Обязанности верховного фламина занимали немного времени, но Квинт относился к ним крайне ответственно, стремясь, чтобы каждая его молитва намекала под видом похвал на возможные усиления лучших сторон Рима, а недостатки он порою бичевал беспощадно. Его проповеди собирали толпы народа. В обсуждениях на плебисцитах и комициях он больше не участвовал, но царь Аппий потребовал от лица римских богов, чтобы верховный фламин присутствовал на заседаниях Сената и просил у своего Бога мудрости и сил для отцов-сенаторов. Плебеи ликовали: их коллега вошёл в Сенат самым почётным образом. То, что Квинт не имел права голоса и участия в обсуждениях, все рассматривали как ничтожное ущемление: ведь в своих молитвах он мог, по примеру Аппия, намекать на правильные решения и осуждать неправильные. Квинт делал это, но ни его, ни Аппия сенаторы не всегда понимали правильно, а иногда просто не хотели слышать. Правда, после долгих порицаний по поводу беспорядка и бестолковости обсуждений, сенаторы постановили, что высказываться должны в порядке списка Сената. Первым — первоприсутствующий, принцепс Сената, затем по очереди остальные из первой сотни. Те, кто не включены в первую сотню, должны просить принцепса и Сенат дать им право высказаться, если у них есть нечто важное. Речи решили временем не ограничивать, но оратор должен говорить один раз без остановки, без глотков воды. Так что в некотором смысле Аппий и Квинт оказались в более выгодном положении: молитвы предшествовали заседанию, закрывали его и могли быть вознесены в его ходе, если очередной оратор требовал проверки сказанного им обращением к богам или же по другой причине требовал немедленно помолиться. Конечно, в последних случаях молиться приходилось очень кратко, но зато имелась возможность вовремя намекнуть отцам-сенаторам.

Порция и Сияния родили ещё раз и опять Порция дочь, а Сияния сына. Поразмыслив и посоветовавшись с друидами, Порция осталась довольна: ведь теперь права Авла как главного наследника и первенца остались непререкаемы: остальные сыновья от побочной жены, а он — законно и торжественно усыновлённый чистокровный плебей, сын старшей жены. А её сын мог бы потеснить Авла и в сердце мужа, и в порядке наследования.

Самого Авла эти юридические тонкости не трогали. Он с сияющими глазами слушал проповеди, вдохновенно учился, порою по благословению Сильвия на несколько дней в одиночку уходил в леса и горы поохотиться, и однажды принёс не шкуры зверей, а добычу из обнаруженного им разбойничьего логова.

Квинт начал ему пенять, что Авл ввязался в битву один, а не позвал Волков и Рысей, предварительно всё разведав. Авл неожиданно дерзко ответил:

— Да какие они воины! Беглые рабы, которые годятся лишь пугать и грабить стариков и женщин. Было их всего четверо. Меня они не заметили, я спокойно разведал всё, как ты и велел. Троих убил стрелами из засады, а последний обделался и бросился бежать. Я догнал его и прикончил, решил, что он даже в рабы не годится.

— Ну и зря! — припечатал Сильвий. — Трусость для раба не порок.

— Из их болтовни я понял, что он — самый жестокий, любил поиздеваться над беззащитными и убивал с мучениями.

— Тогда тем более зря, — сурово ответил Квинт. — Мог бы пригнать его сюда, и мы бы воздали ему по заслугам. А то подонок отделался мгновенной смертью, лишь страху чуть-чуть натерпелся перед нею.

Так что за свой подвиг Авл получил порку, а не похвалу.

Плавт Порций как-то на Склоне задал острый вопрос:

— Учитель, ты беспощадно бичуешь пороки, но всё-таки по-разному. Гладиаторские бои ты прямо называешь совершенно недопустимыми и после того боя их больше не случалось. Ростовщичество ты клеймишь как позорное и низкое занятие, но никогда не требовал его полной отмены, и в последнее время даже стал оговариваться, что если ты взимаешь проценты ниже установленного законом предела и в случае тяжёлого положения должника даёшь отсрочку, то очищение и искупление требуется не столь уж серьёзное, хотя всё равно нужно. Так что здесь категорический запрет лишь для нас, слуг Бога Единого. Извращения ты поносишь как грязь и скотство, но требуешь лишь не выставлять их на свет Божий: если уж хочешь напиться дерьма из помойной ямы, не показывай это другим и не соблазняй их.

