ошеломило, все-таки она казалась ребенком. Похоже, в их с Ангелиной семье это было чем-то вроде традиции — пить с кем попало, лишь бы только не в одиночестве. Скорее всего, Джули просто искала кого-то, с кем бы напиться.

Они дошли до ближайшего супермаркета, работавшего в этот ранний час, купили бутылку водки и жестяную банку какого-то алкогольного коктейля, который пожелала Джули. Коктейль она выпила по дороге, беззаботно болтая о том, как ей надоела старшая сестра, скучная и серая, не способная даже любовника себе завести или развестись с мужем, который ее раздражает уже столько лет, как ей надоела школа и милиция, которая не дает пить пиво в парке. Кир слушал ее очень невнимательно, украдкой выхватывая из ее бестолковой речи какие-то фразы, врезавшиеся в память. Хочешь лучше всего узнать человека, поговори о нем с тем, кто вырос с ним под одной крышей или с тем, кто ненавидит его больше всего на свете. Джули совмещала в себе эти две черты.

Он в свою очередь думал о том, что никогда не сможет так просто идти по улице рядом с Люсей, просто говорить о чем-то не имеющем значения, пустом, ненужном, но таком важном. Непреодолимая стена ненависти никогда не рухнет, и она никогда не даст ему шанса попытаться оправдаться или искупить свою вину.

А что говорить в свое оправдание? Он готов был жениться на Наташе, но все само так получилось. Он привел домой другую женщину, но не чтобы с ней переспать, а чтобы говорить всю ночь. Он всего лишь упустил автобус. А что произошло бы, если бы он все-таки успел?

Он поговорил бы с Наташей, она бы не покончила с собой. Прошло бы, сколько то лет до ее совершеннолетия и он бы выполнил бы свое обещание, он бы терпел эту глуповатую, но добрую девушку, только ради того, чтобы иметь возможность быть ближе к ее сестре. И пусть она навсегда стала бы только свояченицей, но была бы хоть кем-то.

Зачем думать о том, чего не будет никогда? Зачем мучить себя? Нужно ее забыть.

Она не последняя нимфетка в этом чертовом городе. Она ничем не лучше сотен других, тысяч других. Юля и то симпатичнее ее.

В подъезде неприятно пахло, но было теплее, чем на улице. В форточку дул холодный ветер, приносивший легкие маленькие снежинки, тут же таявшие в спертом воздухе. Они оседали ледяными капельками на стеклах и сползали вниз.

Они устроились на подоконнике третьего этажа.

Вся эта ситуация позабавила бы Кира, если бы ему не было так плохо от собственных мыслей, ведь последний раз выпивать в подъезде ему приходилось лет в пятнадцать.

Водку Юля пила умело и бесстрашно, в этом читался не малый опыт. Она становилась все отвратительнее и отвратительнее Киру, но отступать было поздно. Она всего лишь пытается казаться обществу сильной и смелой, создает образ плохой девочки. Разве он не занимался тем же самым всю свою жизнь?

— Ну почему вы такой грустный? — в какой-то момент спросила она, — о чем вы думаете?

На лицо можно повесить улыбку, можно говорить любой бред, когда внутри все сгорает от невыносимой боли, но заставить загореться потухшие глаза невозможно. Именно глаза теперь выдавали эту чудовищную перемену, навсегда разрубившую его жизнь на две половины.

— Меня раздражает эта погода, — заявил он, — скорее бы уже выпал снег, да и город этот… дыра, каких еще поискать.

— Это верно, — радостно согласилась Джули, ей нравилось, что она может поддержать разговор, — я раньше жила с родителями в Питере… это совсем другое дело… Там так красиво, но только тоже очень серо…

«У тебя были родители? — как-то зло подумал он, — и куда они смотрели, если уже в шестнадцать лет ты ведешь себя как шлюха? Мне то хотя бы уже за тридцать, да и семьи нормальной у меня не было».

Больше всего на свете ему хотелось врезать ей так, чтобы эти пропитавшиеся краской для волос мозги встали на место, отвести домой, умыть от кричащего макияжа, отобрать сигареты и отправить в школу. Она была слишком похожа на Люсю, чтобы вести себя так, как она вела… А что, если теперь Люся начнет вести такую жизнь? Из-за него!

Сердце сжалось чувством щемящей нежности и обжигающей ненависти к себе.

— Я хочу уехать на юг, — сказала Джули, — наверное, я так и сделаю… или в Амстердам ненадолго, попробовать хваленую местную траву… — она говорила об этом без тени смущения или раскаяния.

— Все достоинство Амстердама в траве? — хмыкнул он, — я чего-то определенно не понимаю в жизни…

— Ну, блин, только не нужно лекций о вреде здоровью, хорошо? — простонала Джули, и они наконец-то допили водку, причем получилось так, что она выпила куда больше, — да и вы просто не пробовали… ты, окей? Тебе понравится… Это такой экстаз…

— Есть и другие способы впасть в экстаз, — заметил Кир, мысли уже безнадежно путались, перед глазами снова стояла Наташа, бледнее, чем обычно, с опущенными веками и распущенными волосами, как у утопленницы. Наваждение не желало никуда исчезать, это его раздражало.

— Какие, например? — заинтересованно просила Джули пьяным голосом. Он наклонился к ней, шепнул всего несколько слов и она противно захихикала, одобряя эту идею. Наташа все еще мерещилась ему в слабом освещении подъезда, но уже постепенно растворялась зыбкой тенью в темном углу.

Джули сняла красные, в тон пальто, кружевные трусики, не особенно стесняясь, и убрала их в карман. Кир убрал с широкого подоконника опустевшую бутылку водки и посадил на ее место девушку, сразу же обхватившую его ногами в тонких низко сползших чулках. Она потянулась к нему и жадно, но бесчувственно поцеловала в губы.

— А если кто-то пойдет? — ненадолго отстранившись, спросила Джули, но в ее голосе не слышалось особого беспокойства на этот счет.

— Это не их дело, — отрезал Кир, — да и… неужели адреналин хуже твоих наркотиков?

— Моих? — усмехнулась Джули, — как-то ты отстал от жизни… — это было сказано со злым презрением. Неужели она чувствует к нему такое же отвращение, как и он к ней?

Но зачем тогда это все, зачем?

— Я тебя так отымею, что пожалеешь о своих словах, — пригрозил он и улыбнулся как маньяк, с каким-то странным чувством понимая, что давненько ему не приходилось вживаться в эту роль. Хотя в последнее время он действительно превратился в маньяка, одержимого только одной… идеей ли? Маленькой идиоткой с глазами цвета штормящего моря, стального-серого, холодного, как этот залив, где было бы так хорошо утопиться.

Где она сейчас? Что с ней? Может быть, она точит нож, придумывая новый план мести за свою сестру, может уже собирает чемоданы, чтобы уехать к родственникам в Архангельск? Может она листает энциклопедию ядов или ищет, где бы достать цианид или пытается получить его с помощью реактивов, украденных из кабинета химии? Может она продает вещи, чтобы купить винтовку? Тогда нужно побыстрее закончить с Джули и вернуться домой, чтобы дожидаться, когда придет Люся. С ружьем или топором, с ядом или ножом… С темно-серыми чистыми глазами.

Эти глаза виделись ему слишком ясно, словно и в правду были перед ним на самом деле, а не покрасневшая от водки и напряжения Джули, вульгарно хихикающая и стонущая, не стесняясь того, что об их маленьких шалостях, узнают жильцы дома. Что, если представить на ее месте Люсю, на месте, на котором она никогда не будет? Ему сразу же стало тошно, и он прогнал эти мысли.

Нет… Никогда! Только не Люся… не его Люсенька…

Джули улыбнулась ему как-то безумно, и в ее лице на мгновение мелькнуло что-то дьявольское. А что, если девчонка, намерено ведет такой образ жизни, если она больна и хочет отомстить обществу за это, разнести заразу как можно дальше в разные стороны? Он будет ей только благодарен. Если это так, то к сгнившей душе он получит гниющее тело и все наконец-то закончится. И чем мучительнее он умрет, тем лучше…

А Люся придет на похороны?

— О чем ты думаешь? — Джули заметила какое-то странное выражение в его глазах, но это скорее позабавило ее, чем напугало.

— О смерти, — честно признался он.

— Это не стоит того, — ничуть не нахмурившись, заявила девушка, — все мы умрем. Жизнь коротка. И нужно успеть попробовать все и насладиться ей как следует, — она соскользнула с подоконника и опустилась перед ним на колени, не смущаясь того, что может порвать чулки или испачкать ноги о забросанный разным мусором пол подъезда.

«Насладиться», — повторил Кир и горько посмеялся про себя.

 

Глава пятая

Таня сидела в углу комнаты на полу. У нее замерзли ступни и руки, она практически не чувствовала собственных пальцев, но не придавала этому никакого значения.

Ей казалось, что где-то внутри на уровне ребер у нее образовалась дыра и сейчас в эту дыру проваливается все ее естество, все ее мысли и чувства. Поэтому все, что ей оставалось это сидеть на полу, натянув на колени свитер, и спрятав в него лицо.

Свитер пах теплой шерстью и ненавистным одеколоном отчима, от этого запаха Таню передергивало, но она привыкла к нему, смирилась, срослась, как срастаются с чем-то от чего не убежать, с чем никак не поспорить, как бы это не было ненавистно ей.

В какой-то момент апатия отпустила девочку, и она поднялась на непослушных затекших ногах, сделала пару шагов, опершись на стену, и задумалась.

Теперь она чувствовала боль, пронизывавшую все тело.

Рассказать матери?

Что будет, если она возьмет и расскажет обо всем? Сколько страданий она причинит этой правдой, этой откровенностью… Ведь тогда ее мать потеряет все — и любимого человека, узнав, как он мерзок на самом деле, и дочь, которая сразу станет чем-то другим…

Что остается ей тогда?

Лучше быть плохой дочерью, чем маленьким униженным и отвратительным комком грязи, сломанных ребер и костей, в которые ее превратил отчим, растоптав как личность. Или напротив — сделав сильнее?

Два года? Три? Таня не помнила, сколько прошло лет, но до Владимира она еще не одному человеку не позволила себе рассказать о том, что происходило в ее квартире, стоило двери за матерью закрыться.

Владимир.

Она вдруг поняла, что у нее есть единственный шанс на спасение, которым был этот малознакомый человек, внушавший ей весьма смешанные эмоции.

Из лап одного маньяка и насильника в лапы другого? Она уже успела подумать об этом тысячи раз, но какой-то процент оптимизма в ее личности убеждал ее в том, что мужчина с такими светлыми и по-детски наивными глазами, как Владимир, просто не умеет врать. С его другом, погубившим Наталью, они были полными противоположностями, хотя что-то было в них без сомнения одинаковое, до удивления.

Она схватилась за Владимира, как утопающий за соломинку. Она дошла до телефона на своих дрожащих ногах в синяках, быстро и бегло набрала номер, усомнившись в том, что делает это правильно. Времени на раздумья у нее было мало — отчим мог вернуться в любую минуту, и к этой минуте ей нужно было быть уверенной в том, что она может совершить побег и быть готовой к этому самому побегу.

— Владимир? — когда трубку сняли, первой заговорила она, очень боясь, что все-таки ошиблась.

— Да, — она выдохнула, услышав знакомый голос, — кто это?

— Таня. Вы меня помните?

— Конечно, помню, — что-то в его голосе тут же изменилось, и он зазвучал совсем иначе — тепло и заботливо, — что случилось? Тебе нужна помощь?

— Я должна просить вас об услуге, — немного подумав, сказала Таня, слово «помощь» казалось ей унизительным, — мне нужно где-то переночевать…

— Я что-нибудь придумаю. Давай встретимся с тобой? — предложил он, Таню тут же заставило насторожиться то, что он не предложил свою квартиру. Жена и дети? Как объяснить им кто она такая, если приведешь домой незнакомую девицу, сбежавшую из дома. Наверняка это станет поводом для ревности и скандалов. Ей почему-то стало обидно. Может быть, потому что нормальные семьи вызывали у нее мучительную и горькую зависть. А может быть по какой-то другой причине, которую назвать она была еще не готова?

— Давайте. В парке? — все равно согласилась она.

— Нет, на остановке автобусной у вашей школы, — возразил Владимир, — наверное, я отвезу тебя в одно место, но оно находится в центре, нужно будет ехать…

— В бордель? — нервно пошутила девочка. Владимиру не было смешно, но он выдавил из себя смешок.

— Мне нравится твой оптимизм, — заявил он, — я выезжаю. До встречи. И не забудь зонт… — добавил он заботливо и как-то невинно, это позабавило Таню.

Она положила телефон и бросилась к шкафу настолько быстро, насколько позволяли затекшие ноги, стала торопливо и небрежно одеваться, потом бросила еще какие-то вещи в школьную сумку, вытряхнув оттуда учебники, еще кое-какие вещи, которые могли ей понадобится во время побега, взяла на кухне маленький, но острый нож, которым почти никто не пользовался.

Отчим явился только тогда, когда она уже шнуровала старые кроссовки. Некоторое время он недоуменно следил за тем, как она собирается, раздеваясь сам, а потом спросил ледяным голосом:

— Куда это ты собралась?

Таня проскользнула поближе к двери, накинула куртку и крепко сжала ручку сумки, теперь у нее были все шансы открыть дверь и броситься бежать. В рукаве свитера она спрятала нож, поэтому чувствовала себя спокойнее.

— Не твое дело, — процедила она.

— Что? — переспросил отчим, хотя он все и так хорошо слышал, — ты со мной как разговариваешь!?

— Как хочу, так и разговариваю, — позволила себе еще одну грубость Таня, чувствуя какое моральное удовлетворение она получает от этого, когда молчала столько времени, — отстань от меня, скажи матери, что я у друзей…

— Не буду я ничего говорить, — отрезал Борис, — и ни к каким друзьям ты не пойдешь, — он сделал решительный шаг к ней, и она тут же резко открыла дверь и бросилась бежать так, словно он погнался следом.

— Маленькая дрянь! — крикнул он, — ненормальная! Да я милицию на тебя натравлю…

Таня остановилась пролетом ниже, победно улыбнулась, упиваясь его бессильной злобой, и бросила в ответ:

— Как бы на тебя я ее не натравила…

Что будет теперь? Она не знала. Вернуться домой после всего этого она не могла, да и поздно было думать об этом. Может быть, настало время что-то изменить, может быть пора вырваться из его омерзительных лап… чтобы попасть в чужие, не менее омерзительные?

Когда Антонина находилась рядом с Люсей, ей невольно становилось страшно. Имея большую практику работы врачом, она вдоволь насмотрелась на людей, переживших страшные потери, но то, что происходило с девочкой напоминало кому. Она на автомате делала необходимые для жизни действия, но при этом никак не реагировала на окружающую действительность, пустым омертвевшим взглядом смотря сквозь людей, сквозь врачей и сквозь Антонину.

Она вела ее за руку по улице под медленно падающим с небес крупными хлопьями снегом. Ладошка Люси была ледяной, и как Антонина не пыталась ее согреть, ничего не помогало.

— Вот… посмотри, это мой дом, — они остановились около старой пятиэтажки, которыми так густо был застроен этот участок микрорайона. Люся на мгновение подняла глаза и посмотрела на него и в ней вспыхнули воспоминания, как они ходили сюда вместе с Таней и Наташей… с Наташей… Неужели ее нет? Этого не может быть… Она не может быть мертва! И Люся снова провалилась в апатию, а по ее щекам покатились слезинки. Антонина смахнула их, поцеловала девочку в щеку и повела дальше.

За дверью долгое время никто не отзывался, пока им не открыл Борис. Увидев Люсю он впал в какую-то прострацию, ему показалось, что существа более прекрасного и хрупкого он не видел никогда и сегодня его жена привела домой маленького ангела.

— Борь… Это Люсенька. Подруга Танюши. Она пока поживет у нас, — представила девочку Антонина, и легонько подтолкнула ее в квартиру, закрывая дверь. Борис кивнул, неотрывно наблюдая за тем, как жена снимает с Люси невзрачное черное пальто, косынку в которой девочка напоминала монахиню или воспитанницу приюта и ищет для нее гостевые домашние тапочки. В скромном черном одеянии, с заплетенными в густую косу темно-русыми волосами, потупленным взглядом Люся напоминала существо из другого мира, отрешенное и возвышенное.

— Здравствуй, красавица, — улыбнулся Борис, но девочка не подняла на него глаз. Мужчине понравилась такая реакция. Какая послушная, — отметил он про себя и в голову полезли разные щекотливые мыслишки. Он невольно представил себе, какая белая кожа скрыта под этим черным тряпьём, мягкая, детская, приятная на ощупь… И какой у нее, скорее всего, звонкий голосок, похожий на звон колокольчиков.

Желание овладеть ей быстро и уверенно наполняло всего Бориса и он уже думать забыл о сбежавшей Тане, увлеченный своими фантазиями и далеко идущими планами. Скорее бы остаться наедине с этой крошкой… Скорее бы!

Антонина отвела Люсю на кухню, а сама задержалась с ним в коридоре.

— У нее умерла сестра, — шепотом сказала она, — и ей очень тяжело… мы должны поддержать ее! Я постараюсь как можно больше быть с ней рядом… — Борис убить готов был Антонину за эти слова, но изобразил на своем лице сострадание, — но мне уже звонили с работы… — женщина приуныла, — и вам с Танюшей надо будет за ней ухаживать… Кстати! — опомнилась она, — где Таня?

— Ушла к каким-то друзьям, — недовольно сообщил Борис и они пошли на кухню к девочке, которая одиноко сидела на стуле, уставившись в одну точку. Она вообще понимает, где она, что с ней? Вид Люси говорил о том, что нет.

— У ее лучшей подруги такое горе, а она у друзей… Ну Татьяна… — вздохнула Антонина и поставила чайник.

— С ней что-то случилось, — заметил с деланным беспокойством Борис и сел на стул напротив Люси, продолжая внимательно изучать ее, — вдруг она попала к плохим людям? А может влюбилась?

— Хочу в это верить, — призналась Антонина и приобняла Люсю за плечи.

— Как ты, девочка моя? — заботливо спросила она, погладила ее по волосам очень нежно и осторожно. Люсе вспомнились давно оставшиеся в прошлом прикосновения матери, ее ласка и тепло и ей стало еще более тоскливо. С огромным трудом она заставила себя ответить тихим, охрипшим от слез голосом:

— Все хорошо… Спасибо…

«Какой ангельский голосок!» — подумал Борис. Этот голос подкинул дров в костер его желания, разгоравшегося все сильнее и сильнее. Эта девочка просто ангел, какое-то неземное чистое и эфемерное существо! Она как будто светится, очищенная ее страданиями, а эти серые глаза… Гневные дождливые небеса! Какое смирение, покорность и послушание в этом скорбящем лике… Не то, что эта маленькая дрянь Таня, вся прогнившая и утонувшая в пороке и тянущая его за собой. Искушение, которое столько лет маячит перед глазами, чтобы низвергнуть его в ад за неспособность противиться ему.

Но эта девочка… Этот ангел… Ее прислали сюда, чтобы излечить его, очистить, спасти от скверны, не так ли?

Она посланница небес, в этом не может быть сомнения.

 

Глава шестая

Наташа снилась ему каждую ночь. Наташа появлялась, стоило только ему закрыть глаза. Поэтому теперь Кир нашел для себя новое развлечение — он измерял количество ложек кофе, которые он клал в чашку, и проверял, сколько времени на этих ложках он сможет продержаться без сна. К концу вторых суток измученный организм все-таки взял свое, и он уснул прямо за столом, над пепельницей полной окурков и очередной опустевшей чашкой кофе.

Он снова гнался за ней под дождем, откуда-то зная, что все равно не сможет догнать, никогда не сможет, а лицо Наташи за мокрым стеклом расплывалось и стекало вниз дождевыми каплями. Ей было лет двенадцать, она была совсем ребенком с двумя пушистыми хвостиками и смеялась звонко и чисто, как смеются только дети. От одной мысли о близости с ней становилось тошно, а от осознания того, что это имело место быть, делалось еще и жутко.

К его счастью, кто-то оборвал эти душные бесконечные кошмары звонком в дверь. Кир чуть не разбил чашку, подвернувшуюся под руку и бросился к двери так, будто его посетил кто-то, кого он очень ждал.

Может быть Люся с ножом или пистолетом, чтобы закончить его мучения и потушить кровью огонь пылающей боли? А может быть призрак Наташи, чтобы забрать его с собой в царство вечного сна?

На пороге стояла девочка со светлыми крашеными волосами и кукольными глазами.

Откуда она знает адрес? — спросил он себя и тут же вспомнил, что сам оставил его ей вместе с телефоном, когда они курили у подъезда, после легкомысленного секса, за который ему было сейчас безумно стыдно.

— Ты похож на покойника, — заметила Джули, без приглашения проходя в квартиру, она протянула ему свое пальто и сбросила сапоги на тонких шпильках, мокрые от дождя. От нее пахло сигаретами, духами и каким-то дешевым некачественным алкоголем.

— Я тебе тут кое-что принесла, — сказала она, обняла его одной рукой, но тут же отстранилась, — у тебя такой вид, будто ты уже ширнулся чем-то посерьезнее…

«Ну да, ну да, — ответил он про себя, — девочкой Наташей, а потом еще девочкой Люсей. Кажется, это называется любовь. До сих пор не отойду». Улыбнуться у него не получилось, как и сказать это в слух.

— Вот, — Джули бегло поцеловала его в небритую щеку, оставив легкий слег помады, и извлекла из сумки пакет и бутылку какой-то дешевой водки, — будем тебя лечить.

Она прошла на кухню, бесшумно ступая ногами в легких чулках в сеточку по холодному полу, и водрузила все это на стол. Потом она по-хозяйски поискала в шкафах рюмки, поставила две на стол и уселась на один из стульев.

— Зачем ты пришла? — спросил он достаточно грубо, не задумываясь о том, что это может ее обидеть. Кир заторможено пошел следом, но остановился у входа в кухню, опершись на дверной косяк. В кармане была смятая пустая пачка от сигарет. Он разочарованно бросил ее на стол.

— Может быть, ты мне нравишься? — Джули подняла на него глаза, и сейчас в них вдруг мелькнуло что-то детское, чистое и невинное, что больно укололо его в сердце.

— Да ладно, — ухмыльнулся он, хотя как-то наигранно, и стал смотреть на дождь за окном, лишь бы не смотреть ей в глаза, — я такой старый…

— У меня бывали мужчины и старше, — пожала плечами Юля.

— Я алкоголик, сын алкоголика, — подумав, добавил он, она улыбнулась и в этой улыбке была даже какая-то искренность, — и закончу как он…

— Ты дурак, — заявила она, ничуть не смущаясь, — вот это правда, — открыла бутылку и заботливо разлила прозрачную жидкость по рюмкам.

А что будет, если сейчас заявится Ангелина?

Кир сел за стол напротив Джули и повертел рюмку в пальцах. Девушка уже успела немного отпить и теперь отлизывала губы и морщилась.

— У тебя кто-то умер? — спросила она.

— Почему ты так решила? — поинтересовался он.

— Рубашка черная, — ответила Юля, сделала еще пару глотков и как-то опасливо посмотрела на окно, за которым непрерывно шел дождь в слабом свете уличных фонарей. Немного пахло заливом, как будто он был совсем рядом. Выйти бы сейчас на берег…

— Может, я просто люблю черные рубашки, — беззаботно сказал Кир.

— Синяки под глазами и седину ты тоже, конечно, любишь? — взгляд, которым сейчас смотрела эта девочка был таким пронизывающим, что ему стало не по себе. Как будто она знала все. Как будто она знала что Наташу, про то как он привел ее сюда, про то, как легкомысленно хотел поиграть с ней, чтобы доказать себе что-то. Теперь Юля словно точно также играла с ним, прикидываясь наивной дурочкой. Зачем?

— Давай не чокаясь? — предложила она, — ведь правда кто-то умер?

— Да, — в конце концов сдался Кир. Они выпили не чокаясь.

— Не знаю кого, но помянули, — заключила Джули, — ну вот и хорошо. Ты мне не расскажешь?

— Нет, — разговаривать с ней по душам и откровенничать не входило в его планы, он вообще не думал, что после подъезда будет что-то еще, ему не хотелось ее видеть больше и уж тем более с ней пить.

— Хорошо, — кивнула девушка и указала на пакет с какой-то злой улыбкой, — угощайся, — налила еще водки и вынула из пакета что-то маленькое и скрученное из бумаги, какое-то жалкое подобие сигареты, закурила. Кухню наполнил странный непривычный ему запах — в нем было что-то изысканное, тонкое и восточное, напоминающее индийские благовония.

— Легкий наркотик, — пояснила Джули в ответ на его недоумевающий взгляд, — попробуй. Как же хорошо иметь богатых родителей, — потянула она, — можно позволить себе подобные шалости, не воруя и не беспокоясь о том, где бы взять на это денег…

Он все-таки решился и взял самокрутку из пакета и затянулся. Нужно было чем-то занять руки в отсутствие сигарет.

Дым сразу ударил в голову так, что она загудела и в глазах все поплыло, действие травы было усилено отсутствием сна и передозировкой кофеина.

Джули докурила, запила водкой и стала наблюдать за его реакцией. Он в свою очередь следил за ней очень внимательно, потому что ему казалось, что в ее лице постоянно происходят какие-то изменения.

— Ну, как? — спросила она.

— Я не знаю, — пробормотал он.

Теперь в ее глазах он явно узнавал глаза Наташи — чистые и ясные, она смотрела на него рассеянно, удивленно, но ничуть не осуждающе.

— Я ведь, правда, не хотел! Правда… — вырвалось у Кира, — ты слышишь? Я ведь хотел как лучше…

— Ты о чем? — спросила Наташа голосом Джули, она допила водку в его рюмке, он даже не заметил.

— Если бы я успел все было бы иначе… ну зачем ты это сделала? Зачем… Глупая…

— Ки-и-ир? — Юля дотронулась до его руки, но он отдернул ее, ему стало ужасно холодно, хотя форточка была приоткрыта совсем чуть-чуть. Юля уже пожалела о том, что сделала и думала, что ей теперь с ним делать, самым верным на ее взгляд решением было проводить до кровати, если бы она хотя бы знала, где ее найти в чужой квартире.

— Пойдем, — она заставила его подняться и за руку повела наугад в одну из комнат, чутье ее не подвело. Он больше не пытался вырвать руку, ему казалось, что это Наташа.

— Не уходи, — попросил он.

— Да не уйду я, — заверила девушка, — не бросишь тебя в таком состоянии… эй? — она усадила его на кровать и пощелкала пальцами перед лицом, хотя у нее самой в глазах все плыло. Кир вцепился в ее пальцы так, что ей стало больно.

— Послушай… не уходи. Дай мне шанс, — сказал мужчина, — всего один шанс… мне нужно так мало. Какой-то шанс, ну что тебе стоит… Не уходи, не прыгай с крыши больше или откуда ты там прыгнула? Останься со мной… Я не люблю тебя, ну и что? Сколько людей живут без любви, просто по обоюдному согласию… Ну, только не уходи, не умирай… Слышишь? Смерть это не выход! Не выход…

— Ну, тише… — взмолилась Юля, ей было действительно страшно. Обычно этот наркотик оказывал на всех людей совсем другое действие — он дарил состояние безмятежной эйфории, а не оживлял призраков прошлого. Теперь ей не нужно было спрашивать, кто у него умер, она и сама догадывалась потихоньку.

— Наташа…

— Я не она, — это были бесполезные слова.

