1

Сто лет тому назад Н. Добролюбов писал, что стихи в детских журналах «отличаются более идилличностью и вялостью, нежели талантом», и печатаются как будто нарочно, «чтобы отбить детей от поэзии и показать им, что стихи суть не что иное, как чистейшая бессмыслица».

Эти слова можно было повторить и через шестьдесят лет. Недаром в 1911 году К. Чуковский возмущался: «Детских поэтов у нас нет, а есть бедные жертвы общественного темперамента, которые, вызывая во всех сострадание, в муках рождают унылые вирши про пасху и рождество, про салазки и ручейки; которым легче пролезть в игольное ушко, чем избегнуть неизбежных «уж», «лишь», «аж», «вдруг», «вмиг»; для которых размер — проклятье, а рифма — каинова печать» (К. Чуковский. Матерям о детских журналах. СПб., 1911).

У нас не было в прежнее время даровитых поэтов, посвятивших свою творческую жизнь созданию таких стихов для детей, которые воспитывали бы чувство, разум, эстетический вкус ребёнка, приучали бы его наслаждаться поэзией и находить в ней богатую пищу для душевного роста.

А потребность в такой пище и в таком наслаждении лежит в природе ребёнка, проявляется уже в первые годы его жизни. Нет народа, который не стремился бы удовлетворить тягу детей к поэтическому слову, создавая песни, сказки, дразнилки, считалки, загадки, передающиеся из поколения в поколение. Дети забирали в свой мир и нужные им произведения взрослой литературы — сказки Пушкина и баллады Жуковского, стихи Некрасова и басни Крылова.

Сколько-нибудь заметных детских поэтов было очень мало и в других странах. Эд. Лир, Л. Кэролл, Р. Стивенсон, Р. Киплинг в Англии да В. Буш в Германии — вот почти всё, что стоит вспомнить. Кроме Стивенсона и Киплинга, все они писали стихи только шуточные, забавные. Такие стихи очень нужны детям, но, разумеется, не исчерпывают их потребности в поэтическом слове.

Поэзия, раздвигающая для детей границы мира чувств и предметного мира, появилась в наше время. И мы с гордостью вправе сказать: большая поэзия для детей создана советской культурой.

Немного найдётся в нашей стране людей, которые не знали бы имён лучших детских поэтов, не воспитывались бы на их произведениях, не читали бы их стихов своим детям.

И среди первых — имя Маршака.

Изумителен огромный напор творческой энергии поэта — Непрерывный, мудро организованный, направленный всегда на самый трудный, невозделанный участок общей работы. Стихи и поэтические пьесы, открывавшие новые пути в детской литературе, переводы, естественно и свободно вливающиеся в поток русской поэзии, своеобразная философская и мемуарная лирика, теоретические высказывания, точные и тонкие, помогающие осознать, что сделано и над чем нужно работать, книги детских писателей, рождению которых помог Маршак — вдохновенный редактор и вдумчивый советчик, — всё это богатство требует пристального изучения. Оно уже начато в появившихся работах о творчестве Маршака.

Огромное невспаханное поле лежало перед теми, кто начинал советскую поэзию для детей. Нужно было отказаться от нищенски узкого круга тем, от дешёвой сентиментальности и невыразительности статичных описаний, которые были характерны для дореволюционных детских стихов, и в то же время избавиться от следов декадентства, в наивных и вульгарных формах проникавших в детскую литературу. Нельзя было воспитывать будущих строителей коммунизма, сохраняя фальшиво-снисходительную манеру поучительного разговора взрослых с детьми-несмышлёнышами. Нельзя было воспитывать их произведениями, лишёнными идей и подлинной поэтичности.

Иначе говоря, предстояло вывести детскую поэзию на дорогу большой литературы, восстановить её внутренние связи с классикой, с фольклором и в то же время приобщать детей средствами искусства к современности.

На этом поле Маршак был одним из первых работников и воинов. Он понимал, что умение слагать стихи, которым обладали некоторые авторы произведений для детей и прежде, само по себе мертво. Оно становится истоком жизненной силы и средством познания мира только под пером художника, остро чувствующего звучание времени и потребности читателя.

Но от общего понимания задач и направления работы, которую нужно проделать, до произведений точного прицела и большой художественной силы лежит трудный путь исканий и борьбы.

Если были у Маршака в его исканиях неудачи, то они остались в его письменном столе, если были неточные решения, то он от них скоро отказывался. Почти каждое новое произведение Маршака, появлявшееся в печати, было либо принципиальным новаторством, либо развитием, совершенствованием найденного им прежде.

Поиски, постоянно усложнявшиеся, шли в том же направлении, что развитие советской литературы в целом, — ко всё более полному и многообразному выражению облика времени и облика современников. Если попытаться датировать стихи Маршака для детей, присматриваясь к их темам, идеям и героям, задача нередко окажется разрешимой.

Работу Маршака над детскими стихами интересно проследить хотя бы по главным вехам, чтобы увидеть: всё шире и многограннее раскрывал он своим читателям богатства окружающего их мира, по мере того как углублялось понимание, эмоциональное восприятие поэтом облика нашего времени и облика современника.

И в неразрывной связи с этим Маршаку пришлось постоянно расширять арсенал изобразительных средств детской поэзии, проделать огромную работу поисков форм, подходящих для сильного и подлинно поэтичного выражения идей, событий, облика человека социалистического общества.

 

2

В 1923 году вышла книга Маршака «Детки в клетке». Это первое его произведение для детей. Тема книжки традиционна. Детских стихов о диких зверях и домашних животных всегда было много.

Тем легче увидеть в этих ранних стихах Маршака черты новой трактовки темы, направление его поисков.

Вот одно из стихотворений книжки:

Л ь в я т а

Приведём для сравнения стихи на ту же тему, написанные на несколько лет позже С. Федорченко, ориентировавшейся на просветительные книжки начала XX века и пребывавшей ещё в плену дореволюционных традиций детской поэзии.

Самое появление таких стихов после «Деток в клетке» Маршака и после стихов Маяковского «Что ни страница, — то слон, то львица», показывает, что советская поэзия для детей ковалась в борьбе с дурной традицией — стихами, оставлявшими ребёнка в кругу обеднённых и приблизительных представлений о мире.

Не говоря уж о беспомощности приведенных стихов («вечное лето» располагается у львиных ног), нечёткости, смятости ритма, не трудно заметить стандартность определений, статичность описания. «Синее небо», «горячий песок», «вечное лето» — привычные и вялые эпитеты, ничего не говорящие воображению и чувствам ребёнка. Только «песок львиного цвета» выходит из ряда банальных определений. Автор дал очень бедную характеристику льва. «Гордый, ходит твёрдо» — вот всё, что мы о нём узнаем. Такое описание не может вызвать у маленького читателя ни живого интереса, ни эмоций. А сбивчивость ритма мешает детям почувствовать, что это стихи, запомнить их.

Несравненно выше «портретная» точность изображения льва у Маршака. Вместо приблизительных сведений о вечном лете в пустыне Маршак, пользуясь очень простыми словами, сообщает о льве самое важное и безусловно верное. Ребёнок узнает, что лев большой, рыжий, громко кричит и питается мясом.

Но познакомить ребёнка со львом — задача сама по себе не поэтическая. Маршак даёт не описание, а художественное изображение с отчётливой эмоциональной окраской. Поэт как бы снимает прутья клетки, предлагает не официальное, а дружеское знакомство со львиным семейством. Шутливая тональность (и не просто шутливая, а с лирическим оттенком) радует ребёнка, привлекает его внимание к стихотворению, рождает интерес к «герою». О льве рассказывает поэт со своим, ясно выраженным, отношением к предмету изображения.

В одних стихотворениях цикла «Детки в клетке» акцентирована шутка, в других преобладает лирический колорит. Стихи, построенные на шутке, кратки и отчётливы, как эпиграмма:

Или даже две строки:

Это запоминается сразу и навсегда.

В стихотворениях с лирическим акцентом изображение сложнее, и они по размеру больше — до четырёх строф. Для самых маленьких это длинные стихи, они уже требуют смены эмоций, смены впечатлений.

Вот стихи про обезьяну. Первая строфа спокойно повествовательная:

Вторая строфа создает грустное настроение — обезьяна, тоскуя, поёт песенку, которая начинается в третьей строфе:

«Визжат» — резкий мазок, меняющий колорит строфы, её эмоциональное содержание: в грустную песню вторгается смешное слово. Оно поддержано забавной позой обезьян — «качаясь на хвостах» (забавно, а в то же время и «познавательно» — поза-то для обезьян характерная!).

Первые две строки заключительной строфы — лирические воспоминания обезьянки о родине; читатель кстати узнает, какую еду любят обезьяны («Чудесные бананы на родине моей»). А в последних строках прелестно соединяется лирическая грусть с шуткой:

Эмоциональные переходы, чередование или сплетение лирического повествования с шуткой характерны для композиции всего цикла. Каждое стихотворение отличается от соседних тональностью рассказа, ритмическим движением. И всё же «Детки в клетке» — цельное произведение не только по теме, но и по эмоциональному строю, по методу изображения, по композиции.

Для старых детских стихов характерны примитивно-резкие способы письма — резким был рисунок, аляповатыми краски. Лирика — так уж слезливая сентиментальность, юмор — так уж грубая клоунада. «Детки в клетке» написаны как бы акварелью — поэт поверил в способность ребёнка воспринять сложный колорит, тёплый лирический фон и юмор, не наложенный ярким и грубым цветом, а оттеняющий рассказ, юмор, рассчитанный на улыбку, а не на громкий смех. Вера в восприимчивость детей оказалась оправданной — стихи живут уже пятое десятилетие и не стареют.

