Идмон – странное имя! Почти как Эдмон, который Дантес… Мне кажется он неплохой человек – смотрит на меня с сочувствием, несмотря на собственное заявление, что Павлуша – главный виновник той страшной эпидемии и единственный способ предотвратить ее – это лишить его жизни. Ну, не похож он на убийцу – это видно невооруженным глазом! Пока, во всяком случае… Ощущение такое, что он сам не знает что делать, хоть и обладает какими-то тайными знаниями.

Пусть не выдумывает…

Никакие магические штучки не дают человеку права распоряжаться жизнью других людей! Скорее наоборот, магия – дар, данный избранным: то, чего не могут сделать врачи, могут сделать ведуны и ведуньи – так я всегда думала, ведь моя бабушка была травницей и лечила детей заговорами. Я могла бы пойти по ее стопам, но… Мне было десять, когда бабуля позвонила маме, сообщила о своей будущей смерти и попросила привезти меня к ней. Через два дня мы были в Яблунивке, но уже на похоронах…

Каждый божий день, проведенный в светлом и пахучем бабушкином доме, я видела с десяток исцелений, но даже подумать не могла, что можно наблюдать будущие события так, словно ты – участница странного фантастического реалити-шоу. Кажется невероятным, что обычный человек, обладая магическими знаниями, может проделывать подобные вещи!

Но как бы мой гость не называл себя, какие бы фокусы не выделывал, я буду защищать своего сына до последнего вздоха – костьми лягу, но не позволю этому новоявленному мессии хоть волосок на его голове тронуть!

Беру его за руку, разукрашенную невидимым обжигающим символом, и через мгновение мы оказываемся в какой-то безымянной лаборатории.

Полутемное помещение, освещаемое светом лишь одной горящей настольной лампы, а за окном непроходимая черная безлунная ночь с редким светом фонарей; компьютеры на каждом из столов, электронный микроскоп; в углу – стеклянный шкаф с кодовым замком, множество пробирок в специальных подставках и надписи, которые мне ни о чем не говорят, потому как написаны они, скорее всего, на латыни.

Юноша в белом халате сидит за столом, обхватив голову руками. Не похоже, чтобы он спал, скорее – напряженно о чем-то думает.

– Это он? – спрашиваю.

– Да это Ваш сын – Павел.

– Он нас увидит, если обернется? – говорю на всякий случай шепотом, вдруг он нас слышать может.

– Он нас не увидит и не услышит, не волнуйтесь! – отвечает Идмон, тоже почему-то шепотом. – Мы для него не существуем, если только он не экстрасенс.

– Ас чего Вы взяли, что это именно Павлуша?

Вопрос мой повис в воздухе – юноша встал и направился к стеклянному шкафчику с пробирками, возле которого мы стояли. На всякий случай я сделала шаг в сторону – мало ли что! На его белоснежном халате висел бейджик, на нем черным по белому было написано: «Молчанов Павел Николаевич – научный сотрудник лаборатории вирусологии, НИИ микробиологии…»

Какой же он все-таки симпотяжка! Волосы немного темнее, чем сейчас, когда он маленький, но глазки все те же – серые, как осеннее небо, окруженные черными ресницами…. Высокий, подтянутый – почти супермен. Никаких сомнений – это именно мой маленький сыночек. Только вот что же он делает?

Я вижу как Павлуша, нервно оглядываясь, достает из кармана ключ, набирает код в четыре цифры и открывает стеклянный стеллаж. Стоит возле него о чем-то задумавшись, не решаясь продолжать. Но потом, выдохнув, словно только что приняв серьезное решение, достает из шкафа одну из пробирок и, проверив хорошо ли она закупорена, кладет ее в кожаный портфель. Затем поворачивает ключ в навесном замке шкафа и быстро выходит из кабинета, пробормотав напоследок:

– Кто его знает, может быть, когда все закончиться еще и Нобелевскую премию получим…

– Пойдемте за ним, – прошу я Идмона.

Он, кивнув в ответ, берет меня за руку, и мы оказываемся на улице спустя всего долю секунды.

Павлуша идет очень быстро, словно опасаясь, что его кто-то остановит. Вдруг возле его ног резко тормозит желтая иномарка. Я четко ее вижу, потому что проспект, на котором они едва не сталкиваются, хорошо освещен. Сынок, испугавшись, не удерживается на ногах и выпускает из рук портфель. Сумка, сделав огромную дугу в воздухе, падает на асфальт на расстоянии десяти метров от него.

