Повесть — один из наиболее распространенных и популярных жанров в современной польской литературе. Как, впрочем, и в советской, и в других литературах, социалистических стран. Повесть, как и рассказ, жанр оперативный, емкий и компактный, быстро откликающийся на новые веяния в общественной жизни, на новые художественные идеи. Но причина успеха «малых» прозаических жанров не только в их оперативности. Размышляя недавно о повести, как ведущем жанре русской литературы XX века, известный советский литературовед Д. С. Лихачев писал: «…повесть и рассказ осмысляют свое время открыто…»

«Открытость» осмысления жизни во многом объясняет и авангардную роль повести и рассказа в современной польской прозе. Но между повестью и романом, повестью и рассказом нет ни антагонизма, ни жестких жанровых перегородок. Польские критики часто называют современную повесть микророманом, подчеркивая ее близость роману. Повесть перенимает у романа присущий тому большой объем жизненных коллизий. Это достигается повышением удельного веса ассоциативности, внутреннего монолога, документальной основы, символических деталей, изображением мира через восприятие героя, словом, использованием приемов, которые позволяют на относительно небольшом пространстве запечатлеть существенные стороны прошлого и настоящего, тенденции движения жизни в будущем, дать им авторскую оценку.

Эти черты характерны и для произведений, публикуемых в сборнике. Написанные признанными мастерами польской прозы, в основном в 70-е годы, «листки из великой книги жизни» (как назвал повесть В. Г. Белинский) показывают социально-исторические и нравственные жизненные коллизии, исследуют многосторонние связи человека с действительностью.

Книга открывается двумя рассказами замечательного художника слова Ярослава Ивашкевича (1894—1980). Прошло несколько лет со дня смерти писателя, и с каждым годом значение его творчества для развития польской литературы становится все более ощутимым. Творческое наследие Ивашкевича продолжает пополняться: публикуются новые, неизвестные ранее произведения — и завершенные, но не успевшие увидеть свет при жизни писателя, и юношеские, и неоконченные. Произведения Ивашкевича продолжают жить в общественном сознании и даже задавать тон современной польской реалистической прозе.

Лирико-философское видение мира и тончайший психологизм его героев — отличительные черты прозы Ивашкевича — в полной мере присущи и рассказам «Билек» (1977 г.; опубликован в 1979 г.) и «Мартовский день» (1966 г.; опубликован в 1985 г.). Эти рассказы, как и все последние произведения писателя, написаны в элегической тональности, в них звучит завораживающая мелодия осени, перекликающаяся с шопеновской музыкой, столь любимой Ивашкевичем. «Мазурки Шопена… — писал он в рассказе «Билек», — объединяет общее настроение, и оно сообщает им очарованье осени». Рассказы Ивашкевича — о быстротекущей жизни и о неумолимости смерти. Уходит в прошлое мир пана Игнация, героя рассказа «Билек», рвутся последние нити, связывающие его с жизнью: умирает Билек, лошадь, к которой он был привязан как к человеку, исчезает из дома картина «Купание коней», с которой пан Игнаций многие годы коротал одиночество.

Незаметно появляется философская символика и в очень простом, бесхитростном рассказе «Мартовский день». Его горой, тринадцатилетний Марцин, радуется проснувшейся от зимнего сна природе, жаворонку в небе, журчанью ручья, неудержимо мчащемуся коню, опьяненному чистым весенним воздухом, — радуется жизни. Но и Марцина коснулась полоса тени, ощущение непрочности и скоротечности бытия — в этот солнечный весенний день умирает его дед, единственный близкий ему человек.

Грусть рассказов Ивашкевича — светлая, она соседствует о любовью к людям, с радостным и удивленным отношением к каждому мгновению жизни, которое писатель умеет запечатлеть в слове. И, как всегда у Ивашкевича, мир внутренних переживаний героев важнее фабулы, как всегда на первом плане достоверная, убедительная психологическая мотивировка решений, поступков, мыслей персонажей.

