Солнце во гробе

Ивнев Рюрик

Поэтический сборник «Солнце во гробе» вышел в издании имажинистов, в группе которых Рюрик Ивнев некоторое время состоял, однако вскоре разорвал с ними.

«По изрытым как оспа дорогам…»

По изрытым как оспа дорогам Судорожно мечется Душа — проклятая, оставленная Богом, Еще теплая от ласк вечера. Будто корабль, накреняющийся Расщепленным корпусом, Неприютной блудницей шатается, Улыбается глазами раскосыми. Как люблю этот запах смертный Полоумных и светлых глаз. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, Помилуй нас.

7 ноября 1020.

Москва-Петербург (дорога).

«Виденья Рейна, торная Двина…»

Виденья Рейна, торная Двина, Сухая пыль и солнце в Туркестане. Я опьянел от черного вина Географических воспоминаний. В моем мозгу качаются сады, И черепки, что раковины моря, Перекликаются на все лады В них звуки человеческого горя. Отвага, мощь голландских моряков И хитрость хлеборобов наших, Во мне, в последнем, рвется из оков Весь род мой, как вино из чаши. Во мне, в последнем, вся тревога их, Весь груз их душ — святых и изуверов, И точно мышь меж прутьев жестяных Христолюбивая томится вера. Не потому ль душа моя полна Таких несбыточных мечтаний? Я опьянел от черного вина Географических воспоминаний.

1910 Февраль

М.

«Сквозь мутные стекла вагона…»

Сквозь мутные стекла вагона На мутную Русь гляжу. И плещется тень Гапона В мозгу, как распластанный жук. Распутин, убитый князьями, В саване невского льда, Считает в замерзшей яме Свои золотые года. Кому оценить эти муки? Он жмет мне под черной водой Живые, холодные руки Горячею, мертвой рукой. И третий, слепой, безымянный, Желавший над миром царить, Сквозь окна, зарею румяной, Меня начинает томить. И жжет меня Зимней Канавкой И гулким Дворцовым мостом. Последнею, страшною ставкой, Языческим, диким крестом. Сквозь мутные стекла вагона На мутную Русь гляжу И в сердце своем обнаженном Всю русскую муть нахожу.

1918 Зима

М.

«В моей душе не громоздятся горы…»

В моей душе не громоздятся горы, Но в тишине ее равнин Неистовства безумной Феодоры И чернота чумных годин. Она сильна, как радуги крутые На дереве кладбищенских крестов. Она страшна, как темная Россия, Россия изуверов и хлыстов. Зачем же я в своей тоске двуликой Любуюсь на ее красу? Зачем же я с такой любовью дикой, Так бережно ее несу?

1919 январь

М.

«И я отравлен жалом свободы…»

И я отравлен жалом свободы, Чума запахнулась в мои уста. Как государства и как народы Я отвернулся от креста. Но мертвый холод все бьется, бьется В костях, как пойманная мышь. Кто от креста не отвернется Тот будет голоден и наг. А неба черного широкий бак Морозом мрамора в лицо мне дышет.

21 декабря 1920

М.

«Руки ломай. Не поможет…»

Руки ломай. Не поможет. И на душе темнота. Из'язвленным белком слепого Смотрит ночь на меня. Этот белок, будто стены Мокрой и липкой тюрьмы. Что же мне делать над трупом Шумно зеленой реки? Руки ломай. Не поможет. Хруст отгоревших костей. Вечер. Широкое небо. Люди. Луна. Паруса.

1919 февраль

М.

«Вот она — темная повесть…»

Вот она — темная повесть Продавшего раны Господни. Теплая, липкая совесть, Точно белье исподнее, Оставленное в предбаннике. Вот она — темная повесть, Горестной горечи горсть. На красной ниточке челюсть, Качаясь, как трупик детский, Просится к совести в гости Сквозь кровь, мускулы, кость. И душные розы в мертвецкой Живою молитвой пылая Во всем своем праведном блеске Костлявую повесть читают.

1918 ноябрь

М.

