Савелий Никонорович, расположившись на широкой лавке после ужина, велел домашним себя не беспокоить, ибо мысли его по прежнему были заняты загадочным незнакомцем, невольно попавшим сегодня в Тайный приказ. Странные предметы, принадлежащие его непокорному узнику, а особенно один из них, который сам по себе выдавал картинки с портретами, не давали строгому главе Тайного приказа покоя, и как он не пытался объяснить самому себе происходящее, у него ничего не получалось. Оттого-то хмурый супруг добропорядочной толстушки Софьи Семеновны Бобруйской пребывал в преотвратительнейшем настроении, и даже легкие ласки и сияющий обожанием взгляд его моложавой жены, не смогли, как обычно, доставить ему удовольствия. Промучившись час кряду над какими-то догадками и пустыми поисками их мало- мальски толковых доказательств, он, в конце концов плюнул на это, и, затушив свечи в горнице, перебрался на кровать. Но его спокойному сну не суждено было состояться, ибо через какое-то время в дверь робко постучала Софья Семеновна и сообщила супругу, что на дворе его дожидаются Иван Головинов и Афанасий Серебренников.
— Ой, Савушка! Иди скорей! — возбужденно воскликнула она, — видать напуганы они чем-то, аж до полусмерти.
Савелия Никоноровича опалило жаром.
— Арестант! — тут же подумал он, и где-то в глубине души ему аукнулось, что, может, зря он с ним связался.
По дороге в подвластное ему заведение, он с особым вниманием выслушал каламбурный рассказ своих подчиненных о том, как они, уж было, совсем успокоившись после странных событий сегодняшнего дня, вернулись к обычным делам, и как в этот самый момент внезапно открылась дверь в приемную, аккурат со стороны трапезной комнаты.
— И в проеме показался наш давешний арестант, тот второй, которого вы изволили в "темную" поместить. — Докладывал Иван Головинов.
Савелий Никонорович раздраженно сплюнул.
— Да, кто ж его выпустить посмел?!
— Да, бог его знает, Савелий Никонорович, как оно сие получиться смогло.
— Ну?
— Ну, вот, значит! Показался, и в тот же миг забросил к нам в приемную какие-то неведомые штуковины.
— Опять неведомые!
— В том-то и дело, Свавелий Никонорович, — подтвердил Афанасий Серебренников. — Да, еще какие!
— И они, эти штуковины тут же начали шипеть и вертеться яко живые, — строго взглянув на Афанасия, чтобы тот его не перебивал, сообщил далее Иван Головинов. — А опосля от них навалило столько дыму, аж сердце зашлось, да к тому же и глаза застлало слезами. Мы, Савелий Никонорович, все в единый миг чихать да кашлять начали. А арестант наш аккурат в этот момент быстро прошмыгнул через приемную к выходу. Да не один, а с какой-то девкой, которая, срамно сказать, находилась в одном исподнем.
— С девкой? — удивился Савелий Никонорович.
— Ага! — подтвердили в один голос его подчиненные.
— Да отколь же она взялась, эта девка, да еще, срамница, в одном исподнем?
— А вот это, Савелий Никонорович, и вовсе неведомо! Мы опосля спросили у стража, не входила ли она сперва в здание. И он ответил, что не входила. Такую, говорит, я бы никак не пропустил!
И вдруг Савелий Никонорович, что-то соображая на ходу, резко остановился. Ибо в этот момент ему вдруг подумалось, — а не та ли это самая девица, с которой арестант разговаривал в "темной", после того, как он туда его затолкнул? — Да!… Но как она могла там очутиться, черт возьми!
Едкий дым, распространившийся по всему Тайному приказу, и еще не выветрившийся до конца, резко ударил в нос Савелию Никоноровичу и заставил его прослезиться. Отворив дверь в приемную и переступив порог, он очутился один на один с незнакомыми предметами, лежащими на полу и все еще источающими тонкие дымовые струйки. Никто из подчиненных не решался войти в эту комнату, после того, как они, атакованные новым сюрпризом незнакомца, едва нашли в себе силы вырваться наружу. И потому, любезно предоставив главе сего заведения, первым заняться обследованием шипящих диковинок, скромно стояли на пороге, наблюдая за ним.
Савелий же Никонорович, подавляя в себе страх, чтобы не ударить в грязь лицом перед персоналом, опустился на корточки и присмотрелся к одной из диковинок, после чего обернулся к окружающим.
— Чего ж вы напугались-то?! — Да эти штуки походят на самые что ни наесть пушечные ядра, только меньше размером, вот и все! — и он спокойно взял в руки дотлевающую дымовушку.
— Во, видали! И нечего тут бояться, они, поди, не живые, а потому и не кусаются. Афонька, и ты, Андрюха, немедля соберите их в плошку и вынесите отсюда вон!
Афанасий Серебренников почесал затылок и нехотя переступил порог.
— А куда нести-то?
— Оставьте покуда во дворе, чтоб они больше тут не дымили, а там посмотрим. — Предусмотрительно сказал мудрый начальник.
Афанасий и Андрей с опаской принялись выполнять поручение Савелия Никоноровича, подхватывая неизвестные предметы осторожно, двумя пальцами, и опуская их в плошку для мусора. Как только им удалось с этим справиться, Савелий Никонорович пригласил в приемную всех остальных, и первым делом принялся допытываться, кто из них посмел выпустить арестанта из "темной".
— Да мы, Савелий Никонорович, из приемной-то после Вас не выходили! — убедительно доказывал начальнику Иван Головинов. — Все как есть тут сидели. Может его страж выпустил, или еще кто без нашего ведома?
— Так почему ж вы ничего не разузнали?
— Да, мы так напугались, что об том и подумать не смели!
— Не смели они! Ишь, какие пугливые! Он дыму напустил, всего и делов-то, а они, гляжу, все как один от страху в штаны понапускали!
— Да, кто ж знал, что дело только одним дымом и обернется, Савелий Никонорович! — тоном, просящим снисхождения, промямлил Иван Головинов. — От такого можно чего хочешь ожидать!
— Ладно, молчи ужо! — строго повелел ему Савелий Никонорович. — Теперь ночь, а завтра поутру весь Приказ на ноги поднимите и разведаете, кто сию дверь открыть посмел!
— Да, она, Савелий Никонорович, дверь-то эта, того! — загадочно изрек дед Прохор, и многозначительно посмотрел на начальника.
— Что, значит, того? — насторожился Савелий Никонорович, который несказанно устал от неожиданных сюрпризов сегодняшнего дня.
— Того она, закрыта на щеколду! Я сам видел. Как только Афонька с Андрюшкой за Вами побежали, я шасть в трапезную-то, думаю, может чего нового примечу. Глядь, а дверь-то закрыта.
— Ну и что?
— Так может, ее никто и не открывал, а Савелий Никонорович?
— Ты, Прохор, говори, да не заговаривайся! — строго прикрикнул на старика Глава Тайного приказа. — Как это, никто не открывал?! Он, что ж, арестант этот, по воздуху что-ли из "темной" вылетел?
— Кто его знает! — тихо произнес дед Прохор, и пожал при этом плечами.
— Ох, и заморочил же вам мозги сей арестант! И чего вам всем придумалось считать его каким-то особенным? Таким, словно он и не человек вовсе! — возмутился Савелий Никонорович.
— Может, вы и впрямь считаете его божьим посланцем, а?
На этот вопрос начальника подчиненные ответа не дали, и, чтобы избежать встречи с его недовольным, пытливым взглядом, все как один, опустили головы.
— Да вы, что с ума стронулись? — Савелий Никонорович возмущенно топнул ногой. — Все его проделки, ни что иное, как самые обычные скоморошьи фокусы!
— Ишь, закрытая дверь их удивила! Кто-нибудь выпустил его, да и закрыл ее следом, чтоб побег не сразу в глаза бросился. Или сам он, не будь дураком, захлопнул ее на щеколду.
— По рассуждению, может, оно и правильно, Савелий Никонорович, — снова вступил в разговор дед Прохор. — Но токмо сомнительно, чтобы кто-то из наших открыл ту дверь, противясь Вашему приказу. И потом, я еще не все сказал-то!
— Не все? — перебил его раздраженный начальник. — Ну, так говори!
— Ну, я это, значит, стою, гляжу на эту самую дверь, и думаю, а чего это она закрыта?