Совсем иной тип психологической прозы представляют собой произведения Станислава Дыгата (1914—1978). В них часто варьируется один и тот же герой, его биография, стремления, иллюзии, размышления. Это, как правило, рефлектирующий интеллигент, стремящийся осознать свою человеческую сущность, определить свои координаты в окружающем мире. Герой-повествователь у Дыгата при этом беспощаден к себе, он сам себя разоблачает, обнажает свою истинную, обычно весьма малопривлекательную суть. Цель такого писательского приема — скрупулезный анализ человеческого самосознания, восприимчивости человека к психологически фальшивым ситуациям. Проблема «маски» — автоматизма жизненных стереотипов поведения — всегда была в центре внимания С. Дыгата.

Характерна в этом смысле и повесть «Вокзал в Мюнхене» (1973 г.). В ней повторяются и варьируются главные мотивы первого романа писателя «Боденское озеро» (1946 г.), повести «Карнавал» (1968 г.: по-русски издана в 1969 и 1971 гг.) и других его произведений. Плотность изображения достигается здесь смешением временных пластов. Начало действия — конец 60-х — 70-е годы. Герой повести, польский писатель, в ожидании варшавского поезда на Мюнхенском вокзале наблюдая вокзальную суету, вспоминает разные события своей жизни. Ему припоминается флирт тридцатилетней давности с молодой француженкой Леонтиной во время войны, в лагере для интернированных иностранцев в Констанце на Боденском озере. Как и Сюзанна в романе «Боденское озеро», Леонтина в «Вокзале в Мюнхене» экзальтированно влюблена в «страдалицу Польшу», а заодно и в ее представителя, не скупящегося на красивые возвышенно-патриотические фразы о «польской судьбе». Тридцать лет спустя в Мюнхене герой снова использует национально-романтическую «маску» в любовной игре с молодой девушкой Николь (сходная психологическая ситуация сконструирована и в повести «Карнавал»), которая увлечена Польшей и всем, что связано с ней.

Верный своей художественной манере, С. Дыгат и в этой своей повести создает выразительный образ антигероя, и это позволяет ему не только найти новые ракурсы проблемы «маски», проанализировать — психологически достоверно — поведение человека и его реакции на различные явления действительности, но и дать острые сатирические зарисовки негативных явлений этой действительности в Польше 60—70-х годов. Наблюдая на мюнхенском вокзале делегацию польских актеров, участников кинофестиваля, герой размышляет о жизни своих соотечественников, о своей писательской карьере. Эти размышления написаны в духе лучших традиций польской сатирической прозы. Через героя-повествователя писатель обличает карьеризм, конформизм, лицемерие в его окружении, высмеивая в то же время и самого героя — его притворство, неспособность сбросить однажды надетую маску и быть самим собой.

Дыгат осуждает духовный инфантилизм своих героев, их пассивность; в жизни человека, утверждает он, необходимы истинные чувства, высокие стремления, мечты. Именно этот нравственно-философский лейтмотив, не всегда сразу различимый, порой приглушенный ироническо-сатирическими интонациями, отличает все творчество Дыгата и объясняет его широкую популярность у читателя.

Одна из заметных тенденций в современной польской литературе — расцвет художественно-документальной прозы. И если автор ее — подлинный художник, то это проза реалистическая, не менее значительная, чем «литература вымысла», только созданная иными путями, иначе отражается в ней правда жизни, иначе строятся характеры, композиция и т. д. В художественно-документальном произведении факты жизни не копируются, а отбираются с позиций определенного мировоззрения и пропускаются через личностное сознание писателя — художественно воссоздаются.

Документальная проза весьма многообразна в своих жанровых проявлениях. Один из жанров документального повествования — исследование исторических событий, воссоздание истории с помощью свидетельств очевидцев, документов. Такова повесть известного писателя Ежи Путрамента (род. в 1910 г.) «20 июля…» (1973 г.). Она рассказывает о покушении на Гитлера 20 июля 1944 г.

