Дневник Александрин, написан на французском. Без даты.
Твое лицо постоянно стоит перед глазами, твой голос звучит в ушах, и меня смело можно назвать одержимой - я не знаю, жила ли ты в этом мире, но не могу простить себе твоей гибели... Мое существование - сон, взявший от жизни всего несколько чувств, делающих его кошмаром. Так больше нельзя. Тихо сходить с ума, бездействуя? Ты могла бы выбрать этот путь, но я обязана свернуть с него, пока еще можно.
Почему-то вспоминается наша первая встреча, когда ты смотрела на меня, чуть улыбаясь уголками красиво очерченных губ, а взгляд светло-желтых глаз очаровывал своей теплотой. У тебя были невозможные глаза цвета солнечных лучей, и ни до, ни после смерти я не встречала ничего подобного. Ты умела производить нужное впечатление, Нелтье, умела очаровывать.
Я никогда не вела дневников, но сейчас мне нужно мыслить спокойно, и стоит на время избавиться от наваждения, описав его на бумаге. Вечные мысленные разговоры с тобой отвлекают, пора выделить им определенное время. Кто знает, получится ли? Но попытаться стоит в любом случае. Кроме того, мне все равно нужно записывать планируемые действия.
Начинаю.
Задача - узнать, жила ли ты, если жила, то почему ушла так рано, и не стала ли одной из нас. Непросто, я слишком долго медлила, пытаясь вспомнить себя, и опасаясь того, что правда не понравится мне... Боясь, что память о тебе окажется просто галлюцинацией умирающей.
Сначала нужно задать всего один вопрос, и станет ясно, существовала ли ты. Я постараюсь услышать ответ сегодня.
А еще эти записи похожи на разговор, а мы никогда не говорили по-настоящему. Это разрушило бы все, но хочется хоть так восполнить потерю неслучившегося.
Письмо от Александрин к Хадринн.08.12.2010.
Приветствую...
Жаль, что тебя нет в городе, о таких вещах проще говорить при встрече. Я должна понять, существовали ли мои воспоминания. Ты же недолго пела в опере вместе со мной? Ты помнишь Нелтье Нардин, красавицу, хрупкую, немного ниже меня, с дивным голосом и ангельским взглядом? Я не знаю, жила ли она, может быть, мне почудилось перед смертью?
Письмо от Хадринн к Александрин. 08.12.2010.
Не волнуйся, Рин, тебе не почудилось.
Я помню эту девушку - удивительная красавица, и пела чуть лучше меня, будучи только простой смертной. И желтоглазая, очень необычный оттенок, удивительно светлый. Она нравилась мне, но я мешала ее карьере - пришлось уйти. На меня иногда находят порывы гуманности, без них жить так тоскливо...
Письмо от Александрин к Хадринн.08.12.2010.
Благодарю, Хади!
***
Хадринн помнит тебя. Значит, я безумна в меньшей степени, чем казалось. Теперь нужно всего лишь узнать, что произошло более ста лет назад. Невозможно. Но я попытаюсь.
Зачем-то подумала о том, почему ты была красивее меня или Хадринн, если и я, и она лишены явных недостатков? Почему только твои черты казались совершенными... Или память мне лжет в мелочах? Наверное, ответа на этот вопрос я не получу никогда.
Поиски стоит начать с вампиров. Ты могла стать одной из нас, могла скрыться из виду, скрыв или потеряв свой талант... Конечно, скорее всего, твое тело давно покоится в земле, но проще искать вампира, чем труп. Нежити меньше...
***
Письмо от Хадринн к Александрин. 08.12.2010.
Живи вечно, светлокосая.
Сегодня я думала над твоими словами.
Я считаю, что тебе лучше не искать Нелтье Нардин лично. Точнее, я убеждена, что лучше просто не искать ее, но ты все равно не откажешься от этой мысли.
Александрин, не забывай - ты не покидала города с тех пор, как была обращена, и многого не знаешь о мире. Я лучше справлюсь с поиском, и, в конце концов, вы с Нелтье всегда нравились мне.
Послушаешься совета старшей?
