Маршрут: Букино-Святые горы-Славянск

 

Подавляющее большинство туристов, гостей и командировочных въезжает в Донбасс с севера. Наверное, потому что мощный поток грузов и пассажиров всегда шел именно со стороны Москвы и Харькова: это главное, осевое направление движения у железнодорожников в былые времена принято было называть «Главным кавказским ходом».

Поезд покидает харьковщину, а заодно и Южную железную дорогу, в районе села Букино с одноименной крохотной станцией. Там живет всего несколько семей, обслуживающих дорожное хозяйство. Слева по ходу поезда останется река Оскол, неподалеку отсюда впадающая в Северский Донец, а впереди мелькнет огромный щит с надписью «Добро пожаловать в Донбасс».

Скоро встреча со Святыми горами – местом уникальным во многих смыслах. Но за двадцать километров, отделяющих мост через Оскол от станции Святогорск, мы успеем рассказать вам о том, что село Букино славно не тем, что здесь находится так называемая стыковая станция двух дорог, и не только тем, что в округе на пятьдесят километров находятся наизнаменитейшие грибные леса, богатство которых Донбасс вот уж лет тридцать-тридцать пять пытается выбрать своими корзинками, сумками да рюкзаками, да никак не управится.

Историки утверждают, попробуем им поверить этот раз, что именно здесь, в месте, где сливаются Оскол и Донец, встретились в мае 1185 года персонажи известные нам со школьных времен по «Слову». Помните?

Игорь ждет мила брата Всеволода. И рече ему буй-тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый ты, Игорю! Оба есве Святославличя. Седлай, брате, свои борзый комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни – сведоми кмети: под трубами повити, под шеломы възлелеяны, конець копия въскормлени; пути имь ведоми, яругы имь знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изострени; сами скачють, акы серыи волци в поле, ищучи себе чти, а князю славе».

Нам неизвестно точно, как шел к месту соединения с войском брата Игоря князь курский и рыльский Всеволод Святославич. Может, и вдоль Оскола – ему из Курска до верховий недалеко. Но все-таки верней предположить, что его «куряне, с конца копья вскормленные», поскольку «пути и яруги» им были ведомы, шли вдоль более облесенного, полноводного и популярного Донца – аккурат на Изюм, где уже со времен Владимира Мономаха русские ставили пограничные сторожки на господствующей высоте – горе Кременец – 160 метров над Донцом.

«Слово о полку Игореве», иллюстрация В. Фаворского

Встретившись «на слиянии», как говорят местные жители, князья начали углубляться в степь, в сторону Дона. Пошли на юг, переходя от одной излучины Донца к другой. Русло реки, правда, в те времена имело несколько иной от привычного нам сегодня рисунок. Но пойдем, вслед за игоревой дружиной и мы.

На входе в Донбасс нас встречает Святогорье. Именно так обобщенно именуется и местность в виде высоких меловых гор, и окрестные леса и озера, и одна из пяти русских лавр – Святогорская.

В советские времена здесь из окрестных сел и поселка возле железнодорожной станции, из многочисленных пионерлагерей и турбаз с санаториями сложился довольно большой курортно-жилой комплекс, который, соединив с самым большим здешним селом – Банным (так оно называется, потому что издавна служило монахам для санитарно-гигиенических услад), соорудили город Славяногорск. Монастырь в те времена служил музеем, святость была в некотором загоне, поэтому только с уходом коммунистов из власти, город переименовали по основной «специальности» – «Святогорск».

 

Обитель: пятая Лавра

Святые горы, Святогорье, были местом известным в дореволюционной России. Свято-Успенский монастырь, которые в меловых пещерах на высоком левом берегу Донца устроили по преданию монахи Киево-Печерского монастыря в седой древности, основной поток паломников и славы принял в 19 веке. Среди монашеской братии слыл он местом суровых порядков и непреклонного начальства, сюда часто присылали на «перековку» или на покаяние провинившихся в своей нелегкой работе священников и монахов со всей России.

Если будет интересно – почитайте на досуге великолепную книжку русского писателя и путешественника Василия Немировича-Данченко «Святые горы». Этот брат прославленного основателя МХАТа был безукоризненно честным человеком, одной из характерных, резких, и видимо, неприятных для окружающих черт его личности, было – обличение пороков и в особенности насилия. В книге о Святогорском монастыре это очень выпукло проступает. При этом вряд ли вы найдет другой источник по истории монастыря, который был, дал практически объемную картину не только монашеской жизни, но и крестьянства вокруг него в этой местности. Лучше всего эту книгу читать в Святогорске. Приезжайте на одноименную станцию, подождите автобуса, который отвезет вас к лавре, или пройдитесь пешком несколько километров по чудесному сосновому лесу. Один раз оно того стоит.

