Квинт и Сильвий построили дома в Городе. Это было необходимо. У Квинта средний домус отца семейства с расчётом на то, что в его табернах будут жить рабы и вольноотпущенники. У Сильвия рядышком небольшая халупа. После формального переселения в Рим Сильвий, согласно союзному договору, автоматически стал римским гражданином и полноправным плебеем. Так что теперь никаких формальных придирок по поводу его статуса в Волчьем Содружестве не могло быть.

Вести о Кориолане приходили отнюдь не самые лучшие. Он ушёл к вольскам и всячески подбивал Аттия Туллия к войне против Рима. За ним потянулись молодые патриции, особенно подсевшие на Вулли, и, как часто бывает с эмигрантами, там вели себя как злейшие враги своей родины, поливая её грязью и призывая раздавить гадину.

В Риме Кориолана заочно осудили и приговорили к смерти (ушедший в изгнание, чтобы избежать суда, автоматически считался виновным). А дальнейшее его поведение подтвердило обоснованность этого приговора даже в глазах патрициев. Такой конфуз делал необходимым восстановление престижа сенаторского сословия и осуждение какого-то авторитетного плебея в качестве «равновесия» осуждению Кориолана. Квинт не удивился, когда выбор сенаторов пал на него.

Целых десять сенаторов выдвинули десять разных обвинений против Квинта. Спросили царя Аппия. Тот в молитве высказался: «Melius non incipient, quam desinent». (Лучше не начинать, чем останавливаться на полпути). Услышав эти слова, сенаторы решили вопреки обычному порядку сделать судьями сразу двух консулов, чтобы никто из них не мог опротестовать приговор коллеги ни по одному из десяти обвинений. Консулы послали двух ликторов схватить Квинта и бросить в темницу до суда, но плебеи увидели их, требовательно стучащихся в двери домуса Гладиатора, и сразу помчались за трибунами. Первым успел Сициний, понимавший выигрышность ситуации для него: защитить плебейского героя, несмотря на личное соперничество! Это какой рост престижа в народе! Это избрание на третий срок! Он одним словом остановил ликторов и увёл Квинта к себе в домус.

Два дня до суда Квинт жил в домусе Сициния, а в его домусе управлялась жена. В те времена было совершенно не принято притеснять жён и детей обвиняемого или хватать их в качестве заложников. Даже семья Кориолана спокойно жила в Риме, и на её имущество никто не посягал. Им скорее сочувствовали: глава семейства оказался предателем, подпавшим под власть этой вольской сучки.

Сициний воспользовался случаем, чтобы как следует поговорить с одним из лидеров умеренного крыла плебеев.

— Квинт Гладиатор, теперь у плебеев есть своя военная сила, которой нет ни у патрициев, ни у вольсков, ни у других соседей. Как ты считаешь, пора нам брать власть в Риме или же нужно ещё увеличить число Волков?

— Гай Сциний, сможешь ли ты справиться с властью, которую возьмём? Ведь надо будет не критиковать и отменять приказы, а решать самому.

— Как будто сенаторы с этим хорошо справляются!

— Каждый консул, которого я видел, по отдельности справлялся неплохо.

— А почему же вместе эти люди образуют неразумную толпу?

Квинт улыбнулся. Сициний задал важнейший и принципиальный вопрос.

— «Scientia humana vanitas, ignorantia sit infinitus» (Знания человека ничтожны, невежество бесконечно). Отцы думают, что, решая совместно, они соединяют мудрость свою, а на самом деле складывают ошибки и невежество.

— Так что же, выходит, два консула довольно разумны, потому что их лишь два? А ещё лучше диктатор… или царь.

— Царь Аппий? — решил разрядить шуткой опасный поворот разговора Квинт.

Собеседники расхохотались. Но скрытые амбиции Сициния на секунду выглянули. Он знал, что обет запрещает Квинту быть магистратом. Но он не был уверен, запрещает ли неведомый Бог Гладиатору стать диктатором или царём? После разговора он решил, что скорее всего запрещает, но полной уверенности здесь нет. А ведь Волки — это готовая царская гвардия! И Аттий Туллий наверняка сразу же поддержит своего «зятя», даже головы Кориолана для него не пожалеет. А суд — удобный случай убить обоих консулов и всех опасных сенаторов и провозгласить власть плебеев, то есть Квинта или, если он не может, Сициния.

— Коли тебе твой обет запрещает брать власть, а нам, плебеям, придётся это сделать, то я клянусь следовать твоим советам, если меня посадят на курульное кресло, — решил сделать важнейший ход Сициний. А про себя он добавил мысленную оговорку: «Следовать твоим советам, до тех пор, пока не сочту нужным избавиться от тебя». Во всяком случае, так прочитал его прищуренный взгляд Квинт.

