«Булевар»

I

Весной 1830 года Лермонтов впервые столкнулся лицом к лицу с царем и ощутил на себе тяжесть николаевского режима.

11 марта в перемену воспитанники высыпали из классов. Вдруг в конце коридора появилась высокая фигура незнакомого генерала. Твердым, мерным шагом двигался он в толпе подростков, которые не обращали на него никакого внимания. Чем дальше шел он по коридору среди шума и возни, тем жестче становился его взгляд.

Распахнув дверь, генерал вошел в пятый класс. Многие ученики уже сидели на местах в ожидании урока.

– Здравия желаю вашему величеству! – раздался звонкий голос одного из них. Остальные были удивлены такой странной выходкой товарища и громко выражали свое негодование на неуместное приветствие незнакомого генерала. Разгневанный генерал направился в соседний класс и только тут натолкнулся на воспитателя. Появилось трепещущее начальство. Пансионеров свели в актовый зал и расставили шеренгами.

Гнев царя, – незнакомый генерал оказался не кто иной, как император Николай I, – был страшен. В его глазах юноша Лермонтов мог впервые прочитать свою трагическую судьбу.

На следующий день ждали упразднения пансиона. Оно не последовало, но 29 марта появился указ о реорганизации Университетского благородного пансиона в рядовую гимназию. Вводились розги.

В апреле этого же года Лермонтов подал прошение об увольнении и летом в Середникове готовился к поступлению в университет.

Приехав в июле в Москву по делам, связанным с поступлением в университет, Лермонтов отправляется на Тверской бульвар, любимое место прогулок москвичей.

С двух до трех часов дня на Тверском бульваре масса гуляющих. Тут и светские модницы, и молодые щеголи, и старики.

Вернувшись с прогулки к себе в мезонин на Молчановке, Лермонтов, со свойственной ему стремительностью, берет лежащую на его письменном столе тоненькую тетрадку, сшитую пестрым шнурком.

Отчеркнув ранее написанное стихотворение жирной чертой, он быстро пишет внизу страницы:

«В следующей сатире всех разругать, и одну грустную строфу. Под конец сказать, что я напрасно писал, и что если б это перо в палку обратилось, а какое-нибудь божество новых времен приударило в них, оно – лучше».

Страница кончилась. Писать больше негде.

Пока юноша-поэт просушил чернила песком и перевернул страницу, возникли стихи:

Булевар

Так начинает юноша Лермонтов свою сатиру на фамусовскую Москву.

Стихотворение «Булевар» написано под непосредственным впечатлением «Горя от ума».

13 апреля на сцене Большого театра шел третий акт комедии Грибоедова под заглавием «Московский бал». В июньских номерах «Московского телеграфа» была опубликована большая статья, которая касалась не столько постановки, сколько комедии в целом. Это был первый опыт критического анализа «Горя от ума».

Автор статьи В. Ушаков выражал мнение передовой, прогрессивной Москвы о комедии и ее героях. «Чацкий, – писал он, – томим желанием лучшего», «страдает, глядя на несовершенство, на предрассудки своих современников», «он облегчает душу свою высказыванием горьких истин».

Передовая молодежь 30-х годов видела в Чацком борца со старым, отжившим миром, это был образ декабриста. Он воплощал для поколения Лермонтова «деятельную сторону жизни, негодование, ненависть к существующему правительственному складу общества».

Страстные, обличительные речи Чацкого и все его поведение как бы подсказывали Лермонтову выход из томящей его бездеятельности. Юноша-поэт подражает Чацкому и, как он, «облегчает душу свою высказыванием горьких истин».

Самый эпитет «бульварный», который Лермонтов повторяет дважды: «бульварный маскерад» и «бульварная семья», – заимствован из монолога Чацкого:

Стихотворение «Булевар» – пародия на монолог Фамусова о Москве. Предметом сатиры Лермонтова являются те же московские старики, дамы и женихи, которые вызывают восторг Фамусова.

Юноша-поэт очень подчеркнуто пародирует при этом все фамусовские зачины: «А наши старички?», «А дамы?»-восклицает Фамусов. «И ты, мой старец…», «О женихи!» – пишет Лермонтов.

Переосмысливая содержание монолога, Лермонтов вместо дифирамба создает сатиру.

Как бы в ответ Фамусову Лермонтов рисует портреты двух стариков на Тверском бульваре:

Воздав хвалу дамам, Фамусов хвалит московских девиц:

Коснувшись дам, отмстив «спесь в их пошлой болтовне», Лермонтов переходит к дочкам, изображая их гуляющими на бульваре в сопровождении «маменек».

Особенно резко выступает Лермонтов против мужской молодежи фамусовской Москвы, против московских женихов, невежественных отпрысков родовитых дворянских фамилий, которым, несмотря на их личное ничтожество, воздается честь по заслугам отцов. Это о них, преклоняясь перед знатностью и богатством, говорит Фамусов:

Лермонтов зло смеется над этими новыми московскими Митрофанушками:

Невозможно установить, какого именно Мосолова имеет в виду Лермонтов. Их было много. Были Мосоловы и в Пензенской губернии, неподалеку от Тархан. Пензенские Мосоловы – родственники Арсеньевой, и она ездила к ним в гости с внуком.

Кроме Мосолова, в стихотворении «Булевар» упоминается еще два имени. Фамилия одного из старцев: Ч****. Нам не удалось выяснить, кого в данном случае имеет в виду Лермонтов. В другом случае он называет фамилию полностью. Сравнив московских красавиц с толпой комет, юноша-поэт прибавляет:

Башуцкий умел очень красно говорить. Он был известен своим умением объяснять самые невероятные вещи. Башуцкий – петербуржец, гвардейский офицер и светский литератор. Имя его было ненавистно передовой молодежи 30-х годов. Он принимал участие в подавлении восстания декабристов. На Сенатской площади, 14 декабря 1825 года, в качестве адъютанта Милорадовича Башуцкий присутствовал при ранении генерала и любил повсюду об этом рассказывать.

В своем стихотворении «Булевар», направленном против московского дворянского общества, Лермонтов пользуется случаем, чтобы задеть хорошо известного в Москве представителя петербургского света, человека, который не только был врагом казненных и сосланных декабристов, но и любил это подчеркивать.

Критикуя светское общество, состоящее из господ-дворян Мосоловых, Лермонтов противопоставляет ему русский народ.

 

Новогодние эпиграммы

Драма «Странный человек»

Лермонтов – автор драмы «Странный человек» и новогодних эпиграмм и Лермонтов – автор «Булевара» значительно отличаются друг от друга. Переходный возраст кончился. Из периода отроческого брожения Лермонтов вышел возмужавшим и внутренне окрепшим.

У него выработались определенные взгляды на литературу. Диапазон его творческой работы очень расширился. Нет почти ни одного жанра, которого бы он не касался. При помощи своего пера он и будет бороться за свободу и счастье отчизны, – теперь это стало ему ясно.

Мысли о гражданском и патриотическом назначении искусства развиваются и углубляются. Темы гибели и обреченности хотя и продолжают звучать в стихах этого периода, но значительно смягчаются и уживаются рядом с более оптимистическими настроениями.

Автор «Странного человека» и новогодних эпиграмм – студент Московского университета. Он много читает и занимается дома. У него есть тесный кружок друзей, состоящий из таких же, как он, передовых московских юношей. Их интересы очень разнообразны. Нет ни одной современной проблемы из области политики, философии, литературы, которая не обсуждалась бы в кружке Лермонтова.

Ложь и лицемерие, пустота и внешний блеск, погоня за мундиром, шутовство-московского дворянства – вот штрихи, разбросанные в новогодних эпиграммах Лермонтова. Все вместе они представляют собой острую сатиру на московское светское общество. В эпиграмме, обращенной к старшине собрания, Лермонтов просит разрешения говорить правду: пускай хоть один человек из всего собрания не солжет под новый год!

На фоне фамусовской Москвы еще ярче выступают портреты людей с талантом и умом, которых воспевает Лермонтов в мадригалах. Новогодние эпиграммы Лермонтова полны внутреннего жара и обличительного пафоса, как и монологи Чацкого.

В новогодних эпиграммах намечается тема столкновения поэта со светским обществом. Она будет развернута в стихотворении «Смерть поэта», за которое Николай I впоследствии сошлет Лермонтова на Кавказ. У своих истоков, в юношеском творчестве Лермонтова, тема эта также имеет связь с Пушкиным.

Эпиграммы и мадригалы вводят нас в круг светских знакомств юноши-поэта, распахивают перед нами двери московских гостиных. Из семнадцати упомянутых в них имен наше внимание прежде всего привлекают два имени, хорошо известные в Москве: Булгаков и Башилов. Эпиграммы Лермонтова адресованы к сыновьям московских весельчаков и затейников, но, прежде чем говорить о сыновьях, мы остановимся на отцах. Их колоритные портреты знакомят с бытом и нравами старой дворянской Москвы.

 

Старшее поколение фамусовской москвы в годы Лермонтова

 

1. Сенатор Башилов

Московские весельчаки Башиловы, отец и сын, оба Александры Александровичи. Отца, в отличие от сына-литератора, звали в Москве «сенатор Башилов». Толстая, мешковатая, с большим, выдающимся вперед животом фигура сенатора Башилова хорошо известна москвичам в годы Лермонтова.