Вообще – Святогорск/Славяногорск – город контрастов, начиная, как вы уже поняли, с названия. После Октябрьской революции 1917 года монастырь был закрыт. В его корпусах, пристроив со временем несколько построек, сварганили санаторий для шахтеров. Название ему дали соответствующее – «Горняк». Очень хорошее и уместное слово в романтической и безумно прекрасной местности, где меловые скалы нависают над несколько замедляющим здесь свой бег Донцом. Если попадете сюда в сезон – возьмите лодку и пройдите на веслах под скалами монастырь. Сделайте селфи – это будут незабываемые карточки. В этом месте у меня возник очень современный вопрос – интересно – а вай-фай в Лавре уже есть? Интернет-то наверняка.

Святогорская лавра, фото К. Брижниченко

Ну, так вот – после падения соввласти процесс пошел обратный, с той же страстью нашего человека к крайностям. Санаторий быстренько закрыли, земли и строения передали возродившемуся чудесным образом монастырю. И вскоре от медицинского учреждения, где сердечники лечились природой и коньяком, остались только мощные бетонные тропы терренкура. Ну, что – лечить таким методом сердечко можно и самостоятельно, но в основном приезжий люд использует «дороги жизни» для того, чтобы подняться на самый верх меловых гор – к монументу Артему и деревянному монашескому скиту. Скит поставили в новейшее время, словно знали церковные иерархи, что в 2004 году обитель получит статус Лавры (пятой по счету русской Лаврой), который монасытрям дается за особые чудеса явленные православному миру. Злые языки в тот год говорили, что интересы Святогорского монастыря лоббировал еще будучи премьер-министром Украины Виктор Янукович. Едва ли это верно, но заметим, что если бы вдруг оказалось правдой, то как это по-донецки!

 

Стоит над горою Сергеев…

Вторая достопримечательность, без которой вот уже почти 90 лет невозможно представить Святые горы – монумент товарищу Артему. Не будет слишком уж большим преувеличением сказать, что уж кого-кого, а его знает в Донбассе со школы каждый житель нашего непростого края. И хотя пламенные революционеры ленинского призыва у нас давно не в чести, именно этот уроженец Екатеринославской губернии (настоящее имя его было – Федор Сергеев) удостоился самой что ни на есть настощей, беспримесной любви народной. Конечно, во многом он обязан этим скульпторам. И первым в этом ряду стоит знаменитейший некогда Иван Кавалеридзе.

Во второй половине 20-х годов прошлого века русские архитекторы увлекались поиском чистых геометрических форм и линий, повально проходя через стиль конструктивизм. Домов в этом стиле достаточно по всей стране, но более всего в Харькове, где них была условная штаб-квартира. Тот, кто бывал в этом городе, помнит гигантский комплекс зданий Госпрома в центре, для которого, чтобы уравновесить его разбили не менее гигантскую площадь Свободы. Кажется одну из самых больших в Европе.

Так вот, архитекторы ударились в конструктивизм, а скульпторы – в кубизм. Иван Петрович Кавалеридзе (сын малороссийской селянки и грузинского крестьянина) к тому времени уже был вполне маститым скульптором. На его счету были такие известные памятники как, например, княгине Ольге – тот самый, который потом снесут, а наше время воссоздадут по фотографиям.

 

Русский Че Гевара

И вот представьте, какой мезальянс в карьере художника – княгиня Ольга и большевик. Святая и «революционэр» – что может быть более несхожего с официальной церковной точки зрения. Но с другой стороны – не зря же в Святогорске есть точка подле статуи Богородицы, с которой авангардный облик Артема смотрится так, будто он здесь совсем по праву соседствует с мистическим. Причем, деятельный, непримиримый, Артем был мужик резкий и крутой, справедливый и с замечательным чувством народного юмора. Солдаты и рабочие в Донбассе в 1918 году его боготворили. Это был своего рода Че Гевара русских равнин, только Че далеко до главы Донецко-Криворожской республики. Хотя бы потому что все эти его походы по джунглям Кубы и Боливии – милые шалости по сравнению с побегом Артема с каторги, многосоткилометровый переход по тайге, переезд незамеченным полицией в Шанхай, а затем и вовсе – на край света в Австралию. Там он последовательно: основал первую на «Зеленом континенте» социал-демократическую партию, профсоюз горнорабочих, открыл в городке Брисбен социалистическую газету «Эхо Австралии», выходящую, кстати, по сей день. Паренек с рабочей окраины, конечно, был не прост и явно обладал тем, что позже, при его внуках, назовут харизмой. А проще говоря – железной волей, саморганизованностью и личным обаянием. Ну, и не стоит забывать, что сей выходец из крестьянской семьи сумел же как-то поступить в МВТУ и проучиться там пару курсов…