И в этом произведении Путрамент остался верен самому себе, главной теме своего творчества — исследованию психологических решений и нравственных реакций людей, непосредственно причастных к политическому механизму истории. В эпилоге книги сказано: «Ритм и масштабы событий, происходивших 20 июля 1944 года, словно бы предопределены драматургом. Избыток комментариев здесь был бы ошибкой. Факты сами представали перед объективом, сохраняя драматическую перспективу. Необходимы сдержанность комментария и простота композиции, чтобы во всей полноте раскрылся весь драматизм происшедшего».

Действие повести протекает стремительно. В ней нет развернутой картины заговора, исторического фона, подробных объяснений. Писатель прослеживает всего лишь одни сутки — с утра 20 июля до рассвета 21 июля. В центре его внимания — мотивы поступков главным образом трех человек: основного исполнителя заговора полковника Штауффенберга, подложившего бомбу в кабинете Гитлера, генерала Фромма — несостоявшегося преемника фюрера, майора Ремера, вмешавшегося в события и спутавшего все карты заговорщиков. Путрамент показывает, что если Штауффенберг участвовал в заговоре по политическим и морально осознанным причинам, то такие циничные и трусливые гитлеровские генералы, как Фромм, целиком разделявшие гитлеровские убеждения и цели, желают лишь освободиться от «крайностей» фюрера.

В этой документальной повести Путрамент продолжил важную в польской литературе тему (успешно разработанную и самим Путраментом в беллетристических и очерковых произведениях) — изображение гитлеровца, военного преступника. Образ нациста в польской антифашистской прозе эволюционировал от эскизных зарисовок, запечатлевших палачей польского народа, до масштабных психологических портретов, созданных в 60—70-е годы, в том числе, как у Е. Путрамента, средствами документальной прозы.

Обращение к жанрам художественно-документальной прозы либо использование ее приемов в беллетристическом произведении характерно для многих писателей. Один из таких приемов, распространенный в польской прозе последних лет, — введение в повествование, наряду с вымышленными героями, подлинных исторических лиц. Тем самым как бы удостоверяется подлинность времени и места действия, вымышленные герои действуют на фоне подлинных исторических событий. Этот прием использован и у Збигнева Сафьяна в «Рассказе о 1944 годе» (1983 г.). В нем действует известный организатор польской культурной жизни в первые послевоенные годы Ежи Борейша, упоминаются многие писатели, которые в освобожденном в июле 1944 г. Люблине положили начало литературы народной Польши: Пшибось, Путрамент, Парандовский, Минкевич, Курылюк…

З. Сафьян (род. в 1922 г.), известный писатель и сценарист, чьи произведения получили немалую популярность и у нас (телевизионный сериал «Ставка больше чем жизнь», роман «Ничейное поле» и др.), любит прибегать к сенсационной или хотя бы с оттенком сенсации фабуле.

Напряженно развивается действие и в «Рассказе о 1944 годе», отразившем главную проблему творчества Сафьяна — проблему политического и морального выбора, которая встала перед многими поляками в годы войны, в первые дни освобождения страны. Подлинным историзмом проникнуто повествование о политических событиях того времени, об узловом моменте польской истории, связанном со становлением у значительной части поляков новых, демократических и социалистических взглядов и убеждений. Процесс этот З. Сафьян прослеживает на судьбе писателя Ежи Келлерта, «либерала старого закала», по его самоопределению, которого захватил пафос революции, «задача созидания на пустом месте», а также судьбах Тадеуша, Иоанны, задумывающихся о своем месте в жизни.

