Желтые мчались на великое дело: пора освобождать целую провинцию. Брат Неясыть был совершенно уверен, что провинциальный центр Киростан к обороне не готов. А Ворон собрал под своей командой для штурма и разрушения все отряды желтых в округе. Крестьянский бунт готовился перерасти в крестьянскую войну.
Как и обычно, на самом рассвете со всех сторон орда крестьян ринулась на город. Впереди мчались разбойники из других отрядов, желавшие первыми захватить добычу. Вчера Желтые кое-как изготовили штурмовые лестницы и передохнули ночью.
Увидев несущихся на город восставших, горожане забили набат. Стражи на стенах не было и действительно за время мира горожане обленились и распустились, так что нападение застало врасплох. Видимо, они совершенно не думали, что крестьяне осмелятся атаковать провинциальный центр.
С городской стены ухнуло что-то и греческий огонь разорвался позади основной массы атакующих. А уже через пять минут часть стен оказалась занята, в том числе и та башня, с которой пытались стрелять огнем. Перетрусившая городская стража сама открыла ворота, но бандиты, мчавшиеся в первых рядах, их же в награду сразу перебили. В ворота помчались Ворон с его есаулами, кнутами и оружием заставляя пришлых бандюг отвлечься от грабежа первых попавшихся домов и мчаться на дворцы и цитадель.
Цитадель ждала с открытыми дверями, часть стражи была вырезана, а другая надела желтые повязки. Здесь Ворон поспел одним из первых и не дал убить своих людей, давно уже обосновавшихся в городе. Он завернул бандитов на грабеж дворцов и купцов, а затем раздал своим людям красные повязки и велел убивать всех остальных, кто не согласится перейти в их отряд и подчиниться дисциплине.
— Нельзя, чтобы эти подонки марали Желтое дело. Мы их использовали, а теперь нужно поставить в наши ряды тех, кто еще не совсем безнадежен, — пояснил Ворон.
Неясыть согласно кивнул.
Несколько часов в городе шла двойная резня. Урса от всего этого тошнило. Но ведь обычная армия имеет три дня на разграбление, а тут всего за полдня был восстановлен порядок. Так что он еще раз убедился: крестьяне лучше.
В город потянулись соседние крестьяне. Они входили в дома горожан и забирали все, что хотели. Ворон охранял лишь мастерские, но цеховых мастеров, наряду с аристократами, торговцами, гетерами и художниками, нищими, шлюхами и явно преступного вида типами загнали в цитадель, обобрав кого донага, а кого почти что. При малейшей попытке сопротивления, естественно, людей убивали.
Урс ездил по улицам погибающего города, наблюдая за порядком, если это можно было назвать так. И вдруг возле одного из домов аристократов он увидел лежащую, но еще живую, девушку. Она выбросилась из верхнего окна, и это спасло ее от насилия. А теперь она умирала с переломанным хребтом. Девушка даже не стонала и смотрела на него ненавидящими глазами.
Рядом с аристократкой валялся разбитый цветочный горшок с гладиолусами. Урса что-то подтолкнуло, он спешился, взял гладиолусы, положил девушке на грудь и погладил ее волосы. Она удивленно глянула на Урса, а есаул внимательнее рассмотрел ее. Писаной красавицей русоволосую невысокую худенькую девушку назвать было нельзя, но лицо у нее было чистое и симпатичное, и у Ревнивого Быка защемило сердце.
— Ты поступила достойно и умирай с честью. Я никому не позволю тебя обидеть, — сказал крестьянин.
И тут девушка заговорила.
— Ты не похож на твоих бандитов. Наверно, ты еще более страшный человек. Проповедник лжепророка, превращающий честных людей в зверей, и укротитель, ведущий за собой стаю хищников.
— Мы не звери. Мы поднялись, не в силах стерпеть несправедливости и неравенства и желаем лишь восстановить справедливость и равенство.
— И ради этого убиваете невинных, в том числе детей и стариков?
— Народ надо очистить. Мы лишь санитары.
— Вы презренные палачи. Вы не судите, как граждане, а тупо убиваете тех, кого осудили ваши вожди. А эти вожди вертят вами, и тобой тоже, атаман, как хотят.
— Я не атаман. Я старший есаул.
— Все равно. В тебе есть честность и доброта, но они уходят из тебя по каплям каждый день, пока ты с этими.
— А разве у вас, Высокородных, есть честность и доброта? Ты мне кажешься честной и доброй. Но ведь твоя семья тоже угнетала и убивала.