— Наташа, пожалуйста… — она обняла его за шею, зарылась в волосы, пахнущие сигаретами лицом, ей стало так мучительно жаль себя, что захотелось плакать. Стал бы кто-нибудь когда-нибудь так переживать о ней? Стал бы кто-то оплакивать ее и умолять жить? Едва ли…

Да кому ты нужна размалеванная кукла? Все твои друзья крутятся рядом с тобой только ради дозы, которую ты можешь подарить им, когда тебе хочется сорить родительскими деньгами из чувства бессильной ненависти к ним за невнимание. Все твои друзья ценят тебя только за любовь к легкомысленным развлечениям и готовность раздвинуть ноги перед кем угодно, стоит тебе только немного выпить. Кому ты будешь нужна без всего этого? Есть на свете хоть один такой человек?

Джули прижалась к Киру крепко-крепко, долго и страстно поцеловала, плевав на то, что сейчас он видит на ее месте совсем другую женщину.

— Ты ведь больше не уйдешь?… — с надеждой спросил он, чувствуя горький вкус ее губ, ее боли, — Наташа… Наташенька…

— Я больше не уйду, — пообещала Джули, ей хотелось украсть немного любви, чужой любви, если уж своей не было дано.

— Что у тебя случилось? — вместо приветствия начал Владимир, раскрыл над головой Тани большой черный зонт какой-то английской марки. Девочка уже достаточно промокла под дождем, и от этого не было практически никакой пользы, но ей все равно было приятно. Владимир тоже изрядно промок и от дождя его светлые волосы начали немного виться.

— Ну, как обычно, — пожала плечами Таня, — просто так не может продолжаться дальше.

— Хочешь, я поговорю с твоей матерью? — предложил мужчина, они дожидались автобуса.

— Не стоит, — отказалась девочка, — мне просто нужно где-то пожить. Потом я сама устроюсь, и все будет хорошо…

— Но тебе пятнадцать лет! — воскликнул Владимир.

— Шестнадцать, — поправила Татьяна, — ну какая разница? Так вы поможете мне с жильем? — этот вопрос волновал ее куда больше всех этих причитаний о том какая она несчастная и бедная девочка. В жалости она нуждалась меньше всего.

— Да, — кивнул он, чувствуя себя очень благородным и значимым, — но сейчас я должен уехать по долгу службы и тебе придется пожить у моего друга.

— Друга? — насторожилась Таня.

— Ну да… — Владимир запнулся, эта идея уже не казалась ему такой хорошей.

— Того самого, с которым… Наташа? — легко догадалась девочка, Владимир нахмурился, отвернулся и кивнул. Таня вымученно улыбнулась, ей было и смешно и противно.

— Он ничего тебе не сделает, — заверил ее мужчина, к ним наконец-то подошел автобус и он пропустил девочку вперед, закрывая зонтик, — он не такое чудовище, каким кажется, просто легкомысленный идиот. К тому же сейчас он слишком занят своим горем…

— Каким это горем? — заинтересовалась Таня. Они дошли до конца полупустого автобуса и остановились на площадке. Девочка провела ладонью по стеклу, чтобы немного расчистить его и смотреть на улицы, которые они проезжают. Потом она написала на другом стекле пальцем свое имя и грустно улыбнулась. Она до сих пор не могла отделаться от этой детской привычки.

— Он тяжело переживает смерть Наташи, не удивительно при том, какую роковую роль он сыграл в этой истории, — Владимир поморщился, ему было неприятно говорить об этом.

— Раскаивается? — скептически подняла одну бровь Таня, — ну это похвально… Только не говорите, что я должна буду его утешать!

— Нет, ты что, — обиделся Владимир, — просто там ты можешь пожить, пока я не вернусь.

— Лучше бы я осталась дома, — вздохнула девочка. Автобус остановился и Владимир потянул ее за руку к выходу, у нее создалось впечатление, что ему просто нравится случайно прикасаться к ней, и он ищет любой удобный повод.

Они немного прошли под дождем, зонт он открыть забыл, погруженный в собственные невеселые мысли. Тане было все равно — она и так промокла до нитки.

За дверью долго было тихо, слишком тихо.

— Зря вы все это придумали, — заметила Таня, — зря я согласилась, — скорее себе, чем ему.

Она была уверена в том, что совершает чудовищную ошибку. Остаться с Владимиром одно, а этот подонок — совсем другое дело. И ее опасения на счет того, что она просто попадет в лапы другого извращенца, постепенно начинали воплощаться в жизнь.

А куда бежать отсюда? Домой. А куда бежать оттуда? Не куда.

Это замкнутый круг.

 

Глава седьмая

Люся сидела на диване смотря в одну точку, а Антонина обнимала ее за плечи и эта немая сцена продолжалась несколько часов, пока не зазвонил телефон. Женщина оставила девочку одну и ушла разговаривать на кухню.

За окном с темно-синих небес падали крупные пушистые снежинки, ложившиеся оконную раму и залетавшие через форточку внутрь. Было так холодно, что у Люси коченели пальцы, она почти не чувствовала их и ей казалось, что они тоже покрываются снежинками и леденеют. Чтобы сбросить это наваждение, она встала и подошла к окну, потянулась к раме, чтобы открыть ее, но почему-то пальцы ее схватили только воздух. Она провалилась обратно в свои страдания, вспомнив почему-то произошедший давным-давно разговор с Наташей на кухне. Когда она нашла у Наташи сигареты и обиделась на нее за это… Какая мелочь… Только теперь она понимала несущественность того события, понимала, каким глупым был выбранный ее повод.

Если бы она прислушивалась к сестре и не смотрела на нее через призму своей ревности, может быть она смогла бы понять ее? Может быть все было бы иначе? И сейчас Наташа была бы жива… Но что думать о том, чего уже не случиться? Ни о чем другом, к сожалению, Люсе думать не хотелось.

Всюду, куда бы она не посмотрела, она натыкалась на острые иглы боли, пронзавшие ее душу со всех сторон. Их маленькая квартирка и вовсе превратилась в ад, где каждая вещь жалила воспоминаниями о Наташе или о маме. Да и здесь память все равно настигла ее и играла с ней самую жестокую из злых шуток — то, что было дорого ей так и стояло перед глазами. А холодный голос повторял ей «Этого больше не будет. Никогда». Этот голос вбивал в ее сердце гвоздь под названием «никогда», а оно обливалось кровью и слезами, понимая, что ему никак не избежать своей участи… не спастись.

— Люсенька… — на пороге появилась Антонина, подошла к ней, прижала к себе нежно и ласково погладила по волосам, поцеловала в макушку, — мне нужно идти. Я должна помогать людям, я может быть кого-нибудь смогу спасти. Поможешь мне?

— Каким образом? — изумилась Люся и на мгновение даже вернулась реальность из того тихого сумеречного мира в котором пребывала.

— Не будешь грустить, — Антонина улыбнулась и щелкнула Людмилу по носу, но девочка никак не отреагировала, — и будешь думать о чем-то хорошем.

— О хорошем… — эхом откликнулась Люся, мучительно пытаясь найти для себя в жизни хоть что-то хорошее, хоть какой-то смысл бороться с болью и тянуться к свету. А разве был свет? Только темнота безысходности, подступавшая к ней со всех сторон.

Антонина обняла ее крепко-крепко в последний раз и направилась в прихожую.

— Будешь хорошей девочкой, я принесу тебе что-нибудь сладкое, — пообещала она и ушла. Люся вздохнула облегченно, потому что находиться в одиночестве было куда спокойнее. Никто не пытался залезть в ее истерзанную душу с непонятными целями.

Она снова стала смотреть на снег и на нее нахлынули воспоминания, настолько яркие и живые, что она почти поверила в реальность картин, оживших перед глазами.

Зима… Они совсем маленькие — Люсе пять, Наташе шесть. Они обе замотаны так, что на мир взирают только одни глаза, в оставшейся узкой полоске лица, поэтому они особенно похожи, только Наташа выше ростом. Они поднимаются на какой-то заснеженный холм, волоча за собой старые санки с потертой кожаной обивкой, садятся на них и летят вниз, спотыкаются о холм, падают в гору снега, поднимая в воздух облако сияющих снежинок. Наташа лежит и смеется, не зная, как ей встать в теплой дубленке и ватных штанишках, в которых она ужасно неповоротливая и неустойчивая, а Люся лежит, молчит и тихо плачет, потому что по ее телу вдруг разливаются боль и холод. Наташа подползает к ней и видит, что младшая напоролась на полозья санок и проткнула себе ладонь, порвала варежку, снег весь алый от крови.

— Мама! Мама! — кричит Наташа, а сама прижимает к лицу маленькую ручку сестренки, гладит ее, целует и тоже плачет, но при этом улыбается ободряюще испуганной сестренке. И мама поднимается к ним на гору, берет Люсю на руки, Наташа бежит за ними, они куда-то едут, много врачей, странные запахи, очень больно и все это время старшая сестра держит Люсю за вторую здоровую ручку и приговаривает что-то нежно-нежно.

Люся подняла на уровень глаз свою ладонь и заметила слабо различимый уже почти исчезнувший шрам. Наташа любила поглаживать его, когда хотела успокоить ее, а всем кругом они всегда рассказывали смешную историю о том, что руку Люси изуродовал тигр, сбежавший из зоопарка и напавший на них.

Девочка грустно улыбнулась через слезы, простояла еще несколько минут и сползла на пол, рыдая в голос. Кто-то бережно обнял ее за плечи, поднял и довел до дивана. Когда она открыла глаза, она увидела перед собой мужа Антонины, он улыбнулся ей ободряюще.

— Люсенька, — мягко начал он, — твоей сестре на небесах наверное очень грустно смотреть на то, как ты плачешь.

— Моя сестра не на небесах, — возразила Люся.

— Почему? — изумился мужчина.

— Потому что она покончила с собой, а Бог не любит самоубийц, — сказала девочка каким-то жутким шепотом. Она подумала о том, что не знает, кого любит бог, но точно не их с Наташей, это они поняли, когда умерла мама. С тех пор Люся разучилась молиться и верить, осознав свое одиночество в этом мире. У нее не было никого, кроме сестры… Теперь же не было и ее. Она снова начала плакать.

— Ну тише… тише… — Борис погладил ее по волосам, — все будет хорошо.

«Да не будет! Не будет!» — хотелось закричать Люсе, — «не будет ничего уже хорошо! Потому что она мертва! Мертва! А для мертвых ничего не бывает хорошо, им все равно».

Она все плакала и плакала, пока не заметила руку Бориса у себя на ноге у самого края юбки. Ей стало не по себе и от этого страха она даже немного успокоилась, пытаясь убедить себя, что это пустые страхи. Ей просто вспомнился первый визит в квартиру Кира и его поведение, поэтому теперь она видела угрозу там, где ее быть не должно.

Но что-то все равно настораживало ее в муже Антонины, она пока не понимала что.

— Пожалуйста… я хочу побыть одна, — как могла мягко попросила она и он покорно вышел. Люся прикусила губу, глядя в пол. Она снова погружалась в омут воспоминаний, но на этот раз совсем других. Они не причиняли жгучей боли потери, а вызывали отвращение и ужас. Если бы лампы тогда не оказалось под рукой, что сделал бы с ней этот ненормальный? Как бы она смотрела после в глаза Наташи, в глаза людей… Если одни только прикосновения окунули ее в тягучую липкую грязь, то что стало бы, если бы он воспользовался до конца тем, что она сама пришла к нему? Люсе стало тошно, ее передернуло и она инстинктивно зажала рот ладонью, только потом осознав, что это всего лишь порыв… Грязное животное, похотливая тварь, считающая, что все люди кругом существуют только для удовлетворения его мерзких желаний. Он ведь делал это с Наташей, с ее маленькой наивной Наташей, которая то целоваться не умела, которая на мужчин смотрела с трепетом и ужасом. Он убил ее. Он…

Люся потонула в захлестнувшей ее волне ненависти, сжала кулаки и маленькие ногти впились ей в кожу.

В этом мире не осталось ничего хорошего, светлого, прекрасного. У нее нет больше ни одного близкого человека, у нее нет будущего, но у нее есть долг. Заставить его расплатиться за то, что он совершил, за поруганную честь ее сестры, за ее сломанную жизнь. Она убьет его самым изощренным способом, придумает что-то такое, что заставит ужаснуться тех, кому придется хоронить его останки. Впрочем, нет! Она убьет его очень жестоко, а потом сожжет и развеет пепел, чтобы ничего, ничего не осталось. Ничего!

Если бы Люся видела себя со стороны сейчас, она бы испугалась. Глаза ее сияли безумным отчаянном светом, кожа и губы побелели от волнения, волосы растрепались в разные стороны. В ней сейчас ожило что-то всегда спавшее — языческое, колдовское, ведьмовское, агрессивное и готовое к борьбе. И это что-то уже рисовало в сознании Люси в красках то, как она будет убивать Кира, только она вот никак не могла решить польет она его кислотой или все-таки будет расчленять заживо бензопилой, которую она еще не придумала где бы взять. Но она найдет… Потому что в жизни больше нет смысла, но есть цель. Последняя цель. Уничтожить его, наказать за то, что он сделал, раз уж высшие силы допускают несправедливость, царящую на земле.

А что потом? Потом она, если не сойдет с ума от того, что сделает, окажется в тюрьме среди сотен таких же, как и он. И ей некуда будет убежать, скрыться и они будут делать с ней все, что захотят. Люся зажмурилась от ужаса и отвращения. Ей вдруг стало так чудовищно страшно, что она снова захотела стать маленькой девочкой и отказаться от всех своих хитроумных планов мести. Она убьет одного, но множество таких же, подобно клеткам раковой опухоли, вскочат на теле планеты и будут тянуться к ней своими грязными похотливыми руками, своими омерзительными мыслями.

Люся сползла на пол и снова заплакала, а потом каким-то немыслимым усилием воли заставила себя дойти до окна и распахнуть его настежь так, что снежинки полетели ей прямо в лицо, обжигая холодом разгоряченную кожу. Она зажмурилась и прошептала неслышно, почти не шевеля губами.

— Заберите меня к себе, мамочка, Наташенька… Мне здесь нечего делать без вас… Заберите…

Она легко взобралась на подоконник и выпрямилась в полный рост. Под ногами лежал заснеженный двор, утонувший в густых фиолетовых сумерках. Окна дома напротив горели тепло и приветливо. Люся прикрыла глаза и шагнула на встречу этим окнам, но кто-то из комнаты ухватил ее за ноги и затащил обратно, они повалились на пол. Борис оказался над ней и потряс ее за плечи, пытаясь привести в чувство. Люся была так испугана и смятена, что плохо понимала, что происходит. Сознание ее находилось там, на подоконнике, повисшее над ним в короткое мгновение полета, когда она должна была выпорхнуть и стать птицей под этим снегом. А тело ощущало чьи-то сначала осторожные, а потом более уверенные прикосновения. Пальцы скользнувшие по ее бедру под ткань юбки, горячее дыхание на шее, поцелуй горячих обветренных губ в мочку уха. Тесные объятия и край юбки, решительно ползущая вверх, повинуясь чьим-то пальцам. На минуту Люсе показалось, что это Кир, она испугалась, почувствовала волну ненависти, захлестнувшую ее и придавшую сил, вырвалась из-под этого человека, плохо понимая, что это Борис и бросилась в прихожую.

— Не трогай меня, ублюдок! — кричала она, — я убью тебя! Убью тебя за то, что ты сделал с ней! Это ты ее убил! Ты!

— Люся! Успокойся! — размыто и тихо, как из-под воды до нее донесся голос Бориса, но она никак не отреагировала на него. Торопливо она одела обувь, свое пальто, проверила есть ли в его карманах хоть какие-то деньги и выбежала прочь, уверенная в том, что покидает квартиру номер двадцать, на пятом этаже того дома, где из окон видно залив и чувствуется его дурманящий сладкий запах.

 

Глава восьмая

Из объятий безмятежного короткого сна Кира и Юлю вырвал звонок в дверь. Осознание того, что могла явиться Ангелина словно ошпарило их кипятком и в считанные минуты они оба вернули себе надлежащий вид.

К величайшему удивлению Кира, отправившегося открывать, на пороге стояла не старшая сестра Юли, а промокшие насквозь Владимир и какая-то незнакомая ему девочка. Она была маленькой и хрупкой, но у нее были слишком серьезные для ребенка глаза. Она смотрела очень воинственно, конечно не так агрессивно, как смотрела Люся в их редкие встречи, но, похоже ей уже успели рассказать все подробности его биографии.

— Здравствуй… — пробормотал Владимир слегка смущенно, — не разбудили?

— Нет, — по привычке соврал Кир, — что тебе… вам нужно?

— Это Таня, — сказал Владимир, кивком головы указав на свою спутницу, — а это Кир. Тане нужно где-то пожить какое-то время…

— А у меня тут ночлежка!? — ворчливо перебил Кир, — или приют, — в самый неподходящий момент из комнаты в кухню прошествовала уже полностью одетая, но все еще растрепанная Юля. Глаза на лице с размазанной косметикой смотрели сонно и потерянно, она взяла пакет со своими наркотиками, убрала их в сумку и стала одевать обувь, не обращая внимания на гостей.

— Ночлежка, — хмыкнул Владимир, заметив ее, — заткнись, — сказал он Киру, — Таня останется здесь. И если хоть волос с ее головы упадет…

— Я сама могу за себя постоять, — вмешалась девушка с большими миндалевидными глазами, так выделявшимися на этом детском лице своей неразделенной грустью. Владимир подтолкнул ее в темную прихожую и прошел следом.

Юля накинула пальто.

— Эй… постой… — Кир как-то рассеянно схватил ее за руку, но тут же разжал пальцы.

— Что тебе? — грубо спросила девушка, — я хочу убраться, пока сюда еще и Геля не явилась.

— Ничего, — упавшим голосом пробормотал Кир, хотя на самом деле про себя он радовался, что она уходит. И пусть уходит… пусть больше никогда не возвращается. Об этой ночи лучше забыть, слишком отвратительно, ужасно и грустно это было.

Он закрыл дверь и обернулся к Владимиру с Таней, которые уже успели снять верхнюю одежду и теперь смотрели друг на друга какими-то двусмысленными взглядами. Первым отвел глаза Владимир, отчего-то засмущавшись, тогда он заметил полупустую бутылку водки на кухне.

— Опять? — спросил он устало.

— Я же не в одиночестве пью, — отмахнулся Кир.

— Какая разница? Ты закончишь как отец… — напомнил Владимир, хотел сказать что-то еще, но Кир его оборвал на удивление бодрым голосом:

— Да скорее бы уже!

— Недоумок, — через стиснутые зубы прошептал его старый друг, — нельзя шутить с такими вещами!

— А я и не шучу, — беззаботно передернул плечами Кир и вернулся в прихожую. Он быстро одел пальто и обувь, и остановился на мгновение.

— Куда ты? — нервно поинтересовался Владимир.

— С моста прыгать, — буркнул Кир, но, заметив, как насторожился и позеленел друг, поспешил его успокоить, — за сигаретами.

Когда за ним закрылась дверь, Владимир устало опустился на стул и уронил голову на руки. Тем временем Таня отыскала чайник, наполнила его водой и поставила на плиту. Она задумчиво следила за синим газовым пламенем, танцевавшим на плите и оно отражалось в ее глазах множеством голубых отблесков.

— Я не так себе его представляла, — поделилась она, чтобы нарушить тишину, — он не производит впечатления ловеласа.

— Кир? — как-то потерянно откликнулся Владимир, — просто больше он не старается его производить… лучше бы старался, и то лучше, чем спиваться, — он бросил грустный взгляд на бутылку на столе.

— Отец был алкоголик? — легко догадалась Таня, вспомнив своего отца, который уже очень давно исчез из их с Антониной жизни. Выбор между ними и алкоголем был сделан в пользу последнего.

— Да, — кивнул Владимир, — у него был цирроз печени… но он умер не от этого, — в ответ на вопросительный взгляд Тани он пояснил, — он забил свою жену. А в тюрьме покончил с собой, наглотавшись пуговиц со своей пижамы.

— Я думаю, мы с Киром, найдем общий язык, — почему-то сказала Таня, но она скорее шутила, чем говорила серьезно, просто Владимир не понял ее юмора, многие люди его не понимали, а Таня удивлялась тому, что он у нее вообще есть. Он почему-то погрустнел и почувствовал что-то, смутно напоминающее ревность.

В город медленно вступала зима, окутывая его невыносимым пронизывающим холодом и своим белым дремотным саваном.

Кир сам и не заметил, как дошел до той самой автобусной остановки, где упустил Наташу. Он задумчиво остановился и закурил. Он как в детстве пытался поймать снежинки в ладони, но они таяли и оставляли мокрые следы на коже.

Ему показалось, что если бы сейчас лежал снег, все было бы куда проще. Снег располагает к быстрой и чистой смерти — достаточно выбежать из дома глубокой ночью и упасть в него лицом, раскинув руки.

Так ему казалось в детстве, и он не знал, почему думает об этом сейчас. Ему вспомнилось, как однажды зимой он сбежал из дома, когда отец очень сильно напился, и угрожал убить его, как это обычно бывало, за какую-нибудь повинность, которая всегда находилась, сколько бы он не старался не давать повода. Тогда он сидел в подъезде и смотрел на снег, который падал точно также как сейчас, превращаясь в дождь по дороге.

Когда подошел автобус, Кира вдруг посетила мысль о том, что неплохо бы было съездить на кладбище, чтобы проведать мать, может быть отца… и, конечно же, Наташу. На самом деле с этого и стоило начинать.

С потерей матери он смирился уже давно, да и слишком много страшного было связано с ее кончиной, что хотелось бы забыть раз и навсегда. Отца он ненавидел и старался забыть, поэтому после похорон ни разу не был на его могиле.

Они все были похоронены на одном кладбище — самом большом в этом городе, тесном, грустном и холодном. Ему куда больше нравились маленькие старые кладбища, с безымянными надгробиями, находившиеся в церковных владениях, в сравнении с ними городское напоминало огромное общежитие для умерших, где шла ожесточенная борьба за каждый метр.

В автобусе было мало людей — только старушка с букетом искусственных цветов, женщина с ребенком, который все время плакал и о чем-то просил ее, и молодая девушка чуть постарше Тани, она слушала плеер и не обращала никакого внимания на окружающую действительность. Кир сначала попытался найти в ее чертах что-то общее с Люсей, потом с Наташей, но у него ничего не получилось, и он отругал себя за это.

В привычке видеть всюду призраков своего прошлого не было ничего хорошего.

Впрочем, чтобы не жить прошлым, нужно иметь что-нибудь еще, допустим будущее, или настоящее, не состоящее из попыток забыть и забыться.

На конечной немногочисленные пассажиры высыпали на асфальт, покрытый светящимися снежинками, которые уже не таяли так быстро, потому что стало еще холоднее. Кир сошел следом и закурил. Почти все люди кроме старушки с цветами пошли в противоположную кладбищу сторону, он же пошел за ней.

Теперь он боялся, что не сможет найти могилу Наташи.

Какое-то время он еще поискал, где бы взять цветы, поддавшись недолгому порыву, купил две белые розы и уверенно направился к кладбищенским воротам.

Пока он шел среди могил, ему вспомнились Наташины тонкие руки, такие же, как у Люси, большие серые глаза, доверчивые как у щенка, нуждающегося в ласке.

Впрочем, это было действительно так — эти девочки, что Люся, что Наташа, и третья, Татьяна, которую привел Владимир, просто никогда не видели от людей любви, тепла, понимания, заботы, поэтому отчаянно нуждались в них, и Наташа хотела получить их хотя бы так.

Она не любила его, она просто нуждалась в той иллюзии любви, которую он подарил ей.

Но почему Люся отвергала все его светлые порывы? Почему отвечала такой агрессией, как маленький зверек, забившийся в угол и боящийся, что кто-нибудь причинит ему боль.

Что же он нашел в ней? Совершенно обычная девочка, точно такая же как сотни, тысячи таких же. Выбирай любую и она с радостью повесится тебе на шею, как это сделала Наташа! Так почему же надо идти по пути наибольшего сопротивления? Да потому что это она, она! Она не похожа не на кого. Ее глаза цвета штормящего моря стоят всех страданий земли, ее отчаянная и страстная душа, готовая воевать за то, что ей дорого. И этому стоит поучиться у нее. Нельзя так просто опускать руки… Нельзя терять надежду!

Глупо, — осадил Кир сам себя, — надежды нет и не было.

Он понял, что уже слишком долго блуждает узкими кладбищенскими аллеями, потому что совершенно не помнит, где похоронена Наташа. Он пришел сюда в прошлый раз в таком состоянии, что не запомнил ни дороги, ни опознавательных знаков или примет.

Он сел на лавочку, оставил цветы рядом, снова закурил. Пожалуй, это была очень глупая идея. Самая глупая из всех его глупых идей!

Напротив него была могила четы Сидоровых, и с овальных фотографий на него смотрели миловидные старичок и старушка, умершие с разницей в несколько лет.

Неужели люди могут прожить вместе так долго? — думал он, давясь горьким дымом, который уже не приносил удовольствия, скорее был просто необходимостью чем-то занять замерзшие руки.

Сидоровы молчали, не торопясь отвечать на его мысли, их улыбки не стали ничуть менее светлыми, в них были спокойствие и умиротворенность. Возможно, этим людям, правда, было хорошо вместе, если они, конечно, не возненавидели друг друга.

Покойники не были особо разговорчивыми и не стремились рассказывать о своей прожитой жизни. Но живые люди чертовски надоели Киру, все они стремились или учить жить, или обвинять его во всех грехах мира, или сочувствовать с таким цинизмом, что им самим становилось тошно. Последней каплей стала Юля с ее наркотиками и необъяснимым желанием лезть в чужую душу, теребить чужие раны из глупого детского интереса.

Нужно что-то делать, — решил он, в очередной раз, поежившись от воспоминаний об этой ночи, — или что-то менять. Или умереть уже, наконец…

Он докурил, забрал цветы и покинул счастливую чету Сидоровых, вышел на аллею и совершил еще одну попытку найти Наташу. На этот раз его неожиданно постигла удача — он вспомнил, где нужно повернуть и через несколько минут уже стоял возле свежей могилы с новыми памятником и оградой.

В отличие от Сидоровых Наташа на фотографии не улыбалась — лицо ее было каким-то напряженным, грустным, задумчивым, она была немного младше своего последнего возраста. На сером камне и фотографии лежали невесомые снежинки, это показалось Киру неправильным. Но в тот момент, когда он потянулся к ним, чтобы смахнуть, его остановил пронзительный крик.

— Не смей!

Он застыл на мгновение, потеряв способность двигаться, онемевшие от холода и волнения пальцы разжались и розы упали на землю, покрытую легкой паутинкой из первых снежинок. Он боялся пошевелиться, он боялся обернуться, но все-таки сделал это.

В нескольких шагах от него стояла Люся, в ее темно-русых растрепанных волосах тоже запутался снег, ее холоднее любого льда. В руках она держала две белые розы, и это совпадение показалось Киру каким-то страшным мистическим знаком.

— Что тебе здесь нужно? — хрипло бросила девочка, сложив руки на груди.

— Всего лишь навестить ее, — спокойно ответил Кир, удивляясь своему тону, как будто он забыл с кем сейчас разговаривает, — ты не можешь мне запретить… — Люсю очень разозлили эти слова, она нахмурилась и сделала шаг в его сторону, такая хрупкая и маленькая, что ему бы ничего не стоило поднять ее на руки и унести куда угодно. Подальше от этих надгробий и грустных фотографий, первого снега и белых роз.

Ему вспомнились все ее злые слова, ее агрессия и то, что она сказала в день похорон Наташи. «Ты заслужил».

— Не могу, — согласилась она, сощурившись, и снежинки тут же повисли у нее на ресницах, снегопад усиливался, — но я могу пойти в милицию и рассказать им…

— О чем? — заинтересовался Кир, он знал, что играет с огнем, но ему уже некуда было отступать и нечего было бояться, поэтому он наслаждался просто возможностью говорить с ней, возможно, уже последней.