Голливудские фильмы плачут по такому кадру!

По лицу Павлуши ясно читается паника, которую он испытывает в этот момент. Честное слово, я его понимаю! Он резко вскакивает на ноги и бежит к сумке. Я вижу, что у него трясутся руки, когда он последующие несколько минут сражается с застежкой своего портфеля…

Какая глупость – он все-таки разбил эту дурацкую пробирку!

– Это он, этот вирус? И из-за этого началась эпидемия? – спрашиваю у Идмона. Ответом мне стало его красноречивое молчание.

– Но это же простая случайность… Поверить невозможно! Не могла эпидемия начаться с такой банальности, глупости – так не бывает! Только во второсортных блокбастерах и то – редко!

– Это не случайность, к сожалению. Павел явно излишне честолюбив, поэтому и унес пробирку. – Идмон отвечает равнодушно пожав плечами, как будто для него все это ясно и понятно.

– А если ему кто-нибудь помешает? – я надеюсь, что это не единственный вариант развития событий. Ведь если я уже знаю что должно произойти, я могу появиться в этот день у него в лаборатории и помешать ему.

Множество вариантов, если вдуматься…

– Кто? – переспрашивает Идмон. Он явно не так оптимистичен как я – качает головой и смотрит на меня как на маленького ребенка, споровшего глупость.

– Я…

– Я понимаю, о чем Вы думаете, Анжела, но поверьте мне это – плохая идея. Мы не имеем права вмешиваться в будущие события. Мы можем только наблюдать.

«Мы можем только наблюдать» – мысленно перекривляла я Идмона. Значит, убить моего мальчика – это нормально, а вмешиваться в течение событий – не нормально. Проклятье!

Разрази его гром, этого Идмона!..

Я сжала кулаки и уже готовилась кинуться в бой, если бы услышала еще что-либо в таком духе. Наверное, мне удалось как-то передать своему спутнику чувства, завладевшие мной в этот момент, потому что он неожиданно согласился:

– Хорошо Анжела. Давайте посмотрим, что из этого выйдет!

Идмон расчерчивает пыльный воздух указательным пальцем. Уж не знаю, что за иероглифы он рисует, но улица тает прямо на глазах, а вместо проспекта вокруг нас в мгновение ока оказываются крашенные буро-зеленые стены лаборатории. Павлуша стоит возле открытого шкафа с пробиркой и полураскрытым портфелем в руках.

Открывается дверь, и я вижу себя – немного постаревшую и очень-очень взволнованную.

– Подожди, Пашенька, давай поговорим! – прокричала моя копия.

– Мама, уйди! – твердо отозвался сын, в секунду оправившись от удивления.

– Остановись, прошу тебя! – в ее голосе слышалась паника, хотя я лично была уверена, что мой ребенок просто обязан меня послушаться. Но она практически перешла на истеричный крик, видимо других доводов кроме ее (моего) страха не находилось: – Я знаю, что произойдет дальше! Если ты заберешь пробирку из лаборатории, она разобьется и тогда начнется эпидемия и… столько людей погибнет! – я – не я, обессилив от невозмутимо-упрямого выражения лица собственного ребенка, закрыла лицо руками и разрыдалась.

Павел подошел, взял ее (мои?) руки в свои ладони и ласково произнес:

– Мама, я буду очень осторожен. Поверь, это необходимо сделать! У меня просто нет другого выхода, прости!

Моя сорокалетняя копия пыталась задержать Павлушу, но он оттолкнул ее (легонько, но достаточно для того, чтобы освободить проход) и, не оглядываясь, выскочил за двери.

Почти как в мексиканских – прости господи – сериалах!

Мы с Идмоном отправились за сыном, оставив мою постаревшую копию на полу в рыданиях, но опоздали. Та же желтая иномарка, то же секундное столкновение, тот же почти голливудский полет портфеля, то же растерянно-отчаянное выражение лица Павлуши – но на этот раз мы стояли на крыльце НИИ и наблюдали эту сцену с расстояния всего пяти метров почти в полной темноте…

Не возможно. Глупо. Бессмыслица какая-то!

Как можно было два раза разбить одну и ту же пробирку!!!