Первые дни свободы были бурным временем, полным ожесточенных споров, напряженного труда, вылазок контрреволюционных банд. В небольшом по объему произведении Сафьяна передана эта атмосфера, сложность социально-политических противоречий в освобождающейся от немецкой оккупации Польше, трагедия польских юношей, участников антифашистской борьбы в рядах Армии Крайовой, обманутых ее реакционным руководством. Патриотический порыв молодежи был использован польской реакцией в своих корыстных классово-политических целях. Разработанный главарями Армии Крайовой план «Буря» (о нем упоминается в рассказе) предусматривал реставрацию силами АК буржуазно-помещичьей власти после разгрома немецких оккупантов Советской Армией, перед которой отряды АК должны были предстать как «полнокровные хозяева своей земли».

В рядах АК было немало искренних патриотов, молодых людей, желавших сражаться с гитлеровцами и не разбиравшихся в грязной политической игре командования. В «Рассказе о 1944 годе» командир отряда АК обрекает на гибель себя и весь отряд, но отказывается совместно с советскими частями прорваться из немецкого окружения. «Почему нам не позволили сражаться? Во имя чего майор отказался действовать сообща с русскими?» Для умирающего от ран Тадеуша этот вопрос остался без ответа. Но он очевиден для героя повести — писателя Келлерта, ставшего на новый путь.

60—70-е годы отмечены значительными достижениями польской деревенской прозы. Талантливым ее представителем является Веслав Мысливский (род. в 1932 г.), автор ряда повестей о жизни польской деревни и недавно изданного романа «Камень на камне» (1984 г.) — обширного полотна, рисующего жизнь польского крестьянина, социальные и этические конфликты в деревне за последние пятьдесят лет. И в повести «Голый сад» (1967 г.) Мысливскому удалось художественно ярко воплотить свою мысль о том, что в судьбе польского крестьянина «заключен синтез классового опыта многих поколении крестьян, в котором аккумулировалась общезначимая житейская мудрость. В ней содержится почти вся система проверенных опытом поколений социальных, философских ценностей, которые, перерастая свои исторические рамки, являются ценностями сегодняшнего и завтрашнего дня, являются ценностями общечеловеческими».

В повести нет прямого показа исторических и политических событий. Они преломлены в размышлениях главного героя, выступающего и повествователем. Герой — сельский учитель, интеллигент крестьянского происхождения, сын неграмотного крестьянина. Народная Польша открыла ему путь к знаниям, к новой жизни. Новые социально-исторические условия формируют нового героя, полноправного участника исторического процесса. Эта важная идея воплощена в повести ненавязчиво, с помощью тонкого анализа психологии героя.

Повесть построена как внутренний монолог сына, вспоминающего своего отца и всю свою жизнь, осмысляющего ее с высоты достигнутых знаний и опыта. Большое место в рассказе героя занимает его отношение к отцу, раскрываемое как отношение любви, уважения, доверия, как первая и важная ступень познания героем гуманистических начал жизни, осознание им своей неразрывной общности с окружающим миром и другими людьми. Соотношение «сын — отец» призвано у Мысливского символизировать отношения «человек — мир вообще», что позволяет прочитать его повесть как морально-философскую притчу о зависимости человеческой судьбы от окружающего мира, о необходимости нравственной связи человека с миром и о преемственности поколений.

Логика повествования в «Голом саде» подчинена логике процесса ассоциативного мышления героя. Ведущую роль в повести играют глубоко личные оценки и философские обобщения. Но мир, отраженный в зеркале личных переживаний героя, не теряет эпической широты. В личных переживаниях, в частных, казалось бы, событиях биографии героя отразились закономерности исторического развития, «распрямления» крестьянского сознания, растущего понимания у представителя народа своей роли в истории и значения нетленных этических основ народного восприятия мира. И дело здесь не в приобщении крестьянского сына к культуре, считавшейся ранее привилегией господ, не в том, что он может читать книги, получать образование, заниматься умственным трудом. Одного образования недостаточно, чтобы достичь подлинной культуры, стать нравственно целостной личностью, образцом которой является для сына его неграмотный отец. Помимо книг, самых умных и человечных, правда заключена прежде всего в жизни. Органическая связь с жизнью народа формирует истинный гуманизм, подлинно нравственные позиции крестьянина новой, социалистической эпохи, освободившегося от прежнего рабского комплекса социальной неполноценности.