— Забыл? — зло поинтересовалась девочка, — хотя бы о том, как пытался меня изнасиловать… — слова больно укололи его в сердце, ему вспомнилась Юля, ее раздвинутые колени в сползших чулках, похотливая улыбка и грязный подъезд, — и ты точно сюда больше не придешь уже, тебя из участка не выпустят… и про Наташу, конечно же, — она очень хотела причинить боль, хотя этими словами причинила ее и себе.

По щеке девочки скользнула предательская слезинка, она торопливо вытерла ее тыльной стороной ладони.

— Наташа всем была довольна, — заверил ее Кир, — пойми. Я не любил ее, но я хотел жениться на ней, я хотел дать ей то, чего она хочет… Я всего лишь опоздал на автобус. Послушай, Люся, я не такое чудовище, каким кажусь к тебе, каким ты хочешь видеть меня. Я не хотел причинять ей зла или боли! Я не хотел пользоваться ее наивностью… я… — он осекся, — только чтобы быть ближе к тебе.

— Прекрати, — оборвала его Люся, смахнув уже вторую слезинку, кусая бледные от холода губы, — замолчи! Едва ли бы она сделала это, если бы все было так, как ты говоришь. Ты отнял у меня сестру, ты убил ее… Последнее, что у меня было после смерти мамы…

— Пожалуйста, дай мне шанс, — взмолился он, сделал шаг к ней, но девочка отступила назад без своей обычной агрессии и отвращения, скорее испуганно или смущенно, — всего лишь шанс… прости меня, прими. Позволь заменить тебе ее, стать другом. Я умоляю тебя…

— Я не куплюсь на твои уловки, — возразила девочка, и в ее голосе снова мелькнули те жестокие стальные нотки, с которыми она говорила всегда. Она решительно вытерла слезы и гордо подняла голову, придавая себе презрительный вид, — я знаю, что ты говоришь все это для того, чтобы усыпить мою бдительность и затащить меня в постель, — она чувствовала себя победительницей, сказав эти слова, даже выдавила улыбку, — я не Наташа. Ты что-то перепутал. Убирайся.

— Я умоляю тебя, — повторил он, — дай мне шанс, позволь доказать что это не так…

— Я даю тебе шанс убраться отсюда! — раздраженно перебила Людмила, — я позову на помощь. Перед милицией будешь устраивать сцены.

Ветер кружил снежинки в воздухе, они мешали дышать, забиваясь в горло роем ледяных мошек.

— Умоляю… — остальные слова унесла непогода, еще пара шагов и он опустился на колени рядом с ней, попытался схватить за руку, но она тут же отдернула ее, отпрянула еще на шаг назад. Несколько минут продлилось напряженное молчание.

— Дай мне шанс, пожалуйста, — еще никогда Киру не приходилось так унижаться, впрочем, все, произошедшее с момента смерти Наташи было едва ли меньшим унижением и насилием над собой, — я ведь люблю тебя…

— Если любишь, — Люся наклонилась к нему так низко, что он видел прямо перед собой ее большие серые глаза, похожие на штормящее море, полные ненависти и боли, отчаяния и страха перед будущим, тонкие черты и побелевшие губы, — уходи сейчас же. Докажи свою любовь.

Он медленно поднялся с колен, чувствуя, как плохо слушаются ноги и быстро, как мог побрел сквозь разыгравшийся снежный буран в сторону ворот кладбища, под страхом смерти запретив себе оборачиваться.

Его хватило на десять шагов. Он бросил на нее один короткий взгляд. Ее крошечную фигурку в легком пальто, смотрящую ему в след было плохо видно, но этого было достаточно.

Она почувствовала его взгляд, отвернулась, бросила цветы на землю, покрытую тонким слоем свежего снега и упала на колени рядом с оградой, сжала ее пальцами и горько зарыдала.

Борясь с желанием вернуться, попытаться тщетно утешить ее, сказать хоть пару слов, Кир заставил себя идти дальше. Замерзшие пальцы нащупали в кармане сигареты, он закурил, хотя не чувствовал даже вкуса табака. Нужно было чем-то заполнить пустоту, нужно было чем-то заглушить боль, разрывавшую его изнутри.

 

Глава девятая

Всю ночь шел снег.

Было далеко за полночь, а они сидели на кухне и разговаривали. Таня старательно следила за тем, чтобы Кир не пил ничего, кроме чая, пресекая все его порывы полезть в шкаф за припрятанным туда коньяком. Водку Владимир, предусмотрительно, спрятал куда подальше.

С удивлением Таня заметила, что не испытывает к Киру ненависти или отвращения, хотя раньше она была уверена в том, что он такой же, как и ее отчим. Ее предположения растаяли в воздухе и она видела перед собой глупого, запутавшегося и погрязшего в пороке ребенка. Она с какой-то теплотой думала о том, что в чем-то завидует ему, потому что не имела права вот так выпустить из рук собственную судьбу и покориться ей, делая то, чего от тебя ждут. Если бы она сдалась, и отчим сломил бы ее, она бы пала сейчас на самое дно и, скорее всего, стояла бы где-нибудь на улице, торгуя своим телом, чтобы уничтожить душу. Но она была здесь и сейчас, и эти люди казалось ей залогом новой зарождающейся жизни, неожиданным поворотом в ее горькой судьбе. Теперь все будет иначе. Не нужно больше молчать о своей боли, есть те, кому можно доверить ее. Не нужно больше терпеть издевательства отчима, можно просто уйти сюда, в эту пустую и неухоженную квартиру.

Пить чай ночами на давно не ремонтированной кухне. С человеком, который по своей глупости погубил Наташу и себя заодно. Но, если Наташе уже нельзя было помочь, то у него еще был шанс на жизнь. У каждого человека есть шанс на лучшую жизнь и Таня сейчас воспользовалась своим.

— Чай, Кира, — с деланной строгостью в голосе сказала она, в очередной раз заметив его попытку полезть в шкаф за спиртным. Он нервно рассмеялся и вернулся на свое место. Таня понимала, что ходил он вовсе не за сигаретами и он все время думал об этом. Но почему-то не хотел говорить о том, что произошло, пока его не было, находя иные темы.

— Я не хочу, чтобы в мире стало одним алкоголиком больше, — заявила Таня, — мы с тобой и так от них пострадали, — странным было это «мы», когда говоришь о беде. У нее были друзья и подруги, одноклассники и одноклассники из нормальных и ненормальных семей, но ни с кем они не были по-настоящему близки, потому что их не объединяло горе.

— Мой отец напоил меня водкой, когда мне было четыре, и я чуть не умерла, — вздохнула она и поморщилась, вспомнив об этом.

— А мой частенько избивал меня до полусмерти, — с какой-то грустной улыбкой в ответ сказал Кир и нахмурился.

— Ну, так зачем?

— Мне плохо, — отмахнулся он и задумался, — впрочем… ему тоже было плохо. Он был художником. Вполне себе неплохим художником. Но кому в этом занюханном городе нужно искусство? Никому, Танечка. В этом городе вообще что-нибудь кому-нибудь нужно?

— Надо отсюда уезжать, — сказала решительно девушка. Эта мысль посещала ее все чаще с того момента, как она вырвалась из своей тюрьмы. Она жалела только о том, что не оставила прощальной записки своей матери… Но можно же позвонить? И тогда она уедет со спокойной совестью.

— Да, — согласился Кир и закурил очередную сигарету, — только мне уже поздно. А тебе делать здесь нечего. Пусть Вова поможет тебе.

— Почему поздно? — вскинула брови Таня, — никогда не поздно.

— Здесь мертвецы мои. Никуда я от них не уеду. И Люся… — они встретились взглядами и Тане вдруг стало мучительно больно, она вспомнила ту грозовую ночь, когда Люся кричала, что она ей не нужна, когда она словно паяльником прижгла ее чувства. Теперь не осталось ничего, только память о том времени, когда у нее было два самых важных человека в мире — мама и девочка с серыми глазами.

Даже в этом они были товарищами по несчастью.

— Оставь ее в покое, — посоветовала Таня, — я не уверена в том, что она вообще умеет любить.

— Почему ты думаешь так?

— Потому что я знаю ее слишком хорошо… Мы дружили с ней с первого класса, — Таня тяжело вздохнула. Все это осталось в прошлом и нужно смириться с этим фактом. Все уже не будет как прежде. Даже не потому, что наговорила ей тогда Люся, а потому что больше нет Наташи, больше нет их маленького мира, их дружбы, их пустыря, их фантазий, их общих переживаний. Есть Люся, убитая горем. И есть Таня, которая за полночь сидит с малознакомым мужчиной на кухне и говорит о жизни. Их больше ничего не связывает, кроме прошлого. Но и его Таня скоро оставит за поворотом.

— Да я и не рассчитываю на ее любовь, — слишком спокойным для этих слов голосом возразил он, — все, чего я хочу — это прощения.

— Будет тебе прощение, — обнадежила его Таня, — и… пойдем спать?

Ей мучительно не хотелось, чтобы это мгновение кончалось, но она чувствовала слабость во всем теле и мечтала сейчас только о том, чтобы упасть куда-нибудь и провалиться в сон. Кир поднял на нее пустые равнодушные глаза и заторможено кивнул.

— Возражения не принимаются, — строго выдала девушка и ободряюще улыбнулась ему, — и ты не остаешься здесь, чтобы напиваться, пока я сплю.

— Как скажешь, мамочка, — усмехнулся он.

Таня проснулась от того, что кто-то позвонил в дверь, но вставать она не спешила. Какое-то время она еще подремала, нежась в чужой широкой постели, а потом оделась и пошла на кухню к Киру и Владимиру, голоса, которых слышала из спальни.

— Доброе утро, — приветствовал ее Владимир и дополнил эти слова лучезарной улыбкой, от которой Тане захотелось заулыбаться тоже. Ей неожиданно стало так легко, что она чуть не рассмеялась, но вместо этого села на третий свободный стул за длинным столом. Ее поражало то, что она провела ночь в одной постели с мужчиной, и он даже не подумал к ней приставать, вопреки том, чего она от него ждала. Да и от них обоих вполне можно было ждать каких-нибудь ужасных фантазий, для которых им только и не хватало девушки, но вместо этого они так тепло и по-семейному пили чай на кухне. После отчима Тане было тяжело верить людям, но она пыталась.

Кир как обычно был полной противоположностью Владимира — печальный и равнодушный к окружающему миру он апатично перемешивал сахар в чашке, явно жалея о припрятанном в шкафу коньяке. Он попытался улыбнуться Тане, но вышло у него криво и невыразительно.

— Хорошо он себя вел? — насмешливым тоном спросил Владимир, кивнув головой в сторону Кира, — не приставал к тебе?

— Нет, — ответила Таня и налила чаю и себе, — это я к нему приставала.

Владимир удивленно поднял брови, Кир лукаво посмотрел на Таню.

— С разговорами, — поспешила успокоить их девушка, — и мешала напиваться.

— Тебе нужно поставить памятник, — заключил Владимир. Они немного помолчали, каждый думая о своем, а потом он предложил, — может быть прогуляемся немного? На улице так хорошо… — Таня обернулась на окно и заметила толстый слой снега, лежащий на ветках и крышах. Ей захотелось набрать полные пригоршни снега и подбросить в воздух, чтобы он переливался в лучах солнца. Идея Владимира показалась ей весьма привлекательной.

— Я с радостью, — сказала она. Владимир обернулся на Кира.

— Нет, спасибо, — пробормотал тот, снова обменявшись многозначительными взглядами с Таней и девушка неожиданно почувствовала благодарность, — я лучше посплю еще пару часов.

— Ты точно будешь спать? — насторожился Владимир.

— Уймись, папочка, — буркнул мужчина, — вам с мамочкой лучше побыть наедине, — он решительно встал из-за стола и ушел в комнату.

— Дурак, — мягко бросил ему в след Владимир, Таня не сдержала улыбки. Впервые за долгое время она чувствовала себя спокойно, защищенно и… счастливо?

Снег создавал иллюзию чистоты, и этот город становился совсем другим. Вся грязь и мерзость теперь были скрыты под снегом и улицы превратились в сверкающую зимнюю сказку.

Таня выбежала из подъезда беззаботно, как маленькая девочка и исполнила свое желание — подняла в воздух целое облако снежинок и любовалась ими в солнечном свете. Владимир стоял чуть поодаль и любовался ей, ловя себя на очень опасных мыслях о том, что внутри него зарождалось какое-то новое, светлое и волнующее чувство, определенно нравившееся ему, но пугавшее своей необычностью. Снежинки запутались в ее золотисто-каштановых волосах, на солнце отливавших рыжиной, лежали на разрумянившихся щеках. Она словно стала снова ребенком, очистившись от грязи и боли, которые терпела столько лет, а теперь отпустила как облако, которое держала на привязи и полетела сама следом.

Владимир не сдержался с нахлынувшим на него порывам и осторожно и неуверенно обнял девушку, напоминая себе школьника, смущающегося своих чувств. Таня в ответ только загадочно улыбнулась и тряхнула волосами, сбрасывая с них снежинки.

— Я люблю зиму, — призналась она, — все такое чистое. А ты любишь зиму?

— Не знаю… — потерянно отозвался Владимир, — скорее да, чем нет.

Он нехотя отпустил ее и они рядом побрели по усыпанной снегом улице, наслаждаясь тем, как приятно хрустит под ногами.

В ней произошла удивительная перемена — как будто, уйдя из дома, от своего мучителя, она снова ожила, и у нее открылось второе дыхание. Это была совсем другая девушка и если раньше Владимир восхищался силой ее характера — столько лет терпеть то, что приходилось терпеть ей, все выносить, да еще и смеяться при этом над собой и своим положением, то теперь он видел свет, словно исходивший от нее.

Пока Таня любовалась снегом и без страха гладила по пушистой шерсти огромного сенбернара, встретившегося им на пути, Владимир думал о несправедливости жизни и спрашивал небеса, зачем именно ей такие страдания, такая грязь и такие испытания. Почему у нее не могло быть нормального детства, нормальной жизни, в которых она остро нуждается всем своим естеством — открытым и прекрасным.

Любая другая на ее месте уже давно бы утопилась в грязи, рассказала все матери или возненавидела себя и весь белый свет. А Таня все равно боролась за счастье, за любой крошечный кусочек его. Неужели она не достойна?

— Кир сказал, что ты хочешь уехать, — Владимир догнал ее и неуверенно взял за локоть. Таня обернулась и на мгновение ее миндалевидные глаза снова стали серьезными.

— Да, это верно, — подтвердила она.

— Тогда я увезу тебя, — пообещал мужчина.

— Куда?

— Куда пожелаешь.

— А алые паруса прилагаются? — лукаво спросила Таня и хотела было снова вырваться и уйти вперед, но он ухватил ее руку и задумчиво поднес к губам, наблюдая внимательно за ее реакцией. Она почему-то нахмурилась и вздохнула, отнимая ее.

— Не надо, — попросила она слабым грустным голосом. У Владимира сжалось сердце.

— Но почему? — невольно вырвалось у него.

— Испачкаешься, — хрипло ответила Таня и снова ушла вперед. Ему оставалось только понурив голову следовать за ней. Все стало каким-то другим — и голубые небеса и снег и даже ее улыбка. Все стало прежним. Исчезло волшебство и чувство полета.

Таня вдруг неожиданно остановилась и он чуть не врезался в нее и тоже посмотрел туда, куда смотрела она. У какого-то подъезда стояла карета скорой помощи и Владимир не сразу понял в чем дело.

— Мама… — сдавленным шепотом выдохнула Таня.

«Как я могла, господи! — подумала она в ужасе, — она же волнуется! Она не знает, что со мной… Ну как я могла?»

— Прости, — сказала она Владимиру, — я должна вернуться домой, — решительно вынесла свой приговор она.

— Но отчим…

— Да плевать на него! — чуть ли не крикнула девушка, — там моя мама и она ни в чем не виновата.

 

Глава десятая

Люся проснулась вся в слезах в их с Наташей квартире. Она плохо помнила, как дошла сюда после кладбища, но в ее памяти сохранилось очень отчетливо ощущение того, как она засыпала. Ей было тепло и спокойно и ее как будто обнимали невидимые руки сестры.

Вся квартира была наполнена родными ароматами, перемешавшимися с запахом пустоты и горечи.

Люся подошла к окну и, раздвинув тяжелые пыльные занавески, увидела заснеженные ветки и чистые сияющие небеса. Она почувствовала непреодолимое желание оторваться от земли и взлететь, расправив белые горящие крылья, но поняла, что что-то держит ее на земле.

Кир чертыхнулся и чуть не разбил полупустую бутылку водки, стоявшую на столе. Он не ждал гостей и тем более не ждал, что они вернуться так быстро. Прятать водку было бесполезно, все равно Владимиру не стоит особого труда догадаться о том, чем он на самом деле занимался здесь, и сейчас начнутся бесконечные лекции о том, какой плачевный конец будет ждать его, если он продолжит в том же духе.

«Может просто не открывать?» — мелькнуло в голове у Кира и ему очень даже понравилась эта мысль, он сел на место и еще хлебнул из горла обжигающего напитка.

Да оставьте вы меня в покое! — мысленно обратился он к Владимиру и Тане, — это не ваше дело. Моя жизнь, как и моя смерть, совершенно вас не касаются, при все моем уважении! Проваливайте! Убирайтесь…

Но они были очень настойчивыми и позвонили снова. Кир почувствовал закипающее раздражение и решил, что сейчас выскажет Владимиру в лицо все накопившееся за долгие годы их дружбы. Он все-таки пошел в прихожую, и, открыв дверь, сам пожалел о том, что этим утром притронулся к горячительному. На пороге стояла Люся, на ее легком черном пальто лежали снежинки, они же запутались в волосах. Лицо казалось неестественно бледным и мертвым, и только глаза на нем живые и полные энергии сияли своим странным одержимым светом. Видение?

— Ты? — растерянно произнес он, ожидая, когда она достанет принесенный нож, яд или пистолет. Главное успеть отобрать это у нее, чтобы ее не обвинили в его смерти.

Но Люся не торопилась ничего делать, она стояла и смотрела ему в глаза странным гипнотизирующим взглядом, от которого ему стало не по себе.

— Можно? — хрипло спросила она после долгой паузы, он кивнул и закрыл за ней дверь. Девочка принялась разуваться, потом она сняла пальто и протянула ему. Киру было сложно понять смысл этой сцены, но он послушно повесил его на вешалку.

— Зачем ты пришла? — осторожно спросил он.

— А ты не рад меня видеть? — с плохо скрытой издевкой в голосе осведомилась Люся и решительно направилась на кухню. Черные юбка и блузка в сочетании с собранными в косу волосами делали ее похожей на монахиню, но в ней не было ни капли смирения. Только какой-то потусторонний сакральный холод, исходивший от нее.

Прежде, чем он успел как-то отреагировать, девочка взяла бутылку со стола и бесстрашно сделала несколько глотков, даже не изменившись в лице.

— Эй! Ты что! — возмутился Кир и отнял у нее горячительное. Люся смерила его насмешливо-издевательским взглядом и сказала:

— Ты не имеешь права мне запрещать.

Она вернула себе бутылку и сделала еще несколько глотков, морщась от того, каким обжигающим был этот напиток. Кажется, она спорила с собой.

— Это для храбрости? — догадался Кир, в ответ она только нахмурилась, — ты хочешь меня убить?

— Нет, — спокойно возразила Люся, но потом опомнилась, — ну, хочу, конечно. Но я пришла не за этим.

— А зачем?

Она как-то загадочно и безумно улыбнулась и вернула ему бутылку, жестом приказывая тоже выпить. Киру стало страшно, он почувствовал, что она задумала что-то особенное и не торопиться открывать ему свои планы.

Он отпил водки и устало опустился на стул, ожидая, когда же она уже приступит к исполнению приговора.

— Я не знаю, что ты собираешься делать… — неуверенно начал мужчина, — но можно мне просить тебя дать мне ответ на один вопрос?

— Вопрос? — эхом повторила Люся и снова потянулась к бутылке, щеки у нее пылали каким-то нездоровым румянцем и, несложно было догадаться, что это действие алкоголя, которым она зачем-то накачивала себя, — задавай, — разрешила она.

— Я доказал тебе свою любовь тем, что ушел, как ты меня просила?

— Ты обернулся, — заявила Люся и обошла его, оказавшись у него за спиной. Он все ждал удара, но так и не дождался, почувствовав мягкие и даже нежные прикосновения ее пальцев к шее под волосами.

Что за черт!?

— Это ничего не меняет, — заметил Кир, — ты ничего не говорила об этом.

— Не говорила, — согласилась Люся и провела ладонью ему вдоль позвоночника, он вздрогнул, словно это был именно тот удар, которого он ждал.

Затем, оказавшись снова перед ним, Люся взяла его за подбородок и заставила посмотреть себе в глаза. Он не мог понять, что вложено в ее взгляд, но был уверен в том, что сейчас в ней что-то ведьминское и она умело использует это, чтобы сломить волю и подчинить его себе.

Но зачем?

Свободной рукой она коснулась бинтов у него на шее и спросила:

— Глубокая рана? — он кивнул, на что она ответила не менее загадочной улыбкой. Она аккуратно размотала бинт и скомкав, швырнула его на стол а потом ее пальцы притронулась к рубцу, только начавшему затягиваться. Он не почувствовал боли, только жар, разлившийся по всему телу от ее прикосновений.

— Чего ты добиваешься? — не сдержался он, — что все это значит?!

— Что все это? — передразнила Люся и отступила на шаг, отпустив его. Ее глаза все также безумно сверкали, и на глубине их поселилось что-то незнакомое ему раньше, чарующее и манящее, подчиняющее себе. Это была больше не маленькая девочка, убитая горем, а какое-то существо из мифологии, способное убить одним только взглядом. Свет серых радужек был отчетливым, ярким и страшным, но он притягивал к себе. И приказывал: подчинись.

Люся выпила еще немного водки, не скрывая отвращения, которое она испытывала и пошла в комнату, но остановилась в коридоре, спиной к нему. Он догнал ее и неуверенно коснулся ее руки, сжал в своих пальцах.

— Чего ты хочешь? — пробормотал он, — только скажи.

— Честно? — она обернулась и ее грустное лицо с этими странными пугающими глазами оказалось опасно близко, — хочешь это слышать? — от ее голоса, перешедшего на тихий шепот, словно она произносила слова заклинания, становилось жутко, но Кир все равно кивнул.

— Тебя, — на выдохе сказала девочка, ничего не объясняя.

«Это ловушка, это ловушка, это ловушка» — упрямо твердил голос разума, но Кир приказал ему заткнуться, не желая ничего слушать.

— Ты простила меня? — с надеждой спросил он, Люся промолчала. Она преодолела разделявший их шаг и, встав на цыпочки, коснулась губами его губ.

Он привлек ее к себе и поцеловал сам, долго и жадно, сначала она была равнодушной, но потом неумело ответила. Ее руки скользнули по его груди в поисках пуговиц на рубашке и она нетерпеливо начала расстегивать их, чуть ли не срывая с ткани. Расправившись со всеми, она оттолкнула его и отступила назад. Еще пара шагов и она исчезла в комнате, где царил мягкий полумрак, потому что занавески были плотно задернуты.

Люся стянула с себя черную невзрачную блузку под которой ничего больше не было, следом юбку и поманила его за собой к кровати. Желанного эффекта она добилась — Кир безнадежно и бесповоротно потерял голову и готов был делать все, что она прикажет, лишь бы только продолжала это странное действо, лишь бы только она не отталкивала его и не уходила.

Он догнал ее, развернул лицом к себе, поцеловал снова и повалил на кровать. Как когда-то, когда она пришла сюда в самый первый раз. Тогда Наташа была еще жива… Тогда все было иначе…

Кожа ее была такой холодной, нежной и мягкой, словно самый тонкий китайский шелк. Каждое прикосновение к ней было наслаждением, подбрасывающим еще больше дров в разгоравшееся пламя.

Люся освободила его от рубашки и задержала руки на плечах, вонзая в кожу свои маленькие ногти. Руки ее сейчас напоминали своей хваткой птичьи лапки, которыми большие хищные птицы держат свою добычу, отрывая ее от земли в небеса.

Он целовал ее лицо, шею, ключицы, маленькую грудь, выступающие ребра и руки, когда она отпустила его. Он распустил ее волосы, и они теплой волной, сладко пахнущей фимиамом и миррой рассыпались по ее обнаженным плечам и он зарылся в них лицом, теряя голову от этого аромата. Это какой-то сон… Грезы в предсмертной агонии.

— Я люблю тебя, — шепнул он ей на ухо, — только тебя…

Люся в это мгновение с трудом сдерживала себя, чтобы не спросить «А Наташе ты говорил тоже самое, да?», но она молчала, кусая губы, чтобы как-то вынести это.

Кир не ждал слышать от нее ответа, он хорошо помнил ночной разговор с Татьяной и ее слова резали его душу как нож.

Но могла же она ошибиться! Ведь Люся сама пришла к нему, сама ввела в искушение, толкнув в бездну желания, из которой он так долго и старательно пытался вырваться. И продолжала эту опасную игру сейчас.

Он снова поцеловал ее и она ответила, обхватывая его шею руками, словно случайно касаясь рубца, который сразу же загудел острой болью. Кир отстранился и посмотрел в ее глаза, снова столкнувшись с этим безумным огнем в них. «Что ты медлишь?» — спрашивал этот огонь и Люся снова притянула его к себе, вовлекая в поцелуй. Ее пальцы скользнули вниз по его телу, отыскав застежку брюк, но он остановил ее и отстранился.

Ему стало мерзко и страшно от того, что он чуть было, не сделал и он сел на кровать рядом с ней, спрятав лицо в ладонях.

Она ребенок. Ей пятнадцать. Между ними двадцать чертовых лет разницы и одна непреодолимая стена ее ненависти. Он не имеет права даже прикоснуться к ней и уж тем более…

— Прости, я не могу, — тихо-тихо сказал он.

— Не хочешь меня? — злым насмешливым голосом спросила Люся, стыдливо закуталась в одеяло и забилась в угол постели, — что-то не так?

Он убрал руки и встретился с ее прежним, полным ненависти взглядом. Она сбросила ту маску, за которой пряталась все это время и теперь стала снова собой. Огонь все еще горел, но теперь он желал крови.

— А хочешь правду? — поинтересовалась она, подняла с пола свою одежду и начала постепенно возвращать ее на место, ничуть не смущаясь его присутствия, потом она руками пригладила и причесала пальцами свои длинные волосы, — она не очень приятная.

— Правда никогда не бывает приятной, — заметил Кир.

— Да, это верно, — согласилась Люся, — так слушай. Мне нужны были доказательства, чтобы написать заявление в милицию. Кто поверит мне без них? Это же смешно — девственница, заявляющая об изнасиловании, — она презрительно поморщилась, ей было противно все это говорить, но она держалась. Делать все это тоже было противно, но ради свой цели она готова была пройти огонь, воду и медные трубы.

— Идиотка, — взвыл он и вцепился себе в волосы, — ты ненормальная! И ты готова была идти на такое только ради мести? А почему тебе было не переспать с кем-то другим, чтобы иметь доказательства? — он получил за эти слова удар по лицу и нервно рассмеялся, а потом сказал упавшим голосом, — я почти поверил тебе.

— Почти? — издевательски переспросила Люся, — я была так неубедительна? Ты играл с ней. Я играла с тобой. Все справедливо.

В эту минуту ему хотелось придушить ее за то, что отняла надежду, которую только что дала, за ее безграничную глупость и жестокость. Он резко вскочил и бросился на нее, но не смог сжать пальцев на этой изящной шее, его приятно обожгло тепло ее тело и ощущение того, что она так близко. Люся совершенно не испугалась.