 

3

В том же 1923 году появился первый рассказ в стихах Маршака — «Пожар». В «Детках в клетке» поэт дал новую эмоциональную и «познавательную» трактовку старой темы, а в «Пожаре» он вышел за пределы стандартного для детской литературы круга представлений. Пожарам и прежде часто посвящались стихи и рассказы для детей. Это были обычно узкодидактические произведения, учившие осторожному обращению с огнём и запугивавшие детей ужасами пожара.

В том, что именно старые фабулы брал Маршак в первые годы работы для создания новой детской поэзии, есть элемент борьбы с плохой традицией; поэт показывает, что самые обычные для детской литературы предметы изображения на самом-то деле ещё не раскрыты.

Сюжет книги не пожар, а борьба с пожаром. Это рассказ о благородстве и героичности самоотверженного труда пожарных — в этом новаторское значение произведения для детской литературы того времени. Изображение труда в поэзии, тем более в детской, встречалось очень редко.

Это несколько устарело — тушение пожара теперь механизировано. Поэтому в последних изданиях «Пожара» приведённые строки заменены другими. Но для времени, когда писался рассказ, изображение удивительно рельефно. Действие, работа показаны с полнотой и точностью делового описания и в то же время поэтично. Я цитирую первоначальный вариант, так как новые строфы, несмотря на некоторые хорошие находки в изображении современных способов борьбы с огнём, в целом мне кажутся не такими динамичными и впечатляющими.

Маршак не прибегает в описании выезда пожарных ни к метафорам, ни к сравнениям. Рассказ идёт «без проволочки», как сама работа. Темп её передан ритмическим строением. Глаголы выражают не только напряжение, но и стремительность действия. Они начинают, а не заключают строки, дают как бы стремительный разбег описанию — «начинается работа, отпираются ворота», «выезжают с треском бочки», «поскакал по мостовой», «пролетел через базар», «проложили, размотав», «задрожал рукав упругий» и т. д.

Лаконичными определениями создаёт поэт зрительный и звуковой образ происходящего. Читатель видит пыль и сияние медных касок. Он слышит треск бочек и скок лошадей. И он почти осязает напряжение борьбы с огнём, читая строки:

Не пропущена ни одна деталь действия, каждая дана точными и очень простыми обиходными словами.

У кого научился Маршак этой лаконичности и прозрачности изображения, строгости в отборе деталей, выражающих целое, отсутствию украшений, умению передать ритм, темп работы и последовательность действий? Его учитель — Пушкин.

От этого непревзойдённого в русской поэзии классического изображения работы, в котором точность (можно сделать лук по пушкинскому описанию) не снижает поэтичности, а каждое слово удовлетворяет математическому требованию достаточности и необходимости, перекинут мост к советской поэзии для детей.

Маршак ведёт читателя не только от действия к действию, но и от эмоции к эмоции. Он освещает лучом поэтического слова то одну, то другую грань темы. Трогательный эпизод спасения кошки сменяется эпизодом героическим:

В этом эпизоде, сохранив хореический строй, Маршак меняет темп повествования. Оно льётся широко и торжественно, появляются грозные ноты. Меняется не только ритм (все строки двух- или трёхударные, ни одной четырёхударной), но в соответствии с ритмом меняется и словарь — от бытового разговорного языка поэт переходит к словарю «высокой поэзии»: «бушует», «разметавшись», «спешат… на зов», «кличет… на подмогу». Погасла у читателя улыбка, которую вызвал эпизод с кошкой. А последнее двустишие эпизода перекликается с героическими сказками и балладами.

Заключение снова подчёркивает, что тема рассказа — нелёгкий, опасный и дающий удовлетворение труд:

Строгий и настойчивый призыв к осторожности в обращении с огнем обычно исчерпывал дидактическое содержание стихов и рассказов для детей о пожаре. Этот призыв присутствует и в поэтическом рассказе Маршака, но в совершенно другой тональности. Кузьма не запугивает, а утешает девочку:

Можно поручиться, что у автора детских стихов прежнего времени пожарный произнес бы пресное и скучное нравоучение, а не утешал бы перепуганную девочку шутливым предложением посушить кошку. Педагогическая идея заключена не только в последних строках — она пронизывает всё стихотворение. Поэт хоть и показывает, сколько беды несёт пожар, но не к этому привлекает внимание читателей, а к самоотверженному труду, нужному, чтобы победить огонь. Вывод для ребёнка остаётся тем же — не шути с огнем. А мотивировка вывода — новая: пожар не только для тебя опасен — ты подвергаешь опасности других. Это выражено в героическом плане рассказом о борьбе Кузьмы с огнём и в том лирико-шутливом плане, который мы уже знаем по «Деткам в клетке» — в эпизоде со спасением кошки.

 

4

Весёлый стих. Поэтическая шутка. Конечно же, они нужны детям, как нужна им озорная игра. И одна из первых доступных ребёнку стихотворных шуток — бесконечное повторение тех же слов, ритмических фраз. Для него свежа радость постижения слова, он остро воспринимает его звучание и готов без конца повторять, переиначивать, подбирать рифмы.

Какой ребёнок не скажет «начать!», не потребует двадцать и тридцать раз повторить этот незатейливый стих, наслаждаясь задорным нагнетанием рифм «торчало — мочало — качало — молчало — сначала»?

Знал же всегда народ, что нужны такие стихи детям! Они есть в нашей, в немецкой, французской народной поэзии, особенно много их в английской — и совсем простых присказок, скороговорок, и своего рода словесных лабиринтов, таких, как «Дом, который построил Джек» — первое произведение английской народной поэзии, которое Маршак сделал достоянием русских детей. И с каким искусством!

Нелегко как будто найти синтаксическую конструкцию тяжеловеснее, чем заключительная одиннадцатистрочная фраза с восемью «который»:

Синтаксическая запутанность и составляет содержание словесной игры. Но запутанность оказывается мнимой. Постепенное усложнение фраз, постепенное нагнетание ритмически чётких придаточных предложений — от одного в первой строфе до десяти в последней, — с повторением в одной фразе-строфе всех предыдущих — снимает тяжеловесность, превращает её в забаву.

«Дом, который построил Джек» отличается от стихотворных шуток типа «Не начать ли сказку сначала» («докучных сказок») тем, что текст не повторяется неизменным — каждая строфа обогащает, усложняет нарисованную в первом двустишии простую картину — «Вот дом, который построил Джек». То, что каждая строфа начинается со слов «Вот» или «А это», подчёркивает связь стиха с изображением.

Но вовсе нет необходимости печатать произведение как подпись к рисункам. Стихотворение в целом как бы воспроизводит обычное для ребёнка занятие — нарисовать дом, пририсовать к нему дерево, потом человека и задуматься, чем ещё усложнить рисунок, чтобы он дал пищу воображению, чтобы можно было, рисуя, бормотать про себя тут же сочиненную к рисунку сказку. «Дом, который построил Джек» словно подсказывает обратную задачу — вот тебе сказка, сделай к ней рисунки.

Это уже не просто игра словами — она сочетается с игрой образами, с постепенным «оживлением» и усложнением картины, нагнетением поступков, небольших приключений. Стоит дом, хранится в чулане пшеница. Вот исходная, ещё статичная картина. А потом вихрь событий. Прилетает синица воровать пшеницу, кот ловит синицу, пёс без хвоста треплет кота, корова лягает пса, старушка доит корову, пастух бранится с коровницей.

И каждое событие оживлено чертой, характеризующей «действующих лиц», — только одной деталью, но острой, запоминающейся. То это забавный внешний признак — корова безрогая, пёс без хвоста; то к внешнему признаку присоединяется черта характера — старушка седая и строгая, ленивый и толстый пастух, который бранится с коровницей.

Каждая строфа — законченный рисунок пером, каждая строка — изобразительно точная деталь рисунка. Так игра повторениями, на которой строятся «докучные сказки», сочетается здесь с другой, тоже встречающейся в фольклоре, игрой словесным рисунком, сменой картин.

Формально «Дом, который построил Джек» — перевод. На самом деле — это мичуринская работа. Маршак так умело привил английскую сказку-игру к русскому стиху, что только иностранное имя Джек напоминает о её происхождении. О нём вспоминаешь так же редко, как об иноземном происхождении картошки. А вместе с тем колорит английского фольклора сохранён!

В «Доме, который построил Джек» весёлая игра словом, повторением слов не только сложнее по конструкции, чем в «докучных сказках» и дразнилках, — она подчинена смысловой задаче — созданию всё усложняющейся картины.

Дальше по этому пути пошел Маршак в «Багаже». Здесь снова игра на повторении великолепно подобранных слов, строк, которые так и просятся на язык — «диван, чемодан, саквояж, корзину, картину, картонку и маленькую собачонку». Но игра включена не в расширяющееся с каждой строфой изображение, как в «Доме, который построил Джек», а в комический сюжет — анекдот о том, как удравшую из багажного вагона собачку подменили большим псом, уверяя даму, что «за время пути собака могла подрасти».

Конечно, наслаждение ребёнка возрастает, если игра словом: не исчерпывает смысл стиха, а становится способом изложения весёлой истории.

Скажем сразу, чтобы не возвращаться к этому, что позже (в 1930 году), создавая стихотворение «Вот какой рассеянный», построенное на чередовании смешных ситуаций, Маршак использовал очень забавную игру словами — на этот раз «перевёртышами» — не как основу стихотворения, а лишь как одно из средств выразительности, усиливающее комичность эпизода:

Эта игра словами характеризует героя произведения так же отчётливо и в том же плане, что забавные поступки рассеянного — тоже как бы «перевёрнутые».