— Ученик и братья по вере! Всё правильно. Все пороки и грехи сбивают на путь Люцифера с Пути Божьего, но их стоит различать. Гладиаторство, если его вовремя не искоренить, погубит Рим и весь Pax Romana. Это очевидное зло, достоинств у него нет, пороки его очевидны, и с ним можно бороться прямо. А вот другие две вещи пострашнее.

— Как это так, более вредны, но с ними нельзя бороться прямо?

— Ростовщичество в самом замысле своём вредно. Но, если бы его не было, блестящие состояния рушились бы внезапно, как медный колосс на глиняных ногах, и погребали бы под своими обломками многих. А так оно подтачивает богатство мотов постепенно. Оно открывает возможность тем, у кого появилась идея, но нет денег или покровителей для дела, начать своё дело. Девять из десяти таких проваливаются и попадают в кабалу, но успеха одного достаточно, чтобы новые десятки летели, как мотыльки на огонь светильника. Если его прямо запретить, оно начнёт практиковаться в тайне и станет ещё более гадким и безжалостным. Если уничтожать всех ростовщиков, найдутся те, кто будут практиковать то же под другой личиной. Это всё равно, как если те, кто желает установить всеобщее равенство и справедливость, перебьют всех правителей и лучших людей. Оставшиеся немедленно разделятся на правителей, их помощников и быдло. Даже у крыс такое есть. Единственное лекарство здесь — равенство граждан в реальном и трудном деле и в ответственности, а для командования выборный вожак, как в Риме или в волчьей стае. А если ростовщики приходят к власти, особенно к тайной, они разлагают всё общество и весь мир и ведут его к краху. Они хуже самого злобного и жестокого варвара-завоевателя. Тот хапает то, что удержать может, а деньги меры не знают.

— Так что же делать с ними? Убивать — они возрождаются. Запрещать — они личину надевают.

— Единственный способ, который я вижу, но к этому надо подвести римлян постепенно. Пусть лихоимство останется легальной профессией, но ростовщик должен быть самым подонком общества, хуже клеймённого раба, хуже заработчицы или заработчика из таверн Лупанара. Пусть он остаётся богатым, надо даже поощрять их одеваться со всей роскошью, чтобы внешняя роскошь была признаком тяжелейшего и несмываемого позора. Но нужно, чтобы любое общение с таким марало обычных граждан, чтобы они не имели права голоса нигде, кроме суда, в котором рассматривается их дело. И учтите, что ростовщики, желая пролезть к власти, начнут вопить о свободе, равенстве и братстве, о неизбежно бывающих ошибках и злоупотреблениях властей предержащих, о правах человека. Если кто-то говорит о правах человека, не ставя впереди их его обязанности, а тем более о неотъемлемых правах, то он защищает права самых отъявленных негодяев и бесчестных личностей, или же одурачен сладенькой ложью Люцифера.

— А теперь об извращениях.

— Беда в том, что с Божьей точки зрения любой крупный город сам по себе является извращением. Значит, он порождает пороки, способствует их процветанию и проявлению у тех, у кого они сдерживались уздой приличий. Есть и другие места, где нет возможности естественных страстей, например, воинский отряд в длинном походе. Значит, появление извращений неизбежно, как и появление воров, убийц, блудниц. Но, если они становятся нормой, они начинают агрессивно вытеснять семью и приводят к вымиранию. Поэтому нельзя наказывать за них, пока они делаются тайно, но нельзя допустить их открыто. Поэтому их необходимо клеймить как грязь и мерзость, чтобы не было соблазна хвастаться ими.

— Но если большие города — извращение, не должны ли мы разрушать их и всех переселять в деревни и маленькие городки?