— Если ты не собираешься меня насиловать, то соизволь убрать свои лапы, — процедила она, чувствуя себя победительницей. Кир покорно сполз на пол, подальше от нее и пошарил по карманам, в поисках сигарет.

— Люся, а ты веришь в бога? — зачем-то спросил он. Девочка нахмурилась.

— К чему это? — откликнулась она, — когда-то верила.

— Тебе знакомы какие-нибудь заповеди?

— Ты говоришь о религии со всеми женщинами, которых собирался трахнуть? — огрызнулась она вместо ответа и эти слова ужалили его в и без того израненную душу.

— Нет, мне просто интересно, слышала ли ты что-нибудь о прощении.

Она оставила его слова без внимания и ушла в коридор, принялась неторопливо одевать обувь. Кир догнал ее и оперся на дверной косяк. Ноги у него подкашивались, голова гудела.

Люся одела пальто и остановилась, внимательно глядя ему в глаза полным боли, отчаяния и ненависти взглядом. Серые волны океана в ее глазах вздымались в высь, желая раздавить и утопить в своей глубине любой попавшийся им хрупкий кораблик.

— После того, как ты угробил мою сестру, в моей жизни не осталось никакого смысла, — совсем тихо проговорила она, — кроме мести. И я буду мстить до последнего. Последнего вздоха. Твоего, — она сама справилась с замками и, не сказав более ничего ушла.

Кир сполз вниз, понимая, что у него нет сил, чтобы бежать следом, чтобы возражать ей что-то или пытаться убедить в том, что вместе со смертью Наташи ее жизнь не закончилась.

Если она так хочет его смерти, то она ее получит.

Люся спустилась на несколько пролетов вниз и только там разрешила себе заплакать. Боль разрывала ее изнутри, отвращение к себе душило и требовало уничтожить заодно и себя. К горлу подкатывались приступы тошноты и все плыло у нее перед глазами.

Она опустилась на колени и сжавшись в комок забилась в беззвучных рыданиях, как будто у нее был приступ астмы и ей не хватало воздуха.

— Эй, — кто-то тронул ее за плечо и она вздрогнула, подняла голову и увидела перед собой Юлю, на лице ее было написано деланное беспокойство.

— Ты чего ревешь? — дружелюбно спросила она.

— Ничего, — агрессивно отмахнулась Люся, ей меньше всего на свете хотелось откровенничать с ней, но уже поздно было о чем-либо жалеть. Юля хотела услышать от нее откровения и протянула ей только что зажженную сигарету.

— Покури, легче будет, — сказала она, Люся кивнула и неумело затянулась горьким дымом с непривычным запахом вишни. С непривычки она закашлялась, глаза заслезились еще больше, и она вернула сигарету девушке.

— Ну как? — с трудом сдерживая свое любопытство, спросила Юля и жадно затянулась сама. Ей очень хотелось услышать о том, что происходило в квартире номер двадцать, пока она сидела в подъезде и ждала Люсю, но девочка не спешила делиться с ней подробностями, которых ей так хотелось.

— У меня ничего не вышло, — после очень долгой паузы, пока она плакала и пыталась успокоиться, ответила Люся охрипшим от слез голосом.

— Как не вышло? — изумилась Юля, — как такое может быть?

— Не знаю! — сорвалась на крик Люся. Юля испугалась, что кто-нибудь может их здесь увидеть и поспешила вывести свою недавно обретенную подругу на улицу и усадить на засыпанную снегом лавочку. Если Кир сейчас куда-нибудь соберется и увидит их вместе, он, конечно же, поймет, что гениальный план посетил вовсе не Люсину светлую голову. Да и Люсе лучше не знать о том, что Юля знакома с ним. И тем более, лучше не знать при каких обстоятельствах они знакомились и какие их связывали отношения.

— Глупая была затея, — вздохнула Юля и протянула Люсе сигарету, на этот раз та не отказалась, хотя курить она не умела. Она смущенно вертела пачку в пальцах, не решаясь вернуть ее. Юлю порядком забавляла эта девочка — ее невинность и непросвещённость. Человек, в пятнадцать лет еще не пробовавший курить, казался Юле каким-то фантастическим существом.

— Нет. Это я все провалила, — возразила Люся, поперхнулась дымом и снова начала плакать, — или он. Если бы он повел себя иначе, все было получилось! Ненавижу его. Тварь…

Юля попыталась понять, что за чувства вложены в эти слова, но у нее не получилось. Серые прозрачные глаза ее собеседницы, напоминали океан. И его ледяные волны слишком хорошо хранили секреты, а в том, что у нее есть секреты, Юля не сомневалась не на минуту. Она была убеждена в том, что такая отчаянная безрассудная ненависть напоминает такую же отчаянную и безрассудную страсть.

Но к ней никто никогда не испытывал не первого ни второго.

— Пойдем выпьем чего-нибудь? — предложила она, чувствуя потребность залить чем-нибудь свое горе и выговориться.

— Нет, — возразила Люся, — если я что-нибудь еще выпью меня стошнит.

— Какое хрупкое создание, — усмехнулась Юля и встала с лавочки, — ладно. Я пойду поищу себе собутыльника, бывай, подруга. Рада была знакомству.

— А сигареты? — растерялась Люся.

— Оставь себе.

Люся проследила за ней взглядом, продолжая курить, хотя это не приносило ей успокоения и не доставляло удовольствия. Она смотрела пустыми остекленевшими глазами на снег и сияющие небеса, которые так и звали ее к себе. Они издевались над ней, потому что ее туда не возьмут, она слишком вывалялась в грязи, ей теперь не смыть с себя его мерзкие прикосновения.

Эту грязь смоет только смерть. Ничего… Осталось совсем немного.

— А тебя я заберу с собой… — прошептала девочка, подняв глаза к последнему этажу дома, хотя она знала, что его окна выходят в другую сторону. На запад. На залив, в котором бы так хорошо было бы утопиться…

Именно так она и поступит, как только отомстит. За Наташу и… за себя.

 

Глава одиннадцатая

С уходом Люси в квартире снова воцарилась тишина. Она пролилась как река и затопила собой каждый угол, каждый сантиметр пространства и теперь мелодично звенела и переливалась тысячей оттенков боли. Кир слушал ее и ждал возвращения Люси. Он был уверен в том, что когда он откроет дверь в следующий раз, она влетит в прихожую с большим ножом, топором или чем-нибудь в этом духе. Он ждал этого момента с нетерпением, ему порядком надоело сидеть и напиваться в одиночестве, пытаясь угомонить полыхающую внутри боль. Сейчас он готов был понять своего отца, если бы только не презирал его так сильно после всего, что он сделал.

Тишина рассыпалась на тысячу осколков, когда кто-то позвонил в дверь. Люся? — с надеждой подумал Кир и быстро, насколько позволяли заплетающиеся ноги, отправился открывать. На пороге стоял Владимир. Без Тани.

— Где Таня? — разочарованно спросил Кир, борясь с желанием захлопнуть дверь у друга перед носом.

Вовочка. Правильный и любимый всеми мальчик с большим добрым сердцем, который заботился обо всех о ком только можно — о бездомных собачках-кошечках, обижаемых в школе детях и о нем. С той самой первой встречи, когда их отцы чуть не убили друг друга, он решил, что Кир хоть и старше, но ничуть не самостоятельнее. Сейчас он сомневался в том, что это была дружба, а не жалость к сыну алкоголика, который всегда ходил в синяках и ссадинах. Или раскаяние отца Владимира за то, что увел у Андрея любимую женщину? Пытался увести. Лучше бы он ее увел! Она хотя бы была жива.

— Ушла домой, — объяснил Владимир и просочился в квартиру, тут же заметив неладное, — какого дьявола ты опять нажрался?

— Я не нажрался, — легкомысленно поспорил Кир, — просто выпил немного. И даже не в одиночестве…

— А с кем? — разматывая шарф, Владимир заглянул в квартиру, но не обнаружил признаков чье-то присутствия.

— С Люсей.

— Ясно, — с понимающим видом потянул друг, быстро закончил раздеваться и за руку отвел его на кухню. Кир не потрудился даже убрать место преступления и пустые бутылки из-под водки и коньяка.

— Как я устал, — пожаловался Владимир, — я сдам тебя в клинику, пусть там тебя лечат. Лучше бы ты продолжал играть в Казанову, ей-богу. Нельзя на пару часов оставить одного!

— Я не был один, — тихо возразил Кир упавшим голосом и опустился на стул и спрятал лицо в ладонях, — сюда приходила Люся…

— Белая горячка? — скептически поднял одну бровь Владимир.

— Правда. Она пришла… Ты лучше сядь, — посоветовал ему друг и, отняв руки от лица зачем-то начал их пристально разглядывать, словно видел в первый раз. Владимир послушался и только тогда Кир продолжил, — каюсь. До ее прихода я выпил. Немного. И тут она пришла…

— Она пыталась тебя убить? — перебил Владимир.

Кир помотал головой с каким-то потерянным выражением лица.

— Морально, — сказал он, — так вот. Она пришла и вела себя очень странно. Тоже выпила и после этого стала меня соблазнять. Да правду я говорю! — вырвалось у него, когда он напоролся на недоверчивый взгляд, которым смотрел друг, — я чуть не поддался. Тогда она призналась, что хотела меня спровоцировать, чтобы накатать заявление. И напоследок конечно наговорила мне много ласковых и нежных слов, в том числе о том, что в ее жизни теперь один смысл — моя смерть.

Владимир сначала хмурился, а потом неожиданно улыбнулся. Он посмотрел на снег за окном и вспомнил о чем-то своем.

— Вы созданы друг для друга, — заключил он после некоторой паузы, — ты погляди.

— Угу, конечно, — даже не улыбнувшись подтвердил Кир, — я просто обязан дать ей то, чего она хочет.

— Не драматизируй, — осадил его Владимир, — посмотри на эту ситуацию здраво. Она скоро перебесится. Ведь она всего лишь одинокий и обозлившийся на весь окружающий мир ребенок. И она, как и все дети, нуждается в любви и понимании, которых нет. Вспомни себя в ее возрасте, а еще лучше после того, что сделал отец.

Кир не любил думать о том времени, но приходилось. Все самое плохое и страшное в жизни всегда храниться в памяти бережнее всего.

— Дорогой Вова, — мрачно обратился он к другу, — если ты не помнишь, после того, что сделал отец, я пол года провалялся в больнице, борясь за жизнь, и готовился к мысли о том, что теперь не расстанусь с инвалидной коляской.

— Прости, — смутился Владимир, — я не хотел сыпать соль на старые раны. Я имел в виду то, что вы похожи с ней. Она тоже сирота, она тоже видела много зла от людей. Она сейчас не поймет твоих «высоких чувств», ей нужны забота и ощущение защищенности…

— Как ты не понимаешь, что она не примет от меня ничего?

— Она обязательно смягчиться, как оправиться от шока, — упрямо возразил друг, — и поймет, что нельзя винить тебя во всех своих бедах. И все у вас будет хорошо.

— Нет этого «нас», — вздохнул Кир и вытянул из пачки сигарету, — ты конечно оптимист, но сегодня как-то особенно. Что это с тобой? Влюбился? — спросил он с издевкой, Владимир промолчал и отвел взгляд.

— Мам? — Таня открыла дверь своими ключами и теперь нерешительно стояла в прихожей и ждала ответа. Тишина… И куда все делись? Ну отчим то ладно, хорошо, черт с ним, но мама? Ради нее она вернулась в эту клетку, добровольно прыгнула в пасть к тигру. Тане стало обидно и она готова была уже собраться и уйти обратно, как в дверном проеме комнаты вдруг нарисовался Борис.

— Какие люди, — ухмыльнулся он, — почему ты не у друзей?

— Это тебя не касается, — отмахнулась Таня, полная решимости дать ему отпор, — где мама?

— На работе! Где ей еще быть? — вопросом на вопрос ответил мужчина и как-то хитро сощурился, — уже уходишь?

— Ухожу, — спокойно сказала девушка.

— Не торопись. Думаю, кое-что все-таки заставит тебя остаться, — заявил он.

— Что же это? — скептически нахмурив брови поинтересовалась Таня.

— Тоня привела сюда одно прелестное создание… Сказала, что у девочки горе и ей нельзя оставаться одной. Ее зовут Люся. Тебе это что-нибудь говорит?

Таню как будто ударило электрическим током, она почувствовала напряжение, разлившееся по всем мышцам и посмотрела на него испуганным загнанным взглядом. Выдумывает? Или, правда? Если это сделала ее мать, то вполне может быть. Не может же она бросить девочку в виду последних обстоятельств… Да и как оставить ее одну, когда ей пятнадцать лет и она круглая сирота.

— Подружка твоя просто очаровательная, — продолжал отчим, — такая юная, невинная, чистая и так убита горем…

— Тронешь ее хоть пальцем я… — начала Таня, но осеклась.

— Что? Что ты сделаешь? — рассмеялся Борис и сделал шаг к ней, — я слушаю. Расскажешь Тоне? Будет она слушать тебя после того, как ты пропадаешь неизвестно где?! Кого из нас двоих она будет слушать?

— Хорошо, — смиренно сказала девушка, — чего ты хочешь?

— Ее.

— Нет! — вырвалось у Тани, она представила себе, что будет с Люсей, если он посмеет сделать это да еще и сейчас. Она же не переживет! Кажется, сейчас в ней проснулись прежние чувства, которые она так долго пыталась заглушить. Впрочем, она по-любому не могла допустить того, чтобы с ее некогда лучшей подругой случилось тоже самое, что и с ней и чтобы она прошла те же адские круги.

— Могу предложить себя, — пролепетала она, Борис улыбнулся.

— Умная девочка… и да… — он резко и сильно ударил ее по лицу, от неожиданности она едва устояла на ногах и ухватилась за стену, оглушенная внезапной болью, — это за то, что сбежала.

Люся проснулась от странного шума за стенкой и долгое время лежала в полумраке комнаты, пытаясь понять, что там происходит. У нее чудовищно болела голова, пересохло в горле, ей было страшно и грустно, и сбежать от всех этих неприятных ощущений можно было только на тот свет.

Она вспомнила все события сегодняшнего дня, в конце концов вернувшись к самому отвратительному из них — посещению Кира и тому, что чуть не произошло между ними, и ее снова захлестнуло отвращение. К нему. К себе, за то, что решилась на такое и зря терпела это унижение, так и не доведя план до конца. Она казалась себе такой мерзкой и грязной, что ей хотелось содрать кожу.

Когда она вернулась в чужую квартиру, которую теперь была вынуждена называть домом, она около часа просидела на полу в душе, надеясь смыть с себя эту грязь ледяными струями, но это ощущение все равно осталось. Теперь ей никуда не деться от этого, оно будет с ней, пока все не закончится.

Но осталось совсем немного, — утешилась она себя, — совсем чуть-чуть и она умрет. И снова будут рядом и мама и Наташа… И ей будет тепло и спокойно, и она вырвется из этого тела, ставшего вдруг чужим и неприятным.

Неимоверным усилием воли она заставила себя встать и пойти в душ, в новой попытке очистить себя хоть немного и остановилась в коридоре, снова услышав шум из комнаты родителей Тани. Поддавшись глупому детскому любопытству, она сделала несколько неуверенных шагов и заглянула туда, но лучше бы она этого не делала.

— Да… да… хорошая девочка… — раздетый и покрасневший, как рак, муж Антонины, толкнул Таню на пол и, схватив за волосы, заставил ее посмотреть на себя. Она тоже была обнажена, и в этой унизительной позе на полу ее тощее бледное тело смотрелось жалко и грустно.

— А вот это я делать отказываюсь! — достаточно громко, так, что это могла разобрать Люся, прошептала она, — отказываюсь!

Борис ударил ее коленом по подбородку так, что что-то в ее челюсти хрустнуло, и потянул за волосы на себя.

— Ты будешь это делать, сучка! — закричал он и Таня повиновалась.

Люся в ужасе закрыла глаза, отошла от двери и спрятала лицо в ладонях. К горлу подкатывал приступ тошноты, испугавшись того, что это все-таки случиться, Люся уползла в ванную, но ее опасения не оправдались.

Она уперлась руками о раковину и посмотрела в глаза своему отражению в старом настенном зеркале. На нее смотрела испуганная и бледная как мертвец девочка с красными от слез белками глаз, побелевшими губами и взъерошенными после сна волосами. Она была беспомощной и ничтожной.

Не похоже, чтобы Таня была довольна таким положением вещей… А Антонина знает о том, что происходит у нее дома?

Люсе очень сильно захотелось сейчас собрать свои жалкие пожитки и бежать отсюда куда угодно, куда глаза глядят. Только ей некуда было бежать и не у кого просить помощи и защиты. Потому что ее сестра была мертва, а бывшая лучшая подруга сама попала в ненасытные лапы зла и сама нуждается в помощи.

Люся вышла из ванной и под крики, доносившиеся из комнаты, ушла в комнату. Она легла в постель и накрылась одеялом с головой, мечтая только об одном: не проснуться уже больше никогда.

 

Глава двенадцать

Ангелине надоело стоять под дверью, и она еще раз нетерпеливо нажала на звонок. На язык просились какие-то грубые слова, но воспитание и ее сдержанность не позволяли ей произнести их вслух, она повторяла их тысячи раз про себя.

«Да открой же ты, пьяная скотина!» — мысленно потребовала она, и этот ее призыв дошел до адресата. Дверь наконец-то открылась и перед ней, в полумраке прихожей, появился сонный, одетый только в одни брюки Кир. Особого восторга его полуобнаженное тело у Ангелины не вызывало, да и вид его был весьма плачевным, но жалости она тоже не почувствовала. Она четко знала, что ей нужно и сейчас ее не интересовало ничего больше.

Он взъерошил свои волосы и протер глаза, мучительно пытаясь понять, что происходит.

— Ты? — он немного удивился.

— Да, — кивнула женщина, — мне нужна твоя помощь.

— Ну почему всем от меня чего-то нужно? — простонал мужчина, но все-таки согласился, — хорошо. Что ты хочешь?

— Сходить со мной в квартиру моего мужа, — ответила Ангелина.

Он уже было открыл рот, чтобы что-то спросить, но, видимо, остановил сам себя.

— Подожди минут десять, — вместо этого попросил он, — и… дай сигарету.

Ангелина покопалась по карманам своего пальто и протянула ему пачку, он взял только одну и исчез с ней в полумраке квартиры. Она осталась одна и закурила, задумчиво разглядывая грязную плитку у себя под ногами. Сегодня она или вернет Леонида или закончит эту эпопею и уйдет от него навсегда, но главное даст себе ответ на вопрос — безразличен он ей или нет.

Кир вернулся куда быстрее, чем обещал и всю дорогу до ее дома они молчали. Они оба прекрасно понимали, что у них нет никаких общих тем или точек соприкосновения, а о том откровенном разговоре им одинаково сильно хотелось забыть. Ангелина вообще не видела смысла в том, чтобы открывать кому-то душу, тем более на нетрезвую голову.

Она открыла дверь своими ключами и это ощущение показалось ей ужасно непривычным. Дома никого не было, было тихо и темно. Она выключила сигнализацию и пригласила Кира войти.

— Неплохо ты живешь, — присвистнул он, когда она зажгла свет. Леонид старался сделать все, чтобы их жилище выглядело респектабельно, но от этого уютным оно не стало. Любой более бедный дом куда теплее, если в нем есть любовь. Их любовь куда-то незаметно исчезла. Или нет? Ангелина спорила с собой.

— Давай выпьем чего-нибудь? — предложила она.

— Например? — заинтересовался он.

— У меня где-то был припрятан ликер, — Ангелина направилась на кухню, жестом пригласив его следовать за ней. Она плохо помнила в каком шкафу стоит этот чертов ликер, она вообще разучилась здесь находить что либо за время своего отсутствия. Под руку ей попалась распечатанная, но наполовину полная бутылка хорошего красного вина и она с видом победительницы поставила ее на стол.

— Не знаю, где этот дурацкий ликер, — призналась она, — ты не против?

— Не против, — пожал плечами Кир.

Она взяла бутылку и два красивых стеклянных бокала на длинных ножках и ушла в гостиную, ему ничего не оставалось, как снова следовать за ней. Ангелина села на диван и приказала Киру сесть тоже, протянула ему бокал с вином.

— А вот теперь скажи мне, чего ты от меня хочешь, — попросил он и ей стало как-то не по себе от ее взгляда. Она боялась таких людей, людей, которые начинали уничтожать сами себя и не могли скрыть этого. Да и как скроешь то, что ты гниешь изнутри?

— Устроить сцену перед моим мужем, — честно призналась Ангелина, плюнув на то, какой безнравственной она покажется после этого откровения, — он изменил мне, так пусть думает, что я тоже изменила ему.

— Ты все-таки любишь его, — заключил Кир, грустно улыбнулся и залпом осушил свой бокал.

— Я его ненавижу, — горячо возразила женщина.

— Ты себя обманываешь. Может не стоит? — предположил он, — тебе не кажется, что лучше просто поговорить с ним?

— Я не нуждаюсь в твоих советах, — вспылила она, — я не за тем позвала тебя, чтобы ты указывал мне как жить. Если не хочешь в этом участвовать — уходи, — повисла пауза после которой она уже более мягко спросила, — так ты поможешь мне?

Он кивнул. Ангелина отпила вина и сбегала в прихожую, чтобы открыть дверь. Вернувшись, она сбросила с себя пиджак и села обратно на свое место.

— Ну? — спросила она.

— Что? — не понял он, — раздевайся.

Она нервно рассмеялась.

— Значит так? — спросила женщина.

— Ты собиралась изобразить измену, а не изменить, — заметил Кир. Она нахмурилась, но послушалась и стала расстегивать пуговицы своей темно-синей рубашки.

— В первую нашу встречу ты произвел на меня совсем иное впечатление, — заявила она и презрительно сощурилась, — ты вроде как собирался тогда затащить меня в постель.

— Я передумал.

— Хранишь верность своей малолетке? — язвительно поинтересовалась Ангелина, он поморщился, как будто ему стало очень больно.

— Не лезь ко мне в душу, — с плохо скрытой агрессией в голосе потребовал Кир и, поддавшись минутному порыву, схватил ее за ворот рубашки и подтянул к себе. Ангелина улыбнулась, легко преодолела разделявшее их расстояние и поцеловала его.

Она чувствовала, что еще немного и Леониду правда будет на что посмотреть и вряд ли ему понравиться это зрелище.

Леонид спешил так, словно опаздывал на свой последний поезд. Через плотную пелену падающего снега, город казался игрушечным. Леонид жмурился и ловил снежинки губами. Ему было неожиданно и легко и светло, хотя по идее сейчас он должен был сходить с ума от страданий. В его голове крутился последний разговор с Верой…

— Я ничего не смогу дать вам… — грустно говорила она своим нежным мелодичным голосом, — а причинять боли я не хочу…

— Ну позволь мне хотя бы другом тебе быть… — взмолился он.

Вера покачала головой и убрала выбившуюся из прически прядку темных шелковистых волос.

— Простите, — прошептала женщина, — и уходите… уходите. Так будет лучше.

И он ушел. Только потому что она просила его об этом. Только потому что она действительно любила только своего Сашу, а Леонида никто никогда так не любил. Но жизнь же не закончилась? Может быть все впереди? Может быть это он первым должен сделать шаг навстречу и окружить свою жену той заботой, в которой она нуждалась, ставшая ему чужой. Он слишком угнался за предметом своего платонического чувства, забыв о своей Геле. Она ненавидела когда ее называют так, но когда они только поженились ей это нравилось и она разрешала это только ему. Почему потом кто-то встал между ними? Точнее он сам возвел эту стену. Но теперь он готов был ее разрушить.

Вера научила его кое-чему — не гнаться за далеким, а ценить то, что рядом. Настало время применить этот навык на практике.

Леонид торопился домой, чтобы забросить чемодан, набитый бумагами с работы и отправиться на поиски жены. Он чуть не попал под машину, перейдя на красный, врезался в какую-то старушку и безумно извинялся.

«Как я мог быть так эгоистичен с ней?» — думал он, — «это же Геля… моя Геля…»

Он мгновенно взлетел по ступенькам, не поздоровавшись даже с консьержкой и остановился у двери, которая была почему-то открыта.

Все волшебство растворилось в одно короткое мгновение, Леонида охватил странный, необъяснимый страх и предчувствие чего-то неминуемого и совсем не радостного.

Набравшись смелости он все-таки вошел внутрь.

Чьи-то шаги, которых они, конечно же, не слышали, простучали по паркету и на пороге гостиной появилась неясная тень, которая привалилась спиной к дверному косяку и стала неслышно наблюдать, делая вид, что ее здесь нет. Ей хотелось курить, но она сдерживала себя. Она пыталась понять, почему ей так больно, но у нее не находилось ответа на этот вопрос — просто больно и все. Их же ничего не связывало — просто глупая легкомысленная и ни к чему не обязывающая сцена в подъезде, а потом и в его квартире. Ну, так с ее ненавистной сестрицей их тоже связывало тоже самое, менялось лишь место действия. Тогда почему сейчас Юля готова была броситься к ним и вцепиться в волосы Ангелине, которая в эту минуту целовала в обнаженную шею человека, которого и своим то Юля назвать не могла? Ответа у нее не было, но она испытывала жгучую ненависть и острое разочарование обманутых чувств и рухнувших иллюзий.

— Прошу прощения, — тихо и очень холодно сказала она, с интересом наблюдая за полученным результатом.

Они соизволили отвлечься друг от друга и сразу же сделать вид, что ничего не было. Ангелина сдержанно выругалась, одернула юбку и запахнула рубашку. Кир застегнул брюки и схватил со стола бутылку вина, словно собирался обороняться.

— Чего тебе здесь нужно!? — горячо зашептала Ангелина. Дышала она еще часто и тяжело и в ее речи появилось непривычное придыхание.

— В квартире, где я живу? — усмехнулась Юля, — я просто пришла домой, — она каверзно улыбнулась и все-таки закурила, прямо в комнате, — ну я рада, что ты наконец-то решилась завести любовника. Я одобряю твой выбор, — они обменялись с Киром полными ненавистью взглядами. Он выпил вина прямо из горла и поставил бутылку на стол, ударив ей так, что они обе вздрогнули, подумав, что она сейчас разобьется.

— Юля! — взвизгнула Ангелина и подскочила к девушке, — что между вами было!? — она обернулась на Кира, он промолчал.

— Ну как тебе объяснить, — улыбаясь, начала Юля, хотя ей было совсем не весело, — да тоже самое, что между вами.

— Ты спал с моей сестрой?! — закричала Ангелина и теперь ее гнев обращался Киру.

— Так получилось, — равнодушно пожал плечами он и стал застегивать свою рубашку, как будто ничуть не смущенный тем, что их застал не муж Ангелины, а ее сестра.

Юле совсем не понравился этот ответ и она тоже начала закипать.

— Шлюха! — Ангелина набросилась на Юлю и они вцепились друг другу в волосы, ему пришлось растаскивать их в разные стороны. Старшая опомнилась сама, засмущалась своего вида и села на диван, низко опустив голову. Младшая врезала ему пощечину, почувствовав себя хоть сколько-нибудь отомщенной.

— Ты ублюдок, — изрекла она.

— Между нами ничего не было, — напомнил ей Кир и ушел в прихожую, чтобы отыскать свое пальто, там он столкнулся с ничего не понимающим Леонидом. Тот уже было решил, что в их квартиру забрались воры, но увидел Юлю, выскочившую в след за Киром в подъезд и передумал. Он заглянул в комнату, где сидела грустная растрепанная Ангелина в помятой одежде.

— Что здесь случилось? — спросил он. Женщина подняла на него полные слез глаза.

— Леня… — радостно воскликнула она.

— Геля, кто это?

