Глава 1

В моем Мире сейчас, наверное, тоже осень и те маленькие, напоминающие ромашки, сиреневые цветы уже отцвели, а слезы, проливаемые мной каждую ночь, теплым дождем стекают по их нежным пожухлым соцветиям. Осень – время прощаний и ее почти бесконечные зябкие дождливые ночи словно созданы для оплакивания всего на свете.

Живу как во сне, не трудясь заполнить пустоту в том месте, где когда-то (лето-жизнь-вечность назад) трепыхалось мое влюбленное в собственное творение сердце. Пусть ему! Слишком много безотчетной беспредельной радости получило оно в свое время – за то и расплачивается! Не может быть человек счастлив долго – таким уж он сотворен жесточайшим из всех демиургов.

Днем я стараюсь спать, мне невыносимо видеть как город, где я обитаю, залегает в зимнюю спячку. Ночью – пишу грустные сказки (каждую ночь – новую) и сжигаю их, как только небо перестает быть звездным. Надеюсь, что когда-нибудь их поток иссякнет, и это будет означать, что я снова живой. Покамест надежда эта – призрачна и зыбка, но она уже хотя бы есть, для меня и этого сейчас вполне достаточно.

В одну из промозглых ноябрьских ночей, едва выйдя на улицу, чтобы купить в ночном супермаркете пачку кофе, буквально нос к носу сталкиваюсь с Веником. Это событие тем более странно, что никто из моих старых приятелей и друзей так и не объявился за все эти месяцы. Не смотря на то, что у меня не было желания общаться с кем бы то ни было, я все равно время от времени набирал какой-нибудь из прочно застрявших в памяти номеров телефонов, но ни разу на другом конце провода не сняли трубку. Да что там приятели, я вдруг понял, что даже соседей своих я не встречал очень-очень давно. Что же касается Вениамина, то один раз он обмолвился случайно, что живет за чертой города, в поселке под названием «Медовый». Даже по приблизительным расчетам – это километров пятьдесят-шестьдесят отсюда.

– Как живешь, старина? – спрашивает он, едва выпустив меня из скупых («мужских») объятий.

Пожимаю плечами:

– Как-то так – ни так, ни сяк…

– Ничего себе формулировка, – рассмеялся Веник. – Сам придумал?

– Жизнь, – буркнул я.

– Саня! – Веня хватает меня за плечи и начинает трясти. Бедняга, он сразу понял, что со мной что-то не так (еще бы!) и попытался таким диким способом исправить ситуацию. – Саня, у меня такое ощущение, что мы окончательно поменялись ролями… Очнись, чего ты как не родной?..

– Веник, прости, не до веселья сейчас, честно. Зайдешь?

– Даже не знаю, ночь на дворе…

– Ну, постой – подумай, а я пойду пока кофе куплю! – Поплотнее затягиваю шарф, поднимаю воротник и двигаюсь в сторону магазина.

Вениамин догоняет меня на второй секунде вояжа – быстро «подумал», молодец!..

– Что у тебя случилось, дружище? – спрашивает он, когда мы останавливаемся в конце очереди в кассу. – Или ты так и не оправился от инсулинотерапии? Столько времени прошло – пора бы уже! Какой-то ты замороженный…

– Давай не здесь, ладно? Не хватало еще устраивать в общественном месте через двадцать пять минут после полуночи внеочередной сеанс психотерапии!

– Во загнул! – удивленно – восхищенно качает головой Веник. – Понял, молчу, жду более удачного случая!

– А откуда ты взялся на моей улице? – спрашиваю абы что-то спросить с одной стороны, а с другой – почему бы и не поинтересоваться (лучше, конечно, поздно, чем никогда).

– Долгая история! – неопределенно махнув рукой, ответствует мой дружок.

– Стылые ноябрьские ночи – словно специально созданы для таких историй, тебе не кажется? – спрашиваю, но Веник молчит, только головой задумчиво качает.

Так он и молчал до самого порога моего дома, а потом еще несколько минут, пока томился кофе в джезве.

– Я навещал Виллису, – наконец произносит он.

