Отец был для меня олицетворением честности и порядочности

(Из воспоминаний Натальи Евгеньевны Канцуровой, дочери военврача 3-го ранга Евгения Григорьевича Посохина, главного врача и медицинского писаря лазарета № 1 «Дулага-184»)

Отец был для меня олицетворением честности и порядочности. Я его любила и уважала за ум, образованность и интеллигентность. У нас с ним были очень теплые, доверительные отношения. С ним я могла поделиться самым сокровенным и в его лице всегда находила понимающего друга и советчика.

Отец мало рассказывал о войне — наверное, тяжело было вспоминать те страшные годы. Помню, рассказывал о том, как попал в плен под Вязьмой, где наши войска попали в окружение. Был ранен, потерял сознание — очнулся, а перед ним стоят двое немцев с автоматами. Подняться не смог — обе ноги были прострелены. Пулю из одной ноги так и не удалось извлечь. Под старость ранение дало о себе знать — нога стала болеть, ходил с палочкой.

От сталинских лагерей отца спасло то, что он сохранил на протяжении всего плена заглавную страницу своего военного билета, которую зашил под подкладку.

О том, что отец проходил многочисленные проверки в лагерях, я узнала только недавно из старых документов, которые, к счастью, сохранились, несмотря на многочисленные переезды нашей семьи. В его автобиографии есть целый абзац под названием «Прохождение проверок», который насчитывает пять пунктов. Это лагеря, военкоматы и управления НКВД.

Из автобиографии Е. Г. Посохина.

После окончания войны по возвращении отец снова поступил на работу в Омский научно-исследовательский ветеринарный институт на должность младшего научного сотрудника, где и работал до войны. А уже в 1948 году в Москве успешно защитил диссертацию на степень кандидата ветеринарных наук. Тем не менее позднее отца уволили из СибНИВИ как бывшего военнопленного.

Думаю, что два факта из биографии отца — происхождение (сын священника, репрессированного и расстрелянного в 1937 году) и немецкий плен — играли роковую роль на протяжении всей его жизни.

Мне было два года, когда семья была вынуждена переехать в Красноярск. Отца взяли на работу в Красноярскую научно-ветеринарную станцию на должность старшего научного сотрудника, а позднее и заместителя директора по науке. Бывший в то время директором Борис Израилевич Пантер очень ценил отца. Семье сразу предоставили квартиру в том же двухэтажном рубленом доме, где и находилась ветеринарная станция. Жили трудно, голодно. Помню сорокаградусные морозы, многочасовые очереди в магазинах и пустые полки перед началом навигации. Все с нетерпением ждали, когда вскроется ото льда Енисей. Как правило, это происходило ночью и сопровождалось шумом от ледяных торосов. Все радовались, это было событием.

Чтобы не голодать, приходилось держать животных — свиней, корову. Поскольку отец был занят на работе с частыми командировками по краю (куда брал иногда и меня), маме приходилось самой заботиться и о животных, и о кормах.

Были и светлые моменты жизни в этом суровом краю. Помню, на рынке в ряд стояли кадки с солеными груздями, мешки с кедровыми орехами продавались чуть ли не на каждом углу. Помню незабываемую поездку на теплоходе в заповедник «Красные столбы», поросшие лесом берега Енисея. Красота и богатство сибирской природы навсегда остались в моей памяти.

Здоровье отца было сильно подорвано в плену. Дирекция НИВС иногда выделяла путевки для лечения в санаториях Кисловодска. А в 1956 г. представилась возможность переезда на юг, в город Пятигорск. Отец прошел по конкурсу в Ставропольскую НИВС на должности заведующего отделом болезней птиц и заместителя директора по научной работе. Для него это было новым делом, поскольку в Красноярске он занимался болезнями крупного рогатого скота. В этот период отец возглавлял практическую работу по ликвидации инфекционных заболеваний птиц на Северном Кавказе.

В Пятигорске отцу также предоставили ведомственную квартиру во дворе станции, где жили и другие сотрудники. Курорт, теплый климат, обилие продовольствия, фруктов, винограда, минеральные воды — все это способствовало восстановлению здоровья, потерянного за время плена и в тяжелых климатических условиях Красноярска. Несмотря на это, папа часто болел. В основном беспокоило сердце, мучил ишиас. Будучи очень ответственным и занимающим высокие посты, отец допоздна засиживался на работе — писал отчеты, научные статьи. В документах отца нашла список научных и литературных трудов Посохина Евгения Григорьевича — он насчитывает 48 пунктов, из них две книги. После закрытия НИВС, работая в Пятигорской межобластной ветеринарной лаборатории по борьбе с болезнями птиц, отец со своими помощниками создал «экранный агглютиноскоп», который был внедрен в производство, за что получил авторское свидетельство государственного комитета по делам изобретений и открытий СССР.