Процесс, характерный не только для Маршака, но и для всего первоначального развития советской детской поэзии: началось с поисков выразительных средств, которые обновили бы строй стихотворной речи, приблизили её к особенностям восприятия детей, к их играм, к их способу усвоения языка, познания реального мира и в то же время были бы подлинно художественными. В ту пору игра словом, затейливая шутка часто исчерпывали смысл стихотворения. А потом находки сливались с другими и уже служили широким смысловым, идейным задачам, помогали создавать «большую литературу для маленьких».

В поисках русских соответствий английскому народному стиху — не просто соответствий, а пригодных для специфического читателя (вернее, слушателя) — для малышей, Маршак обрел ту виртуозность стиха, ту свободу владения поэтическим словом, которая позволила ему постоянно расширять диапазон тем, понятий, образов в стихах для детей. Он был мастером в первых же своих произведениях — в них нет срывов, признаков неуверенности, по которым мы узнаем начинающего поэта. А находок очень много, и особенно много потому, что он начал поиски, разведку боем сразу в нескольких направлениях.

 

5

«Детки в клетке» и «Пожар» вышли в 1923 году. «Дом, который построил Джек» — в 1924-м. Вот три разных направления поисков. Каждое получило широкое и разнообразное развитие в творчестве Маршака — и познавательные стихи, и поэтический рассказ о профессии, и стихи весёлые, игровые. Но в 1923 году появилась и «Сказка о глупом мышонке» — это было ещё одно направление исканий.

Трудно определить жанр этого стихотворения. Колыбельная? Пожалуй. Поэт рассказывает, как убаюкивали мышонка, общий строй вещи лирический; четырёхстопный хорей, который часто у Маршака задорен и предельно динамичен, здесь течёт спокойно и неторопливо.

Но что-то есть в вещи несвойственное «убаюкивающим» стихам, какой-то сдвиг тональности. Да и названа она не колыбельной, а сказкой. Сдвиг в том, что, не теряя лиричности, стихотворение в то же время немного иронично, немного шутливо, немного грустно и нравоучительно, как басня:

Как неожиданно тут «пищи», как сразу выбивает это слово из заданной первой строфой обычной для колыбельной песни тональности! Вспоминается «визжа» из лирической песни обезьяны в «Детках в клетке».

Мышка-мать приглашает в няньки утку, жабу, лошадь, щуку. Критически настроенный мышонок всеми недоволен.

«Не пищи» второй строфы поддержано забавными сочетаниями слов «тётя лошадь», «тётя жаба», совсем непривлекательными для мышонка предложениями (утка обещает ему червяка, жаба — комара, лошадь — мешок овса) и, наконец, вошедшими в поговорку строками:

или

Л. Ю. Брик вспоминает в статье «Чужие стихи», что Маяковский любил этим двустишием приглашать гостей.

Заботы мышки и капризы мышонка кончаются трагически — из всех нянек ему понравилась только кошка.

Для трехлетнего слушателя тут загадка. Ему нужно подумать, куда между двумя строфами исчез мышонок. Когда он поймёт, то радость угадывания немного скрасит для него грустный конец, а неожиданное для малыша открытие, что иная сладкая песнь коварна, обогатит его опыт. Семилетние хорошо воспримут иронические характеристики, и для них будет вполне ясно аллегорическое нравоучение, которое содержится в стихотворении; перечитывая знакомую сказку, они откроют в ней незамеченное прежде, и это доставит им новую радость. Такой сделанный «на рост» запас смыслового и эмоционального содержания — верный признак подлинной художественности произведения.

Лирическая колыбельная? Трагикомическая сказка? Басня? Любое из этих определений будет и верным и ошибочным, потому что в стихотворении есть элементы и того, и другого, и третьего; иными словами, это вещь своеобразная по жанру. Сплав лирики с нравоучительным смыслом, юмора с трагическим концом определил богатство, разнообразие эмоционального содержания так просто и безыскусственно на первый взгляд написанного стихотворения. Это мастерская простота.

И ещё одна — колыбельная?.. сказка?.. То и другое, а главное — одно из самых прелестных, самых совершенных стихотворений Маршака. «Тихая сказка», недаром упомянутая в числе стихов, за которые Маршак получил Ленинскую премию, трогает взрослых, доставляет им художественное наслаждение, не меньшее, чем четырёхлетним. Это уже не «на рост», а на всякий рост — для вас, для меня, для наших детей и внуков. Она тоже проста, как будто незатейлива — сказка о том, как семья ежей встретилась с волком и волчицей. Секрет её трогательной прелести в том же сплаве лиричности с юмором, особенно тут удавшемся, богатом, вдохновенном, и в гармоничности всего стихотворения.

Трагического конца на этот раз нет, все кончится благополучно… Впрочем, это зависит от читателя:

Это конец стихотворения. А что читать сказку надо тихо — мы предупреждены уже в первых строках. Стихотворение оказалось игрой! Тут не только тихо читать — кажется, ходить надо на цыпочках. Все так тихо:

И гуляют они ночью:

И тропа глухая, и осень, и согласные глухие — «топ-топ-топ». Всё удивительно гармонично. Ни одна деталь, ни один звук не нарушают тональности сказки. И «идут на грабежи тихим шагом волки». В этой тишине разыгрывается, в общем, тоже тихая битва между ежами, которых читатель полюбил с первых строк, и грабителями-волками. Не очень драматическая битва, скорее комичная. Волки не могут справиться с ежами:

Они трусы — эти ночные грабители. Послышался вдали выстрел из двустволки. «Пёс залаял и умолк».

Как это точно сделано, проверено на слух: выстрел вдали, пёс залаял и умолк — только чуть-чуть нарушается тишина.

Почувствуют ли малыши тонкий, без малейшего нажима, юмор этого диалога? Дойдёт ли до них прелесть игры близкими но звучанию словами — «Съёжься, милый ёжик!», «Завертелся волк волчком»?

Маршак верит в сочетание мыслительных способностей, фантазии, юмора и свежести чувств ребёнка, которые помогут ему понять и почувствовать недосказанное словом, но заложенное в образе, ритме, эмоциональной тональности стихотворения — в «Тихой сказке», так же как в «Сказке о глупом мышонке». Совершенно несвойственное прежде детским стихам доверие к тонкой восприимчивости малыша, доверие, проявившееся уже в «Детках в клетке», было одним из самых важных, самых принципиальных завоеваний советской поэзии для детей.

 

6

Пафос созидания, увлечение техникой росли в народе по мере восстановления хозяйства страны, по мере осознания грандиозных задач, которые сформулированы в первом пятилетнем плане. И дети, разумеется, не остались в стороне от этого увлечения. Ведь докопаться до «нутра» всякой вещи — игрушечного автомобиля и настоящих часов — живейшая потребность возраста, первая попытка понять мир чудесных предметов, которые обладают таинственными свойствами: часы тикают, их стрелки передвигаются, качается маятник, заводной автомобиль пробегает всю комнату — как? почему?

Редко старая детская литература давала на эти «как» и «почему» ответы живые, образные, удовлетворяющие любопытство, пробуждающие фантазию и страсть к новым знаниям, к работе, к созиданию вещей.

В редакции журнала «Новый Робинзон», которой руководил Маршак в 20-е годы, шли напряженные талантливые поиски форм рассказа о вещах, форм, пригодных для воспитания детей социалистического общества, будущих созидателей вещей. В обсуждении замыслов и рукописей рождалась советская научно-художественная литература для детей. На страницах журнала появились первые произведения Б. Житкова, М. Ильина о мастерстве и истории мастерства — произведения, ставшие классическими. Здесь печатались рассказы бывалых людей, которые положили начало укрепившемуся потом обычаю — привлекать деятелей труда и науки к работе над книгами для детей.

Печатались в «Новом Робинзоне» и первые опыты стихотворных произведений о мастерстве — застрельщиком был Маршак.

Я думаю, что в многопольном поэтическом хозяйстве Маршака ни одна выращенная им культура не доставила ему столько забот и кропотливого труда, не вызывала столько сомнений и споров, как «познавательные» стихи. Он возвращался к ним на разных этапах своего творчества — писал в 20-х годах «Как рубанок сделал рубанок», «Книжку про книжки», «Вчера и сегодня»; в 30-х и 40-х годах — «Откуда стол пришел», «Праздник леса»; в 50-х — «Песню о жёлуде», «Весёлое путешествие от А до Я».

Маршак подходил к теме различными путями, и это единственная область его работы, где не все пути были точно найдены. Лучшие вещи — «Вчера и сегодня», «Праздник леса», «Весёлое путешествие от А до Я».

А «Как печатали вашу книгу», «Откуда стол пришел» — бесспорно мастерские стихи, но не более того. В чём их неудача? Эти стихи можно пересказать прозой без больших потерь! Неоправдан, по-моему, самый замысел стихотворения «Как печатали вашу книгу». Почему о производственном процессе, о всех его операциях надо говорить стихами? Не чувствуется необходимости в этом — больше того, прозой можно рассказать понятнее и интереснее. Рассказ Б. Житкова «Как печаталась эта книга» оказался удачнее стихов Маршака на ту же тему, потому что автор не стеснён необходимой для стиха лаконичностью, не стеснён рифмой и ритмом. Вот ведь о чём приходится говорить в связи с этими стихами — о ритме и рифме, как стеснении, затрудняющем изложение темы, а не способе раскрыть её широко, свободно, эмоционально. Описание производственного процесса здесь не стало его поэтическим изображением — оно осталось описанием и потому в существе своём прозаично. Процесс создания книги не очень ясно можно представить себе по стихотворению Маршака, потому что многое лишь названо, перечислено. Только в изяществе некоторых поворотов темы, в отдельных словах мы узнаём здесь Маршака. Богатый арсенал поэтических средств, поставленный на службу прозаическому замыслу, остался в значительной степени только арсеналом.

