Алан Кемпбелл, невысокий, крепкий с виду молодец лет тридцати, любитель твидовых пиджаков, темных немарких брюк и стаканчика ирландского виски в ознаменование удачно сложившегося рабочего дня, начинал свою карьеру в Лондоне, на Частерхауз-стрит. В те времена он выглядел несколько моложе, снимал неброскую однокомнатную квартиру в недорогом, но опрятном квартале и пользовался для поездок на службу общественным транспортом. Из активов он располагал парой приличных костюмов, восемьюстами фунтами на счету в Сити и подружкой из Армии спасения — она обходилась ему не очень дорого то ли в силу своего воспитания, то ли в силу характера занятий. Кроме этого, Алан имел степень магистра юриспруденции, обретенной не без труда в Сорбоннском университете, и огромное желание выбиться в люди…

В Господа Бога он верил. По воскресеньям. А если выразиться точнее, обращался к Нему от случая к случаю, дабы вымолить пару-тройку поблажек. Алан не был явным лентяем, одежду и руки содержал в идеальном порядке и перед зеркалом по утрам изредка называл себя «сэр». Это прибавляло в его глазах некоторую значимость собственной персоне.

В непостижимом же по таинству дворце на Частерхауз-стрит за «сэра» его никто не принимал. Даже ночной уборщик, самый что ни на есть распоследний человек, смотрел на этого молодца, черт знает какими путями сюда пробравшегося, как на нечто временное и случайное. А посещавшие сей приметный дом высокомордые господа считали Алана эдаким недорослем, способным разве что наполнить ведерко льдом да еще составить сводки по продажам на текущий биржевой день. И звание соответствовало его оценке — младший помощник заведующего отделом секретариата. Это было меньше чем ничего. Но сэр Ротчайльд, младший брат барона, по одной судьбе известным причинам обратил внимание на шустрого «мальчика», имевшего ко всем заявленным достоинствам университетское образование, и пригласил его к себе… Сначала в сопровождение необходимых сэру Ротчайльду бумаг, а потом уж и вовсе в референты. И Алан оправдал доверие небожителя — со временем, по протекции своего шефа, он оказался в Москве, где почувствовал себя если и не «сэром», то человеком, получившим значительное повышение. Ныне должность Алана звучала как «помощник менеджера филиала». Наконец-то у него появился свой штат сотрудников и свой, пусть и мизерный, бюджет. Но вот то, с чем пришлось столкнуться Кемпбеллу в этой невероятно неорганизованной стране, приводило его в бешенство: никакие проверенные веками механизмы не желали срабатывать так, как заложено в программе. Все продвигалось со скрипом и могло весьма негативно отразиться на дальнейшей карьере… Восток? Едва ли. На Востоке за каждый истраченный фунт можно было рассчитывать на некоторый набор услуг. Здесь тоже с удовольствием брали деньги, мило улыбались, с гордостью демонстрируя мастерство своего дантиста. Иной раз отшучивались на приличном английском. Но не делали ничего. Ничего не решали! Обещали лишь не мешать, и одно это уже следовало воспринимать как его заслугу.

Однако размышлять о своей довольно странно складывающейся карьере Кемпбеллу следовало в свободное от исполнения служебных обязанностей время. Под стаканчик ирландского. А сейчас его ожидал мистер Уокер, главный менеджер московского филиала, и ему, Алану, предстояло отыскать сколь-нибудь разумное объяснение причин того стремительного обвала, с каким рухнула любовно выстроенная стена компромата на Российский алмазный фонд. Подобных промахов в этом заведении не прощали, и мистер Уокер простит едва ли. Этот тип мечтал об одном: досидеть смирненько в своем кресле до пенсии и отправиться в родной Сидней, к кенгуру и прочим природным недоразумениям…

Мистер Уокер, приятный во всех отношениях и находящийся на излете лет джентльмен, не в пример Алану высокий и тонкий, как правило, презрительно цедивший слова, предпочитал двубортные костюмы коричневых тонов, дополненные дорогими шелковыми галстуками. Сегодня он выглядел словно глубоководный карась, выброшенный на дно лодки неудачливым, вечно пьяным удильщиком. Пристроив свой тощий зад в кресле, как если бы это была раскаленная сковорода, он несколько раз провел сухонькой ладошкой по оплешивевшему местами черепу и прошипел октавой выше обычного:

— Я пригласил вас, Алан, порассуждать на пару, отчего ваш замечательный план не сработал? В чем суть и как это следует понимать? Может быть, причина в неверной линии исполнения? Или в недопонимании национальных особенностей местного населения? На вашу молодость и неопытность никто скидок не сделает, и отвечать придется вам!