Письмо от Александрин к Хадринн.08.12.2010.
Здравствуй, Хадринн.
Я рада тому, что ты проявила ко мне участие, и спасибо, что тогда помогла Нелтье. Конечно, я с радостью приму твою помощь, но не забывай писать мне о ходе поисков.
Письмо от Хадринн к Александрин. 08.12.2010.
Сегодня я вылетаю в Париж. Ты - вспоминай, может быть, сможешь найти разгадку.
***
Дневник Александрин, написан на французском. Без даты.
Наша первая встреча. Ты сама подошла ко мне, когда я настороженно озиралась, еще не веря в то, что все же попала в Оперу. Да, всего лишь хористкой, без шансов на блестящую карьеру, лишь бы петь. Только музыка была настоящей в моей полной равнодушия жизни.
Ты понравилась мне, как нравилась всем - красивая, доброжелательная, с чарующим голосом, но этого было недостаточно для доверия. И для ярких, недоступных сильных чувств. И все же представить настолько похожее на ангела создание за мелкими пакостями не удавалось, но я все равно верила в то, что внешность может лгать.
Ты предложила побыть моим проводником, я согласилась, и вот уже ты почти бесшумно скользила передо мной. Когда мы молчали, с твоей стороны раздавался шелест платья и легкий стук каблучков, с моей - банальный шум шагов. В те времена мне ощутимо не хватало лоска. Я не завидовала твоей внешности и не переживала из-за своего несовершенства, потому что меня волновала одна музыка.
Ты говорила нежно и негромко, нельзя было заподозрить наличие сильного голоса. Красивый, но как будто слабый - так это звучало.
Ты провела меня по закоулкам Оперы, представила всем, кто встретился нам на пути, дала несколько советов и ушла. Я не протестовала - мои мысли занимали планы на будущее. Мне не хотелось творить зло самой, но хотелось его избегать, и это казалось сложной задачей. Даже без попыток стать знаменитой.
И все же я была преисполнена своих, особенных надежд, особенно когда услышала пение большинства своих товарок по хору. Мне не хотелось славы, но хотелось петь лучше других, ради музыки. И мой голос был совершеннее прочих.
У тебя была небольшая роль, и ты начала репетировать позже нас. Когда это случилось, я почувствовала себя ничтожеством - я не могла петь так. Не могла. И играть - тоже. Я думала, что это только слова - петь, как дышать, а ты делала это так же естественно и безошибочно. Тогда мне пришлось испытать два сильных чувства - восхищение тобой и разочарование в себе. Я решила, что от тебя наверняка можно не ждать подлостей, тебе они не требовались.
Конечно, я предполагала, что ты могла только притворяться невинным созданием, но это не делало меня опасной для твоей карьеры.
***
Некоторое время мы не сближались. Ты не интересовала меня, потому что казалась моей улучшенной копией - тоже была без ума от музыки, тоже стремилась быть ангелом оперы, и у тебя получалось. Я же была простой праведницей, не более. Но суть, по моему мнению, была едина, не верилось, что можно постоянно играть так безукоризненно даже с твоим талантом.
Наслаждаться твоим пением мне удавалось издали, не пытаясь сблизиться. Ты делала достойными даже откровенно бездарные арии. Единственное, что меня немного удивляло - абсолютная традиционность твоего исполнения. Ты не приносила своей игрой ничего действительно нового. Говорила, что не хочешь проявлять неуважение к создателям того, что дает нам работу.
Однажды, когда опера почти опустела, ты подошла ко мне и попросила поговорить наедине. На обычно бледном лице был румянец, длинные ресницы чуть вздрагивали, голос едва заметно дрожал, пальцы нервно сплетались и расплетались - ты выглядела смущенной и обеспокоенной. Я не стала избегать разговора, и вскоре услышала, что твой отец художник, его дела идут совсем плохо, к тому же он заболел, и ты остро нуждаешься в деньгах - может быть, можно обменять твою роль на незначительную сумму? Признаков лжи не было, у меня имелся некоторый капитал... Я рискнула. И ты не солгала - роль досталась мне. Я не знала, как именно, но явно помогла твоя очень своевременная болезнь и связи. Иногда мне казалось, что ты затеяла это в основном для того, чтобы, не оскорбляя, помочь мне, иногда, что все было тем, чем выглядело. В любом случае, это вписывалось в тот характер, которым я тебя наделила. И дало мне шанс проявить себя, который я использовала. Это было почти прекрасно.
