Я вижу, что Анжела злиться и понимаю почему. А она – нет, и потому сейчас ее глаза метают почти настоящие молнии. Судьба – это не то, что можно взять и изменить по своему желанию. Даже мне это, скорее всего не удастся. Я, конечно, не хочу лишать жизни ни в чем неповинного двухлетнего ребенка, но другого решения просто нет.

Еще Анжела думает, что я без зазрения совести зарежу ее малыша ножом для мяса как какого-нибудь поросенка. Но я не сделаю ему больно. Я спою ему древнюю магическую колыбельную как Оле-Лукойе и он просто заснет; увидит во сне волшебную страну и останется в ней навсегда. Если разобраться – не самая худшая участь.

Анжела слепа в своей материнской любви. Она пока не понимает, что Смерть не враг нам, скорее – лучший друг. Она избавляет нас от стольких мучений: от боли, от несчастной любви, от бессмысленных поисков чего-то неопределенного, часто даже невысказанного – того, чего нам постоянно не хватает; от жизни в жестоком мире, в котором очень редко встречаешь близких тебе людей, от одиночества, в конце концов. Для Анжелы смерть это конец, для меня – начало – вот и все разногласие.

А между тем, смерть мы видим только в окружении, сами мы ее не найдем. Я видел то, что находится после секунды кромешной тьмы, которую люди называют смертью, поэтому не боюсь. Нельзя страшиться того, чего нет – на это только душевнобольные способны. Я ведь практически мертв уже около десяти лет и никогда не забуду как это было: необыкновенное, невообразимое ощущение.

Сумрак. Лиловая полутьма. Распахнутые настежь окна, сквозь которые виднелись жесткие занавеси на зеркалах. Отдаленный свет погребальных свечей. Я смотрел на дом, где прошла моя жизнь. Там она начиналась с первых криков боли моей матери, там же она и закончилась. Тогда. Жаль, что лишь на один день.

Подо мной были прохладные камни дороги, над головой искрилось сиреневое небо и свет Полярной звезды – она всегда появляется первой. Она звала меня, но я все не решался покинуть мир – единственный, который мне хорошо знаком.

Мне не было страшно – пожалуй, даже интересно. Но я все равно не спешил. Думал – успеется. Тогда мне хотелось запомнить эти минуты. Минуты без боли, без голоса совести, так часто не дававшего спать и – главное – без страха смерти: без того леденящего душу ужаса, который испытывают люди в секунды, ненадолго опережающие последний выдох. Я все еще помню его, хотя и старался забыть изо всех сил. Вот и сидел на мостовой, не отрываясь глядя на свой дом. Назвать его бывшим – язык не поворачивался. Он не бывший – он единственный и родной, даже сейчас, хотя я с тех пор ни разу в нем не был. Помню, мне было жаль, что я не могу в нем остаться: я же не трусливый дух, который страшиться покинуть обжитое место – я хотел и хочу быть вольной птицей, не знающей пределов и преград!

Я видел как мама обнимает меня и влажным градом поцелуев омывает (мой?) холодный лоб. Как молчит сестра, поджав губы, стараясь не заплакать прилюдно – гордая и уже совсем взрослая. Многочисленные тетки, половина из которых мне не была знакома, подвывающими голосами выводили песни-стенания: «На кого ж ты нас покинул?… Тебе там хорошо, а мы тут мучайся!..» – это ж надо?! Мужчины в черных костюмах, заливали горячительными напитками свой страх – не горе, нет! – боязнь оказаться в том же положении.

Бедные мои! Знали бы они, как я был тогда счастлив! Мне было их жаль, но даже сегодня я ни за что не променял бы подаренную мне тогда свободу и легкость на годы жизни, последовавшие за моим воскрешением. На свое тяжелое тело, не имеющее возможности взлететь к звездам. На теплое сердце, перегруженное тяжелыми воспоминаниями, невыплаканной виной, неразделенной любовью и страхом всего на свете; ноги, стающие неподъемными к вечеру от долгой ходьбы; пальцы, способные писать и рисовать, но не способные пропускать солнечный свет и превратиться в крылья.

Мне жаль всех людей на свете. Для них смерть – все еще конец, а для меня уже – начало – миф, обман, древнее человеческое заблуждение.

И Анжела, к сожалению, из их числа, но я попробую выполнить ее просьбу.

Беру ее влажную ладошку в свою лапу и перемещаю на урок биологии в школу № 224, в десятый класс, где за несколько месяцев до эпизода возле Красного корпуса, учился Павел.

– Спасибо, – моих ушей достигает ее благодарный шепот.

