Золото смерти

Ивнев Рюрик

Рюрик Ивнев (настоящее имя Михаил Александрович Ковалёв) — русский поэт, прозаик, переводчик. В 1910-х гг. входил в московскую футуристическую группу «Мезонин поэзии», в 1920-е гг. — в группу московских имажинистов (но их манифестов не подписывал).

Книга стихов «Золото смерти» издана в 1916 году.

«Невероятного не будем открывать…»

Невероятного не будем открывать, Живя, как все, прямолинейно, просто. Вот белая больничная кровать, Стакан с лекарством, взболтанным для тоста. Сиреневая на стене кайма, За дверью шепот вдумчивого ветра, И не помогут выкладки ума Философа, поэта, геометра. Смешно читать и думать в этот час, Такой до ужаса заранее известный. Еще горят глаза, но чей то бас Гудит уже — и хлеб ломают пресный.

1914

«Пустое солнце просто и спокойно…»

Пустое солнце просто и спокойно, Простор полей пустеющей земли, Располагают исковерканных и гнойных И всех, чье тело и душа болит, К невыясненному беспокойству. Что проскрипит телеги скрип тяжелый, Что можно вычитать в пустых зрачках, Какие гениальные уколы Готовят люди умные в очках, Под музыку печальную фонолы? Мне так же даль стеклянная ясна, Как на костюме пуговка, лоскутик. И перед смертию душа поражена, И все тысячелетия в минуте, Когда на лоб нисходит желтизна.

1914

«Сукно, шурши, шурши, сукно, и жаль…»

Сукно, шурши, шурши, сукно, и жаль Едва понятными и злыми остриями. Из окон каменных шестого этажа Упасть и очутиться в чахлой яме. Скрипит пролетки злое колесо И все скрипит от едкой, ржавой злости, И медленно густой червяк сосет Жир, мясо, мозг и мускулы, и кости. Качает ветер мертвое перо Над головой не умершей, но мертвой; И над воздушным, пламенным костром Качается, как всадник, месяц стертый.

1914

«Я летний день давно не целовал…»

Я летний день давно не целовал Глазами, тростью, башмаками, платьем. Сегодня волны дивная Нева, Как Баратынский дивный стих свой, катит. Вот солнце льет сквозь облако лучи. И я глаза закрыл, как перед смертью. Благодаря Тебя за то, что научил Любить униженных и каторжникам верить.

1914

«Брат мой, хочешь вечно жить?…»

Брат мой, хочешь вечно жить? Хочешь душу сохранить? Беломраморным крылом Бьется Ангел в ветхий дом. Слышишь этот сладкий стук, Крыльев, ног и страстных рук? Брат мой, хочешь вечно жить. Хочешь душу сохранить? Выйди из избы скорей На простор полей, морей. Надо в вечер, без огня Сесть на пегого коня — Если хочешь вечно жить, Хочешь душу сохранить.

1914

«Ветерочек, святой ветерочек…»

Ветерочек, святой ветерочек По Белому морю гулял, От крови был ал платочек, Корабль наш мыс огибал. Голубочек наш, голубочек, Голубочек наш погибал.

1915

«Помню, мы стояли рядом…»

Помню, мы стояли рядом, Брат молитву сотворил. Пот с липа катился градом, На земь я упал без сил. Раствори, Господь, темницу, Окропи своей слезой. Я увижу голубь птицу, Старца с белой бородой. Поле круглое увижу. Круглые цветы на нем… С каждым часом ближе, ближе Тесный и единый дом.

1914

«Гляди на Астрахань. На сей град…»

Гляди на Астрахань. На сей град И мылом мой лохань. Рад! Рад! Качаются мозги мачт в голубизне Неведом райский плод моей отчизне. Хотелось бы деве в Персию уплыть, Хотелось бы деве царицей быть. Пьет нефть, пахнет серебром, Горным сибирским добром. Отчизна, отчизна, отчизна Тебя узнаю, узнаю, узнаю!

1914

«Нарядный, вышитый шелками Невский…»

Нарядный, вышитый шелками Невский, Ковер из ног, ушей и быстрых глаз. Шершавые чуть шевелятся занавески На окнах от запрятанных гримас. А белый дым, сгущенный в катафалке, Несется медленной и ласковой рекой. И если это март, то сонные фиалки Распродаются сморщенной рукой. Особенная тишина. В ушах вуаль густая; Дворец и мост, врачебный кабинет. И если это март. то синь, безмолвно тая, Вдруг обнажает каменный скелет. Мгновенье — стук. Мгновенье очень страшно. Потом улыбка изъязвленных губ. И рот, который искренно накрашен, Глотает воздух, копоть, дым и труп.