Все эти мысли и в голову не приходят, когда читаешь «Вчера и сегодня». Здесь есть сюжет, найдено поэтическое решение темы: сварливая беседа устаревших и потому раздражённых вещей (керосиновой лампы, пера, которое хозяин сменил на пишущую машинку, коромысла) выливается в тот забавный и немного лирический рассказ, который так органичен для дарования Маршака. Работают детали, все тонкости поэтического письма, рождаются афористически лаконичные и точные образные определения.

так в частушечном строе жалуется коромысло на водопровод. Нет и следа прозаической описательности.

Тут и обнаруживается, что «познавательные» стихи не удаются, если эта познавательность исчерпывает задачу художника, если тема решается «в лоб» и нет в её изложении простора для эмоциональной трактовки.

Примерно так же, как «Вчера и сегодня», построена «Книжка про книжки». Растрёпанные, разорванные книги поднимают бунт против загубившего их Гришки Скворцова и убегают от него в библиотеку. Но эти стихи кажутся не такими удачными, хотя есть тут сюжет и забавная перебранка книг. Вероятно, «Книжка про книжки» запоминается меньше, потому что эмоциональность стихотворения придавлена прямой дидактичностью, нравоучительностью, на которую, как на стержень, намотан рассказ.

Это не значит, что прямая дидактичность противопоказана детским стихам. Мы помним великолепные удачи — «Что такое хорошо и что такое плохо» Маяковского, «Мойдодыр» Чуковского. Но читатели «Книжки про книжки» постарше, им, пожалуй, уже не подходит такая форма нравоучения. И, кроме того, она не свойственна Маршаку, который обычно пронизывает воспитательной идеей всю ткань произведения, заставляет читателя угадать смысл вещи.

Сюжет, впрочем, необязателен в познавательном произведении, если поэт находит другие, достаточно сильные, средства для того, чтобы создать внутреннее напряжение стиха.

Вот перед нами три стихотворения: «Праздник леса», «Песня о жёлуде», «Откуда стол пришел». Первые два превосходны, третье мне кажется не таким удачным.

Вы помните, конечно, «Праздник леса».

Так вся вещь — только перечисления. Но какая в этом перечислении экспрессия, какой динамический напор! Он определяется четкостью ритма — четырёхстопного дактиля, в котором не пропущено ни одно ударение, энергией рифм — во всём стихотворении ни одной женской. Каждая строка — точно выстрел.

И, главное, какая неожиданная смена поражающих воображение картин. Что мы сажаем, сажая леса?

На энергии стиха, на смене неожиданных чётких картин построен «Праздник леса». По темпу — это быстрый марш. А о жёлуде — неторопливая песня, созерцательная, лирическая (и всё же с шуткой!), песня о том, как из жёлудя, «коль свинья его не съест», вырастет коренастый дуб. Прелесть песни для маленького читателя в том, что проникновенное и глубокое созерцание выражено конкретными живописными образами:

В «Празднике леса» сюжет замещён динамическим напором, в «Песне о жёлуде» — напором лирическим.

Как будто почти в той же тональности, что «Песня о жёлуде», написано стихотворение «Откуда стол пришел». Но почти в той же — зачин другой:

Это дидактическое вступление сразу снижает лирический накал. Средние строфы стихотворения (4—10), где поэт рассказывает, как стояло дерево, как его срубили и обработали, — не описание, а изображение, выполненное в той же лирической тональности, что и «Песня о жёлуде». Но три последние строфы снова возвращают нас к дидактике зачина («День изо дня, из года в год он будет нам служить», «За ним работать будем днём, а вечером — читать»). И конкретному, пронизанному лиричностью изображению, зажатому между рассудочными начальными и конечными строфами, не хватает воздуха.

Большую часть стихотворений, о которых здесь говорилось как о не вполне удавшихся, не решённых до конца, Маршак не включал в поздние свои сборники. Но нельзя забывать, что каждый детский поэт пристально всматривается в стихи Маршака, учится у него. Именно потому хотелось поделиться своими сомнениями.

Конечно, невозможны и не нужны какие-нибудь каноны или рецепты создания познавательных, в частности «производственных», стихов для детей — любой канон может быть опровергнут произведением, нарушившим его и всё же удавшимся. Но до сих пор получалось так, что стихи, в которых производственный процесс служил сюжетом и оставался единственной темой произведений, были непоэтичны — всегда казалось, что тему лучше можно выразить прозой. А в таких остроэмоциональных, экспрессивных произведениях, как «Вчера и сегодня», «Праздник леса», лексика, ритм, строение фраз, композиция и самый замысел служат задаче поэтической — дать художественное изображение, образ вещи или круга вещей, а не лежащей за пределами поэзии попытке описания производственного процесса.

 

7

В «Пожаре» Маршак дал изображение труда, замечательное по точности, полноте, последовательности действий и по эмоциональности.

К рассказу о профессии Маршак вернулся через четыре года после «Пожара» — в «Почте», но с другим арсеналом художественных средств. Представление о работе почтальона поэт даёт не изображением всех его действий, как в «Пожаре», и, пожалуй, даже не по основным признакам профессии, а в отдельных красочных и запоминающихся деталях, которые пробуждают фантазию читателя и заставляют его по пунктирному изображению воссоздать образы людей, стран, городов. Критики отмечали, что «Почта» построена как загадка — недаром она начинается со строк:

Загадка — это верно. Но мне кажется, что «загадочность» не в этом внешнем приёме — ведь в той же строфе даётся и отгадка («Это он, это он, ленинградский почтальон»), а во внутреннем построении вещи, в лаконичности и как бы отрывочности деталей, по которым читатель должен воссоздать в воображении широкую картину.

Получается нечто прямо противоположное стихотворению «Как печатали вашу книгу». Там рассказано всё подряд, и нас не покидает ощущение, что словам и образам не хватает простора, что познавательный материал искусственно спрессован стихотворной формой, а «Почта»… Да разве можно было бы в прозе четырьмя сотнями слов, из которых состоит стихотворение, так много рассказать и показать ребёнку, дать ему полное движения, красок, эмоций представление о путешествии письма по воздуху, на пароходе, в поезде, о профессии почтальона, о странах и городах? Читатель не только узнаёт, кто такой почтальон и что такое почта, — он ощущает огромность мира и его разнообразие.

Снова поэт проявляет доверие к фантазии малыша, для которого слово «Бразилия» оживёт и расцветится, когда он узнает два признака страны — зной и пальмы. Конечно же, это загадка: по скупым деталям — автобус, дверной молоток, суровый худой почтальон и звучное название «Бобкин-стрит» — воссоздать в воображении Лондон. Не сомневайтесь — ребёнок решит задачу. Пусть его первое представление о Бразилии и Лондоне будет неполным, даже фантастичным — это в его возрасте не беда, зато чужие, мёртвые прежде слова обрели смысл, форму и окраску. Встретив их снова, он с живым любопытством будет вносить поправки в своё прежнее представление, дополнять его.

Когда образ, ритм, рифма рождены замыслом, в самой основе своей поэтичным, тогда читатель получает «Пожар» или «Почту» — произведения, которые он прочтёт наизусть пятилетним и будет помнить пятидесятилетним. Они остались в памяти не механически, не только потому, что ритм, подбор слов, строение фраз облегчает запоминание, но и потому, что цепь ассоциаций, образов, воспоминаний о важных переживаниях детства связана с этими стихами. Повторяя их своему сыну, бывший читатель Маршака вспомнит, что именно эти стихи родили личное, заинтересованное, связанное со множеством мыслей, открытий, фантазий отношение к почтальону или пожарному, связали прозаический, висящий на стене дома почтовый ящик с увлекательным путешествием опущенного в него письма.

В первых же книгах Маршак преодолел границы старой детской поэзии, отказался от её методов. Своими произведениями он боролся с книгами, тянувшими детскую литературу назад, к мелочному морализированию, непоэтичным описаниям и приблизительному стиху.

Борьба была нужна, потому что плохая литература всё ещё лилась потоком. За то время, что вышли первые восемь или девять книг Маршака (1923–1930), много ныне забытых литераторов выпустили сотни недоброкачественных книг, заполнявших полки магазинов и библиотек.

Напомним, что многие из этих литераторов вовсе не стремились замкнуться в том узком мирке, которым ограничивалась дореволюционная поэзия для детей. Нет, они смело брались за самые живые, современные, в частности политические, темы и без зазрения совести вульгаризировали их. Большие темы они решали мизерными средствами, искусственно превращая их в малые. С этими вульгаризаторами нужна была борьба самая решительная — и не только статьями, а прежде всего поэтическими произведениями.

Но всё же в первое время диапазон тем Маршака был уже, чем диапазон жанров, в которых он работал. 20-е годы были для него годами разведки новой темы, поисков выразительных средств, пригодных для поэтического разговора с детьми о современности.

