В комнате пахнет духами и ванильными булочками. Самым внушительным предметом в ней является громоздкий, вытянутый во всю стену книжный шкаф. Большинство книг в нем на околонаучную тематику: биология, медицина, справочники редких насекомых, химия, вирусология, и все в таком духе, но так же попадаются детективные и фантастические романы. Плюс обилие фотографий в рамках. В основном: женщина, мужчина и ребенок – Глеб.

Чувствую себя как грабитель какой-нибудь, даже естественное в такой ситуации любопытство сильно попахивает скопом партизан влезших на вражескую территорию. Впрочем, Идмон ведет себя так, как будто всю жизнь провел сыном полка в каком-нибудь подразделении лазутчиков: деловито ходит по квартире, рассматривает, уходит в другую комнату, возвращается, опять уходит.

Странно, что в квартире никого нет. Судя по времени суток сейчас или очень раннее утро или почти вечер. То, что электронные часы показывают 06:08 может означать и то, и другое. Хотя, не во времени дело. Квартира выглядит так, как будто люди, живущие в ней, появляются здесь раз в неделю: легкий налет пыли на мебели, кое-где валяются носильные вещи, на кухне в раковине горка невымытой посуды, на окне почти засохшие кусты фиалок…

– Никого, – сообщает мне мой спутник спустя минут десять.

Очень ценная информация – я поняла это почти сразу, как мы здесь появились!

Идмон несколько минут задумчиво смотрит на фотографии в книжном шкафу, затем сообщает:

– А ведь он умер, Анжела.

– Кто?

– Отец Глеба, – все таким же отрешенно-монотонным голосом отвечает Идмон.

– Быть не может, – я всплеснула руками от удивления, – он же должен быть еще достаточно молодым человеком!

Странно все это как-то. Смерть как будто волочится за нами весь этот безумный день, ни на секунду не теряя бдительности, того и гляди и нас подкараулит за каким-нибудь из поворотов лабиринта чужих судеб, где мы не переставая бродим с утра.

– А от чего он умер? – спрашиваю своего спутника в надежде на то, что он знает ответ, но вопреки моим ожиданиям он, пожав плечами, отвечает:

– Не знаю. Простите, Анжела, но я не могу этого выяснить только по фотографиям. Они сделаны в те годы, когда Юрий Никифорович Красько был здоров и полон сил. Как бы я не хотел, но я не могу найти следов какой-либо болезни. Возможно потому, что он умер какой-нибудь внезапной смертью, например, попал под машину или… Что-нибудь в этом роде, в общем.

– Может быть, нам поискать более новые фотографии?

– Как? Мы не можем ни к чему прикасаться, потому что по сути нас здесь нет.

– Ну, да. – Понимаю, что Идмон прав, – А что же тогда делать? – сдаваться мне не хотелось, но я пока не вижу никакого решения.

– Мне надо подумать, – говорит мне мой проводник во времени. – Давайте вернемся на Вашу кухню, чаю попьем. Я очень устал, у меня уже практически нет сил ни на перемещения, ни на размышления.

– Да, конечно. – Я вижу, что Идмон действительно слегка бледен, поэтому без лишних слов беру его за руку…

Первым делом проверяю как там мой малыш. Спит, раскинув ножки и ручки в разные стороны, словно звездочка небесная, сопит и улыбается во сне. Накрываю его фланелевой простынею и возвращаюсь на кухню к Идмону. Он сидит в той же позе, в которой я его оставила минуту назад: немного сгорбившись, положив подбородок на свои здоровенные кулачищи.

Молчит… Размышляет о чем-то наверное.

Пока я ставлю чайник на плиту, вспоминаю, что о многом хотела его расспросить. Не долго думая, перевожу свой внутренний монолог во внешний мир:

– Идмон, давно хотела Вас спросить… – чувствую себя немного не в своей тарелке оттого, что собираюсь выяснить, но любопытством терзаться гораздо болезненней. – Можно?

– Да, конечно, если я смогу ответить, то обязательно сделаю это.

– Мне показалось, что Вы многое знаете о том, что происходит с человеком после того, как он умирает… Вы можете мне об этом рассказать?

– Могу, но не слишком много.

Я выжидательно замолчала, дабы Идмон мог сосредоточиться и изложить интересующую меня информацию.

– После смерти ничего особенного не происходит, – начал Идмон. – Человек просто переходит из одного мира в другой, как школьник переходит в следующий класс.

– И все? – моему удивлению не было предела. – А другой мир это Рай и Ад?

– Анжела, при чем здесь Рай? Рай – это понятие христианской религии.

В Библии написано, что Рай находится на Седьмом Небе. Совершенно конкретные координаты, между прочим… В руническом алфавите есть две руны – Небо и Небеса. Так вот: небо – место, где нет Бога, а место, где нет бесов называется «небеса».