***
Я не искала сближения, но наступил момент, когда мы случайно разговорились. В беседе, когда все собирались расходиться, одна из девушек упомянула, что в Англии будто бы верят - карие глаза несут счастье, и заставляют голубооких детей смотреть на ветви, чтобы цвет сменился. Кто-то заметил - тебе и мне не видать счастья, не нужно было в детстве смотреть на солнце и небо... Я ведь синеглазая. Ты только улыбнулась, кто-то спросил - что думают по этому поводу в Голландии. Твое имя определенно не было французским. В ответ ты рассказала, что отец назвал тебя так в честь матери Рембрандта, но в Голландии ты не бывала. Я заговорила о живописи - она в то время интересовала меня. Ты ответила удивительно понимающе, даже для дочери художника, и наша беседа продолжалась, когда прочие девушки уже разбежались. После этого случая я начала испытывать к тебе большую симпатию, чем раньше. Но настоящих чувств не было.
***
Вскоре ты снова отдала мне роль, на этот раз причиной стало твое собственное недомогание, и от меня не требовалась плата. Ты выглядела едва живой, даже удивительные глаза стали мутно-желтыми, тусклыми... Я сама захотела заплатить тебе за услугу, и мне это удалось. Сопротивляться ты даже не пыталась - судя по лицу, не могла. Я справилась с ролью, конечно, не гениально, как это удалось бы тебе, но хорошо, и это снова заметили. Жизнь была почти замечательна, а ты вскоре полностью выздоровела, и твои глаза, как прежде, заставляли вспоминать о солнце.
***
Еще некоторое время прошло без перемен, ты еще несколько раз помогла мне, но я не удивлялась - уже знала, что тебе приходилось поддерживать и других, впрочем, реже, ведь они справлялись лучше меня. На твоем месте мне и в голову не пришло бы поступать иначе. Я считала желание помочь наиболее способным и не обидеть слабейших естественным для таких, как мы.
Случилось так, что ты пришла чуть обеспокоенной, и на следующий день это повторилось. Я отвела тебя в сторону и спросила, в чем дело - ты нравилась мне, а твой талант было нужно беречь. Чуть смутившись и поблагодарив за беспокойство, ты рассказала, что теряешь жилье и не можешь найти новое. Я пригласила тебя за символическую плату пожить у меня дома. Ты рассыпалась в благодарностях, и через несколько дней переехала в мою квартиру.
***
Ты оказалась хорошей соседкой. Не беспокоила меня, не обременяла, никогда не отказывала в помощи. Помню, как ты много раз помогала мне справиться с платьем и волосами, а сама, чуть краснея, отказывалась от моих услуг. Я не настаивала, не хотелось смущать тебя. Именно тогда мне стало ясно, насколько ты красива на самом деле. Я поняла, что тебе не приходилось улучшать свою внешность, чем грешили почти все девушки. Даже спящая ты была так же хороша, как на сцене. Все это удивило меня, но я относилась к тебе по прежнему - тепло, но без интереса. Красивое тело скрывало душу, слишком похожую на мою - так мне казалось. Интересоваться улучшенной версией себя я не могла.
В памяти осталось множество картин, достойных кисти лучших художников. Ты, разбирающая свои чудесные русые волосы - распущенными они падали почти до колен. Слишком длинные, но я не знаю никого, способного обрезать такую роскошь.
Спящая, с невозможно нежным лицом, обхватившая себя за плечи изящными руками. Поправляющая перед зеркалом простое платье - никогда не видела у тебя действительно дорогих вещей, ты была бережлива. В конце концов, твою красоту не портили дешевые наряды. Ты была как героиня романа, но жила в реальном мире, и еще в тебе не чувствовалось фальши большинства книжных дев.