Настала, видно, и моя очередь удивляться и задавать вопросы:

– Она, что, живет где-то рядом? И давно ее выписали? И как ты узнал ее адрес, ты ведь даже знакомиться с ней не хотел? – скороговоркой спрашиваю я, пока все эти вопросы не вылетели из моей пустой головы.

Невысказанные вопросы – это то же самое, что пирожные: пока свежие-сладкие, а забудешь о них – протухнут, будут вонять и мешать жить.

– Не боись, старик, сейчас все тебе расскажу, – улыбнувшись, отвечает Веня. – Даже если уши затыкать начнешь – не отстану!..

Ну, слушай! Прихожу я однажды в клинику, вас с Митричем проведать, а тебя нет – выписали. Я погоревал-погоревал, посмотрел на нашего «ризешнауцера», выхожу на улицу, а там она. Плачет. Чего плачешь, девица-красавица? – спрашиваю. Она мне и отвечает: «Добрый молодец наш, Сашенька, покинул меня – горлицу среброкрылую – одну на чужбине!.. Проститься не пришел, колечка не подарил»…

Ага, видишь, уже смеешься!..

Так вот… Давай, – говорю – девица-красавица, вместе горевать, ибо и мне добрый молодец Сашенька и колечка не подарил, и проститься не пришел…

Сашка, прекрати смеяться – ты меня сбиваешь!..

А что ж ты, красна девица, на улице в такой час делаешь? – спрашиваю. Да вот, – отвечает, – пришла к добру-молодцу Сашеньке, фруктов всяких разных заморских принесла, да и не застала. Где ж теперь мне милого искать – уж не знаю…

Саня, ну ты чего?..

Не могу сдержаться – смеюсь так, что слезы из глаз льются. Ну откуда он взялся на мою голову, Веник этот?.. Сидел себе человек, грустил…

– А если серьезно, Веня, Иру тоже выписали?

– Раньше тебя, между прочим! Ее не то чтобы совсем вылечили, но она уверяет, что Мирта поутихомирилась с тех пор как Ира с тобой познакомилась. Сейчас Ириша хочет избавиться от нее окончательно – к психотерапевту ходит, детство анализирует. Я же тебе говорю – мы тогда вечером возле корпуса встретились: она только от врача – сразу к тебе, а тебя нет. Телефонами обменялись. Я ей позвонил пару раз.

Слово за слово – теперь мы встречаемся. Ты не очень огорчился? – спросил и смотрит на меня как котенок в «Шреке 2» – огромными жалостливыми глазищами. Хорошо хоть не желтыми!..

– Дундук ты, Веня, почему я должен огорчаться? Это же здорово, когда люди встречаются, влюбляются…

– Так, тихо-тихо!.. Без далеко идущих планов – мы пока только встречаемся! Я просто думал, что ты втрескался в нее по самые уши: видел бы ты себя со стороны, когда она танцевала там, в парке.

– Я просто… Понимаешь, было в ее танцах что-то завораживающее. Грусть, не передаваемая словами – я и сам иногда ТАК чувствую… А где она живет?

– Ты не поверишь, но обитает Ириша в начале твоей улицы – у тебя 28 номер дома, а у нее – 3! А я к метро шел, когда тебя встретил.

– Ух ты! А как Митрич? – спрашиваю.

– Митрич до сих пор в больнице. Уверяет меня, что ему б только зиму пережить, а потом… Что потом – он молчит. Как Зоя Космодемьянская на допросе!

– Да, нехорошо получается, надо мне его проведать!..

– Тем более он о тебе спрашивал, но я не смог ничего вразумительного рассказать… – одобрительно качает мой дружок головой.

Мда…

Молчим, кофе пьем. О чем еще можно говорить?..