Эти качества и знание оргработы привели его в начале восемнадцатого года на пост руководителя Донецко-Криворожской республики – лимитрофного советского образования, созданного на руинах индустриальных синдикатов канувшей в лето Российской империи, мечтаний Съезда горнопромышленников и нескольких бывших губерний. С идеологической точки зрения это был выверенный, но дерзкий проект по выводу промышленного региона из зоны влияния националистической Украинской народной республики и ее хозяев из Германии, вознамерившихся заглотить русскую территорию чуть ли не до Урала. Позже, когда германский штык заблестит на Дону и в портах Северного Кавказа, у советского правительства будет повод не соглашаться с полной оккупацией ДКР. Артем пройдет скорбный путь наступления от Донбасса до Царицына, потом вернется, но уже ненадолго. В расцвете сил и молодых лет (38 лет) погибнет в дикой катастрофе – при испытании аэровагона вместе с профсоюзными деятелями из Европы.

 

Подход Ивана Кавалеридзе

Мог ли харизматик и творец Кавалеридзе не влюбиться в образ харизматика и творца Артема? Этот тип людей был ему близок. И он приступил к делу. Для начала, по свежим следам, сразу после гибели Артема Кавалеридзе взялся делать гигантский памятник ему в Бахмуте, переименованном в Артемовск. Монументище вышел преогромный – 30 метров угловатого, практически треугольного Артема плюс почти 20 метров постамента – он поражал воображение и, скорее всего, вылезал, нет – выпирал! – из размеров скромного купеческого уездного города, каковым был в то время, да и остался во многом в наше, Бахмут/Артемовск. Увы, оценить его, убедиться в справедливости этих слов или опровергнуть их мы не можем – фашисты взорвали памятник во время оккупации города. Кавалеридзе мечтал воссоздать свое творение, но власти Сталинской (так тогда называлась Донецкая) области решили, что будет с него, а Артемовску хватит стандартного памятника, который и возвели по быстренькому в конце пятидесятых. Никому в голову не могло тогда прийти, что полвека спустя в город придут украинские националисты и снесут и этот памятник Артему.

 

800 тонн бетона над Донцом

Но, конечно, куда более известен другой Артем Ивана Кавалеридзе – на Святых горах. Место выбрал сам скульптор, отказавшись ставить монумент внизу возле корпусов монашеской киновии. Все верно – с высоты меловых круч 28-метровый Артем виден очень далеко – за много километров до Святогорска. Говорят, что всего за четыре дня плотники сделали лекала для секций памятника, их везли на подводе наверх, где постоянные партнеры Кавалеридзе, семья Орленко, делала отливку, потом при помощи примитивного крана секцию ставили на место. Так все 800 (!) тонн и поставили. Кстати сказать, у семьи Орленко были свои фирменные рецепты изготовления бетона, которые они никому не передавали. Краеведы Святогорска утверждают, что из-за этого приходится туго сегодняшним реставраторам – современный бетон не желает «приживаться» к бетону Орленок, и через время отпадает, внося отчаяние и хаос в души местных музейных работников.

Артём, монумент работы Ивана Кавалеридзе, 1928 г.

Сказать, что у Ивана Петровича вышел шедевр – ничего не сказать. Кроме того, что сам по себе это, наверное, самый большой кубистический монумент, памятник Артему – единственный в мире революционный памятник, стоящий над монастырем, да не просто монастырем, а Лаврой! На цоколе постамента высечена фраза товарища Артема: «Зрилище неорганизованных масс для меня невыносимо!» и подпись – «А».

Старая, еще послевоенных времен легенда гласит, что с ладони Артема косил из пулемета гитлеровцев неизвестный красноармеец, а когда Красная Армия, гнала их из Сталинграда, там же сидел немецкий корректировщик огня. Или наоборот? – Кто ж теперь скажет? На то она и легенда, чтобы разночтения позволять.

