КУКУШКА
Невысокий лобастый юноша стоял, прислонившись к дверям лавки, и скучливо поглядывал на прохожих.
Петр Кулибин кивнул на него и зашептал:
— Сын-то, Иван, часу в лавке не усидит. Бегает от дела, как от черта рогатого. Беда!
Оглаживая бороду, покупатель сочувственно покачал головой и затеял степенный разговор о нижегородских новостях.
Приезд в Макарьев на ярмарку нынче ожидается большой. Слышно, с Кяхты, от китайских границ, идут богатые караваны, и чай будет дешев. Сибирские купцы везут мягкой рухляди — белок, куниц, соболей — против прошлых лет не в пример больше. Из-за Каспия ждут цветастые шали новых рисунков. Тянут бурлаки вверх по Волге, к Макарьеву, расшивы с солью и рыбой в неисчислимом множестве. А хлеба будет не пышно: летошний урожай засуха съела.
Тут Петр Кулибин повеселел: цена на хлеб станет крепкая, а у него амбар полон. Однако радость показывать негоже. Стал жаловаться:
— До Макарьева недалече — семьдесят верст, да едут иногородние, минуя Нижний. Путь от Москвы никудышный — непроезжий бор да болота невылазные. В неделю едва доберешься. Ярославль, Казань богатеют, каменными палатами обстраиваются, а Нижний за полвека, почитай, и вовсе не вырос.
Иван у дверей переминается с ноги на ногу. Нет конца ленивому разговору! Все медлит покупатель, не снимает перекинутый за спину пустой мешок. Как отец отвернется к ларю муку насыпать, быстрыми ногами можно за угол.
...На бурлацком базаре нынче людно. Весна! Сбившись артелями, бурлаки калякают, поджидая купцов, песни поют. А то режут ножом из чурок затейливые фигуры. Ходит Иван от артели к артели улыбчив и весел. Там сказку скажет, там певцам подтянет, а между тем зорким оком поглядывает на мастеров, что фигуры режут, на руки их умелые. Учится сноровке в работе простым инструментом — топором да острым ножом.
Купцы, владельцы судов, высматривают, в какой артели подобрались мужики поздоровее. Справляются, кто пойдет шишкой — передовым. Тут нужна сила знатная. Шишка, завидя купца, выпятит грудь и начнет, будто от безделья, вязать узлом толстый железный прут.
Рядятся на путину с божбой и проклятиями. Да прижимисты купцы: полушки не выторгуешь.
Ударив по рукам, идут в судовую расправу писать кормежную запись. В записи строгий наказ: вести судно, не просыпая утренних и вечерних зорь, без лености, притворной хвори и ни в какое своевольство не вдаваясь.
На небогатый задаток шли всей артелью покупать деревянные ложки знаменитых семеновских мастеров — резали они из баклуши добрую ложку вмиг, до ста сосчитать не успеешь. Ложки совали бурлаки за ленты валяных шляп — знак, что подрядились на путину. Потом покупали табак. Его вешали в мешочках на груди, чтобы не подмок, когда тянешь бечеву, шагая по воде. А напоследок сворачивали в трактир — мочить лямку.
Иван по дружбе ходил с бурлаками по лавкам, а у входа в кабак прощался — к вину был не приучен.
И бежал к затону смотреть на строение судов — простых несмоленых белян для сплава леса да просторных парусных расшив, с кормой острой, как нос, и плоским днищем. Тут, у строения судов, не одни плотники трудятся — и знатные кузнецы, и слесарных дел мастера.
В затонах скоро привыкли к Ивану, полюбили его. Глаза у юноши светлые, радостные. Речь складная. Сам доверчив — и люди к нему с открытой душой. Не прятали от него секретов доброго мастерства. А их надлежало беречь. Дорого мастерство, пока редко: многие постигнут секреты — цену мастерам собьют.
Бывало, Иван, приглядевшись, берет у мастера инструмент, показывает:
— Это и ловчей можно сработать, меньше труда положить.