— Многое может быть сделано лишь в больших городах. Поэтому нужно лишь предупреждать людей о грязи и мерзости, неизбежно возникающей в них. Нужно развенчивать сказки о том, что в большом городе жить легче и лучше. Нужно в проповедях показывать, как падают духовно знаменитости, как теряют себя в большом городе хорошие люди, как он калечит людей. Большие города как болото, как ламии. Они завлекают людей и съедают их. В них обязательно детей будет меньше, чем нужно для выживания народа, и они могут жить, лишь высасывая соки из окрестностей. Если их станет слишком много, их жители погубят Землю и весь наш мир. А если их будет слишком мало, люди не пройдут Путь, который предназначен им Богом, спрятавшись от трудностей его в деревенской идиллии.

После вечера трудных вопросов Луллий куда-то исчез. Мастарикс и Медония отмалчивались по поводу того, что же случилось с коллегой?

На очередных выборах консулами стали приличные люди: в третий раз избрали Спурия Кассия Вецеллина, а в коллеги ему дали Прокула Вергиния Трикоста Рутила, двоюродного брата бывшего хозяина Вулли. Они заключили договор о вечном союзе с герниками, согласно которому две трети земель герников было предназначено для выведения новых колоний, в которых могли участвовать и герники. В остальном договор был подобен договору с латинами. Но этот успех в мирном строительстве стал новым источником внутренних раздоров в Риме.

Кассий выступил на комициях с необычной речью:

«Квириты! Державный народ Рима! Ныне Рим стал не только главой своих земель, но и главой союза, первым среди равных. Поскольку союз наш триедин, мы убедили герников, что по справедливости надо землю делить на три части. А поскольку соль земли римской — плебеи, а патриции и так достаточны, я предлагаю половину новых земель отдать плебеям. А половину нашим верным союзникам-латинам».

Народ разразился бурными рукоплесканиями и приветственными возгласами. Квесторы и трибуны призвали граждан к порядку и собрание продолжалось.

«Но это лишь часть справедливого решения. Общественными землями бесчестно завладели частные лица. Нужно отобрать излишки у незаконных посессоров и распределить между плебеями и союзниками».

Большинство зааплодировало ещё более бурно. А сенаторы и патриции встревожились. Покушение на их богатство настолько возмутило отцов, что они стали, по примеру плебеев, собираться по ночам, только не на холмах, а в домусах ведущих сенаторов. Поскольку сразу было ясно, что в любом случае народу придётся кинуть кость, на следующем же заседании Сената было предложено увеличить число трибунов до пяти, и Народное собрание с ликованием приняло это. А тем временем сенаторы начали тихую агитацию среди народа.

— Кассий уже трёхкратный консул. Но этого ему мало. Он хочет единоличной власти, хочет стать царём. Поэтому он бросает вам, плебеи, этот «щедрый дар».

— Чтобы стать царём, нужно подавить сопротивление патрициев. Кассий призовёт в Рим подкупленных его решениями латинов и герников, и вы, квириты, сразу окажетесь на положении спартанских илотов у наших бывших союзников и их нового царя.

Вергиний, почувствовав, что агитация уже даёт свои плоды, выступил на очередных комициях.

«Кассий, скажи нам, угоден ли олимпийцам и Неведомому Богу твой якобы щедрый дар? Почему это ты вдруг стал столь благороден за чужой счёт? Не потому ли, что ты хочешь сделать большинство плебеев обязанными себе, дабы добиться личной власти. Народ римский не склонился перед Кориоланом, пытавшимся добиться власти силой. Так допустит ли он, чтобы теперь Кассий добился её грубым подкупом?»

«И второе. Мы, римляне, главы союза. Так зачем же раздавать союзные земли другим? Если уж союзники хотят поселиться на них, пусть они идут в римские колонии и становятся римскими гражданами sine suffragio (без права голоса). Иначе они на комициях и плебисцитах просто задавят коренных римлян числом».

«Подумайте, квириты, и не поддавайтесь на лесть. Вспомните, сколько бед принесло Риму то, что, поддавшись на сладкие обещания, народ в прошлом году избрал недостойных. Но и достойный человек может занестись. Ведь Кориолан был достойнейшим, пока не поддался гибельным страстям и надмению. Male facere qui vult, nunquam non causam invenit. (Желающий навредить всегда найдет причину)».