***
Своим продвижением я была обязана только тебе. Мне не хотелось шагать по головам, превосходство в таланте над остальными оказалось слишком незначительным. Отданные роли, сказанные нужным людям доброжелательные слова. Конкуренция затрагивала всех, даже ты иногда страдала от нее, хотя редко у девушек поднималась рука причинить зло тебе. Не знаю, благодаря чему, но тебя по-своему ценили почти все. Даже соперницы не могли не испытывать симпатии - ты как будто зачаровывала людей. Не сразу, но нескольких месяцев хватало.
Бывало, тебе причиняли обычное в опере мелкое зло, но ты ни разу не обиделась, не пыталась найти виновницу. Несколько минут сожалела, потом улыбалась, и жила, будто ничего не произошло... Веди себя так другая, девушки наверняка невзлюбили бы ее. Но ты была собой.
Я относилась к тебе хорошо, но хуже многих - мои чувства были слишком слабы.
Пытаюсь понять, почему ты очаровывала всех. Знаю, что находила подход к каждому, никому не вредила, была самой одаренной и самой красивой... Но это не позволяет понять. У такой девушки тоже могут быть враги. Ты имела только почти беззлобных завистниц. Природный дар?
Зато я и сейчас хорошо понимаю, почему мне не удалось в этом уподобиться тебе. Мои принципы не давали творить любое зло ради себя, а мой характер не позволял искренне интересоваться большинством. Я, не желая, лгать, не скрывала своей холодности, и многие недолюбливали меня. Тогда это было правильно.
Я не жила по-настоящему, как зачарованная принцесса в высокой башне. Одно пение давало увидеть настоящий мир... Все остальное казалось мутным сном, без истинных чувств и желаний. Освобождение пришло, и моя жизнь изменилась, но не в тот период, который я вспоминаю сейчас.
Почему-то всплыло в памяти то, что тебя часто не принимали за француженку. Имя и красота стали причиной таких бесед. Ты и эти слухи сумела обернуть к благу, загадка привлекала людей. Я видела тебя ангелом, но практичным. Ты была одновременно девушкой не от мира сего и твердо стоящей на ногах особой.
Я, как и все, почти не замечала странности этого сочетания, ведь все в тебе выглядело естественным.
Перечитала.... Мне не быть писательницей, при чтении этих слов представляешь не тебя, а насквозь фальшивую даму из дурного романа. Да, ты в конце концов оказалась иной, но в те годы я видела только чистого ангела.
***
Ты была красавицей, Нелтье, но не это казалось мне главным, и не твой дивный голос, несмотря на то, что я могла бы слушать его часами. Причина перемены моего отношения крылась не в силе, а в слабости. Я любила и люблю за то, что здоровые люди в лучшем случае прощают.
Когда же я впервые увидела в тебе то, что могла полюбить? Мне хочется понять.
Когда увидела тебя, читающей "Собор Парижской Богоматери"? Помню, как твои тонкие пальцы бережно касались страниц, длинные опущенные ресницы скрывали желтые глаза, а спокойное лицо могло принадлежать ангелу или святой. Я не хотела разрушать хрупкую красоту этой картины, и замерла. Ты не заметила меня. Книга была почти прочитана, до конца оставалось лишь несколько десятков страниц, и я решила подождать, пока чтение не прервется. А ты внезапно улыбнулась, как ребенок, только что ударивший бездомного щенка.
Потом - неожиданно подняла глаза, и странное выражение исчезло, осталась обычная спокойная доброжелательность. Ты поздоровалась, и посетовала на то, что не можешь сосредоточиться на чтении, мешают воспоминания о детстве. Я села в кресло, завязалась обычная беседа...
***
После той сцены я начала уделять тебе больше внимания. Не следила всюду, это было недопустимо для меня, особенно когда мотив был слабым. Просто пыталась увидеть то, о чем мечтала. Я не могла поверить, что правильно поняла ту мимолетную улыбку и твои слова. И все же во мне жила тусклая, холодная, но настоящая надежда. Она не оправдывалась слишком долго, почти исчезла, но потом был всего один взгляд, вернувшийся ее. Всего несколько секунд заняло появление и пропажа болезненной пустоты в обычно сияющих глазах, когда ты закончила изучение возможной роли и собиралась лечь спать. Мне пришлось пчтил подкрадываться к тебе, чтобы увидеть хотя бы это.
