Состояния ведущей тройки бизнесменов: Вандербилта, Астора и Стюарта ― оценивались в 50 ― 75 миллионов долларов каждое. Культ богатства достигает в эти годы своего пика. Царь ― золото диктует все законы.
Судья Эдвард Райан из Верховного суда штата Висконсин писал в 1873 году: «Встает огромная фигура новой темной силы. Аккумуляция индивидуального богатства кажется большей, чем в любые времена с момента падения римской империи. Частные предприятия страны создают огромные комбинации корпораций, владеющие беспримерными массами капитала, смело марширующие вперед ― не только ради экономических завоеваний, но для захвата политической власти. Действительно, впервые деньги захватывают поле битвы как организованная сила».
В год, когда Т. Рузвельт вступил на политическую стезю, Америка начала привыкать к новому слову ― трест. Короткое, выразительное, оно означало экономическую силу, подчиняющую себе политику. Могущество возникающих трестов трудно было переоценить. Сенатор Дэвис (от Миннесоты) заявил 1 июля 1886 года: «Феодализм с его доменами, с необлагаемыми налогами хозяевами, освобожденными от ограничений и наделенными привилегиями, объявил войну питающему надежды человеческому духу и предстал во всем своем всевластии. Феодализм шагает по земле и завладевает всеми установлениями современности, царит в огромных корпорациях, господствующих над национальными дорогами. Господство корпораций в целых областях, способность облагать налогами порождает их циничное презрение к закону, дает возможность низводить наиболее одаренных людей до положения купающихся в роскоши рабов, совращать судей и сенаторов, концентрировать в руках одного человека столь огромные богатства, что Цезарь в сравнении с ним кажется нищим. Их специально подобранные, оплаченные и искусные в своем деле прислужники стремглав летят по зову переданной по электрическим проводам телеграммы на крыльях паровой машины».
Показательной для атмосферы аморализма буржуазного обогащения является так называемая «война на озере Эри». Ее «героями» были миллионеры Вандербилт, Гулд, Дрю и Фиск. Последние трое объединились против Вандербилта для захвата контроля над движением по озеру Эри ― стратегическому пути со Среднего Запада к Нью-Йорку ― воротам в океан. Гиганты бизнеса забыли о малейшем уважении к буржуазным правовым нормам. Еще более важно то, что об этих нормах «забыла» сама основа правопорядка ― в данном случае легислатура штата Нью-Йорк. В защиту интересов Гулда, Дрю и Фиска законодатели, заседавшие в столице штата ― Олбани, внесли законопроект, легализующий обращение выпущенных этими бизнесменами акций на сумму 10 миллионов долларов. Напористый Гулд прибыл в Олбани с чемоданом купюр. Такса была определена четкая: сенатору «средней» честности ― пятнадцать тысяч долларов. Один «упорный борец за справедливость» получил семьдесят пять тысяч долларов от Вандербилта и сто тысяч от Гулда. Естественно, при голосовании он высказался в пользу последнего ― его «правда» была дороже. Вандербилт не сдавал позиций. Дело завершилось компромиссом, достигнутым между ним и его конкурентами. Железная дорога и управление ею были поделены на договорных началах.
Мог ли Теодор Рузвельт, потомок нью-йоркских патрициев, не испытывать чувства естественного превосходства над выскочками, неожиданным образом захватившими все золото мира? Вся страна знала о том, что величайший из миллиардеров Джон Д. Рокфеллер начал карьеру мелким клерком в захолустном городке, что владелец железных дорог Джеймс Хилл был продавцом в магазине, что «король стали» Эндрю Карнеги ― сын ткача и первые центы заработал мальчиком на побегушках при почте, что газетный магнат Джозеф Пулитцер эмигрировал в США, не имея второй пары белья. Рузвельт выбирает друзей и соратников из людей «своего круга». Его будущий ближайший друг в правительстве и наследник на посту президента Уильям Тафт был сыном военного министра, сенатор Генри Кэбот Лодж и президент Гарвардского университета Чарльз Эллиот происходили из старинных аристократических семей. Банкир, осуществлявший связь Рузвельта с Уоллстрит ― Дж. Пирпойнт Морган был наследником огромного богатства.