Стелю Вене на диване, себе – на резиновом надувном матрасе на полу. Укладываемся, свет выключаем. Спать не хочется – конечно, кто ж натуральный кофе на ночь пьет?..– Книгу-то хоть дописал? – спрашиваю. В темноте ведь все равно какие вопросы задавать лишь бы голос человеческий услышать.– Нет, – отвечает Веник. – С концовкой проблемы – не знаю что лучше: правда или хеппи енд.– Круто. Как по мне лучше правду. Есть в счастливых концовках что-то от Лукавого. Вроде бы ждешь, что любая история должна закончиться хорошо, но когда так и происходит, кроме разочарования ничего не испытываешь.– Бывает еще хуже – Вениамин перешел на шепот. Как в детстве в пионерлагере, ей богу! – Хочется чтобы история закончиться хорошо, но «хорошо» понятие субъективное. Задаешь себе вопрос «Хорошо это как?» и в итоге можешь придумать лишь как это самое «хорошо» лично для тебя. Но ведь у других людей свое «хорошо», а героя книги – свое…– Кошмар, – хихикаю. – Выходит, что правильных хэппи ендов вообще не существует!– Выходит, – вздыхает Веня.– О чем хоть книга-то?– Представь себе, просыпаешься ты однажды в незнакомом месте… – Веник делает многозначительную паузу, а меня и без нее словно холодным ветром обдало, по всему тело начинает разливаться нечто слишком смахивающее на старую знакомую истерическую панику. – Вокруг только бескрайнее поле, теплое солнце, легкий летний ветерок… Никакого желания и, слава аллаху, возможности вернуться обратно в пресный, наполненный повседневными заботами и бесполезной скукотищей, мир. Ты счастлив как никогда в жизни…Понимаешь, что ты здесь для того, чтобы дать возможность возникнуть, создасться недозбывшемуся из чьих-то радостных сновидений, миру. Здесь, и только здесь, тебе дано небывалое могущество – ты можешь все и при этом хочешь одного – БЫТЬ ЗДЕСЬ ВСЕГДА…– И что?.. – спрашиваю, уже предполагая ответ. Внутри меня целая буря, центр которой замер и перестал отсчитывать удары, оставшиеся до конца моей жизни.– Ничего. Ты делаешь для новой реальности все, что в твоих силах, а потом… БАЦ!.. И не было никакой реальности – ты в сумасшедшем доме, вокруг тебя врачи и психи, а тебе, оказывается, все это просто снилось и ты – просто один из полоумных бедолаг, которых все презирают и пытаются «не навредить»!Веник говорит тоном Оле-Лукойе, рассказывающим очередную «просто страшную» сказку детям, которые уже сто раз ее слышали. Но я не могу больше терпеть: вскакиваю, включаю свет, мечусь по комнате в поисках листов – тех самых, благодаря которым я все вспомнил и чуть по-настоящему не сошел с ума за эти несколько месяцев. Наконец, ворох полу измятых, успевших пожелтеть, страниц находится там, где их по понятию быть не должно: в ящике с, простите ради бога, нижним бельем. Чем я думал, когда я их туда засунул? Да еще в самый низ самого дальнего угла?..– Веник, – спрашиваю, не совладав толком ни с голосом, ни с организмом, – это он? Твой роман?– Не весь, – отвечает Веня, прочитав первые несколько строчек. Лицо его в этот момент – один сплошной огромный знак вопроса. Впрочем, сейчас мы с ним на равных. – Здесь не хватает… Словом, тогда в клинике, я смотрел на тебя и не мог понять почему. Почему ты все время впадаешь в странный ступор и у тебя такое счастливое лицо?..– То есть ты хочешь сказать, что сделал меня героем своего романа? Ты описал, как я создавал другой Мир, при этом находясь в сумасшедшем доме? И здесь не хватает того, что я делал, когда НЕ спал?– Да, – тихо сказал Вениамин. – Откуда у тебя эти листы?– Не знаю, в один прекрасный день они начали попадаться мне на глаза где бы я не находился и что бы я ни делал. Просто наваждение какое-то!– А я все думал, куда могла подеваться распечатка… Я ведь, сначала описывал жизнь «психов», а ЭТОТ текст, должен был стать второй сюжетной линией и вплетаться в книгу постепенно, маленькими эпизодами… его я закончил писать гораздо позже. Один раз я распечатал именно эти страницы отдельно для того, чтобы отредактировать, а они исчезли. Ну, пропали себе, и пропали – распечатал во второй раз! Но я не думал, что… что такое может быть!