— Совершенно верно, сэр, придется… Но, как вы успели отметить, прошли те времена, когда мы контактировали, решая интересующие нас вопросы, только на официальном уровне. Теперь же нам говорят здесь: «Вы хотели свободный рынок и абсолютную демократию? Вы их имеете». И наш человек из состава правления…

— Тот джентльмен, что по доброте душевной уступил свой пост Розанову? — перебил мистер Уокер.

— Да, сэр, тот самый. Он посчитал благоразумным дистанцироваться от всего этого как можно дальше.

— Ну как же! — прошипел с едва заметной иронией мистер Уокер. — Иного выхода у него не было. Ведь он опасался, что в прессу могут просочиться слухи о том, какие задачи ставил перед ним Вульфенсон…

— Дело не только в крестных узах Вульфенсона с Мостицким… Если среди деловых русских интересоваться источником чужих доходов считается не очень приличным, то, скажем, поныне здравствующий КГБ на волне антисемитской истерии запросто просветил бы прессу, за чей, собственно, счет и сам Мостицкий появился на свет божий…

— Для нас это неприемлемо. Черт с ним, пусть дышит, но в сложившейся ситуации нам следует в корне изменить направление усилий, и как можно скорее! Иначе мы с вами задержимся в этом офисе ровно до следующего рейса «Бритиш эрвейз» Москва — Лондон.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения?

— Соображения? Насколько верно меня просветил наш советник, сами знаете, по каким вопросам, у вас имеется по крайней мере пять человек из местных, обладающих информацией, распространение которой может поставить под удар нашу корпорацию…

— Это предположение, требующее моего подтверждения, или мне принять сказанное вами как руководство к действию?

— Несомненно как руководство, и порасторопней. Времени что-то исправить у вас чуть, и не стоит доверять анекдотам об инертности мышления русских.

— Это вы к чему, сэр?

— А к тому, мистер помощник менеджера, что если нам… — мистер Уокер возвел глаза, — не удастся обвалить курс акций фонда или девальвировать их рубль, то акционеры снова потянут свои денежки по известному вам адресу. В соседнее строение.

— А как быть с дамой?

Мистер Уокер слегка, будто удивленно, округлил глаза:

— Все зависит от серьезности ее позиций.

— Пока она жива и находится на территории России — они достаточно весомы. И ее приятель, Крокин, референт покойного, едва ли станет той мартышкой, что начнет тягать для нас каштаны из огня.

— Он вам по-прежнему надоедает?

— А что бы вы, сэр, делали на его месте? И непонятно, почему его не объявили в розыск по линии Интерпола. Может быть, стоит списать этот факт на нерасторопность местной полиции?

— Так простимулируйте эту самую нерасторопность…

— Не могу, сэр. Он меня предупредил на этот счет: если он поскользнется на банановой кожуре, пусть даже где-нибудь в Найроби, вся ответственность за сей несчастный случай ляжет, сами понимаете, на кого…

— На нас? Нет, на вас, Алан! Вы меня в ваши делишки не впутаете. Сами загнали себя в угол, сами и выбирайтесь…

Иного от своего шефа Алан и не ожидал. Крайним при любом раскладе окажется он. А мистер Уокер, главный менеджер московского филиала, приятный во всех отношениях джентльмен, останется, как и следует служащим его ранга, по другую сторону скандала…

— Для себя я кое-что решил, сэр. Но поможет ли мне это реабилитироваться на все сто процентов?

— Что еще такое? — неожиданно нервно вскинулся Уокер.

— Первым делом я предложил бы удалить Маркову. Пусть хоть в объятия Крокина. Он ее ждет не дождется…

— Это одно из его условий?

— Да.

— Отлично. Занимайтесь ею. Средства возьмите из оперативного резерва. Тем более что отследить их вдвоем с Крокиным будет гораздо проще.

— Если бы вы использовали свои связи в посольстве…

— На предмет?

— На предмет британского паспорта для дамы… И еще…

— Что?

— Камни, как вы сами понимаете…

— Да, это серьезный вопрос… Сорок миллионов долларов — это как минимум — придется внести компании в графу убытков… Как вы думаете, кто мог приложить к ним руку?

— Смею допустить, сэр, что именно тот человек, из совета директоров фонда, погибший при известных вам обстоятельствах. А теперь следует проверить людей, которых фонд привлекал для выполнения поручений со стороны. Дня через два, уверен, мне удастся выяснить, кто именно.

— Хорошо! — Мистер Уокер в тщетной надежде еще разок ощупал свою плешь, и в этот момент его лицо приняло наконец относительно умиротворенное выражение. Возможно, от тщательного поглаживания на его лысине проклюнулась-таки пара подающих надежду ростков. — По остальным кандидатурам у вас вопросов ко мне нет?

— Нет, сэр.

— Отлично, и на этот раз не провороньте инициативу!

— Всенепременно, сэр!

— Всенепременно? Откуда у вас это словечко, Алан?

Как только за Кемпбеллом затворилась дверь, мистер Уокер попросил секретаря связаться с Лондоном. Сэр Ротчайльд, член директората компании, с утра уж несколько раз пытался связаться с Уокером, но тот, не располагая объективной информацией, всячески оттягивал неприятный разговор с руководством.

— Это Уокер, сэр. Как ваш отец? Как здоровье нашего несравненного барона?

— Вы все о пустяках, Ричард. Можете себе представить, что за погода стоит у нас… Хандрит старик. Что у вас нового?

Тон вопроса можно было с большой натяжкой назвать вежливым, но интонация вынудила мистера Уокера собраться духом и соврать что-то, хотя бы слегка приближенное к реальному положению дел:

— Мы в фазе ожидания. Не думаю, что она окажется длительной, но некоторые моменты требуют от нас максимальной осмотрительности.

— Может, расшифруете?

— Не по этой связи, сэр. Отмечу лишь, что сейчас все наши действия направлены на сохранение нашей же репутации…

— Осторожность — качество отменное. Но иногда от руководителя подразделения требуется проявить и некоторый напор.

— Я все прекрасно понимаю, сэр, но следует учитывать проблемы, связанные с исполнителями. Не всегда возможно спрогнозировать, как люди со стороны поведут себя в активно развивающейся ситуации. А также следует учитывать, что Москва не Ботсвана и механизм противодействия здесь должен носить более цивилизованный характер.

— Это все слова, Уокер, за которыми я пока не вижу сути…

Главный менеджер мысленно сжался до размера столового яйца, но, сделав над собой усилие, сумел продолжить разговор с той же интонацией.

— У меня к вам, сэр, есть вопрос, без решения которого мы себя здесь не очень уютно чувствуем: возможно ли закрытие кредитной линии со стороны группы «Аргайл»? Если ситуация станет развиваться в предполагаемом нами направлении, то, возможно, придется столкнуться с достаточно ожесточенным сопротивлением русских. С австрийскими деньгами они, пожалуй, смогут устоять, удерживая котировки своих акций…

— Это все?

— Больше ничего существенного. Если возникнут какие-то вопросы, я с вами всенепременно свяжусь, сэр Ротчайльд.

— Всенепременно? Что это еще за словечко, Уокер?

— Я его сегодня услышал от моего помощника, мистера Кемпбелла, сэр…

— От Алана? Как он вам? Не досаждает чрезмерной исполнительностью?

— Нет, сэр. Пока я вполне удовлетворен его работой.

— Хорошо. С «Аргайл» сейчас ведет переговоры Ники. А вы знаете его неуступчивость — весь в отца. Так что скорых результатов не ждите…

Уокер прекрасно знал Ники — яблоко от яблони… Старик Оппенхаймер, цепкий и жадный делец, отошел наконец от дел, предоставив пост председателя директората Томсону. В тот момент Уокеру показалось, что вся структура правления картеля обновится, но Ники — копия своего ненасытного папаши, с такой же шевелюрой, с такой же сивой бороденкой, — Ники, приняв пост заместителя Томсона, сразу дал всем понять, кто в этом доме хозяин. Ему тем более легко было это сделать, поскольку он постоянно ощущал за своей спиной поддержку многочисленных отпрысков Оппенхаймеров, плодившихся со скоростью крыс и имевших в совете более двадцати пяти процентов голосов… Что поделаешь — деньги! Уокер вздохнул, поправил сбившийся на сторону узел галстука, отметив про себя, что, несмотря на врожденную сухопарость, растущий год от года животик дает о себе знать.