Народ разделился, даже многие плебеи оказались теперь противниками аграрного закона. А Квинт взирал на всё это с грустью. Он чувствовал, что буча, поднятая Кассием, на самом деле ориентирует римский народ в неверном направлении. Ведь многие даром полученные участки будут немедленно пропиты, проданы, отобраны силой. В молитву он смог вставить лишь намёк: «Legem agrariam unum diem vivant» (Аграрный закон проживёт один день). Но это ещё усилило оппозицию аграрному закону. А люди стремились разгадать слова Квинта, тем более, что вскоре их повторил и царь Аппий.

Был ещё один повод для грусти. После первого блестящего опыта ночные децемвиры собирались ещё дважды. В первый раз они должны были заложить основы судоговорения и записать их ещё на одной таблице. Но смогли согласовать лишь весьма нетривиальное положение:

«Si in ius uocat, ito. Ni it, antestamino. Igitur em capito» (Вызванный на суд — иди. Не идёт, повтори при свидетелях и веди силой).

Во второй раз надо было заложить основы семейного права и права наследования. Здесь было, по крайней мере, принято важнейшее решение, закрепившее строение римской семьи как совокупности лиц, подвластных главе семьи (pater familia). Ведь даже рабы по этой причине считались членами семьи и при освобождении становились членами рода бывшего хозяина.

«Si intestato moritur, cui suus heres nec escit, adgnatus proximus familiam habeto. Si adgnatus nec escit, gentiles familiam habento» (Если кто умрёт без завещания, наследует ближайший подвластный. Если подвластных не было, наследует род).

Тем самым семья была поставлена выше рода. Заодно внесли дополнение в таблицу о долгах: должник может быть вместо казни продан иностранцам, за Тибр:

«Tertiis autem nundinis capite poenas dabant aut trans Tiberim peregre uenum ibant»

Квинт, опечаленный такой «производительностью», вставил в очередную молитву слова: «Hominem sine consilio deorum non placet» (Люди не могут ничего решить, если не могут получить советы богов). После этого комиции и Сенат решили, что отныне на заседаниях децемвиров будет присутствовать царь жертвоприношений без права голоса, но с правом молитвы. А следующие же децемвиры, которые сработали успешнее, согласовав ряд законов о судоговорении, постановили, по настойчивым намёкам Аппия, приглашать и Квинта. Так что инициатива всегда бывает наказуема.

А события вокруг аграрного закона разворачивались всё трагикомичнее. Вергиний уже стал выступать за раздел земель, но лишь между римскими гражданами. Кассий приказал возвратить народу деньги, полученные от продажи сицилийского зерна. Народ увидел сущность обоих демагогов и провалил аграрный закон, побрезговав подачками.

Трагикомедия кончилась трагедией. Когда избрали новых консулов: Сервия Корнелия Малугинена Косса и Квинта Фабия Вибулана, квесторы Цезон Фабий и Луций Валерий привлекли бывшего консула Кассия к суду за преступление против отечества. Желая избежать позора для рода, его престарелый отец привлёк его к семейному суду, выпорол и казнил. После такого исхода народ стал жалеть Кассия и поминать аграрный закон добрыми словами. Тем более что случилась ещё одна войнушка. Эквы вместе с вольскими добровольцами напали на союзников Рима, агрессоров малость побили, и суровый консул Квинт Фабий, вопреки обычаям, не поделил добычу, продал её полностью и деньги отдал в казну, на восполнение того, что было потеряно в Кориолановой войне.

Кориолан, служивший Карфагену, сплавал с небольшим войском в разведывательную экспедицию к Тартессу, вернулся с богатой добычей и после этого легко набрал большое наёмное войско: вояки убедились в его полководческом счастье и способностях. Он, выждав благоприятной погоды, отправился в большой поход на Тартесс. По слухам, он разбил в первой битве тартесское войско и осадил город.

Слухи о похождениях Вулли в Карфагене доходили самые невероятные и противоречивые.

Эквы, устроив голосование, отвергли предложение вольсков воздвигнуть алтарь Неведомого Бога. Так что у единобожия появились открытые противники.