Не могу больше сдерживаться… Сейчас мой смех очень похож на натуральную истерику: сижу на полу, ржу как обезумевшая лошадь, а с глаз текут слезы, которые я вытираю ладонью, но остановить не могу. Веник недоуменно смотрит на меня и наверняка раздумывает о том, а не вызвать ли бригаду скорой психиатрической помощи. Ничего, сейчас я скажу ему самое главное и еще не известно, кого нам придется реанимировать в ПЕРВУЮ очередь!– Веник, – стараюсь говорить спокойно, но подружка истерика, рвется на свободу и смех больше смахивает на рыдания, а слова словно существуют сами по себе и проговариваются так же. – Прежде чем я тебе скажу кое-что…одна просьба… Словом, помни, я совершенно здоров и адекватен, даже если сейчас тебе кажется…или покажется через минуту…один фиг…что это не так!Ответом мне послужило огорошенное непонимающее молчание Вени. И тогда я решился:– Я не знаю КАК тебе могла придти в голову идея твоей книги, но все что ты написал – правда! Все именно так и было!..Глава 2Рассказываю Вене все, что я помню: о Мире, о сне, о наваждении, об инсулиновом шоке, который навсегда разорвал хрупкую ниточку, связывающую меня с Миром, о том, как я жил эти два месяца, когда вернулось воспоминание. Он недоверчиво косится в мою строну, а мне больно, что я это вижу и ничего не могу с этим поделать.– Я бы очень хотел показать тебе Мир, но это невозможно. Я не знаю, как туда вернуться. Но самое интересное, что ты писал о МОИХ чувствах, МОИХ поступках и при этом верил, что сам все это придумал – этого я вообще не могу объяснить!Веник молчит, а из меня слова льются неконтролируемым потоком: воспоминания, замешанные на радости и боли, картины – более яркие, чем те попытки, которыми Веня пытался их описать. В конце концов бессвязный монолог, извергающийся из моих уст, подходит к концу и я замолкаю.Я сейчас как Видар – молчаливый, опустошенный и почти спокойный. Любые воспоминания, если их рассказать становятся просто еще одной историей – историей, и ничем больше! Сказкой… Да – грустной, да – чаще всего банальной, да – иногда с плохим концом, но всего лишь историей… Рассказанными, наши воспоминания больше не принадлежат нам единолично – о них будет знать другой человек, который когда-нибудь при случае, расскажет их как анекдот или притчу с моралью другому, тот – еще одному, если найдется случай. Может быть, даже наше воспоминание вернется к нам спустя несколько лет в виде истории, поведанной нам же в поезде случайным попутчиком. А возможно оно канет в безвестности – так тоже бывает.Все бывает, если вдуматься!..– Да, братан, я и не думал, что все так серьезно! – произносит, наконец, Веник. – То-то ты полвечера был как в воду опущенный. Теперь мне все ясно.– Что тебе ясно? – смеюсь я. – Что мне пора на повторную госпитализацию?– Да всем нам с рождения туда пора! – Веня улыбнулся и продолжил: – Не о том речь. У меня когда-то было подозрение, что писатели – те же медиумы; что тексты, любые тексты, уже давно написаны кем-то; что все идеи плавают себе спокойненько в ноосфере какой-нибудь и те, у кого есть способность подключаться к этому непрерывному информационному потоку, те и совершают открытия и пишут книги – сейчас я лишний раз в этом убедился! Твоя история возможно из той же области!..– Не понял, объясни.– Ну, ты же не думаешь, в самом деле, что творил Мир находясь в нем? То есть я хотел сказать, что ты ведь никуда не исчезал из палаты – сколько раз мы с Митричем тебя на плечах таскали, когда ты вырубался! А если не исчезал, значит, был ты там не телом, а какой-то более важной частью тела! – Веник дал себе волю и рассмеялся. – Душой, что ли?!.– Но в Мире-то я был со всеми потрохами и вытекающими из них физиологическими потребностями!– Да но… Там, в клинике, ты тоже БЫЛ!.. Господи, о чем мы спорим? – задал Веня риторический вопрос. Тут уж засмеялись мы вместе. И не было в этом смехе ничего истерического – нормальная здоровая реакция на абсурдность ситуации.– В общем, – заключил мой друг, – утро вечера мудренее! Давай поспим, а когда проснемся, оценим эту ситуацию более трезво!Надо сказать, что его предложение прозвучало как нельзя более во время – уже почти начало светать. Выключаю свет и не в силах удержаться говорю почти шепотом:– Спасибо за поддержку, Веня.– Пожалуйста, – полусонно отзывается он, и я почти сразу засыпаю.