На самом деле, в этом районе наши войска под огнем немцев переправлялись на левый берег Донца. По некоторым данным за три дня в августе 1943 года здесь полегла дивизия. Практически вся – 11.000 человек. Артему, ясно тоже досталось, второй раз уже за войну. Но, ничего уцелел. В агусте 2015 года украинские националисты присматривались к гиганту – как бы его свалить? Небольшие памятники Артему – в Харькове, Артемовске, Кривом Роге они уже уничтожили. А вот, что делать со святогорской махиной придумать не смогли. 800 тонн – это не шутка! Ох и прозорлив же был Иван Петрович, возводя столь масштабное сооружение (кстати, денег, отпущенных на него, не хватило и Кавалеридзе доплатил 5000 рублей из своего кармана).

Несть пророка в Отечестве своем. В хрущевскую «оттепель» на уникальный памятник, подобный которому трудно сыскать, не только в Европе, но и целом мире, обрушились с критикой за «авангардизм». Это, кстати, одна из причин, по которой Кавалеридзе не смог пробить восстановление «первого» Артема в Артемовске.

Памятник, безусловно, давно стал одной из визитных карточек Донбасса. Его необходимо изучать, писать о нем монографии, повести, рассказы и стихи, возить специальные экскурсии «на Артема» по 17, скажем, евро с человека, одним словом пиарить его, гордиться им, беречь его, как творение титана духа в честь титана дела. Что и будет сделано, уверен, со временем, когда дикари уйдут в прошлое, как жуткий сон от несварения желудка в обществе.

 

Машрут: Славянский тор

С Харьковщины в Донбасс ведет одна большая автомобильная дорога – «Москва-Харьков-Ростов» – и две железнодорожные линии. Одна из них, покинув Святогорск, идет к крупнейшей в Донбассе сортировочной станции Красный Лиман, вторая входит в Донбасс со стороны Лозовой и привозит нас в Славянск. Этот сравнительно небольшой городок (около ста тысяч жителей) стал известен всему миру в 2014 году: именно здесь поднялось знамя русского сопротивления украинскому нацизму. Что интересно – И Славянск, и отстоящий от него всего-навсего на 28 километров Красный Лиман, это города с преобладающим малороссийским населением, однако же, именно здесь народ Донбасса впервые показал, что для него понятие «русский» не сводится к узко-этническому термину.

Впрочем, давайте рассмотрим Славянск подробней, а после посетим Красный Лиман, к которому автор этой книжки питает нежную привязанность по причинам, о которых будет сказано ниже.

Итак, Славянск. Слобода Тор. Годом основания считается 1645-й. Долгое время ценность его виделась русским людям исключительно в наличии соляных озер, дававших неплохой приварок казакам разных видов.

Помните, как разницу между казаками разъяснял аверченковский «Сатирикон»: «Казаки были также разные. Одни жили на берегах Днепра, воевали с татарами и с проезжими на большой дороге, били всякого, кто подвернулся под руки, и водку называли „горилкой“. Сами же назывались запорожцами. Другие казаки жили на берегах Дона, воевали с татарами, били, кого Бог послал, и водку называли „горелкой“. Назывались они донцами. Третьи жили на Урале, воевали с татарами и с обозами купцов, били, кого могли одолеть, и водку называли „вином“. Эти назывались уральскими казаками. Несмотря на столь выпуклые противоречия в программах казачества запорожского, донского и уральского, все они сходились в одном и главном пункте – в горячей любви к тому, что запорожцы называли „горилкой“, донцы – „горелкой“, а уральцы – „вином“».

На соляных озерах Тора/Славянска сходились шкурные интересы любителей «горилки» и «горелки». Впрочем, здесь они еще как-то мирились, а вот в Бахмуте за тамошние соляные копи бились насмерть. И одна из таких драк привела даже к знаменитому восстанию Кондратия Булавина, увековеченного советской пропагандой в камне и названиях улиц и населенных пунктов и шахт.

Отдал дань уникам Славянска и младший сын знаменитого канцлера Российской империи при Александре I графа Виктора Кочубея – князь Сергей Кочубей. Этот тот самый «аристократ хохлацких кровей», о котором мы еще подробно расскажем, рассматривая историю возникновения Донецка. А пока только скажем, что идея использовать грязи соленых озер Славянска в лечебных целях (крестьяне всей округи давно заметили, что грязца сия зело хороша при болях в ногах и «попереке» – сиречь пояснице) принадлежит именно ему. Со второй половины 19 века пошла гулять по Руси великой слава славянского курорта, окончательно утвердившаяся уже в советские времена. Нынче здесь даже одна из станций называется «Славянский курорт» и на ней делали, пока ходили, остановку даже скорые поезда.