«Фарсы» Башилова, его бальные эффекты и сюрпризы славились в Москве. На завтраках у Марии Ивановны Римской-Корсаковой Башилов выступал «в качестве ресторатора, с колпаком на голове и в фартуке». Он «угощал по карте блюдами, им самим приготовленными» «с большим кухонным искусством».

Жизнь сенатора Башилова – связующее звено между фамусовской Москвой и XVIII веком. Она начинается при Екатерине II и заканчивается в 40-х годах XIX века. Биография Башилова раскрывает истоки бытовых традиций фамусовской Москвы. Большой интерес представляют его «Записки», написанные в конце жизни.

На основе крепостнических отношений в дворянском обществе вырабатывался взгляд на жизнь как на развлечение и культ праздности. Страсть к развлечениям и театрализация жизни типичны для дворянского общества эпохи его расцвета.

Следствием этого отношения к жизни как к развлечению была роль шута. Шуты и шутихи существовали почти в каждом доме. Роль шутов иногда брали на себя добровольно даже старые люди фамусовской Москвы. Шутовство являлось средством достижения успехов в жизни, орудием для карьеры.

Одним из добровольных шутов был упоминаемый в «Горе от ума» Максим Петрович, дядя Фамусова, которого он ставит в пример Чацкому. Чтобы рассмешить Екатерину, этот почтенный старец несколько раз подряд растягивается на полу:

На куртаге ему случилось обступиться; Упал, да так, что чуть затылка не пришиб; Старик заохал, голос хрипкой: Был высочайшею пожалован улыбкой; Изволили смеяться; как же он? Привстал, оправился, хотел отдать поклон, Упал вдругорядь – уж нарочно – А хохот пуще; он и в третий так же точно. А? как по-вашему? По-нашему, смышлен. Упал он больно, встал здорово.

Умение развеселить царицу – шутовство – давало ему возможность занимать влиятельное положение при дворе Екатерины.

За то бывало в вист кто чаще приглашен? Кто слышит при дворе приветливое слово? Максим Петрович. Кто пред всеми знал почет? Максим Петрович! Шутка! В чины выводит кто и пенсии дает? Максим Петрович! Да! Вы, нынешние – нутка! [109]

Карьера сенатора Башилова была создана путем шутовства.

Паж Екатерины, он, не зная гатчинских порядков, делается фаворитом Павла, сначала цесаревича, впоследствии императора, и ни разу не попадает впросак. «Положение мое часто было затруднительное, но какая-то ловкость и непринужденность меня всегда спасали».

Павел I посылает Башилова в Италию отвезти Суворову титул князя Италийского. Башилов возвращается с мощами святого, которые прислали Павлу с острова Мальты. Павел возлагает на Башилова алмазный крест. В 1801 году молодой полковник и флигель-адъютант Башилов едет при русском посольстве в Париж. В Париже Башилов был представлен первому консулу Наполеону Бонапарту, посещал мадам Рекамье, подружился с Евгением Богарне, будущим вице-королем Италии, – молодые офицеры были неразлучны.

 

2. Московский почтдиректор А. Я. Булгаков и его письма

Не менее сенатора Башилова знаком москвичам в годы Лермонтова будущий почтдиректор Булгаков. Его высокая, стройная фигура – яркий контраст расплывшейся к старости фигуре Башилова. От матери-турчанки он унаследовал живость, подвижность и чисто южную жестикуляцию.

С конца 20-х до начала 30-х годов Булгаков служит в Архиве. С лета 1832 по 1856 год Булгаков был московским почтдирекгором.

Человек необычайно общительный, любитель каламбура, Булгаков был постоянно среди людей. Оставшись один, беседовал в письмах с отсутствующими родными и знакомыми.

– Ты создан быть почт директором дружбы, – говорил ему Жуковский. «Он получал письма, писал письма, отправлял письма: словом сказать, купался и плавал в письмах, как осетр в Оке», – вспоминал о нем Вяземский.

Корреспонденты Булгакова многочисленны и разнообразны: Жуковский, Вяземский, А. И. Тургенев – с одной стороны, Ростопчин, Закревский, Нессельроде, – с другой. Но больше всего он писал своему брату, петербургскому почтдиректору Константину Яковлевичу Булгакову. Он писал ему изо дня в день, рассказывая московские новости. Прервав письмо, он едет с визитами и, вернувшись, после небольшого отдыха с трубкой в любимом кресле, снова берется за перо.

Эпистолярное наследство Булгакова является летописью светской жизни Москвы почти за полстолетие. Обеды и ужины, балы и маскарады, свадьбы и похороны, наследства и завещания, награждения и увольнения по службе, приезды иностранных знаменитостей – все это вперемежку с политическими событиями и невероятным количеством светских сплетен выливается сплошным потоком из-под пера Булгакова под одной неизменной рубрикой: новости.

Мастер анекдота, он живо передает отдельные жанровые сцены. Все это вместе взятое дает картины старой дворянской Москвы со всеми ее своеобразными особенностями, – колорит города, где подлинная культура уживалась рядом с бытом провинциального захолустья.

Облик фамусовской Москвы ярко рисует Вяземский:

Здесь чудо барские палаты С гербом, где вписан знатный род. Вблизи на курьих ножках хаты И с огурцами огород [112] .

В письмах Булгакова проходит вереница москвичей с их характерными особенностями, живо схваченными черточками, меткими словечками. Юсупов – «балагур», «любящий устраивать свадьбы» Сашка Волков, почтдиректор Рушковский – «сахар», Голицын-«чижик», жених Ольги Булгаковой Долгоруков – «Дишка». Старика Раевского с молодых лет звали «Зефир», а только что приехавшая на гастроли знаменитая певица Зонтаг немедленно получает прозвище «германского соловья» и фамильярно именуется «Зонтагша».

Перечень предстоящих Булгакову светских удовольствий порой напоминает записной лист Фамусова, который заполняет под его диктовку слуга Петрушка, – мелькают выражения, хорошо знакомые нам по «Горю от ума». «Вчера зван я был обедать к князю Дмитрию Владимировичу», – пишет Булгаков брату 2 декабря 1830 года, и невольно вспоминается фамусовское: «зван я на форели».

Вероятно, он и сам ощущал в себе фамусовские черты. Типичный представитель старой дворянской Москвы, Булгаков терпеть не мог как комедию «Горе от ума», так и ее автора. «Я пиесу „Горе от ума“ не очень люблю», – говорит он сдержанно. Особенно неприятно ему видеть ее на сцене. «Конечно есть в ней ум, – замечает он уклончиво, – но читать ее приятнее, нежели видеть на сцене!»

 

Быт старой дворянской Москвы в юношеских драмах Лермонтова

Драмы Лермонтова «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек» приобретают особый интерес, когда мы сопоставляем их содержание с той подлинной действительностью, которая скрывается за художественными образами, еще недостаточно зрелыми. Здесь ничего не выдумано, все правда, пересказ виденного и слышанного. Тут и его личная жизнь, и семейная, типы и сцены, которые он наблюдал в Москве и Середникове.

Юношеские драмы Лермонтова резкая сатира на крепостническое общество. В одной из сцен драмы «Menschen und Leidenschaften» молодая девушка Элиза весело смеется, глядя, как расходившаяся барыня бьет по щекам крепостных служанок. Социальная и психологическая правда этой сцены может быть наглядно проиллюстрирована одним из писем Булгакова. Между прочим, среди гастрономических восторгов от спаржи и стерлядей, Булгаков сообщает о том, что танцовщиц одного из его знакомых покупают «1000 рублей за штуку кругом».

В «Странном человеке» есть необычайно яркий антикрепостнический эпизод. К герою драмы Белинскому приходит крестьянин и просит купить их деревню, чтобы освободить от пыток жестокой помещицы.

Драма «Странный человек» – картина быта и нравов дворянской Москвы конца 20-х – начала 30-х годов. Лермонтов верно наметил характеры, правильно очертил круг интересов и тем, сатирически воспроизвел содержание и стиль московской светской болтовни.

Действующие лица говорят о том, о чем говорили в московских гостиных в то время, когда Лермонтов писал свою драму. Размышления Арбенина, отца главного героя, о трудностях воспитания живо передают растерянность родителей в связи с репрессивными мерами, предпринятыми Николаем I в отношении двух лучших учебных заведений России – лицея и университетского пансиона.

«Меня уверяли, – пишет Булгаков брату 7 марта 1829 года, – что пансион лицейский уничтожается. Каково же будет тому отцу, который, привезши детей из Сибири и отдавши туда, рассчитывал, что он шесть лет может об них забыть, был покоен на их счет; а тут вдруг поезжай возьми их, да и найди, куда девать?»

В марте 1830 года та же участь постигла Московский университетский благородный пансион. Он также «не имел счастья» понравиться Николаю, который отдал приказ если не о его уничтожении, то о лишении его привилегий и реорганизации в рядовую гимназию.