Рузвельт неоднократно вспоминал о том, что его политическое честолюбие, выразившееся в стремлении познакомиться и сблизиться с нью-йоркскими политиками, вызвало в его среде, среде «джентльменов», смотревших на вторжение в политику как на измену аристократическим манерам, откровенное непонимание. Он пишет в автобиографии: «Эти люди ― как крупные бизнесмены, так и юристы ― высмеивали меня, говорили, что политика ― это «низкое» занятие; что политические организации не контролируются «джентльменами»; что я увижу, как ими управляют содержатели салунов, кондуктора конки и им подобные, а отнюдь не те, с кем бы я хотел познакомиться; более того, они убеждали меня, что те, кого я встречу, будут грубыми, злыми и неприятными. Я ответил, что если это так, то мои нынешние знакомые не принадлежат к правящему классу, и что дело управления осуществляют другие люди ― а я же намерен быть членом правящего класса».
В Нью-Йорке конца XIX века боссам республиканцев вроде протежировавшего Рузвельту Джейка Хесса противостояла мощная мафия демократов ― «Таммани холл», делами которой заправлял бывший главарь уголовной банды. Газета «Нью-Йорк ивнинг пост» 3 апреля 1890 года опубликовала список штаба «Таммани холл». Из двадцати семи «деятелей» большинство составляли лица, побывавшие в тюрьме, осужденные за преступления (включая убийство), и содержатели винных заведений.
Не мораль, а осознание того, что устои общества пошатнулись и если дела пойдут прежним образом, то неминуем социальный крах, вызвало в определенных буржуазных кругах требование «очищения» политики. В 1881 году была создана общеамериканская «Лига национальной реформы гражданских служб». То в одном штате, то в другом возникали движения за «честное» функционирование гражданского управления. Показательна карьера Гровера Кливленда, чья осмотрительность, элементарная буржуазная честность (разумеется, не выходящая за рамки представления о свободном капитализме как эталоне общественного развития) способствовали его успеху на посту мэра Буффало и превращению в национального лидера в 1884 году. Американский капитализм обратился в поисках самозащиты к «морально выдержанным» деятелям, надеясь тем самым снять зреющее в обществе напряжение. Теодор Рузвельт был одним из таких деятелей.
Рузвельт баллотировался в ассамблею Нью-Йорка от самого богатого округа ― от округа помпезных особняков ― «коричневых фронтонов». Округ включал в себя и Колумбийский университет. Едва ли успех сопутствовал бы новичку, но его поддержали те, с кем все считались: Джозеф Чоэт и Элиу Рут ― ведущие адвокаты крупнейших нью-йоркских фирм, Моррис Джессуп ― банкир и торговец, Уильям Вебб, представлявший интересы Вандербилтов.
В ходе избирательной кампании республиканцы во главе с Джейком Хессом обыгрывали главным образом два пункта: если Рузвельт будет избран, налоги на частный капитал уменьшатся, а коммунальная служба Нью-Йорка станет работать лучше. Перед Рузвельтом вставала та же задача, что и перед американскими политиками за сто лет до его избрания и спустя сто лет после его избрания: как соединить два противоречащих друг другу обещания ― капиталу обещались послабления, а широкой публике ― улучшение работы общественного механизма.
На ассамблее в Олбани Рузвельт избрал основной темой своих выступлений не нужды городского хозяйства, а злободневную проблему коррупции властей. Она приобрела общенациональную значимость, а политик, имеющий виды на будущее, должен обращаться к наиболее острым вопросам.
Если первые двадцать три года жизни Теодора Рузвельта прошли в относительно замкнутом мире богатых горожан и не оставили особых свидетельств, то впоследствии, вплоть до самой смерти, он находится в поле общественного внимания. Впервые в 1882 году газеты дали пересказ его речей, стали появляться описания внешности, привычек, манеры поведения, обещавшего быть перспективным политика из легислатуры штата. Рузвельт был невысоким, коренастым, крепким на вид молодым человеком. Тщательно подобранная одежда говорила об обстоятельности, это впечатление подчеркивалось золотым пенсне. Создавался образ собранности, внутренней дисциплины, скрытой энергии.
Его публичные выступления были эмоциональны и экспрессивны. Искушенный слушатель видел и огромную подготовительную работу. Как правило, Рузвельт выбирал острую, общественно значимую тему и строил речь по принципу нарастания к эффектной кульминации в финале.