Жизнь на несколько секунд стала настоящей, не похожей на сон, сердце судорожно вздрогнуло. Потом тусклый покой вернулся, но не полностью.
Несколько секунд, давшие мне новые силы. А вскоре появилось еще одно подтверждение. Тебе дали роль, небольшую, не обещавшую никакой выгоды, но для любого человека, мыслящего как я, прекрасную. А ты предложила продать ее мне. Говорила о дружбе... Но теперь я почти не сомневалась в своей правоте. Впервые мне пришлось испытывать чувства, достаточно сильные для того, чтобы их требовалось скрывать. Счастье, и страх за него, ведь я могла ошибаться, и другие, назвать которые я тогда еще не могла. Это была не любовь, но ее зарождение. Впрочем, нет, не так; надежда на то, что рядом создание, которому я могу отдать сердце, и вырваться из оков тусклой дремы.
Мне нужно было подтверждение. Безусловное подтверждение. Я много думала, искала верный вариант, опираясь на то, чем ты казалась, и чем, возможно была. И нашла.
Взгляд и движения я часами репетировала перед зеркалом, когда точно знала, что тебя нет. Нужно было заставить тебя поверить хотя бы в мою запретную любовь, и в то, что это чувство безопасно и никогда не проявится открыто. Я надеялась, что ты сможешь увидеть и больше, не поняв обмана, но хватило бы и этого. В моих чувствах тогда и потом не было ничего плотского, ничего собственнического, и все же я сумела это сыграть. Моя лучшая роль. Ты поверила. Несколько будто бы скрываемых взглядов, робкие попытки лишить тебя необходимости платить за жилье, ночью - легкие, бережные прикосновения... Ложь растянулась на несколько месяцев, иначе она стала бы неестественной, но в конце концов ты согласилась не платить за квартиру, перестала отказываться от помощи, в остальном не меняя поведения. Та, которой ты казалась, не использовала бы замеченную страсть, даже и неспособную проявиться. Попыталась бы помочь, переехала - несколько путей... Но не использовала бы.
Я смогла полюбить так, как хотела. Нашла ту единственную, способную пробудить такие чувства. Я знала, что будет тяжело, больно, и все мои усилия в конце концов почти наверняка не принесут победы. Но я хотела этого, хотела жить по-настоящему, не в зачарованной башне, не во сне. И жила. Неизбежная боль была частью счастья.
Живые эмоции, необходимость скрывать их, прикосновение твоих шелковистых волос, когда и помогала себе привести их в порядок, страх, настороженность, почти бессонные ночи - за это я была готова отдать душу, хотя не знала точно, есть ли она.
***
Даже твое обаяние не всегда срабатывало. Одна из балерин, чернокудрая Мари, невзлюбила тебя. Я не знаю, почему, вам нечего было делить, но девушка старалась причинить тебе вред. Она не слишком тщательно берегла свою честь, ее карьера стремительно двигалась вверх. Ты завоевывала союзников чистотой, Мари использовала тело. Любая на твоем месте проиграла бы. Ты держалась, но не могла уничтожить противницу. Ангелы не топчут чужие жизни. Слухи, связи, испорченные наряды были ее оружием, у тебя оставалась лишь еще выдержавшая сплетни симпатия большей части окружающих.
Мари своей надменностью обидела многих, ты не причинила зла никому, и только поэтому твое положение не ухудшалось. К тому о балерине говорили много, и сплетни не льстили ей. Говорили, что она была простой уличной девкой, что тайком травила соперниц, что ее талант ничтожен. Множество подобных сплетен слышала я, но ты никогда их не поддерживала, при их упоминании молчала, хотя несколько раз выразила сомнения.
Мне было страшно за тебя. Такая война, даже мелкая, ведь вы не были слишком сильно известны, могла сильно повредить карьере. Твое оружие было слабее...