1913

«Иду и думаю по улице, еще…»

Иду и думаю по улице, еще Холодной от недавней непогоды. И солнце льет, хотя не горячо, Свой желтый дождь на камин и на воду. И все разумно — вывески витрин. И генерал, несущийся из штаба. Портреты знаменитых балерин, И молоком торгующая баба. Лишь я один, не знающий, на что Истратить деньги — кровообращение, Верчусь, как белка в колесе пустом, И брызгаю слюною исступленья.

«Сегодня или завтра — все равно…»

Сегодня или завтра — все равно. Горит ли солнце, светит ли луна. Я понимаю ясно лишь одно: Не избежать мне земляного сна. Остынет раскаленный кипяток, Заглохнет злых копыт протяжный стук И выпадет из побелевших рук, Подаренный возлюбленной цветок. Достичь холодного спокойствия ума. Вот каждый мускул покорен умом. Сегодня окна, крыши и дома, А завтра тесный и единый дом.

1914

«Земная кора — обратная сторона медали…»

Земная кора — обратная сторона медали. А лицевая закрыта зеленой плесенью. За чьи то преступления нас сюда послали Под хлесткие удары и каторжные песни. И вес так важно — и ботинки, и разговоры, И катанье на моторах и сонные прогулки; Только несколько сумасшедших взоров Знают настоящее значенье улиц гулких. Вот сегодня меня ударит палка, А завтра камень или скрученная веревка Я заплюю ненужную весталку И обниму рецидивистку воровку. Нет ни одного события без причины, В густом смешении мы поймем все знаки. У загоравшейся пыльной лучины Я сниму кольцо, толстое, как шина, И забуду о несуществующем браке.

1913

«Игрушечные карлики на звонких резинках…»

Игрушечные карлики на звонких резинках, Подпрыгивая, доскакивают до потолка: Сегодня жизнь, а завтра починка И на черной перевязке белая рука. У зеленого столика, сражаясь в карты. Карлики высовывают языки, А в мое окошко заглянуло солнце марта И сжало похолодевшие виски. И возникла боль, но, Боже, не исчезла, А увеличилась в тысячу раз. Я карликов бумажных ножницами изрезал И заплакал, хотя не сразу.

1914

«Глотну, как воздух, яростный огонь…»

Глотну, как воздух, яростный огонь, Перекрещусь, как в детстве научили… Все вижу я прозрачную ладонь, Что гвоздиками к дереву прибили. И мертвый рот теперь, как мертвый мед. — Кричи! Кричи! Вонзи копье слепое В уста, в глаза, в бедро, в огонь, в живот, Пусть смотрит это небо голубое!

1913

«Склонился к движущемуся ковру…»

Склонился к движущемуся ковру Людских объедков, шляпок и отбросов. Я слова сахарного «умру» Не понимаю. Солнце смотрит косо. И магазинщики отвесили губу, И покупатели зажали кошелечки, Я слова сахарного «в гробу» Не понимаю. От Финляндских сосен До волн Каспийских — все один визит. И как не сумасшествуй, ни грози Я равнодушен, ветренен, несносен.

1911

«Наклон стены. Отбросы. Дверь гнилая…»

Наклон стены. Отбросы. Дверь гнилая, Ведущая в уборную, и слизь Какая то. Собака, чахло лая, Ждет смерти. Образы слились В одну мочалку спутанную. Дом Невероятным кажется, глупейшим. Из окон визг, пылающей вином, Измученной любовным горем гейши. Кошачий запах слаще пряных роз, Растущих в палисадниках колючих. О, сколько веточек, морщин и слез. О, сколько косточек и змей гремучих. Объято все дрожанием святым, Несу простор души полузасохшей И ставши изъязвленным, злым, пустым, Пью смерти заржавевший ковшик.

1913

«Ножичком, ножичком острым…»

Ножичком, ножичком острым Продырявь кожицу и встань Рано утром. — и рост твой Уменьшится. Герань На окне побелеет. Ножичком, ножичком острым Медленно пробуравь Кожицу и рост твой Уменьшится. Лампу заправь. Герань зазеленеет. Ножичком, ножичком острым Пробуравь кровь, жир, кость. Мускул, — и рост твой Уменьшится. Придет гость Непрошеный. Герань омертвеет.

1914

«К растаявшему золоту свечей…»

К растаявшему золоту свечей Приникла нежно голова седая. Но все равно, теперь — падеж какой, Погода на дворе какая. Вот жалкий день, вот отрывной листок. Мне все равно, куда теперь он ляжет, И, как душа, пылающий Восток — Мне ничего уже не скажет.