Боевое крещение произошло 5 апреля 1882 года. Никакого подготовительного периода, никакой раскачки. Депутат от Манхаттана сразу же взялся за тему, которая станет одной из основных в его политической жизни: моральность в общественных делах. С глубоким возмущением он потребовал расследования коррупции в Верховном суде штата Нью-Йорк. Рузвельт называл конкретные имена: судья Т. Р. Вестбрук замешан в сговоре с тремя промышленными магнатами: Джеем Гулдом, Расселом Сэйджем и Сайрусом Филдом ― с целью захвата контроля над надземной железной дорогой в Манхаттане. Имя Гулда в то время вызывало одновременно ужас, злобу и тайное восхищение той буржуазии, которая не смогла вырваться на просторы многомиллионных сделок. Гулд был воплощением триумфа коррупции. Рузвельт замахнулся высоко. Газеты назвали его речь «потрясающей». Что скажут собратья-политики, те, к кому обращался новоиспеченный депутат?
Ассамблея штата Нью-Йорк 1882 года вызывала у Рузвельта презрение. В дневнике он описывает первые впечатления:, республиканская фракция ― недостойное сборище, некоторого уважения заслуживают лишь отдельные адвокаты да фермеры. Описание соперников-демократов напоено ядом. Шесть виноторговцев, два кирпичника, мясник, табачник... «Таммани холл почти полностью доминирует над демократической фракцией. Худшие среди всех ― необразованные, коррумпированные, злобные, низкие католики-ирландцы». Рузвельт находит несколько добрых слов только в отношении двух фермеров-республиканцев ― О'Нила и Шихи. Все же вызов брошен и нужно заручиться поддержкой палаты, чтобы поставить барьер на пути всемогущего Гулда. Новичка с интересом выслушали, однако реформировать по его первому требованию систему сложившихся взаимоотношений не стали. Напрасно Рузвельт приводит неопровержимое доказательство ― письмо судьи Вестбрука (откуда оно у Рузвельта? перехватили ли его конкуренты Гулда?) Гулду, в котором дается обещание содействовать афере. Обе партийные машины решили повременить, дать возможность Вестбруку и Гулду подготовиться к защите, а Рузвельту ― поостыть. Его запрос не обсуждался несколько месяцев. Все это время решали, всерьез ли затеял Рузвельт борьбу или его выпад был пустой демонстрацией. Оказалось, что у коренастого парня бульдожья хватка. В чем причина, заставившая Рузвельта, рискуя политической карьерой, объявить войну самым могущественным силам своего штата?
Чтобы ответить на этот вопрос, следует знать ситуацию, в которой оказались семьи, подобные семье Рузвельтов. Двести лет их род принадлежал к англо-голландской элите Нью-Йорка. Двести лет здесь царило богатство, строгий протестантский быт, предприимчивость в торговле и из поколения в поколение передаваемый своеобразный кодекс патрицианско-купеческой морали. Этот кодекс не возбранял ― напротив, поощрял все способы быстрого обогащения, но он ставил непреложным условием соблюдение общепринятой честности в делах, доверие к партнеру, веру в третейского судью, в справедливое судебное делопроизводство. Бюргеры-купцы могли обкрадывать своих клиентов в сделках при расчетах, но это делалось открыто, не с помощью закулисных махинаций. Пуританская мораль осуждала подобный путь, традиции возвели устоявшиеся нормы в ранг непреложных, основных правил жизненной игры. И вдруг этот издавна заведенный порядок начал рушиться. Зуд быстрого обогащения охватил десятки тысяч безродных, но предприимчивых «джентльменов удачи» эпохи промышленной революции. Десятки тысяч нажитых бюргерами «в поте и благочестии» долларов теперь уже не шли ни в какое сравнение с «бешеными» миллионами дельцов 1860 ― 1880-х годов. Зависть, сначала скрываемая, быстро переходила в ненависть. Разве имеют они, эти новые владыки жизни, право на всемогущество? Оттесняемой городской аристократии лишь оставалось гордиться своим превосходством в моральной сфере. На протяжении всей политической карьеры Теодора Рузвельта чувствуется эта глухая ненависть к безродным и беспринципным выскочкам. Разумеется, когда речь заходила о классовом интересе, Рузвельт «забывал» исконную неприязнь, становясь на стражу буржуазных институтов и законов.
Весной 1882 года, заручившись поддержкой прессы (а в позиции «Нью-Йорк тайме» и «Нью-Йорк геральд» было много от патрицианского восприятия эволюции американской жизни), Рузвельт начал вербовку союзников. В эти недели он показал, что при всем презрении к плебсу («эти проклятые ирландцы первого поколения»), он может закрывать глаза на происхождение, манеры, привычки и т.п., если ему надо сплотить разноликую массу. Рузвельт умел обрабатывать нужных людей, не брезгуя ни уговорами, ни морализаторством, ни обещаниями.