– А я слышала об этом – Михаил Задорнов говорил об этом на каком-то из своих концертов…

– У Предков не было и в мыслях попасть после смерти в какой-нибудь Рай и зависнуть в нем до скончания Вселенной, – невозмутимо продолжал мой гость. – Вам это кажется привлекательным? Проведя в Раю несколько тысячелетий, Вы от скуки начнете на Луну выть, а может быть и раньше.

– Я об этом как-то не думала…

– Почти никто не думает, не волнуйтесь. Мы приходим в этот мир для того, чтобы научиться создавать, созидать. А чтобы научиться создавать, нужно, прежде всего, научиться любить – так говорил мой Учитель. Вспомните, чем мы занимались, когда были маленькие – строили города из кубиков и песка, лепили животных из глины и пластилина, шалаши из веток собирали, в юности многие из нас писали стихи или рисовали картины. Это были наши первые опыты создания чего-либо из подручных материалов. Для нас этот мир примерно как пятый класс для школьника. Выполнил программу – переходи в шестой класс, не выполнил – оставайся на второй год. Называется это «инкарнация», когда Бог Варуна и Богиня Карна возвращают человека обратно, если он не научился тому, чему должен был научиться или не выполнил того, что должен был выполнить. Конечно, гораздо проще верить, что если будешь жить праведной жизнью, то поселишься после смерти в Раю, будешь есть фрукты, пить Нектар, купаться в радости, гулять по Райскому саду и все такое прочее. Но богам не нужны ленивые, самодовольные от собственной святости, нахлебники. Они ждут от нас, людей, что мы пройдем наше обучение в этом мире – на Земле – и в следующих мирах, и вскоре сможем стать их помощниками! Такие вот дела, Анжела.

– То, что Вы мне рассказали, звучит очень странно, но мне это кажется правильным и очень естественным. Удивительно, что никто до сих пор до этого не додумался.

– Анжела – Анжела, наши Предки об этом знали! Около ста тысячелетий назад, в те времена, когда, по мнению Дарвина и иже с ним, люди были просто скопищем дикарей, полулюдей – полуобезьян! Существуют неоспоримые доказательство того, что человечество в те времена было не только разумным, но еще и обладало знаниями, которые до сих пор ставят в тупик ученых – вспомните Атлантиду, цивилизацию Майя, рассказы, о которых принято считать мифами! Эволюционная теория, на мой взгляд, касается только животного мира (и то – не факт!), к которому Человек, вообще-то, не относиться. А вы говорите, никто не додумался…

Что тут можно сказать? Идмон меня изрядно озадачил, я даже про кипящий чайник совсем забыла и вспомнила только когда кухня наполнилась горячим дымом.

Завариваю чай в две пол-литровые чашки, ставлю на стол, с удивлением отметив, что Идмон положил в свой напиток сразу восемь ложек сахара. С ума сойти! Наверное, он действительно потерял очень много сил при перемещении из прошлого в будущее и обратно…

Некоторое время мы молча пьем чай, заедая черным шоколадом. От усталости, одолевшей меня с десяток минут назад, почти не осталось следов. Я снова бодр и готов на подвиги, вот только Анжела какая-то чересчур притихшая. Я совсем забыл, как это бывает, когда твои представления, сформированные за годы жизни из прочитанных книг, телепередач и наставлений родителей и священнослужителей, однажды в один прекрасный момент перестают соответствовать твоим же собственным представлениям об Истине. Это все равно, что жителя крайнего севера выкинуть с парашюта в самый центр пустыни, о которой он понятия не имеет, потому что его мир ограничен айсбергами и бескрайним снегом.Я тоже прошел через это. Сначала меня удивляло все то, что мне пытался втолковать мой Учитель, затем, перейдя от удивления к познанию, изучая Буквицу и х\'Арийскую арифметику, я начал восхищаться нашими предками и учиться с утроенным рвением. И сейчас я испытываю к людям, жившим много тысячелетий назад, потомками которых мы все и являемся, безграничное уважение.Возможно, когда-нибудь мы сможем общаться с Анжелой на равных, для этого ей надо будет пройти весь путь познания, который даже для меня все еще не окончен, а затем найти на нем свою неповторимую дорогу, предназначенную только для нее. Я уверен, что смогу стать для нее проводником, таким же каким был для меня мой Учитель. А может быть она предпочтет закрыть глаза на события последних часов и забыть обо всем. И такое бывает, к сожалению…Но пока я вижу в ее глазах глубокую задумчивость, следы своей собственной тирады по поводу смысла человеческого бытия на Земле, отголоски борьбы между верой навязанной извне и верованиями наших Предков – я не буду ей мешать. У нее будет столько времени подумать, сколько понадобиться, потому что у каждого из нас должен быть выбор.