Стремление Маршака расширить знакомство ребёнка с окружающими его вещами, воспитать в нём уважение, любовь к труду и людям труда, приучить к разностороннему восприятию явлений жизни, к пониманию благородного, трогательного и смешного — всё это предшествовало в его творчестве работе над стихами о современности. К этой важнейшей теме Маршак подходил осторожно и полным голосом заговорил о советском человеке и советской родине в конце 20-х годов.

Поворот Маршака к событиям современности — «Война с Днепром», книга 1929 года.

 

8

Это было время, когда советский народ жил вдохновенным трудом первой пятилетки. Строители Магнитогорска, Днепрогэса, Кузнецка были героями тех лет. В напряженной борьбе с природой, в несокрушимом стремлении к созиданию, в перекличке социалистического соревнования, рушившего вековые навыки подневольного труда, ковался облик нового человека.

Вести со строительств, лаконичные и строгие, как фронтовая сводка, читались в каждом городе, в каждом селе с волнением и жадностью — как фронтовая сводка. Нигде и никогда прежде так ясно не проявлялись героизм и поэзия труда, как в эти годы. Память о них драгоценна для каждого из нас.

Как же было не приобщить детей к этому трудному счастью творчества, не раскрыть перед ними величия и поэтичности событий? Как было не подумать о необходимости дать завтрашнему строителю рельефный, верно окрашенный рассказ о сегодняшних делах отцов?

М. Ильин в «Рассказе о великом плане» говорил с детьми о размахе созидательной работы советского народа, показывал её масштабы и напряжение. Гайдар написал, как проникает шум стройки в «дальние страны», рождая новую жизнь в глухих углах.

Маршак, мобилизовав всю динамичность, ударную силу своего стиха, дал детям строки, которые, раз прочитав, они запомнили навсегда:

Словно из глыб, накрепко пригнанных одна к другой, сложены эти строки. Напряжение борьбы, непреклонность строителей, уверенная поступь машин, грозный рокот Днепра — всё, что составляет содержание следующих эпизодов «Войны», уже заключено в чётком маршевом ритме, в весомости каждого слова вступительных строк или, вернее, предвещано ими.

Изображение зрительно отчётливое, как рисунок, наполнено движением, как кинематографический фильм.

Силу, рабочее напряжение мощных механизмов передаёт тяжёлая поступь стиха:

Здесь все бьёт без промаха в одну точку — и графическая разбивка строк, подчёркивающая значительность каждого слова, и как бы физическая весомость самих слов — слон, ярость, гранит.

Картина сменяется другой, и резко меняется ритм — ямб переходит в хорей. Быстрее темп, «легче» слова — стих передает теперь не грандиозность, тяжеловесность, а спешность работы:

Снова меняется стих: торжественным балладным зачином — балладным и в то же время сказочным — начинается перекличка правого берега с левым.

А в самой перекличке отчётливо слышны два голоса, так же как в изображении работы машин.

Левый берег:

А правый:

Это ощущение другого голоса создано изменением синтаксического строения (подчеркнутый повтор слова «каждый» в речи правого берега) и небольшим сдвигом ритмического движения в последних приведённых строках (здесь все четыре стопы хорея несут ударения, а в речи левого берега число ударений в строке меняется: 2, 4, 3,2).

Ритмическая гибкость, разнообразие синтаксического строения, выразительность лексики поддержаны игрой словом и своеобразной реализацией метафоры:

Дав быкам эпитет «крутобокие», напоминающие об основном значении слова, о быках-животных (ср. встречавшийся в поэзии эпитет — круторогие быки), поэт как бы сочетает это значение слова с техническим — «мостовым», реализуя метафору «вода им по колено». Вот какие неожиданные, сложные формы приняла традиционная для детского фольклора игра словами.

Искусство рассказа о вещах, которое Маршак накопил в ранних произведениях, высокая техника стиха, которую он выработал, скрестив традиции русского и английского фольклора с русским классическим стихом и с тем, что внёс в нашу поэзию Маяковский, — всё это служит здесь новой цели: приобщению детей к самым живым и волнующим событиям жизни народа.

Опыт детской поэзии первых послереволюционных лет показал, что нельзя решить эту задачу примитивными художественными средствами: неизбежна риторика вместо подлинной эмоциональности, неизбежны сухость или вялость рассказа.

Богатый и разнообразный стих был необходим Маршаку, чтобы передать детям эмоции, которые вызывал у него страстный и победный труд народа в годы первой пятилетки.

Напряжение и величие труда пронизывают поэму. Правда, рядом с эмоциональным изображением работы машин менее впечатляющим, менее поэтичным кажется рассказ о соревновании. Человек, покоряющий Днепр, только назван, но не показан, в то время как машины и названы и показаны. Объясняется это, очевидно, тем, что поэт хотел дать обобщённый образ созидающего народа.

Для времени, когда писались эти стихи, они были важны и необходимы, как хлеб, — ведь вдохновенных, художественно значительных рассказов о том, как труд народа пересоздаёт страну, в детской поэзии тогда не было. Это надо помнить, думая через десятилетия о «Войне с Днепром».

Поэт нащупывал новые пути приобщения детей к современности. Вскоре после «Войны с Днепром» — стихов о героике труда — Маршак пишет острый политический памфлет.

 

9

Горький говорил в статье «О безответственных людях и о детской книге наших дней», что до революции литература для детей совершенно не умела пользоваться таким убийственным оружием, как смех. «Дети должны знать уродливо-смешную жизнь миллионера, забавную жизнь чиновников церкви, служителей бога». Словно ответом на эти слова был «Мистер Твистер» (1933). Впервые тут у Маршака шутка перестаёт быть безобидной, юмор становится средством сатирического изображения.

В причудливом, как бы джазовом, синкопическом ритме быстро мчится рассказ:

В стремительном темпе проходят перед нами приключения мистера Твистера в Ленинграде — история о том, как в советской гостинице «Англетер» мистер Твистер встретил негра.

Внезапно грозная нота врывается в задорный рассказ:

Ни следа нервного ритма, характеризующего Твистера и его семью:

Появление негра потрясает мистера Твистера, превращается в страшное видение, в кошмар:

Отлично найденный сюжетный ход — отражение в зеркалах — лаконично и выразительно передаёт душевное состояние мистера Твистера и подготовляет второй кошмар.

После скачки по Ленинграду в поисках пристанища обескураженный Твистер возвращается в гостиницу «Англетер» и засыпает на стуле в прихожей. «Снится ему удивительный сон»:

Так во втором кошмаре реализуется угроза, которую почувствовал мистер Твистер в спокойствии чернокожего, в видении легиона чернокожих.

Советский мир представлен строгим швейцаром гостиницы «Англетер» — строгим, но и добродушным и немного ироничным. Его характер очерчен двумя-тремя репликами. Именно он воспитывает мистера Твистера, который после ночи, проведённой на стуле, с восторгом занимает освободившийся номер, хотя швейцар предупреждает, что:

Ещё один человек нашего советского мира появляется в «Мистере Твистере» — паренёк, чистильщик обуви в гостинице. Он как бы поддерживает, подкрепляет образ швейцара, разъясняя двум негритятам дидактический смысл ситуации:

Эпизод с чистильщиком обуви расширен по сравнению с первыми изданиями «Мистера Твистера». Тут хочется сказать несколько слов об изменениях, которые вносил Маршак в свои стихи.

Страстный и неутомимый труженик, вечно недовольный сделанным, вечно ищущий нового, лучшего, Маршак от издания к изданию переделывал свои стихи, выбрасывал одни строфы, добавлял другие, меняя в поисках большей выразительности, поэтической точности иногда слово, иной раз строку, а то и целый эпизод. Часто мотивы изменений очевидны, например в «Пожаре», где изображение устаревшего способа борьбы с огнем заменено современным. Это, на мой взгляд, не улучшило произведения, но было, пожалуй, оправдано. Впрочем, устареют ли стихи Маршака, когда и нынешний способ борьбы с пожарами будет, в свою очередь, заменён другим? Не думаю. Эмоциональное содержание, изобразительная сила, поэтичность этих стихов достаточны, чтобы они уцелели, если и вовсе не будет пожаров.

Многие замены в других стихах удачны, а всё же строгость Маршака в оценке прежде им сделанного — палка о двух концах. Разумеется, за долгие годы, которые проходят от создания стихотворения до его переработки, обогащается и жизненный и литературный опыт поэта. Но именно потому, что Маршак не слагатель стихов, а подлинный поэт, его переделки не всегда улучшали произведение. Прелесть стихов Маршака в их непосредственности, лёгкости. Они словно созданы одним дыханием. В них не остаётся видимых следов долгого труда и мучительных поисков, когда «изводишь, единого слова ради, тысячи тонн словесной руды» (Маяковский).

Трудно поэту через десять лет, возвращаясь к старым стихам, восстановить строй мыслей, чувств, переживаний, музыкальный строй души, который владел им, когда эти стихи создавались. Блистательны некоторые новые словесные находки, иногда обоснованы сокращения (хотя мне не ясно, почему, например, из «Деток в клетке» исчезли превосходные «Львята»), но редко улучшает произведение переработка вещи, написанной много лет назад. Естественно, что поэт не может найти образное выражение новой, возникшей у него мысли, полностью сливающееся со строем давно написанного произведения.

Мне кажется, что это случилось и с дополнениями к «Мистеру Твистеру». В первом опубликованном тексте, сразу ставшем знаменитым, покоряли чёткость и лаконичность комических характеристик, весёлых ситуаций, стремительность поэтического повествования, выражавшего стремительность приключений мистера Твистера, — в них было что-то от кинокомедий, заполнявших экраны 20-х годов.