Не за что пока.

Слава тебе Господи! На какую-то долю секунды я твердо решила убить Идмона. Я даже сжала кулаки, чтобы в случае чего долбануть его от всей души, если он опять начет рассказывать о том, что смерть моего малыша – единственный выход из сложившейся ситуации. Но он молча взял меня за руку и спустя секунду мы оказались в школьном классе.

И как у него это получается?… В голове не укладывается!

Вижу Павлика: он сидит за второй партой и внимательно слушает как длинноногая блондинистая и фигуристая учительница – младше сегодняшней меня, между прочим – рассказывает о строении головного мозга. Павлуша, подперев голову ладонями, жадно внимает ее словам (именно так – лучше и не скажешь!) Да и смотрит он на нее чересчур нежно, по-моему. Хотя я вижу, что и она не отстает…

Неужели все так просто? Он влюблен в нее – и из-за этого весь сыр-бор?! Она, конечно, очень миленькая девушка, что тут скажешь, но неужели вся его любовь к биологии – всего лишь нереализованные юношеские фантазии? Ужас, какой! Знала бы эта милая парочка, чем обернется их виртуальная любовь! А может она для них уже давно реальная???

Ладно, вопрос сейчас не в этом.

– Идмон, – говорю своему спутнику, – по-моему, тут все ясно! Его просто нельзя вести в эту школу! Ведь если он будет учиться в другой школе, там будет другая учительница и значит, проблема решиться сама собой. Проверим? Я уверена на сто процентов, что я права. Это просто как дважды два четыре!

– Не думаю, что так просто… Судьба очень часто ведет нас окольными путями, но цель ее одна и та же, потому что она, в отличие от нас, знает, куда и для чего мы идем… – задумчиво отвечает он и все же берет меня за руку.

Я закрываю глаза и открываю их уже тогда, когда Идмон тихо зовет меня по имени.

Оказалось, что мы вернулись домой, на мою кухню. Не похоже, что мы отсутствовали долго, даже чай в чашке, которую я держала в руке и затем поставила на стол, не успел остыть окончательно. Получается, Идмон говорил правду, нас действительно не было несколько секунд.

Прежде чем начать какие-либо разговоры, я спешу в детскую проверить как мой мальчик. Это так странно, что я уже видела его взрослым, в то время как он мирно посапывает в кроватке. Температура у него почти спала и его пижама вся мокрая от пота. Волосики немного слиплись от влаги, но дыхание ровное, хотя ночью он задыхался от кашля.

Я потихоньку, стараясь не разбудить Павлушу, переодеваю его, а он спит как ангелочек. Золотко мое…

Неужели Идмон и вправду думает, что я позволю ему сделать то, что он хочет. Даже ради жизни и здоровья миллионов людей, даже если Павлуше суждено вырасти жутким злодеем… Сейчас он маленький и, кто знает, возможно не обязательно случиться то, что мы видели – еще столько воды утечет, пока он повзрослеет! А Идмон, по-моему, излишне категоричен: либо Павлуша будет жить и тогда эпидемии не избежать, либо не будет и все будут живы-здоровы… Слишком, на мой взгляд!

Ловлю себя на том, что кроме злости – вполне естественной из-за событий, с которых началось наше знакомство, Идмон вызывает во мне еще и безмерное любопытство. Он, должно быть, очень интересный человек, время от времени мне приходиться сдерживаться, чтобы не задать ему какой-нибудь вопрос, но пока гость мой не выкинет свои крамольные мысли из головы, я не смогу, скорее всего, это оценить.

Возвращаюсь в кухню. Идмон сидит на табуретке в том же положении, в котором я его оставила. Едва я вошла, гость мой без всяких предисловий, почти равнодушно, произнес:

– Кстати дважды два, Анжела – шестнадцать…

– Не поняла Вас, Идмон. – Сказать, что я удивилась, мало – я опешила от неожиданности.

На фоне всех происходящих событий слишком резкой казалась смена темы наших бесед, да и высказывание Идмона само по себе звучало неординарно. Поэтому я присела за стол с противоположной стороны, чтобы иметь возможность наблюдать за своим гостем, и попыталась передать взглядом огромный знак вопроса, затмевавший сейчас в моей голове все остальные мысли.

– Х\'Арийская арифметика, которой пользовались наши праотцы, пришедшие с земли Даарии, – начал Идмон, а я вся обратилась в слух, – описывает несколько видов умножения. Умножение НА – умножение в двухмерном, плоском пространстве. Два умножить на два – это все равно, что две точки (соединенные линией) на листе бумаги спроектировать относительно друг друга (удвоить) и тогда ответом будет четыре, то есть у нас получиться четыре точки, а четыре точки соединенные между собой образуют квадрат. Вам пока все понятно?