— Да, что ты заладил как истукан, закрыта, закрыта! Сказал ужо, чего об том пересказывать! — закричал Савелий Никонорович, окончательно теряя терпение.
— Я токмо хотел сказать об том, что в этот самый момент приметил, что из щели свет падает!
— Из щели? — удивился Савелий Никонорович, а за ним и все остальные.
— Ты, что же, хочешь сказать, что в "темной" кто-то запалил свечи, после того как оттуда арестант убег?
— Не знаю, свечи там, аль нет! Но токмо сдается мне, что от свечей такого света не бывает.
— Какого "такого"?
— Он, Савелий Никонорович, свет этот, не колыхался совсем в щели-то. Свечи, они ведь колышутся, когда горят, и свет, который от них на щель падает, тоже колышется. А этот совсем не таков!
— А каков же?
— Стоячий он какой-то, да зело яркий! Цвету не желтого, а белесого более!
Савелий Никонорович махнул рукой.
— Тебе, Прошка, тот свет, поди, с перепугу померещился! Ну, отколь ему там взяться, если я самолично отправил туда арестанта без всяких свечей! А вносить их туда, да к тому ж зажигать, опосля его побега и вовсе никому не пристало бы!
— Не померещилось мне! — воспротивился несправедливому поклепу старый служака-дьяк. — Сходите и сами посмотрите, коль есть охота!
Савелий Никонорович, у которого уже начинала болеть голова, не тронулся с места.
— Ладно, сходите и посмотрите. — Сказал он подчиненным.
Иван Головинов первым двинулся в сторону трапезной, жестом приглашая остальных последовать за собой.
Они вернулись через пару минут и доложили начальнику, что из щели "темной" действительно видится свет.
— Так, что ж вы туда не заглянули?
Иван Головинов молча пожал плечами.
— Тут, Савелий Никонорович, подумать надо. А вдруг арестант еще чего припас по нашу душу.
— Ты, Иван уж зело осторожный! Чего тебе его припасы? От них сегодня еще никому ни умереть, ни покалечиться не довелось!
И грузный глава Тайного Приказа, кряхтя, отодвинул стул, выбираясь из-за стола.
Они приблизились к двери под предводительством своего героя-начальника, который самолично отодвинул щеколду, и, подавая пример остальным, смело распахнул дверь. Яркий свет электрического фонарика, забытого впопыхах Валерией на куче соломы, тут же ударил ему в лицо, мгновенно усмирив бравую удаль главы Тайного Приказа, и заставил его грузное тело стремительно отпрянуть назад.
Этот стремительный выпад не остался безобидным для стоящего рядом с ним Ивана Головинова, ибо именно его тщедушная грудь приняла на себя прямой удар широкой спины Савелия Никоноровича, и дьяк тут же рухнул на пол, как подкошенный. Все остальные, стоящие сзади этих двоих, и не понявшие причины, побудивший Савелия Никоноровича сбить с ног своего заместителя, однако, усмотревшие в этом акте прямую для себя угрозу, исходящую из освещенной "темной", тут же пустились наутек.
— О, ох! — простонал Иван Головинов не то от испуга, не то от удара, полученного при падении, однако тут же лихо вскочил на ноги.
— Че… чего там, Савелий Никонорович? — прошептал он, пытаясь разглядеть в темноте выражение лица своего начальника.
— Не знаю. — Ответил тот, и, на всякий случай, сделал еще шаг назад, отступая от ненавистной коморки.
В этот момент скрипучая тяжелая дверь "темной", тронутая сквозняком, повеявшим из открытого Алексеем окна, стала медленно закрываться, и, как показалось нашим доблестным служителям Приказа Тайных дел, зловеще захлопнулась, оставив их один на одни с темнотой царящей в трапезном зале.
— Матерь божья! — панически воскликнул Иван Головинов, обнаружив, что в трапезной их теперь только двое, а все остальные находятся по ту сторону, схоронившись за дверью приемной. — И, что есть мочи, рванулся к сослуживцам.
Савелий Никонорович, у которого больше не было сил бороться со своим страхом, немедленно последовал его примеру, и через минуту они оба очутились в приемной.
Бледное, растерянное лицо начальника с расширенными от недоумения глазами, несказанно поразило подчиненных, которые тут же подумали, что он увидел за дверью "темной", по меньшей мере, какого-нибудь огненного змея немыслимой величины, а не маленький, загадочный светящийся предмет неизвестного происхождения. Все молча смотрели на него, не смея задать ни единого вопроса, пока, наконец, он не опустился на лавку и не заговорил первым.
— Андрюшка, а каков ты говоришь был тот огонь, которым первый арестант помахал тебе перед ликом?
— Ярким таким, Савелий Никонорович, наподобие солнца, только маленьким.
— Во, во! И там такой же!
— И чего ж мы теперь будем делать-то? — испуганно спросил Иван Головинов.
— Пока не знаю. — Ответил Савелий Никонорович. — Надо подумать!
Подумать-то было надо, но никто из присутствующих не способен был дать начальнику ни одного толкового совета, да и сам он не мог найти никакого выхода из создавшегося положения. А время, между тем, уже давно перевалило за полночь, и унылых работников Тайного Приказа, то и дело пронимала зевота. Савелий Никонорович, глядя на сонных подчиненных, и сам временами подумывал о своей мягкой перине и не менее мягкой Софье Семеновне, лежащей с ним рядом на этой самой перине.
— Может плюнуть на этот проклятый свет, а завтра утром на свежую голову придумать какой-нибудь план по его обследованию и мерам предосторожности? — рассуждал он, — авось дело и сладится. Или обратиться к Степану Борисову, — начальнику стрелецкого подразделения. — А, что, это хорошая мысль! Пусть стрельцы возьмут оружие и сами разберутся с этим нечестивым явлением. А с другой стороны, коль это окажется каким-нибудь пустяком, или очередным фокусом незнакомца, какой позор тогда будет ожидать его, Савелия Никоноровича Бобруйского, — начальника Тайного Приказа! Да! И этак не придумаешь, и так не годиться!
— Ну, вот что, братцы! — сказал Савелий Никонорович. — Отправляйтесь-ка по домам. Об вопросе том завтра подумаем, а ноне оставим стража у входа в здание, и если что, он меня первым оповестит о чем надо.
Савелий Никонорович прикоснулся к подушке с единой мыслью, — дай бог, чтобы этот проклятый свет наутро совсем исчез, и даже помолился по этому поводу гораздо тщательней, чем по обычной вечерней молитве на сон грядущий. Однако, утром явившись в Тайный Приказ, ничего утешительного не услышал. Дед Прохор заявил, что щель по прежнему светится, и что он, побывав сегодня в трапезной раньше остальных, обнаружил открытое окно, на которое они вчера в темноте не обратили внимания.
— Стало быть, арестанта этого выпустил тот, кто смог пролезть в это самое окно, а так как отверстие было небольшим, то можно предположить, что пролезла в него как раз та самая девица в исподнем, с который арестант и прошел мимо нас через приемную. — Высказал свою версию дед Прохор.
— Ага! Уже кое что проясняется! — обрадовался Савелий Никонорович и на сей раз похвалил старого служаку.
— И с этим светом разберемся! — сказал он, обнадеживающе поглядывая на подчиненных. — Ничего, ничего!
Затем, усевшись за стол, вытащил из ящика вчерашние фотографии, и, обнаружив, что изображения с них не исчезли, снова положил на место.
— Ничего, ничего, придет черед, мы и с этим разберемся! — снова сказал он, убеждая не то самого себя, не то окружающих.
— Мы этот клубок все равно распутаем! Андрюшка, беги к Степану Борисову и все ему обскажи, по мере понятности, а потом вели прислать сюда стрельцов с ружьями. Будем темную открывать!
Андрей Краюшкин кивнул головой в знак сиюминутной готовности и тут же поспешил к выходу.
— Андрюшка, постой! — крикнул ему вслед Савелий Никонорович. — Вели Борисову непременно прислать сюда Никиту Проскурина и его тупоголового братца Ивана.
Стрельцы, в количестве семи человек, среди которых находились Никита и Иван, прибыли спустя два часа. И Савелий Никонорович, сопровождаемый подчиненными, не теряя времени, повел их к злосчастной двери.
— Так, что, Савелий Никонорович, палить что ль сразу в этот свет? — спросил у него Никита, который считался главным среди стрельцов.