Идейный и политический смысл стихов был прозрачно ясен и для взрослых и для подростков, не нуждался ни в едином слове разъяснения.

Иногда, выигрывая при переделке в одном, поэт проигрывал в другом. В первом варианте «Мистера Твистера», когда возмущенный встречей с чернокожим Твистер поехал искать пристанище, швейцар гостиницы «Англетер» предупреждает по телефону своих товарищей в других гостиницах, что:

Может быть, поэт нашёл, что не следует советским людям говорить неправду, и в новом варианте швейцар просто сообщает в контору «Туриста» приятную весть, что «к вашим услугам два номера есть». Проигрыш этого варианта, мне кажется в том, что уменьшается активная роль швейцара гостиницы «Англетер» в «перевоспитании» Твистера, которого он в конце концов заставляет примириться с соседством, ещё накануне для него непереносимым. Право же, стоило швейцару слукавить и вовлечь в заговор своих товарищей, чтобы научить мистера Твистера уму-разуму. Да и художественный эффект, ироническое содержание бесплодных скитаний мистера Твистера по гостиницам в поисках свободного номера несколько ослаблены отказом от переклички швейцаров.

Эпизод с чистильщиком сапог и двумя негритятами, появившийся в послевоенном издании, кажется ненужным разъяснением того, что читатель уже знает. Оно вызывает необходимость повторения (в реплике чистильщика), известного читателю:

Даже такое небольшое повторение нарушает великолепную динамику рассказа. В этом плане необязательным, затягивающим рассказ кажется и перечисление сапог, которые чистит паренек.

Некоторые новые эпизоды, например развлечения Твистера на пароходе, описание лифта, хороши сами по себе, но тоже ослабляют энергию повествования, которую создавало в первом варианте превосходное сочетание ритмической стремительности со стремительностью движения сюжета.

Это, конечно, замечание частное. Его хотелось высказать потому, что не раз приходилось видеть, как возвращение писателя к работе над произведением, написанным много лет тому назад, оказывалось неудачным. Насколько плодотворно десять — пятнадцать раз подряд переделывать новую работу, которая в этот период творчества владеет мыслями и чувствами писателя, настолько же осторожно надо возвращаться к давнему произведению в другом возрасте, в других исторических условиях, в другом душевном строе. А как сложна такая работа, как частные поправки вызывают необходимость пересмотра всего произведения, показывают слова Л. Леонова, сообщившего интервьюеру, что он, принявшись за переработку своего романа «Вор», думал посвятить этой работе три недели, а занят ею уже второй год.

Некоторое утяжеление «Мистера Твистера» в последних прижизненных изданиях заметит, конечно, только тот, кто знаком с первоначальным текстом. Оно и не так значительно, чтобы повредить вещи в целом. «Мистер Твистер» стал классикой политической сатиры в нашей детской поэзии. Полноте, только ли в детской? Кто же из нас, взрослых, не перечитывал с наслаждением эти стихи?

«Пишите, пишите для детей, но так, чтобы вашу книгу с удовольствием прочёл и взрослый», — призывал Белинский. Это требование подлинной художественности произведений для детей, изображения не упрощённого, а прозрачно ясного Маршак блистательно выполнил в «Мистере Твистере», стихах, равно радующих и детей и взрослых.

 

10

Через пятнадцать лет после «Пожара» возвращается Маршак к той же теме, но с другой позиции. О пути детской литературы к современной теме можно судить, сравнив «Пожар» с «Рассказом о неизвестном герое». В «Пожаре» поэт говорил о благородстве труда, о самоотверженном выполнении профессионального долга. Тема «Рассказа» — самоотверженный гуманизм как нравственный долг каждого, независимо от профессии. Особенность обрисовки героя «Рассказа» в том, что его образ так же обобщён, резко типизирован, как изображение народного труда в «Войне с Днепром».

В основе «Рассказа о неизвестном герое» — газетная заметка о парне, спасшем из огня девочку. Он влез по водосточной трубе на пятый этаж, прошёл по карнизу и, спустившись, отдал девочку матери. Потом вскочил в трамвай и уехал.

Подчеркнута нейтральная характеристика героя, сняты все индивидуальные признаки:

А самый поступок юноши индивидуализирован, насыщен выразительными драматическими деталями. Сочетание очень конкретного сюжета со своего рода «размноженностью» героя повышает достоверность, убедительность баллады, посвящённой моральному облику советской молодежи.

«Рассказ о неизвестном герое» знаменовал обращение Маршака к генеральной теме советской литературы: облику нового человека.

И снова сюжетная перекличка. «Почта» 1927 года и «Почта военная» 1943 года. Расстояние ещё большее, чем от «Пожара» до «Рассказа о неизвестном герое».

Герой баллады — «воин армии почтовой», советский патриот, а не тот добродушный ленинградский почтальон (в сущности, родной брат пожарного Кузьмы), который проходил перед читателем наряду с лондонским и бразильским письмоносцами, разыскивая Бориса Житкова, чтобы вручить ему письмо.

У читателей «Почты военной» отцы и братья были на фронте в тот год, когда писалась баллада. С надеждой и трепетом миллионы семей ждали всякий день появления почтальона — в его сумке были письма с фронта.

И на фронте, в разгар боевой страды, приходил в землянку ротный почтальон с вестями от близких, воодушевлявшими на новые подвиги.

Сперва кажется, что стихи написаны для ребят постарше, чем читатели прежней «Почты». Нет, это не так. Дети в военное время душой и умом взрослели быстрее, чем годами. Поэт внимательно присматривавшийся к своему читателю, озабоченный тем, чтобы не отстать от его нужд, запросов, должен был откликнуться на рождённые войной интересы и тревоги не по годам повзрослевших ребят, должен был почувствовать возможность и необходимость большого разговора с ними.

Прежняя «Почта» была написана о путешествии письма, о способах осуществления мировой связи. «Почта военная» — поэма о людях, о тех, кто пишет и получает письма, о тех, кто их доставляет. Прошло время, когда для Маршака самым важным было ввести ребёнка в мир окружающих его вещей и дать первое представление о благородстве, важности, увлекательности труда. Достигший зрелости поэт показывает ребёнку другого времени, как красив и значителен мир окружающих его людей.

Почтальоны «Почты» — только почтальоны. В «Почте военной» они прежде всего советские люди, патриоты, бойцы:

Не отстаёт от молодежи состарившийся ленинградский почтальон — защитник города:

Читая «Почту», малыш мог думать и фантазировать о дальних странах, о путешествии Житкова, о почтовом ящике — о многом, только не о том, какие вести несёт запечатанное письмо. Маршак пробуждал у читателя эмоциональное отношение к словам «почта», «почтальон», «почтовый ящик», но ещё не к слову «письмо». В «Почте военной» содержание письма — важная внутренняя тема многопланового рассказа. Письма в дни войны приобрели огромное значение для каждой семьи в тылу и для каждого бойца на фронте. И потому органичен замысел: дать читателю образ воюющего народа, сделав сюжетом рассказа письмо, а героем его — почтальона.

А там, на фронте:

Малыш, прочитав эти строки, чувствовал, что его письмо поможет отцу воевать, он как бы принимал участие в сражении, и сердце его наполнялось гордостью, — он не просто написал письмо, а ещё и выполнил патриотический долг. Это очень нужное ребёнку чувство, потому что советские дети почти с первым проблеском сознания начинали ощущать, что все взрослые вокруг них служат общему делу. В годы войны содержание этого дела было особенно ясно ребёнку: защита Родины. И он стремился приобщиться к делу взрослых, принять в нём участие.

«Мы думаем, что детский рассудок слаб, что детский ум непроницателен; о нет, напротив, он только неопытен, но, поверьте, очень остёр и проницателен», — писал Чернышевский. «Да, нужно только умеючи приняться за дело, — говорит он дальше, — и с детьми можно говорить и об истории, и о нравственных науках, и о литературе, так что они будут не только узнавать мёртвые факты, но и понимать смысл, связь их. Детям очень многое можно объяснить очень легко, лишь бы только объясняющий сам понимал ясно предмет, о котором взялся говорить с детьми, и умел говорить человеческим языком».

Зрелость поэта выразилась в том, что он раскрыл шести- или семилетним тему, которую ещё не так давно считали бы едва доступной и для двенадцатилетнего.

О связи тыла с фронтом, о народности войны рассказывает Маршак ребёнку в поэме «Почта военная».

Она написана совсем иначе, чем первая «Почта». Не намеки, не отдельные детали, по которым читатель должен воссоздать целое, а развёрнутые картины тылового и фронтового быта. Не короткий стремительный рассказ, а широко льющаяся лирико-героическая повесть.

рассказывает Маршак о бойце, приславшем письмо с фронта во флигель.

И вспоминается тот же предвоенный день, нарисованный другим поэтом, Твардовским:

Строки Маршака и Твардовского близки по тональности. Лирическую атмосферу покоя и мирного труда Твардовский передал нам, взрослым, а Маршак сообщил детям.

Мы ставим рядом эти отрывки, чтобы ещё раз показать, как смыкается советская поэзия для детей со взрослой советской поэзией, как научилась она приобщать детей к чувствам и мыслям, которыми живет народ.

Это не механическое смыкание, не подмена детских стихов взрослыми. В структуре поэмы Маршака есть особенности, характерные и важные именно для детских стихов. Очень отчётливо членение большой поэмы: каждый из восьми эпизодов — как бы отдельное стихотворение, со своим драматическим сюжетом, своей настроенностью, своим ритмическим движением. Образы внутри каждого эпизода конкретны, близки детям — их эмоциональность сочетается с живописностью. Есть элемент сказочности в перекличке между собой запечатанных вестей. Очень прост, ясен синтаксис и словарь — семилетний не найдет незнакомых слов, кроме, может быть, названий городов. Ни одна поэтическая фраза не будет темна для него.