1914

«Мертвых веток треск…»

Мертвых веток треск, Птицы тяжелый крик. Молнии белый блеск, Ангела белого лик. Как все знакомо мне, И как все странно блестит. Видишь — в Божьем огне Тело мое не горит. Я до конца изучил Сладость изъязвленных минут Ты видишь — Его лучи К лицу моему не идут.

1915

«Блаженный рот — он заперт на замок…»

Блаженный рот — он заперт на замок, А ключ затерян средь песков Сахары. Вот солнце льет бичующий поток На лес, на поле, на гнилые нары. О, как мне жить? Как мыслить? Как дышать? Как может сердце действовать и биться. Ты видишь — лишь высчитывать, да лгать… Да в жалкие слова могу рядиться. О, если б ад, как есть, существовал С наивною жаровней и крючками. С какой бы сладкой болью целовал Вот это очищающее пламя. Пустыни нет. И все народ, народ. Все шкурки, шляпки, зонтики и перья. Вот мертвая пустыня — мертвый рот Вот мертвая пустыня — мертвый берег.

1914

«Придави дверью скрипучей…»

Придави дверью скрипучей Нежную руку синюю. Ах! Как легко, свежо. Завистью ползучей Обрисуйте линию Затруби(те) в рожок. И когда раскроются Лица (от счастья) всех, Радующихся всему — Улыбкой злобной месяца Покрой их дряблый грех Без похвалы, без мук.

1913

«Вы первый раз (на Вы я перешел…»

Вы первый раз (на Вы я перешел С тех пор, как друг скончался) мне открыли. Что хорошо и что не хорошо. Я помню рукомойник (руки в мыле), А Вы стояли рядом и шутили. Теперь смешно, пожалуй, но тогда… Я верил в то, что в спиритизме Вашем Моря, народы, сны и города. Вы были содержательней и старше, А я был глупеньким, и отношенья наши Изобразил бы так я: вера и любовь. Кто верил, кто любил — не понимаю — Но вот бумага и на ней та кровь, Которую с такой любовью вспоминаю, Которая гниет (но с ней я встречусь вновь!)

19**

«О, коченей, коченей, коченей…»

О, коченей, коченей, коченей И каменей! Ах, как пахнет рожь. От терций, секунд, минут, дней Тупеет железный нож. О, Господи, какой нож? О, коченей, коченей, коченей Ножевей. Вот предел. От терций, секунд, минут, дней Тел бел, как мел. О, Господи, какой мел? О, коченей, коченей, коченей Вей! Вей! Вей! Лежи во льду От терций, секунд, минут, дней Упаду, упаду, упаду. О, Господи, когда упаду?

1914

«Белые глазики. Цвет, бел, мел…»

Белые глазики. Цвет, бел, мел Ватага, ватага, беги. От синеньких, хладненьких (ладонки) тел Ватага, ватага, беги. Облегчи часики. Жизни жиг жик. Ватага, ватага, беги. Увидишь пресветлый, прискорбный лик, Ватага, ватага, беги.

1914

«Кто то, закрытый звездной маской…»

Кто то, закрытый звездной маской, Разбрасывал карты азартным чернокожим, А под столом бульдог деньги растаскивал С глазами на человеческие похожими. За дверью, прикрытой очень плотно, Возились женщины, как над трупом коршуны. И деньги сыпались, как кусочки рвотные На чью то бороду взъерошенную. Стол был круглым, и качался медленно, Как головы игроков, швырявших масти. А на верхушке в треугольнике равнобедренном Качалась точка человеческого счастия. Я — кусочек основания треугольника; О, пространство хрустни своими пальцами, С вами, с вами я, с оскорбленными, с раскольниками, С монастырскими кликушами и скитальцами!

1913

«Близорукие глаза и больная фантазия…»

Близорукие глаза и больная фантазия Превращают свечи горящие в старух, Утомительных в своем однообразии, Читающих свои молитвы вслух. А желтое тело — это богатырь из былины Изучаемой за уроком русского языка. Вот солнце! Вот небо, вот гул пчелиный, Вот ветерок. И все — кусок от куска.

1912

«Если длинные вереницы дней…»

Если длинные вереницы дней, Головные боли, достиженья, неудачи — Только искусственное сочетанье теней, А на самом деле все иначе. Ветер, напоминающий век и юг, Неожиданная теплота суконного платья. Крестный ход, трепещущая хоругвь И вечное напоминание Распятья. В этот день даже воздух не как всегда, Это настоящее просветленье От бессмысленного страданья и труда И от ослепительного наслажденья.

1914