Откуда у мальца соображение берется? Дело ведь говорит, и без лишнего задору, с веселой улыбкой. Учиться-то учится, а иной раз и сам мастера научит.
Но заветное для Ивана место было над Окой. Стояла там на высоком месте нарядная церковь. И ходил к ней Иван каждодневно. Глядел вверх, на большие часы с циферблатами, обращенными на все четыре страны света. Кроме времени дня, они показывали фазы луны и движение планет. Далеко по городу разносились громкий бой и мелодичная музыка курантов.
Сторож пускал Ивана на колокольню. Приоткрыв тяжелую железную дверь, юноша взбирался по крутым кирпичным ступеням витой лестницы. Взлетали, шурша крыльями, голуби, свившие гнезда в глубоких нишах.
Далеко с колокольни видно. Внизу Ока с Волгой сливаются, у пристаней на окских островах крохотные человечки несут, согнувшись, мешки — грузят расшивы. А за Волгой — поля без края, полоска леса синеет, видны ближние деревни.
И на всю ту красоту Иван не смотрит. Она привычна: с края оврага, у родного дома, — тот же вид. Закинув голову, вглядывается он в устройство часов. Мерно вращается великое множество колес — иные крутятся побыстрее, у иных еле заметен ход. А есть и такие, что весь час неподвижны, просыпаются только для боя. Можно различить — механизмов несколько. Один движет стрелки часов, другой управляет планетным календарем. Для боя и музыки механизмы особые. А как они сочленены — не разглядеть.
Спускался Иван с колокольни в густых сумерках. И казалось, что громким, торжественным боем вещали часы: тайна наша крепкая, не постичь ее. Важно помолчав пятнадцать минут, часы заливались громким смехом колокольчиков — где тебе, где тебе! — словно весь город над Иваном смеется.
Идет Иван не домой — к соседу. С молодым купцом Мику-линым он дружен издавна, с тех пор как строил плотнику.
Это было хитрое дело. Дом Кулибиных стоял над оврагом. Весной в овраге вода, к лету остается топь. Ни пруд, ни суша, а так — лягушачий рай.
По склону оврага, от родников, стекают ручейки, затейливо вьются. И куда стекают, там топко.
Затеял Иван строение. Вырыл по склону оврага канаву, а на ручьях сложил плотники из камней и земли. Аккуратно сложил, каждую щель обмазал глиной, чтобы не размывало. И повернули ручейки к новому руслу — к той канаве, что вырыл Иван. Слились они в один большой ручей, потекли в овраг, и вместо топи разлился по оврагу славный пруд. Вода проточная, чистая, и на второй год рыба завелась. Старики с Успенского съезда и мальчишки всей округи приходили с удочками. По окрестным кварталам пошла слава.
— У Петра Кулибина сын не лыком шит — какой пруд построил! — поговаривали соседи.
А Микулин прибавлял:
— У плотинки-то он водяное колесо поставил да мельничку на манер игрушечной. Строил ее из простых плашек, а жернова обтесал каменные. Засыплешь зерно — мелет как взаправдашняя. Чудодей!
Умелое строение полюбилось Микулину, а пуще того полюбился строитель — ясный разумом, приветливый. Часто по вечерам беседовал он с Иваном о тайнах природы, о хитрых механических игрушках, что привозили в Макарьев на ярмарку, или о прочитанных книгах, до которых оба были охотники.
У Микулина на стене висели часы. И в них тоже тайна: механическая кукушка. Как минутная стрелка обойдет полный круг — открывается в часах дверка. Выскакивает деревянная птица и кукованием объявляет время.
Набрался Иван храбрости, попросил Микулина:
— Дай ты мне, друг, на недолгое время часы. Будут сохранны — головой отвечаю.
Микулин промолчал. Вещь дорогая. У именитых купцов и то редко увидишь. Однако парень надежный — обману никто от него не видел. Как не помочь неуемной его пытливости!
— Бери, Иван...— вздохнул Микулин.— Но, гляди, осторожно!