Утро в моем доме настало ровнехонько в полдень. Приведя себя в надлежащий человеческому творению мужеского пола внешний вид, варю кофе, пока мой друг мирно дрыхнет в комнате. Впервые за последние несколько месяцев на меня снизошло былое спартанское спокойствие. Не знаю что послужило причиной: то, что Веник меня поддержал в такой, мягко говоря, неординарной ситуации или то, что метафизический камень, тянувший меня ко дну несколько потерял в весе. Скорее всего, и то и другое. – Потребно искать какие-нибудь древние магические практики, которые смогут помочь нам попасть в Мир, – остановившись на пороге кухни, вещает мой друг.– Нам?.. – удивляюсь. Доброе утро, дорогие таракашки, называется!– Понимаешь, Саня, я долго думал… мне давно все опротивело – я хочу с тобой!.. Поселиться в твоем бирюзовом бунгало, писать книги, радоваться каждой новой, сотворенной тобой, зверюшке… А не хочешь – построю себе домик на другом краю Мира, ты меня не увидишь – не услышишь.– А как же Виллиса?– Ну а куда же без нее? Подозреваю, что для Иришки это единственный способ окончательно и бесповоротно избавиться от Мирты. А для меня – быть с ней.– Не понимаю, объясни!– Не могу, просто верь мне на слово… Существуют вещи, которые невозможно объяснить словами. Например – то, что один нормальный здоровый психически человек оказался способен стать Творцом, а второй такой же нормальный человек не подвергает этот факт никаким сомнениям и верит, вернее – сильно хочет верить, и оба меньше чем три месяца назад познакомились в сумасшедшем доме!– Ладно, – смеюсь. – Но ты понимаешь, я не знаю ни одного способа вернуться. НИ ОДНОГО! Поэтому все наши дебаты не имеют никакого значения!– А ты пробовал НАЙТИ хоть один способ? Насколько я понял из твоего рассказа, ты даже не пытался!Господи, а ведь действительно!.. Не только не пытался – мне даже мысль подобная в голову не приходила!– Хорошо, вижу тебя проняло, – продолжает Веня. – Вернемся к исходному пункту нашего разговора – магические практики. Вспоминай, попадалась ли тебе на глаза информация, хоть отдаленно напоминающая нашу проблему? Что-нибудь, пусть даже полный бред про открывающиеся внезапно порталы?Первая, пришедшая в голову мысль, оказалась настолько идиотской, что я расхохотался прямо с полной джезвой горячего кофе в руке, не успев поставить ее на стол. Естественно пролил немного на пол и рассмеялся еще пуще. Веник со снисходительной улыбкой папочки созерцающего невинные игры собственного дитяти наблюдает за моими не слишком удачными попытками взять себя в руки.– В книгах Макса Фрая, – начинаю говорить, честно стараясь предотвратить следующий приступ неконтролируемого хохота. – Я даже пытался вылечить в клинике одного фраймана от дверофобии.– От чего? – удивляется Веня.– Мальчик страшно боялся, что однажды, открыв какую-нибудь дверь, попадет в другой мир, прикинь! Получается что и мы тоже… Ох, не могу!..Очередная смешинка заставляет меня практически согнуться пополам. Я стараюсь дышать глубоко и медленно, чтобы прекратить это безобразие – тщетно. Веня, глядя на меня, тоже начинает хихикать.Представляю, как это выглядит со стороны!..