Пока Уокер скорбел о безвозвратно утраченной юношеской талии, Алан Кемпбелл, нервно барабаня колпачком ручки о крышку стола, пытался раз и навсегда решить для себя, каким генеральным направлением следует двигаться к решению обозначенной задачи. Как говорят, «чтоб, работая водопроводчиком, не замочиться…». Решение простое и потому радикальное давно уж зрело в его голове. Дело оставалось за малым — решиться. Тем более что исполнитель данного плана давно был определен. Их всегда в избытке там, где попахивает легкими, но приличными деньгами. Но кое-что можно было и сэкономить. Какие-то крохи. Скажем, тысяч пятнадцать фунтов. А для этого все же не стоило торопиться и решать с кондачка. Алан откинул крышку бювара. На верхнем листе, зажатом в латунном клапане, его рукой был набросан короткий, как приговор военно-полевого суда, список имен. Всего восемь фамилий. Алан на секунду задумался, вписал еще пару, а напротив нескольких, открывающих скобок, поставил три небольших, похожих на знак умножения, креста. Оценив проделанную работу, Кемпбелл потянулся было к телефону, но, вовремя одумавшись, поднялся из-за стола, накинул плащ и покинул здание офиса.

Выйдя на Тверскую, Алан был далек от мысли, что кто-то может сейчас вести за ним наблюдение, и тем не менее прошел вверх по улице, свернул направо, к редакции «Московских новостей», забежал под эстакаду кинотеатра и остановился у таксофона. Надо было позвонить по двум телефонным номерам. Первый принадлежал адвокату Марковой, человеку с лицом школьного парии, абсолютно не воспринимающему понятий «честность» и «совесть». Именно за эти выдающиеся качества он был избран из многих и многих подобных…

После первого же гудка Кемпбеллу ответили. Алан задал своему собеседнику несколько вопросов и осведомился о сумме гонорара, необходимой для полной реабилитации подозреваемой. Ничего неожиданного он не услышал. Просто поделил объявленную сумму на два и сообщил, при каких обстоятельствах лицо, говорящее с ним, могло бы получить деньги. Нажав на рычаг, он набрал второй номер — на этот раз абонент ответил не сразу. Когда же на противоположном конце провода соизволили подойти к аппарату, телефонная трубка в руках Алана затрепетала, с трудом воспроизводя терзающий собеседника кашель. Переждав приступ, Кемпбелл коротко сообщил:

— Белорусский вокзал, левое крыло, платный туалет. Через пятнадцать минут.

Ровно через четверть часа Алан и вытребованный им человек встретились в оговоренном месте. Помощник менеджера достал из портмоне небольшой обрывок бумаги, на котором были воспроизведены те же имена, что и на листе в бюваре, оставшемся в ящике его служебного стола. Но теперь они были выписаны русским шрифтом и напротив каждой из них стоял знак вопроса. Человек с истерзанными кашлем легкими отчеркнул желтым твердым ногтем одно из них:

— С этим уже все решено. С вас десять…

— Я не готов сейчас уплатить подобную сумму! — с трудом сдерживая негодование, горячо прошептал Кемпбелл.

— Завтра вам придется уплатить двадцать, — не повышая голоса, прохрипел старик.

— Пусть будет десять и сейчас, — согласился Алан и, повернувшись спиной к едва сдерживающему ехидную усмешку старику, судорожно выдернул из пачки купюр требуемые деньги. — Вот, возьмите…

Дверь за их спиной скрипнула — Алан опасливо оглянулся и увидел направляющегося к нему здоровенного бугая с лоснящейся рожей, в полосатой паре мелитопольского покроя:

— Ну что, пидоры? Уж сговорились? — Рот воинствующего гетеросексуала расползся в многообещающей улыбке — мужик расстегнул молнию на гульфике и предложил присутствующим: — Ну, обсосы, может, и меня, того… обслужите? Тем более что имеется в наличии сезонный абонемент на подобные спортивные мероприятия…

Все произошло быстро и тихо: бугай схватился лапами за раздробленный кадык и, негромко похрюкивая, свалился в ноги Алану.

— Уходим! — На этот раз предложение последовало уже от старика. Как и прежде, без напряжения и суеты. — Сначала я. — И, сделав вид, что не замечает протянутой Аланом руки, он выскользнул из сортира. Кемпбелл же слегка запаниковал — валяющийся на полу детина несколько раз конвульсивно дернул ногами и, перестав хрипеть, замер… Алан, стоя над его бездыханным телом, вслух отсчитывал неторопливо текущие секунды:

— Двадцать восемь, двадцать девять…

Это невероятно! Одним невидимым движением едва живой старик свалил такого громилу! Алан покачал головой, все еще не веря в происшедшее, и интуитивно обернулся к неслышно замершим немногочисленным посетителям, скопившимся у дверного проема. Пришедшие облегчиться отпрянули от его взгляда, как от удара кнута, и бросились к свободным кабинкам, а Кемпбелл метнулся к выходу, тенью промчался мимо билетера и нырнул в толпу. Только теперь ему стало несколько легче.