«Шерстяные иглы смерти…»

Шерстяные иглы смерти Щекочат разбухший мозг. Целая Азия — верите — Мечется стадом коз. Желтое, душное солнце Входит в сердце, как нож. От любви позорной и едкой Ты никуда не уйдешь. Видишь — под рясою Кожи — в липкой крови — Черное, душное мясо Черной и душной любви.

1020 январь

Грузия

«Улыбнулся улыбкой мертвецкой…»

Улыбнулся улыбкой мертвецкой На пьяную шутку убийцы. О, Боже, Боже, как сладок запах крови. И я душой прокаженной этот запах ловлю. И сумерки бани турецкой Сквозь сумерки звезд мне видятся, И ты мою кровь приготовил Для черного слова — люблю. Мутный фонарь, икая, Выплевывал бельма из глаз. К убийце душой приникая Крестился в последний раз. И видел — вздымались, как трубы, Красных рук широкие губы.

1919 май

дорога в Крым

«Канатной плясуньей плясала…»

Канатной плясуньей плясала Судьба на тонком льду И казала мне черные зубы Полоумной и дикой любви. И душа моя вся трепетала, Точно бабочка в пышном саду. И гремели военные трубы В раззолоченных сгустках, в крови. Так любовь моя нисходила В удручающих язвах ко мне, И кивала мне черепом голым, Будто сам одуванчик легка

1920 октябрь

ст. Лиски

«Не надо солнца, не надо свободы…»

Не надо солнца, не надо свободы, Движенье мира останови. Верни мне, верни мне черные годы Моей позорной, жалкой любви. Тяжелый лес, как черное платье, Слепит мне кожу своею мглой, Всем простить и все раздать — Я не мечтал о жизни другой. Я знаю, Боже, что значит время И шум морей Твоих в крови. Верни мне, верни мне ужасное бремя Моей полоумной любви.

3 мая 1919

Киев

«Как сладко слушать и больно…»

Как сладко слушать и больно Тугие шаги убийц. В крови их теплые руки, И губы у губ моих. Как сладок животный их запах, Вкус крови и соли и сна. Чего еще, Господи, надо Душе закаленной моей? Не розою ль темная язва В мозгу моем диком горит, И смрад моих чувств и желаний Не кажется ль легче вина? О темной, шершавой веревке Убийц крутодушных прошу. По смерти позорной и смрадной В позоре и смраде томлюсь.

1913 октябрь

«Так вот она — смертельная любовь…»

Так вот она — смертельная любовь, Благословенное проклятье. Тускнеет разум, холодеет кровь, И кожа падает, как платье. И кости — вот уже — обнажены, Омыты гнойной поволокой. И чувства все на злобе сожжены Любви слепой и однобокой. Так вот он гвоздь, сверлящий плоть мою, Сулящий мне бессмертье и неволю. Весь жар души я звуку отдаю, Да синему безоблачному полю.

Ночь на 1-е янв. 1919

«Пока — живое — сердце будет биться…»

Пока — живое — сердце будет биться В моей, еще живой, груди — Чужая Персия мне вечно будет сниться, Как будто в пей я детство проводил. Громадных глаз нерукотворный бархат И тихий плеск струящейся воды, И ветерок коричневого марта И синие, высокие сады. О, как знаком мне говор незнакомый И долгий скрип плетущейся арбы, И золото червонное соломы И золото червонное судьбы. И воздух тот и волны и тревога И черный гребень сакли нежилой. Все сожжено. Со своего порога Гляжу на дым, играющий с золой. Угаснул день. Вдруг розами пахнуло. И, оживив увядший позвонок, Чужое имя сонного Бахлула Вдруг пронеслось от головы до ног.

1019 Зима

М.

«Ртом жадным и мерзлым…»

Ртом жадным и мерзлым Унижений горячую влагу пью. Губы раскрыв, как последние козыри, Душу мученичеству отдаю. Красная влага серы и крови Падает в коченеющий чан рта. Во имя какой, какой любови Было искромсано тело Христа? Не я ль это тело кромсал, как коршун. Удавленник Иуда в моих зрачках. Синевою губ перекошенных Целую смерть в золотых очках.

1920 Октябрь

ст. Тихорецкая

«Любовь, любовь, так вот она какая —…»

Любовь, любовь, так вот она какая — Безжалостная, темная, слепая. Я на нее гляжу, как на топор, Который смотрит на меня в упор. И вижу кровь и слышу запах душный Безумью лишь, да ужасу послушный.