— Тебе бы только палить! — упрекнул его глава Тайного приказа. — Палить будете только в том случае, если этот свет начнет нападение и захочет причинить какой-либо смертельный вред, а покуда надо провести его обследование!
— Ясно! — ответил Никита и велел стрельцам с ружьями взвести курки, выстроившись в ряд аккурат напротив двери. После этого он приказал двоим дюжим молодым стрельцам выйти из строя.
— Ты, Васька и ты, Авдей, пойдете туда, а все остальные вас прикроют, если что.
Сам же, Никита Семенович, примостился у левого фланга своего немногочисленного строя, так, чтобы ему было удобно наблюдать за предполагаемым исследуемым объектом.
— Стрелять только по моей команде! — предупредил он стрельцов, после чего три раза перекрестился.
— Ну, Василий, открывай!
Стрелец осторожно открыл дверь, и яркий свет ударил в лицо стоящим, заставив их невольно охнуть, а Авдея с Василием с опаской оглянуться назад.
— Идите, идите! — скомандовал им Никита. — Если он только посмеет шелохнуться, мы тут же откроем пальбу.
Молодые люди осторожно двинулись вперед, и так как неизвестный объект не проявил никакой активности, вскоре очутились возле него.
— Ну, что там? — спросил Никита, когда они остановились.
— Да тут, Никита Семенович, какая-то трубочка на соломе лежит, которая и светит прямо на вас одним концом. — Ответил Авдей.
— Трубочка, говоришь?
— Ага!
— А великая ли?
— Не, маленькая.
— Ну, так ты ее потрогай.
— Да, что-то боязно, а вдруг она горячая, или заключает в себе какую другую опасность?
— Не робей, не робей, Авдеюшка. Мы, если что, так в нее пальнем, что будь здоров!
— Ага, пальнете! А заодно и руку мне отстрелите.
— Я лучше сначала дотронусь до нее соломой. — И он поднял с пола пучок соломы. После этого осторожно протянул руку и не без испуга прикоснулся этим пучком к фонарику.
— А он, это, ничего, молчит! — радостно сообщил Авдей во все глаза наблюдающим за ним людям.
— Чего дальше-то делать, Никита Семенович?
— Так, что, Авдей, не почуял ли ты, идет от него жар или нет?
— Кажись не идет! Сейчас проверю. — И он, осмелев, дотронулся до фонарика пальцем.
— Не, он не горячий!
Никита недоуменно посмотрел на Савелия Никоноровича.
— Не горячий, говорит! Это как же так, коли он горит?
Глава Тайного приказа ничего ему на это не ответил, сам удивляясь такому факту не меньше его.
А вконец осмелевший Авдей, который, в силу своей молодости не мог относиться к опасности так серьезно, как его главенствующие начальники, теперь уже прикоснулся к фонарику рукой, и даже пощупал черную рифленую поверхность.
— А она, эта штука, кажись, легкая. Может его поднять?
— Попробуй, — тут же посоветовал ему Никита.
И Авдей взял фонарик в руку, а потом, как самый настоящий герой, торжественно вынес его из "темной" в трапезную комнату, заставив всех собравшихся расступиться перед ним.
— Куда его покласть-то?
— Положь на стол! — приказал стрельцу Савелий Никонорович. — И Авдей, сопровождаемый собравшимися в зале людьми взял курс к большому обеденному столу, застланному красной суконной скатертью, после чего положил фонарик на самую его середину для всеобщего обозрения.
— О! — констатировал он, — тут на свету эта штуковина горит не так ярко! Гляньте-ка, только метку на скатерке оставляет подле себя и все!
Стрельцы и служащие Тайного приказа тут же обступили диковинный предмет со всех сторон, и, осмелев, принялись по очереди до него дотрагиваться.
— И что ж сие есть-то? — покачивая головой удивился Никита Проскурин, — а Савелий Никонорович?
— Полагаю, что сей предмет является одной из диковинок принадлежащих нашему последнему арестанту, который пришел на выручку первому, доставленному сюда тобой и Иваном.
— Во как! — удивился Никита. — Выходит, я не напрасно проявил бдительность, а Савелий Никонорович?
— Полагаю, что не напрасно! Пойдем-ка, Никита с тобой потолкуем о первом твоем арестанте. — И они отправились в приемную, притворив за собой дверь.
Савелий Никонорович уселся за стол, предложив стрельцу расположиться на лавке против него.
— Расскажи-ка мне Никита про девицу Марийку, которую ты встретил вместе с нашим первым арестантом, и которая называла себя Куренцовской холопкой. — Задал он ему свой первый вопрос.
— А чего про нее рассказывать-то? Обычная вроде девка.
— Расскажи, как она выглядела.
Никита, немного призадумался, после чего довольно точно описал портрет Марийки.
— Нет, подумал Савелий Никонорович, вчера со вторым арестантом была другая девица, если верить тому, как описали ее подчиненные. Хотя, они были так напуганы, что вполне могли и ошибиться.
— Так, так! Стало быть, называла себя куренцовской холопкой и говорила, что тятя у нее в титунах у Куренцова в Зареченском селе. — О чем-то раздумывая, повторил Савелий Никонорович. — Да, придется, видать наведаться к Никите Куренцову. Эх, зря ты, Никитка ту девицу не привел сюда вчера вместе со своим арестантом.
— Да разве ж я мог знать, что оно вот так все обернется, Савелий Никонорович? Да кабы я знал, нипочем ее не отпустил бы!
Глава Тайного приказа безнадежно махнул рукой.
— А, что Савелий Никонорович, зело опасны они, ай еще чего?
— Да, кто их знает, опасны или нет, но мозги людям заморочить могут так лихо, что и на ум не взойдет! А посему, может, и вынашивают какой-либо опасный план, кому это ведомо! От того-то поймать их и требуется!
— В общем, так, Никита! Пошли сейчас кого-нибудь из своих к Степану Петровичу и скажи, что стрельцов ваших я ноне оставляю у себя для важного дела, а потом заберешь остальных и вместе с моими ребятами отправитесь в обход по Москве. Перво наперво наведайтесь на рынок, опосля на площадь, и вообще, побродите там, где более всего народу бывает. Глядишь, и встретите кого из давешних арестантов, а ты с братом своим Ванькой, может и девицу эту приметишь. Только не ходите все разом! Разделитесь на две группы, так-то оно будет надежней. Ах, да, вот еще что! Отыщите на рынке давешнего книготорговца и всех, кто был рядом с ним, когда эти аферисты книги выбирали.
Добротные каменные палаты боярина Никиты Куренцова располагались в самой середине Белого города, как раз напротив "изящного дворца" дипломата Матвеева, — видного деятеля боярской партии Нарышкиных, возможно по причине того, что Никита Владимирович был не столько приближен к царю, сколько к самому Матвееву, являясь первым его помощником и доверенным лицом. Палаты были выполнены целиком из белого камня и обрамлялись широким двором, с прилегающим к нему небольшим лугом, и, глядя на них, всякому прохожему было понятно, что здесь проживает не только богатый, но и высокий по своей государственной значимости человек.
Сюда-то и прибыл Савелий Никонорович с визитом аккурат по полудню, и, осведомившись у куренцовских слуг, дома ли хозяин, получил положительный ответ, после чего велел доложить о себе и, извинившись, попросить аудиенции. Ждать ему пришлось недолго, ибо уже спустя четверть часа, он был приглашен в боярский дом.
Приемная зала, в которую слуга провел нежданного гостя, была обставлена добротной польской мебелью, включающей в себя изящные "гнутые" элементы. Высокий стол, и стоящие вокруг него стулья с закругленными возвышающимися спинками, размещался посередине залы. В левом от входа углу, как раз под образами, стоял низкий комод на изогнутых ножках. Другой, противоположный угол был занят высоким выступом печи, простирающейся до самого потолка. Печь была тщательно выбелена и в некоторых местах расписана сине-голубым узором. Вдоль стен, на которых висело несколько фряжских листов и незатейливых картин в деревянных рамках, стояли лавки для приглашенных. На одну из них и присел Савелий Никонорович, в ожидании хозяина.
Вскоре Никита Владимирович вышел из внутренних комнат, представ перед главой Тайного приказа. На нем был легкий домашний кафтан, расшитый серебряной нитью и подпоясанный плетеным кушаком, доходящий боярину почти до пят, и белая рубаха такой же длины, выглядывающая из под полы кафтана.