Драма Лермонтова «Странный человек», законченная в черновом виде в июле 1831 года, начинается темой воспитания. «Признаться: мое положение теперь самое критическое, – размышляет Павел Григорьевич Арбенин. – Владимир нейдет в военную службу, во-первых, потому что его характер, как он сам говорит, слишком своеволен, а во-вторых, потому что он не силен в математике: – куда же определиться? в штатскую? – Все лучшие места заняты, к тому же – …нехорошо!.. Воспитывать теперь самая трудная вещь; думаешь: ну, все теперь кончилось! – не тут-то было: только начинается!..»

Не менее документально воспроизведены московские разговоры в сценах у Загорскиных. Очень типична сцена старух. Сделанная скупо и схематично, она передает «жужжанье» сплетен.

К Анне Николаевне Загорскиной, матери главной героини драмы Лермонтова, Наташи, приезжают одновременно две старухи. «Как мы съехались, Катерина Дмитриевна! я только что на двор и вы за мной, как будто сговорились», – говорит, входя, одна другой. На вопрос Загорскиной о здоровье старуха отвечает: «Эх, мать моя! Что у меня за здоровье? всё рифматизмы да флюс. Только нынче развязала щеку». Эту страсть московских старух ездить по гостям, которая заставляла их являться на бал едва оправившись, а иногда и не оправившись от болезни, неоднократно отмечает Булгаков, ее отражает и Грибоедов в своей комедии.

Лермонтов передает не только содержание и стиль разговоров, но и подмечает характер аргументации. Сцена заканчивается злословием по поводу возраста одной из старух, только что скрывшейся за дверью: «Какова? – Как разрядилась наша Мавра Петровна! Пунцовые ленты на чепце! ну, кстати ли? ведь сама насилу ноги таскает! – а который ей год, Анна Николаевна, как вы думаете?»-Анна Николаевна отвечает: «Да лет 50 есть!» – На что первая старуха возражает: «Крадет с десяток! я замуж выходила, а у нее уж дети бегали».

Лермонтов подмечает страсть москвичей к сюрпризам. Секрет такого сюрприза открыли Софья и Чацкий, обнаружив в дальней комнате спрятанного человека, который щелкал соловьем.

Когда герою другой автобиографической драмы Лермонтова, «Menschen und Leidenshaften», Юрию Волину говорят об отце и бабушке, он с болью восклицает: «…эти сплетни, эта дьявольская музыка жужжит каждый день вокруг ушей моих…»

Желая подчеркнуть, что о его дочерях много говорили на балу, Булгаков пишет: «много о них жужжали». Очевидно, это выражение верно передавало впечатление от московских сплетен, а может быть, было одним из ходячих выражений в Москве.

Письма Булгакова дают представление о той страшной силе, которую имела клевета в фамусовской Москве, где самые невероятные слухи распространялись с молниеносной быстротой. В письмах так и слышится жужжанье сплетен: «здесь слухи носятся», «мне сказывали», «здесь слышно», «много болтают», «один теперь разговор» – вот обычные выражения Булгакова.

Фамусовское «В Москве прибавят вечно втрое» звучит у Булгакова еще сильнее: «вздор не новое для Москвы, добрая старушка, но часто врет», или «Москва вечно будет Москвою, т. е. болтушкою».

Любой пущенный по городу слух обрастал домыслами праздных людей. Он разносился по улицам, увеличиваясь, как снежный ком, обрастая все новыми нелепостями. Точно колобок из русской сказки, он катился все дальше и дальше и его уже нельзя было остановить.

Нам кажется невероятной быстрота, с которой распространяется на балу пущенная Софьей сплетня о сумасшествии Чацкого. Мы готовы видеть в этом эпизоде чисто театральную условность. Письма Булгакова убеждают в том, что в комедии Грибоедова нет преувеличения. Становится понятным, почему сюжеты обеих юношеских автобиографических драм Лермонтова: «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек», написанных в атмосфере фамусовской Москвы, построены на клевете. На клевете строится и сюжет «Маскарада», неразрывно связанного единой творческой линией с юношескими драмами.

 

Московские маскарады

Маскарады – одна из любимых тем Булгакова. Его описание «маскерадов» в зимние сезоны конца 20-х – начала 30-х годов служит бытовым фоном для появления Лермонтова на новогоднем балу в «Благородном собрании» (ныне Дом союзов). «Много было смеху и фарсов» на «маскераде» у Зинаиды Александровны Волконской зимой 1827 года. Все были в масках, даже старухи. Булгаков – в костюме капуцина, сама хозяйка – в костюме Жанны д’Арк. В полночь в зал второго этажа въехали Дон-Кихот и Санчо-Панчо верхом на живых лошадях.

В эту веселую летопись, помимо воли Булгакова, врывается диссонансом трагическое веяние эпохи. Булгаков сообщает о своем визите к Чернышевым. Семью сильно задел разгром декабристов. Сын-декабрист в ссылке, одна из дочерей, жена Никиты Муравьева, собирается к мужу. С ней Пушкин отправил свое послание «В Сибирь». «Был и у графини Чернышовой, – пишет Булгаков сразу после описания маскарада. – Она разрыдалась, увидя меня. Жаль несчастную эту мать! Муравьева страшна, точно тень. Вчера должна была уехать в ссылку произвольную».

Особенно бурно развлекалась Москва после холеры 1830 года. Не успела кончиться эпидемия, как началось такое безудержное веселье, как после московского пожара 1812 года. «Мы теперь с ужина Обрезкова; уж ели, пили, сидели, что мочи нет», – пишет Булгаков 5 января, а на следующий день он – на вечере у Дмитриевой. «Не поверишь, как всем дико казалось такое собрание многолюдное и блестящее после холерной этой пустоты».

Эпиграммы и мадригалы написаны Лермонтовым для новогоднего маскарада следующего бального сезона. Маскарад происходил в «Благородном собрании».

До переделки здания главный фасад его был обращен на Дмитровку. По обоим углам – прекрасные ротонды, украшенные колоннами. «Дом сей не так высок, но огромен, – читаем в современном путеводителе, – оный принадлежал прежде генерал-аншефу князю Василию Михайловичу Долгорукову; ныне внутри великолепно убран; зала оного помещает в себе до 3 000 посетителей».

В течение всего бального сезона, с октября по апрель, давались балы, которые великим постом прекращались и заменялись концертами лучших артистических сил. Днем собрания был вторник.

Боковой фасад «Благородного собрания» выходил в Охотный ряд. Соседство типичное для Москвы того времени. Прямо напротив тянулись лавки съестных припасов. Тут было все, что могло удовлетворить требовательных гастрономов фамусовской Москвы: свежие огурцы зимой и «разные фрукты, гораздо прежде должного времени произращенные». Здесь же продавали живых гусей, уток, каплунов, поросят, телят. По воскресеньям привозили еще и продукты из деревни, а перед самыми лавками происходили петушиные бои.

По другую сторону улицы, до Тверской, шел Птичий ряд. Здесь продавали певчих птиц, голубей, породистых собак и все принадлежности для охоты. Сновала пестрая толпа, стоял невероятный шум, гам.

Чтобы еще ярче почувствовать это характерное для старой Москвы соседство контрастов, вспомним, что Охотный ряд выходил на Театральную площадь, где красовался Большой театр, высилось величественное и огромное по тому времени здание сенатской типографии. По другую сторону Охотного ряда в 1831 году была открыта библиотека-читальня. Там можно было получить любую книгу, только что вышедший журнал или газету.

Маскарад, на котором был Лермонтов, описан Шаликовым в «Дамском журнале». Петр Иванович Шаликов – писатель, издатель «Дамского журнала». Он подражал Карамзину и, не имея его таланта, довел чувствительность до слащавой приторности. В подражание «Письмам русского путешественника» он описал два свои путешествия в Малороссию.

Вигель рисует в своих записках сцену, которую он наблюдал в детстве, гуляя по Тверскому бульвару. Толпа издали следует за человеком небольшого роста, который то идет быстро, почти бежит, то вдруг остановится, вынет бумагу и начнет что-то писать. «Вот Шаликов, – говорили в толпе, – вот минуты его вдохновения».

Князь Шаликов – типичная московская фигура. Он остается завсегдатаем Тверского бульвара почти в течение полстолетия. В самое глухое летнее время, когда все разъезжаются по своим подмосковным, и тогда его можно встретить на бульваре. «На Тверском бульваре попадаются две-три салопницы, да какой-нибудь студент в очках и в фуражке, да кн. Шаликов», – пишет Пушкин жене в августе 1833 года.

Успех, встретивший Шаликова при начале его литературной деятельности, был непродолжителен. К нему относились с насмешкой, называли «кондитером от литературы», «присяжным обер-волокитой», «князем вралей».

Одна из эпиграмм Лермонтова обращена к Шаликову:

По вполне понятным причинам Шаликов, говоря о маскараде, не счел нужным упомянуть об этой эпиграмме. Маскарад был многолюден. В полночь загремели на хорах грубы, и все поздравляли друг друга с новым годом. Шаликов не пишет о том, что в толпе масок была невысокая широкоплечая, несколько коренастая фигура в костюме древнего астролога. В отверстиях маски блестели большие темные глаза. Астролог держал подмышкой сделанную из картона книгу судеб. На страницах книги были наклеены из черной бумаги громадные китайские буквы, а внизу помещались стихи.