По лицу Анжелы в который раз за сегодняшнее утро текут слезы: от бессилия, горя, нежелания принять волю судьбы. Утешаю ее (довольно неуклюже, честно говоря), не забывая впрочем, что дальше будет еще хуже. Мне действительно жаль, но не умею менять будущее. Никто из нас не умеет. Все что я могу – это бродить по тропам еще несбывшихся событий, но от этого, по правде – мало толку. Знать будущее чаще всего хуже, чем не знать его.– А если Павлуша просто не станет микробиологом, эпидемия все равно произойдет? – спрашивает меня Анжела.Она не сдается – не понимает, что ее попытки обмануть Грядущее вряд ли спасут ее сына. Видимо, Боги решили наказать всех нас за что-то и, вполне возможно, я зря все это затеял… Ведь что угодно может стать орудием Судьбы, даже это неразумное дитя – Павел! Но с другой стороны, если я обладаю даром видеть будущие события и даже наблюдать за ними… Вдруг сама Макошь хочет, чтобы я помешал эпидемии?..Отбросить бы сомнения и действовать – я нутром чувствую, что правильно поступаю!Жаль, что я не умею разговаривать с Богами…– Вряд ли, – отвечаю Анжеле, лишь бы что-то сказать, понимаю ведь, что она имеет в виду. – Что значит не станет?– Ну, если я отговорю его поступать в Университет. Дети чаще всего не знают какую профессию выбрать. Возможно, мне удастся помочь ему выбрать другую специальность… Точно! Не может быть, чтобы он меня не послушался, я же все-таки его мать! – Анжела смотрит на меня с надеждой, но я не уверен, что ее идея приведет к другому развитию событий. Если бы все было так просто…– Боюсь, что это ничего не изменит…– Как это не изменит? – она цепляется за свою мысль как за соломинку.Бедная девочка! – Идмон, если Павлуша выберет другую профессию и не будет работать в лаборатории, ничего этого не произойдет, понимаете?Я не разделяю воодушевления Анжелы. Предположим она будет всю жизнь помнить о нашем путешествии, предположим она даже попытается что-то изменить… А если у нее не получиться? Может стать слишком поздно.– Хорошо, – отвечаю ей. – Берите меня за руку. Посмотрим вместе, удастся ли Вам направить Павлушу по другому пути.– Подождите немного… – я видел, что у моей спутницы на языке вертится какой-то вопрос – вот, наконец, она и набралась решимости задать его. – Хотела Вас спросить, что нарисовано на Вашей руке, Идмон? Простите, если вмешиваюсь не в свое дело…– Что вы! В этом нет никакого секрета. На моей руке всего лишь одна из древних славянских рун – «Берегиня» – она символизирует свершение судьбы и дарование защиты – именно она помогает нам перемещаться во времени.– Вы что принадлежите к какой-то секте?– Нет, что Вы! Я всего лишь последователь культа Богини Макошь. Ее имя состоит из двух частей: Ма – это сокращенно «мать» и Кош, Кошт, означающее «судьба». Мать Судьбы. Именно она создает равновесие в судьбе каждого рождающегося человека, следит, чтобы радости было вдоволь, а горестей не больше, чем человек заслуживает или способен вынести и только для того, чтобы сделать его сильнее, а не растоптать. Никакой мистики и никаких сект – это наша древняя славянская вера, вытесненная христианством. Мы просто восстанавливаем традиции.– Зачем?– Наследие наших предков – единственное богатство, которое я хочу позволять себе накапливать. Славяно-арийская раса – самая древняя на Земле. Даже по приблизительным данным наша история насчитывает 112 тысяч лет и это только со дня переселения Предков с Даарии на материк, который мы называем Евразией! Наши Предки были гораздо мудрее, чем мы о них думаем – чем нас позже заставили о них думать. Многое знали – современным ученым такие знания и не снились! Арии верили, что у людей нет других истинных богов, кроме Предков (они даже называли себя Асами от «Аз Есмь» – Я Божич, то есть сын (дочь) Бога). Отец – самый главный для нас Бог, мама – наша собственная Богородица. И сам я, соответственно, Божий Сын… А если дети относятся друг к другу как боги, то когда они вырастают между ними не возникают разлады и конфликты. Такие вот дела… Ладно, не время сейчас. Может быть, когда-нибудь я все Вам расскажу, Анжела, а сейчас нам нужно идти…Вместо ответа девушка согласно кивнула и молча вложила свою махонькую ладошку в мою лапу.