– Да, математика – это мой конек… Продолжайте, пожалуйста!

– Хорошо. Умножение в трехмерном (объемном) пространстве называется умножением ЖДЫ. Если в двухмерном пространстве выражение «два умножить на два» означало, что нужно спроектировать две точки, соединенные линией, то есть, по сути, линию умножить на линию, то в трехмерном пространстве самой простой фигурой, образующейся из двух точек, будет куб. Куб – это восемь точек, соединенных между собой. Выражение «дважды два» означает, что куб – удваивается (умножается) и мы получаем два раза по восемь точек. Таким образом, дважды два – равняется шестнадцать. Вы хоть что-нибудь понимаете из моих объяснений, Анжела? Мне кажется, я очень мутно говорю.

– Нет, Идмон, продолжайте, прошу Вас. Я никогда не слышала об этом, а я, между прочим, училась в пединституте на учителя математики! Какое еще есть умножение?

– Умножение Ю – объемно-временное, иными словами. То есть, в данном случае мы пользуемся категориями четырехмерного пространства, и тогда два ю два равняется шестьдесят четыре. И это еще не все. Существует также Ровная, Пирамидальная и Призменная системы умножений. Все эти три системы умножений по-разному соотносятся с двух-, трех-, четырех– и пятимерными пространствами…

– Как это?

– Анжела, как это я Вам расскажу когда-нибудь потом, если позволите, – устало вздохнул мой гость. – Сейчас не время, вы так не считаете?

– Да, конечно, простите Идмон. Просто Вы меня заинтриговали.

– Помните, как писал Шекспир: «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилась нашим мудрецам…» Ну или что-то в этом духе. Понимаете Анжела, удивительно даже не то, что, употребляя выражения «дважды два – четыре», «семь ю восемь – сорок восемь», «один на два – два» люди не догадываются, что в двух из этих трех выражений кроется серьезная ошибка, а то, что наши предки, жившие еще до строительства египетских пирамид, об этом знали! Кстати и обозначались эти виды умножений по-разному. Двухмерное обозначалось точкой, так как мы это делали в школе в тетради, помните?

– Еще бы!

– Вот. Трехмерное умножение обозначалось крестиком, так как выглядит знак умножения на старых калькуляторах.

– Здорово! – перебила я Идмона, от полноты чувств я просто не могла промолчать. – А четырехмерное умножение обозначалось снежинкой, как на компьютерах, да?

– Вы молодец Анжела. Видите, вы сами догадались! Ладно. Давайте вернемся к насущным проблемам. Я рассказал Вам о х\'Арийской арифметике просто потому, что последнее время общался с людьми, которые не употребляют выражение «дважды два – четыре» потому что знают, что оно неверное. Мне резануло слух, когда оно прозвучало из ваших уст – я отвык, наверное. Поэтому не обижайтесь на меня, хорошо?

– Я не обижаюсь, Идмон, напротив мне было интересно то, что Вы мне рассказали. Но Вы правы, надо возвращаться к нашим баранам. Мы что опять отправляемся в будущее?

– У меня не осталось сил на перемещение, – говорит он. – Мне нужно отдохнуть немного. С другой стороны я могу попробовать показать Вам то, что Вы хотите…

– Где?

– В воде, Анжела… Или в зеркале… Мне без разницы. Есть у Вас настольное зеркало?

– Да. Я сейчас принесу, – отвечаю на автомате, тщетно стараясь сосредоточиться. Если следовать логике Идмона, то должно быть умножение и в пятимерном, шестимерном пространстве. Хотя мне очень сложно как это будет выглядеть.

Да уж, не для средних умов, эта – как там ее? – арифметика!..

Иду в гостиную за зеркалом, которое должно находиться где-то в серванте, или на комоде, или… В общем, там где оно должно было находиться – я его не нашла, а там, где его быть не могло, то есть за телевизором, оно как раз и лежало.

– Вот, – говорю Идмону. – Подойдет?