1920 январь

Грузия

«Волосиков костяной блеск…»

Волосиков костяной блеск, Шум механизма. Вот она — черная призма Углем тканных небес. Где же твоя душа? В шуме воды протечной, В этой ли мгле безконечнои, Где атомы ада шуршат? Червь твоего механизма В атоме ада шуршит… Вот она, черная призма Углем тканной души.

1919 февраль

«Как все пустынно. Пламенная медь…»

Как все пустынно. Пламенная медь Тугих колоколов язвительное жало. Как мне хотелось бы внезапно умереть, Как Анненский у Царскосельского вокзала. И чтоб не видеть больше никогда Ни этих язв на человечьей коже, Ни эти мертвые, пустынные года, Что на шары замерзшие похожи. Какая боль. Какая тишина. Где ж этот шум, когда то теплокровный? И льется час мой, как из кувшина, На голову — холодный, мертвый, ровный.

1918 Декабрь

«Ты посмотри на меня, на пленника…»

Ты посмотри на меня, на пленника Табуна полоумных, упорных глаз. Тебе, золотому сыну священника Я отдаю свой мучительный сказ. Пусть для других я — юродивый братик Закорузлый, в удушливых язвах, в грязи, Для тебя я чище снегов математики. Знаю: душу твою я любовью пронзил. И не этой любовью с убийственным запахом Обезволенной кожи и теплой мочи. Нет, вот этой, что золотом ладана капает И за всех прокаженных и мертвых кричит.

1920 Зима

Москва

«Обугленные, мертвые поля моих ладоней…»

Обугленные, мертвые поля моих ладоней Не оросят дождей косые языки. Стальной хребет ударами не склонят Горячие железные зрачки. Я разлагаюсь медленно и глухо. И в тонких пальцах розовой зари Ловлю уже оземлянершмм ухом Хруст пальцев опозоренной Марии. И мой позор широкий точно море Гремит в мозгу, как гулкий, узкий лук. И смерть в тиаре караулит зори, Как спелых мух прожорливый паук,

1920 Зима

М.

«Короткого, горького счастья всплеск…»

Короткого, горького счастья всплеск, Скрип эшафота. Пьяных и жестких глаз воровской блеск. Запах крови и пота. Что ж ты не душишь меня, Медлишь напрасно? Может быть Судного дня Ждешь ты, о друг мой несчастный? Горек и страшен плод Нашей недолгой любви. Песня, что бритва. Весь рот От этих песен в крови.

1920 апрель

Грузия

«На золоте снега…»

На золоте снега Черный уголь злобы моей Чертит с разбега Косу для убийства людей. И пряные, пышные кости, Как гроздья гигантских шагов Кадят расцветающей злости Кадильницей наших голов. И Ты, бушевавший когда то, Распятый за злобу людей, На белые руки Пилата Глядишь тишиною ночей. На золоте снега Черный уголь злобы моей Чертит с разбега Косу для убийства людей.

1916 Зима

М.

«Был тихий день и плыли мы в тумане…»

Был тихий день и плыли мы в тумане. Я от роду не видел этих мест, В последний раз на крест взглянул в Рязани И с этих пор я не гляжу на крест. Тяжелый сон мне сдавливает горло И на груди как будто море гор. Я вижу: надо мною ночь простерла Свой удручающий простор.

12 Октября 1920

Рязань

«Ладони рук к лицу прижаты…»

Ладони рук к лицу прижаты. Как облак подо мной плывет земля. Так лошадь под кнутом горбатым Стоит, ушами шевеля. Я задыхаюсь. Где то воздух, воля, Кузнечики молитвенно звенят. За что. за что, как зверя в чистом поле, За что, за что ты затравил меня?

1919 январь.

М.

«От чар Его в позорной злобе…»

От чар Его в позорной злобе Я отхожу при свете дня, Но Он, воскреснувший во гробе, Он не отходит от меня. Он здесь, в душе моей горбатой, В ее животной теплоте. Так и она людьми распята С Ним вместе на Его кресте.

1919 зима

М.