Поразительный для начала успех. Вопреки воле партийных боссов ассамблея Нью-Йорка 104 голосами против 6 высказалась за предложение Т. Рузвельта о расследовании. Это был временный успех. В дальнейшем закулисный механизм сработал, и комитет по юридическим делам оправдал судью Вестбрука. Но и привычная к красноречивому разглагольствованию нью-йоркская ассамблея затихла при заключительных словах Рузвельта: «Я утверждаю, что вы своим голосованием не можете обелить этого судью. В глазах всех честных людей он осужден своими собственными поступками. Все, что вы можете сделать, так это подвергнуть позору самих себя и ненадолго продлить его обесчещенную карьеру. Вы не можете очистить лепру. Берегитесь, вы запятнаете себя его проказой». Так, собственно, началась политическая карьера Теодора Рузвельта, избравшего моральность исполняющих общественные должности своей главной темой. Слова и дела. Ярость слов Рузвельта хорошо уживалась с терпимым отношением к политиканам. Но в глазах широкой публики, поглощавшей отчеты ассамблеи в Олбани, фигура молодого обличителя коррупции обладала несомненной привлекательностью.
Теодор Рузвельт подошел к сроку своего переизбрания осенью 1882 года, имея шансы на успех. Депутата оценили респектабельные избиратели его округа. Органы массовой информации, например «Нью-Йорк тайме», поднаторевшие на подаче сенсационного материала о незаконных сделках, были вынуждены поддерживать борца с этими сделками в ассамблее штата. Для республиканцев он был находкой, так как выступал блюстителем нравов в политике ― эту роль пытались присвоить себе соперники-демократы. Поддержка влиятельных горожан, прессы и партийного аппарата облегчала путь Рузвельта, позволяла обойтись без интенсивной предвыборной кампании. По сути дела, он провел лишь один массовый митинг. В «Зале лирики» Рузвельт выступил отнюдь не с определением своей платформы (таковой у него не было, да она и не требовалась), а с обличением политических противников. Причем он избрал мишенью не конкретных соперников в борьбе за голоса избирателей, а демократическую партию в целом. Молодой политик претендует уже на общеамериканскую известность, на представительство своей ― республиканской партии в общенациональном споре с демократами.
Эта речь интересна для выявления идейных корней рузвельтовской политической философии. Рузвельт признал за демократами лишь одно достоинство ― последовательность. «На протяжении всей истории нашей нации демократы всегда оставались одним и тем же, неизменным течением». К ее основателю ― Томасу Джефферсону Рузвельт испытывает неприязнь. В его изображении Джефферсон был демагогом, героем толпы, возбудителем самых низменных политических инстинктов, интриганом, врагом лучших элементов общества. Республиканскую партию Рузвельт решительно ведет от А. Гамильтона (известного своим определением народа как «большого зверя»), Вебстера и Клея. В центр своего партийного пантеона Рузвельт поместил президента Линкольна. Сомнительно, чтобы городской аристократ Рузвельт проявлял искреннюю симпатию к бывшему лесорубу из Иллинойса. Он высоко ценил в Линкольне политического деятеля, не допустившего распада американского государства (националистические нотки рано начинают звучать у Рузвельта) и сумевшего «намертво» закрепить господство индустриальных центров над всей Америкой.
Своим избирателям Рузвельт обещал и впредь продолжать дело «очищения» общественной деятельности от злоупотреблений. Он верно обнаружил нерв эпохи ― отношение широких кругов американцев к всевластию монополий. Монополистическим объединениям, колоссально усилившимся к концу XIX века, противостоял блок различных сил. Пролетариат выступал против прямой эксплуатации, мелкая буржуазия и фермерство боролись за выживание, старая денежная аристократия пыталась удержать свои позиции. Рузвельт представлял интересы последней группы. Речь не шла о государственном или общественном контроле над монополиями. «Коньком» Рузвельта была «честность» ― обыденно понимаемая буржуазная честность, при которой воровство наказуемо, а эксплуатация законна.
Популярность антимонополистической борьбы позволила молодому политику из Манхаттана стать за время второго срока пребывания в ассамблее Нью-Йорка величиной национального масштаба. Этому способствовали еще два обстоятельства. Первое. В день выборов депутатов ассамблеи губернатором штата стал Гровер Кливленд, восходящая звезда демократической партии. Находясь в разных партийных лагерях, Кливленд и Рузвельт наживали политический капитал в родственной сфере ― в оценке деятельности монополий. Лучи общенациональной известности, высветившие Кливленда на довольно сером фоне американской политики, бросили отсвет и на молодого Рузвельта.