Перед судом, наведя справки, какой приговор готовится, Сициний спросил Квинта:

— Почтенный Квинт Гладиатор, не хотел бы ты уйти в изгнание? Мои люди проводят тебя и защитят, пока ты не пересечёшь границы владений Рима. И твоих Волков тоже позовут.

Квинт наотрез отказался, но только через несколько дней понял, что Сициний пытался самым «благородным» образом избавиться от соперника и принципиального оппонента.

И вот наступил день суда. Квинт поднялся на трибунал, выше его сидели два консула и по очереди выходили десять обвинителей. Было решено, поскольку обвинителей много, что ответчик может говорить сразу после каждого из них, дабы судьи и народ могли сразу оценить обоснованность утверждений истца. Сенаторы построили своё наступление достаточно умело: обвинители выступали примерно в порядке от наиболее лёгкого обвинения к наиболее тяжёлому.

— Квинт Гладиатор забрал себе после взятия Лонгин двух красивейших пленниц. Одну из них знатную, за которую дали большой выкуп. Тем самым он присвоил себе добычу римского народа.

— Римский народ в лице воинов пожаловал мне этих пленниц в качестве награды за доблесть. Консул Коминий подтвердил это решение. А что за Сиянию потом дали большой выкуп… Я уверен, что если бы ты, почтенный отец Нумерий Ларций, обрюхатил бы её, выкуп дали бы ещё вдесятеро больше.

Народ расхохотался, оценив шутку Квинта. Сенатор Ларций скривился от унижения и злости.

— Квинт Гладиатор поклоняется своему неведомому Богу, а не римским богам.

— Почтенный отец забыл, что римляне никогда не враждуют с другими богами и почитают их. Даже богов врагов перед битвой уведомляют, что воюют не против них, а против тех, кто позорит своих небесных патронов, и просят, если они пожелают, переселиться в Рим. Вот и мой Бог решил прийти в Город и распростёр над ним плащ своего внимания и благожелательства. Неужели вы отвергнете и оскорбите Его?

— Он приносит своему Богу жертвы и молитвы втайне, на своём Склоне, что показывает, что в этих молениях может крыться злоба и колдовство. Ведь чистые молитвы не стыдно возносить при всех.

— «Ultra posse nemo obligatur». (Никто не обязан сверх возможного). В Риме нет даже алтаря Бога неведомого. Был бы он в Городе, я мог бы возносить свои молитвы при всех гражданах.

— Квинт Гладиатор — пример того, как «Pelle sub agnina latitat mens saepe lupina» (Под шкурой ягнёнка часто скрывается нрав волка). Он вроде бы утихомиривает плебеев, а на самом деле всё делает, чтобы они сплотились против патрициев и Республики. Он сеет раздоры. Он не принял участие в жертвоприношении овцы и телёнка.

На такое обвинение можно было ответить шуткой.

— Разве я прячусь под шкурой ягнёнка? У меня на поясе изображение волка! Мы будем всегда грызть, как волки, врагов Рима и народа его! Все знают, что мой обет запрещает мне принимать участие в кровавых жертвоприношениях, а в таком случае римскими обычаями принято строго соблюдать клятву.

— Квинт Гладиатор подготовил молодёжь сражаться вне строя. Они скорее походят на стражу тирана либо царя, чем на воинов Республики. Патрициев он не допускает в свою школу. Значит, он готовит заговор против Сената и властей Республики.

— Почему же не допускаю? Патриций может быть усыновлён плебеем и стать плебеем. И разве мои ученики сражаются против Рима? Они всё время отлично бились против его врагов! Разве они разрушали воинскую дисциплину? А что приходится строиться по-другому, так «Tempora mutantur et nos mutamur in illis». (Времена меняются, и мы меняемся с ними).

— Квинт Гладиатор — отец внука Аттия Туллия, царя вольсков. Он женат на его дочери. Он — такой же предатель Рима, как и Кориолан.

— С каких это пор в Риме считается позором для мужчины, если его вольноотпущенница продолжает любить своего патрона? А поскольку она знатного рода и я взял её девственность, мне не позорно было поднять и признать своего сына.

— Квинт Гладиатор слишком популярен среди плебеев. Они его в любой момент могут царём провозгласить.

— Все плебеи знают, что мой обет запрещает мне занимать государственные должности. Так что обвинение ничтожно.

— Квинт Гладиатор оскорбляет сенаторов, называя их ничтожными тварями. Тем самым он оскорбляет величие римского народа. Он надменен более, чем Кориолан. Даже на суд он пришёл в праздничной тоге, а не в одеянии просителя и кающегося.