Но Мари очень серьезно заболела, и ее красота сильно пострадала. Несчастная осталась почти одна, хоть и не в нищете. Такой она не интересовала своих покровителей. Я навещала ее, как и любую девушку, оказавшуюся в таком положении. Ты хотела поступить так же, но я отговорила тебя - умри эта несчастная, у тебя был бы мотив.
Мари скончалась у меня на руках. Мертвой, она ничем не походила на яркое создание, которым была прежде. Тело оказалось уродливым.
Я так и не узнала, что вызвало ваш конфликт.
Могилу Мари мы обе навещали часто.
Записи выглядят нелепо, но вдруг я все же найду тебя? Ты можешь не помнить именно эту часть прошлого, и узнаешь о ней из моего дневника, если захочешь.
***
Снова пришло счастливое время, казалось, надолго, но оно оборвалось слишком быстро. Никогда не забуду и не прощу, неважно, что я ничего не могла изменить, и понимаю это. Жаль, что ты была слишком хорошей актрисой.
В одну из летних ночей произошёл пожар, забравший сотни жизней. Отблески были видны из нашего окна, и они разбудили меня. Я подошла к окну, и тогда раздался твой голос - ты спрашивала, что случилось. Мой ответ заставил тебя подняться. Став рядом со мной, ты неожиданно побледнела и чуть пошатнулась. Я подхватила тебя, спросила, в чем дело, и в ответ услышала, что пожар рядом с домом, где снимал квартиру твой отец.
Ответив, ты вырвалась у меня из рук и быстро метнулась одеваться. Все было ясно без слов - ты рвалась к пожару, узнать, что с твоим отцом... Я не могла бросить тебя одну, и на улицу мы выбежали вместе, растрепанные, неаккуратно одетые. Твое темное платье сливалось с ночной темнотой, я, скорее всего, сияла светлым пятном. Нас могли попытаться убить, ограбить, лишить чести, но пожар даже ночью привлек зевак.
Увидев огонь, ты замерла, мертвенно побледнев, только губы бесшумно шевелились, что-то шепча. Пламя уничтожало доходный дом, собралась небольшая толпа, борьба с огнем не еще давала плодов.
Я никогда не смогу забыть, как распахнулось одно из окон на верхних этажах, и, даже не крича - воя, из него шагнул, протягивая руки вперед, объятый пламенем человек. Несколько секунд длился полет, потом тело ударилось о землю, и крик оборвался. Мне показалось, что у него были желтые глаза...
Ты начала падать. Я успела подхватить тебя, замерла, оглядываясь по сторонам - мне требовалась помощь. И она нашлась... Те молодые люди, кажется, надеялись в будущем получить плотские радости в обмен за услугу, но следующим утром их нашли мёртвыми в одном из темных переулков. Ограбление и жестокое убийство. Я узнала об этом из газет...
Ты пришла в себя дома, когда я уже раздела тебя и пыталась привести в чувство с помощью одного растения, из тех, знания о которых хранились в моей семье много поколений, даже после того, как мы переселились в город. Той ночью старые запасы вновь поредели... Я сделала все, чтобы успокоить тебя, и все же сначала ты мучительно долго плакала, не пытаясь освободиться из моих объятий, а потом говорила несколько часов - не меняя интонации, без перерывов.
Говорила о том, как отец старался дать тебе лучшее образование, как рисовал ради заработка картины, совсем не похожие на те, что хотел он хотел создавать, как рассказывал тебе о матери, как говорил с тобой на разных языках, дав выучить их, как, увидев, что ты обеспечиваешь себя, начал заниматься тем творчеством, которое было ему по душе, как постепенно разорялся из-за этого, как потерял свой дом и переехал в съемную квартиру, как начал пить, как испортилось прекрасное некогда здоровье и стал рушиться рассудок...
Только под утро ты благодаря моим зельям провалилась в глубокий сон, а я поспешила в оперу. Нужно было рассказать обо всем и объяснить причины твоего отсутствия.