— Здорово, Савелий Никонорович! — громко поприветствовал он знакомого чиновника. — Давненько мы с тобой не встречались! Поди стряслось чего, коль ты ко мне с визитом прибыл, а?
Савелий Никонорович встал с лавки и низко склонил голову перед важным боярином.
— И Вам желаю здравствовать, Никита Владимирович!
— Садись, садись! — сказал хозяин дома, и дружески похлопал чиновника по плечу. После чего опустился на лавку рядом с ним.
— Ну, рассказывай, что у тебя стряслось?
— Да, ничего пока не стряслось, Никита Владимирович, слава тебе господи! — Савелий Никонорович перекрестился. — Токмо, по долгу службы, имеется у меня к Вам один вопрос.
— Ну, говори!
— Есть ли у Вас в селе Зареченском титун, у которого дочь зовут Марийкой?
Никита Куренцов удивленно поднял брови?
— Да! В титунах у меня там Кузьма Стародубов, и у него есть дочь Марийка.
— А брата ее как зовут, не Алексеем-ли?
— Да нет у нее никакого брата, токмо сестренка малая, Сонька.
— А двоюродного с таким именем тоже не имеется, или вам неведомо?
— Почему неведомо?! Не имеется! Ни двоюродного, ни троюродного! У Кузьмы было два брата, и оба они на войне погибли, еще будучи не женатыми, а потому и детей после себя оставить не успели. А жена его, Онисья и вовсе сирота.
— Я так и думал! — огорченно вздохнул Савелий Никонорович.
— Да, что случилось-то, Савелий Никонорович?
— Да, тут такое дело приключилось, Никита Владимирович, что и не знаешь, как рассказать! — и начальник Тайного Приказа, махнув рукой, поведал Никите Куренцову о вчерашних событиях.
— Ну и дела! — удивленно покачал головой его собеседник, — ну и дела!
А потом со всей ответственностью принялся уверять Савелия Никоноровича, что девица, с которой стрельцы встретили первого арестанта, никак не могла быть Стародубовой Марийкой, хоть по описанию и очень на нее походила.
— Видать, девица эта ваша видела Марийку, и приметила, что очень они друг на друга походят, оттого, при случае ею и назвалась!
— Да, кто ее знает, Никита Владимирович! — пожал плечами Савелий Никонорович. А потом вопрошающе взглянул на собеседника.
— Может послать все же за ней в село, а, Никита Владимирович?
— Послать-то можно, но я заранее могу тебе сказать, что затея эта пустая! Во- первых, нет у нее никакого брата, как я тебе уже сказал! Во- вторых Кузьма мой самый верный слуга. Я его, почитай с юности знаю, а посему могу тебя уверить, что Марийку в Москву он ни с кем никогда не отпустит!
— Но, может, она сама втихую ушла с каким-нибудь проходимцем?
— Да ты, что! — разозлившись, воскликнул Никита Куренцов.
— Марийка моя крестница, и девушка нраву порядочного! Да и не посмела бы она без разрешения отца не токмо в Москву отправиться, а у себя по двору лишнего шага ступить!
— Да! — задумался Савелий Никонорович, — может он и прав!
— И потом, Савелий Никонорович, зареченские холопы только что привозили мне провизию из села, и пробыли в Москве почти неделю, до вчерашней ярмарки. Случись что с Марийкой, Кузьма непременно передал бы с ними весточку. А то, глядишь, и сам бы ко мне явился, чтоб попросить Марийку отыскать. Я ведь ему жизнью обязан и потому он мне как родной!
Последние слова Никиты Куренцова окончательно убедили Савелия Никоноровича в правоте собеседника.
— Конечно, порядочной девице совсем ни к чему вязаться с такими аферистами как его вчерашние арестанты, — подумал он. — И в самом деле, отколь с ними могла оказаться крестница Никиты Куренцова, — человека, приближенного к самому царю!
Он встал с лавки, извинился за нежданный визит еще раз и распрощался с хозяином.
— Ничего, Савелий Никонорович, можешь не извиняться! — сказал ему на прощание Никита Куренцов. — И правильно сделал, что пришел, у тебя ведь служба такая! — после чего проводил гостя до двери.
Начальник Тайного Приказа уже почти подошел к калитке куренцовского забора, и в этот момент услышал его голос.
— Слышь, Савелий Никонорович, а где теперь эти диковинки-то?
— Лежат у меня в секретном шкафу, под замком.
— Ну, я загляну к тебе на службу как-нибудь при случае, чтобы на них посмотреть. Ноне я в Тверь отправляюсь, а как возвернусь оттуда, так и загляну!
— Милости просим, Никита Владимирович! — ответил ему Савелий Никонорович.
Поиски по городу ничего не дали, и работники Тайного Приказа, распрощавшись со стрельцами, вернулись в свое заведение, окончательно расстроив Савелия Никоноровича этим сообщением.
— Что ж, так никого и не встретили? — допытывался он у Ивана Головинова.
— Никого, Савелий Никонорович! Токмо старика — книготорговца, да его соседей в овощном ряду, которые видели всю их компанию.
— Ну, что ж, завтра пойдете опять! И на рынок в первую очередь, потому, как все городские новости туда стекаются. Разделитесь на группы и будите расспрашивать про них каждого торговца! Может, найдутся такие, у кого они еще что-то меняли.
Следующий день и впрямь оказался более плодотворным, но только в плане информации, которая служила доказательством того, что незнакомцы действительно ходили по рынку и занимались обменом.
В Тайный приказ был доставлен малолетний торговец бусами, у которого Игорь с Валерией выменяли картинку и шкатулку на свои зеркала. По описанию мальчишки внешность крестьянки, пожелавшей приобрести картинку, полностью соответствовала внешности девицы, которая вышла через приемную вместе со вторым арестантом из здания Тайного приказа.
Одним словом, из немногочисленных сведений, собранных за эти два дня, Савелию Никоноровичу было известно только то, что компания аферистов, или божьих людей, как они себя называли, состояла из пяти человек, — трех девиц, и двух молодых людей.
— Да, не густо, подумал он, — такая информация вряд ли могла быть полезной. Ведь кроме рынка других следов пребывания незнакомцев в Москве отыскать так и не удалось.
На третий день Савелий Никонорович велел своим людям оповестить всех стрельцов, несущих дежурство при выезде из Москвы о приметах незнакомцев, а сам, мало, помалу, приступил к другим неотложным делам, накопившемся за это время в Приказе Тайных дел.
— Авось, что-нибудь и всплывет, — подумал он, не видя более никакого другого выхода из создавшегося положения.
Но! Начальник Тайного приказа опоздал, ибо наши путешественники преспокойно покинули столицу еще два дня назад, миновав ворота Ямской слободы верхом на телеге, принадлежащей отцу Марийки, и не вызвав при этом никаких подозрений у дежуривших на посту стрельцов.
Они добрались до своей замаскированной машины и провели весь день в лесу возле нее, а как только настала ночь, отправились назад в село по знакомому маршруту. Причем теперь их было уже не пятеро, а шестеро, ибо Борис слезно вымолил у Игоря разрешение взять его с собой.
— Дядька, ведь я никому нипочем не надобен! — убеждал он своего нового знакомого. — Возьмите меня с собой хоть на два денечка, уж зело мне охота побыть с вами, — божьими людьми.
— И чего тебе вдруг такая охота пристала? — поинтересовался Игорь.
— У вас много чего есть, а особливо еда всякая вкусная, — подкупая всех своей непосредственностью, признался паренек.
— А, что тут особенного, — вступилась за Борьку Настя. — Он сирота, и о нем никто не станет беспокоиться! Пусть пока побудет с нами, хоть отъестся немного!
— Ладно, — согласился Игорь, обрадовав паренька. — Побудешь в Зареченском, а потом вернешься домой. Ночью же, вместо Марийки, погонишь в село лошадь с телегой, такая работа как раз тебе впору придется.
Они прибыли в село перед рассветом, и немало удивились, увидев на пороге дома Виктора Владимировича в крестьянском кафтане, подпоясанном широким зеленым кушаком. Он стоял на ступеньках крыльца и держал в руках самодельную удочку и небольшую деревянную бадейку.
— Папа, никак, на рыбалку собрался?! — воскликнула Валерия.
— Точно! — сказал Алексей. — И охота же было ему вставать в такую рань!