Отца всегда тянуло к искусству, он очень любил музыку. В Пятигорск каждый год летом приезжали на гастроли оркестры Ленинградской, Московской филармоний под руководством знаменитых дирижеров — Константина Иванова, Кирилла Кондрашина, Одиссея Димитриади. Концерты проходили в парке в Летнем театре. Мы с папой были неизменными слушателями этих концертов. Бывали и на концертах Кисловодского филармонического оркестра под управлением Курта Зандерлинга.

Еще в юности отец мечтал стать музыкантом. Даже купил виолончель — свой любимый инструмент — и хотел поступать в музыкальный техникум, но там не платили стипендию. Это было тяжелое время гражданской войны и разрухи. Родители не могли помогать материально — в семье священника было шестеро детей. Пришлось выбрать ветеринарный институт, где платили стипендию. Это обстоятельство повлияло на выбор профессии. Но любовь к музыке осталась на всю жизнь. Папа хорошо играл на гитаре. После войны в Омске участвовал в художественной самодеятельности, где он познакомился с моей мамой — Масленцевой Марией Михайловной. Это был второй брак отца, так как с первой женой после войны отношения не сложились. От первого брака осталась дочь Клара, 1929 года рождения, с которой папа поддерживал отношения и помогал до конца своих дней.

Живя в Пятигорске, семья много путешествовала по городам Кавказских Минеральных Вод. Часто бывали в Кисловодске, Железноводске, Ессентуках. Несмотря на благоприятный климат Пятигорска, здоровье отца по-прежнему вызывало опасения. Беспокоило сердце и тяжелые приступы астмы. Папа всегда носил с собой ингалятор, без него не мог пройти и квартал.

Когда лаборатория и НИВС были закрыты и пришлось опять искать работу, выбор пал на Краснодар, где приступы астмы не так мучили отца. Пройдя по конкурсу в Краснодарскую ветеринарную станцию, отец занял должность зам. директора по науке. А я, закончив музыкальную школу в Пятигорске, поступила в Краснодарское музыкальное училище. Первое время жили с отцом на частной квартире, а мама оставалась в Пятигорске в ведомственной квартире, которую нельзя было поменять и при переезде пришлось оставить. А когда отец получил в Краснодаре однокомнатную квартиру в «хрущевке», то сразу поменял ее на двухкомнатную коммуналку в центре, но без удобств, побоявшись, что в тесной квартире с низкими потолками приступы астмы участятся. В этой коммуналке ему и суждено было дожить до конца своих дней. И хотя дирекция НИВС все время обещала дать полноценную квартиру, этого, к сожалению, не случилось. После очередного отказа с отцом случился инфаркт. После тяжелой болезни папе пришлось уйти на пенсию.

Несмотря на тяжелые жизненные обстоятельства, отец не был озлобившимся, доброжелательно относился к людям, имел много друзей среди коллег по работе. Он был человеком увлекающимся. Еще живя в Пятигорске, увлекся резьбой по дереву, делал мебель. Отреставрировал старый буфет, створки которого украсил резьбой. Выйдя на пенсию, отец увлекся скульптурой. Познакомился и подружился с профессиональным скульптором, который делился с отцом секретами своего дела. Руками отца были созданы скульптуры дочери Клары, бюст любимого им певца Ф. Шаляпина, барельеф П. И. Чайковского, автопортрет. Надо сказать, что профессиональным скульптором был младший брат отца — Олег Посохин, погибший во время войны в Венгрии и похороненный в братской могиле.

После тяжелой, продолжительной болезни 12 ноября 1977 года папа скончался на 70-м году жизни. Дорогие моему сердцу воспоминания об отце останутся со мной на всю жизнь.

«Отец всегда говорил, что предателей среди них не было!»

(Из воспоминаний Олега Михайловича Чуловского, сына военврача 1-го ранга Михаила Юрьевича Чуловского, главного врача лазарета № 2 «Дулага-184»)

На войну отец ушел в ночь с 22-го на 23 июня 1941 г. Пришла повестка, и сразу в военкомат, ему выдали военную форму. Прибегает он домой, а тут наш сосед по квартире (жили мы в Москве на Басманной, в коммунальной квартире), служивший в НКВД, увидел его и говорит: «Михаил Юрьевич, что за вид у вас, брезентовый ремень и х/б!». Пошел в свою комнату, нашел старую кожаную портупею, дал ему, а тот ремень отец оставил дома. К слову сказать, форма действительно не соответствовала званию — он военврач 1-го ранга, у него три шпалы в петлице, а это очень высокий медицинский чин.