– Да, конечно…

Надо вспомнить как это делается… Так. Для начала пальцем черчу на стеклянной поверхности древнюю руну «Эйваз», означающую изменение. Мысленно на языке Предков прошу зеркало показать мне то, что мне нужно; концентрируюсь, чтобы придать движение изображению в зеркале… Получилось! В зеркале, как в немом кино, мелькает изображение в ускоренном темпе. Первое сентября – Павлуша с цветами на линейке, выводит первые буквы, отвечает что-то на уроке, стоит возле доски пытаясь решить квадратное уравнение… Вот: десятый класс, урок биологии. Другая учительница – невысокая старушка в квадратных очках и редкими волосами, собранными в крысиный хвостик. Поехали дальше – последний звонок, экзамены, выпускной, красный корпус Университета и разговор Павла с Глебом – видели уже. Выпускной в Университете, лаборатория, пробирка, желтая машина, эпидемия…– А если мы уедем из города? – Я вижу, что Анжела впадает в отчаяние и цепляется за свою мысль как за соломинку.Что же, посмотрим…Мысленно на древнем языке прошу зеркало показать другое будущее – то, что может случиться, если сегодня Анжела примет решение переехать в другой город.Сначала зеркало нам показывает несколько семейных скандалов с участием Анжелы и молодого человека приятной наружности с небольшой белесой бородкой.– Это мой муж, – шепчет Анжела, – похоже, мне не удастся убедить его переехать. У него очень интересная работа, экспедиция за экспедицией. Он очень дорожит своей свободой и возможностью копаться в земле.В голосе Анжелы столько горечи – мне жаль ее, но вряд ли ее муж согласиться все бросить из-за необоснованных, по его мнению, страхов жены. Та же история, что и с Павлом. Мужики, одним словом.Картины семейных сцен сменяются судорожным мельканием Анжелы – она собирает вещи и плачет. Тащит Павлушу за руку по перрону, сквозь толпу людей, волоча за собой огромный чемодан. Поезд. Чужой вокзал. Чужая квартира.– Это квартира моей мамы, в Харькове, – говорит Анжела, опять почему-то шепотом.Анжела – та, что в зеркале – ведет Павлушу в садик. Вокруг него собирается толпа детей. Затем она садиться на автобус, подъезжает к многоэтажке. Поднимается на лифте. Выходит. Я вижу, что это какой-то офис – похоже, она пытается устроиться на работу. В течение нескольких минут мы видим еще несколько разных кабинетов, их хозяев с неподдельным высокомерием на лицах. В конце концов, я вижу, что Анжела моет полы в огромных размеров холле. Понятно… Ей не удалось устроиться на нормальную работу. Бедненькая. Неужели по-другому не может быть?.. В зеркале Анжела изо дня в день делает одно и то же – встает засветло, одевает Павлушу, отводит сначала в сад, через несколько минут уже в школу, торгует на каком-то рынке рыбой, моет полы, вытирая мокрый от пота лоб рукавом чуть повыше резиновой перчатки уродливого розового цвета. Сидит, прислонившись к стене, прямо на полу, не в силах подняться с места. У нее лицо изможденной старушки. Она очень сильно располнела и в зеркале я вижу не милую девушку, к которой я ворвался сегодня утром как полоумный убийца, а тетку неопределенного возраста, вялой походкой и крашеными всколоченными волосами. Она подходит к дому матери. Ее окружает компания подростков. Они тычут в нее грязными пальцами и что-то быстро-быстро говорят, а среди них полупьяный Павел – еле на ногах держится.– Какой ужас! Неужели это мой сын… – шепчет Анжела – та, что со мной рядом.Я не ожидал такого поворота событий. Казалось бы: подумаешь, переехать в другой город, начать жизнь с чистого листа, пусть даже без мужа. Но видимо, при таком развитии событий в Анжеле что-то надломилось, и она сдалась. Хотя она сейчас и стоит на своем до последнего, видимо, не всегда она будет такой сильной как сегодня.Бывает и такое оказывается…Тем временем зеркало показывает нам еще более неприятные события: вдоволь посмеявшись над уставшей постаревшей копией Анжелы, компания, выхватив у нее из рук небольшую сумочку, убегает. Она не пытается их догонять, а медленно опускается прямо на мостовую и сидит, закрыв лицо руками. Подростки пробегают несколько кварталов, достают из сумочки кошелек и направляются в ночной магазин.Выходят. У Павла в руках две бутылки водки. Распивают их прямо из горла под магазином, передавая по кругу. Затем один из них достает длинный нож с деревянной ручкой. Второй – пистолет. Показывает друзьям, что пистолет не настоящий – всего лишь зажигалка. А потом все пятеро врываются в магазин снова.Приезжает машина с охранниками – их человек десять, не меньше. Подростков выводят из магазина под руки. Судят. Постаревшая копия Анжелы тянет за собой по дороге огромную сумку. Скорее всего, в ней продукты. Едет на какой-то электричке, подходит к забору, обнесенному колючей проволокой…– Хватит, – Анжела судорожно вцепилась мне в рукав и разрыдалась. Я накрыл зеркало платком, и потом долго гладил ее по волосам, пытаясь унять дрожь, сотрясающую ее сгорбленную фигурку.– Анжела, попробуйте успокоиться. Это события призрачного будущего, а не настоящего. – Бесполезно. Довел-таки девушку до очередной истерики!Господи, кто же мог предвидеть такое развитие событий?.. Я не мог предположить… Как теперь ее успокоить?..– Неужели и вправду ничего нельзя изменить? – спрашивает меня Анжела. Спрашивает, а у самой слезы градом.Я молчу. Что я могу сказать, она ведь сама знает ответ на свой вопрос.А что касается меня, мне доказательства не нужны, я итак был в этом уверен.– Если выбирать между эпидемией и тюрьмой, то я лучше действительно уеду к маме… – всхлипывая, продолжает она. – Лучше такая жизнь, чем вообще никакой! Идмон, не ужели все будет именно так?Вопрос риторический, к сожалению.Бедная девочка. Ну вот как найти нужные слова, чтобы утешить ее. Она уронила голову на руки и отчаянно рыдает, а я сижу как истукан не в силах пошевельнуться. Я даю ей время на размышления… Ей нужно через это пройти. Принять мысль о смерти собственного ребенка невозможно, но другого выхода у нее нет. Она видела все собственными глазами и значит покориться судьбе, как я покоряюсь своей. Как и многие в мире.Анжела тихо всхлипывает. Я прикасаюсь к ее волосам, надеясь что поглаживание ее успокоит. Какой же я дурак! Не успокоит, конечно!Внезапно она поднимает на меня влажное от слез лицо и тихо спрашивает:– Ему будет больно?– Нет, – отвечаю. – Он просто заснет, слушая очень древнюю волшебную песню.– Нет, это невозможно, – она мотнула головой из стороны в сторону, как будто сбрасывая с себя наваждение. – Я не позволю Вам это сделать.Что бы ни случилось дальше – зависит только от меня. Я вообще могу не вести его в школу… Не может быть, чтобы все сейчас закончилось!.. Он – единственный родной человечек, я не могу позволить Вам его… усыпить (я знаю: она хотела сказать убить, но ее это слово пугает – как и всех нормальных людей, в общем-то).