Наряду с «деревенской прозой», условно выделяемой из общего потока литературы, все большее внимание польских писателей привлекает настоятельно диктуемая общественной и политической потребностью тема созидательного труда, жизни рабочего класса. Тема эта в польской прозе не имеет столь крепких традиций, как деревенская. Главные ее истоки — в произведениях конца 40-х — начала 50-х годов, когда появилось немало так называемых «производственных» романов и повестей, невыразительных и схематичных. Их авторы часто увлекались изображением производственных процессов в ущерб раскрытию характера, психологии человека труда. Немного удач в этом смысле на счету польских писателей и в последние двадцать лет. В прозе 70-х годов выделился ряд произведений, получивших в польской критике условное название «директорский» роман. В них повествуется об организаторах производства, руководителях коллективов, часто вчерашних рабочих. Эта проблематика бесспорно рождена жизнью и получила отражение не только в литературе народной Польши, но и других социалистических стран.

Излюбленной темой многих романов и повестей такого рода являются разные варианты карьеры делового человека, как правило, выходца из низов, трудными путями приобретающего знания, опыт и, наконец, занимающего ответственный пост руководителя. Общий недостаток этих произведений — описательность, стремление авторов к некоему протокольно-документальному, подробному изображению всяческих препятствий на пути героя и всех его психологических реакций, что часто исключает авторское осмысление изображаемого, авторскую позицию и интерпретацию жизненных конфликтов современности.

Одной из лучших повестей 70-х годов на эту тему является повесть опытного писателя Вацлава Билинского (род. в 1921 г.) «Катастрофа» (1976 г.). В. Билинский известен как автор многих романов и повестей из жизни Войска Польского, прошедшего вместе с Советской Армией славный боевой путь от берегов Оки до Берлина («Бой», «Награды и отличия» и др.), яркого антифашистского и антимилитаристского романа «Конец каникулам» (1979 г.; русский перевод в 1984 г.), романа «Объяснение» (1984 г.), в котором поставлена проблема ответственности за социально-экономический кризис в Польше в начале 80-х годов, и многих других произведений, привлекающих актуальностью и писательским мастерством. В повести «Катастрофа» В. Билинский обратился к польской действительности 70-х годов, к нравственным проблемам мира «деловых людей» — организаторов современного социалистического производства.

В автомобильной катастрофе получает тяжелые ранения Ян Барыцкий, пожилой, но энергичный и властный директор большого промышленно-строительного комбината. Катастрофа происходит в тот момент, когда директор добивается большого успеха. Его близкие, сотрудники, знакомые по-разному оценивают историю служебной карьеры Барыцкого. Одни вспоминают его добром, другие пытаются очернить, рассчитывая занять его место или продвинуться при новом директоре (ясно, что Барыцкий уже не вернется к исполнению своих обязанностей).

В произведении несколько повествователей. В столкновении разных точек зрения проясняются важные конфликты прошлого и настоящего, сформировавшие личность Барыцкого и других героев.

Ни у кого нет сомнений в честности, порядочности и самоотверженности директора Барыцкого, однако волевые методы его руководства многих не удовлетворяют, поскольку уже не соответствуют требованиям действительности.