– Может, попробуем? – Кто из нас двоих произносит эту фразу – сие тайна великая есть. Скорее всего мы заговорили одновременно. У меня уже не осталось сил смеяться – мышцы пресса отказываются сокращаться, ибо отвыкли давно от подобного насилия. Глубоко дышу, пытаясь по возможности не вспоминать о причине этого долгосрочного неконтролируемого приступа веселья. Веня сидит на полу, его грудь беззвучно сотрясается и сам он уже не хохочет, а тихонько повизгивает с периодичностью в две-три секунды.Разливаю кофе в две небольшие чашечки (лучше поздно, чем никогда, конечно), делаю самый большой глоток, на какой я способен – кофе не то, что не горячий, можно сказать, что он уже – холодный (еле-еле теплый, если быть точным!). Только после этого мне наконец-то удается начать мыслить трезво и говорить связно:– Веня, если честно я думаю это неудачная идея, но… других пока нет, поэтому давай искать дверь, которую можно открыть в темноте, учитывая, что сейчас три часа дня и это практически невозможно!– Подвал открыт? – Веник последовал моему примеру и выпил полчашки кофе одним глотком.– Точно, если не включать свет в подвале довольно темно! Ты – гений, Венька!– А знаешь, я с тобой согласен, – рассмеялся он.Одеваемся, спускаемся на улицу. Дверь в подвал находится с боковой стороны моего дома. Закрыта на амбарный замок.Долго ищем дворника, придумываем дурацкую историю, чтобы он поверил и открыл.Через полчаса достигаем цели. В подвале темно и, слава богу, что мы не видим его обитателей. Когда-то, еще до клиники, сантехник, чинивший мне кран в ванной, рассказал, что в подвальном помещении обитают какие-то странные мутанты: выглядят они как большие кузнечики (сантиметров восемь-десять в длину), но при этом конечностей у них восемь как у пауков, а не четыре. Думаю, что кроме этих паукокузнечиков в подвале еще и мышки с крысками встречаются, поэтому, шагая в почти в полной темноте чуть ли не строевым шагом, стараюсь не размышлять и не анализировать что за шорохи и копошение наблюдаются примерно в метре от моих ботинок.– Я подожду вас на улице, – говорит дворник и ретируется.Веня достает карманный фонарик. В глубине огромных размеров трубно-паутинного пространства вижу узкую обшарпанную дверь.– То, что нужно, – говорю. – Пробуем?– А для чего еще мы сюда пришли, – пожимает плечами Веня.Выключаем фонарик, для верности закрываем глаза, толкаем дверь, открываем глаза – все так же темно и ничего не изменилось (вроде бы!).– Давай еще раз, – говорю почему-то шепотом, а Веня кивает.То, что он именно кивнул я скорее чувствую нутром, чем вижу. Беремся за руки, закрываем глаза, кое-как пропихиваемся в узкое отверстие, снова открываем глаза – темно.Веня включает фонарик. Световой луч открывает нам интересную истину: оказывается можно путешествовать таким способом, но, скорее всего, не в другой мир, а вот куда?.. Оглядываем окружающую обстановку – старая мебель, сваленная в бесформенную огромную кучу, паутина, веревочная качель, которая чуть не подружила мой нос с полом, затхлый запах нежилого места, деревянные стены… Здесь однозначно светлее, чем там, откуда мы сюда попали. Скорее всего мы оказались на чьем-нибудь чердаке, но то, что мы не в подвале моего дома – это сто процентов!Выбираемся, стараясь не наступить на что-нибудь громкое или живое. В противоположном конце комнаты – узенькая полоска света. Движемся на этот единственный ориентир как корабли на маяк или как бабочки на огонь – это смотря куда нас занесло. Я слышу Венино сердце, как и он мое, наверное. Он доходит до конечной цели первый, дергает дверь – не поддается. Замираю – не то от страха, не то от радости.– Попробуй в обратную сторону, – говорю почему-то шепотом.Дверь со скрипом приоткрывается и нас ослепляет очень яркий свет. Электрический. Спускаемся по узенькой круговой лестнице с железными ступеньками. Один этаж, второй, третий… попадаем в хорошо освещенный холл.Светло и никого нет – чудеса!..