Когда в газете «День» вышли две тюремные подборки стихов Анатолия Ивановича Лукьянова, бывшего Председателя Верховного Совета СССР, а ныне посаженного своим однокашником и многолетним, но вероломным соратником М. Горбачевым в камеру «Матросской тишины», я услышал от достаточно уважаемых поэтов разных направлений: «А неплохая поэзия». Может быть, сегодня это сдержанное признание поэтами автора тюремных стихов своим окажется самой важной поддержкой нового политического заключенного.

Не секрет, что сенсационность этих тюремных стихов — в политическом имени автора. Так же, как интересны для читателя стихи И. Сталина, Мао Цзэдуна, Ю. Андропова. Так же, как интересны стихи участников громких диссидентских процессов семидесятых годов. И тем более ценно это лаконичное признание профессиональных поэтов: «А неплохая поэзия».

Значит, не будь яркой политической биографии Лукьянова, не будь этой провокационной затеи с псевдопереворотом, умело исполненной мастерами из спецслужб, все равно остались бы стихи. Они — состоялись.

Политически расходясь с взглядами одного из руководителей Советского государства А. И. Лукьянова, я приветствовал его мужественное поведение в тюрьме и осуждал вероломное предательство Анатолия Ивановича его старыми поэтическими друзьями — Андреем Вознесенским, Евгением Евтушенко, Львом Ошаниным и другими…

«Спасите меня, поэты», — обращался к своим, казалось ему, единомышленникам Анатолий Лукьянов. Не спасли, а еще и предали, еще и оболгали, насмеялись в либеральной прессе над своим былым покровителем, коему за многое по-человечески обязаны — своими книгами, заграничными поездками, более чем благополучной жизнью. Понятие чести оказалось у шестидесятников не в чести.

Газета «День» с моей статьей дошла до «Матросской тишины», и, плененный, незаконно арестованный, брошенный своим кремлевским вероломным однокашником, брошенный трусливым, лакейским депутатским корпусом Верховного Совета СССР, Анатолий Лукьянов предложил нам в «День» свои стихи, написанные в камере «Матросской тишины».

Разогнали этот Верховный Совет, и поделом. Лакеям место в лакейской, а не в высшем органе страны. Бывшие члены Политбюро и генералы КГБ, брежневские холуи и певцы соцреализма, придворные диссиденты бросают свои каменья в «Матросскую тишину» и ее новых узников. Не оскудеет архипелаг ГУЛАГ и в горбачевский период. Неожиданные поэты продолжили традиции русской тюремной поэзии.

Как бы кто ни противился, как бы кто ни относился к политическим взглядам Анатолия Лукьянова, но в будущих антологиях русской тюремной поэзии хронологически после стихов Василия Стуса, Юрия Галанскова, Юлия Даниэля будут с неизбежностью публиковаться стихи Анатолия Лукьянова.

«Над „Матросской тишиной“ — синева» — песенный лад этого стихотворения заметили сразу же менестрели, уже переложили на музыку, уже поют…

В тюрьме, как и на войне, человек быстро раскрывается. Все плохое и хорошее увеличивается в размерах. Лукьянов меня даже поразил своей стойкостью, он первым из узников августовской революции отказался давать показания, еще тогда, когда никто не знал, чем это грозит. Когда руководители государства не таясь говорили о преступниках, о возможных расстрелах, о сотнях голов.

Дай-то Бог всем нам в случае чего оказаться такими же, как Лукьянов.

Народ начинает слышать «боль и слова» «Матросской тишины».

А узник продолжает писать. Это — его борьба. Его обвиняют в измене Родине люди, предавшие эту Родину в Рейкьявике и на Мальте. А он — пишет.

Анатолий Лукьянов седьмого ноября 1991 года в камере «Матросской тишины» писал сонеты о своем любимом художнике Максимилиане Волошине.

Он восторгается «гражданской войны карадагским заложником», который в отличие от форосского псевдозаложника «верен России, он верит в Россию». Сидя в камере, политзэк горбачевско-ельцинского призыва Анатолий Лукьянов уверен, как и его любимый художник, что — «душу России не сгубят свирепые демоны глухонемые».