Руководители производства, выведенные в повести — Зарыхта, Барыцкий, Плихоцкий, — люди разных поколений, имеющие разный жизненный и политический опыт. В их судьбах, действиях и размышлениях ощущается пульс общественного бытия и социального сознания. К решению новых масштабных задач, выдвигаемых жизнью, не все и не всегда оказываются готовы. Иногда им, людям честным и идейно убежденным, как Зарыхта, не хватает глубокого понимания жизненных закономерностей во всей их конкретно-исторической сложности, понимания темпа общественных перемен, все возрастающих потребностей. И тогда неизбежно возникают конфликты с окружением, с рабочим коллективом, а потом наступает и горький расчет с самим собой. В отличие от прежних производственных романов, где руководитель-новатор противопоставлялся, как правило, руководителю бюрократу или карьеристу, Билинский создает образ командира производства, потерявшего в условиях стремительного социального и экономического роста страны перспективу развития, гуманистические цели социалистического строительства. Именно поэтому вынужден был сложить свои директорские полномочия Зарыхта, такого же рода опасность подстерегает и Барыцкого.

Катастрофа заставляет героев задуматься не только над судьбой директора Барыцкого, но и над судьбой своего предприятия, над собственными жизненными позициями. Большинство из них, несмотря на различие взглядов, убеждены в том, что подлинную ценность личности определяет честное отношение к труду, к порученному делу.

Несомненно, что изображение человеческих отношений в процессе труда и связанных с ними морально-политических проблем занимает в последние годы в польской прозе все более значительное место. Некоторые произведения 70-х годов, в том числе повесть В. Билинского, уловили серьезные просчеты и волюнтаристские методы в управлении народным хозяйством страны, которые явились одной из причин экономического и политического кризиса в Польше, начавшегося в 1980 году.

Но, как верно заметил В. Билинский в одном из недавних интервью, «героем нашей современной литературы не стал подлинный рабочий». При всех отдельных достоинствах и достижениях прозы о труде, ее удельный вес в польской литературе все же не соответствует степени значимости темы труда для дальнейшего развития социалистической литературы.

По-прежнему остро ощущается настоятельная потребность более глубокого проникновения литературы в сложные социальные, этические, производственные отношения и конфликты, потребность их яркого художественного выражения.

В современной польской прозе с ее проблемно-тематическим и жанрово-стилистическим разнообразием заметное место занимает процветающая вот уже более четверти века научная фантастика. Признанным главой этого направления польской литературы является всемирно известный Станислав Лем (род. в 1921 г.). Его книги, многие из которых хорошо знает советский читатель, изданы на тридцати пяти языках мира и пользуются неослабевающей популярностью. Главная причина их успеха в том, что фантастика для Лема не самоцель, а, как он однажды метко заметил, «увеличительное стекло», в которое рассматриваются тенденции развития — социальные, моральные, философские, то есть средство для постижения человеческой натуры, понимания того, что происходит на земле сегодня.

Лем называет себя фантастом-реалистом — в том смысле, что его фантазия, допускающая дерзкие научные и футурологические гипотезы, не воспаряет в то же время над реальными жизненными проблемами. Ибо для Лема главная функция литературы — познавательная, а главное ее содержание — гуманизм. Литература, писал Лем, «должна не сторониться мира, не украшать или клеветать на него, а судить его или хотя бы наблюдать за ним, как умный свидетель». То, что это вполне возможно в рамках научно-фантастического жанра, Лем блестяще доказал своим творчеством.

Лем часто моделирует развитие общества и стремится предвидеть конфликтные ситуации, в которых может оказаться человек. У него нет фетишизации техники или науки. Судьбы человечества зависят от людей, от осознанности и целенаправленности их коллективных действий. Этот ведущий этический мотив творчества Лема виртуозно разработан писателем в разнообразных формах и видах научной фантастики — от «серьезной», предостерегающей человечество от пагубных последствий развития отрицательных тенденций общественной жизни (например, «Возвращение со звезд») или готовящей людей к встрече с иным разумом («Солярис», «Голос неба») до «смешной» — сатирических и гротескных произведений, разоблачающих бездуховность машинизированного общества («Сказки роботов», «Звездные дневники Ийона Тихого», «Киберниада» и др.).