В части культурной славы Славянск может отчитаться в том, что в городе родился известный русский художник Петр Кончаловский, чьи потомки теперь снимают кинематографические блокбастеры под фамилией Михалков и Михалков-Кончаловский. То есть, дочь Кончаловского в свое время вышла замуж за автора многочисленных басен и гимна советского союза, детского поэта Сергея Михалкова и родила ему сыновей – Андрея и Никиту Михалковых. «Подстриженный газон», как говорят склонные к сдержанным иносказаниям англичане.

Славянский курорт посещали многие более или менее известные лица. Но все ж таки не Баден-Баден, поэтому вспомним только о заезжавших, и подолгу гостивших каждый в свое время композиторе Дмитрии Шостаковиче и виолончелисте Мстиславе Ростраповиче. Оба оставили здесь чарующие звуки музыки, но никак не свои личные впечатления. Чего не скажешь об ироничной музе Антона Чехова.

Антон Павлович Чехов проездом из Святых гор обозначил Славянск для вечности: «Город – нечто вроде гоголевского Миргорода; есть парикмахерская и часовой мастер, стало быть, можно рассчитывать, что лет через 1000 в Славянске будет и телефон. На стенах и заборах развешены афиши зверинца, под заборами экскременты и репейник, на пыльных и зеленых улицах гуляют свинки, коровки и прочая домашняя тварь. Дома выглядывают приветливо и ласково, на манер благодушных бабушек; мостовые мягки, улицы широки, в воздухе пахнет сиренью и акацией; издали доносится пение соловья, кваканье лягушек, лай, гармоника, визг какой-то бабы…»

Справедливости ради стоит вспомнить еще и автора известной малороссийской песни, которую, чего там, любят иной раз спеть и на российских пирушках, – «Дывлюсь я на нэбо». Ну! – Припоминайте! – там еще автор пеняет создателю за то, что он не сокол, и не может летать… Звали его Михаил Петренко, возможно он родился в Славянске, возможно здесь жил. Украинские литературоведы пока не решили окончательно. Это все, что мы считаем необходимым сообщить вам о сем сочинителе. Песня хорошая, очень малороссийская, очень. Кстати, один мой приятель как-то спросил меня: «ты заметил, что все украинские песни начинаются со слова «ой»? – «Ой, попид горойю козакы йдуть» etc. Возможно, из-за традиционной жалобности малорусских песен и песня Петренко является образцом того, как надо подавать петицию Господу Богу.

Но в советское время истинным «селебрити» славянской старины считали «великого пролетарского писателя» Максима Горького. Как по мне, господа-товарищи соцреалисты оказали Алексею Максимовичу медвежью услугу, прилепив к его имени вышеозначенную табличку «пролетарский». Из-за этого у народа сложилось определенная опаска – а ну, как он начнет щас про станки и слесарей повести в нас вкладывать! На самом же деле Горький – прекрасный писатель, о чем свидетельствуют в первую голову, тиражи его книг, сравниться с которыми в свое время мало кто мог. Ведь Джоан Роулинг еще не написала свою историю про Гарри Потера…

История же взаимоотношений Горького и Славянска, хотя и не очень занимательна, но поучительна в том смысле, что не спешите отрицать в пролетарском писателе «пролетарскости». Вот эта история полностью.

 

Донбасс в судьбе: Горький

 

Она началась в 1988 году, когда автору этих строк пришлось проехаться по работе в Славянск.

 

Простая табличка

На стенке железнодорожного вокзала которой была обнаружена табличка, гласящая: «Здесь, на станции Славянск, в 1891 году работал монтером по ремонту пути великий пролетарский писатель Максим Горький».

Время было ровно столько, чтобы добраться до городского краеведческого музея и задать его сотрудникам вопрос, нет ли какой конкретики по пребыванию великого писателя в Славянске, услышать ответ «немного, но есть». Пожелтевшие газетные вырезки, несколько страничек рукописного текста – вот и весь набор источников, поведавших скромную повесть пребывания великого русского писателя на донецкой земле.

 

«Мужчина высокого роста»

Алексей Пешков, некоторое время спустя ставший Горьким, пришел в Славянск в 1891 году, во время своих «хождений по Руси». Можно предположить, что Алексею Максимовичу банально надо было заработать на жизнь.

