Не успел я начать работу с музыкантом Аслонишвили над переводом на русский язык оперы Захария Палиашвили «Абессалом и Этери», как получаю предложение от кинорежиссера Михаила Чаурели сыграть эпизодическую роль А. Ф. Керенского в фильме «Великое зарево».

Мне не хотелось отрываться от работы над переводом текста оперы, и я отказался. Разговор происходил не в кабинете Чаурели, а на проспекте Руставели. Потом я узнал, что это был шахматный ход со стороны режиссера: сделать мне деловое предложение при случайной встрече. Ему очень хотелось, чтобы роль А. Ф. Керенского сыграл именно я, ибо действительно был похож в те годы на бывшего премьера. Режиссер был убежден, что для небольшой роли важно внешнее сходство. Мой рассказ смутил его, и он растерянно спросил:

– Ну почему же? «Великое зарево» будет показано не только в России, но и во всем мире. Артист театра Грибоедова Мюфке поразительно подходит для роли В. И. Ленина. Геловани – вылитый И. В. Сталин. Неужели откажешься от возможности участвовать в историческом фильме?

Я ответил, что не хочу сорвать возможность показа в Москве грузинской оперы «Абессолом и Этери». М. Чаурели ответил:

– Мое предложение не помешает тебе работать над оперой. Я прошу всего три дня, вернее, три ночи, потому что Мюфке кончает играть в русском театре в 11 часов, а Геловани в грузинском – поздно вечером. Съемка будет с 12 ночи до 6 утра.

Я не знал, как отговориться, и, вспомнив, с каким трудом оплачивал переводы песен всех авторов с грузинского на русский «Грузфильм», ответил:

– У вас слишком маленькая оплата, и вдобавок за ней надо неделями охотиться!

Чаурели преобразился, стал похож на купца, который хочет получить желаемое любой ценой. Он посмотрел на меня пристально и медленно произнес:

– За три ночи – пять тысяч!

Я ответил:

– А сколько тысяч часов я буду за ними бегать?

Чаурели мягко улыбнулся:

– Ты моему слову веришь?

– Твоему – да, а госкинпромскому – нет.

Он взял меня за пуговицу пиджака и, притягивая к себе, сказал:

– Деньги вручу сам на четвертый день.

Так состоялось «грехопадение». На следующий день без четверти двенадцать меня в студии встретил М. Чаурели и повел знакомиться с Мюфке и Геловани. Они были уже в гриме. Я спросил режиссера:

– Когда же я успею загримироваться?

Чаурели улыбнулся:

– Тебе и Геловани этого не требуется.

И тут же позвал гримера.

Через несколько минут я был А. Ф. Керенским. Грим оказался не нужен, лишь определенные светотени на лице. Через несколько минут меня возвели на трибуну, с которой я приветствовал народ, держа в руке фуражку.

На второй день я должен был бросить на заседании, где выступал Ленин, фразу: «Нет такой партии, которая могла бы взять власть в свои руки!» На это присутствующий на заседании Ленин крикнул с места: «Есть такая партия! Это партия большевиков!»

По сценарию Керенский должен произнести, указывая на Ленина:

– Арестовать!

Я сказал Чаурели:

– Миша, это абсурд! Керенский был юрист, он никогда не мог этого крикнуть. Он мог возбудить дело об аресте Ленина, но не отдавать приказания прямо на заседании.

Режиссер улыбнулся.

– Дорогой мой, тебя это не касается. Ты должен говорить то, что написано в сценарии.

Я покорился и крикнул. Это вышло так вяло, что Чаурели объявил маленький перерыв, взял меня под руку и начал ходить по студии. Сначала говорил о посторонних вещах, а потом произнес:

– Я понимаю, крикнуть «арестовать Ленина!» тебе трудно, ты не артист, который молниеносно перевоплощается, но чтобы это вышло естественно и хорошо, забудь о Ленине, представь мысленно, что это не Владимир Ильич, а человек, мешающий тебе быть вместе с любимой. Если этот человек не будет арестован, возлюбленная уйдет от тебя.

Начался повторный дубль. Я крикнул «арестовать!» не вяло, но все же недостаточно хорошо, понял это по словам Чаурели:

– Вот теперь лучше, но только еще раз попробуем.

Тут я окончательно понял, что от меня хотят, и действительно, закрыв на миг глаза, ясно представил картину… меня покинут, если… этот человек не будет арестован…

Чаурели добился, чтобы я смотрел на Ленина, его не видя: передо мной было лицо, которое хотело разрушить мое счастье… Часть ночи ушла на сидение за огромным столом какого-то скучного заседания. Кадры эти были при монтаже фильма изъяты, зато вторую часть ночи я любовался Геловани, который от счастья, что он так похож на Сталина, гуляя со мной во время перерыва, говорил вполне серьезно:

– Посмотрите: Ленин, Керенский и я – Сталин – прохаживаемся и мирно беседуем.

На четвертый день в десять часов утра Чаурели приехал ко мне на госкинпромской машине и сказал:

– Я оказался менее могущественным, чем считал себя.

Я грешным делом подумал, что сейчас начнутся разговоры, что касса Госкинпрома пуста или что-нибудь в этом роде, но он, точно подслушав, перебил мои мысли:

– Не беспокойся, я свое слово сдержу, но только не сам вручу тебе деньги, а через кассиршу «Грузфильма».