«Из всех художников художник-актер, без сомнения, производит самое сильное, живое впечатление; но зато и самое непрочное… Актер не оставляет свидетельства своего таланта, хотя разделяет творчество с драматическим писателем: ни картина, ни статуя, ни слово, увековеченное печатью, не служит памятником его художественной деятельности» — эти слова написаны Сергеем Тимофеевичем Аксаковым и прозвучали на чествовании великого русского артиста Михаила Семеновича Щепкина по случаю пятидесятилетия его беззаветного служения театру.
Еще категоричнее звучат откровения Виссариона Григорьевича Белинского: «Сценическое искусство есть искусство неблагодарное, потому что оно живет только в минуту творчества и, могущественно действуя на душу в настоящем, оно неуловимо в прошедшем…»
Да, для того чтобы судить о писателе, художнике, композиторе, об уровне их дарования, достоинствах их произведений, достаточно прочесть книгу, увидеть картину или раскрыть нотную тетрадь. Это можно сделать сегодня, как и через десятилетия, века, тысячелетия. И все равно — писатель, художник, композитор — вот они перед нами во всем их прежнем и всегда свежем обличье, с неизменным слогом, стилем, художественной образностью, строем мысли, глубиной чувств — смотрите, слушайте, постигайте, проникайте в их сокровенные, еще не раскрытые тайны.
Более того, настоящая ценность их произведений, как и самих творцов, нередко открывается лишь с течением продолжительного времени и даже веков. Примеров тому история искусств знает множество, когда неоцененные современниками иные мастера становились великими у их потомков. Как это случилось, к примеру, с великими Моцартом, Кипренским или Саврасовым.
С искусством театра не так. Не оцененные современниками, не удостоившиеся внимания критиков, не зафиксированные в живых отзывах и описаниях, отчетах и рецензиях, самые великие откровения, неповторимые взлеты души актера растворяются в сиюминутности жизни, не оставляя для будущих поколений подчас и следа их былого успеха, их самых высоких созданий. Не только через века, уже в следующее мгновение актер — другой, неповторимый, как сама жизнь, меняющийся в зависимости от его настроения, внутреннего состояния, настроения зрительного зала. Как, какими самыми совершенными средствами, записывающими и передающими устройствами зафиксировать то, что в постоянном движении, видоизменении, в непрерывности? Как зафиксировать течение воды, пробуждение стихии, рождение мысли? Как воспроизвести эхо прогремевшего некогда грома или сияние давно погасшей звезды?
А всякая роль, исполненная актером, — это уже отголосок свершившегося, порыв пережитого невозвратного душевного волнения. Так что же, отступиться? Склониться перед невозможностью остановить мгновение, заглянуть в прошлое? Согласиться с неизбежностью забвения?
Аксаков и Белинский сами и отвечают на ими же поставленный вопрос. «Потому о художнике-актере надобно более писать, чем о художниках другого рода, которые своими созданиями говорят сами о себе даже отдаленному потомству. Да сохранится же по крайней мере благородное имя сценического художника в истории искусства и литературы, — почти патетически восклицает Сергей Тимофеевич в заключение своей приветственной речи, — да сохранится память уважения к нему признательных современников!» А чтобы труд рецензента не был бесполезным, предупреждает будущего критика Виссарион Григорьевич, для этого ему самому надобно «сделаться поэтом… иметь душу вулканическую и страстную и не только способную в высшей степени страдать и любить, но и заставлять других страдать и любить…». Не лучшим ли тому примером были они сами, авторы этих напутственных слов?!
Действительно, искусство актера не оставляет по себе «вековечных памятников». Не успевает актер сойти со сцены, «как уже след его деятельности исчезает, и для будущих поколений остается лишь звук имени да темные предания». Все вроде бы так, что и дает основания считать труд актера в этом отношении «неблагодарным», а самого властелина сцены обиженным перед художниками, избравшими другие виды искусств.
И все же всякие суждения о долговечности художественных произведений относительны. Не только искусство актера не оставляет по себе «вековечных памятников». Любое творение художника хрупко. Еще в прошлом веке историк заметил, что время «съедает» металл и камень. «Где краски Апеллеса, где мрамор Фидия?» — обращался он к современникам. Сегодня этот процесс разрушения металла и камня, существовавших тысячелетиями и считавшихся вечными, совершается на наших глазах, вызывая небезосновательную тревогу за сохранение многих величайших произведений искусства. Стало быть, «вековечность» не в сохранности произведения искусства, не в стойкости материала, из которого оно создано, а в том, какой отзвук в сердцах и сознании нашло оно у современников и у потомков, какое воздействие оказало на творчество последующих художников, на развитие искусства в десятилетиях и веках, как и чем отзывалось в учениках, в последователях, в грядущих поколениях творцов.
Да, затерявшееся эхо отзвучавших эпох уходит во вселенную, растворяясь в ее бесконечности. Но жизнь человека, результаты дел его не исчезают бесследно, продолжают жить в других, в новом времени, в звучании новых голосов. Не воскресить уже в доподлинности сценические образы, созданные некогда актером, не повторить его интонации, но отголоски их, если хорошо вслушаться, можно узнать в голосах последователей и учеников, в документах эпохи, в воспоминаниях современников или его собственных, и, наконец, преданиях, также дополняющих портрет художника совершенно особыми по колориту красками.
Все это необходимо, видимо, свести воедино, чтобы увидеть свет той далекой звезды, которая все еще посылает нам свои сигналы, услышать эхо прокатавшегося по небосклону грома и насладиться его таинственным звучанием. В этом путешествии в прошлое нам готовы прийти на помощь и сам артист, и те, кто был рядом с ним, видел его в быту, на сцене, в общении — великие писатели, артисты, критики и ученые, композиторы и художники, — с кем связан высочайший взлет, золотой век русской культуры XIX столетия.