В новом качестве предстает перед читателем Лем в повести «Насморк» (1976 г.). Ее действие происходит не в отдаленном будущем, как в большинстве произведений Лема, а в наши дни. Фантастический допуск в повести незначителен. Это упоминание об экспедиции на Марс, которая сегодня не выглядит такой уж невероятной. Это описание изощренных устройств римского аэродрома, защищающих пассажиров от террористов, которые технически возможны и сегодня. Не выглядят фантастическими и те страницы, где писатель говорит о зловещем изобретении, убийственно воздействующем на психику человека: известно, что в западных странах активно разрабатываются новые виды биологического и химического оружия. Элементы фантастики в повести органично сплавлены с реальностью современного капиталистического мира и подчеркивают уродливость некоторых процессов, в нем происходящих.

В остросюжетной повести, как в классическом детективе, расследуется таинственное преступление, приводятся аналитические рассуждения героя и его помощников, ломающих голову над возможными причинами происшествия, даются ложные следы и, наконец, — решение загадки. Загадка эта, правда, оказывается не столько детективной, сколько научной и социальной, но читателю это становится ясным лишь в конце увлекательного чтения.

Напряжение достигает предела в сцене террористического акта в римском аэропорту. Эта кульминационная сцена важна в конструкции повести и для характеристики личных качеств героя и для характеристики общества, в котором он действует. Это общество «легализованного насилия», родившее терроризм. Научные открытия здесь зачастую используются для создания новых средств уничтожения людей, а бесконтрольная деятельность предпринимателей, заботящихся лишь о собственной наживе, приводит и к нарушению экологического равновесия, и к смерти людей.

Обратился Лем в своей повести и к некоторым философским проблемам современного мира. В рассуждениях доктора Соссюра вырисовывается «статистическая» концепция мира, согласно которой в хаотическом человеческом движении происходит сгущение случайных факторов, которые возможно выявить лишь благодаря случайному стечению обстоятельств. Вряд ли можно говорить о том, что сам автор разделяет эту весьма спорную теорию. Мы имеем дело с одним из излюбленных приемов Лема: перед читателем ставятся трудные вопросы, на которые не дается однозначного ответа. В повести нет прямой полемики со взглядами Соссюра. Однако решение загадки, как бы оно ни казалось случайные стало возможным только в результате целеустремленных действий героя. Тем самым в повести утверждается необходимость активного отношения к действительности, ее познания и совершенствования.

Общество конкуренции наложило отпечаток и на облик весьма симпатичного героя повести, мужественного и находчивого человека, влюбленного в свою романтическую профессию астронавта. В некоторых его рассуждениях сквозит горечь, разочарованность, неверие в себя, в людские усилия. Весьма субъективно его мнение о космосе: «Мы не годимся для космоса, но именно поэтому не отказываемся от него», о невозможности приспособиться к условиям невесомости. Опыт длительных космических полетов советских космонавтов свидетельствует о другом.

Кстати, многие советские космонавты высоко ценят творчество С. Лема. Точное определение фантастики Лема, данное Г. Титовым, можно отнести и к повести «Насморк»: «Фантастика Лема учит читателя быть мыслящим современником, сознательным строителем светлого будущего».

Повесть Лема не только предостерегает перед стихийным развитием техники. Она заставляет думать о социальных и нравственных последствиях научно-технического прогресса.

Предлагаемые вниманию читателя польские повести и рассказы очень разные — социально-бытовые, лирические, исторические, документальные и фантастические. Они отличаются друг от друга художественной структурой, темами, способами повествования. Но объединяет их гуманистический пафос, стремление писателей в судьбе героев воплотить правду жизни, рассказать о человеческих взлетах и падениях, радостях и страданиях, сомнениях и надеждах. Все это свидетельствует о движении современной польской литературы по пути социалистического гуманизма и реализма.

В. Хорев