Вторым обстоятельством явилось определенное «междуцарствие» в верхнем эшелоне республиканской партии. Лидеры, выдвинувшиеся в эпоху гражданской войны, начали уходить с политической сцены, а их наследники еще не упрочили своих позиций. Рузвельт воспользовался этим. В «отведенное» ему в начале 80-х годов благоприятными обстоятельствами время, когда Роско Конклинг и Томас Платт еще не заняли командных постов, он сумел создать благоприятное представление о себе, имидж самостоятельного, не связанного с партийной мафией политика.
Пользуясь ослаблением дисциплины в своей партии, Рузвельт входит в контакт с губернатором-демократом Кливлендом. Тема их тайных бесед представляет острый интерес для обоих: как подорвать устоявшийся партийный механизм, чтобы «новая волна» (во главе которой каждый видел себя) могла "изменить структуру власти в штате. При существующем положении дел платой за поддержку партийных боссов становились теплые местечки за казенный, счет. Кливленд и Рузвельт сформировали надпартийную коалицию с целью реформы установлений гражданского самоуправления. Для этого же была создана Комиссия гражданских служб. Борьба Кливленда со своей партийной машиной ― Таммани холл привела демократическую партию к расколу, что обеспечило победу республиканцев на выборах 1883 года. Рузвельт уже мог рассчитывать на продвижение по линии выборных должностей. Его манил пост спикера законодательной палаты штата. Но для этого нужно было вести политическую борьбу на значительно более широком фронте. Если раньше покровители Рузвельта обеспечивали ему благожелательную аудиторию в сравнительно небольшом округе, то теперь следовало заручиться поддержкой многих округов самого крупного в то время в Америке штата.
Ситуация пока ему благоприятствовала. Рузвельт развернул кипучую деятельность. Но позитивной программы у него не было, а одних утверждений о своей независимости от партийных клик оказалось недостаточно. Накануне нового, 1884 года, фракция республиканцев избрала спикером некоего Т. Шерда, мелкого промышленника. Слишком гладко все шло у Рузвельта прежде, и тем сильнее был переход к отчаянию. И все-таки фортуна политики не оставила его. Новый спикер, защищаясь от обвинений штатских организаций в коррупции, направил на это дело неуемную энергию молодого, самолюбивого, высокомерного и резкого Рузвельта, сделав его председателем специального комитета по расследованию деятельности департамента общественных работ. Место в кресле председателя этого комитета могло легко погубить молодого политика (на это, видимо, кое-кто и рассчитывал), но оно же могло послужить основанием для дальнейшего подъема.
Составленный в марте 1884 года доклад специального комитета выявил устрашающую картину. Куда делась честность и профессиональная порядочность работников нью-йоркского муниципалитета? Скромное место регистратора нотариальной конторы стоило претенденту 50 тысяч долларов. Но место покупали, за ним стояла очередь, ибо даже скромный клерк муниципалитета получал в пять раз больше за счет беспардонного взяточничества. Ставки росли по мере приближения к поистине «золотому дну» ― департаменту налоговых обложений. Комиссия обнаружила полное отсутствие системы в определении доходов налогоплательщиков, здесь царил абсолютный произвол. Стражи закона в лице шерифов были, как свидетельствовал доклад, пешками, чье служение кошельку затмевало всякую законность. Доклад содержал и попытки обобщений, в которых говорилось, что подлинными владыками города являются неидентифицируемые силы, не склонные к соблюдению законности.
Что ждет страстного и резкого разоблачителя? Либо его объявляют патологическим мизантропом, искажающим благородный труд чиновников и обрекают на тернистый путь, либо власть имущим приходится пойти на издержки (особенно если инспектор надежно обеспечил свои тылы) и увенчать его лаврами неподкупного служителя общественному благу. Рузвельту повезло. Хотя едва ли предложенные им реформы смогли многое изменить в продажном мире чиновничьей службы. Посадить клерков на фиксированную зарплату, дать мэру право назначать глав департаментов и снимать их в случае злоупотреблений ― все это было далеко от настоящей чистки авгиевых конюшен крупнейшего в стране муниципалитета. Но Рузвельт был доволен. Неважно, что чьи-то липкие руки продолжают прятать в бюро зеленые банкноты. Он сделал свое дело и умывает собственные руки. Какова будет реакция ассамблеи, влиятельного круга горожан? От них он ждет оценки своих действий, от них зависит его политическое будущее.