Квинт решил, что здесь лучшая форма ответа — жёсткая контратака.

— Величие римского народа оскорбляют те сенаторы, которые занимаются презренным ростовщичеством. Мой Бог ставит таких ниже клеймённых рабов, шлюх и палачей. Давно пора Сенату запретить своим членам практиковать занятие, достойное лишь подонков типа Тита Титурия Лупанара. Вот царь Аппий освободил всех своих кабальных и больше не даёт в долг под проценты. Он подал вам прекрасный пример, отцы-сенаторы! Так что пеняйте на себя, если вас оценивают по вашему грязному ремеслу! И после этого мне ещё надевать рубище кающегося перед теми, кто не до конца искупил свои занятия недостойными делами и вины перед народом римским!

Обстановка явно накалялась. Обвиняемый превращался в обличителя.

— Я обвиняю Квинта Гладиатора в том, что он своим благословением направил Велтумну, а за нею Кориолана, на путь пороков и предательства. Он заранее обеспечил эту блудницу помощью неведомого Бога на пути её греха. Она совратила множество лучших молодых людей, она довела до смерти двух любовников, она в своих объятиях уговорила Кориолана предать Рим и сама предала Рим! Я обвиняю его в поощрении развратительницы и предательницы и в пособничестве предателю.

— Прежде всего, замечу, что ни один из моих Волков не поддался ядовитым и опасным чарам, и я тоже вышел невредимым из её объятий.

— Конечно, — вновь вступил сенатор, — она заключила договор с твоим могучим Богом и не трогала его слуг. Так что себя и своих людей ты обезопасил, а всех остальных отдал ей на растерзание.

— А теперь другое возражение. Велтумна не может быть названа предательницей. Она в некотором роде вела себя как честная и преданная дочь своего народа: вольсков. В Риме она была рабыней. Если бы ей предоставили свободу, тогда бы мы могли судить её за предательство, тогда она стала бы частью народа римского. А, будучи рабыней, она оставалась частью народа вольсков. И она даже не сбежала, её похитили! Я предлагал почтенному консуляру Вергилию освободить её, но он не стал этого делать. Так что мы можем осуждать её только за одно: если она нарушила свои клятвы хозяину. Давайте спросим его самого.

Вергилий, ещё больше постаревший, но державшийся по мере сил гордо, поднялся на трибунал:

— Я подтверждаю, что Квинт Гладиатор предсказывал мне большие неприятности, если я не освобожу Велтумну, и что я по слабости своей не смог этого сделать. Я заявляю, что она не нарушила клятв, поскольку незадолго перед похищением она ласками своими побудила меня поклясться в том, что я не буду препятствовать ничему, что ей повелит Венера, и не буду удерживать её в неволе, если она сама пожелает уйти. А сейчас я должен зачитать римскому народу письмо, которое она мне прислала.

«Мой любимый хозяин в месяцы неволи моей! Тот, кто так хорошо обращался со мною, тот, благодаря которому я нашла свой путь служения богине и смогла сдружиться с нею. Я покинула тебя, потому что ты каждый месяц слабел от общения со мною и от самой близости моей. Мне не хотелось бы, чтобы я подточила здоровье твоё, ты не юный самонадеянный хлыщ, который переоценил свои силы и заслужил кару богини. Я извещаю тебя и Рим, что Венера ушла вместе со мною к вольскам».

Тут в народе поднялось волнение: «И богиня нас предала!» «Вот почему последнее время моления Венере бесплодны!» «Худшие времена наступают!» Настроение квиритов стало меняться не в пользу Квинта.

И тут вышел младший Аппий Клавдий с самым страшным обвинением.

— Один из лучших и любимых учеников развратителя молодёжи Квинта Гладиатора, сын почтенного плебейского семейства Гай Порций, вместо жертвы и молитвы пенатам во время нашего застолья произнёс кощунственный стих:

Всего лишь голый камень — храм, всего лишь камень — бог,

Одно и то же вещество — всё с головы до ног.

Кому же молишься ты, жрец? И что же ты познал?

Свой разум лучше сочетай с началом всех начал.

— Тем самым я утверждаю, что Квинт Гладиатор не просто молится неведомому Богу, он заодно отвергает всех римских богов и учит такому кощунству молодёжь. Он заслуживает быть сброшенным со скалы как святотатец и развратитель молодёжи. Это моё выступление в качестве обвинителя не связано с тем, что мой отец дал нерушимую клятву вражды со всем родом Гладиатора. Я отстаиваю лишь честь и достоинство Рима и его богов.

— А как ты заставил Порция рассказать этот стишок? Не выдумал ли ты его сам? — спросил Луций Альбин, вновь избранный трибуном на этот год. — Ведь он знал о вашей вражде к Гладиатору, и вряд ли стал бы с тобой пировать за одним столом.