Под маской астролога скрывался студент Лермонтов.

 

Молодое поколение фамусовской Москвы

 

1. Башилов-сын

В своей эпиграмме Лермонтов обращается к Башилову-сыну, как к старшине собрания лжецов, бросает всему собранию обвинение в лживости:

Вы старшина собранья верно, Так я прошу вас объявить, Могу ль я здесь нелицемерно В глаза всем правду говорить? – Авось, авось займет нас делом Иль хоть забавит новый год, Когда один в собраньи целом Ему на встречу не солжет… [126]

Башилов-сын – московский весельчак, как и его отец. В годы Лермонтова он вращается среди литераторов и, не обладая талантом, пишет слабые подражательные стихи.

Автор рецензии в «Северной пчеле» называет Башилова «галиматистом», «главой» «всех плохих стиходелателей», возмущается, что его печатают в одной книге с Пушкиным и Вяземским, и приводит «образчик его самоделья» под заглавием «Ни тпру, ни ну».

Имя Башилова-сына мы встречаем в «Старой записной книжке» Вяземского. «В первый раз Пушкин читал „Полтаву“, – пишет Вяземский, – в Москве у Сергея Киселева при Американце Толстом, сыне Башилова, который за обедом нарезался и которого во время чтения вырвало чуть ли не на Толстого».

Башилов выведен в повести Н. Макарова «Задушевная исповедь», опубликованной в «Современнике» в 1859 году. Напомнив о литературном прошлом и бывших литературных связях своего героя: «пописывал стишки», «знавал Пушкина, Жуковского», автор изображает его в то время, когда Башилов жил в деревне помещиком, а потом, разорившись, поступил на службу к винному откупщику. «Ни малейшего следа какой бы то ни было нравственности в этом олицетворении самого грубого, самого жестокого цинизма!.. Ум довольно острый и оригинальный… Но не признававший ничего возвышенного. Характер – неукротимо буйный, дерзкий, раздражительный» – таков резко отрицательный портрет Башилова, нарисованный автором повести.

 

2. Костя Булгаков

Одна из эпиграмм Лермонтова обращена к его товарищу по пансиону Косте Булгакову.

Имя Кости часто встречается в эти годы в письмах его отца Александра Яковлевича Булгакова. Костя поступил в Московский университетский благородный пансион в сентябре 1829 года, а до этого учился в Царском селе.

Весной 1829 года Булгаков-отец сильно встревожен слухами о закрытии лицейского пансиона. Решив отдать Костю в Московский университетский благородный пансион, Булгаков едет туда на публичный акт познакомиться с тамошними порядками. Экзамены и акты в пансионе проходили в торжественной обстановке, при большом количестве гостей. Экзамены бывали в декабре, акт – весной.

«Я был в субботу на акте Университетского пансиона, – пишет Булгаков брату 8 апреля 1829 года. – Очень было хорошо. Я обходил потом с Курбатовым все заведение, видел постели, больницу, видел их обед, отведывал; все это очень хорошо, сколько я мог заметить. Курбатов вызвался уже особенное иметь о Косте попечение».

Среди воспитанников, выступавших на акте, Булгаков мог видеть невысокого смуглого мальчика с темными горящими глазами и еще по-детски округлым лицом. Он читал стихотворение Жуковского «К морю» и вызвал гром рукоплесканий всего зала. Этот мальчик – Лермонтов.

В первых числах июня Костя уже в Москве. Он приехал в дилижансе. Дилижансы, или почтовые кареты, были учреждены за десять лет перед тем, в 1820 году, Константином Яковлевичем Булгаковым, тогдашним московским почтдиректором.

Контора дилижансов помещалась на Мясницкой, но Костю дилижанс привез на Арбат, к самому дому. Он приехал ночью, и его приезд произвел радостный переполох.

2 сентября Костю отвезли в пансион. Все были огорчены разлукой, и Александр Яковлевич едва сдерживал слезы: «из отцовского-то дому вдруг окружен все чужими, да и незнакомыми вовсе», «пусть утешается мыслью, что все-таки в одном городе с нами», – писал Булгаков 3 сентября 1829 года. Булгаков почему-то не счел возможным устроить сына полупансионером, как учился Лермонтов.

Косте в пансионе не понравилось. Программа была обширная, а юноша был с ленцой и мало дисциплинирован. Отец постоянно тревожился за его успехи.

Строгость надзора за воспитанниками отмечалась в современной печати и ставилась в пример другим закрытым заведениям. В «Московском вестнике» была небольшая заметка, автор которой рассказывал о своем ночном посещении пансиона. «Воспитанники спят в огромной галлерее, освещенной лампами. – По местам, на известном расстоянии один от другого стоят дядьки и сторожа. Надзиратель ходит беспрестанно по всему заведению и осматривает. Нет ни одного места, где бы не было дежурного… Воспитанник не может шевельнуться без того, чтобы несколько глаз тотчас не приметили его движения… Хорошо было бы, если б такой порядок введен был во всех подобных заведениях!»

«Костя плохо еще привыкает, – пишет его отец. – Здесь потежеле Царского Села: там было семь часов ученья и пять отдыха, а здесь десять часов ученья и два отдыха. Вообще здесь больше строгости, нежели там, а надзор лучше».

Зато дома, на каникулах, Костя наслаждался. В своем синем пансионском мундире, который почти не отличался от студенческого, Костя появлялся с отцом на балах. На блестящем балу у губернатора Голицына никто так не веселился, как Костя: «Мы в 4-м часу воротились домой, все натешились, а особенно Костя», – пишет его отец.

В августе 1830 года в Москву приезжал великий князь Михаил Павлович, благоволивший к Булгаковым. Он видел Костю маленьким и теперь потребовал, чтобы Булгаков привез к нему сына. Оба описали этот визит в письмах в Петербург. В сцене визита Костя рисуется таким, как он дан в эпиграмме Лермонтова. Ободренный ласковым приемом великого князя, мальчик садится на своего конька и начинает каламбурить со спокойной самоуверенностью профессионала.

«Великий князь так был милостив ко мне и так ободрил ласками своими, что я пустился на каламбуры, любезный дядинька».

Михаил Павлович спросил Костю, понравился ли ему в саду фонтан. Весь разговор шел по-французски. Костя ответил, не задумываясь: «J'aime beaucoup ses fables, monsieur». Великий князь рассмеялся и сказал: «А, и ты упражняешься в роде сем?»

Поражает тот расчет на эффект, та профессиональная выдержка, с которой преподносит свои каламбуры Костя. Он идет в этом отношении гораздо дальше своего отца, смущенного его непринужденным поведением в присутствии великого князя. Таким шутом-профессионалом рисует его Лермонтов:

На вздор и шалости ты хват И мастер на безделки И, шутовской надев наряд, Ты был в своей тарелке; За службу долгую и труд Авось на место класса Тебе, мой друг, по смерть дадут Чин и мундир паяса [134] .

В своей эпиграмме Лермонтов предвосхищает и дальнейшее. Гвардейскому поручику Булгакову очень многое сходило с рук благодаря его шутовским проделкам с Михайлом Павловичем, который был грозой гвардии и осуществлял в русской армии николаевскую систему муштры. Булгаков пользовался его неизменным расположением.

Яркий пустоцвет, не способный к упорному труду и настойчивому стремлению к цели, К. А. Булгаков не развил своих разносторонних дарований и не сделал служебной карьеры. Позднейшие шутовские выходки К. А. Булгакова в Петербурге, его «шалости», «мастерство» на «безделки», по меткому выражению Лермонтова, – все это лишено было какой-либо практической цели.

В драме «Маскарад» Лермонтов в характеристике князя Звездича дает оценку людям, близким к типу К. А. Булгакова: «бесхарактерный, безнравственный, безбожный, самолюбивый, злой, но слабый человек».

 

Героини мадригалов

 

Новогодние мадригалы Лермонтова являются своеобразным выпадом юного поэта против фамусовской Москвы. Он подчеркивает в них все то, что выделяет девушек, которым посвящены мадригалы, из светской толпы: ум и оригинальность, талантливость, неспособность ко лжи. Бартенева и Додо обе занимаются искусством. Додо Сушкова – поэтесса, Полина Бартенева – певица.

Додо и Полина хорошо знакомы между собой. Сушкова не раз посвящала Бартеневой стихи и воспевала порывистый и глубокий, чистый и свежий ее голос:

Она поет… и сердцу больно, И душу что-то шевелит, И скорбь невнятная томит, И плакать хочется невольно [136] .

В стихотворении, адресованном Бартеневой, Лермонтов дает возвышенное, романтическое понимание искусства, очень далекое от взгляда на искусство как на развлечение, лекарство от скуки, праздности и безделья, типичного для фамусовской Москвы.

 

1. Бартенева

Описывая новогодний маскарад в «Благородном собрании» и говоря о том, что некоторые маски раздавали стихи, Шаликов сообщает, что одно стихотворение было поднесено той, которая «недавно восхищала нас Пиксисовыми вариациями» .

Вариации Пиксиса пела на благотворительном концерте 15 ноября 1831 года Прасковья Арсеньевна Бартенева.