Но разве какой-либо из этих признаков противопоказан просто поэзии?

Конечно, нет. «Детскость» стихов в том, что эта доступность образов, языка, конструкции соблюдена с последовательностью и строгостью, необязательной для «взрослой» поэзии.

Из простых элементов поэт создал сложное произведение без ущерба для его доступности. Сложность рассказа — в идейной насыщенности, богатстве, разнообразии содержания и эмоций.

«Почта военная» — баллада о людях, сражающихся за родину, — одно из произведений, подтверждающих правильность мнения Белинского, Чернышевского, Горького о доступности детям почти всякой темы, если художник нашел подходящие выразительные средства.

 

11

Газетная заметка о подвиге безымянного юноши вызвала к жизни «Рассказ о неизвестном герое». Сообщение о подвиге героя названного — капитана медицинской службы П. И. Буренина — легло в основу стихотворной повести «Ледяной остров».

Снова всматривается Маршак в облик современника, ищет самые привлекательные и важные его черты. Герой повести прошёл трудную школу Отечественной войны — он не только врач, но и боец. Суровые испытания войны не ожесточили его душу, а укрепили чувство товарищества, готовности прийти человеку на помощь в беде хотя бы ценой смертельной опасности. Но война воспитала и волю к преодолению опасности, дала умение их побеждать, сноровку.

Эта мысль пронизывает и «Ледяной остров» Маршака.

Торжественно льются строки баллады, воспевающей подвиг врача. Со старинной сказки про «пристань отважных сердец» — недоступный арктический остров Удрест, куда мчатся на отдых ветры, — начинает поэт свою повесть. Но:

Словно после театрального пролога неторопливо раздвигается занавес, и за ним не сцена, а суровый, сказочный в своей полной реальности мир. Резко меняются тональность рассказа и его ритм.

Торжественность этих строф сменяется спокойным повествованием. Пейзаж, немного сказочный, потом изображение работы полярников и, наконец, строгий рассказ о событии — факты, точные детали. Драматичность события как бы вступает в противоречие со сдержанным тоном повествования, и это столкновение повышает эмоциональную напряжённость вещи. Мы чувствуем в сдержанности рассказчика скрытое волнение.

Драматизм положения — один из полярников ранен на охоте — поддержан грозным пейзажем:

Безнадёжное, казалось бы, требование шлёт по радио товарищ раненого — он вызывает из Москвы врача.

И прибавляет:

Нет, не безнадежность в этой скупой строке телеграммы, а уверенность, что выход найдётся, что будут мобилизованы разум, воля, отвага, материальные средства, чтобы спасти человека.

Движение сюжета прерывается: третья глава повести посвящена советским врачам — самоотверженным труженикам, которые добираются к больным на коне, в кибитке, в самолёте, на собаках.

Врач добирается. Недаром поэт напоминает биографию своего героя — его боевую биографию:

Он прошёл школу мужества и научился выполнять в любых условиях свою работу, от успеха которой зависит жизнь людей.

Врач пролетел шесть тысяч километров и прыгнул с парашютом. Прыжок был неудачен — парашют порвался, врач успел дернуть кольцо запасного, но пришлось опуститься на воду.

Понадобилась вся приобретенная в боях сноровка, огромная воля к преодолению опасности, чтобы не погибнуть, добраться до острова и не бросить парашюта.

Опять прерывается движение сюжета — в седьмой главе снова пейзаж острова и рассказ о том, как:

Наутро врач делает операцию. И теперь мы узнаем, зачем, рискуя жизнью, он тянул за собой по воде парашют. Прежнее объяснение («Нельзя же оставить — казённый!»), не слишком убедительное в таких обстоятельствах, оказывается второстепенным. Перед операцией:

Глаз раненого спасён.

Я напомнил основные мотивы «Ледяного острова», чтобы показать расстояние, которое отделяет эту вещь от «Пожара» или «Почты» и от «Рассказа о неизвестном герое». Поэт рос со своим народом. Если в 20-х годах он воспевал благородство простого труда, в 30-х — красоту отважного поступка, а в пору войны изобразил героический труд во фронтовых условиях, то после победы Маршак написал поэтическую повесть о высоком трудовом подвиге, совершённом в мирные дни.

И как изменился облик его героя! Для того чтобы совершить подвиг «неизвестного героя», достаточно было отзывчивости, мужества и спортивной сноровки. Для подвига врача «Ледяного острова» нужны были незаурядная отвага, огромная воля к выполнению профессионального долга, врачебная опытность и большая военная сноровка. Это герой другого времени. Он по летам может быть ровесником «неизвестного героя», но он старше его на Отечественную войну.

Есть много общего в трактовке темы между «Рассказом о неизвестном герое» и «Ледяным островом». Снова очень детализированно, с драматическим напряжением изображён самый подвиг, а герой, хотя и названный, лишён «особых примет», не индивидуализирован. Маршак опять подчёркивает строем произведения, что «каждый к труду-обороне готов».

Много в этих произведениях общих черт, но «Ледяной остров» гораздо богаче. Превосходно изображение нашего Дальнего Севера — и его пейзажа, и условий жизни зимовщиков, чувства их одиночества в природе и в то же время постоянной связи с родиной. Ведь они тоже герои труда — эти два парня на затерянном во льдах острове. Их каждодневная работа в Арктике говорит о волевой победе человека над стихиями не меньше, чем подвиг врача.

Отметим ещё раз — не подвиг сам по себе определяет сюжет повести, а подвиг трудовой, героическое выполнение профессионального долга. Вспомним, что целую главу посвящает Маршак особенностям врачебной работы, которая должна быть выполнена в любых условиях, с преодолением любых препятствий, и тогда станет очевидным, что «Ледяной остров» — поэтический рассказ не только о подвиге, но и о романтике профессии врача, её гуманизме.

Так снова вернулся Маршак к теме профессии, которая была одной из первых в его творчестве, но гораздо шире, современнее типизированные образы тружеников в «Ледяном острове», чем в «Пожаре» и «Почте». Это, разумеется, ни в какой мере не умаляет прелести и воспитательного значения образов почтальона и пожарного Кузьмы. Сравнение «Ледяного острова» с «Пожаром» и «Почтой» показывает, как по мере развития и роста нашего общества поэт улавливал новое в облике поколений. В разностороннем, эмоционально богатом поэтическом повествовании Маршак воспевает самые благородные и важные для будущего черты молодёжи.

 

12

Первое произведение Маршака для детей — «Детки в клетке» — было циклом стихотворений. Форма цикла стихов полюбилась поэту, и он пользовался ею не только для подписей под рисунками. «Разноцветная книга» (1947), «Круглый год» (1949), несколько «Азбук» — самая значительная и своеобразная из них «Веселое путешествие от А до Я» (1953) — всё это циклы стихотворений, которые на разных этапах творчества создавал Маршак. В них тоже, как и в сюжетных произведениях, постепенно, с годами, усложняются, разнообразятся темы, их трактовка, изобразительные средства.

Форма цикла очень удобна для малышей, особенно в пейзажных стихах. Детям трудно воспринять разворачивающуюся в нескольких строфах одноплановую картину, особенно когда в ней мало движения, действия, а это часто свойственно изображениям пейзажа. Ни малейшей статичности нет в цикле Маршака «Круглый год» — двенадцати стихотворениях о двенадцати месяцах.

Эти стихи не узко пейзажны: в них присутствует человек и его работа, связанная с природой. Все полно движения, звуков, красок. В каждом коротком стихотворении кто-нибудь бежит, мчится, летит, трудится, что-нибудь звенит, ворчит, воет, капает. Бегут ручьи, дым идёт столбом, вьётся позёмка, солнечный зайчик бегает по карте. И только «Октябрь» тих — осень, замолкает природа.

А перед ним сентябрь — «Мчатся птицы за моря, и открылась школа», а за ним праздничный ноябрь, окрашенный в цвет революции, — «Красный день календаря», «Вьются флаги у ворот, пламенем пылая», «И летит мой красный шар прямо к небосводу».

У каждого месяца своя тема, иногда пейзажная, а чаще связанная с работой:

Смена впечатлений идет не только от месяца к месяцу, но и внутри каждого стихотворения.

И ещё один пейзажный цикл — «Разноцветная книга». Он написан в другой тональности.

Это подписи к рисункам, но своеобразные: каждая страница, посвящённая какому-нибудь цвету, — большое стихотворение, от трёх до десяти строф. Поэт даёт картины лета, зимы, моря, пустыни, ночного города. Стихи не проигрывают, напечатанные без иллюстраций, потому что это, в сущности, не подписи, а словесные картины:

Это с «Зелёной страницы», изображающей лето. Но зелёным оказывается только общий фон. Лето сверкает, переливается красками — это передано мельканием разноцветных насекомых: золотые букашки, голубая стрекоза, тёмно-красная божья коровка, пёстрые бабочки.

Разнообразие лаконичных, двумя-тремя чертами созданных картин, быстрая их смена как раз и нужны малышу, чтобы легко воспринять стихотворение и не соскучиться.

Впрочем, всякое бывает разнообразие, и не всегда оно радует.