Через месяц после того, как начали бомбить Москву, семьи командного состава эвакуировали в тыл, нас отправили по просьбе отца в Омск, где жили его двоюродные братья Чуловские, также потомственные врачи, у них мы и разместились. В Омск мама (санитарный инспектор) взяла с собой своего отца, доктора наук психиатра Гаврилу Васильевича Сороковикова. По возрасту он на фронт не подходил, но до последних дней работал, так и умер на приеме.

Приезжаем в Омск — там действительно встречают нас два врача Константин Иванович и Николай Иванович Чуловские. Константин Иванович в то время уже командовал госпиталями Омска. Николай Иванович потом ушел на фронт (а его сын Евстафий учился под Омском на летчика. 18 января 1945 г. не вернулся с боевого задания).

Мне тогда тоже много досталось: и кровь сдавал, Константин Иванович ставил меня в перевязочную (я не боялся вида крови), развозил раненых по палатам, и на разгрузку вагонов меня направляли. В этом госпитале в основном лежали с ампутированными конечностями, танкистов было много.

От отца пришло всего две открытки из-под Ельни. По его рассказам, он был назначен начальником ГЭП (головной эвакопункт). ГЭП объединял несколько госпиталей, его основная задача — это организация отправки раненых в тыл. Санитары тогда были еще мужики, их еще хватало, мужиков-то (это потом перешли на женский персонал). В один из дней они были посланы в госпиталь под Ельней, а там едет порожняком колонна автомобилей по шоссе (машины уже разгрузились, может, патроны отвозили), гонят, не останавливаясь. Санитары пытались остановить машины, а у них и оружия-то не было, а они прут напролом. Санитары прибегают: «Михаил Юрьевич, что делать?». Отец достает пистолет, видит, в машине один человек — и выстрелил в лобовое стекло рядом с водителем. Колонну удалось завернуть к госпиталю и вывезти раненых в тыл.

О том, как попал в плен, отец сам вот так рассказывал: «Когда немцы уже заняли дорогу между Смоленском и Ельней, мы ушли в лес. В лесу к нам пристали несколько лейтенантов с „кубиками“ на воротничках на мотоциклах и предложили уходить лесом, так как все дороги заняты немцами. Решили заночевать в лесу, нашли там какой-то кордон. Я разместился на сеновале, утром просыпаюсь, слышу немецкую речь. Выглянул, стоит мотоциклетка, эсэсовцы уже шуруют, а наши командиры снимали рубашки и старались переодеться в форму рядовых. А я как был в форме с тремя шпалами и змеей в петлице, так и вышел — там моя медицинская семья и солдатики наши. Начал разговор по-немецки с эсэсовцем. Он мне и говорит: там полно ваших раненых и пленных, сможете там все организовать, я согласился, и немец посадил меня в коляску, отвез в Вязьму. Охрана в лагере уже была в основном из немецких рабочих, я, зная язык, сразу с ними смог договориться и общался (это помогло спасти не одну жизнь наших солдат и офицеров)».

Списки погибших в лазарете М. Ю. Чуловский писал собственноручно, подписывал листы и писал комментарии на немецком языке, иногда даже выделяя красным цветом свою роспись. Благодаря блестящему знанию немецкого языка пользовался уважением и определенным доверием лагерной охраны.

Именно отцу немецкие охранники однажды сказали: там-то убило лошадь. А мой отец много лет жил в Казани, общался с татарами, знал, как разделывать лошадь. Он взял с собой двух человек с топорами, и они отправились за мясом. Потом сварили конину и накормили умирающих от голода пленных.

Отец всегда говорил, что предателей среди них не было, а в плен попадали случайно. Он, как мог, облегчал жизнь и страдания военнопленных, даже в тех условиях — оперировал, лечил, при первой возможности записывал наших офицеров и солдат, которым грозила гибель, как умерших, а потом организовывалась их отправка в другие лагеря, побеги. Так, отец спас одного инженера, занимавшегося атомной энергией, а на войне он был в звании капитана, непонятно, как он оказался на фронте. Его сначала оформили как умершего, а потом переодели и помогли бежать. Этот инженер перешел линию фронта, успешно добрался до Москвы, сразу — на Лубянку, все подробно рассказал, НКВД тогда работал четко. А так как он занимался атомной энергией, его сразу направили в Артиллерийский комитет на Фрунзенской набережной, 44, в центре. После войны они с отцом несколько раз встречались.