Бартенева – девушка из обедневшей дворянской семьи. Благодаря прекрасному голосу ее приглашали на балы.

Скажи мне: где переняла Ты обольстительные звуки, И как соединить могла Отзывы радости и муки? Премудрой мыслим вникал Я в песни ада, в песни рая, Но что-ж? – нигде я не слыхал Того, что слышал от тебя я! [138]

Так приветствовал под новый год юный поэт Лермонтов юную певицу.

Несколько месяцев спустя в ее альбом напишет стихи другой знаменитый поэт:

Из наслаждений жизни Одной любви музыка уступает, Но и любовь Гармония.

Эти строки из драмы «Каменный гость» вписаны Пушкиным 5 октября 1832 года в альбом в коричневом сафьяновом переплете, с бронзовыми застежками. Альбом принадлежал, как о том свидетельствует надпись, Pauline Bartenieff.

 

2. Додо

Додо Сушкова очень популярна среди передовой молодежи конца 20-х – начала 30-х годов. Современник Лермонтова – Огарев много лет спустя вспоминал девушку, жившую у Чистых прудов. Она была в той счастливой поре юности, когда «жизнь нова», «сердце живо», «и вера в будущность жива».

Я помню (годы миновали!)… Вы были чудно – хороши; Черты лица у вас дышали Всей юной прелестью души [142] .

Этой девушке-москвичке Лермонтов посвятил новогодний мадригал:

Додо

Умеешь ты сердца тревожить, Толпу, очей остановить. Улыбкой гордой уничтожить, Улыбкой нежной оживить; Умеешь ты польстить случайно С холодной важностью лица И умника унизить тайно. Взяв пылко сторону глупца! – Как в Талисмане стих небрежный, Как над пучиною мятежной Свободный парус челнока, Ты беззаботна и легка. Тебя не понял север хладный; В наш круг ты брошена судьбой, Как божество страны чужой, Как в день печали миг отрадный! – [143]

В стихотворении Лермонтова есть намек на конфликт между Додо и светским обществом. «Тебя не понял север хладный», – говорит ей поэт. Дело в том, что Додо поступала вопреки предрассудкам, нарушала законы светского общества. Писать стихи считалось неприличным для светской девушки. Стихотворение Додо «Талисман» было даже опубликовано, правда, без ее ведома, в альманахе «Северные цветы» на 1831 год. Юная поэтесса выдержала семейную бурю и подверглась осуждению в гостиных фамусовской Москвы.

В новогоднем мадригале, посвященном Додо, Лермонтов не имел возможности упомянуть о других ее стихах, которые он, конечно, знал. Много лет спустя Огарев вспоминает «заветную» тетрадь Додо:

В те дни, когда неугомонно Искало сердце жарких слов, Вы мне вручили благосклонно Тетрадь заветную стихов. Не помню – слог стихотворений Хорош ли, не хорош ли был, Но их свободы гордый гений Своим наитьем освятил. С порывом страстного участья Вы пели вольность, и слезой Почтили жертвы самовластья, Их прах казненный, но святой. Листы тетради той заветной Я перечитывал не раз, И снился мне ваш лик приветный, И блеск, и живость черных глаз [144] .

Тетрадь до нас не дошла. Но среди бумаг декабриста Захара Григорьевича Чернышева было найдено одно из стихотворений заветной тетради Сушковой – Додо.

Послание к страдальцам

Соотчичи мои, заступники Свободы, – О вы, изгнанники за правду и закон, – Нет, вас не оскорбят проклятием народы. Вы не услышите укор земных племен! Удел ваш не – позор, но – слава, уваженье, Благословения правдивых сограждан, Спокойной совести, Европы одобренье, И благодарный храм от будущих Славян!

Сушкова выражала надежду, что революция уничтожит деспотизм, свергнет царя, и тогда свободные «сограждане» совершат «тризну» в честь погибших:

Быть может… вам и нам ударит час блаженный Паденья варварства, деспотства и царей, И нам торжествовать придется мир священный Спасенья Россиян и мщенья за друзей! Тогда в честь падших жертв, жертв чистых, благородных Мы тризну братскую достойно совершим, И слезы сограждан ликующих, свободных Наградой славною да будут вечно им!..

«(писано когда мне было 15 лет)»

«Захару Гриторьевичу Чернышеву, в знак особенного уважения, от Граф. Евдокии Ростопчиной » [145] .

Это стихотворение, обращенное пятнадцатилетней Сушковой к сосланным декабристам, ставит ее в ряды передовой молодежи 20-30-х годов.

Стихотворение Лермонтова, адресованное «Додо», выделяется среди других его новогодних стихов своей значительностью. Оно больше по размеру, отличается глубиной содержания и каким-то внутренним теплом. Это стихотворение помогает расшифровать инициалы в заглавии двух других и установить, что они также адресованы Е. П. Сушковой.

Новогодние эпиграммы и мадригалы Лермонтова дошли до нас в его черновой тетради, заполненной зимой 1831/32 года. За пять страниц до стихотворения «Додо» помещено стихотворение с надписью «К: д». В этом стихотворении, которое полно большим, серьезным чувством, Лермонтов упрекает свою героиню в холодности и напоминает ей о прошлом расположении к нему.

«Будь со мною, как прежде бывала», – просит юноша-поэт.

В другой тетради того же времени, – на страницах, заполненных в самом начале декабря или в конце ноября, то есть за месяц до эпиграмм и мадригалов (написанных в конце декабря), есть стихотворение «К Д ***». Число звездочек при начальной букве имени соответствует количеству букв в слове «Додо». Такая прозрачная зашифровка была принята в альбомах со стихами.

Героиня юношеской лирики Лермонтова – Н. Ф. Иванова. Она царит в ней с 1830 до весны 1832 года. На маскараде поэт обращается к Н. Ф. Ивановой с резкой эпиграммой.

В феврале 1832 года Сушкова пишет стихотворение «Отринутому поэту». Светская кокетка, оттолкнувшая поэта, обрисована в стихотворении чертами, которыми Лермонтов наделяет Н. Ф. Иванову в стихах 1832 года.

И как не знать ему заране, Что все кокетки холодны, Что их могущество в обмане, Что им поклонники нужны? Она кружится… и пленяет, Довольна роком и собой; Она чужой тоской играет, В ней мысли полны суетой [148] .

Три стихотворения в юношеских тетрадях Лермонтова представляют особый интерес в связи с позднейшими фактами его биографии.

В конце 30-х – начале 40-х годов Лермонтов часто встречается в Петербурге и очень близок с прославленной светской писательницей графиней Ростопчиной. Графиня Ростопчина – это та же Додо Сушкова, вышедшая замуж за сына московского губернатора и богача Ростопчина. Лермонтова и Ростопчину соединяет дружба юности и годы, вместе проведенные в Москве.

Для поколения 30-х годов Москва – большая связующая сила – общая родина. Поэтесса Каролина Павлова в 40-х годах напоминает Ростопчиной, что она «дочь Москвы», что она не может забыть «юных лет», проведенных в Москве. Об этом же времени общей юности в Москве говорит ей и Огарев в приведенном выше стихотворении. То же самое имеет в виду и Лермонтов в обращенном к ней стихотворении 1841 года:

Я верю: под одной звездою Мы с вами были рождены; Мы шли дорогою одною, Нас обманули те же сны [149] .

Стихи написаны на странице альбома, который Лермонтов подарил Ростопчиной весной 1841 года, перед своим последним отъездом на Кавказ. Незадолго перед тем Ростопчина писала:

«На дорогу! Михаилу Юрьевичу Лермонтову».

Есть длинный, скучный, трудный путь… К горам ведет он, в край далекий; Там сердцу в скорби одинокой Нет где пристать, где отдохнуть!

Стихотворение кончалось надеждой на скорый возврат поэта:

Но заняты радушно им Сердец приязненных желанья, – И минет срок его изгнанья, И он вернется невредим! [150]

Этой надежде не суждено было оправдаться. Поэт не вернулся. Он был убит на дуэли Мартыновым. Осенью Ростопчина писала:

О жаль Его!!.. О! трижды жаль Его, – Как юношу, – как друга, – как поэта!!!.. [151]

В период нарастания революционного движения, в середине 50-х годов, между Ростопчиной и молодым поколением происходит разрыв. Некогда передовая поэтесса оказалась в лагере реакционеров-крепостников. Ростопчина сжигает свою заветную тетрадь, где она прославляла подвиг декабристов, и воспевает их палача Николая I.

Во второй половине 50-х годов в России пользовалась исключительным влиянием газета «Колокол», которую издавал в Лондоне Герцен в собственной типографии, созданной им для печатания запрещенных в России книг.

Ростопчина ополчилась против Герцена. Друг и единомышленник Герцена – Огарев дал Ростопчиной жестокую отповедь. Он назвал ее отступницей. Огарев призывал Ростопчину просить прощения у молодого поколения и вернуться к забытым идеалам юности..