Вот стихи из книги, выпущенной Детгизом в 1958 году:

Тут тоже как будто что ни строчка, то новый предмет изображения. Но это не так — изображение вовсе отсутствует. Маршаку, чтобы дать ребёнку почувствовать лето, понадобились в восьми строках восемь глаголов, автору описания весны хватило одного глагола на восемь строк — и тот не выражает ни движения, ни активного действия («сказали нам»). Стандартный, столетней давности набор ручейков и проталинок, полная неподвижность картины — даже бабочки не летают, а только присутствуют, даже воробьи не дерутся, а драчливые — ведь как раз против таких мёртвых пейзажей, монотонных перечислений, в которых ничто не останавливает внимания ребёнка, ничто не возбуждает фантазии, и начала борьбу советская поэзия. А ведь эти стихи не исключение. Подобные книги выходили и в том же году, и в предыдущих, и в следующих. Зачем? Для кого? Публикуя их, издательство и его редакторы не приносят ни радости, ни пользы детям, зато вредят автору, поддерживая в нём убеждение, будто и так написанные стихи — без мысли, без поэзии, без чувства — пригодны для печати.

Появление их показывает, как стойки дурные традиции. Борьбу с мертворожденными стихами советские поэты начали в 20-х годах. И вот, оказывается, её ещё нужно продолжать в 60-х.

Теперь, когда напряжённый труд наших писателей поднял поэзию для детей на уровень высокого искусства, невнятный лепет о ручейках шумливых (конечно же, ручейках, а не ручьях, и вербочках, и проталинках) воспринимается как помеха в деле воспитания детей средствами искусства и развития их вкуса к стихам.

Вернемся от неумелых ремесленных поделок к поэзии.

Весь цикл, разнообразный по темам изображения, по ритмам, по настроению, лиричнее «Круглого года». Маршак заставляет читателя пристально и неторопливо всматриваться в каждую деталь рисунка, сделанного художником, и картины, выполненной поэтом. А детали сливаются в изображение с очень отчётливой эмоциональной окраской:

Певучий ритм, плавное фоническое строение (обилие широких и средних гласных), внутренняя рифма, которой связаны все глаголы строфы (мелькают — блуждает — качает), и самое значение глаголов, выражающих (кроме первого) плавное движение, — сочетание всех этих элементов и создает настроение картины.

А в других стихотворениях и строфах другие средства определяют эмоциональный колорит изображения. Но всегда наряду с цветом — основой цикла — присутствует движение, то быстрое, то замедленное. Ни одной статичной картины.

Замечательно искусство, с которым поэт, в пределах выбранного им ритма, меняет теми стиха:

Движения неторопливы — «прошла», «заметая след». А следующая строфа:

Слово «вприпрыжку» в сочетании с изменением ритмического движения (тут отчётливые паузы перед односложными словами и после них) вызывает необходимость «стаккатного» произнесения — стих идёт как бы вприпрыжку. Меняется и темп и колорит стиха, создается то разнообразие, непрестанное движение, которого требует малыш в пейзажных стихах.

Расцвёл и особый дар Маршака — его умение знакомить ребёнка с явлениями реального мира по самым характерным, запоминающимся признакам. Мы видели это умение уже в «Детках в клетке». Потом оно постепенно обогащалось, детали изображения заиграли красками, звуками, запахами, широким диапазоном эмоций, и, главное, изображение в целом стало объёмнее, значительнее по смысловому содержанию.

«Веселое путешествие от А до Я» — одно из произведений, за которые поэту присуждена Ленинская премия, — своего рода поэтическая энциклопедия советской жизни, и ребячьей и взрослой.

Так задорно и весело начинается это путешествие от буквы к букве — поездом, самолётом, на автомобиле, пароходе, в лодке — с остановками забавными и серьёзными, для игры, для дела, для прогулки. Иногда в бешеном темпе несётся лавина впечатлений, мелькают вещи, пейзажи, земля и небо:

Задохнуться можно в этом вихре — нужна передышка. И вот передышка — следующая строфа спокойнее, словно самолёт плавно снижается с выключенным мотором:

Богатым, разнообразным содержанием наполнилась игра словом, звуком, — она уже совсем иная, чем в ранних стихах Маршака.

Куда только не приводит весёлое путешествие — на заводы и в колхозы, на посадку сада и в типографию, в пустыню и в пионерский лагерь, в зоосад и в метро, в ремесленное училище и на почту, в универмаг и в цирк… Не перечислишь. Тридцать шесть остановок, больше сорока тем поэтического рассказа — тут промышленность и сельское хозяйство, природа и прогулки, игры и развлечения. «Путешествие» охватило весь мир сегодняшних ребячьих интересов и мир труда, в который дети войдут, повзрослев.

Инерция быстрого движения, заданная темпом путешествия и энергичным ритмом, так сильна, что действует и на сравнительно долгих — в несколько строф — остановках. Рассказы о заводах, электростанции или гончарной мастерской хоть и длинны, но не покажутся затянутыми малышу.

Строфы, которые в стихотворении «Как печатали вашу книгу» казались несколько вялыми, здесь, лишь немного изменённые, очень хороши. Описание типографии лаконичнее, чем в прежнем стихотворении, и поставленное в ряд с очень разнообразными, полными движения картинами обрело ту поэтичность и изобразительную силу, которых ему не хватало.

Поэт, обладающий абсолютным слухом, почувствовал необходимость не только сжать описание, но и переработать строфы. Они стали энергичнее, в соответствии со стилем «Весёлого путешествия…».

Познавательные стихи, войдя в состав весёлой энциклопедии, отделенные одно от другого то забавными эпизодами, то пейзажными зарисовками, льются непринуждённо, отлично работают.

«Веселое путешествие…» не только даёт много знаний о природе и о народном труде — оно учит всматриваться, примечать, накапливать впечатления. Оно учит сопоставлять, находить общие признаки не только в явлениях, в предметах, но и в словах:

Маршак находит образные, неожиданные, а потому запоминающиеся определения и для пейзажей, машин, и для начертаний букв:

Тот же прием образной характеристики начертаний — на этот раз не букв, а цифр — Маршак применил и в книжке «От одного до десяти (весёлый счет)», чтобы помочь малышам быстро, легко запомнить и научиться писать цифры. Это не только поэтическая удача, но и педагогическая.

«Весёлое путешествие от А да Я» и «Веселый счет» — стихи забавные и серьёзные: они учат, воспитывают и развлекают. Эти произведения словно вывод из всей работы Маршака над циклами детских стихов — вывод, который открывает новые пути для работы над познавательными произведениями и показывает, как обширны возможности формы цикла.

 

13

Маршак понимал и чувствовал отношение детей к предмету, слову, звуку, ко всему окружающему их миру — и самых маленьких детей, и школьников.

Стихи Маршака для детей — прежде всего полноценная поэзия. И, как всякая настоящая поэзия, они нужны, доставляют эстетическое наслаждение людям любого возраста. Но они обогащены специфическими качествами, необходимыми, чтобы дети восприняли их смысловое и эмоциональное содержание.

Что же нового в принципах работы Маршака? До побед, одержанных новаторами советской поэзии для детей — Маршаком, Маяковским, Чуковским, позже Квитко, Михалковым, Барто, — считалось, как показывает практика, будто стихи для детей — это не плюс многое, а минус многое, в частности минус сколько-нибудь сложная тема и многоплановость, минус лиричность и тонкий юмор, минус сложная гамма эмоций, минус разнообразный ритм и свободная композиция. Лиризм подменялся сентиментальностью, юмор — примитивной шуткой. Блистательно разработанный гениальными поэтами ритм русского стиха терял свою гибкость.

Маршак, опираясь на классическую и народную поэзию, виртуозно владея техникой стиха, нашел ёмкие, острые формы, соответствующие весомости, характеру выбранных им тем и в то же время естественные, удобные для восприятия малышей.

В поэтическом таланте Маршака есть черты, объясняющие, почему он много работал для детей и почему дети так любят его стихи. Огромный динамизм, темперамент его поэтического дарования определяют и стремительное движение сюжета в сказках, повестях, балладах и ритмический напор стихов. В изображении пейзажа стих так же подвижен, энергичен, как в сюжетном повествовании.

Юмор поэта привлекает своей непосредственностью, искренностью, радует широтой диапазона — от ласковой усмешки до резкой сатиры. Маршак умеет смеяться просто потому, что весело, потому, что придумал забавную ситуацию или занятную игру словом, звуком, но он умеет и зло высмеивать плохое, враждебное.

Поле зрения поэта очень широко: одним взглядом он обнимает и природу и людей — природу в движении, людей в труде. Его глаз приметлив: во всём, что видит, он находит самые важные, самые интересные для детей черты, детали чёткой формы и богатой окраски, которые дают представление о целом. Его поэтические изображения запоминаются на долгие годы, воспитывают чувства и эстетический вкус, вызывают у детей множество ассоциаций и мыслей.

Каждой строкой своих стихов он учит любить умелый труд и высокий подвиг, людей и поэзию, лес и город, смех и скромность — учит душевной многогранности, широте интересов, зоркости, гуманизму.

… Нет с нами сегодня Маршака, но его постоянно ощущаешь рядом. Не только книги — образ поэта остался с нами. Напор его энергии, мощь непрерывного, всепоглощающего труда, беспощадная требовательность к себе и настойчивая, но добрая к соратникам, ученикам — высшее мерило и пример для всех, кто создает нашу культуру.

Классик советской поэзии для детей, её родоначальник и полвека её вожатый — не сосчитать, сколько путей он открыл, сколько взрастил талантов. Поэт, деятель, человек неповторим. Но подхватить, продолжить его подвиг необходимо общими силами всех поколений писателей, строящих нашу литературу для детей.