— Они не угнетали, а брали то, что положено. Они всегда жили честно и не вырождались. И они не убивали, а судили.
— Мой атаман никогда никого к мучительной смерти не присуждал! Даже вас, аристократов, он лишь вешал.
— В том-то и беда, что вы с атаманом заблудились и потерялись. Мне кажется, что тебя давно уже с пути сбивали, еще с детства.
Урс страшно обиделся за своего прадеда.
— Тот, кто рассказывал мне о справедливости и равенстве, самый честный и чистый человек, которого я знал! А мой предок, от которого все пошло, был поэт и певец лучше любого из ваших Высокородных Художников.
— Мне все труднее говорить. Ты, я вижу, потомок Певца Пророка. У меня есть грешное желание. Спой мне его песню о любви, а затем помоги мне уйти.
И Урс, чувствуя. как умирает его едва родившаяся любовь, неожиданно для себя запел другую песню предка.
Песня солдата
Война дорогами идет, и мы за ней шагаем.
Она нас кормит и ведет, а мы ей помогаем.
Воитель думает за нас, десятник направляет,
А если что не так пойдет, солдат не отвечает.
Когда пришел в деревню к нам вербовщик с кошелем,
Не думал ни минуты я, решил тотчас наняться.
Я бросил с легкою душой свой труд и жалкий дом,
Семье и девушке сказал: "Счастливо оставаться!"
Над полем веет славы стяг,
Для тех, кто доберется,
Но каждый твой неверный шаг
Могилой обернется.
Вино пред битвой браво пьем, что смелость навевает,
А после битвы брать пойдем, что враг нам оставляет.
Девица, зря осталась здесь, теперь нам девкой стала,
А ты, мужик, сочти за честь, что жизнь не убежала.
Награбив целый тюк добра, его мы вмиг пропьём,
Помянем тех, кто в битве пал, и сразу позабудем,
Остаток огненной воды мы в глотки шлюх вольём,
И все равно теперь для нас, что завтра сулят судьбы.
Над полем веет славы стяг,
Для тех, кто доберется,
Но каждый твой неверный шаг
Могилой обернется.
Проклятье навлекли на нас жестокость, блуд и наглость,
И в ад сойдем в недобрый час, всем демонам на радость.
Отец и мать забыли нас, никто не вспоминает,
Та, что невестою была, давно уж проклинает.
Живем до смерти, а она за каждым ждет углом,
В вине не радость мы найдем, а краткое забвенье,
И место, где твой труп лежит, теперь твой вечный дом,
Откуда улетит душа на страшное мученье.
Позора, а не славы, стяг
Над полем боя вьется.
В солдаты самый первый шаг
Проклятьем обернется.
Из уст девушки с трудом вырвались слова:
— Из… тебя… обман… стал… выходить.
Урс нежно сказал:
— А вот теперь я твое желание исполню. Молись за меня.
Потерянная любимая.
Среди толпы людей тебя лишь замечаю,
Улыбкою твоей я в один миг пленен,
Прости меня, любовь, я имени не знаю,
А если б даже знал, что было бы мне в нем?
Еще раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,
Теперь и навсегда ты самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.
На празднике теперь один совсем в толпе я,
Смотрю лишь на тебя, и вижу лишь одну.
Приблизиться к тебе я, жалкий трус, не смею,
А от красы твоей теперь уж не очнусь.
Еще раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,
Теперь и навсегда ты самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.
И вдруг исчезла ты, внезапно, как явилась,
На миг глаза отвел… Ты где, моя звезда?
И вечной грусти дар Судьбой мне дан, как милость,
Тебя я не нашел, но память навсегда.
Всегда в моих глазах, любовь моя нежданная,
Осталась вечно в снах ты, самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Тебя навек терять, с тобой навек остаться.
Девушка улыбнулась из последних сил, закрыла глаза, и Урс даровал ей легкую смерть по ее просьбе.
Только теперь он заметил, что рядом с ним стоят Ворон, Неясыть и еще несколько главарей восставших. Некоторые из них пытались посмеяться над Быком, но Ворон тяжело вздохнул и назначил его комендантом города:
— Ты лишних жестокостей не допустишь.
А Урса такое признание его способностей и заслуг совсем не радовало…
Уничтожить город оказалось не таким уж простым делом. Дома были в основном каменными и построены весьма основательно. Урсу приходилось туго. Но еще два события вновь заставили его поверить в Желтое дело.
Один из художников смотрел какими-то остекленевшими глазами. Приглядевшись к нему, Ворон подозвал Неясытя и оба они произнесли:
— Дурь!