Пурист в политике, Рузвельт занимает строго выдержанную классовую позицию там, где возмущение рабочего класса грозит поколебать привилегии буржуазии. В мире, по его воззрениям, царит закон естественного отбора лучших и наиболее приспособленных. Богатство создает среду, где расцветают таланты и возможности. Из обеспеченных слоев общества выходят наиболее достойные его вожди. Гегемония лучших необходима для развития науки и процветания искусств. Посредством выделения благородных и честных элементов общества будет происходить улучшение моральных и материальных условий жизни. Точка зрения Рузвельта в главном вопросе развития капиталистического общества, каким стала Америка в конце XIX века, такова: «естественному», существующему ходу событий нет альтернативы. Природа не допускает вмешательства в свои законы, она саморегулируема. Немудреная, вышедшая из социал-дарвинизма, социальная философия Рузвельта диктует его позицию в классовых конфликтах штата.
Характерным примером деятельности (как всегда бурной и полемически заостренной) Рузвельта в сфере рабочего законодательства является его борьба против ограничения рабочего дня водителей городского транспорта двенадцатью часами. Сердце либералов дрогнуло: четырнадцать часов работы ― это слишком, это тяжело, это ненужным образом истощает, обескровливает рабочую силу. Рузвельт резко выступает против. Ограничивать рабочий день ― это не по-американски, это нарушает естественное, природное состояние, это, в конце концов, оскорбляет чувства гражданина, полагающегося на свободу выбора. Что ждет американское общество, если рабочие получат необыкновенные, не продиктованные природой привилегии? Этот путь ведет прямо к коммунизму и социализму. Чтобы избежать подобной деградации, нужно не допустить вмешательства в естественно складывающиеся отношения. Пусть каждый займет уготованное ему место, пусть каждый трудится и бьется в рамках закона выживания, это в конечном счете оздоровит общество.
Противников сокращения рабочего дня поддержал губернатор Гровер Кливленд, наложивший вето на законопроект о сокращении длительности рабочего дня на том основании, что тот представляет собой «классовое законодательство».
Рузвельт последовательно проводил свою классовую линию: он голосовал за антизабастовочные законы и против повышения жалованья пожарникам и пенсий школьным учителям. Демонстративное презрение к людям «худшей породы» переливало через край. Все зло от агитаторов, полагал Рузвельт. В журнальной статье он отмечал, что «профессиональные агитаторы всегда обещают рабочим законодательные преимущества, которые могут быть осуществлены рабочими только за счет их личной или объединенной энергии, разумности и предусмотрительности». Борьба Рузвельта с профессиональными союзами не знала в то время никаких компромиссов.
Таким предстал Рузвельт к концу третьего года пребывания в легислатуре Нью-Йорка, строгим ревнителем буржуазной честности и непримиримым охранителем привилегий богатства. В его судьбе наступает перелом, вызванный необходимостью выбора: бизнес или профессиональное занятие политикой. Колебания разрешило стечение обстоятельств: не выкарабкавшиеся из организационных неурядиц республиканцы его штата решили делегировать молодого и отнюдь не самого влиятельного политика Теодора Рузвельта на национальный конвент республиканской партии в 1884 году. Конвент должен был избрать кандидата для участия в президентских выборах этого года. Выход на национальную арену, несомненно, разжег аппетиты Рузвельта.
Важно отметить проявление прагматизма (если не сказать цинизма) в поведении политика, чьим знаменем до сих пор была личная честность. В автобиографии есть любопытное признание. «На одном из этапов я начал верить, что передо мной лежит большое будущее и это привело меня к излишне внимательному рассмотрению каждого действия исключительно с точки зрения его влияния на это будущее. В результате я оказался бесполезным для общества, а вскоре стал противен себе». Речь идет о манипуляциях в ходе выборов на национальный конвент. Шансы были предпочтительней у его прежнего покровителя ― Джейка Хесса. Изменить выбор могла лишь поддержка Джона О'Брайена, возглавлявшего партийную организацию республиканцев в штате Нью-Йорк. Внезапное «смягчение» твердой до этого позиции Рузвельта в кампании по смещению О'Брайена с поста председателя избирательного бюро обеспечило поддержку последнего. Но этого было недостаточно.