Ты медленно приходила в себя, и, хотя на следующий день вернулась к работе, все замечали твою подавленность. На похоронах мы стояли вместе, я боялась, что тебе снова станет плохо, но обошлось. Ты выглядела едва живой, не могла сдержать слез, но не рыдала в голос.
Мне было мучительно больно в то время, но хотя бы страдания были настоящими, не такими, как сейчас. Если сможешь, извини за то, что я оказалась недостаточно хороша для того, чтобы вовремя понять, ведь тогда все случилось бы иначе.
***
Ты постепенно стала почти прежней, успокоилась и я. Жизнь вошла в привычную колею, твое положение все так же медленно, но верно, улучшалось, увлекая за собой и меня. Ты, кажется, почти доверяла мне, а я жила своей любовью... Именно тогда появилась Хадринн. Богатая, эксцентричная, талантливая - она могла забрать себе любую роль. Я беспокоилась за тебя, и делала все, чтобы отклонить беду, но мои усилия были напрасны. Теперь знаю, что вампирица не человек, и с ней нужны иные методы, но тогда пыталась предотвратить ваш конфликт снова и снова.
Хадринн не стремилась вредить кому-то, она просто брала те роли, что желала, и твои тоже. Покидать Париж она не собиралась...
Не знаю, чем бы это закончилось, но ее нашли предположительно покончившей с собой в маленьком, снятом ей ненадолго домике за городом. Один выстрел, ставший роковым.
Я узнала, что произошло тогда, лишь став вампиром, а живой не могла выбрать один из двух вариантов...
После ложной смерти Хадринн и вплоть до твоего исчезновения, все было хорошо...
***
Письмо на газетном листе, написанное по-французски. Сожжено. 09.12.2010.
Здравствуй, милая.
Я все еще нездорова, и не могу вернуться к работе. Не слишком удачно - Эльза распускает неуместные слухи, и, хотя они еще не изменили отношение мертвых ко мне, стоило бы взять все в свои руки. Настроением зомби можно управлять так же, как обычными людьми, но сейчас мои возможности ограничены. Ты знаешь, уже неважно, что когда-то я была безумно хороша, и немногие избегали моего влияния. Слишком давно... И эти игры не приносили радости, только усталость и скуку.
Да, мне почти удалось добиться своей мечты... Чтобы она рассыпалась всего лишь в нескольких шагах от меня. Смерть разрушает все.
Не смогу забыть, как впервые увидела того, кто обратил меня. Я возвращалась домой ранним вечером, и неожиданно поняла, что все прохожие исчезли - все, кроме одного. Он шел передо мной, высокий, в темной одежде. Я остановилась, чтобы дождаться, пока прохожий свернет за угол - не хотелось оставаться наедине с мужчиной.
Помню, как прохладный ветер касался лица, а по небу скользили тускло-серые, легкие облака. Помню, как он обернулся, и как судорожно дернулось сердце - мужчина был слишком красив, и это пугало. Я верила, что таких черт, настолько синих глаз, не бывает, и странными оказались его волосы - слишком светлые, слишком длинные, заплетенные в перекинутую на грудь косу. В те секунды показалось, что и во мне проявилось семейной безумие, но правда оказалась страшнее.
Не помню укуса, только темноту и иллюзию собственной смерти. Была мучительная боль от того, что мои жертвы оказались напрасными, и несколько минут надежды при пробуждении.
Открыв глаза, я вновь увидела его, и поверила, что сошла с ума. Он был не таким, как люди... Чуть позже я узнала, что и вампиры не похожи на него. Чуждое чувствовалось в этой красоте, неподвластное словам, но несомненное - это есть и в В., но больше ни в ком.
Я знаю, говорила о своей смерти не раз, и если выживу, снова вернусь к ней в беседе... Некоторые вещи не забыть. Со мной навсегда останется память о том, как поначалу я безоговорочно верила в свое безумие... Пока мне не позволили вернуться. Люди, которые были рядом годами, не видели меня. Пыталась коснуться их - они обвиняли сквозняк или сидящего рядом. Моих слов не слышали, шагов не замечали... Они вели себя естественно, часто в разговорах звучало мое имя, но меня для них больше не было, я пропала, возвращаясь домой. Что хуже всего, люди были слишком живыми для видения.