— Любовник моей сестры. Леня, как я рада тебя видеть… — она преодолела разделявшее их расстояние и крепко-крепко обняла его, уткнулась лицом в ткань пальто у него на груди, пахнущую свежестью с улицы, усыпанное снежинками. Леонид неуверенно погладил ее по волосам и вздохнул облегченно.

— Ты простила меня? — не удержался и задал волновавший его вопрос он. Ангелина прикусила губу и кивнула. Она чувствовала себя настолько виноватой, что и думать забыла о нападении. Сейчас ей больше всего на свете хотелось чувствовать чью-то защиту и понимание и он был самой подходящей для того кандидатурой.

Кир выбежал на улицу, так и не одев пальто, которое он зачем-то нес в руках. Холод отрезвил его, и он почувствовал неожиданную легкость. Это пасмурное снежное небо словно само собой навеивало мысли о полете.

Юлия догнала его у подъезда и неуверенно схватила за локоть, он даже не обернулся.

— Значит ничего? — спросила она.

— Ничего, — подтвердил мужчина и зачем-то повторил по слогам, — ни — че — го.

— А та ночь? — он сразу не понял о чем говорит девушка, а как только осознал, ему стало больно и неприятно.

— Ты не заметила, что я называл тебя чужим именем? — вопросом на вопрос ответил Кир. Юля отпустила его и сжала руки в кулаки, по ее щекам ползли черные из-за туши слезы.

— Двумя именами, — поправила она и замолчала ненадолго, а потом бросила насмешливо, — тебе привет от Люси.

— Что!? — только одно упоминание ее заставило его обернуться. Он смотрел на нее так, словно он был болен раком, а Юля только что нашла лекарство, но не желала делиться с ним.

— Думаешь, она сама решила под тебя лечь? — продолжала девушка, с наслаждением замечая, какую боль ему причиняют ее слова.

— Так это все ты?! Но… как…

— Когда она наконец-то тебя прикончит, я буду ей очень благодарна, — Юля не желала открывать своих карт, да и теперь в игре больше не было смысла. Она развернулась на своих каблуках и пошла к подъезду, чувствуя его прожигающий душу взгляд. О, какая ненависть! Наконец-то она удостоилась хоть чего-то, раз не смогла удостоиться любви.

Юля сидела в подъезде его дома на ступеньках третьего этажа, так и не решаясь подняться выше и позвонить, что-то мешало ей сделать это. Когда она уже собралась уходить, ее чуть не сшибла с ног заплаканная, но очень красивая девочка, примерно ее ровесница. Только в отличие от Юли она выглядела сущим ребенком — глаза ее были чистыми и невинными, волосам была незнакома краска, а коже косметика. Она рыдала так, будто только что на ее глазах умер ее самый близкий человек, и никак не могла успокоиться.

— Тише-тише… — Юля обняла незнакомку за худые плечи, — ну не реви. Что у тебя стряслось?

— Я ненавижу его! Ненавижу! — это объяснение ничего Юле не дало, и она сочла своим долгом напоить девчонку и расспросить обо всем по подробнее. Через некоторое время они уже сидели вместе на каком-то грязном темном чердаке, вооружившись двумя банками алкогольного коктейля и бутылкой дешевого трехзвездочного портвейна.

Люся, как представилась девочка, нехотя рассказала Юле свою историю и та задумчиво курила дорогие сигареты с ароматом вишни, переваривая услышанное.

— Я хочу отомстить, — закончила свою пламенную речь Люся, — я больше ничего не хочу кроме мести! — она сжала руки в кулаки, а потом приложилась к коктейлю, судя по всему, пила такое она в первый раз, — я украду в кабинете химии серную кислоту и заставлю его выпить! А потом я вырежу его сердце! И сожгу его и…

— Остановись, — улыбнулась Юля, — все конечно прекрасно и чудесно, но подумай о трех вещах, моя дорогая. Во-первых как ты собираешься все это провернуть? И ты думаешь, что ты — такая хилая девчонка сможешь одолеть взрослого мужчину? Во-вторых. Если ты это все все-таки сделаешь, тебя же посадят. Всю жизнь будешь отсиживаться за эту расправу. А на зоне будут сотни таких же, как он, и никуда ты от них там не сбежишь и не сделаешь с ними ничего…

— Но я потом покончу с собой! — перебила ее Люся, — я не хочу жить. Меня здесь держит только месть…

— Не торопись на тот свет, — посоветовала Юля, — здесь тоже есть на что посмотреть. И куча всего интересного, — она допила свой коктейль и принялась ковырять ключами пробку бутылки портвейна. Люся неотрывно следила за ней грустным опустевшим взглядом. — Тебе всего пятнадцать, ты еще многого не пробовала! Нельзя лишать себя всех этих удовольствий из-за какого-то говнюка.

— Я не хочу, — отрезала Люся, — хочу чтобы он сдох.

— Ну ладно, — Юля махнула на нее рукой и пригубила портвейн, был он, конечно же, отвратительным, но это ее не смутило, — убьешь ты его, расчленишь и что? Это вся месть? Так вот, в третьих. Не лучше ли уничтожить морально? Поверь мне, сжечь человека изнутри куда более действенно и исполнимо…

— Например? — заинтересовалась ее собеседница. Все, что касалось убийств и человеческих страданий ее особенно увлекало. «Какая-то она ненормальная, — думала Юля, наблюдая девочку, — слишком кровожадная, слишком повернута на мести. Не вскроется сейчас — станет маньяком». С ней было жутковато находиться наедине, но сейчас агрессия девочки была направлена не на нее и опасаться было нечего.

— Ну например… — Юля импровизировала на ходу, — ты пишешь заявление в милицию о растлении несовершеннолетних и он гниет на зоне. А ты приходишь иногда, тычешь пальцем и смеешься.

— Мне это нравиться, — поделилась Люся, — только как это осуществить?

— Элементарно, — передернула плечами Юля и протянула ей портвейн, чувствуя, что ее ждет что-то увлекательное, — пойти и написать заявление.

— Но он меня не… — закончить Люся не решилась, но Юля ее поняла и звонко рассмеялась, — да ладно. Кто будет проверять? — она напустила себя вдруг устрашающий вид и сделала страшные глаза, — или ты что? Девственница? Тогда тебе никто не поверит.

— А они будут проверять? — испугалась Люся.

— Будут конечно, — уверенно сказала Юля, — а ты как думала?

— Это ужасно…

— Но ты же хочешь его засадить на пожизненный? — решила подкрепить ее уверенность Юля. Люся выпила немного портвейна, поморщилась и кивнула, в глазах ее загорелось какое-то жуткое синее пламя. «Нужно поскорее уйти отсюда, — подумалось Юле, — а то она сейчас и меня заодно укокошит». Хотя ей очень хотелось смеяться звонким пьяным смехом.

— Ему дадут пожизненный? — недоверчиво осведомилась она, Юля кивнула с очень умным видом, забрала у нее бутылку и сделала еще несколько глотков.

— Только ты оставь дверь открытой, — сказала она, — главное, чтобы дверь осталась открытой. Я тогда прибегу в нужный момент и стану свидетелем. Я буду ждать в подъезде.

— Спасибо тебе… — хриплым тихим голосом прошептала Люся. Юле было очень-очень смешно, всю дорогу она с большим трудом сдерживала улыбку, убеждая себя, что они идут на серьезное дело и смеяться тут не над чем. Она, как и обещала, затаилась в подъезде и подтолкнула Люсю, чтобы придать ей уверенности.

— Ну, давай, подруга, — ободряюще сопутствовала она, — я в тебя верю!

— Спасибо… — Люся взяла у нее портвейн и отпила немного для храбрости, хотя по ее зеленой коже и трясущимся губам все равно было видно, как она боится. Это веселило Юлю не меньше всего остального.

— В какую хоть квартиру? — зачем-то спросила она.

— В двадцатую, — пробормотала Люся, язык ее явно не слушался. После этого ответа все веселье Юли куда-то схлынуло и ей стало неожиданно грустно и тошно. Теперь все разрозненные куски мозаики в ее голове собрались в единую целостную картину. И в этой картине ей, конечно же, не было места.

Юля допила портвейн и яростно разбила бутылку о пол, так и не позволив себе заплакать.

 

Глава тринадцатая

Люся никак не могла заснуть.

Даже этой мелочи, которой она желала больше всего она не могла позволить себе, поэтому лежала в темноте с открытыми глазами и старалась отключиться, хотя сделать это, зная, что происходит в соседней комнате, было сложно. Она все время видела перед собой ту ужасную отвратительную сцену и ей делалось тошно, она готова была вскочить и бежать в ванную, но при этом ей было страшно выходить в коридор.

Через какое-то время кто-то в темноте неслышно зашел в комнату и улегся рядом с ней. Люся чувствовала сладкий запах геля для душа и шампуня и мокрого чистого тела. Но чистота эта была обманчивой, она все равно ощущала зловоние несмываемой грязи.

Ваниль… или что-то другое? Вроде бы карамель… Чтобы скрыть гниение.

Это была Таня.

— А Антонина знает? — шепотом спросила Люся, она не смогла молчать. Таня тяжело вздохнула и ответила вопросом на вопрос:

— Ты слышала? Он только потом сказал, что ты здесь…

— Я видела, — Люся прикусила язык, осознание того, что говорить об этом не стоило настигло ее только после того, как она озвучила свои мысли, — так она знает?

— Нет, ты что! — воскликнула Таня, а потом испугалась, что говорит слишком громко, — это ее убьет. Ведь она его любит.

— Любит? — переспросила Люся и эти слова показались ей какой-то кричащей дикостью. Если бы такое сказал ведущий по телевизору, пытаясь неудачно пошутить, она бы поверила, но когда это говорила Таня без намека на юмор, она не способна была принять их за правду.

— Представь себе, Люся, — как-то грустно проговорила ее некогда лучшая подруга, — люди иногда любят, — повисла пауза, после которой она все-таки закончила свою мысль, хотя не хотела, — очень плохих людей.

— Но это же несправедливо…

— Жизнь очень несправедливая штука, — философски рассудила Татьяна и что-то дрогнуло в ее голосе, — да и кто-то же должен их любить? Они же такие убогие в своей мерзости, такие жалкие… Их нужно жалеть и любить. Чтобы они стали лучше… — Люся внимательно посмотрела на нее и ей показалось, что подруга плачет, но было слишком темно, чтобы разглядеть.

— И ты любишь его? — пораженная до глубины души выдохнула она.

— Нет, — Таня сдавленно и грустно рассмеялась, — я его ненавижу.

Они некоторое время полежали в темноте, ничего друг другу не говоря. Люся слушала как тяжело и судорожно дышит Таня, а потом уловила среди ее дыхания всхлипы и, заставив себя победить отвращение, обняла девушку за костлявые плечи и погладила по мокрым волосам. Таня плакала все сильнее и сильнее и, кажется, уже не замечала присутствия подруги. Люсе хорошо было знакомо такое состояние, она слишком привыкла к нему за последнее время и слезы стали привычным делом. Когда ты остаешься в мире наедине со своей болью, ты не замечаешь ничего вокруг и не хочешь замечать. У тебя есть боль и она сильнее всего, сильнее даже ненависти.

— Как давно это происходит? — зачем-то спросила Люся.

— Года два… или три… — Таня запнулась, потому что поняла, что уже запуталась во времени. Ей казалось, что это унижение продолжается целую вечность, но на самом деле вечность эта длилась несколько лет. Самых страшных лет в ее жизни.

— Почему ты ничего мне не рассказывала? — вырвалось у Люси и Таня уловила в ее голосе плохо скрытую обиду, словно они снова были лучшими подругами.

— Это мой крест и я не хочу перекладывать его на чужие плечи, — объяснила девушка.

— Это не крест. Это чужая похоть! — воскликнула Люся как-то слишком громко и, отпустив ее, села на кровати, глаза ее горели в темноте, а по щекам текли слезы, — почему мы должны платить за чужие грехи, Таня!? За чужую похоть, за чужую глупость! Ну почему?! Какое они имеют право использовать нас для исполнения своих омерзительных желаний?! Да какое они имеют право…

— Тише-тише, — испуганно прошептала Таня, обернувшись на темный проем двери, она боялась, что отчим их услышит. Что-то насторожило ее в словах девочки. Она откинулась на подушку и попыталась понять что.

— Кто они? — глухо осведомилась она, ей было как-то не по себе, — он сделал тебе что-то?

Люся сначала не поняла о ком она говорит, потому что с Таней они сейчас думали о разных людях, но все-таки сообразила.

— Нет. Но Кир… — нерешительно пролепетала она, и собиралась уже излить из себя новую гневную речь, как Таня вдруг попросила ее:

— Оставь его в покое.

— Не за что! Он угробил мою сестру, — упрямо заявила девочка.

— Ты сама угробила свою сестру, — вдруг изрекла Таня совершенно спокойным голосом, словно говорила о чем-то обычном и каждодневном, — потому что не желала ее понять. Если бы ты прислушалась к ней, она бы не сделала того, что сделала. Люся, ты сама виновата и не пытайся переложить вину на чужие плечи…

— Да что ты такое несешь!? — в слезах перебила ее девочка и потрясла за ворот ночной рубашки, — как ты можешь так говорить!?

— Тише, — только и ответила Татьяна, — или хочешь, чтобы сюда явился отчим?

Она стряхнула руки Люси и легла на край кровати подальше от нее, накрывшись одеялом с головой. Больше они не разговаривали по душам. Не этой ночью. Никогда.

Стена, которую той дождливой ночью возвела Люся, теперь возросла до небес, навсегда сделав их совершенно чужими людьми.

Утром стало теплее и выпавший накануне снег начал таять и ледяные капли сползали по запотевшим стеклам. Таня проснулась под звук капели и ей показалось, что сейчас весна и ей лет десять и она выбежит на улицу, чтобы побыстрее прийти к дому Люси и позвать сестер гулять. И они будут так смешно ругаться из-за того, что маленькая Люся не хочет одевать шапку и в чем-то она права. На улице уже тепло, хотя еще не настолько… По асфальту бежали многочисленные ручейки, в которые подруги отправляли неумелые кораблики, которые им помогал сделать Миша. А следом нелепые послания, веря, что если вода унесет их прочь, то они обязательно сбудутся. Таня плохо помнила, что она тогда писала на скомканных листках бумажки, но желание Наташи прочно врезалось ей в память «я хочу любовь, как в книжках».

Таня грустно улыбнулась и прогнала эти мысли.

Только когда она оделась и пришла на кухню, она вспомнила ночной разговор с Люсей и поняла, что не обнаружила ее дома.

— А где Люся? — спросила она у Бориса, который с отсутствующим видом читал газету и делал вид, что впервые слышит это имя и впервые видит саму Таню. Он нахмурился, отложил газету и внимательно посмотрел на нее.

— Ушла, — бросил он. От его взгляда ей стало как-то неуютно и она отвернулась к окну.

— Куда это?

— Не знаю, — отчим передернул плечами, — не отчиталась. Ненормальная какая-то она.

Тане очень хотелось сказать, что она считает его ничуть не более нормальным, чем девочка, но она промолчала, наученная горьким опытом, что конфликты сами найдут ее и лучше не искать этой встречи самой.

Неприятное молчание, висевшее между ними нарушил звонок телефона. Борис и не почесался взять трубку и ответила как всегда Таня.

— Здравствуйте… Можно Таню? — она с удивлением услышала на том конце провода взволнованный голос Владимира. Ей стало грустно.

— Можно, — ответила она.

— Таня, это ты? Что с тобой? Что он с тобой сделал? — Таня испугалась и накрыла трубку ладонью, чтобы Борис ненароком не услышал, что говорит Владимир. Она прикусила губу, подумала немного и сказала нарочито веселым и бодрым голосом:

— У меня все хорошо!

— Точно? — недоверчиво переспросил ее недавно обретенный друг, — точно хорошо?

— Ну да, — кивнула Татьяна, не подумав, что он не видит этого жеста. Все это время Борис внимательно следил за ней.

— Ты вернешься к нам? Мы скучаем… — слова Владимира показались ей странными. Она понимала, что он старательно прячется за этим «мы», прикрываясь безразличным Киром. «Так все-таки ты скучаешь?» — мысленно обратилась к нему девушка. Все это казалось ей очень странным. Зачем она ему, жалкая и беспомощная, погрязшая в пороке? Просто такое доброе сердце, желающее пригреть и утешить любую тварь ползучую?

— … и волнуемся, — закончил мужчина, — пьяный Кира вчера все угрожал, что прикончит твоего мучителя.

— Хорошо придумал, — хмыкнула Таня, но ей не нравилось присутствие отчима. Он явно уже подозревал о чем-то, поэтому она поспешила закончить разговор:

— Потом поговорим, ладно?

— Ладно… — упавшим голосом откликнулся Владимир, он тоже начал что-то подозревать и явно жалел, что его друг не сдерживал обещаний, данных на нетрезвую голову.

— Но если он что-то сделает, сразу звони, — не удержался он.

— Да-да-да, — согласилась Таня и нажала сброс. Пальцы невольно разжались и телефонная трубка упала на стол, чуть не разбившись.

«Вот оно — мое спасение, — пришло в голову девушке, — мой шанс… И если я не воспользуюсь им…»

Голос Бориса оборвал ее мысли.

— Кто это был?

— Миша, — быстро соврала она и вышла с кухни, — позвал меня гулять.

Отчим ухмыльнулся как-то нехорошо, но ничего не сказал. Таня решила, что не хочет оставаться с ним наедине и если Люси нет, ей не обязательно сидеть здесь и караулить, чтобы его грязные лапы добрались и до нее. Она догадывалась, где сейчас Люся, но это мало волновало ее.

Она быстро оделась и вышла из дома, без шапки, в распахнутом пальто, как будто на улице и в правду была ранняя весна, а вовсе не декабрь.

Люся положила на холодную землю, присыпанную тонким слоем первого, но уже начавшего таять снега, две белоснежных розы и остановила на мгновение свою руку, прикоснувшись к уже изрядно завядшим цветам, принесенным ею в прошлый раз. Под снегом чернозем был все-таки теплым и оттого, казался живым. Она опустилась на колени и прижалась лицом к холодной ограде, поглаживая пальцами мертвые лепестки и землю. Второй рукой она прижимала к груди плюшевого медвежонка, которого принесла с собой.

— Ну зачем ты ушла… — прошептала она тихо-тихо, так, что сама не услышала звука собственного голоса, — зачем ты бросила меня? Сестренка… — голос сорвался на плач и она снова начала рыдать.

С неба что-то капало и, кажется, это был дождь. Он становился все сильнее, и ей невольно вспомнилась та ненастная ночь, когда она видела Наташу в последний раз.

А что, если Таня права и в случившемся никто, кроме нее не виноват? Она же не знает ничего о том, что произошло после ухода сестры из дома… Почему она так поступила? Вдруг она пошла бросаться с балкона неизвестного дома не потому, что ей что-то сказал Кир, а из-за того, что наговорила ей она? Ведь она сама подкинула ей такую идею, она порезала руку…

Люся аккуратно положила медведя на могилу и поправила пурпурный атласный бант, повязанный на его шее. Он смотрел на нее своими немигающими глазками-бусинками и довольно улыбался.

— Нравиться он тебе? — спросила она, зная, что не получит ответа. Но Люся знала, что ее сестра любила как ребенок плюшевые игрушки, разговаривала с ними. Она представила себе, как Наташа прижимает этого медведя к груди, гладит по плюшевой голове и улыбается, выдумывая ему имя. Смешная такая привычка…

Сегодня девять дней со смерти Наташи. Сегодня ее день рождения… Ей так и не исполнилось семнадцать лет.

Люся села на лавочку у ограды и спрятала лицо в ладонях. Так она просидела долго-долго под холодным сильным дождем, а рядом с ней лежал нож, предусмотрительно унесенный из дома. Где-то в глубине души она, придя сюда, надеялась увидеть здесь Кира и наконец-то сделать то, что собиралась. А потом с чистой совестью отправиться к Наташе и маме…

Она встала и пошла к выходу только спустя много времени. Одежда на ней промокла до нитки, как и медведь, лежавший на могиле и смотревший на нее своими добродушными глазами. Сделав несколько шагов, она не выдержала, остановилась и обернулась.

— С днем рождения, — проговорила Люся, и ее голос потонул в завываниях неистового ветра.

 

Глава четырнадцатая

— Ну и погодка! — проворчал какой-то старик в автобусе, — декабрь на дворе, а льет как из ведра!

Его скрипучий голос вырвал Кира из оцепенения, и ему показалось, что до этого он спал и только теперь проснулся. Люди почти все сошли на предпоследней остановке, потому что кроме него, да старика с некрасивой женщиной неопределенно возраста, которой он жаловался на погоду, никто больше на кладбище ехать не хотел. Женщина с отсутствующим видом кивнула и заметила:

— Это все из-за глобального потепления.

— Вот! Испортили экологию! — подхватил старик, — скоро нас всех затопит из-за них!

О ком он говорил Киру понять было сложно, но мысль ему очень понравилась. «Мы все умрем, — решил он, — какое облегчение!»

На улице по прежнему накрапывал дождь. Было серо и тоскливо, в такую погоду мир выглядел особенно удручающим. Свинцовые тучи готовы были вот-вот рухнуть и раздавить его своей невыносимой тяжестью и кладбищенские ворота и сами жались к земле, боясь столкновения с небом. Кругом была пустошь — за оградой начинался огромный пустырь, который летом зарастал чертополохом, крапивой и разными дикими цветами, которые собирали люди у которых не было денег на тепличные.

Кир закурил, купил опять две белые розы и пошел к Наташиной могиле. Он торопился, боясь, что опоздает, хотя уже и так безнадежно опоздал. Он был уверен, что застанет там Люсю, но к его несчастью, там было пусто. Только ветер пел свою мрачную тоскливую песню.

На земле среди цветов лежали две свежие белые розы и промокший насквозь плюшевый медвежонок с яркой красной ленточкой. Судя по тому, что розы не успели еще померкнуть, Люся была здесь совсем недавно. Ну почему? Почему он так долго ждал этот автобус? Что за рок? Что за проклятие? Почему именно этот транспорт выступает для него вершителем судьбы?

«Ладно, хорошо, — сказал себе он, — она еще придет сюда. Завтра… или…» Эти мысли потонули в нахлынувшей волне пылающей боли. Да не будет никакого завтра! Не будет другой возможности. Ничего уже не будет.

Он оставил цветы и побрел обратно, пытаясь согреть руки зажигалкой, в которой уже заканчивалась заправка, она только бестолково обжигала пальцы. Повинуясь какому-то немыслимому порыву, он свернул и уже совсем скоро стоял у могилы своего отца.

— Прав ты был, когда сказал, что ничего хорошего из меня не выйдет, — обратился он к нему. «Докатился, с покойниками беседовать!» — стукнуло у него в голове, но это его не остановило.

— Вот и не вышло, — Кир вздохнул, помолчал немного, чувствуя, как капли холодного дождя стекают по лицу, и только потом продолжил, — если все-таки есть ад, то мы с тобой там скоро встретимся. Совсем скоро.

Люсе повезло и ей не пришлось долго ждать автобус, он как раз отъезжал и водитель, сжалившись, открыл перед ней двери. Это была редкая удача, потому что до кладбища курсировал только один маршрут и делал это он раз в полтора часа.

Ей безумно не хотелось возвращаться в то место, которое она теперь вынуждена была называть домом, но в жизни слишком часто приходится делать то, что нам неприятно. Дверь открыл Борис, Люся не потрудилась ему ничего сказать, и ушла в ванную, чтобы переодеться в сухую одежду. Ее пугал этот человек и особенно после того, что она узнала минувшей ночью. Он же, напротив, питал к ней очень опасный интерес.

Борис поджидал ее у двери ванной и сразу же, стоило ей появиться, поинтересовался каким-то излишне язвительным голосом:

— Где ты была, красавица?

— Какое вам дело? — ощерилась Люся, испуганно прижимая к груди свои вещи.

— Почему так грубо? — поинтересовался мужчина. Люся испугалась, что может выдать Таню, рассказавшую ей и себя заодно и решила быть немного помягче.

— На кладбище я была. У сестры…

— Бедная девочка! — жалость в голосе была слишком откровенно фальшивой. Люся поморщилась и торопливо попыталась проскочить мимо него в комнату, чтобы скрыть отвращение на своем лице, но Борис ухватил ее за руку и больно сжал запястье.

— Позволь тебя утешить, — улыбка его в этот момент была пугающей и страшной. Он потянул ее на себя и Люся почувствовала его вторую ладонь у себя на животе под тонкой тканью водолазки, и эта ладонь уверенно двинулась вверх. Девочка не выдержала и не подумав о том, какие у этого будут последствия, врезала ему пощечину.

— Пустите меня! — потребовала она.

Борис не разозлился, только заулыбался еще сильнее.

— Да ты с характером! Это мне нравится, — заключил он и схватил ее за вторую руку, сводя их у нее за спиной, Люся попыталась вырваться, но мужчина был куда сильнее ее. Он наклонился к ней и провел языком по ее шее, а потом намеревался поцеловать ее, но Люся вспомнила о том, что у нее есть еще и колени, которые тоже можно использовать в целях самообороны и нанесла ему неожиданный удар. Борис взвыл и выпустил ее, и думать забыв о своих намерениях.

Она бросилась в комнату, но он успел прийти в себя и догнать ее. Он схватил ее за волосы и толкнул на пол. Люся не успела среагировать, когда его нога соприкоснулась с ее лицом. Это было очень больно и из носа сразу пошла кровь, но она не позволила себе даже пискнуть.

— Характер будешь показывать в другом месте, — назидательно изрек Борис, — иначе твое смазливое личико быстро утратит всю свою привлекательность и на тебя без слез нельзя будет взглянуть…

— Я все расскажу Антонине, — спокойно перебила его Люся и посмотрела ему прямо в глаза полным ненависти взглядом. Мужчина не выдержал этого и отвернулся, отпустив ее волосы. Она безвольной куклой опустилась на пол, пытаясь руками остановить кровь.

— Попробуй, — нервно рассмеялся Борис, — только тогда Танюша твоя пожалеет, что вообще родилась на свет.

Люсю как будто укололи иголкой в сердце. Конечно, она была безумно зла на Таню и больше знать ее не хотела, но десять лет дружбы не были одним днем и позволить ему что-то сделать с ней она не могла.

— Ты будешь послушной девочкой, Люсенька? — надменно поинтересовался он.

— Буду, — глухо согласилась она, и тогда он снова схватил ее за волосы и потащил в спальню, но звонок в дверь не дал ему закончить начатое. Он грязно выругался и ушел открывать.

Люся проследила за ним и прошептала одними губами:

— Это ты пожалеешь, что на свет родился.

Владимир забыл зонт и промок до нитки, к тому же он безумно волновался за Таню и боролся с собой, чтобы не отыскать место, где она живет и не проверить, все ли с ней в порядке. В обшарпанном подъезде дома, где находилась та самая злосчастная двадцатая квартира, его раздражение достигло критической точки, он пнул носком ботинка валявшийся на полу кусок разбитой бутылки из-под портвейна и решил, что если найдет друга опять безбожно пьяным, то просто побьет его за все хорошее, чтобы выместить накопившийся негатив. Но дверь никто упрямо не открывал, и это бесило Владимира не меньше того.

— Ну и куда тебя понесло в такой дождь!? — ворчал мужчина, наворачивая круги по лестничной клетке. Ему хотелось обсудить варианты выхода из Таниной ситуации, но ни с кем кроме Кира, он не мог этого сделать, а думать о чем-то другом ему не хотелось.