В этом мире наркотики были объявлены абсолютно вне закона и Монастырями, и Единобожниками, поскольку они необратимо разрушают душу. Но Проклятые относились к ним терпимо (а поскольку все старались не вмешиваться в дела Проклятых Ненасильников, они бытовали в их поселениях и кварталах). Через Древних дурь порою попадала в среду знати и богемы. В таком случае безжалостно уничтожались все причастные к ее потреблению, хранению и продаже.
Сейчас художник мог надеяться лишь на пытки. Даже сквозь дурь он понял, что с ним теперь будут делать и, заскулив, пообещал в обмен на помилование выдать всех, кто причастен. Когда он назвал шестого из художников и художниц, четвертую аристократку и третью из гетер, лицо Неясытя скривилось, и он сказал довольно громко:
— Всех под корень! Знал, что гнилой город, но не знал, что настолько! И чую, еще что-то здесь найдем!
Всех художников и аристократов рассадили на колья, чуть позже то же сделали с их женщинами и с гетерами. Их слуг и рабов, на которых они указали, водрузили туда же, а доносчиков оглушили, чтобы смягчить им пару часов мучений. После этого насадили на кол и отошедшего от наркотического опьянения художника, объявив ему, что его приговор, как и обещано, смягчен: он заслуживал распятия, а заодно его оглушат сначала.
А тем временем в трех мастерских города нашли другие страшные вещи: порох, заготовки для пушек и компоненты греческого огня в большом количестве. Огнестрельное оружие было строжайше запрещено, и вообще, взрывы не допускались даже в "мирных" целях. На колья отправились мастера этих мастерских, их семьи и их подмастерья.
Урсу было жутко: впервые восставшие совершали такие страшные казни. Раньше лишь порою толпа расправлялась с кем-то из особенно ненавистных чиновников или стражников, а восставшие были почти ни при чем. Но, призадумавшись, он решил, что и здесь все правильно: заразу нужно сразу выжигать каленым железом. Ум ему вроде бы говорил это, а перед глазами все равно стояла погибшая девушка…
Порох и греческий огонь решили использовать для окончательного разрушения проклятого города. Уголовных типов, стражников, дворян, купцов, членов двух провинившихся цехов: оружейников и алхимиков — вместе с членами их семей заковали в цепи и объявили, что они навечно стали позорными рабами. Детей их разрешили брать крестьянам из соседних деревень и оставшимся горожанам, а неусыновленные должны были разделить участь родителей.
Остальным сказали, что после того, как они помогут снести город с лица земли, они вольны уходить в любую из освобожденных деревень.
Третий день шло разрушение города, когда в окрестностях его показались всадники принца Клингора. Стало ясно, что бежать бессмысленно, остается единственный шанс на спасение: отстоять развалины города. Восставшие первым делом раздали оружие тем из свободных, кто выразил желание защищать город, и одновременно загнали в еще не разрушенную цитадель всех остальных. Клингор мешкать не стал, и вечером того же дня пошел на приступ. Никто из восставших не предвидел такого, поскольку уже темнело, и началась вторая бойня.
Неясыть отвел Ворона и Урса в сторону и торжественно нацепил чароитовую застежку на косу.
— Тайный Имам! — шепотом воскликнули оба атамана.
— Да. Я должен погибнуть как тайный имам. Это приказ настоящего Тайного Имама. Из искры еще не могло разгореться пламя, и нам необходимо создать у врагов впечатление, что мы разгромлены полностью. А вы, соответственно, временно возводитесь в высшие ранги и разделите эту честь со мной, вашим нынешним Тайным Имамом. — "подтвердил" Неясыть, отдавая Ворону яшмовую застежку, а Урсу золотую.
"Ну так умри же по своему собственному желанию, предатель!" — подумал Урс и снес "тайному имаму" голову. Как ни странно, Ворон кивнул и сказал:
— Приказываю тебе: беги и прячься! Ты можешь возродить настоящих Желтых! А я должен погибнуть за то, что дал завлечь всех нас в ловушку. — И Ворон Кор Лакиран нацепил на себя яшмовую застежку, а золотую забрал у Урса.
Урс отрезал себе косу кинжалом, снял желтую повязку и ушел в развалины домов. А Ворон бросился к цитадели, куда отходили (или скорее бежали) Желтые. Сражения с хорошо организованной регулярной армией они выдержать не могли. А люди Клингора, взбешенные зрелищем разрушенного города и рассаженных на колья казненных, никого из них в плен не брали.