Что бы там не думал себе этот раскрашенный петух, я не позволю ему даже подходить к Павлуше, не то, что петь какие-то дурацкие песни! Должен быть какой-то выход. Не может быть, чтобы не было…– Эта желтая иномарка, с которой Павлуша чуть не столкнулся оба раза… Чья это машина? – пытаясь побороть собственные всхлипывания, спрашиваю Идмона. Немного нескладно, но я же президентскую речь произношу – главное чтобы смысл был понятен.– Почему Вы спросили? – встрепенулся мой собеседник.– Мы видели две различных линии развития событий. В первом случае, Павлуша покидает лабораторию и на перекрестке чуть не сталкивается с этой машиной. Во втором случае, мы тратим несколько минут на препирания, но, выйдя из лаборатории, он опять с ней сталкивается, хотя по идее эта иномарка давно уже должна была уехать, но в этот раз они сталкиваются возле самого здания НИИ. Как вы это объясните?– Действительно странно… – Идмон погладил бороду.Тоже мне – Старик-Хотаббыч!– Идмон, это более чем странно. Получается, что желтая иномарка ехала именно в то НИИ, где работал Павлуша. Причем ехала очень быстро, если не заметила моего сына ни в одном из обоих случаев.– Знаете, Анжела, а ведь Вы правы. – Идмон вдруг как-то подобрался, словно очнулся от какого-то сна. А я, наконец-то сумела полностью вернуться в нормальное состояние. – Но для того, чтобы выяснить личность водителя, мне придется с ним встретится. Причину долго объяснять, но в целом – прочитать судьбу человека не зная какое у него лицо, не видя его глаз – такое даже моему Учителю не под силу.Поэтому мне придется вернуться в тот день еще раз и посмотреть кто сидит за рулем этой желтой иномарки.– Хорошо, – отвечаю. – Мне идти с Вами?– Думаю, нет нужды, я потом все расскажу Вам. Кроме того, все самое главное мы, скорее всего, будем смотреть вместе.– Ладно, тогда идите. Хватит воду в ступе толочь… – попыталась я поторопить Идмона, потому что всю предыдущую философию он разводил сидя на стуле. Но вместо этого он посмотрел на меня как-то очень странно. Потом рассмеялся и сказал: