Последний раунд переговоров с друидами на Склоне начался с «отчёта» о состоянии природы Лациума. Беспощадно показывалось, как примитивное крестьянское хозяйство (монокультура и практически полное пренебрежение естественными удобрениями) губит плодороднейшие земли. Вывод, сделанный друидами, был убийственен.

— Рим, наведя свой порядок, погубит природу. Сейчас он истощит земли вокруг себя и станет вынужден завоёвывать не ради исполнения своего предназначения, а просто ради выживания. Из завоёванных стран он будет как можно скорее и самыми зверскими методами выкачивать всё, что можно, а не только то, что нужно. Римляне превратятся в жрущих и развлекающихся существ, которых даже животными называть стыдно. А основа этого закладывается сейчас: сельское хозяйство горожан, — витийствовала Гвлэдис, судя по всему, главная «эколог» посольства.

Эта друидка была не молодой и жизнерадостной, как Медония. Седовласая, стройная, высокая, белокожая, со строгим лицом и в одеждах со знаком четырёхлистного клевера на на них. Слова её падали, как чугунные гири на чашу весов. Каждое положение подкреплялось множеством подсмотренных примеров. Но в некоторый момент Евгения охватило ощущение фальши. В оставшемся за его спиной и за мировой войной мире подобные речи вели «зелёные». В них тонко сочетались факты, полуправда, подтасовки и демагогия. «Экологисты» могли почти любую активную деятельность объявить вредной для людей и аморальной. А сами вовсю пользовались плодами разрушавшей саму себя потребительской цивилизации. Фламин не выдержал, тем более что Павел уже готовился сказать что-то весьма резкое.

— Послушать тебя, Гвлэдис, так в кельтских местах не люди, а духи бестелесные живут. Ну в крайнем случае какие-нибудь сильваны и дриады, сросшиеся с растениями. Вопрос не в том, чего не делать, а в том, как действовать правильно. Конечно, нужно искать ошибки, но прежде всего одну либо две главнейших, а их преодоление либо, что получше, изменение ситуации таким образом, чтобы они снялись сами собой, или, совсем уж идеально, в достоинства превратились, часто подскажет решение. Если же вываливать ошибки массами, то скорее всего ухватимся за самые неважные, пропустив важнейшие.

Он ожидал отповеди Гвенола. Но тот вдруг улыбнулся и сказал:

— Наши боги не ошиблись, взяв в союзники тебя. Они, как ты верно сказал, служат Всевышнему как охранители сотворённого и взлелеянного Им мира. Ты и твои люди — как разрушители больного и воссоздатели на его месте лучшего и здорового. Что нужно делать, мы можем понять только вместе. Но главный здесь ты. Ты проник в сам дух Рима и в его будущее. Мы смотрим со стороны, и можем лишь помочь найти выход и для Рима, и для мира, но не указать его сами.

— И для нас, — неожиданно прибавила Гвлэдис.

Эта фраза показала Евгению, что на самом деле мудрейшие из друидов ощущали извилистый и уже захлопывающийся за ними тупик, в который они зашли из самых лучших побуждений. Нужна была другая сила, пытающаяся действовать, но весьма аккуратно, не разрушая, а поправляя. Впрочем, только что Фламину недвусмысленно указали, что ему и людям его придётся многое безжалостно разрушать, работая «хирургами» и хищниками.

«Ну вот. Назначили меня на роль Шивы. Не думал, что когда-то стану богом вшивым» — иронизировал про себя Фламин. — «А эти чистенькие пытаются быть идеальным Вишну. Но ведь Вишну породит «своего» аватара Кришну, а Кришна окажется: Чёрная Благодать, аватар Дьявола». И, став вновь серьёзным, Евгений ответил:

— Придётся нам искать выход, а вам пытаться подсказать такую его реализацию, которая не уничтожила бы наших потомков и природу, принося вначале громадные выгоды и вроде бы сплошную пользу.

Гвлэдис вновь начала говорить, справляясь с рунами, вырезанными на деревянных палочках. Получилось, что при нынешней системе хозяйствования Лациум и окрестности уже почти перенаселены, поэтому и возникают всё время нелепые войны.

— Тем не менее страшнее было бы, если бы ваши люди потеряли чувство чести и долга, естественные инстинкты, и стали бы мирными, а то и ещё хуже, ненасильниками, — неожиданно продолжила друидка. — Тогда перенаселение и вырождение вступило бы в свои права, они бы уничтожили всё вокруг себя и самих себя. Даже если бы их не вырезали здоровые соседи, брезгующие таких брать даже в качестве рабов, они ухитрились бы сами вымереть, предавшись извращениям и прочим безумствам. Но сначала, как я уже говорила, они убили бы всё вокруг, так что восстанавливаться природе пришлось бы сотни, а то и тысячи, лет.

Священница природы вдруг смягчилась:

— Если бы ваши люди переняли нашу систему хозяйствования, научились бы у нас строить дороги и не стали бы столь привязаны к городам, Лациум смог бы прокормить без ущерба вчетверо больше.

— А почему ты уверена, что ваше хозяйство настолько лучше?

— У нас крестьяне живут рядом со своими полями, и есть сельскохозяйственные машины. У вас поля часто в десяти — пятнадцати милях от города, так что хозяин выбирает культуры, которые ухода не требуют, и приходит на поле лишь ради вспашки, сева и уборки урожая. Ну ещё пару раз глянет, не вытоптали ли его поле, не случилось ли какое другое несчастье и какой урожай ожидается. Или, ещё хуже, обрабатывают землю наймиты и рабы. Остальное время эти якобы «хозяева» шатаются по городу, иногда кое-что делают по хозяйству, а чаще всего орут на Форуме или ходят на очередную карикатурную войну. Почвы у вас богатейшие, нам бы такие… Дожди выпадают часто, и не в чрезмерном количестве. Пока что вам удаётся так спустя рукава хозяйничать. Но скоро земля отомстит за неверность и пренебрежение.

— А при чём здесь дороги?

— Дотащиться до города на Народное Собрание или на рынок по грязюке — не всегда удастся. А вот если проложите хорошие пути, крестьянин, живущий в тридцати милях от Города, спокойно доскачет до него за два-три часа или доедет на базар за шесть часов. А в городах останутся лишь те, у кого главное дело там: ремесленники, торговцы, шлюхи, артисты, политики.

— Но ведь войны всё равно будут. В городе человек, а в особенности его семья и имущество, лучше защищены. А деревню очень легко разграбить, — возразил Павел.

— Поэтому Рим и должен установить порядок. У нас воины дерутся по строгим обычаям, с деревень врагов берут выкуп, а не разоряют их. Вот города порою грабят дотла. По мере того, как римский порядок будет распространяться всё дальше, жить на природе будет всё безопаснее и лучше, — со снисходительной улыбкой ответил Кассвазз.

Высокомерное пренебрежение к наивному полуварвару, который и на встрече-то заслуживает быть лишь потому, что он — лучший ученик и тень того, с кем стоит иметь дело, ножом резанула Павла. И он неожиданно для себя осознал главную проблему Рима.

— Вы живёте по обычаям, мы — прежде всего по законам. Римские законы устанавливают обязанности людей по отношению к людям, республике и божествам, республики и даже порою божеств к людям. Но нет законов, устанавливающих обязанности человека по отношению к земле. Хозяин считается вправе распоряжаться своим имуществом как угодно. А земля ведь не может считаться имуществом.

— Неужели нет никаких ограничений на употребление и злоупотребление правом собственности? — ехидно спросил Кассвазз.

— Некоторые есть, — уточнил Павел. — Но они связаны с нарушением обязательств перед другими людьми и перед Республикой и божествами.

— Но ведь тогда надо было бы прописать и обязанности земли по отношению к людям? — доброжелательно улыбаясь, заметил Гвенол.

Евгений почувствовал страшную ловушку, но Павел оказался на высоте.

— Вы ещё предложите заключить контракт с Богом Единым! Земля — наша мать, она Mater familia omni humani generis (мать семейства всего рода людского). Всё, чем мы владеем — наш пекулий, как имущество сына или незамужней дочери. Если она пожелает, может отнять в любое мгновение всё, включая наши жизни. Не кощунствуйте!

«Итак, изначальный грех всей системы европейского права найден!» — понял Евгений и торжествующе обнял Павла. Он хотел высказать то, что рвалось из сердца. Но за излишнее увлечение получил лёгкий сигнал предупреждения и смягчил свои слова:

— Если ты, Павел, и дальше уверенно будешь идти своим Путём, ты подготовишь людей к принятию пророка и увидишь того, кому Бог ниспошлёт этот тяжелейший дар.

Друиды тоже начали поздравлять Павла, который вырос в их глазах до равной им личности. Кассвазз, тряся его руку, воскликнул:

— Павел, ученик посла Бога Единого! Продолжай приближать и готовить приход Спасителя!

И здесь у Фламина сердце похолодело. В этом крылась какая-то глубинная ошибка.

— Не надо поминать всуе имя Спасителя, — тихим, но чётким голосом попросил он.

А в чём же на самом деле его миссия, если брать её шире, чем в Риме, Евгений теперь боялся даже подумать.

Заодно стало ясно, как своевременно были включены в римский кодекс права слова Mater familia. Теперь римляне полностью подготовлены к вроде бы лёгкому, но принципиальному изменению гибельной идеи, разрушившей две цивилизации.