Увидев машину, Виктор Владимирович бросил на крыльцо свои рыболовные снасти и поспешил навстречу ребятам.
— Ну, наконец-то! — воскликнул он, обнимая Валерию, которая первой выскочила из машины и радостно бросилась ему на шею. — А то, я уже волноваться начал.
Валерия отпрянула от отца и засмеялась, окидывая его взглядом с ног до головы.
— Ну и наряд! Ты в нем такой смешной!
— Смешной?! Да ты что, Валерка! Кузьма подарил мне его от чистого сердца, и это один из самых лучших его кафтанов! И еще скажу тебе, дорогая моя, что для утренней рыбалки он просто незаменим!
— Так, надо полагать, что вы с Кузьмой отлично поладили? — поинтересовался Игорь, подходя в этот момент к Виктору Владимировичу, и подавая ему руку.
— Еще как поладили, особенно после того, как сходили на охоту. — Виктор Владимирович рассказал, как лихо им удалось заманить в загон лося.
— Кузьма решил забить его к вашему возвращению, а до той поры так и держит в загоне.
Подошедший следом Алексей поздоровался с отцом и удивился его раннему подъему.
— Да, мне, Алешка, и трех дней хватило, чтобы выспаться! Так чего ж я буду попусту в пастели валяться, да перекатываться с боку на бок. Мы с мамой и по грибы уже успели сходить.
— И много набрали? — поинтересовалась Валерия.
— Не то слово! Мама даже сокрушалась по поводу того, что у нее нет возможности замариновать их на зиму.
— Одним словом, отпуск в селе Зареченском доставляет вам немало удовольствия! — заключил Алексей.
— Ну, что ж, можно и так сказать! — согласился Виктор Владимирович.
— А вчера мы с Кузьмой еще и по маленькой пропустили!
— Да ну? — удивился Алексей. — И чем же он тебя угощал?
— Самогоночкой, медовушным первачком! Он ее как раз накануне выгнал.
— Ну, а вы-то как? Довольны своим походом? — в свою очередь поинтересовался Виктор Владимирович.
Ребята загадочно переглянулись.
— Еще как довольны! — ответил за всех Алексей, только вот Настя ногу вывихнула.
Они тихо вошли в избу, стараясь не разбудить спящих.
— Размещайтесь по своим местам, — шепотом скомандовал Виктор Владимирович, — а Борьку пока можете положить в сенях на заднем дворе. Валерка, постели ему там что-нибудь.
Валерия зажгла свечу, чтобы пройти через темные сени и, взяв Бориса за руку, подвела его к небольшой сенной коморке, в которой размещалась широкая лавка. И в этот самый момент услышала приглушенный хохот Кузьмы, доносящийся из-за двери. Девушка в недоумении остановилась. — С какой стати Кузьма находится в этой коморке в такой ранний час, да еще хохочет? — удивилась она. — Черт побери, может, у меня галлюцинация?
— Кто это там? — в свою очередь спросил у нее Борька.
— Похоже, хозяин! — ответила Валерия.
— А чего… — поинтересовался Борька, однако Валерия его перебила.
— Да, тихо ты, помолчи! — и, прислонившись к двери, заглянула в щель.
Картина, открывшаяся перед ней, была немногословной, однако, Валерия едва удержалась, чтобы не рассмеяться.
Кузьма, перед которым стоял деревянный ковш с самогоном, полулежа на лавке, смотрел телевизор, да не что-нибудь, а знаменитый сериал "Ну, погоди" и хохотал от души.
Валерия повернулась к Борису.
— Кто там хохочет-то? — удивленно спросил паренек.
— Хозяин расслабляется по полной программе, — ответила она Борьке на своем непонятном языке, а потом снова взяла его за руку.
— Пошли отсюда, я тебя пристрою куда-нибудь в другое место.
До новолуния оставалось три дня, в течение которых Игорь серьезно приступил к процессу подготовки их возвращения в "свое время". "Фольцваген" теперь был стационарно установлен на небольшой поляне, находящейся на окраине села, и молодой ученый целыми днями "колдовал" возле него со своими проводами и всевозможными хитроумными устройствами. Порою он так увлекался этим занятием, что забывал вовремя приходить к обеду, который с великим старанием готовили девушки с Еленой Марковной и Онисьей.
— Ну, все, я больше не могу! — ворчал в таких случаях Алексей. — Если Игорька работа кормит, то моему молодому растущему организму до этого нет никакого дела!
— В самом деле! — поддерживала Настя жениха. — Если мы сейчас же не сядем за стол, то через минуту все окончательно остынет!
Валерия в этот момент ставила на стол чугунок с ароматными щавелевыми щами.
— Садитесь и ешьте! — распорядилась она. — Алешка, сходи за папой и Кузьмой.
— А где они?
— Курят у амбара.
— А как же Игорь? — забеспокоилась Софья, которая очень привязалась к молодому ученому после того, как он надарил ей уйму всевозможных диковинок.
— Я сама потом отнесу ему еду. — Сказала Валерия.
После возвращения из Москвы они ни разу не оставались наедине, и вообще вели себя так, словно между ними ничего не произошло. Однако Валерия чувствовала, что Игорь силой воли заставляет вести себя с ней отчужденно, и от своих принципов отступать не собирается. Она же безмерно страдала от неразделенной любви, и ей, положа руку на сердце, вовсе не хотелось мириться с тем, что они по возвращении домой больше никогда не увидятся.
— Неужели вскоре все это исчезнет, словно сон, оставив в ее душе только горестные воспоминания? — с болью в сердце думала она. — Да, быть такого не может! А, почему, собственно, не может? — Может! На что ей надеяться, если он даже боится взглянуть в ее сторону?
А если попросить у него телефон, сказать, что просто так, на всякий случай? Ведь здесь, в далеком прошлом, куда забросила их судьба, они оставили часть своей жизни, так почему бы не вспомнить об этом как-нибудь на досуге? — Нет! — тут же говорила она себе. Ибо уязвленная девичья гордость брала верх над ее страданием.
Сегодня же, в последний день перед возвращением, Валерия, две ночи подряд копившая слезы в подушку, не выдержала.
Сам случай предоставил ей шанс остаться с ним наедине! — рассуждала девушка, — и если она его упустит по собственной глупости, никогда себе этого не простит!
Она, едва притронувшись к еде, поспешно вышла из-за стола и, отыскав в сенях объемное лукошко, принялась собирать в него еду.
— Ты, что, уже поела? — удивилась Елена Марковна.
— Я больше не хочу, мама, у меня что-то желудок побаливает.
Настя с Алексеем, после этих слов многозначительно переглянулись. Они еще в ту ночь заметили, что во время купания между Игорем и Валерией что-то произошло, и, теряясь в догадках, наблюдали за ними все это время.
Валерия, взяв лукошко, вышла из избы и направилась к поляне, находящейся у самой опушки леса, где стояла машина Игоря. Поляна располагалась на возвышенном месте и хорошо просматривалась еще из села, и Валерия, пройдя три встречных двора, уже издалека увидела блестящий, залитый жарким послеполуденным солнцем, "Фольцваген", вольготно расположившийся среди зеленых кустарников. И как только эта картина предстала перед ней, сердце ее учащенно забилось, а шаги из быстрых и решительных, превратились в медленные и неуверенные.
— Зачем? — тут же возник вопрос. — Чтобы еще раз услышать отказ?
— Ну и пусть! — упрямо ответила она самой себе. — Ну и пусть! Мне все равно терять нечего!
— А вдруг…? А вдруг в последний момент перед расставанием он передумает? Вдруг чувства все же возьмут верх над его дурацкими старомодными принципами? Вдруг…? — Я только загляну ему в глаза! Только загляну! И если увижу в них хоть малейший намек на чувство, пусть даже запрятанное где-то в глубине, непременно постараюсь его отыскать и вытащить наружу! — с надеждой, упрямо пробивающей себе путь среди предательских сомнений, и вновь придающей уверенность, тут же подумала она. И, спустя минуту, вооружившись своей решимостью, перекинула лукошко из одной руки в другую, и решительно направилась навстречу предполагаемой удаче!
Она подошла к машине и окликнула Игоря, который в это время копался в салоне, но молодой ученый ее не услышал. Он был всецело увлечен своим занятием, да к тому же в внутри "Фольцвагена" что-то шумело и искрилось.
Она устремила на него свой взгляд, и через некоторое время почувствовала, как волнение вновь охватывает ее, а уверенность предательски уступает ему дорогу.
— Может уйти, пока он ее не заметил? — тут же промелькнула в голове трусливая мысль. — А лукошко? Что за бред! Не оставит же она его возле машины, а сама исчезнет без следа! А если вернуться с ним назад в деревню, как объяснить это маме и всем остальным? Господи, бред какой-то!
Она начинала злиться на свою нерешительность, и это обстоятельство придало ей силы. Шагнув поближе к машине, она больше ни о чем не раздумывая, открыла дверцу.
Игорь, не ожидавший хлопка, вздрогнул от неожиданности. Он повернул голову в ее сторону и тут же отключил шумную аппаратуру. А потом вышел из машины.
— Привет! — как можно непринужденней сказала Валерия, стараясь скрыть от него свое волнение.
— Привет! — ответил Игорь. — Что случилось?
— Ничего! Просто все беспокоились, что ты остался голодным, и отправили меня к тебе.
Она поставила перед ним лукошко с едой.
— Ты, что, принесла мне обед?
— Принесла!
Он благодарно ей улыбнулся.
— Вот здорово!
— Но он, кажется, остыл по дороге!
— Какая мелочь! Да я такой голодный, что даже и не замечу этого! Спасибо, Валерка, ты настоящий друг!
— Пожалуйста! — Валерия достала из лукошка мыльницу и полиэтиленовую бутылку с водой.
— Давай мыть руки.
Пока она поливала ему на руки, они оба молчали. Валерия от того, что окончательно растерялась и не знала что сказать, а Игорь, помимо волнения, которое ему с трудом удалось скрыть за парой незначительных фраз, испытывал еще и конфуз. Ведь он совсем не ожидал увидеть ее в этот миг! Однако пауза, усиливающая их обоюдное волнение, затягивалась, и Игорь спросил первое, что пришло ему на ум.
— И что у нас сегодня на обед? Из лукошка доносится такой аромат, что голова кружится.
— А… это мое первое серьезное кулинарное произведение. Рагу из лосятины, а на гарнир, увы, традиционная пшенка! И еще мамины щи!
— Отлично! — Игорь, стряхнув воду с ладоней, подошел к лукошку.
— Сколько же времени, часа три? Неужели я так безнадежно опоздал к обеду?
Валерия взглянула на свои ручные часы.
— Половина пятого.
— Ничего себе! — присвистнул он и уселся на траву.
Она расстелила перед ним льняную салфетку и принялась выкладывать на нее еду.
— Ты не составишь мне компанию?
— Спасибо, я уже пообедала. Ты ешь, а я пока прогуляюсь к ручью. — Ответила Валерия, чувствуя, что больше не в силах справляться со своим волнением.
Пока она спускалась с пологого овражка к ручью, протекающему у самого его основания, погода резко поменялась. Солнце скрылось за тучей, и через несколько мгновений, ясный, не предвещавший никакой перемены день, превратился в хмурый и пасмурный, который усугубил ее унылое настроение.
— Господи, ну почему, почему я так растерялась?! Вот ненормальная!
— Загляну в глаза, загляну в глаза! А сама даже головы поднять не осмелилась! — переживала Валерия, сетуя на самое себя!
Она принялась нервно расхаживать вдоль овражка и теребить в руке носовой платок, оказавшийся в кармане сарафана. А потом присела на корточки перед журчащим извилистым ручейком, уверенно пробивающим себе путь среди густых мшистых зарослей травы, и принялась наблюдать за движением сухих листьев ольховника, которые, друг за другом, сама же и подбрасывала в воду. За этим занятием ее и застал Игорь, спустившийся к ручью вслед за ней через некоторое время.
— Спасибо, все было очень вкусно! — произнес он традиционную фразу благодарности.
— Она ничего ему на это не ответила, и, кинув очередной листик в игривый поток воды, тяжело вздохнула.
Он опустился рядом с ней на корточки, сорвал сухую былинку и тоже бросил ее в воду.
— Надо полагать, ты пришла для того, чтобы попрощаться со мной перед отъездом?
— Надо полагать! — ответила Валерия, и, осмелившись, заглянула ему в глаза. Однако ей не удалось увидеть в них того, чего она так хотела. Его взгляд был грустным, и ничего кроме отчаянного чувства вины в нем не читалось.
— Валерка, ты… Ты прости меня!
— За что?
— За то, что вынуждена сейчас испытывать то, что испытываешь!
— Сейчас? Можно подумать, что потом я буду испытывать что-то другое! — горестно усмехнулась девушка. — Да я всегда теперь буду испытывать то, что испытываю, а потому, никогда тебя не прощу!
— Не простишь?
— Нет!
— Совсем, совсем?
— Совсем!
— Нисколечко?
— Ну, может, самую малость! — попыталась она отшутиться.
Игорь улыбнулся.
— Спасибо и на этом!
— Пожалуйста! — ответила она, и, отвернувшись от него, бросила очередной листик в воду.
Крупные, разлапистые капли дождя, пробивающие первый путь грозящему ненастью, уже изредка касались ее обнаженных плеч, заставляя съеживаться от озноба.
— Тебе холодно? — спросил Игорь.
— Нет!
Он улыбнулся и покачал головой, удивляясь ее ребячеству, а потом снял с себя футболку и прикрыл Валерии плечи и спину.
— Спасибо! — сухо сказала она, даже не повернув к нему головы.
— Не дуйся, тебе это совсем не идет! А, Валерка? Мне больше нравится, когда ты пикантно отшучиваешься!
— Разве тебе не все равно?
— Конечно, нет! Мне вовсе не хочется вспоминать тебя такой вот надутой индюшкой.
— А ты еще и вспоминать меня будешь?
— Непременно! Ты будешь самым сказочным моим воспоминанием.
— Почему сказочным?
— Потому, что сказки никогда не сбываются!
Валерия усмехнулась.
— Я не сказка, я реальная, сбыточная, но ты сам не желаешь признавать этой реальности!
— А, может, я ее боюсь? Может она мне не под силу?!
— Конечно! Да я в этом нисколько не сомневалась! Отказаться, это ведь всегда легче! Зачем создавать себе лишние трудности?! Ты, наверное, думаешь, — что я стану делать с этой девчонкой, когда у меня и своих дел по горло?!
Он засмеялся.
— И, что же я стану делать с этой девчонкой?
Она снова вздохнула.
— Любить ее!
Игорь нежно положил руку ей на плечо.
— По моему, мы уже обсуждали это!
— По моему, тоже! Ну, что ж, тогда еще раз прости за навязчивость!
Она резко приподнялась, и, стянув влажную футболку со своих плеч, сунула ее в руки Игорю.
— Я пойду! Посуду сам принесешь! — и больше не взглянув в его сторону, отправилась в деревню.
Он же стоял и смотрел ей вслед до тех пор, пока густая пелена зачастившего дождя, окончательно не скрыла ее из виду. Он стоял, предоставив себя безжалостному ненастью, и думал о том, какую нелепую штуку сыграла с ним судьба, да где?! — В семнадцатом столетии, куда он, подвергая себя непредсказуемому риску, и попал-то по своей собственной воле!
Ему был тридцать один год, и за все это время он никогда не любил так, как теперь! Конечно, его неоднократно посещала краткосрочная влюбленность, а отсюда и такие же увлечения, для которых он с трудом отыскивал время при своей неистребимой жажде к работе. Но сейчас! Сейчас это было совсем другое!
Им овладело глубокое чувство к этой девочке, великое до самозабвения и такое устойчивое по своей силе, что захватывало дух! И теперь, глядя на ее удаляющийся силуэт, то исчезающий в туманном дождливом потоке, то вновь выплывающий из его редеющей пелены, и радующий его в этот миг своим внезапным появлением, он понимал, что будет любить ее вечно! Что чувство это может быть радужным и ярким, таким, как теперь, оттого, что она все еще находится рядом, и он испытывает несказанное наслаждение, глядя на нее. А может быть и скрытым, затаенным, мучительным, со щемящими сердце воспоминаниями, после того, как они расстанутся.
Ах, как хотелось ему сейчас сорваться с места, и, догнав ее мокрую от слез и дождя, заключить в свои объятия, да так, чтоб уж никогда не отпускать!
Но!!! Но она была молода! Слишком молода, чтобы он мог быть уверенным в ее ответных чувствах! И чтобы он мог позволить себе посягнуть на ее молодость!