Требовалось столкнуть между собой сторонников Блей-па и Ч. Артура, чтобы «независимый» Рузвельт проскользнул в заветную четверку делегатов. В час своего триумфа он произнес: «Мне нечего сказать кроме слов благодарности за оказанную мне честь. Я буду стараться наилучшим образом служить интересам республиканской партии, чтобы вы не почувствовали сожаления в вашем выборе». Более откровенными, приподнимающими завесу над кухней американской политики являются написанные через несколько дней слова: «Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог осознать злую, ядовитую ненависть, с которой ко мне относились те самые политики, которые поддержали меня из-за полученных свыше приказов». Рузвельт высказывает опасение, сможет ли он удержаться в политике, в этом море ненависти. Но уже через несколько дней перспектива действовать на общеамериканской арене улучшает его настроение. Надежды, вызванные президентскими выборами 1884 года, захлестнули амбициозного нью-йоркского политика.
Двухпартийная система сковала все здоровые силы нации, позволяя приходить к власти лишь апробированным адвокатам капитализма. На Чикагском конвенте 1884 года основная борьба проходила между двумя претендентами: сенатором Дж. Блейном из Мэна («проституировавшим», по выражению историка Родса, свой пост спикера палаты представителей в целях добычи денег) и Честером Артуром (это был истовый защитник интересов монополий и бесцветная личность). Тактика Рузвельта (а к нему присоединились «независимые», в том числе Лодж) состояла в том, чтобы сыграть на конфликте Блейна и Артура, а затем выпустить вперед «темную лошадку» ― сенатора Эдмундса из Вермонта. Почему он держался за сравнительно малоизвестного Эдмундса? Видимо, сыграли роль надежды войти при менее связанном политическими узами претенденте в его личное окружение и попасть в Вашингтон.
Партия стремилась наживать политический капитал на прошлом. Президент Линкольн смотрел с огромного портрета на ораторов, превозносивших просвещенных аболиционистов, творцов индустрии, хранителей культуры из северо-восточных штатов и предприимчивых бизнесменов со Среднего Запада. Рузвельт, снедаемый честолюбием, недолго оставался в тени. На выборах председателя его друг Кэбот Лодж выступил с кандидатурой негра Т. Линча. В секунду замешательства Рузвельт провозгласил: «Великая республиканская партия, которая выдвинула в президенты Авраама Линкольна из Иллинойса, выбирает своим председателем представителя расы, право которой сидеть в этих стенах завоевано кровью и средствами, столь щедро отданными основателями республиканской партии». Искусство экспромтов, энергия, бьющая через край, сделали Т. Рузвельта заметной фигурой, хотя всерьез его не приняли и в верхний круг партийного руководства в числе партийных фаворитов он попасть еще не мог. Рузвельту оставалась лишь трибуна нью-йоркской ассамблеи.
Один из лидеров ― сенатор Форейкер таким вспоминает Т. Рузвельта: «...щеголевато выглядящий парень в очках аплодировал кончиками пальцев; волосы у него были разделены пробором посредине, коротко острижены спереди; он усиленно налегал на «р» в своем произношении. Возможно, что у него есть способности, но он отмечен неистребимым запасом неизлечимого пижонства и фантазий, которые, придет день, встретят надлежащий отпор». Пройдет время, и через двадцать три года Рузвельт и Форейкер скрестят мечи, пока же они в неравных условиях. Рузвельт не произвел на партийное руководство особого впечатления. Карикатуристы изображали его амбициозным, но слабым ― бьющим голыми руками по глухой стене. Художникам нравилось пижонство своей жертвы. В плотно облегающих брюках, высокой шляпе, длиннополом пиджаке изысканных линий он выглядел никчемным щеголем. Характерная улыбка еще не стала главным признаком его карикатурных изображений. Законодатель эстетической богемы Оскар Уайльд и не подозревал, что его именем называют молодого ставленника нью-йоркской буржуазии.
Предвыборная платформа республиканцев отражала интересы не готовой еще к штурму мировых рынков американской буржуазии: высокий тариф для защиты от иностранного импорта, поддержка золотого стандарта, реформа государственных служб и многое другое, повторяющееся каждые четыре года. Даже республиканская «Нью-Йорк тайме» назвала эту платформу «неискренней и бессмысленной». На конвенте неожиданностей не было. Блейн шел фаворитом и при четвертом голосовании набрал необходимое число голосов. Рузвельт, один из лидеров независимой фракции, видел, как тают ее ряды, и заранее убедился в поражении. Не осуществились его планы добиться национальной известности. Он увидел вблизи заправил своей партии, и это отнюдь не добавило почтения к ним. В письме сестре Рузвельт писал: «Голос народа может быть гласом божьим в пятьдесят одном случае из ста; но в остальных сорока девяти случаях это может быть голос дьявола или, что еще хуже, голос глупца».