Когда немцы перегоняли пленников из Вяземского лагеря в другие лагеря, а отцу уже тогда было за 50, колонна долго шла, и отец, обессилев, падает (охраняли тогда их немцы и полицаи-предатели украинцы). Слышит, клацает затвор, а выстрела нет. Отец слышит удар прикладом, но бьют не его, а полицая. И немец говорит полицаю: «Ты соображаешь? Это же доктор!». Отца положили на розвальни и повезли. Тогда он сильно обморозил ноги и потом всю жизнь страдал от боли, и ноги были синие…

«Доктор Гас»

(Из воспоминаний Натальи Панкратовой, внучки Александра Петровича Тетцова. Участвовала в поездке в Вязьму родственников погибших в дни 70-летия Великой Победы. Будучи сотрудницей телеканала «Мир», снимает документальный фильм о «Докторе Гасе»)

На оккупированной немцами территории русский студент-медик организовал госпиталь для раненых красноармейцев. Раненые звали его «доктором Гаазом», а деревенские попросту — «Гасом». «Доктор Гас» под носом немцев не только вылечил 40 раненых бойцов, но и сам умудрился остаться в живых.

Однажды перед 9 Мая мне позвонили из московского объединения поисковиков:

— Вы внучка Тетцова Александра Петровича? Доктора Гаса?

— Кого-кого?

— Да-да, так звали вашего дедушку когда он раненых солдат в окружении под Вязьмой лечил.

И тут в моей голове всплыла семейная быль, будто бы мой дед однажды написал статью и отправил ее из своего сибирского села в главную газету СССР — «Правду». Статья называлась: «Где ты, Клара?».

Я даже читала черновик этой статьи. Он и сейчас лежит у родителей в полиэтиленовом пакете вместе с другими бумагами деда. Листки от времени перепутались. Почерк у деда был не очень. Он был фельдшер, это профессиональное.

Я помню деда уже в восьмидесятые — после войны, двух концлагерей — немецкого и советского. Стены его кабинета в совхозной конторе были выкрашены голубой краской. Дед, в юности учившийся в медвузе, теперь работал парторгом в Новолоктинском совхозе Ишимского района Тюменской области.

История жизни деда — совершенно невероятная. Сколько я о ней рассказывала (и музею, и районным газетам, и просто знакомым), столько люди удивляются. В нее можно поверить, только если веришь в ангелов и чудеса. А как показала жизнь, у моего деда-коммуниста были неплохие отношения с ангелом-хранителем. И дважды в его жизни произошло нечто непостижимое.

Первый раз — в октябре 1941-го, когда он вместе десятками тысяч советских солдат оказался в Вяземском котле, в окружении у немцев. Небольшой группой они пробовали вырваться из окружения. Вот как писал об этом сам дед в своей статье в «Правду»:

«Где-то 18–19 октября 1941 г. мы перешли километрах в семнадцати от Вязьмы смоленский тракт и зашли в колхозный полевой сарай, стоявший на отшибе. Перед нами предстала страшная картина — на голой земле лежало около 200 раненых бойцов и командиров Красной армии, часть из них была без шинелей, босые. Больше половины оказались мертвыми, а в остальных еле-еле теплилась жизнь. Как выяснилось, они несколько дней лежали без воды, пищи и без какой-то медицинской помощи, немцы обрекли их на голодную смерть. Жители же окрестных сел не знали о них. Чтобы оказать помощь раненым, мы решили дальше не идти, остаться с ними. <…>.

Метрах в 50–60 от сарая у тракта торчало несколько десятков березовых крестов, на которых были повешены немецкие каски. Однажды днем около них остановились две легковые автомашины, из которых вышли несколько немецких офицеров. <…> Группу офицеров охраняли два автоматчика, один встал возле меня, направив на меня ствол автомата, второй подошел к воротам сарая и заглянул внутрь. Среди подошедших офицеров был один старший по званию. И вдруг этот старший обращается ко мне на чистом русском языке и начинает задавать вопросы: кто я такой, что здесь делаю, откуда и куда иду?

Я ответил, что сам — студент-медик, отца взяли до войны по линии НКВД, идем от бабушки из-под Бреста домой, в Москву (это была легенда, заготовленная на случай, если нарвемся на немцев, выходя из окружения). При этом в Москве я никогда не бывал. И вот слышу вопрос: по какому адресу я проживаю в Москве? Называю наобум известную московскую улицу, наугад — номер дома. А офицер мне отвечает: „Какое совпадение, молодой человек. Я жил на улице рядом с вашей, так что мы соседи. Я тоже москвич, да, да, родился, вырос, стал офицером в Москве, а в 1917 г. пришлось эмигрировать в Германию“.