— Сошлись вместе две компании. А дальше «Fecundi calices quem non fecere disertum!» (Кого не делали красноречивым полные кубки!) — ответил младший Аппий, но больше всего подтвердило его слова смущение Гая Порция.

Это был тяжелейший удар. Мнение плебеев тоже стало склоняться на сторону обвинителей. Но как всех подвёл Гай Порций! Ведь этот стих поэтессы-девадаси Лал Дэд можно было произносить лишь про себя в качестве замены недостойных Единого Бога молитв и обрядов! Квинт полностью собрался.

— Представьте себе ликтора диктатора, которому предлагают отдать почести жалкому привратнику. Разве это будет достойно? Человек, посвятивший себя высшему Богу, должен почитать и наместников Его в земле римской и в небесах над нею. Он должен снисходительно относиться к их слугам и рабам. Но заставлять его поклоняться рабам наместников — оскорбительно и для неведомого Бога, и для богов-олимпийцев, которым остаётся всё почитание последователя нашего Бога, оставшееся от высшей сущности. Мы потеряли богиню-предательницу. Мы приобрели помощь гораздо более могущественной силы, с которой богиня под конец пребывания в Риме уже не осмеливалась тягаться и лишь робко просила об очередном снисхождении.

Народ возликовал. А царь Аппий покачал головою и что-то записал на своих дощечках. Два консула вели себя по-разному. Марк Минуций сжал губы и готовился вынести смертный приговор. Авл Семпроний как будто наслаждался интереснейшей интеллектуальной битвой и заранее предвкушал её безвредный исход. Но оба они проголосовали за приговор, произнесённый Минуцием:

«Квинта Эбуция Фефилия Гладиатора, уличённого в том, что он забыл римских богов ради чуждого неведомого Бога, развращал молодёжь, подучая её не почитать и оскорблять римских божеств, готовил отряд заговорщиков, который может быть использован для захвата власти, сбросить со скалы. Этот приговор не направлен против неведомого Бога, которого Рим уважает и приглашает поселиться у себя. Тем, кто уже принёс обет неведомому Богу, разрешить продолжать служить ему, и для этого воздвигнуть в Риме алтарь неведомого Бога».

И тут трибуны ринулись к курульным креслам. Семпроний позволил им подняться, и первым, оттолкнув коллегу, вскочил наверх Гай Сициний:

— Консулы! Отцы-сенаторы! Народ римский! «Jus summam saepe summa malitia est». (Высшее право часто есть высшее зло). Нам только что это продемонстрировали. Благороднейшего из плебеев хотят приравнять к предателю Кориолану. Я навёл справки. Когда он был у вольсков, он убеждал их заключить прочный мир и союз с Римом, не нападать на нас, пользуясь голодом, который вызвали отцы-сенаторы. Его Волки воюют за Рим и против врагов его. А Кориолан и его грязные псы, сбежавшие за текущей сучкой, изблёвывают ложь и злобу насчёт родины своей и призывают всех подряд её уничтожить! Но в приговоре половина слов правильна. Нам необходим в Городе алтарь неведомого Бога. Поэтому я накладываю вето на смертный приговор Квинту и подтверждаю приговор о воздвижении алтаря. И я предлагаю направить Квинта послом к вольскам, чтобы противопоставить его мудрость наглости Кориолана.

Второй трибун подтвердил решение Сициния. Консулы вынуждены были согласиться. Порция и дети, ждавшие неподалёку в лохмотьях, чтобы в случае печального исхода жалобами, плачем и мольбами своими пытаться смягчить народ и судей, выскочили с радостными криками. Квинту одели на голову венок и понесли на руках к его домусу. Он ухитрился услышать, как поднявшийся с курульного кресла и тем самым переставший быть должностным лицом Аппий-старший сказал сенаторам:

— Вы смогли только «Excitare fluctus in simpulo». (Поднять бурю в стакане воды).

Обсуждавшие свой второй конфуз сенаторы решили, что им надо было назначить диктатора специально для разбора дела Квинта. Позже, по крайней мере, однажды Рим прибег к подобному решению.

А Квинт вечером вызвал всех учеников к себе в домус и беспощадно избил своим посохом Гая Порция, заодно потребовав от него очищаться целый месяц от своих глупых ошибок, которые могли очень дорого обойтись всему содружеству. Порция же сказала ему ночью:

— Очень тяжело мне отпускать тебя к сопернице. Но благо Родины и решение народа превыше всего. Желаю тебе сил и буду молить Бога Единого, чтобы Он укрепил тебя и направил бы тебя на пути, лучшие для нас всех.