Значит, не случайно обращается к русскому художнику Максимилиану Волошину из камеры «Матросской тишины» жертва новых политических репрессий.

Читатель, надеемся, что, прочитав книжку «Стихи из тюрьмы», задумавшись о будущем России, ты лаконично скажешь, вложив в эти слова и политический, и социальный, и трагический смысл: «А НЕПЛОХАЯ ПОЭЗИЯ!»

Владимир Бондаренко, декабрь 1991 г.

* * *

Над «Матроской тишиной» — синева, Опадает еле слышно листва. Где-то Яуза шуршит у оград. Где-то песнями рыдает Арбат. А в «Матросской тишине» — полумрак. Конвоирские шаги до утра. Чьи-то ропоты и вздохи звучат — Вспоминают кто девчат, кто внучат. Разорвись же наконец, тишина. Долети же, звездопад, до окна. Отзовись, чужая боль и тоска, Что не снится на свободе пока. Над «Матросской тишиной» — синева. Кто услышит ее боль и слова? Кто уловит ее горькую мысль? Отзовись же, отзовись, отзовись…

* * *

Людская благодарность! Нет ее! Не жди ее, не мучайся, не сетуй! Все ввергнуто теперь в небытие, Все вытравили бойкие газеты. Но я не верю в злобу и абсурд. Я знаю — благодарность отзовется. И снова будет в душах честный суд. Он всходы даст, как их даруют весны.

* * *

Всю ночь стучал в решетку дождь, Желая достучаться Сквозь бред газет, угар и ложь До правды и участья. Отмыть затоптанное в грязь Простое слово — совесть, Восстановить живую связь Меж тем, кем был и кто есть.

* * *

Меж плит тюремного двора Пророс росточек изумрудный. Он путь свой медленный и трудный Сверлил с заката до утра. Так правда путь себе пробьет Сквозь ложь и пену словопрений. И все история оценит, И все история поймет.

* * *

Нет, тюрьме не спится ночами — Перестукивается, перекликается, Светит камерными очами, Не сдается, гудит, не кается. У нее своя жизнь особая — Непокорная, подзаконная. Хоть глядят глазки за ней в оба, Остается она несклоненная. Да, тюрьма сама — будто целое. У нее свой Коран и Мекка. Но ничто она не поделает С непреклонностью человека.

* * *

Нет, не порвать им связь времен, Любителям вранья. Их сгонит колокольный звон, Как стаи воронья. Нельзя историю разъять, Урезать, оскопить. Из памяти убрать нельзя То, чем пришлось нам жить. Там были вера, и любовь, И тяжкий пот труда, Солдата кровь, невинных кровь, И радость, и беда. Придут крушители колонн, Гасители огней. Но кто изгонит вдовий стон Из памяти моей?.. Никто не вырвет из войны Сражений и побед. У нас без прошлого страны Нет будущего. Нет!

* * *

В ряде мест погашен Вечный огонь

в память российских солдат.

Гасят Вечный огонь на могилах бойцов — Значит, дожили мы до великой беды. Значит, ветер распада нам дует в лицо. Значит, косит он русские наши ряды. Значит, кто-то желает, чтоб этот огонь Не был вечен, не жег и не мог обвинить, Чтоб Россия брела, как стреноженный конь, И времен оборвалась извечная нить. Вы простите нас, воины горькой российской земли, Кто себе не позволил наш стыд пережить. Не погаснет огонь, не зачахнет в пыли, Не погибнет в забвеньи и лжи! Не забудем мы в муках проторенный путь, Стоны вдов, кровь боев, звон оков! Ну а тот, кто Россию захочет с дороги свернуть, Будет проклят во веки веков!

* * *

Человеком остаться Под напором беды! Не скулить, не метаться, Сохранять для борьбы Те последние силы, Ту последнюю нить, Что спасет от могилы И потребует — жить! Жить, чтоб правды добиться, Чтобы свет увидать, Чтоб страница в страницу Эту правду сказать. Без хулы и оваций, Боль содравши с лица, Человеком остаться До конца, до конца.

Рис.