Мне жалко вас. С иною дамой Я расквитался б эпиграммой; Но перед вами смех молчит, И грозно речь моя звучит: Покайтесь грешными устами. Покайтесь искренно, тепло. Покайтесь с горькими слезами, Покуда время не ушло! Просите доблестно прощенья В измене ветреной своей – У молодого поколенья, У всех порядочных людей. Давно расстроенную лиру Наладьте вновь на чистый строй; Покайтесь, – вам, быть может, миру Сказать удастся стих иной, – Не тот напыщенный, жеманный, Где дышит холод, веет тьма, Где все для сердца чужестранно И нестерпимо для ума; Но тот, который, слух лаская, Звучал вам в трепетной тиши В те дни, когда вы, расцветая. Так были чудно-хороши [152] .

Ростопчина не покаялась. Еще резче выступала она в сатире «Возврат Чацкого в Москву» и, незадолго до своей смерти, в «Доме сумасшедших».

 

Эпиграммы на московских светских красавиц

Воспевая московских девушек с талантом и умом, Лермонтов обращается к прославленным светским красавицам с едкими эпиграммами.

Блеск Алябьевой Пушкин сравнивал с прелестью Гончаровой, Вяземский говорил о ее классической красоте. Юноша Лермонтов дерзко ей заявляет:

Бухариной, которую звали «Психеей», «Пери», «Сильфидой», юноша-поэт говорит:

Эпиграмма, адресованная к «Н.Ф.И.», заставляет вспомнить нападки Чацкого на страсть к чинам и увлечение мундиром: «Мундир, один мундир!»

Н. Ф. И.

Н. Ф. Иванова

Лермонтов.

По страницам юношеских тетрадей Лермонтова разбросаны таинственные инициалы: «Н. Ф. И.». Долгое время они привлекали к себе внимание исследователей. Только в нашу советскую эпоху И. Л. Андроникову удалось разгадать загадку «Н. Ф. И.» и ввести новое лицо в биографию великого русского поэта.

Андроников не только разгадал тайну этих трех букв – он разыскал в Москве, на Зубовском бульваре, квартиру, где жила внучка героини Лермонтова. Познакомившись с ней, Андроников многое узнал от нее о ее бабушке.

«Дева нежная лицом, с очами полными душой и жизнью», с «чистым», «спокойным взором» – вот героиня лирического цикла «Н.Ф.И.». Такой смотрит она и с небольшого портрета, который удалось найти Андроникову на дне старого сундука, долгие годы хранившегося на даче под Москвой.

Наталья Федоровна Иванова – дочь покойного Федора Федоровича Иванова, известного театрала и драматурга. Остряк и весельчак, Ф. Ф. Иванов – колоритная фигура Москвы 10-х годов. Он был другом профессора Московского университета, критика, переводчика и поэта Мерзлякова. Мерзляков давал уроки Лермонтову. Очень возможно, что это он ввел в дом к Арсеньевой дочерей своего друга.

В 1830 году Лермонтова соединяет с Ивановой дружба. Эта дружба незаметно переходит у юноши Лермонтова в любовь, в которой он не решается признаться. Между тем у Наташи Ивановой появляются женихи.

Первый раз вопрос о браке встает, по-видимому, весной 1831 года, что находит отражение в драме «Странный человек», которую Лермонтов заканчивает в черновом виде 17 июля. Брак Наташи Ивановой расстраивается, – она выйдет замуж только несколько лет спустя, – но с этого момента все иллюзии Лермонтова исчезают.

Бурно пережив свое горе, он уезжает в Середниково, где проводит лето вдали от Ивановой. Он теперь уже знает, что она его не любит, страдает от этого, но не винит ее в своих страданиях, так как Наташа никогда его не обманывала. Но осенью все меняется. Лермонтов встречает Н. Ф. Иванову в обществе. Он видит ее окруженной поклонниками и мучительно ревнует. Иванова тепло и дружески относится к поэту, старается охладить его чувство, но это ей не удается. К весне 1832 года, последней весне, проведенной Лермонтовым в Москве, заканчивается первая юношеская любовь поэта.

* * *

Стихи Лермонтова, относящиеся к 1830 году, отличаются спокойным, дружеским тоном, страстная эмоция в них отсутствует. Лермонтов делится с Ивановой своими философскими размышлениями, ищет моральной поддержки. Лермонтов гораздо слабее и беспомощнее своей героини, – это мальчик рядом с более взрослой (хоть и не годами) девушкой, с сильным, уже сформировавшимся характером.

«Н. Ф. И……вой (Любил в начале жизни я угрюмое уединенье…)»

«Романс к И…» [160]

Это тот период большой дружеской близости, о которой Лермонтов будет неоднократно вспоминать в стихах 1832 года:

«Но для тебя я никогда не сделаюсь чужим», – не устает он повторять Наташе весной 1832 года, когда она делает попытки отдалить от себя юношу, любовь которого не может разделить.

«Год тому назад, – вспоминает Владимир Арбенин про первый период отношений с Наташей Загорскиной, – увидав ее в первый раз, я писал об ней в одном замечании. Она тогда имела на меня влияние благотворительное – а теперь – теперь – когда вспомню, то вся кровь приходит в волнение».

Наташа Иванова хотя и не разделяет философских мук своего друга, уже в этот период интеллектуально более развитого, чем она, но серьезно и внимательно выслушивает все то, о чем он ей говорит:

Эти строки передают внутренний облик спокойной, уравновешенной девушки. Он вполне соответствует изображению на портрете Бинемана.

Несмотря на авторитет своего друга, юноша-поэт не может освободиться от мучающих его философских проблем:

Дружба юноши Лермонтова постепенно переходила в любовь. Этот новый этап его отношений с Н. Ф. Ивановой относится к зиме и весне 1831 года. К сожалению, от этого времени не сохранилось ни одной тетради Лермонтова. Об этом периоде мы можем судить только по первым сценам драмы «Странный человек» и по двум стихотворениям, где Лермонтов рисует картины недавнего прошлого, изображая себя и свою героиню. Если судить по драме, по этим стихотворениям и по следующим, где юноша-поэт упрекает ее в измене, то приходится допустить, что в отношениях Ивановой тоже был какой-то момент, когда ее чувства к Лермонтову были на грани любви.

В приведенном выше монологе Владимир Арбенин говорит о том, что он не в состоянии высказать Наташе своих чувств: «Когда я далёко от нее, то воображаю, что скажу ей, как горячо сожму ее руку, как напомню о минувшем, о всех мелочах… А только с нею: все забыто; я истукан! душа утонет в глазах; все пропадет…

…Может быть она меня любит; ее глаза, румянец, слова…»

Вскоре после драмы «Странный человек», в июле того же 1831 года, написано стихотворение («Видение»), которое Лермонтов несколько месяцев спустя вставил в драму как стихотворение Владимира Арбенина. В стихотворении три картины, и на каждой изображен один и тот же юноша – он сам.

Весенний теплый день. У окна сидит «дева, нежная лицом, с очами полными душой и жизнью». Ее взоры бродят по раскрытой книге, но буквы сливаются, а сердце бьется. Рядом сидит смуглый юноша и смотрит не на нее, а в окно, на бегущие облака, хотя только о ней думал он в разлуке, дорожил ею больше своей «непобедимой гордой чести»; теперь же, в ее присутствии, он не смеет вздохнуть, не смеет пошевелиться и прервать молчания из боязни услыхать холодный ответ:

Стихотворение «Сон», хотя и не датированное, по-видимому, относится к тому же времени, так как очень сходно по содержанию. На большом крыльце, между колонн, ночью, при луне сидит дева, у ее ног – юноша, почти ребенок. Он робко жмет ей руку и с тревогой следит за выражением ее глаз.

В первых числах июня 1831 года происходит какой-то кризис в отношениях Лермонтова с Ивановой. Юноша-поэт проводит пять дней на даче, в семье Наташи. В эти-то дни и случается нечто такое, что заставляет его убедиться в том, что она его не любит.

Мы можем только догадаться о том, что произошло в это время, но эти пять дней породили в душе Лермонтова чувства, которые в течение года будут питать его творчество. Лирическое волнение затихнет только к лету 1832 года. Тогда же был получен творческий заряд, который заставил Лермонтова написать в полтора месяца драму «Странный человек».

Ключом к пониманию событий этого периода служит письмо друга Лермонтова Владимира Шеншина к их общему другу Поливанову, с небольшой припиской самого юноши-поэта. Это письмо, по счастливой случайности, сохранилось до наших дней и было приобретено рукописным отделом Пушкинского дома в Ленинграде.

Письмо было написано 7 июня и послано с оказией из Москвы в деревню, где проводил лето Поливанов. Письмо на тоех страницах, а на четвертой посредине: «Николаю Ивановичу Поливанову».

Шеншин рассказывает о том, как он проводит время. В Москве душно, все разъехались, с оставшимися в городе товарищами почти не встречается, «и только один Лермонтов, с которым я уже пять дней не видался, меня утешает своею беседою». Если бы письмо на этом и кончилось, то мы бы никогда не узнали имя московской героини Лермонтова. Но Шеишин решает пояснить, почему же он не виделся пять дней с другом, который только один «утешает его своею беседою», и над словами, что он «уже пять дней не видался» с Лермонтовым, делает приписку: «Он был в вашем соседстве у Ивановых». Эта-то фраза и помогла Андроникову разгадать «загадку Н. Ф. И.».