«Просто взять ее и увезти отсюда, — думал он, — подальше от этого серого города и ее ужасной семьи! И не подпускать к ним! Усыпить хлороформом, чтобы не сопротивлялась, и увезти! И уехать. Самому…»

Владимир достал телефон, набрал домашний номер друга и услышал, как за дверью звонит телефон. Но когда там же зазвонил сотовый ему стало как-то не по себе. Он забарабанил в дверь кулаками, но никто не отозвался.

«Что за черт? Упился что ли совсем?!» — гадал Владимир.

— Кира! Открой! — крикнул он и не услышал никаких признаков жизни внутри квартиры. Ему стало страшно. А что, если и в правду? Он здесь стоит, пытается докричаться, а некого уже звать. Некого…

Он судорожно порылся в карманах в поисках ключей, он помнил, что брал копию, но ее почему-то не оказалось на связке. Догадка не заставила себя ждать, скорее всего этот идиот сам незаметно забрал у него ключ, как раз для таких случаев. Случаев, когда с ним что-то случится.

— Ну что же за придурок! — взвыл Владимир и бросился звонить в соседнюю квартиру. Скоро на пороге нарисовалась миловидная, кудрявая как болонка, старушка и вперилась в него подозревающим взглядом из-под очков с толстыми линзами.

— Простите… — нервно начал он, — мне нужна ваша помощь, пожалуйста… мой друг живет в соседней квартире. С ним что-то случилось, мне очень нужно попасть туда!

— Чем я то помочь могу, милок? — хитро улыбнулась бабушка.

— Я с вашего балкона…

— Одурить меня хочешь? — недоверчиво спросила она.

— Пожалуйста! — взмолился Владимир, — я вас очень прошу…

— А пропадет у меня что-нибудь, что мне? — начала старушка, но потом подумала о чем-то своем и махнула рукой, — ладно. Лезь. У меня перцовый баллончик есть, задумаешь что плохое, сам пожалеешь, — она проводила его на балкон.

Владимир прикинул, что лезть ему придется далековато и лучше попробовать попасть в квартиру через окно.

— У вас есть молоток? — спросил он. Старушка снова загадочно улыбнулась и исчезла в комнате. Все это время за Владимиром следил ее лохматый рыжий кот, тершийся о его ноги своим упитанным боком.

— Держи, Раскольников, — вернулась хозяйка квартиры. Она отошла к другому краю балкона и тоже стала наблюдать, поглаживая своего кота. Ее ничуть не смущал, падающий с небес дождь.

— Двадцатая квартира как проклятая, — задумчиво сказала она, — то Андрюша-алкоголик там все шум поднимал, теперь…

— … его сын, — мрачно закончил за нее Владимир и виновато обернулся на нее, — я дико извиняюсь за беспокойство.

Он замахнулся и молотком разбил стекло в окне, осыпав разбитую внизу неухоженную клумбу, градом осколков.

— Осторожнее, милок. Не навернись там, — напутствовала его бабушка. Он кивнул и легко дотянулся до рамы и преодолел расстояние, разделявшее его и окно. Осколки впились ему в ладонь, но он не почувствовал боли, куда сильнее было другое ощущение.

Запах газа.

Владимир закашлялся, забыл сказать соседке спасибо и бросился на кухню, чтобы его закрыть, сам чуть не задохнувшись по дороге. Кира он нашел в другой комнате и в первый момент был уверен в том, что безнадежно опоздал.

— Что же ты натворил, дурень, — пробормотал Владимир и потащил друга на балкон, принялся бить по щекам и трясти за плечи. Он был совсем бледным и, судя по всему, не дышал.

Все. Это конец… Владимир вцепился себе в волосы, и ему самому сейчас захотелось надышаться газом и лечь тут рядышком. Бессмысленно! Бессмысленно он столько лет повторял ему, что все не напрасно, что жизнь все-таки стоит того, чтобы жить. Сколько они ругались, спорили об этом! И все попусту… Неужели все закончилось вот так…

— Ну очнись же… Ну ты же не умер… — Владимир чуть не рухнул с балкона от неожиданности, когда то, о чем он про себя умолял небеса все-таки случилось. Кир начал судорожно кашлять и ловить воздух ртом, как рыба, выброшенная прибоем на сушу и открыл глаза.

Владимир выдохнул облегченно и осел на пол, ноги у него подкашивались.

— Я тебя ненавижу, — поделился он, но голос его был радостным, — знал бы ты, как я тебя ненавижу, недоумок! Прямо не знаю, что мне делать с тобой, придушить или расцеловать…

— Я всегда догадывался, что ты меня не просто так обхаживаешь, — хрипло из-за кашля попытался пошутить Кир, он плохо понимал, где он, что произошло и почему он снова оказался под дождем.

— Ну что, милок? — с соседнего балкона спросила обеспокоено старушка.

— Все хорошо, — крикнул Владимир и повторил зачем-то, скорее для себя, чем для кого-то, — теперь все хорошо.

 

Глава пятнадцатая

В новогоднюю ночь выпал снег и город снова сделался чистым и сказочным. На улицах было пустынно и тихо, все как будто погрузились в спячку. Тане нравилось гулять по опустевшему району, так ей казалось, что это какой-то другой город.

Рядом с ней был Миша, который после смерти Наташи как будто бы стал ей ближе, она почти готова была рассказать ему свою маленькую страшную тайну, но что-то ее останавливало… Что? Ощущение, что он пытается заполнить пустоту ее обществом или исполнить желания их матерей? Ведь те начали женить их еще с тех пор, как они сели за одну парту в первом классе.

— Таня, ты думала о том, что будешь делать после школы? — говорил он и эти слова напоминали о том, что они учатся в одиннадцатом классе, хотя и вынуждены решать поистине взрослые проблемы. Девочка поправила шапку и нахмурилась.

— Я хочу стать врачом, как мама, — выдала она.

— Но в нашем городе нет медицинского университета… — грустно заметил Миша.

— Значит уеду, — решила Таня и подумала о Владимире и ей стало очень тоскливо. Этот человек оживлял ее душу, погребенную под руинами ее рухнувшего мира и рождал в ней какие-то непривычные новые чувства… Но Таня не доверяла доброте и бескорыстности его намерений, да и к тому же после отчима все мужчины вызывали в ней глубоко скрытое отвращения, какими бы хорошими они не были. Даже Миша.

Она не имела права на любовь больше — ее взяли за шиворот, как нашкодившего котенка, окунули в грязь и теперь она захлебывалась в ней, барахталась и не могла выбраться, когда все другие люди разгуливали спокойные и чистенькие. Протянутая ладонь Владимира конечно могла вытащить ее из этого болота, но смыть с нее все то, что так прочно прилипло к ней уже не могла. Его распахнутая ей на встречу душа не могла излечить ее душу и сделать ее снова чистой.

— А ты? — зачем-то спросила она, хотя ее это мало волновало. Миша ей никогда не нравился и она была уверена, что он влюблен в кого-то из сестер. По тому, как он погрустнел после смерти Наташи, она могла судить, что объектом его обожания была старшая.

«Какая же ты глупая, Наташка… — грустно подумала Таня, ловя в руку в синей перчатке снежинки, которые она стряхнула с куста, — ну как ты могла так поступить? Ничего же такого страшного с тобой не случилось… как эгоистично!»

Она знала, что о покойниках нельзя говорить плохо, но, думая об этом поступке, она невольно испытывала раздражение и злость. Она столько пережила, вытерпела со стиснутыми зубами, несла в себе и не могла позволить себе такого. А эта дурочка поссорилась с сестрой и уже побежала бросаться с крыши! Или откуда там… Это не имело значения.

— Я тоже уеду, — ответил Миша, — хочу стать биологом. Надо тоже ехать учиться куда-нибудь… Не знаю куда… — это сказано было так потерянно, что у Тани чуть было не вырвалось «ты это сейчас придумал?». Куда уедет Миша от матери-одиночки с маленькой сестрой, единственный мужчина в доме после смерти отца? Да никуда он не уедет, даже если захочет стать космонавтом. Будет помогать тете Вале.

Они дошли до Таниного дома и девочка вдруг испуганно остановилась, потому что увидела на лавочке перед ним Владимира. Он сидел и курил. И первое и второе было фактом удивительным, потому что его просто не могло здесь быть… Он увидел ее и поспешил к ним, но натолкнувшись взглядом на Мишу, он кажется, разочаровался и даже цвет его голубых глаз померк.

— Привет… — нерешительно протянул он и потушил сигарету ботинком, — а я тебя жду…

Тане стало стыдно, потому что она сознательно долгое время не отвечала на его звонки, а если и отвечала, то старалась быть краткой и холодной, чтобы он понял, что нужно держать дистанцию. Она так старательно избегала его и вот он… сам нашел ее.

— Привет, — вздохнула Таня, — а это Миша… мой одноклассник, — Миша и Владимир обменялись очень многозначительными взглядами, — а это Вова. Мой друг, — она была уверена в том, что Миша сейчас думает что-то вроде «а не староват ли он для друга!?», это ясно читалось в его глазах.

— Ты куришь? — рассеянно спросила она у Владимира, тот заторможено кивнул и полез за еще одной сигаретой.

— С Киром не только курить начнешь, — с печальной улыбкой поделился он, и они втроем побрели куда-то в сторону от Таниного дома. Мужчина зачем-то снял перчатку и показал девушке распоротую, только начавшую зарастать, ладонь. Ей было больно и грустно смотреть на эту рану.

— Это он сделал? — изумилась она, но тот покачал головой.

— Это я стекло разбил, — объяснил он, — это очень долгая история. Но все остались живы… Лучше расскажи мне… — слова повисли в воздухе, он осекся, во время осознав, что при Мише нельзя говорить о некоторых вещах.

— У меня все хорошо, — опередила его девушка и улыбнулась так беззаботно, как могла, — у меня все просто замечательно!

Таня готова была поклясться, что в эту минуту они оба смотрели на нее с одинаковым недоверием, слишком уж фальшивыми получились эти слова. Ей срочно нужно было как-то защитить себя, спрятать чувства, но однажды оступившись, она не знала, как снова спрятаться в свой панцирь.

— Бросай курить, — сказала она Владимиру, решив, что ревность отвлечет их обоих от желания лезть в ее жизнь и душу, — ради меня.

Антонина Анатольевна одела дубленку и теперь завязывала шарф, который связала сама в те времена, когда у нее еще было время на это. Люся стояла в прихожей, облокотившись на дверной косяк и следила за ней своими большими грустными как у брошенного щенка, глазами. Она как обычно не была особенно разговорчивой и Антонина бросила все бессмысленные попытки вернуть ее к жизни, она решила, что Люся сама должна снова проявить интерес к окружающему миру. Пока в этих серых глазах были только пустота и боль.

Женщина крепко-крепко обняла девочку, поцеловала в макушку и сказала ей нежно:

— Обещай мне не плакать, Люсенька, — Антонина погладила ее по пушистым мягким волосам, — я не могу побыть с тобой… есть много людей, которым нужна моя помощь.

Люся кивнула с отсутствующим видом. Антонине хотелось потрясти ее за плечи и закричать «Ну очнись же ты! Да, она умерла, но ты то жива! И ты не поможешь ей тем, что похоронишь себя заодно!». Она, конечно же ничего этого не сказала.

— Я скажу Борьке проследить, — решила Антонина, — он мне утром скажет выполнила ли ты мое обещание…

Люся ничего не ответила, она очень изменилась в лице, как будто очень сильно испугалась чего-то. Это выражение осталось при ней же, даже после того, как она закрыла за Антониной дверь. Она прислушалась к отдаляющимся шагам за дверью и только когда женщина спустилась вниз на пару пролетов, сползла на пол и заплакала тихо-тихо.

Она чувствовала себя запертой в клетке в этом чужом доме.

Она чувствовала себя запертой в этом теле как в клетке.

В этом мире, как в клетке. А все кругом ходили и тыкали в нее пальцем, как будто она была животным в зоопарке. И излишняя забота Антонины вовсе не помогала ей, а вредила, посыпая солью старые, не думающие заживать раны.

В любую минуту мог вернуться отчим, которого она боялась хуже смерти, поэтому Люся решила опередить его и сама вышла из дома, на ходу утирая слезы.

Был ясный теплый день и снег красиво переливался на солнце. Ей было холодно в осеннем пальто, но она отказывалась брать чужие вещи и принимать помощь, предпочитая мерзнуть. Ей казалось, что слезы, сползая по ее щекам превращаются в льдинки и она пыталась поймать их в ладони, но каждый раз в них оставалась только соленая влага.

На кладбище царила величественная и чистая тишина. Люся ступала по заснеженным дорожкам очень тихо, боясь нарушить ее и разбудить тех, кто спал здесь в своих маленьких неудобных деревянных домиках. В глубине души она завидовала им, потому что ей совсем не нравилось называть квартиру Антонины и ее мужа своим домом, она предпочла бы тоже завести такой… маленький, обшитый тканью изнутри.

У могилы Наташи она вдруг остановилась как вкопанная, увидев черную фигуру человека в пальто с высоко поднятым из-за холода воротом. В ней на мгновение вспыхнули старые чувства — ненависть, агрессия, жажда мести, но потом они быстро сменились апатией и равнодушием. В такие минуты Люся даже самой себе казалась жалкой, потому что чувствовала, насколько сильно сломлена ее воля и как мало сил осталось в ней для борьбы.

Она хотела тихо уйти, но он заметил ее и, конечно же, обрадовался.

— Люся… — выдохнул мужчина и сделал шаг к ней, она испуганно попятилась. С Борисом она научилась осторожности, ведя опасную игру с огнем.

— Я уже ухожу, — вырвалось у нее и что-то прежнее в ней взбесилось от покорного тона, которым это было сказано. Она как будто извиняется! Перед ним!

Люся, опомнись! Где твой нож?

— … и даже не попытаешься меня убить? — как-то даже насмешливо спросил Кир. Девочка нахмурилась, но потом провалилась обратно в свое равнодушие.

— Я больше не вижу в этом смысла, — призналась она и совершила фатальную ошибку, подняла взгляд и ее потухшие наполненные одной лишь болью глаза выдали все, что творилось в ее душе, — единственное, чего я хочу, — шепотом добавила она не зная, зачем идет на эту откровенность, — умереть…

— Люсенька… — еще только жалости от своего врага ей не хватало, но было уже поздно думать о последствиях. Она безропотно позволила ему обнять себя и уткнулась лицом в ткань пальто у него на груди.

— Послушай, только не кричи… — начал мужчина, осторожно поглаживая ее по растрепанным волосам и перебирая мягкие шелковистые пряди, — ты должна жить. У тебя впереди целая жизнь и все еще будет хорошо. Смерть — это не выход. Посмотри, сколько боли причинило самоубийство Наташи…

— Моей смерти никто не заметит, — перебила Люся.

— Это не так, — возразил Кир, — тебе только сейчас кажется, что все плохо, но ты свыкнешься с этой потерей и…

— Прекрати! — вдруг потребовала она, оттолкнула его и начала плакать, в ней на мгновение проснулась жизнь и вместе с нею ярость, — ты ничего не знаешь! После смерти Наташи я должна жить с чужими людьми, потому что близких у меня не осталось. И этот урод… такая же похотливая тварь, как ты, он…

Зря она это сказала.

— Он добрался и до тебя, — хрипло пробормотал Кир и сжал кулаки, Люся даже не удивилась тому, что он знает о ком идет речь, — да я выбью из него его мерзкую душонку!

— Нет, — пролепетала Люся и схватила его за руку, сама не зная зачем, — не делай этого! Она любит его, любит! — он уже плохо понимал о чем говорит девочка, но это его не волновало. Уже когда он слышал от Владимира о подвигах отчима Тани он едва сдерживал себя, чтобы не вылить на этого человека всю накопившуюся злость, но теперь, когда он посмел посягнуть на нее… На нее!

— Мне плевать, — оборвал он ее бессвязную речь, — он поплатится…

— Он не сделал мне ничего! — быстро сказала Люся.

— Это не меняет дела! Послушай… — он с трудом заставил себя остыть и говорить спокойно, наклонился к ней и приобнял за худые изящные плечи, — я знаю, что ты ненавидишь меня. Но я искренне хочу тебе добра. Я хочу удочерить тебя. У тебя будет все, чего ты захочешь. Хочешь, мы уедем отсюда куда-нибудь на юг. В Крым хочешь? Или за границу. Да куда угодно. Я заберу тебя оттуда. Он до тебя не доберется.

— Не нужно, — оборвала его Люся и резко скинула его руки, — он не доберется. Но доберешься ты, — она развернулась и быстрой походкой пошла в сторону выхода, слушая, как снег скрипит под ногами, — оставь меня в покое. С меня и того извращенца хватит.

 

Глава шестнадцатая

— Сегодня у нас особенные гости, — сказала Антонина и тяжело вздохнула, потому что ее слова не вызвали никакой реакции ни одной, ни у второй девочек. Они сидели на разных концах одного дивана и обе были заняты своими мыслями. Татьяна хотя бы подняла на нее глаза от книги и кивнула, не особо обрадовавшись этому известию. Люся же и головы не подняла и о выражении ее лица, скрытого за волосами, Антонине оставалось только догадываться.

Женщина с ужасом чувствовала, как стремительно угасает жизнь в этом маленьком хрупком теле и наблюдала уже и физические симптомы этого отмирания. Интерес к жизни, которого она так ждала, вовсе не спешил появляться, а вместе с ним исчезли еще аппетит и сон — когда она оставалась ночами она часто видела бледную тень в дверном проеме, шествовавшую на кухню, чтобы выпить воды.

Антонина знала, что Люсе приходиться очень тяжело, но не могла понять, почему это происходит, не могла поверить, что утрата сестры стала настолько сильным ударом. Такими темпами они скоро встретятся… На небесах. И женщина не могла позволить этому произойти, но и сделать ничего не могла.

Последней ее надеждой были те, кто позвонил в дверь в эту минуту, словно услышав ее мысленный призыв.

— Люсенька, пойдем со мной, — скомандовала она и девочка послушно встала и поплелась за ней, низко опустив голову. В прихожей она забилась в угол, оттуда смотрела на дверь все тем же равнодушным взглядом.

В квартиру зашли двое — мужчина, высокий, ухоженный, в дорогом пальто, одетом поверх респектабельного офисного костюма, с аккуратно уложенными темно-русыми волосами и очками в изящной оправе, и женщина, поражавшая своей красотой и внутренним обаянием. У нее было очень приятное красивое лицо с большими шоколадными глазами и добрая улыбка, которая обращалась Люсе.

— Здравствуйте, Антонина, — дружелюбно сказал мужчина хорошо поставленным голосом. Его взгляд скользнул за спину женщины и отыскал Люсю, на его лице сразу же написалось какое-то странное выражение вроде бы и радостное, но в тоже время скорее озабоченное и печальное.

— Людмила… — обронил он.

— Здравствуйте, Александр Васильевич, — кивнула хозяйка квартиры и отступила в сторону, — здравствуйте, Вера Павловна, — его спутнице, — проходите… я вас чаем напою…

— Спасибо, не стоит, — отказался тот, кого она назвала Александром, продолжая буравить взглядом растерявшуюся Люсю. Девочка даже на мгновение ожила, почувствовав странное волнение, разлившееся по телу. Ее терзали смутные сомнения и догадки на счет того, кто же эти люди, но она не спешила высказывать их даже про себя.

Такие же серые глаза, как у этого мужчины она могла видеть только у Наташи… Но и в зеркале, в которое смотрелась слишком редко.

— Люся, ты догадываешься, кто я? — спросил ее гость, она нерешительно кивнула и только теперь заметила Таню, опершуюся на дверной косяк и наблюдавшую эту сцену.

— Хорошо, — сказал он и тяжело вздохнул, — чтобы не было уже никаких сомнений. Я твой отец. И мне очень стыдно, что я не мог появиться в твоей жизни раньше… но… во многом здесь не было моей вины, — в ответ на эти слова Люся как-то зло сощурилась и прикусила губу, словно запрещая себе что-то сказать, — когда умерла ваша мама, я говорил с Наташей и она была настроена очень агрессивно. Я надеюсь, что ты будешь благоразумнее ее и не откажешься от моей опеки… Я смогу дать тебе все, в чем ты будешь нуждаться. Мы с Верочкой собираемся окончательно перебраться в Петербург, там у нас квартира на Невском, до Эрмитажа рукой подать… У тебя будут братик и сестренка. Я сделаю все, чтобы устроить тебя в лучший вуз города…

— Нет, — тихо пробормотала Люся и мужчина замолчал. — Спасибо… — заговорила она после паузы совсем тихо, — спасибо вам конечно, но мне не нужно.

Александр и Вера переглянулись, женщина заметила, что Люся вот-вот заплачет и оказалась рядом с ней и неловко обняла. Люсю обдало запахом ее духов и шерсти ее пушистой, явно очень дорогой, шубы. Ей было так тепло и спокойно в этих объятиях, словно рядом с ней сейчас была давно умершая мама… Но девочка понимала, что это лишь иллюзия и не желала ей поддаваться.

— Почему? — вырвалось у ее отца.

— Почему, Люся? — выдохнула Антонина Анатольевна.

— Потому что я хочу остаться здесь.

Как же она ненавидела в эту минуту этот город, эту квартиру, эти улицы, это серое небо… Этих людей, Антонину с ее назойливой заботой, которой так не хватало ее дочери, а она разбрасывалась ей налево и направо, Бориса с его мерзкими желаниями и намеками, Таню, одноклассников, Кира. И особенно неожиданно неизвестно откуда взявшегося отца, который считал, что может спокойно спустя пятнадцать лет прийти к ней и попробовать исправить все, что случилось с ними из-за него! Где он был, когда они с матерью втроем с трудом сводили концы с концами? Где он был, когда они с Наташей хоронили мать? Где он был, когда им так нужен был кто-то сильный рядом, который бы дал им хотя бы иллюзию защищенности? И почему он появился только теперь?

— Люся, подумай как следует, — наклонилась к ней Вера и ее мягкие волосы пощекотали Люсину щеку, — ты говоришь это сгоряча…

Девочка смягчилась, повинуясь ее нежному голосу, но заставить сменить свое решение, голос ее не мог. Она заторможено кивнула и отвела взгляд, ей не хотелось, чтобы эта незнакомая женщина выпускала ее из своих объятий. Она так истосковалась по нежности и теплу… Когда ее обнимала Антонина она чувствовала совсем другое.

— Я устала, — пролепетала девочка, — пожалуйста, оставьте меня сейчас.

Она закрыла глаза и чуть не потеряла равновесие.

— Опять, — спохватилась Антонина и вот уже чьи-то заботливые руки тащили ее к дивану, чтобы уложить, укрыть пледом, успокоить, привести в чувство.

«Наташенька… Мамочка… — думала Люся, проваливаясь в темноту, — заберите меня отсюда. Заберите меня от них!»

Пока все возились с потерявшей сознание Люсей у Тани появилась замечательная возможность незаметно исчезнуть из дома.

Она шла по заснеженной улице, с грустью думая о том, что теперь происходило с ее бывшей лучшей подругой. Вначале она даже решила, что та попала в дурную компанию и стала принимать наркотики, но проследив за ней она увидела, что если Люся куда-то и уходит из дома или после школы, то на автобусную остановку, откуда можно было доехать до кладбища. Это ничего не меняло. Таня делила свою комнату с живым ходячим трупом с совершенно мертвыми глазами и безразличной ко всему душой и ей было страшно порой оставаться с ней наедине. А что, если пустота, поселившаяся на дне серых когда-то таких живых и чарующих глаз, поглотит и ее заодно? Лишит воли, превратит в такую же безразличную сомнамбулу?

Опускался вечер и город становился уютным и праздничным, благодаря фонарям, золотившим снег и разноцветным окошкам квартир. Где-то играла музыка, шумно разговаривали люди, смеялись… У помойки стояла облезлая, измученная жизнью новогодняя елка и Таня подивилась тому, как долго кто-то продержал ее у себя. Ей было мучительно жаль эти деревья, выращенные для того, чтобы недолго покрасоваться в броской мишуре и быстро сгнить.

Душа этого дерева тихо плакала, поднимая к небесам облезлые веточки. Тане захотелось коснуться их, но она сдержалась. На глаза почему-то наворачивались слезы, но она уже достаточно давно не могла позволить себе такую роскошь.

Кто-то имеет право прыгать с балкона, кто-то имеет право сжигать себя заживо изнутри, но только не она. Потому что мир держится на сильных людях и если вдруг все кругом станут слабыми, он просто рухнет.

— Таня! — она вздрогнула, услышав знакомый голос и чуть не бросилась наутек от неожиданности.

— Ты меня напугал! — сердито сказала она, хотела было начать отчитывать Мишу, но обернувшись, увидела перед собой Владимира. Он улыбался ей своей обворожительной улыбкой и его светлые детские глаза тоже улыбались.

Прятаться и убегать было бесполезно.

— Ты что, следил за мной? — поинтересовалась Таня, он виновато отвел взгляд и кивнул.

— А куда ты собралась на ночь глядя? Это не безопасно! — беспокойно начал он, но осекся. Это было уже слишком.

— Ты волнуешься за меня? — растерянно спросила девушка, но тут же напомнила себе, что все это может очень плохо закончится, — да ничего хуже того, что со мной было, со мной уже не случиться.

— Таня… — Владимир хотел что-то сказать, но осекся и нахмурился, — пройдешься со мной?

— Угу.

Они долгое время шли молча, каждый запрещая себе начать говорить о чем-то, чтобы случайно не натолкнуться на так старательно избегаемые опасные темы.

Таня любовалась ночными огнями этого города. «Все-таки маленькие города куда уютнее» — думала она, но сравнить ей было не с чем, потому что за всю свою жизнь ей так и не довелось нигде больше побывать. Но ей так нравились эти маленькие улочки, старые обшарпанные дома с грязными подъездами, заросшие неведомой травой клумбы и пустыри, залив всегда хмурый и неспокойный даже в солнечную погоду. Ей не нравились только люди. Без них этот город стал бы куда лучше, но они не желали никуда исчезать. Может быть лучше исчезнуть Тане? Куда-нибудь в другое место? Ну что опять за мысли! Куда она побежит, ну куда она побежит.

— Я устал гоняться за тобой, — признался после долгого молчания мужчина, — если ты меня избегаешь, скажи открыто, что не хочешь…

— Да нет, я хочу, — не дала ему договорить Таня, они остановились, — но я не уверена. Что что-то из этого получиться.

— Из этого? — поднял одну бровь Владимир, эта формулировка почему-то показалась ему смешной.

— Ну… семья там. Любовь. Я не знаю, — Таня слабо улыбнулась, жалея, что говорит все это.

— Дружба же получилась, — заметил он, — значит стоит попробовать.

— Возможно… — прошептала она и задрала голову.

Небо было светлым из-за городских огней, но где-то за тучами там прятались звезды и в это мгновение ей больше всего на свете хотелось увидеть хоть одну маленькую звездочку.

«Возможно» — зачем-то повторила она про себя.

Таня стояла на балконе квартиры Владимира и сонным взглядом смотрела как над городом поднимается ослепительный красный диск. С восьмого этажа открывался прекрасный вид, которого не было в их пятиэтажке. Отсюда можно было разглядеть и ее дом, и бывшее место жительства Люси и школу… И где-то совсем далеко в другой стороне, на западе, на горизонте сиял, отражая первые солнечные лучи, залив.

— Красиво тут, — заметила Таня и опустила взгляд, он уперся в распакованную, но так и не тронутую пачку сигарет. Владимир вышел к ней, заметил ее и поспешил убрать в карман, чтобы она не привлекала внимания девушки.

— Ну да, — согласился он, — жаль я редко здесь живу… Электричка — вот мой дом.

Таня тепло улыбнулась и подставила лицо утреннему ветерку.

— Но это же прекрасно, — рассудила она.

— Болтаться, куда шеф прикажет? — Владимир хитро сощурился и пожал плечами, — не знаю, не знаю… Он уже давно намекал, что хочет, чтобы я перебрался в Питер.