….До отправления оставалось несколько минут, а они все еще не могли распрощаться друг с другом. Елена Марковна давала медицинские напутствия Онисье, а та благодарила ее от всей души.
— Ах, Еленочка! Да ты меня так вразумила, что я теперь и сама знахаркой стала!
— Вот эти таблетки особенно необходимы Сенечке. Запомни, будешь давать только по половинке! Он еще слишком мал. Дуняше дашь еще две таблетки из зеленой коробочки, я тебе ее крестиком пометила!
— Спасибо тебе, Елена, благодетельница ты наша!
— Сама же будешь принимать витамины. И не вздумай переутомляться, как в прошлый раз, а не то я твоего своевольного Кузьму с неба достану!
Онисья засмеялась и принялась осыпать Елену Марковну поцелуями.
Виктор Владимирович с Алексеем что-то поспешно объясняли Кузьме на прощание, и уже в который раз поочередно жали ему руку, пытаясь уйти. Валерия утешала Софью, у которой стояли слезы в глазах.
— Ах, Софьюшка, да будет тебе плакать! Ты жди и мы, может, снова к тебе в гости наведаемся. — Обнадежила она девчушку, и озорно потеребила ее за косу. Потом подошла к Марийке и с пониманием на нее взглянула. Лицо девушки было бледным, казалось, что она тоже вот, вот расплачется.
— Эта понимает, что мы уже никогда не вернемся, — подумала Валерия и участливо положила руку на плечо Марийке.
— Она несчастна точно так же, как и я. И угораздило же ее втюриться в Алешку! Это ж такой черствяк! Ведь у него даже не хватает ума подойти к ней и попрощаться!
Марийка поймала участливый взгляд Валерии, и гордо выпрямив спину, с вызовом на нее посмотрела. — Нечего меня жалеть! — Говорил ее взгляд, — переживу как-нибудь!
Валерия улыбнулась.
— Прощай, Марийка. Я очень тебя люблю, и буду по тебе скучать. — Она поцеловала подругу в щеку, и отвернулась, чтобы уйти.
Марийка, не выдержав, бросилась ей на шею.
— Я никогда тебя не забуду, никогда!
Они обнялись, а потом Валерия сняла с себя плеер и наушники.
— Вот, возьми на память!
— Не! — возразила Марийка и даже сделала шаг назад в знак протеста.
— Возьми! — Валерия накинула ей на шею свой подарок.
— И это возьми! — она вытащила из кармана два диска.
Потом попутно попрощалось с остальными зареченцами, пришедшими их проводить, отыскивая глазами Борьку. Но, так и не обнаружив паренька, пожелала удачи всем остальным и направилась в сторону машин, стоящих на окраине поляны.
Игорь в этот момент вышел из своего "Фольцвагена".
— Виктор Владимирович, нам пора! — крикнул он находящемуся дальше всех от него отцу Валерии.
— Мама, пошли! — сказала Валерия, и, взяв Елену Марковну за руку, потянула за собой.
Когда все расселись по машинам, Игорь заставил зареченцев отправиться восвояси.
— Быстро все от машины, в деревню! — скомандовал он. — На нас даже смотреть нельзя, а не то, все как один угодите на небо!
Как только люди скрылись из виду, Игорь включил свое оборудование и через несколько минут свист сирены оповестил участников эксперимента о начале перемещения, а потом они испытали незабываемое ощущение всех его последующих этапов, пока, наконец, не очнувшись от забытья, поняли, что находятся в родной столице!
Зареченцы стояли у опушки деревни, прислушиваясь к свисту, доносящемуся с поляны, и вскоре, открыв рты от изумления, увидели, как три загадочных объекта незнакомцев дружно, друг за другом, поднялись ввысь, стремительно превратившись в туманные коконы, а потом в едва заметные точки и исчезли из виду.
— Ну и чудеса! — изумленно воскликнул дед Борис, и покачал головой.
— Это ж надо, чего привелось увидеть на старости лет!
— Да! — вторил ему Степка юродивый. — Вот те и диво, как на ладошке! Скажи какому незнакомцу, нипочем не поверит!
— А, что, Кузьма Митрофанович, не сказывали они тебе об том, что, может, когда и возвернуться? — осмелившись, спросил у титуна дед Борис.
— Не сказывали! — сухо ответил ему Кузьма и нахмурил брови.
— Улетели и улетели! Чего почем зря языками-то молоть! — строго заметил он односельчанам. — Расходитесь ужо, да и за дела принимайтесь, нечего тут стоять!
Люди, неохотно вняв его повелению, медленно потянулись к деревне, то и дело оглядываясь назад, словно ожидали еще какого-то чуда, и, переговариваясь между собой, обсуждали исчезновение загадочных незнакомцев.
— И ты кончай реветь! — строго прикрикнул Кузьма на Софью, у которой по щекам катились слезы.
Онисья, которая и сама была расстроена не меньше дочери, участливо положила руку ей на плечо.
— Успокойся, Софьюшка, будет ужо! — нежно прошептала она девочке на ухо. — Вишь тятя сердится, ему это не по нраву!
И тут, Марийка, все еще стоящая лицом к поляне, и не сводящая взгляда с небосклона, словно очнувшись от забытья, неистово зарыдала.
— Да вы, что, все с ума посходили?! — строго воскликнул Кузьма. — Развылись, будто на похоронах!
Онисья подошла к Марийке и обняла ее.
— Ой, мамка, ой! — еще пуще зарыдала Марийка и уткнулась мокрым лицом Онисье в плечо.
— Да, что ты рыдаешь-то, они тебе чай не родня! — слегка смягчился Кузьма, глядя на неистовое горе, охватившее старшую дочь.
— Ой, тятенька! Люб он мне! Ой, как люб!
Кузьма удивленно поднял брови.
— Ну, что ты так смотришь? — упрекнула его Онисья. — Неужто и сам не приметил, как она, бедняжка моя, к нему присохла?
— К Алешке что ли?
— А то к кому ж еще?!
И Онисья, махнув на мужа рукой, уткнулась в плечо Марийке, а потом и сама зарыдала.
Кузьма же, глядя на своих рыдающих женщин, досадливо поморщился, и резко от них отвернувшись, направился к дому.
Они все еще стояли на опушке и утешали Марийку, когда до их слуха долетел отдаленный цокот копыт.
Онисья выпустила из объятий дочь и устремила взор на тропу, уходящую вдаль.
— Никак кто-то скачет?! — сказала она, увидев показавшихся вдалеке всадников.
Софья тоже вгляделась вдаль.
— Скачут прямо сюда! — подтвердила она. — Кажись, четверо их.
— Успокойся, дочка! — повелительно сказала Онисья Марийке. — Не след тебе перед чужими людьми слезы-то выказывать.
Марийка послушно выпрямила голову, подставляя соленое лицо ласковому ветерку.
— Вот так-то оно лучше! — подбодрила ее Онисья.
— Да, это кажись Никита Владимирович! — воскликнула Софья. — Слышь, мамка?!
— Точно! — кивнула Онисья, узнав боярина.
Никита Куренцов тоже узнал их и издалека помахал рукой.
Всадники остановили коней, а Никита спешился и подошел к женщинам.
Онисья склонилась перед ним в поклоне.
— Добро пожаловать, Никита Владимирович! — сказала она.
— И тебе добро, Онисьюшка! — ответил боярин и похлопал ее по плечу. А потом вдруг увидел, что лица всех троих его холопок заплаканы.
— Что-то невесело вы меня встречаете? — насторожился он, — уж не стряслось ли чего с Кузьмой?
— Да нет! — тут же успокоила его Онисья. — Он, Слава Богу, жив и здоров.
— Так чего ж вы такие расстроенные?
— Да так, девичьи капризы, Никита Владимирович. — Онисья небрежно махнула рукой в знак несерьезного отношения к слезам дочерей.
— Ну, ладно, ладно! — согласился с ее доводами Никита. — Оно всяко бывает, а у вас, у баб, слеза по всякому поводу про запас имеется.
Онисья грустно ему улыбнулась.
— А вы, что, на делянки наладились?
Онисья растерянно на него взглянула, не зная, что ответить.
— Да, нет, мы, Никита Владимирович, домой направляемся.
— Откуда ж вы путь держите? — удивился боярин.
— Да, отсюда и держим, — сконфузившись еще больше, сказала Онисья.