Полуразрушенная стена в развалинах, судя по всему, никем не охранялась. Урс выбрался через нее в темноту и благополучно прошел полверсты до прибрежного кустарника. Там он бросил доспехи и все оружие, кроме кинжала и лука со стрелами, и переплыл реку. На том берегу его ждала нежеланная встреча. Из кустов выползли еще трое сбежавших Желтых. Узнав есаула, они потянулись к нему и просили его увести их в леса и горы. К утру Урсу удалось от них избавиться. Он зашел в деревню, заработал на обед у деревенского кузнеца, постаравшись при этом как следует перепачкаться (деньги у Урса были, но показывать их не хотелось). Оставшись неузнанным, он вернулся к своему луку, с которого еще ночью была снята тетива, повесил его и открыто пошел по дороге, изображая крестьянина, отправляющегося на охоту. Да, собственно. сейчас так и было. Патрульные Клингора на него не обратили внимания, а вечером он поохотился и поспал в лесу. Выйдя вновь на дорогу с двумя зайцами у пояса, он, завидев очередной патруль, подарил избавителям от разбойников одного из зайцев, и те, смеясь, поехали дальше. Словом, через неделю Урс уже был далеко к востоку, там, где его не знали.
А в городе взятие цитадели отняло у Клингора еще день. Вернее, стенами цитадели он овладел быстро, но с них открылось ужасное зрелище: Желтые перебили всех захваченных горожан. А тем временем Клингор услышал, что тайные склады взрывчатых веществ открыты и стали всеобщим достоянием. Слегка поморщившись, что планы радикальных Каменщиков пойти быстрее по дороге прогресса вновь провалились (сам-то он считал их глупыми и несвоевременными, но использовать, пока что без нарушения правил религий, накопленные средства войны был бы не прочь), принц решил: теперь ему необходимо демонстративно уничтожить эти язвы. А тут как раз в цитадели скопились нелюди. Их сожгли залпами греческого огня и пороха, даже не входя в цитадель.
Через несколько дней Патриарх, выслушав доклад, что Тайный Имам Желтых убит в Киростане и Желтые полностью разгромлены, порадовался хорошей вести, а внутренне улыбнулся. Желтые считали, что они настолько хорошо овладели психотехникой, что могут маскироваться даже внутри Великих Монастырей. Но Патриарх и Настоятели прекрасно знали, кто на самом деле Тайный Имам и в каком из монастырей он обретается под видом монаха-схимника. Заодно они контролировали (как им казалось) большинство из высших посвященных Желтых. Не раз люди Патриарха вроде бы невзначай говорили при Тайном Имаме, какие непотребные дела творятся в Киростане, и теперь эту язву удалось выжечь при помощи Желтых, не прибегая к прямому воздействию, которое почти всегда хуже. А знати ярко показано, что произойдет, если с крестьянами плохо обходиться. Да и еще одно хорошо: теперь эти дураки Каменщики наверняка уверены, что с Желтыми покончено. И официальные власти Империи будут в том же заблуждении (впрочем, это можно и нужно проверить). Словом, в один силок попали сразу несколько зайцев.
Но и Патриарх не знал всего. Он не представлял, что принц Клингор имел сведения о "технарях", которые собирались ему помочь. Он даже не мог вообразить, что Желтые сами завели своих удальцов в адскую ловушку, считая, что им выгоднее создать впечатление о своем разгроме, чем продолжать восстание. Словом, в Империи было больше скрытых язв и они были глубже, чем казалось.
Клингор стоял в разрушенном городе еще неделю, приводя войско в порядок и обучая новых воинов, которые стекались к нему со всех сторон. Прошедшую битву он даже как победу не рассматривал: "Пришел, увидел, перебил". Очень радовали его трупы Тайного Имама, Ворона Лакирана и высших посвященных. Теперь заразу можно было считать выжженной. Затем вождь рокоша ушел, не оставляя гарнизона: захватывать провинцию и восстанавливать столицу было не его делом. Он мчался к лену принца Кусара.
Кусар также выехал вперед, но известия, что за ним идет сам Клингор, чье войско молва раздула до семидесяти тысяч, привела к тому, что Кусару его лен сдался без боя. Клингор не мог не порадоваться: войско выросло почти до двадцати тысяч! У Кусара он задержался еще на две недели, и тут пришли неожиданные вести.
Словом,
Бесстыдно кинул
Веривших честно людей
В жаркое пламя
Вождь тайной секты.
Но он не всех обманул.