Таня недоверчиво посмотрела на него. Значит он надумал все-таки сделать это, но хочет чтобы она была поближе. Не возвращаться же сюда ради какой-то девчонки каждый раз! Но Владимир не дал ей продолжать эти мысли.

— Ну, какой Питер, — вздохнул мужчина, — куда я отсюда? К тому же я не могу бросить Кира…

— Ты так о нем заботишься, — задумчиво сказала Таня, — это даже странно.

— Я знаю, — кивнул Владимир, — но… я чувствую себя виноватым за грехи отца. Ведь они с его матерью были любовниками… Все бы не закончилось так, если бы не мой отец… Да что теперь говорить об этом, — он махнул рукой, — все уже случилось так, как случилось.

— Верно, — согласилась Таня и ей почему-то вспомнился тот ночной разговор с Люсей, и она невольно почувствовала себя виноватой. Зачем было пилить девочку? Может именно чувство вины уничтожает ее сейчас? Ну к чему все эти разбирательства, когда уже не важно, из-за кого погибла Наташа. Она мертва и это факт, который нужно принять.

— Как он сейчас? — чтобы отвлечься от невеселых мыслей спросила Таня.

— После попытки самоубийства он притих и даже вернулся на работу, разгребает все скопившиеся там дела… И строит грандиозные планы на счет того, как удочерит Люсю.

Одно упоминание подруги заставило девушку погрустнеть снова. Они немного помолчали, пока Таня пыталась справиться с отчаянием, душившим ее.

— Она умирает, Вов… — совсем тихо выдала она. Вставшее над горизонтом солнце слепило ее глаза, заставляя их болеть.

— Как? — изумился мужчина.

— Гаснет, — прошептала Таня и вдруг почувствовала, что по щекам текут слезы, — увядает на глазах… Сначала все было нормально, она переживала из-за смерти сестры, но потом вдруг стала совершенно безразличной к жизни. Она как будто уже мертва и теперь ее тело тоже умирает, догоняя душу… Мне… мне страшно, — вырвалось у нее, Владимир осторожно обнял ее, погладил по волосам и поцеловал в висок.

— Она еще оживет, — попытался утешить ее он.

— Да не оживет она, — возразила девушка, — конец неизбежен.

— Но, Таня…

— Пожалуйста… — взмолилась Татьяна, — давай уедем, как ты предлагал, — она подняла лицо и посмотрела на него своими большими миндалевидными красными от слез глазами, — в этом городе меня держали только она и мама… Но с мамой я поговорю, она поймет…

— Хорошо, Танечка, — сказал мужчина, — мы уедем. И все будет хорошо. Веришь мне?

Таня улыбнулась слабо-слабо.

— Да, — твердым и уверенным голосом ответила она.

 

Глава семнадцатая

Огромная серая туча плотоядно проглотила солнце и окутала город мутной пеленой серебристого морока. Из этой тучи сыпался растрепанный пепел ангельских крыл и Владимир ловил его в ладони. Ему было очень холодно и как-то неспокойно, он ждал на вокзале уже много времени, а Тани все не было.

Билеты на электричку до Петербурга лежали у него в кармане и приятно грели душу предчувствием чего-то нового и прекрасного, но оно спорило с сильным неотвратимым чувством тревоги.

«А если она не решиться?» — думал Владимир, бродил туда сюда по пустому зданию вокзала, где они условились встретиться, потом выходил на улицу под снег и боролся с искушением закурить.

На часах было двенадцать тридцать. Она должна была прийти пол часа назад… Может быть что-то случилось? Отчим что-то сделал с ней? У Владимира невольно сжались кулаки. Он еще немного подождал, решил отвлечь себя от этого томительного ожидания и позвонил Киру, но у него никто не брал трубку, а сотовый как обычно находился вне зоны действия сети. «Надеюсь, он там не вены режет?» — промелькнула в его голове шаловливая мысль, но он прогнал ее прочь. Это уже не касается его… Он не может помогать всем и думать о каждом. Сейчас он должен помочь Тане, хрупкой прелестной девочке с грустными светло-карими глазами, подарить ей другую жизнь, подарить ей немного счастья, которого она так заслуживает… Слишком много страданий свалилось на ее плечи, пора бы уже и чему-то хорошему свалиться на них.

При мысли о ней по телу разливалось живительное тепло, наполнявшее каждую клеточку. Таня… Танечка…

Но где она? Где?…

Владимир не вытерпел и набрал ее домашний номер. Долгое время никто не отвечал, но после нескольких минут длинных гудков трубку взял мужчина с хриплым неприятным голосом, и не сложно было догадаться, что это ее отчим.

— Да? — хмуро откликнулся он.

— Здравствуйте… — неуверенно начал Владимир, — а можно Татьяну?

— А кто ее спрашивает? — недоверчиво поинтересовался отчим и Владимир почувствовал острое желание явиться туда и все-таки избить его за все хорошее.

— Друг.

— Какой это друг?

— Миша, — нашелся Владимир и услышал в ответ пьяный смех.

— Да ладно. Она только что ушла гулять с Мишей… — он собирался нажать что-то еще, но Владимир торопливо нажал на отбой. Что-то внутри него полыхало адским пламенем и он не знал, как его потушить.

Как ушла…? Как она могла? Они же договорились… Она же должна была бежать с ним… Значит, она попросту снова сбежала от него. С этим мальчишкой. Может быть она любит его? Но почему его?!

Владимир разбил кулак о мраморную стену здания вокзала, кто-то за его спиной выругался в его адрес, но он не обратил внимания и торопливо пошел к подошедшему поезду.

Как наивно было полагать, что и в правду что-то может получиться. Она же сама говорила с таким сомнением… Из-за Миши? Вот тебе и девочка с чистыми глазами! Как он не заметил лжи в этих прекрасных глазах?

— Прощай, Таня, — произнес он одними губами, заходя в вагон, уверенный в том, что больше никогда сюда не вернется. Никогда!

Матери не оказалось дома. Только отчим и как обычно равнодушная к окружающему миру Люся, совсем переставшая реагировать на внешние раздражители. Она сидела на кровати, уставившись в одну точку на полу и молчала.

— Мне очень жаль, что с тобой случилось такое… — Таня присела перед ней на корточки, — и я ничем не могу тебе помочь… Я уезжаю… — она нервно обернулась на темный проем коридора, не подслушивает ли их отчим, а потом махнула рукой. Теперь ей было все равно. Совсем скоро он будет далеко-далеко и ничего не сможет сделать ей. Пусть хоть голову о стену разобьет, его любимая игрушка больше не будет его!

— Прощай, Люся, — Таня наклонилась к девочке и поцеловала ее в холодный, как у покойницы лоб. «И в правду, как мертвая…» — подумала она, забрала сумку с вещами и поспешно вышла из комнаты.

— Куда это ты собралась? — осведомился отчим, нарисовавшись в коридоре. Он был немного пьян и держался за стену, чтобы сохранить равновесие.

— С Мишей гулять, — отмахнулась она.

— А зачем тебе такая большая сумка?

— Мы отнесем вещи сиротам, — соврала Таня и была очень горда собой, потому что Борис нахмурился, но поверил.

— Какие вы добрые, — потянул он, — а ночь ты тоже у Миши провела?

«Мои ночи тебя не касаются!» — закричала про себя Таня, но сдержалась. Она вспомнила, что говорила Люсе и подумала, что ненависть причинит боль ей самой и уничтожит скорее ее, чем отчима. Это такое чувство, напоминающее бумеранг. С какой силой ты зашвырнешь его в реальность, с такой силой оно вернется к тебе и ударит.

— У одноклассницы, — сказала девушка вместо прощания, она была уверена в том, что видит этого человека последний раз в своей жизни.

Как легко, как прекрасно она чувствовала себя. Впервые в жизни она испытывала такое чувство полета, как будто ее ноги вот-вот оторвутся от земли и она начнет шагать по воздуху навстречу звездам и сияющему солнцу.

Таня остановилась и высоко запрокинула голову, чтобы посмотреть на него — огромное, сияющее, теплое, наконец-то улыбнувшееся ей.

«Неужели? Неужели мой томительный плен окончился?» — спрашивала она сама себя и не верила в эти слова. Три года мучений, унижения, страха и ненависти к себе остались позади и перед ней лежала совсем другая дорога.

Она ясно видела впереди огромную сияющую дверь, которую нужно было распахнуть, чтобы обрести потерянное счастье и, казалось бы, навечно ушедшее детство. Таня мысленно потянулась пальцами к двери и прикоснулась к холодной кованной ручке в форме головы льва, сжимавшей кольцо. По ручке словно проходили электрические разряды, приятно щекотавшие кожу…

А мама? — на мгновение засомневалась Таня. Она обязательно позвонит ей, когда будет возможность и скажет… скажет, что должна была так поступить. Что встретила свою… любовь? Какое, право, непривычное слово. Что уверена в своем поступке и не может теперь сделать иначе. Что она обязательно окончит школу, где бы она не оказалась теперь и поступит в лучший медицинский университет, который найдет, чтобы стать таким же хорошим врачом, как и ее мама. Ей же будет приятно знать, что ее дочь тоже хочет спасать людей?

А Миша? Он не любит ее, а всего лишь пытается заполнить пустоту в своей душе, образовавшуюся там со смертью Наташи. Он хороший, добрый человек, но не должен совершать ошибку, связывая себя с ней.

А Люся… Нет, о ней лучше не думать, потому что она уже где-то там, за дверью, исчезла, сбежала к своим матери и сестре, покинув реальность. Здесь осталось только ее тело, которое совсем скоро догонит душу.

Таня открыла дверь и увидела сияющее солнце прямо перед собой. Оно обнимало ее своими лучами, щекотало кожу и улыбалось.

Девочка решила поспешить, чтобы не опоздать к Владимиру, и прибавила шаг, наслаждаясь на ходу этим приятным ощущением и щурясь от солнца.

Снег, падавший с неба лежал у нее на плечах, на смешной вязанной шапке, на лице, но она все равно чувствовала солнечный свет. Хмурые небеса и прохожие смотрели с непониманием на улыбающуюся девочку.

Быстрее, быстрее! К новой жизни… К чему-то прекрасному и светлому, необъятному и сияющему, как это солнце.

Загорелся зеленый свет, Таня в каком-то забытье сделала шаг на дорогу и очень отдаленно, глухо как из-под воды услышала визг тормозов.

Все ее тело пронзила острая боль, но она все равно чувствовала эту легкость. Она летит, летит прямо к солнцу, чтобы тоже обнять его, обнять в ответ.

Люсе вдруг стало больно. Ни с того ни с сего она вскочила с кровати, как будто проснувшись ото сна и сжала кулаки, чтобы вынести невыносимую боль.

Она пыталась понять, что произошло и мучительно оглядывалась кругом. Комната… Все вещи в ней, мебель, обои, к которым она привыкла, все было прежним и неизменным. Но ощущение, сейчас пронзившее ее как лезвие, было очень реальным и пришло откуда-то извне.

На плохо слушающихся ногах, почему-то вдруг ставших ватными, девочка дошла до окна и оперлась на подоконник. Морозный воздух, пробиравшийся в открытую форточку, немного отрезвил ее, но она никак не могла сбросить с себя этот морок.

В таком же состоянии она добрела до кухни и налила воды в стакан, половину пролив на столешницу. Пальцы дрожали и даже зубы отбивали какой-то ритм. Да что же это, что?!

Стакан выскользнул из ее рук и разбился о линолеум. Встревоженный этим шумом в комнату вбежал Борис, глаза его горели из-за выпитого спиртного.

— Что ты творишь!? — нервно спросил он, заметил стакан и почему-то испугался.

Люся молчала.

— Зачем стакан разбила!? — начал нападать мужчина, — что, совсем из ума выжила?!

Люся молчала.

Он двинулся на нее, явно замышляя что-то недоброе и тогда она выхватила из подставки нож и демонстративно выставила перед собой. Бориса это позабавило, он довольно улыбнулся и сказал:

— И что ты мне сделаешь? Какая смелая девочка!

— Я не Таня, — уверенным голосом ответила Люся и почему-то имя подруги вызвало у нее новый приступ дрожи, — зарезать могу.

— Да ладно! — расхохотался Борис, — и многих ты уже зарезала?

— Ты будешь первым! — крикнула Люся и бросилась на него. Мужчина был совершенно не готов к нападению и не устоял на ногах. Нож вошел по рукоятку ему в плечо и он завыл от острой резкой боли. Люся схватилась за свое оружие, вытащила его и уже было собиралась нанести следующий удар, как осознала то, что сделала и отшвырнула его в ужасе. Она выбежала в прихожую, вставила ноги в старые кеды и бросилась прочь, слыша несущиеся в след проклятья.

Она вылетела из подъезда и, не удержав равновесия, упала в снег лицом, холод сразу же сжал ее в своих ледяных тисках. Люся подумала, что неплохо было бы так и остаться здесь в снегу и больше не вставать, уснуть под снежным саваном и позволить зиме подарить ей тяжелые холодные сны.

— Люся!? — донесся до нее чей-то встревоженный голос. Кто-то вытащил ее из сугроба, поставил на ноги и принялся отряхивать от снега. Этим кем-то был Миша.

— Люся, что случилось? — спросил юноша, снял с себя куртку и накинул ей на плечи, — что у тебя с руками?

Девочка заторможено посмотрела на свои руки и только теперь заметила, что они испачканы в крови Бориса. Ей стало противно, она бегло вытерла их о свою юбку.

— Поранилась, — тихо буркнула она.

— Ладно… пойдем, — Миша знал, что она не очень разговорчива и взяв ее под руку решил отвести домой, но она засопротивлялась.

— Нет, — слабым голосом сказала девочка, — я хочу погулять.

— В таком виде? — Миша был очень-очень удивленн и даже очки чуть не упали у него с носа от такой неожиданности, он поправил их своим привычным движением, — ладно, — он махнул рукой, — бог с тобой. Я за Танькой…

— Стой! — чуть ли не крикнула девочка, — ее там нет…

— Что? — изумился ее одноклассник, — как нет?

— Она ушла… она попрощалась со мной, — вспомнила Люся, — вроде она уехала…

Лицо Миши исказилось неожиданной болью, он снял свои очки и принялся тереть рукой лицо. Снежинки падали ему на голову и на плечи в легкой белой рубашке, но он как будто не замечал холода.

— С ним? С тем мужчиной? — спросил он упавшим голосом.

— С каким мужчиной? — переспросила Люся и в ее голове что-то начало вырисовываться. Значит, Таня защищала Кира не просто так. Неужели он задурил еще и ее?

А сам распинался перед ней, рассказывая про свои добрые намерения! Люсей вдруг овладела прежняя жгучая ярость, и она снова, впервые за много времени, почувствовала себя живой.

 

Глава восемнадцатая

На могиле Наташи ничего не изменилось. Засохшие лепестки цветов печально глядели в небо, а медвежонок, выцветший от солнца и потемневший из-за сырости улыбался все той же добродушной и глупой улыбкой. С ним Люся не так сильно чувствовала свое огромное одиночество. Она привыкла относиться к этой игрушке, как к живому существу, и порой подолгу разговаривала с ним. Она любила разговаривать с ним, с небом, с лицом Наташи на фотографии, с ветром и дождем, а с людьми у нее почему-то больше не получалось. Поэтому когда Миша сказал, что не хочет ехать на кладбище по определенным причинам, она вздохнула облегченно, закуталась поплотнее в его куртку и мысленно послала его к черту.

По кладбищу гулял холодный февральский ветер, который легко пробирался в душу, миновав незначительную преграду одежды. Люся обняла себя за плечи и закрыла глаза.

— Заберите меня отсюда… — прошептала она. Кто-то мягко коснулся ее рук и накрыл их своими. Она вздрогнула, боясь открывать глаза. Мама… Или Наташа… Да, точно, Наташа. «Ты пришла за мной, сестренка… спасибо…» Ей стало так тепло и спокойно, что можно было бы так умереть, пока мгновение сладкого самообмана не закончилось.

По щекам медленно, одна за другой поползли горячие, как парное молоко, слезы, мешаясь с ледяными каплями растаявшего снега. Кто-то заключил ее в объятья.

— Я не хочу так больше… я не могу так больше… — срываясь на крик проговорила Люся, — не могу, не могу… не могу…

— Тише-тише… — звук его голоса вернул ее в реальность, она испуганно вырвалась из его рук и попятилась назад, чуть не рухнув на могилу сестры. Тепло мгновенно растаяло и сменилось отрезвляющим холодом. Люся стояла в полной растерянности. Они же с Таней куда-то уехали!? Что это значит?!

— А где Таня!? — пробормотала она. Воспаленное воображение уже рисовало страшные картины и предлагало ей версии того, что он мог с ней сделать.

— Почему ты спрашиваешь об этом меня? — искренне изумился Кир.

— Потому что она сбежала с тобой! — уверенно заявила Люся. У нее кружилась голова и подкашивались ноги, но она пыталась сохранять равновесие.

— Нет. Они собирались сбежать с Вовой, — объяснил мужчина. Она растерялась еще больше, потому что понятия не имела кто такой Вова, откуда он взялся и почему вдруг обычно благоразумная, недоверчивая и осторожная Таня решила с ним куда-то уехать. Или… это из-за отчима? Люсю посетила неожиданная догадка, и ей стало грустно, потому что ей бежать было некуда и не с кем.

Но она заблуждалась.

Девочка обернулась лицом к могиле сестры и встретилась с взглядом Наташи на фотографии. Она сбежит… Она тоже сбежит… туда… где нет слез, боли и одиночества. Где нет мерзких грязных людей, где нет лжи и фальши… Туда, где всегда весна и пахнет жасмином…

Люся прикрыла глаза и почти ясно увидела зеленый луг, поросший дикими цветами, благоухание которых кружило голову. Она ступила босиком на траву и почувствовала, как та щекочет ступни, это было приятное, давно забытое ощущение… На встречу ей медленно шла божественно красивая девушка в белоснежном льняном платье с очень длинными волосами, в которых запутался теплый шаловливый ветерок, перебирая их. Она улыбнулась Люсе и девочка узнала в ней свою старшую сестру, но такой очищенной и счастливой она не видела ее никогда прежде. Все черты Наташи чудесным образом преобразились, а глаза сияли теплым радостным светом.

Люся протянула к ней руки и девушка оказалась рядом и обняла ее прозрачными руками, обдав сладким ароматом цветочных лепестков и ладана.

— Люся! — Кир едва успел подхватить упавшую девочку. Она была такой легкой, словно питалась одним только воздухом.

Он испуганно вглядывался в ее побелевшее, как у мертвеца, лицо и с ужасом понимал, что со времени их прошлой встречи она очень сильно изменилась, но эти перемены не говорили ни о чем хорошем. Она похудела так, словно носила в себе тяжелую неизлечимую болезнь, пожиравшую ее изнутри, даже по-детски округлые раньше щеки теперь были впалыми. Она казалась хрупкой, словно какое-то неземное эфемерное создание, и он боялся, что она просто рассыплется в прах от неосторожного прикосновения.

— Люся… Люсенька… Что с тобой? — он аккуратно потряс ее за плечи, но ее глаза были по-прежнему закрытыми.

Дыхание было совсем слабым, а пульс очень медленным, сердце грозило вот-вот остановиться.

— Не умирай, пожалуйста… Люся! Люся! — она не слышала его криков, продолжала также безмятежно спать каким-то странным пугающим сном, и, судя по страдальческому выражению лица, снилось ей что-то неприятное, — Люся, Люся…

Кир снял пальто и закутал ее в него, а потом бережно взял на руки и понес к выходу с кладбища.

Нужно врача… только где он найдет его в этом безлюдном месте? Покойникам врач не нужен, им спокойно и без него, а скорая сюда будет ехать долго… Что же это за кошмар… Боже, боже, боже!

На автобусной остановке было пусто, судя по всему, автобус отошел в сторону города еще совсем недавно.

— Люся… Люсенька… Очнись, пожалуйста, — взмолился он, крепко-крепко прижимая ее к себе, пытаясь отдать ей свое тепло, которого было совсем немного, — не умирай…

С неба крупными пушистыми хлопьями падал снег. Ответом ему была только тишина.

— Ну как она, как? — Антонина Анатольевна металась по больничному коридору, как тигрица в клетке. Вышедшая из реанимации медсестра — полная добродушная женщина средних лет улыбнулась ей ободряюще и положила руку на плечо.

— Скоро отвезем из реанимации в палату, — сказала она, — не волнуйтесь. Ей уже ничего не угрожает. Хорошо, что нужная группа крови у нас была…

Антонина вздохнула облегченно и без сил опустилась на стул, слушая, как бешено колотиться сердце в груди и стучит что-то в виске.

Это все из-за нее! Из-за ее невнимания и равнодушия!

— Танечка… Танюша моя… — прошептала она, заливаясь горячими слезами, — девочка моя… спасибо, Господи! Спасибо…

Люся и Наташа так и стояли обнявшись и девочке было так тепло и спокойно, что она умоляла это мгновение не кончаться. Но сестра вдруг отступила от нее, погладила по волосам, не отпуская ее руки, и посмотрела куда-то в сторону. Люся тоже глянула туда и у нее замерло сердце.

К ним шла их мама в голубом, развивающемся платье. Солнце золотило ее волосы и они словно нимб окружали ее голову. Она протянула к ним обе руки и Наташа покорно подошла к ней. Люсе что-то мешало. Девочка не понимала, почему она не может сделать ни одного шага в их сторону, словно отделенная невидимой стеной.

— Мамочка… — прошептала она и начала плакать тихо-тихо, как в детстве. Лица ее мамы и Наташи сразу потускнели, погрустнели и по их щекам тоже потекли слезы.

— Но почему? Почему? — спрашивала их Люся, — я хочу к вам… пожалуйста…

— Ты нужна там, — звонким мелодичным, как перезвон колокольчиков, голосом сказала ее мама.

— Но вы тоже нужны были мне, но ушли! — закричала девочка, — нет! Заберите меня! Заберите!

Прекрасный луг с цветами начал меркнуть и растворяться в воздухе, отчетливыми оставались только мама и старшая сестра, пока они не исчезли тоже.

Люся открыла глаза и увидела хмурое серое небо, затянутое тучами и встревоженного Кира, склонившегося над ней.

— Жива, — выдохнул он и чуть не удушил ее в объятьях.

— Отпусти меня! — потребовала Люся, но получилось не очень выразительно. Голос ее плохо слушался. Как и все тело. Он послушно отстранился настолько, насколько это было возможно при том, что продолжал держать ее на руках.

— Что это было? — встревоженно спросил мужчина.

— Не знаю, — отмахнулась девочка, — поставь меня на землю и убери от меня свои руки!

Она сама пожалела, что попросила об этом, потому что ноги ее не слушались, и она чуть не рухнула на грязный истоптанный снег у автобусной остановки. Мысли путались и обгоняли друг друга.

— Проводи меня до дома… — попросила Люся и после некоторой борьбы с собой тихо добавила, — пожалуйста…

— Ты хотела сказать отнеси меня до дома? — улыбнулся Кир, но у него вышло слишком фальшиво, он еще никак не мог оправиться от пережитого ужаса.

— Боря, Боря! Тут такое случилось… — Борис сидел и со скучающим видом слушал стенания Антонины на том конце провода, — Танюша попала под машину! Это все моя вина… господи… ну как я могла так, как?

— Все будет хорошо, — без особого выражения сказал мужчина и не пытаясь сделать вид, что он опечален этой новостью.

— Она в реанимации, Боря! Господи… — «вот с господом и поговори» ворчал про себя Борис, уставший от ее охрипшего от слез голоса.

— Ой… Боря, тут медсестра вышла… я потом позвоню… — Антонина бросила трубку и тогда он вздохнул облегченно.

Внутри себя он злорадствовал, считая случившееся осуществлением божественной справедливости. Таня, которая столько искушала его, столько заставляла совершать ужаснейшие поступки, теперь наказана за это и он может вздохнуть спокойно.

И подумать о Люсе?…

Борис только недавно закончил промывать и обрабатывать рану, нанесенную ей. Хорошо еще сухожилия не задела! Ну теперь она точно поплатиться за все хорошее. «Ты запомнишь это надолго!» — мысленно пообещал мужчина и, как будто откликнувшись на этот призыв, в дверь позвонили.

— Вернулась, чертовка, — зачем-то сказал в слух он. Открыв дверь, он был несколько удивлен, увидев на пороге незнакомого человека, который аккуратно придерживал Люсю, чтобы она не упала. Агрессия, с которой на него смотрел незнакомец, могла прожечь дыру, если бы обладала материальной силой. Борис ухмыльнулся, его это позабавило.

— Ты что, пьяная? — спросил он, обращаясь к Люсе. Она посмотрела сквозь него пустым остекленевшим взглядом.

— Идиот, — не сдержался незваный гость, — вызови скорую…

— Не нужно скорую! — подала голос Люся, оттолкнула его и неуверенно перешагнула порог, — со мной все в порядке…

Борис перехватил ее, не дав упасть.

— До свидания, — насмешливо бросил он и захлопнул дверь прямо перед носом у незнакомого мужчины.

Люся вырвалась из его рук и по стеночке уползла в комнату. Борис пошел следом.

— Что все это значит?

— Мне стало плохо. Он мне помог, — без особого энтузиазма объяснила Люся и улеглась на кровать. Всем своим видом она показывала ему, что он здесь лишний. Впрочем, у нее всегда был такой вид, будто она считает всех людей незваными пришельцами в ее личное пространство, в котором место для них не предусмотрено.

— Так ты его не знаешь? — продолжал свой допрос Борис.

— Не знаю, — спокойно сказала Люся.

— А мне кажется, что ты врешь, — заявил он. Девочка мучительно нахмурилась.

— По-любому это не ваше дело, — рассудила она.

— Ошибаешься, — возразил мужчина и рассмеялся, — а ты мне сейчас за все заплатишь! — он быстро преодолел разделявшее их расстояние и запрыгнул сверху, зажав ей рот ладонью. Он был уверен, что в эту минуту девочка произносит все известные ей проклятья, но выходило только нечленораздельное мычание. Она стала бить его руками, но очень быстро выдохлась, силы оставляли ее. «Прекрасно!» — решил Борис и стал свободной рукой освобождать ее от одежды, которая, на его взгляд, была сейчас совершенно лишней.

 

Глава девятнадцатая

Снегопад становился все сильнее и сильнее. За сплошной белой стеной не видно было даже дома напротив, как Кир не старался его разглядеть.

Он тянул время. Ему почему-то совсем не хотелось уходить и он стоял у подъезда, пытаясь зажечь промокшую насквозь сигарету, онемевшими от холода пальцами. Рубашка на нем тоже промокла, а пальто он оставил Люсе.

Он старательно прогонял мысли о возможном воспалении легких и быстром летальном исходе. Нельзя… теперь нельзя. Он нужен ей, пусть она и гонит его прочь, но некому больше защитить ее от этого мерзкого человека со скользкой неприятной улыбочкой.

Кир с тревогой подумал о том, что сейчас там наверху она наедине с ним. Но не тронет же ее этот урод, пока она в таком состоянии? Или…

Мужчина чертыхнулся, бросил на снег в конце концов сломавшуюся сигарету и поспешил назад. Предчувствие беды было слишком сильным. Страх сковывал движения, страх пришедший после того, что случилось на кладбище.

Что происходит с Люсей? Что это за помутнения? А пустой остекленевший взгляд? Она была совсем другой, когда готова была защищать свою сестру, мстить… Куда делась вся ее энергия, сила и ярость? Почему за такой недолгий срок на месте живой как ртуть девочки с глазами, цвета штормящего моря, образовалась зыбкая тень, болтающаяся на границе двух миров. Из-за него…

Он нетерпеливо позвонил в дверь, но никто за ней не торопился открывать. На всякий случай он закрыл глазок ладонью и позвонил еще раз. И еще. Тишина. А потом крики, грохот, шум, ругань и снова тишина.