— Странно как-то она себя ведет, по всему видать, что у них что-то стряслось. — Подумал Никита, но вопросов пока задавать не стал.
— Ну, что ж, это хорошо, что домой! Нам сей же час обед потребуется, ведь я из Твери возвращаюсь! Побуду тут пару часов, и далее в Москву поскачу.
— Чего ж так спешно-то, Никита Владимирович? — удивилась Онисья.
— По делу требуется! А Кузьма-то ноне где?
— Дома он! Только что отселе в деревню подался!
— Ну, что ж, поскачем и мы, а ты Онисья, тоже поспешай, людей моих принимать станешь.
И Никита, проворно запрыгнув на коня, поскакал к деревне, увлекая за собою свиту.
Кузьма вернулся домой в плохом настроении. Чего греха таить, ведь он тоже привязался к своим гостям, и ему не меньше других было жаль с ними расставаться. А тут еще и Марийка! Вот ведь незадача, будет теперь девка страдать попусту! — Да, - с грустью подумал он, — не было печали! — И направившись в горницу, прилег на лавку от нечего делать. Однако ему не лежалось. — Может пойти на двор, да заняться делами? — мельком подумал он. — Нет, с таким настроением ему и делать ничего не хотелось. Покрутившись еще минут пять, он поднялся с лавки и направился в сени за самогоном. Вернувшись в горницу, подсоединил шнур к стоящей в углу аккумуляторной батарее, включил простенькую видеодвойку, оставленную в подарок незнакомцами и, плеснув в ковшик спиртного, снова улегся на лавку.
Никита Куренцов тем временем подъехал к дому, и, спешившись раньше своих людей, привязал коня к изгороди.
— Эй, кто-нибудь, возьмите коня! — крикнул он.
На его зов никто не откликнулся.
— Куда ж они все подевались? То, бывало, холопов во дворе пропасть, а сейчас как назло, ни одного не дозовешься.
— Эй, Кузьма? — снова крикнул он, но ему вновь ответила тишина.
— Не слышит! Поди, где-нибудь на заднем дворе подельничает, — подумал Никита, и пошел в дом.
Как только он открыл дверь, до его слуха донесся какой-то странный, ни на что не похожий звук.
— Что это? — пронеслось у него в голове. — Чудится, ай нет?
И он снова прислушался. Звук доносился из горницы, и Никита тихо подошел к двери.
— Да, что там такое? — удивился он и, толкнув дверь, с интересом уставился на диковинный ящик, стоящий на столе. Видение, представшее перед ним, не подавалось никакому объяснению! Глядя на движущиеся фигурки мультяшек, он все шире и шире открывал рот, пока, наконец, не вскрикнул от изумления.
Подвыпивший Кузьма, который только что усилил звук и не заметил появления хозяина, обернулся и, завидев боярина, моментально выключил аппаратуру, заставив экран телевизора "потемнеть" у Никиты на глазах.
— Что сие…? — изумленно прошептал тот, и указал рукой на загадочный предмет.
— Никита Владимирович! — воскликнул Кузьма, обрадовавшись хозяину, и мигом соскочил с лавки. — Приехал-таки, а я все ждал, ждал! Ах ты, приехал-таки!
Никита, не обращая внимания на радостную болтовню своего верного слуги, снова указал на ящик.
— Что сие есть?
— Погоди, Никита Владимирович, — ответил ему Кузьма. — Тут дело такое, что сразу, одним словом и не объяснишь!
— Что, значит, не объяснишь?
— А то и значит, что до сегодняшнего дня были у нас гости, а какие, я тебе потом обскажу. Сей же час сподручней тебе отдохнуть с дороги, да потрапезничать за чарочкой! — и он окликнул холопов, работающих на огороде.
— Федька, живо застилай стол, боярин приехал!
После обеда Никита уединился с Кузьмой в одной из горниц и выслушал его повествование о побывавших в Зареченском гостях. Затем, сопоставив все факты, понял, что гости эти как раз и были теми аферистами, о которых разыскивал Савелий Никонорович Бобруйский.
— Так вот оно, значит, как! — загадочно произнес он и покачал головой.
— Так ты говоришь, что улетели они на небо?
— Улетели, Никита Владимирович!
— Хм! Божьи люди! Ловко же они тебя провели! Тебя, которого ни разу не смог провести даже самый заклятый враг! Да! Хороши, нечего сказать!
— Да, что ты, Никита Владимирович! — обиделся Кузьма.
— Ты, что ж, думаешь, я и сам поначалу не засомневался в них? Еще как засомневался! Даже стрельцов хотел вызвать.
— Так, что ж не вызвал-то? Пусть бы они с ними и разбирались!
— А чего с ними было разбираться, коль они к нам с добром пожаловали.
— С добром, аль нет, это уж не твоего ума дело!
— Ну, прости, Никита Владимирович, что не потрафил тебе на сей раз! — обиженно попенял боярину Кузьма и развел руками.
— Да ты не обижайся, просто этих твоих божьих людей теперь начальник Тайного приказа разыскивает! Он уж и у меня побывал, и расспросы, между тем, вел о твоей Марийке!
— О Марийке? — забеспокоился Кузьма.
— Вот именно!
— Да, что ж она им сделала, моя Марийка-то?
— В Москву с гостями твоими хаживала?
— Ну, хаживала!
— То-то и оно! — Никита многозначительно поднял палец!
— Так она, это, провожала их, вот и все!
— Провожала! Кто их знает, в каких делах они там были замешаны, а Марийка находилась при них, и Тайной службе о сем ведомо!
— Да отколь же там в Москве о них узнали? Что-то я, Никита Владимирович, никак в толк не возьму! Они отправились на Москву поглядеть, только и дела-то!
— Господи, но отколь тебе ведомо, на Москву поглядеть, иль еще чего сделать?!
Кузьма растерянно пожал плечами, и в глазах его промелькнул испуг.
— А, чего сделать-то?
— Не знаю я, только разыскивают там твоих знакомцев, о том мне доподлинно ведомо!
— А, ну-ка, я сейчас Марийку расспрошу, чем они там в Москве занимались, коль их теперь разыскивают! — заволновался Кузьма.
— Да погоди ты с Марийки-то спрашивать, дойдет и до нее черед. Ты мне вот что скажи, кто еще знал об этих людях?
— Кто знал! Да, почитай вся деревня! Они ж спустились на поселения, что на новой делянке, а там с каждого двора кто-нибудь, да был.
— Да! — расстроился Никита. — Коль вся деревня знает, в секрете того не удержишь.
— Да они и не хоронились ни от кого, Никита Владимирович, как пришли к нам открыто, так и ушли.
— Да я не о них сейчас говорю, а о тебе и Марийке. Как узнают там, в Тайном приказе, что они тут находились, а Марийка и впрямь их в Москву сопровождала, затаскают ведь вас! Да и меня заодно!
Кузьма задумчиво почесал затылок.
— Коль натворили они чего такого, за что их теперь разыскивают, то и правда затаскают.
— Вот и подумай, что делать будем!
— А, что мне думать? Я добровольно пойду в Тайный приказ и все им расскажу. Я принимал тех людей, мне и ответ держать! А ты, Никита Владимирович, тут совсем не причем!
— Как это не причем, когда у меня теперь весь дом забит их диковинами, да и за тебя, своего холопа, я ответ держать должон! Идти-то нам обоим придется, а вот как себя вести, чтобы беды избежать, надобно подумать, да и Марийке за одно обсказать!
— Так ты и Марийку хочешь туда отвесть?
— Ее-то с меня и потребуют в первую очередь. — И Никита рассказал Кузьме о визите Савелия Никоноровича.
— Да! Вот ведь незадача! — отчаянно сплюнул Кузьма.
— Ничего, Кузьма, не расстраивайся, ведь я ноне на Москве не последний человек, авось все и обойдется. Ну, потаскают маленько, ну порасспрашивают, ни без того! — Никита дружески похлопал своего слугу по плечу.
— Ты теперь наскоро в дорогу собирайся, и Марийке вели. Через час уже тронемся, мне ведь недосуг тут время проводить.
— Так мы ж хотели все обдумать, Никита Владимирович!
— Ничего, ничего, обдумаем по дороге, путь-то чай не коротким будет! Ты собирайся, Кузьма, собирайся, а я пока погляжу на диковинки, уж больно меня до них интерес разбирает!