Демократы, даже если они не разделяли взглядов новой политической фигуры ―г. Кливленда, увидели шанс покончить с господством республиканцев, используя их раскол. Для них наступил великий час. Четверть века партия находилась в загоне, четверть века она ждала. Атаку повели партийные публицисты. Они напомнили избирателям события последних лет: военный министр республиканской администрации, уличенный во взятке, подал в отставку; спикер палаты представителей с группой конгрессменов были замешаны в афере «Креди мобилье». В Вашингтоне под крылом республиканской администрации окопалась банда взяточников, коридоры власти заполнили всемогущие лоббисты монополий. Сенатор Хоар из Массачусетса выступил с катоновским красноречием: «Моя общественная деятельность... продолжалась немногим более одного выборного срока. Но за этот краткий период я видел, как пятеро судей Соединенных Штатов ушли со своих должностей под угрозой суда за коррупцию и нечестное ведение дел Я видел, как председатель комиссии по военным делам потребовал удаления четырех своих помощников, продававших свои официальные привилегии выбора юношей в военное училище. Когда величайшая в мире железная дорога, соединившая два омывающих наши берега океана, была окончена, я видел, как наш национальный триумф и экзальтация обратились в горечь и позор после докладов трех комиссий конгресса, свидетельствующих о том, что каждый шаг в этом великом предприятии был связан с мошенничеством. Среди самых высоких лиц, от людей, состарившихся на общественном поприще, я слышал бесчестную доктрину, что правильным путем достижения власти в республике является подкуп при помощи должностей, созданных якобы для народа, и что подлинной целью занявших эти должности является осуществление собственных амбиций и удовлетворение личных интересов. Я слышал, что подозрения падают на доверенных лиц президента».
Демократический конвент, собравшийся в июле 1884 года в Нью-Йорке, в качестве главного козыря держал эти обвинения республиканской партии. Внутренняя проблема, проблема выбора была практически решена: Гровер Кливленд стоял на голову выше своих конкурентов. Откровенно констатировалось то, что большинство выступает не за программу Кливленда, а за осуждение коррупции.
Г. Кливленд добился номинации. Характерны слова губернатора Висконсина: «Люди любят его более всего за то, что у него есть враги». Идя к ноябрьским выборам,г. Кливленд сумел воспользоваться расколом в рядах республиканцев. Разумеется, дело не обошлось без характерных для США разоблачений и скандалов. Политические детективы обнаружили, что лет десять назадг. Кливленд был близок с замужней женщиной, встал вопрос об отце ее ребенка. Подобные разоблачения, умело поданные, отвратили от Кливленда часть «независимых». Рузвельт присоединился к нападкам на кандидата с подмоченной репутацией. Однако эта линия не возобладала. Неизвестный оратор, выступая в университетском клубе, высказал весьма здравое суждение: «Из того, что я слышал, вытекает, что мистер Кливленд показал твердый характер и большие способности в общественной жизни, но его поведение в личной жизни вызывает вопросы, в то время как мистер Блейн в общественной жизни был слабым и нечестным, являясь в то же время превосходным мужем и отцом. Я прихожу к заключению, что мы должны избрать мистера Кливленда на общественную должность, для занятия которой он имеет такие превосходные качества, и предоставить мистера Елейна частной жизни, в которой он проявил себя столь выдающимся образом». Повлияла ли эта убедительная логика на избирателей или нет, но в ноябре 1884 года Кливленд был избран президентом.
Рузвельт чувствовал себя в эти месяцы неуютно. Он давно выступал против Блейна, но из партийной солидарности не считал возможным вести эту борьбу. Некоторое время обсуждался вопрос о его баллотировании в конгресс от первого округа на Лонг-Айленде. Взвесив шансы, Рузвельт отказался. День выборов он воспринял как национальное несчастье. Победа Кливленда, поражение К. Лоджа в Массачусетсе, мрачные размышления о собственном будущем ― все это вызвало духовный кризис, привело Рузвельта к мыслям о переселении на Запад. Там, в краю мужественных поселенцев, его ждет простая жизнь, перемена даст отдохновение, а оно было ему необходимо после гонки 1881 ― 1884 годов.