— Кто!? — спросил из-за двери недовольный голос Бориса. Прежде чем Кир успел ответить, Борис вдруг неистово завопил и выдал тираду, состоящую из сложных конструкций трехэтажного мата.

— Милиция, — без тени смущения соврал Кир, уверенный, что без того ему никто не откроет, впрочем, возня за дверью говорила о том, что гостей там никто не ждет.

— Сука, да я тебя! — заревел Борис и после его слов последовал глухой удар и стало тихо.

«Что он с ней сделал?! Что!?». Кир нервно забарабанил в дверь.

— Да откройте же, милиция!

В замке повернулся ключ и перед ним предстал одетый только наполовину Борис. На лице у него красовалась глубокая рана, оставленная не то ножом, не то каким-то другим режущим предметом и Кир без труда узнал почерк Люси.

— Милиция, блять!? — просипел тот и хотел захлопнуть дверь, но Кир бросился на него и затолкал в прихожую.

— Где она!? Что ты с ней сделал!? — заорал он и изо всей силы тряхнул Бориса за плечи, тот чуть не упал, попятился назад и облокотился на стену. По обоям поползли пурпурные пятна, Борис взвыл от боли и попытался нащупать рану у себя на спине, явно тоже оставленную Люсей.

— Чего тебе надо, придурок!? — вопросом на вопрос откликнулся он.

— Где Люся?! Говори, где она!? Где!? — Кир терял над собой контроль. Вот и пригодиться ему отцовская школа!

— Убирайся, — взвизгнул Борис и бросился на него первым, плюнув на кровь, заливающую лицо.

Люся открыла глаза и сразу же услышала шум из прихожей. Она лежала на полу в ванной, куда ее второпях отволок Борис, когда она отключилась.

Бездействовать она не могла и девочка быстро вскочила и стала искать что-то острое. Нож в пылу борьбы отлетел у нее куда-то под шкаф в прихожей и искать его было бесполезно. Она была горда собой и тем ударом, который нанесла со спины, но, к сожалению, она промазала и нанесла куда меньший вред, чем ей хотелось.

Оглушенная ужасом, злостью и отчаянием она схватила маленькие маникюрные ножницы, лежавшие на стиральной машине и выскользнула наружу. В этот самый момент пальцы Бориса сжались у Кира на шее.

В голове у Люси на мгновение проскользнула мысль о том, что она бы лучше постояла и посмотрела, как они убьют друг друга, насладившись этим зрелищем, но она прогнала ее. Воспользовавшись тем, что им не до нее она незаметно подкралась и всадила эти ножницы, как могла глубоко в шею Борису. Тот зарычал, отпустил Кира и вытащил их, с недоумением смотря на хлещущую на линолеум кровь.

— Маленькая потаскуха! — заорал он и, обернувшись, бросился уже на Люсю, но безвольно осел на пол от сильного удара сзади по голове. Девочка стояла и смотрела на него, чувствуя переполняющее ее отвращение. Ей хотелось пнуть это лежащее тело за все, что он сделал, за Таню, за себя, но конечности плохо слушались ее.

— Кажется, я его убил… — заключил Кир и облокотился на стену, у него тоже был весьма потрепанный и измученный вид, — будь добра… вызови милицию…

Люся кивнула и, перешагнув через Бориса, хотела уйти в комнату, но остановилась и внимательным долгим взглядом посмотрела в глаза Киру.

— Спасибо… — тихо проговорила она охрипшим от криков голосом.

— Он что-нибудь сделал тебе?

Люся предпочла промолчать и все-таки пошла искать телефон. Кир тем временем перевернул Бориса лицом к верху и прислушался к сердцебиению.

— Тебя посадят? — спросила девочка.

— Скорее всего, — равнодушно пожал плечами мужчина и попросил, — дай мне нож.

— Зачем!? — испугалась Люся и сразу представила себе, как он прямо тут же совершает самоубийство и она сидит одна в пустой квартире наедине с двумя трупами и ждет, когда приедет милиция. Перспектива была очень радостной, если бы она могла, она бы посмеялась над этим.

— Нужно.

— Ты хочешь покончить с собой!? — вырвалось у нее, она отругала себя за эти слова, но вернуть их было нельзя.

— Да нет же. Где нож?

— Под шкафом где-то…

Кир поискал нож, а потом зачем-то протер его краем своей рубашки, выбившимся во время борьбы из брюк и сжал в руке, словно собирается ударить, но потом бросил на пол. Также он поступил и с ножницами.

— Что ты делаешь? — осведомилась Люся, она все никак не могла заставить себя набрать короткий номер и сказать несколько слов. Ей казалось, что если она это сделает, то ей придется все рассказать и снова пережить весь этот кошмар… Снова окунуться в эту грязь.

Да и после этого его обязательно посадят.

А не этого ли она хотела?

— Ничего, — ответил мужчина совершенно без эмоций и улыбнулся ей, — теперь все будет хорошо, Люсенька.

Люся вспомнила о сигаретах, оставленных ей Юлей, и теперь они пришлись очень даже кстати. Она сидела на грязных мокрых ступеньках в подъезде и курила одну за другой, не в силах остановиться. На лице у нее теперь красовался красноречивый фингал под левым глазом, который ко всему остальному еще ужасно болел и чесался.

За окном подъезда все текло и капало и весь этот белоснежный сияющий снег, излучавший чистоту и великолепие превратился в отвратительные серо-бурые кучи. Из-за них Люсе было тошно выйти на улицу, впрочем, дома находиться ей было тошно.

Борис вернулся из больницы весь в бинтах и вел себя как шелковый, старательно изображая потерпевшего. Люся не могла видеть это лицо, ей безумно хотелось схватить нож или отвертку и выколоть ему глаза, а потом вспороть брюхо и выпустить все внутренности… Твердо решив это сделать, она докурила четвертую за двадцать минут сигарету и поднялась наверх.

— Где ты была? — по привычке спросил Борис и кивком головы позвал ее следовать за собой на кухню, — разговор есть.

Люся знала, о чем он сейчас будет говорить и чего от нее требовать. Она неаккуратно сбросила обувь и кинула пальто куда-то в угол.

Борис попивал кофе из большой цветастой кружки и от этого запаха у девочки кружилась голова.

— Чего тебе надо? — грубо осведомилась она, садясь напротив. Сейчас куда охотнее она бы выпила… водки? Или лучше спирту. Чтобы все закончилось и побыстрее.

— А ты не догадываешься? — ухмыльнулся он.

— Нет. Завтра я скажу правду.

— Правду!? — не выдержал он, вскочил и уперся руками в стол, чуть не стряхнув с него кружку, — да тебе эта правда будет стоить жизни, сука!

Его напускного спокойствия хватило совсем ненадолго.

— Угрожаешь? — скептически подняла брови Люся, наклонилась к тумбочке и вытащила из ящика самый большой нож и демонстративно провела по его лезвию пальцем, — я не Таня. Возьму и выпущу твои кишки.

— И сядете вместе, — рассмеялся Борис, — браво-браво.

Он решительно встал и как будто направился к двери.

— Я пойду навещу Таню. Насколько мне известно, она сейчас только благодаря приборам держится? Вот будет незадача, если они сломаются! — с деланным беспокойством в голосе выдал он.

— Ты не посмеешь, — сказала Люся.

— С чего бы это? — мужчина чувствовал себя победителем, — ну, что ты скажешь завтра, Люсенька? — ей было ужасно неприятно слышать от него уменьшительно-ласкательную форму своего имени.

— Что ты выступил героем, спасая меня от Кира, — устало заключила Люся и ушла из квартиры обратно в подъезд. Она зажгла сигарету и долго смотрела на огонек на ее конце, пытаясь найти хоть что-то хорошее в своей жизни, но тщетно. Как же ей надоели милицейские участки, допросы, чьи-то руки, тянущиеся прямо к ней, чьи-то вопросы, лезущие в душу.

Она вдохнула дым со слабым запахом вишни и попыталась выпустить колечко. Бесполезно. Все бесполезно! Добро пожаловать в мир падших ангелов, Люсенька.

В глупый грязный мир, где все бесполезно.

Завтра она пойдет и даст показания против Кира и вздохнет спокойно, вся эта кутерьма с органами закона наконец-то закончится и Наташа будет отомщена. Люся очень сильно сомневалась в том, что это ей нужно. В том, что ей вообще хоть что-то нужно, кроме пачки сигарет и мыслей о самоубийстве.

А этот урод будет гулять на свободе и ждать, когда Таня вернется домой, чтобы снова начать измываться над ней, над ними обеими. Улыбаться Антонине и изображать преданного любящего мужа.

Она же так хотела отомстить…

А почему бы не отомстить себе за свое невнимание к сестре?! Впрочем, ей уже отомстила жизнь.

— Будут тебе мои показания, ублюдок, — довольно улыбнувшись, прошептала Люся. Теперь она знала, что будет говорить завтра, и не на мгновение не сомневалась в правильности своего решения.

 

Глава двадцатая

— Как ты могла?! Ну как ты могла!? — захлебываясь слезами шептала Антонина. Они сидели вдвоем с Люсей на опустевшей кухне, и девочка совершенно без смущения курила прямо там, а женщина слишком была увлечена собственным горем, чтобы отругать ее за эту вольность.

В такой короткий период она умудрилась чуть не потерять дочь из-за своего невнимания к ней и теперь потеряла еще и мужа… Она отказывалась верить фактам, которые ей предоставляли. Он не мог! Это не он! Ее Боренька… Это все фантазии этой девицы, этой неблагодарной змеи, которая так отплатила ей за доброту и внимание. Чего еще ждать от сестрицы самоубийцы?

— Я всего лишь сказала правду, — спокойно пожала плечами Люся и выпустила дым в форточку.

— Ты опорочила моего мужа… Что я тебе сделала, скажи, что я сделала тебе, Люся!? За что ты поступила со мною так!? — спросила женщина, попыталась поймать взгляд девочки, но та отвела его в сторону, — за что?! За всю мою доброту, да?!

— Я всего лишь сказала правду, — повторила Люся и откинула назад длинные темно-русые волосы, боясь подпалить их сигаретой. Она смотрела на капель за окном и ей хотелось сейчас спрятаться куда-нибудь, исчезнуть, лишь бы ее не трогали, не донимали всеми этими вопросами-допросами-расспросами. Теперь каждый человек требовал ее сотни раз повторять одно и тоже, словно не мог просто спросить у другого, плевав на то, что одни только мысли об этой истории причиняли ей боль.

— Борис плохой человек, — выдала Люся, — он три года насиловал вашу дочь, а она молчала, чтобы не причинить вам боли. Но рано или поздно всему приходит конец, как и этой лжи.

— А когда придет конец твоей лжи?! — горячо выпалила Антонина и не удержавшись, вскочила и ударила Люсю по лицу. Девочка спокойно вынесла это, потерла щеку и снова отвернулась к окну.

— Прекрати курить в моем доме! — словно опомнившись, потребовала женщина. Люся кивнула и потушила сигарету о подоконник, с трудом не сделав это о свою ладонь. Но на ее теле и так достаточно было повреждений, синяков и ссадин.

— Вы не верите мне, так поверьте фактам, — попыталась достучаться до сознания Антонины девочка, но потом решила, что все это бестолковые разговоры.

— Прекрати! — потребовала Антонина и зажала уши руками, — я не хочу, не хочу тебя слушать, проклятая девчонка! Мой Боря еще не скоро выйдет из тюрьмы из-за тебя… Успокойся уже, оставь его в покое! Зачем ты продолжаешь порочить его имя! Кто здесь порочен, так это ты! А какой хорошей девочкой ты была раньше!

— Ну да, было дело, — хмыкнула Люся, ей очень хотелось добавить «до вашего ненаглядного Бориса».

— Прекрати! Ты еще и смеешься надо мной, — Антонина снова заплакала, уронив голову на руки. Люся ждала, пока она выплачется, тихо стоя у окна. Над ним снаружи висела огромная сосулька, переливавшаяся всеми цветами радуги в ярком солнечном свете. С нее тоже что-то капало и разбивалось о железный карниз окна, отбивая монотонный ритм. «Неужели уже весна?» — подумала Люся с удивлением, — «так быстро? Так рано в этом году?»

Наташа очень любила весну… Она сама напоминала весну своими чистыми глазами, своей открытой душой, своей улыбкой… А раз Наташа мертва, значит и весны тоже больше не будет никогда и то, что сейчас происходит за окном, не больше, чем очередной обман. Весь этот мир соткан из обманов — больших и маленьких. И держится на обманах. Выдернешь один кирпичик-обман, и тебе на голову посыплется целый град кирпичей, которые на нем держались.

— Люся… Люсенька, — Антонина подняла голову и посмотрела на нее заплаканными глазами, — пожалуйста… скажи им, что твои показания ошибка… Тебя не будут наказывать, ты еще ребенок! Пожалуйста…

Люсе на мгновение стало жаль эту женщину, на ее глазах постаревшую на много лет, осунувшуюся и поблекшую, но она ничего не могла сделать. Нельзя спасти всех сразу, и она сделала выбор вовсе не в пользу Бориса. Может быть потом кто-нибудь спасет его мерзкую душонку, полюбит его и очистит от зла, но раз уж это не получилось у Антонины, то вообще маловероятно, что у кого-то получится.

— В моих показаниях нет ошибки и я не собираюсь ничего менять, — упрямо возразила Люся. Антонина снова зарыдала, а потом вскочила и закричала так, что Люсе сделалось страшно.

— Вон! Убирайся вон из моего дома! Видеть тебя не хочу! Ненавижу тебя, чертовка!

Люся кивнула и ушла в комнату, достала свою сумку и побросала туда немногочисленные вещи. Она совершенно не представляла себе, куда собирается идти, но оставаться здесь она не желала.

— Одумайся… — взмолилась Антонина в прихожей.

— Нет, — покачала головой Люся и вышла прочь.

На улице было тепло и солнечно, все кругом таяло и текло. На асфальте лежали глубокие лужи, в которых отражалось бездонное синее небо и в них плескались чумазые воробьи, оглашая улицу своим звонким щебетом. Люся напоминала себе такого воробья, выкупавшегося в грязной луже и теперь прыгавшего по асфальту, чтобы высохнуть от липкой, пристающей к оперенью грязи.

Что она чувствовала сейчас? Свободу? Нет, одиночество.

Огромное бесконечное одиночество, которое совершенно нечем было заполнить, кроме сигаретного дыма, но и их в пачке оставалось уже совсем немного, а денег на новые у Люси не было. Как и жилья. Как и будущего.

Только сумка, набитая вещами первой необходимости, легкое пальто и правда, за которую она поплатилась. Но не стоило ли это все того, чтобы наказать по заслугам того, кто считал, что все сойдет ему с рук?

В этом мире никогда не будет справедливости, если мы сами не станем ею.

Таня неуверенно шагнула на крыльцо больницы и зажмурилась от яркого солнечного света. Весна… неужели… Уже. Весна! Она ликовала внутри себя, всем своим естеством приветствуя весну. Ей хотелось раскинуть руки и подставить ладони солнцу и прыгать в лужах, как в детстве.

Все было наполнено свежестью, пением птиц, мелкой капелью… И радостью, восторгом снова рождающейся жизнью.

Мы пережили зиму! Мы победили смерть! — кричало все вокруг и деревья и дома и прохожие, которые хмуро брели мимо и шмыгали носом, простуженные и злые. Таня с готовностью бросилась в этот порыв и вот ее душа, так уставшая быть обремененной телом, летела над маленькими улочками и маленькими домиками…

— Видишь, Танюша… весна, — с грустной улыбкой сказала ей Антонина, помогавшая девушке ходить, потому что за время, проведенное в больнице, та разучилась многое делать сама. Врачи боялись, что она останется инвалидом, но этого не произошло и она как будто родилась снова — чистой, как ребенок… А может быть она и в правду снова стала ребенком?

Таня вырвалась из ее рук и сбежала вниз по ступенькам, заглянула в лужу и посмотрела на отражение маленькой худенькой девочки с отросшими светло-каштановыми волосами и большими миндалевидными глазами, смотревшими удивленно и восторженно. Эта девочка готова была снова узнать мир и узнать его совершенно другим, вовсе не таким, каким он был прежде…

— Весна, мамочка! — воскликнула она и подбежала к Антонине, обняла ее крепко-крепко своими тонкими руками, — погляди!

— Да, Танечка… — тихо согласилась женщина и поцеловала ее в щеку, погладила по волосам и они вместе пошли по залитой солнцем улице.

Воздух был таким чистым и прозрачным, каким он бывает обычно только после сильной грозы и оттого любой звук становился звонким и летящим.

В небе кружились птицы.

— Танечка… — обратилась к ней Антонина и голос ее был каким-то грустным и потерянным, — а ты не хотела бы уехать из этого города?

— Не знаю… — беспечно пожала плечами Таня, — а почему ты спрашиваешь?

— Ну… тебе в институт поступать… — нашла предлог женщина.

— Тогда уедем, — рассудила девушка.

Они дошли до дома и даже он теперь казался Тане совсем другим. Ее прежняя тюрьма превратилась в обычную пятиэтажку и теперь она дружелюбно взирала на нее глазами-окнами.

Таня готова была любить весь мир, как это делают дети.

Таня готова была простить весь мир.

— Послушай… — Антонина как будто не хотела идти туда и хотела потянуть время, она взяла Таню за руки и заглянула ей в глаза, — скажи мне… Правда то, что Борис три года…

Заканчивать было не нужно, Таня поняла все и так. Она слегка погрустнела, но постаралась как можно быстрее прогнать это ощущение.

— Да, — кивнула она, — но мамочка! Все это в прошлом…

— Конечно в прошлом, — согласилась Антонина и стала тосковать о чем-то своем. Они вернулись домой, и пока женщина на кухне разогревала чайник и ставила все к чаю, Таня пыталась дозвониться до Владимира, но никто у него не брал трубку. Она хотела набрать номер Кира, но не успела.

— Танюш, пойдем пить чай, — позвала ее Антонина. Девушка убежала на кухню, сжала чашку руками и вдохнула сладкий дурманящий аромат. У нее был только один вопрос, который она хотела задать сегодня и множество других, которые она решила оставить на потом.

— Куда пропал Борис?

— Где бы он ни был… — Антонина тяжело вздохнула, — тебя он больше не побеспокоит… — она обняла Таню, чтобы дочь не видела, как по ее щекам одна за другой текут горькие-горькие горячие, как чай в их чашках, слезы.

В дырах под крышей того дома, где жил Кир, делали свои норы ласточки и сейчас они вдруг вернулись в оставленные жилища и начали летать туда-сюда, кричать и шуметь. Мужчина проклял птиц за то, что разбудили его в день, когда он решил честно проспать работу и теперь он курил на кухне в полном одиночестве, наблюдая за тем, как они суетятся в воздухе, таскают мелкие веточки и мусор, чтобы укрепить свои гнезда.

«Что-то рановато в этом году» — подумал он.

В дверь позвонили и Кир обрадовался тому, что, скорее всего, это вернулся Владимир, который в какой-то момент неожиданно взял и пропал, перестав отвечать на звонки.

Но его ожидания не оправдались.

— Можно? — робко спросила Люся и только после его неуверенного кивка шагнула в прихожую. Что-то в ней изменилось, но сейчас он затруднялся сказать что, слишком часто в ней что-то менялось за последнее время.

— Знаешь… — она аккуратно сняла обувь и поставила в угол прихожей, а рядом сумку, которую принесла с собой, — мне некуда пойти. Можно мне остаться у тебя?

— Значит действительно некуда, — констатировал Кир и улыбнулся, — конечно можно… Пойдем, я налью тебе чаю.

— Хорошо, — легко согласилась Люся и прошествовала за ним. Она заметила ласточек за окном и очень удивилась, но ничего не сказала. Ее большие серые, как штормящее море, глаза стали внимательно следить за каждым их движением и сейчас она напоминала кошку, приготовившуюся к броску на птиц. Что-то стремительное, летящее, сильное неожиданно появилось в этой девушке, в ее чертах и глазах, сменив собой детское и беззащитное.

Она повзрослела? Не удивительно…

Кир совершенно не знал о чем с ней говорить, хотя теперь их объединяло многое. Поэтому он задал вопрос, волновавший его сильнее всего и бывший вполне себе безобидным.

— Ты простила меня?

Люся подняла взгляд и внимательно посмотрела ему в глаза, чуть склонив голову на бок.

— Не знаю, — в конце концов она беззаботно передернула плечами, — у нас будет много времени, чтобы с этим разобраться.

— У нас… — повторил мужчина, и от этого слова по телу разлилась волна тепла. Неужели теперь есть это «мы» и это «нас»?

— Повторюсь, что хочу удочерить тебя, — напомнил он. Люся как-то хитро сощурилась и достала из кармана джинсов помятую пачку сигарет, заглянула туда и извлекла одну-единственную, сломанную пополам, имевшую очень жалкий вид. Судя по выражению лица девушки она тоже сочувствовала ее горькой судьбе.

— Я не хочу, чтобы ты меня удочерял, — спокойно призналась она и попыталась зажечь этот жалкий обрубок зажигалкой из синей пластмассы, на которой были нарисованы киты.

— Почему? — растерялся Кир, но она оставила этот вопрос без ответа. По кухне пополз такой непривычный сладкий дым с вишневым привкусом. Он на мгновение прикрыл глаза, но потом, как будто очнулся ото сна, отобрал у нее сигарету и потушил в пепельнице. Люся недовольно захлопала пушистыми ресницами.

— Я хочу, чтобы ты больше никогда не курила, — объяснил он, — можешь считать это моей прихотью.

Ее глаза внимательно следили за каждым его движением, она и думать забыла о ласточках, метавшихся туда-сюда за окном.

— Ну, хорошо, — легко согласилась девушка, улыбнулась одними губами и добавила совсем тихо, — но ты тоже бросишь.

Эпилог.

Таня быстро полюбила засыпать под стук колес и это была лучшая из колыбельных, которые только можно было придумать. Проснувшись, она долгое время лежала и смотрела в низкий потолок душного купе, пытаясь уловить ритм, который отбивали колеса и сравнить его с ритмом человеческого сердца.

Она спустилась на нижнюю полку, забилась в уголок, чтобы не мешать двум пожилым дамам уплетать свой завтрак и стала следить за проносящимися за окном пейзажами. Бесконечные поля, леса с раскидистыми деревьями… Эта прекрасная и величественная красота девственно чистой не тронутой природы! Как бы ей хотелось сейчас пройти босиком по лесной тропинке, вдыхая дурманящие ароматы цветения.

На смену лесам и полям появлялись маленькие деревушки и города, так напоминавшие тот, в котором прошла почти вся ее жизнь и сердце сжималось щемящим чувством тоски.

Кто-то шумно пронесся мимо открытой двери их купе, девушка невольно посмотрела в ту сторону и заметила, заглянувшего к ним маленького мальчика лет пяти. Он улыбнулся ей той простой светлой улыбкой, которой умеют улыбаться только дети, и хотел было убежать, но две пожилые дамы решили заманить его в свои мягкие лапы.

— Какой хороший мальчик! — воскликнула одна из них, — как тебя зовут?

— Андрей, — сказал тот, глядя на нее недоверчиво.

— А хочешь конфетку, Андрюша? — предложила вторая и вот уже выложила перед ним все, что имелось у нее в запасе — и мешок конфет и какие-то помявшиеся и растекшиеся за время дороги пирожные, и бутерброды с ветчиной.

Таня не могла сдержать улыбки, а сама невольно разглядывала мальчика, и что-то в нем казалось ей таким хорошо знакомым… Она не могла понять что. У него были темные волосы, густая челка, закрывавшая половину лба и сверкавшие из-под нее карие глаза теплого кофейного цвета. Тане приходилось пропускать через свои руки стольких пациентов, стольких детей и вообще стольких людей через свою жизнь, что не удивительно, что какой-то случайно встреченный ею в поезде ребенок казался ей знакомым. Вскоре тетушки наигрались в него, и он убежал дальше блуждать по вагону, а Таня все сидела, охваченная каким-то странным ощущением и пыталась понять, что с ней.

Потом все также задумчиво поплелась курить в тамбур, оттуда позвонила матери, отчиталась о том, что все у нее хорошо.

На обратном пути она снова столкнулась с мальчиком, он высунулся из какого-то купе и внимательно посмотрел на нее, а потом убрался обратно. Таня собиралась пройти мимо, но вынуждена была остановиться.

— Таня, — окликнул ее до ужаса знакомый голос изнутри купе. Она заглянула туда и замерла от неожиданности. Рядом с тем самым мальчиком Андрюшей сидел никто иной, как призрак ее прошлой, давно канувшей в лету жизни, Кир. Он очень сильно изменился с тех пор.

Неудивительно! Столько лет прошло… Ведь она изменилась тоже, но что-то внутри все равно осталось прежним, неизменным и сейчас готово было плакать из-за этой встречи. Если бы у нее только еще были слезы, она была уверена, что они все закончились еще в юности.

— Неужели это ты, — проговорил он и отложил ноутбук, который лежал у него на коленях, — боже мой, сколько лет… Как поживаешь?

— Я хорошо… — растерянно сказала Таня, — а ты?

— Тоже неплохо, — улыбнулся мужчина и потрепал мальчика по волосам, которые и так лежали не очень аккуратно, — это мой сын Андрей. Андрюш, — мальчик снова посмотрел на Таню большими чуткими глазами, — это Таня, она мой старый друг.

— Очень старый, — вздохнула девушка. Ей было и грустно и радостно.

— Откуда едешь? — спросил Кир.

— Из столицы, сейчас работаю там, — объяснила Таня, — я стала врачом, как мама… но мне захотелось побывать в родном городе… Ты тоже уехал?

— Нет, я возвращаюсь домой.

Дом… какое сладкое и приятное слово. Таня прикрыла глаза, пытаясь понять, почему за все эти годы, когда она сменила столько квартир, одна лучше другой, домом она по-прежнему считала этот маленький мрачный городок, потерявшийся на карте, омытый холодными волнами залива. Городок, где ей пришлось пережить столько радостных и горестных моментов, которые теперь почему-то вспоминались с большим трудом, куда лучше сохранилось хорошее.

Ей до сих пор казалось, что уехав, они совершили предательство, но поступить иначе они не могли… Нужно было спасаться бегством от своего прошлого, от своей старой боли, которую как-то нужно было пережить, чтобы жить дальше, чтобы не ставить на будущем жирный крест. Порой перед нами стоит выбор — поставить крест на будущем или на прошлом. Она выбрала прошлое. И теперь оно нашло ее, не желая оставаться за поворотом…

Когда поезд остановился и немногочисленные желающие высыпали на перрон, Таня снова столкнулась с Киром и Андреем.

— Подожди… — мужчина как-то растерянно и неловко ухватил ее за руку, — не уходи пожалуйста.

— Почему? — удивилась Таня.

— Один человек тоже должен встретиться с тобой, — ответил он.

Было тепло, сухо и солнечно, в воздухе летала пыль. Воробьи и голуби сновали по перрону туда сюда, взлетали в небеса и садились на резную решетку, которой было украшено старое, еще дореволюционное здание вокзала с большими часами.

— А вот и он, — обрадовался Кир.

Через перрон уверенной походкой к ним шел Владимир. Все осталось в нем прежним и эти чистые детские глаза, и его светлые как пшеница волосы и улыбка, как будто не было этих лет, как будто она смогла прийти к нему сюда, на вокзал, где он дожидался ее, чтобы сбежать и ей снова было шестнадцать.

— Таня… — тихо-тихо сказал он, и девушка заплакала впервые за много-много лет, но это были светлые радостные слезы.

8. 7.2011