Еще долго после того дня мной владело глухое отчаяние, лишь крепнущее со временем. Я все отдала ради своей мечты, жила только надеждой на ее воплощение, которую потеряла. Как жить в новом мире? Можно ли в нем найти то, к чему я стремилась, и какой ценой? Чем придется платить за ошибки? У меня не было ответов, как не было и советчиков, которым я могла бы верить. До сих пор не могу рассказать, как это больно, терять свой мир, оставаясь в тоскливой и пугающей пустоте. Вся жизнь, все страдания - впустую... Я не помнила ни минуты счастья, только безграничную горечь и усталость, в которых, как оказалось, не было нужды. Впустую. Все - впустую. Тяжело и сейчас, а тогда мне просто хотелось умереть, сил на новую борьбу не осталось... Но в зеркале мелькнуло пламя, и пришел страх с безумием.
В. предложил мне бегство и забвение. Я не нашла сил для отказа и согласилась, быть может, навсегда погубив себя.
Рядом с ним удивительно быстро поняла, как по каким законам живет новый мир... Ты знаешь - постепенно катиться вниз, туда, откуда невозможно упасть, так сладко и легко, когда алкоголь и наркотики убирают лишние чувства...
Воспоминания сплетаются в бессмысленный узор слов, быть может, красивый, но лишенный жизни. Гибнут, как пронзенные иголками бабочки, но ненадолго, и вскоре вновь вьются перед глазами, трепеща причудливо изукрашенными крылышками.
Сейчас я почти уверена в том, что совершила ошибку. Нельзя принимать решения, потеряв душевный покой, забыв себя, поддавшись эмоциям... Чувства не могут не ошибаться, почти все они словно созданы, чтобы покарать человечество. Любовь. Ненависть. Страх. Бесполезный груз, погубивший неисчислимое множество людей, и, кажется, даже меня. Меня... Мерзко. Ты знаешь, любимая, я была лучшей - а стала ничем. Положение в обществе - мелочь, но личность потеряна. Уже не знаю, кто я, где заканчиваются разум, и начинается безумие чувств, желанной ледяной ясности нет даже во мне самой.
Не верю в светлое будущее... Как я могла быть такой слепой, не видеть, во что превращаюсь? Это часть человеческой природы, но ведь мне когда-то удалось убить в себе немногочисленные людские слабости - неужели лишь для того, чтобы незаметно стать их жертвой? А теперь знания уже недостаточно для спасения. Быть может, ничего не достаточно...
Не знаю, любимая, можно ли превратить память из погибели в оружие. Подобное не всегда побеждается подобным, чтобы ни говорили люди; эти противники слишком легко объединяются. Попытка может разрушить все... Я почти уверена, что безумие захлестнет мое сознание, как только прошлое вернется, но ничто не мешает мне попытаться противостоять ему. Честный бой, даже с самой собой, не для меня, но жизнь несправедлива, и иногда просто нельзя ударить в спину. Жаль.
Мы обе знаем, что мои слова могут оказаться не более истинными, чем речь героини дурного романа - прошли времена, когда я могла верить себе. Однажды за доверие пришлось заплатить слепотой, и нельзя повторять эту ошибку. Я могла видеть других почти насквозь, словно они полупрозрачные морские твари, но не смотрела по-настоящему на себя. Маленькая дурочка.
И все же сначала я попытаюсь завязать с алкоголем. Если не удастся даже это, мне будет больше не о чем беспокоиться...
Но хватит пустых разговоров, едва ли сегодня я смогу придумать что-то верное, и нездоровье вновь начинает меня беспокоить.
Боюсь, противоречу сама себе, не замечая несоответствий... Но неважно, сейчас не время для сомнений. Попытаюсь задремать - наркотики должны изгнать сны, тело же восстановится быстрее. Сколько лет я не решалась уснуть? Не могу вспомнить. Но если рисковать, то начиная малого.
Умри, и пусть и нам обеим ничто не привидится, пока разум не связан плотью.