В конце письма Шеншина Лермонтов делает приписку, которая живо характеризует его душевное состояние по возвращении от Ивановой: «Любезный друг, здравствуй! – пишет Лермонтов Поливанову. – Протяни руку и думай, что она встречает мою; я теперь сумасшедший совсем. – Нас судьба разносит в разные стороны, как ветер листы осени. – Завтра свадьба твоей кузины Лужиной, на которой меня не будет (?!); впрочем, мне теперь не до подробностей. – Чорт возьми все свадебные пиры. – Нет, друг мой! мы с тобой не для света созданы;-я не могу тебе много писать: болен, расстроен, глаза каждую минуту мокры. – Sourse intarissable. – Много со мной было…»

События, которые произошли в это время с Лермонтовым («много со мной было»), и нашли свое отражение в драме, которую он пишет, вернувшись от Ивановых. «Я решился изложить драматически, – говорит он в предисловии, – происшествие истинное… Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны…».

В лице главного героя Владимира Арбенина Лермонтов изображает самого себя, в лице главной героини Наташи Загорскиной – Наташу Иванову.

Владимир Арбенин глубоко любит Наташу Загорскину, которой он открывает свою душу, посвящает стихи, но не решается сказать о своей любви. Наташа выделяет его среди остальных молодых людей. Она даже как будто и любит его, но в то же время легко поддается интриге, направленной против Арбенина со стороны ее кузины, которая сама увлечена им и старается разлучить их. Ей это без особого труда удается. За Наташей начинает ухаживать человек, которого Арбенин считает своим другом, и Наташа принимает его предложение.

Владимир, на которого сразу обрушивается несколько у даров (у него умирает мать, его проклинает отец), не выдерживает этого последнего испытания – он сходит с ума и в припадке безумия кончает самоубийством. Его похороны – в один день со свадьбой Наташи. По окончании драмы Лермонтов мрачно выводит: «Конец». Это слово, написанное столь выразительно после финала драмы, в которой находит отражение сюжет, взятый из личной жизни автора, очень красноречиво свидетельствует о собственных переживаниях юноши Лермонтова.

Окончив 17 июля в Москве драму «Странный человек», Лермонтов едет в Середниково. Жизнь на лоне природы, общество его старшего друга Сашеньки Верещагиной, которая всегда имела на Лермонтова благотворное влияние, занятия литературой и чтение в прекрасной середниковской библиотеке – все это вместе взятое успокаивает юношу, который принимает участие во всех развлечениях и шалостях молодежи.

Сразу по приезде в Середниково мы застаем Лермонтова ночью на его любимом месте, у окна его комнаты, открытого в парк. На развороте с окончанием драмы «Странный человек», где эффектно выведено слово «Конец», расположено стихотворение «Завещание» с припиской: «(Середниково: ночью; у окна)». Это стихотворение служит как бы лирической вариацией к финалу драмы. Ночью, у окна, юноша думает о самоубийстве и в глуши середниковского парка выбирает себе место для могилы:

В течение всего лета Лермонтов не перестает возвращаться к своей любви и говорить о ней в самых разнообразных формах.

Пережитые страдания заставляют юношу как-то сразу вырасти и возмужать. Роли меняются. Лермонтов говорит теперь со своей героиней, как старший с существом более слабым и неустойчивым, как мужчина с юной девушкой. В стихотворениях этого лета чувствуется какая-то внутренняя зрелость и мудрость. В упреках юноши много трогательной нежности. Он старается оправдать Наташу. Трудно представить, что это пишет семнадцатилетний мальчик.

«К***» («Всевышний произнес свой приговор»…) Конец июля [172] .

Лермонтов говорит о каком-то поцелуе, который, он знал, не был поцелуем любви:

«К Н. И……» [173]

Проходит лето. Вакации кончаются, и перед началом занятий в университете Лермонтов возвращается в Москву.

Летом, Едали от Наташи, Лермонтов спокойно мог рассуждать о происшедшем. Теперь, в городе, он встречается с ней на балах и видит ее, красивую и жизнерадостную, окруженную влюбленными в нее молодыми людьми. Любовь и ревность вспыхивают с новой силой.

Лирические дневники Лермонтова осени, зимы и весны 1831-1832 годов свидетельствуют о внутренней борьбе и мучительных переживаниях юноши-поэта, связанных со встречами его с Н. Ф. Ивановой.

– пишет он 28 сентября. Встреча с Ивановой напомнила Лермонтову о его драме «Странный человек» и заставила его вернуться к ней.

На развороте со стихотворением читаем: «Еще сцена для странного человека», и дальше, на четырех страницах, черновой набросок сцены у студента Рябинова, которая в драме, законченней 17 июля, отсутствовала.

«Снегин. Что с ним сделалось? Отчего он вскочил и ушел не говоря ни слова?

– Челяев. Чем-нибудь обиделся!

– Заруцкой. Не думаю:-ведь он всегда таков; то говорит, орёт, хохочет… то вдруг замолчит и сделается подобен истукану; и вдруг вскочит, убежит, как будто потолок над ним проваливается…»

Очень возможно, что этот разговор товарищей про Владимира Арбенина отражает действительный факт – поведение Лермонтова, вызванное неожиданной встречей с Наташей Ивановой. Нахлынувшее волнение заставило юношу вскочить и убежать, «как будто потолок над ним проваливается».

На самом верху страницы, над сценой для «Странного человека», есть небольшое стихотворение, которое говорит о новой вспышке чувства:

К*

И через три страницы – еще одна сцена для драмы.

Лирический дневник, расположенный на страницах между этими двумя новыми сценами для «Странного человека», представляет собой большой интерес для характеристики внутреннего состояния Лермонтова в этот период его отношений с Н. Ф. Ивановой. Развлечения студенческой «веселой ватаги», похождения, который позднее послужат Лермонтову материалом для поэмы «Сашка», чередуются с возвышенными порывами. Картины окружающей зимней природы врываются в лирический дневник юноши-поэта.

На одной и той же странице – два стихотворения, написанные под впечатлением бушующих зимних метелей:

И дальше:

На одной и той же странице «Песня» и «Небо и звезды»; на развороте «Счастливый миг», а на следующей странице «Когда б в покорности незнанья…» За небольшим наброском еще одной сцены для «Странного человека» идет стихотворение, обращенное «К кн. Л. Г(орчаков)ой», двоюродной сестре Н. Ф. Ивановой. Лермонтов рассказывает ей о горестях неразделенной любви, но она не понимает его страданий и недоверчиво качает головой. Семнадцатилетнюю девушку радуют блестящие наряды, все ей кажется привлекательным – люди, жизнь и свет. Но, – с горечью прибавляет Лермонтов:

Ты рождена для другого, более высокого, в тебе есть зерна мыслей, которым не суждено погибнуть. А в самом низу страницы, под стихотворением, адресованным Горчаковой, опять небольшой набросок к драме.

Лермонтов долго бродит один ночью по снежным улицам Москвы и возвращается домой «в час утра золотой», когда над городом лежит туман и между храмов Кремля «с гордой простотой» «Как царь, белеет башня-великан».

Волнение временно улеглось. Юноша овладел своими чувствами, вызванными новыми встречами с героиней. В его лирическом дневнике следует философское размышление в стихах:

Но и здесь он признается:

Звук ее речей для него отголосок рая, и

Теперь, как и раньше, он опять старается оправдать ее:

Ему кажется, что это пятно тоски все ширится и растет, как «чумное пятно», оно жжет ему сердце.

Поводы для ревности – на каждом шагу. Всякий новый повод заставляет его страдать.

На той же странице, где закончено стихотворение «Я видел тень блаженства…», следует небольшое стихотворение «К***». Оно отчеркнуто от предыдущего, и под чертой:

К***

Она плакала о ком-то, кто был близок и Лермонтову, но ее слезы заставили бы его полюбить даже врага. И тут же он снова обращается к прошлому:

Но он не хочет искать счастья в прошлом и с горечью замечает, что должен быть доволен и тем,

В декабрьских стихах 1831 года перепевы мотивов недавней близости сменяются припадками тоски и отчаяния, доходящими до предела, когда любовь готова перейти в ненависть:

Иногда Лермонтову начинает казаться, что любовь прошла:

В его душе уживаются самые противоречивые чувства. Юноша-поэт то готов воздвигнуть алтарь своей героине, то оскорбить свое божество. В лирике этой зимы постоянно мелькает образ демона. Это демон, любовь которого оттолкнула Тамара.

Или:

Переживания этой зимы дадут Лермонтову материал для изображения внутреннего мира Вадима, героя его неоконченного романа.

Так подготовляется почва для эпиграммы «Н. Ф. И.». Новогодняя ночь является как бы гранью романа Лермонтова с Ивановой, рубежом, за которым начинается уже последний его этап.

Эпиграмма «Н. Ф. И.» расположена в тетради Лермонтова на одной и той же странице с двумя другими стихотворениями. Все три служат выражением одного и того же строя чувств, объединяются единым сюжетным стержнем:

И дальше:

Читая эти стихотворения, мы видим, как душа юноши-поэта мечется в отчаянии, бросаясь от одной крайности в другую. Здесь напряжение чувств достигает кульминации, и после этой новогодней ночи роман Лермонтова с Н. Ф. Ивановой идет к своему концу.