Заперся Кулибин с часами в своей каморке. Ночь не спал, затеяв опасное дело: разобрать часы, выведать тайну. Ну как собрать не сумеет? Ну как замрет кукушка навеки? Часовых мастеров в городе нет. Случится неладное — некому спасать. А слово дано, и зазорно его нарушить.
Первый день Иван лишь смотрел, как работает механизм. Все колесики оказались деревянными.
Второй день инструмент готовил. Сбегал к друзьям-мастеровым, достал мелкие отвертки, ножички. На третий день решился — разобрал.
И увидел: стрелки циферблата движутся от вращения колес, а колеса вращаются потому, что тянет их тяжелая гиря. Это Кулибин понял раньше, когда разглядывал механизм больших часов Рождественской церкви.
Гиря висит на шнуре, шнур намотан на барабан. Опускаясь, гиря заставляет вертеться барабан. А с ним вращается и зубчатое колесо. Надето оно на ту же ось. Выточено колесо из дуба. За зубья того колеса цепляются зубья другого. За второе цепляется третье. Большие колеса медленнее обходят круг, маленькие быстрее. Когда гиря опускается на всю длину шнура— часы останавливаются. Тогда надо их завести ключом. Ключ вращает барабан, и шнур на него обратно наматывается.
А почему гиря не падает сразу, опускается равномерно, так, что большая стрелка обходит полный круг как раз за шестьдесят минут, а малая — за двенадцать часов? Вот где тайна. И микулинские часы раскрыли Кулибину тайну.
Над колесом висит якорек. А под якорьком качается маятник. Пойдет маятник направо — и якорек направо качнется, зацепит за зуб колесо, остановит его движение. Качнется маятник влево — и якорек туда же. Высвободит на миг колесо да сразу другим своим краем зацепит за зуб и опять остановит движение. А одно колесо остановилось,— значит, и всем другим задержка. Выходит, что движутся колеса, только когда якорь их освобождает.
Якорек и маятник, размер колес да число зубьев — вот где тайна равномерного хода!
А вторая гиря час висит неподвижно, потом опускается. Она приводит в движение тот механизм, что управляет кукушкой и боем часов.
Разобрал-таки Иван Кулибин часы, постиг их тайну.
Все части вымерил, зарисовал в натуральную величину, на каждом колесе зубья сосчитал.
И в тот день была вторая победа: сумел собрать часы!
Снова исправно выскакивает кукушка и кукует в парадной горнице микулинского дома.
А Иван Кулибин в своей каморке мастерит часы с кукушкой. Инструмент у него один — острый нож. Ловко управляться с ним научился у бурлаков и у плотников при строении судов. Из сухого, крепкого дерева вырезал Иван колесики. И по размеру и по числу зубцов точно, как в микулинских часах. Гири на шнуре подвесил, маятник, якорек сделал аккуратный. Смастерил свистульку, что кукушкой кукует. И механизм особый, чтобы кукушка из дверок выскакивала.
А часы не пошли.
Думал Иван — принесет отцу труд своих рук и скажет отец доброе слово: «Вижу, мол, сын, не баклуши ты бил, а постиг хитрое мастерство. Ну, так быть посему, и не сидеть тебе долее в лавке, а кормиться редкостным своим художеством».
Нет, не сбылась мечта. Непригоден грубый нож для тонкой работы. А другой инструмент где взять?
Кручинится отец: уже Иван Петровичем сына величают, борода пробивается, а от дела все бегает. И одно непонятно: откуда парню доверие такое в купечестве? Все его знают, все его любят.
А доверие было и впрямь не по возрасту.
Думало купечество нижегородское, кого в Москву послать. Тяжба там была, затянулась, и протолкнуть некому. Микулин говорил: снарядить в Москву Ивана Кулибина. Молодые купцы соглашались. Странное дело — и старики, хоть любили в человеке почтенность, зажиточность, а тут не спорили. Был Иван хорошо грамотен и, помимо разума да приветливого нрава, известен твердостью характера.
Послали его в Москву.