И вот этот офицер на именном бланке написал распоряжение коменданту и разрешил мне перевезти раненых в ближайшую деревню, чтобы я там организовал госпиталь „для проведения экспериментов над ранеными“ — так он пояснил свое распоряжение. И пообещал, что раненых немцы тревожить не будут. А потом уехал».

Целый месяц в доме старосты деревни Тихоново Вяземского района Смоленского области дед и несколько его спутников, среди которых были две девушки, лечили раненых. Под защитой таблички «Инфекционный экспериментальный госпиталь. Вход немецким солдатам и офицерам строго запрещен» они подняли на ноги человек 35–40.

Жители Тихоново кормили раненых по очереди. Их выхаживали, переодевали в гражданское и отправляли к партизанам. Выздоровевшие раненые прозвали дедушку доктором Гаазом (так звали известного немецкого врача-филантропа, жившего в России в XIX веке и отличавшегося необыкновенным милосердием к людям независимо от их звания, сословия, национальности и веры). Деревенские же звали просто «Гасом». Немцы были уверены, что пациентов становится меньше, потому что «эксперименты» «доктора Гаса» заканчиваются смертями.

Вскоре их раскрыли. Деда предупредили, и он велел товарищам уходить. Всех выживших участников этих событий дед после войны нашел, кроме одной из девушек — Клары. Он долго ее искал, потому на свой страх и риск и писал в «Правду».

А сам дед уйти не успел и попал в немецкий «Дулаг-184» в Вязьме для пленных красноармейцев. Там и произошло второе чудо: дед сбежал из камеры смертников.

«Решили перед казнью спеть песню о гибели „Варяга“. Где-то в 2–3 часа ночи в двери кто-то постучался, затем открылась дверь, и шепотом скомандовали, чтобы мы быстро выходили. От неожиданности у меня отказались двигаться ноги, и камеру смерти я покидал ползком. Как потом выяснилось, нас выпустил человек из лагерного подполья».

Дед добрался до своих и партизанил почти год, а потом его забрали в лагерь НКВД для бывших военнопленных. Оттуда — вновь на фронт, в немецкий тыл в спецгруппе НКГБ БССР «Бывалые». Был командиром диверсионной группы.

Александр Петрович Тетцов награжден Орденом Красной Звезды, Орденом Красного Знамени, медалью «Партизан Отечественной Войны 1 степени».

Умер Александр Петрович в марте 1985 г.

Статью, которую Александр Тетцов написал 15 февраля 1975 г., в «Правде» так и не опубликовали.

Из боевой характеристики:

5 января 1944 г.

«Александр Петрович Тетцов, 1921 г. р„член ВЛКСМ, находился в тылу врага в спецгруппе НКГБ БССР „Бывалые“ с 18 августа 1943 г. по 1 декабря 1943 г. в должности командира диверсионной группы. В боях за Родину показал себя как мужественный и отважный десантник, партизан. Представлен к награде — ордену Красной Звезды. Начальник спецгруппы ЦКГБ БССР майор госбезопасности Шибеко».

10 июля 1944 г.

«Александр Петрович Тетцов, 1921 г. р., находился в спецгруппе „Вихрь“ НКГБ БССР в тылу врага. В боях за Родину товарищ Тетцов показал себя как храбрый и отважный десантник с большими организаторскими способностями. За мужество и отвагу, проявленные в боях за Родину, товарищ Тетцов представлен к правительственной награде — ордену Красного Знамени, медали „Партизану Отечественной войны“ I степени. Начальник спецгруппы НКГБ БССР „Вихрь“ старший лейтенант госбезопасности Владимиров. Заместитель начальника АХФУ НКГБ БССР майор госбезопасности Шибеко».

Из личного архива Александра Тетцова:

«Согласно приказу по части от 22.06.1944 за № 18/3 командир диверсионной роты спецгруппы НКГБ БССР Александр Петрович Тетцов за умелое руководство ротой, за храбрость и отвагу проявленные 21 июня 1944 г. в тылу врага, награжден личным оружием за № 164166. Руководитель спецгруппы НКГБ БССР старший лейтенант госбезопасности Владимиров».

Источники

Архив МАОПО «Народная память о защитниках Отечества» и Оргкомитета «Вяземский мемориал».