Проснувшись после бала от ярких лучей январского солнца у себя в мезонине на Молчановке, Лермонтов вспомнил вчерашнее, свою злую эпиграмму, которую он преподнес Наташе, и новые встречи на балу. Казалось, что для него все в жизни кончено после этой эпиграммы, которой он так оскорбил ее, что душа его мертва. Подойдя к окну и взглянув на улицу, залитую ярким холодным солнцем, он написал:

«Дева», «образ» которой стоял в этот момент перед Лермонтовым, была Додо Сушкова. В то время как он оскорбил Наташу эпиграммой, он преподнес Додо мадригал. Это было уже третье стихотворение за истекший месяц.

Но дружба с Додо не могла залечить раны, нанесенной Наташей. Ее образ все еще заполняет его душу.

Наташе, невидимому, не понравилось, что Лермонтов преподнес Додо мадригал. Она в свою очередь обиделась на него и мстила своей холодностью. Ему пришлось просить у нее прощения.

Объяснение Лермонтова с героиней по поводу этого мадригала, в котором он осмелился «хвалить» «другую», мы находим в одном из последующих стихотворений:

Здесь же, раскаиваясь в мадригале «Додо», он живо рисует одну из тех сцен, которые заставили его написать эпиграмму «Н. Ф. И.»:

Вариант такой сцены есть и в драме «Странный человек». При входе в гостиную Владимир Арбенин видел, как «какой-то адъютантик, потряхивая эполетами», рассказывал Наташе последнюю светскую сплетню и как Наташа «смеялась от души». «Посмотрите, как я буду весел сегодня», – мрачно заявляет при этом Арбенин.

Конец зимы и весна 1832 года – период завершения юношеского романа Лермонтова с Н. Ф. Ивановой, последние вспышки догорающего пламени. В стихотворениях этого времени Лермонтов живет воспоминаниями. Он любит возвращаться к теме их большой внутренней близости, которая никогда не позволит им позабыть друг друга, опять вспоминает все о том же поцелуе:

Иванова со своей стороны не хочет лишиться его дружбы. Она пытается охладить его чувства и в то же время сама ревнует его, если видит, что он начинает ухаживать за другими. Но юноша Лермонтов постепенно уже освобождается от власти Наташи.

В стихотворении «К*» («Я не унижусь пред тобою…») Лермонтов как бы подытоживает весь пройденный путь, всю историю своей трехлетней любви к Н. Ф. И. Теперь она уже не имеет над ним прежней власти:

Мучительный опыт этой первой неудачной любви юноша переносит на других женщин:

От стихотворных бесед с героиней, от лирической исповеди и биографического документа в стихотворной форме Лермонтов переходит к художественным обобщениям. Здесь и образ покинутого храма, где все еще продолжает царить божество:

В «Сонете» Лермонтов так рисует свои отношения с Н. Ф. И.:

Но и здесь снова проскальзывают отклики прежних бесед. Рядом с образом мраморного кумира, у ног которого кипит и клокочет волна, совсем прозаически звучат слова: «Я знаю, ты любовь мою не презираешь», напоминая нам бесконечные стихотворные беседы, которые Лермонтов в течение трех лет вел со своей героиней.

Лермонтов был прав. Духовная связь между ним и Н. Ф. Ивановой оказалась прочной. Поэт бывал в доме Натальи Федоровны после ее замужества. Она хранила у себя в шкатулке его стихи и письма. Муж ревновал ее к Лермонтову. Он сжег шкатулку со стихами и письмами поэта.

Судьба Н. Ф. Ивановой была не совсем обычной. По-видимому, это была незаурядная женщина с сильным характером. О том, что Лермонтов любил в юности женщину с сильным характером, он рассказывал своему товарищу по военной школе Меринскому.

В выборе мужа Н. Ф. Иванова поступила против светских предрассудков. Наталья Федоровна вышла замуж в 1834 или 1835 году за человека с запятнанным прошлым. Николай Михайлович Обресков, будущий муж Ивановой, в 1826 году разжалован в солдаты. Он был обвинен в краже драгоценностей.

Обресков служил на Кавказе, участвовал в Турецкой кампании, отличился под Арзерумом и получил георгиевский крест. В 1836 году Обресков в отставке. Он заново начинает свою карьеру в самом низшем чине титулярного советника. В это время он уже женат на Наталье Федоровне.

Обресковы много жили за границей. Дочь Натальи Федоровны воспитывалась в Женеве.

Сохранился портрет Н. Ф. Ивановой в преклонном возрасте. Большой моральной силой веет от этой женщины, которую связывала когда-то большая, глубокая дружба с Лермонтовым.

Наталья Федоровна умерла в 1875 году, 62 лет, и похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище.

 

Пушкин и юноша Лермонтов в окружении фамусовской москвы

В заключение остановимся еще на одной эпиграмме Лермонтова. Она представляет особый интерес и привлекает наше внимание не только своим адресатом, но и некоторой связью с Пушкиным. Это эпиграмма Павлову. Эпиграмма Павлову указывает на близкое знакомство юноши-поэта с одним из передовых писателей его времени.

Блестящий ум, горячее сердце, разносторонняя одаренность – вот что отмечают современники в Николае Филипповиче Павлове. В его произведениях художественное мастерство сочеталось с публицистической остротой.

«Три повести» Павлова при своем появлении в свет в 1835 году вызвали восторженные отзывы критики. В них Павлов затронул большие социальные проблемы и, прежде всего, крепостное право. Цензор получше строгий выговор за то, что пропустил книгу, и ее перепечатка была запрещена Николаем I.

В годы, о которых идет речь, Павлов пишет стихи и водевили. 29 января 1832 года запрещен бенефис Львовой-Синецкой из-за водевиля Павлова «На другой день после представления света, или комета 1832 года».

Павлов – писатель-разночинец. Он происходил из крепостных, но благодаря литературным связям и женитьбе вошел в московскую дворянскую среду.

У него бывал Лермонтов, приезжая впоследствии на короткое время в Москву.

В эпиграмме Павлову Лермонтов говорит об отношении светского общества к поэту. В ней намечается тема конфликта между поэтом и светской чернью, которую он впоследствии разовьет в стихотворении, написанном на смерть Пушкина. Содержание эпиграммы также имеет отношение к Пушкину. Среди фактов, послуживших Лермонтову материалом для сделанных в эпиграмме выводов и обобщений, есть, без сомнения, факты, связанные с Пушкиным.

Во второй половине 20-х – начале 30-х годов Пушкин часто бывал в Москве и подолгу жил там.

В марте 1829 года Булгаков писал брату: «Вчера провели мы очень приятный вечер дома. Давно к нам просился поэт Пушкин в дом; я болезнью отговаривался, теперь он напал на Вигеля, чтобы непременно его к нам в дом ввести». Пушкин просидел у Булгаковых весь вечер, был очень весел, восхищался их детьми и пением дочери Кати, которая исполняла романсы на его стихи. Пушкин «едет в армию Паскевича, узнать ужасы войны, послужить волонтером, может и воспеть это все. Ах! не ездите, – сказала ему Катя: там убили Грибоедова. – Будьте спокойны, сударыня: неужели в одном году убьют двух Александр Сергеевичев? Будет и одного!» Разговор в таком духе продолжался до двух часов ночи.

Весь зимний сезон 1830-1831 годов Пушкин в центре внимания фамусовской Москвы. Интерес к Пушкину усиливается еще и тем, что он собирается жениться. Его невеста – известная московская красавица Наталья Николаевна Гончарова. Свадьба, да еще свадьба Пушкина, дает богатую пищу разговорам. Паутина пошлых сплетен плотно опутывает Пушкина и его невесту.

Все это «жужжанье» в московских гостиных, которое приходилось слышать Лермонтову, задевало поэта.

Тут необходимо вспомнить о жестокой травле Пушкина в журналах начала 30-х годов, что сильно волновало Лермонтова. Не могла не вызвать его возмущения информация в первом январском номере «Московских ведомостей» 1830 года о том, что Пушкин вместе с Булгариным избран почетным членом Общества любителей российской словесности. Имя великого русского поэта стояло рядом с именем Фаддея Булгарина.

В глазах Лермонтова оскорблен был не только Пушкин. В его лице было унижено самое дорогое, самое святое в жизни – высокое звание поэта.

В новогоднем стихотворении, адресованном Павлову, Лермонтов с горечью писал:

В стихах Лермонтова, написанных пять лет спустя, есть отклики на это московское прошлое:

– писал Лермонтов в Петербурге в 1837 году.

И дальше:

Что значит это «прежде»? Когда это «сперва»? Лермонтов мог иметь в виду то, что было за пять лет перед тем, в Москве, где они оба жили и чему он был там свидетелем.

Пусть Лермонтов не был знаком с Пушкиным. Он часто приезжал в Москву и подолгу жил в ней. Лермонтов мог встретить его в театре, в собрании, в книжной лавке, на гулянье или просто на улице.

Стихотворение «Смерть поэта» завершает длительную внутреннюю связь Лермонтова с Пушкиным, начавшуюся много лет назад, в Москве. Оно является дальнейшим развитием той обличительной линии, которая намечается уже в годы юности поэта.