Увидел на станции сторожа, Сергея Кудиенко, разговорился. А располагать к себе людей он, великий знаток человеческих сердец, умел всегда. Полвека спустя сестра Кудиенко, Марфа, рассказала городской газете «Большевик» о том, что было дальше:

«В 1891 году мой брат Сергей Кудиенко сторожевал на станции. Жили мы в Былбасовке (поселок возле Славянска), в полуподвале. Как-то утром Сережа пришел домой не один, а с мужчиной высокого роста. У незнакомца были длинные волосы. Это и был Алексей Пешков.

– Дай-ка, мать, что-нибудь перекусить, – обратился Сережа к жене.

Я тогда у брата за няню была – присматривала его детей. Помню, заплакала девочка, невестка косо посмотрела на меня – успокой, мол. Часа через три проснулись и брат, и Пешков. Легко перекусили, быстро собрались и направились к артельному старосте. Вернулись, когда Луна взошла над Карачуном. Грязные и утомленные».

 

«Милое молодое лицо»

Сам Кудиенко откликнулся в том же 1936 году на смерть знаменитого писателя, с которым он в далекой молодости таскал шпалы и чугунные накладки да забивал кувалдой костыли.

«Услышав о смерти Алексея Максимовича, сердце мое так заболело, что и высказаться не могу. Много прошло времени, когда мы с Алексеем Максимовичем работали на станции Славянск, однако все помню, точно это было вчера. Припоминаю его милое молодое лицо, его синюю рубаху и серые брючонки, в которых он пришел к артельному старосте. Работали мы вместе ремонтными рабочими на железной дороге, подбивали и заменяли шпалы, сменяли переводные бруски, выполняли прочие черные работы. Работа была адская, очень тяжелая, тянулась с утра до вечера.

Алексей Максимович жил с рабочими в казарме. Однако недолго он работал, вскоре поехал на станцию Близнюки (Близнецы, нынче Дон. ж. д.), где и поступил ночным сторожем».

 

Горьким его еще не называли…

Славянский знакомый Горького Сергей Кудиенко всю жизнь баловался стихами.

Выходило у него нечто вроде тех дум, которые пели по всей Малороссии слепые старцы под заунывную кобзу. Посылал он их и Горькому, тот, по рассказам славянских краеведов, будто бы отвечал ему: «Тяжелая эта работа – писать. Куда тяжелее, чем та, когда мы с тобой шпалы таскали». На кончину Горького Сергей Иванович тоже откликнулся такой «думой». Вот ее частичный текст, подтверждающий горьковскую мысль о тяжести литературного труда…

Ремонтные работы производили… С этих тяжелых трудов многие уходили, Такой урок задавали, по 60 шпал сменяли. Труд этот испытал Алексей Максимович Горький. В 1891 году на станции Славянск работал летом, Горьким его не называли. О таланте его еще не знали, Что такой великий гений Пробирался сквозь густой терний…

И так на две странички, вырванных из тетради. Несколько лет назад я попросил коллегу, отправлявшуюся в Славянск в командировку, зайти в музей и скопировать бесценное свидетельство о жизни Горького в Донбассе целиком. Документ музейные работники найти не смогли. Пропал он, и, похоже, навсегда. А жаль. Документ, стоящий многих…

Великий русский писатель Максим Горький, http://ru.gallery.world/wallpaper/720418.html

 

Маршрут: Красный Лиман – красота встречается с прогрессом

Сегодня даже некоторые продвинутые интеллигенты из Москвы слышали, что Красный Лиман – это там, где много леса в степном в общем-то Донбассе. Сам Донбасс знает, что Красный Лиман это невероятно грибное место – еще бы – такие дремучие леса… И некоторые всезнайки ведают, что Красный Лиман – одна из крупнейших железнодорожных станций на просторах бывшего Союза.

От Славянска почти строго на восток 28 километров отличного шоссе, с двумя мостами, один из которых железнодорожный.

Но так было не всегда. К 1969 году, несмотря на то, что Лиман (а так именуют свой город здешние аборигены) давным-давно входил в число так называемых «ста решающих» железнодорожных станций СССР (около трети сортировочных работ всей Донецкой ж. д.), а Славянск был довольно крупным промышленным городом, в котором производили фаянс, керамику, трансформаторы, соль, соду, коксовые батареи, унитазы, копченые колбасы и рыбы, дороги между двумя райцентрами не было. То есть был, конечно, совершенно древний шлях, по которому, надо думать, добирался к месту битвы с половцами еще князь Игорь с бравыми дружинниками. Прошли века, в двух точках этого шляха поставили две пограничные русские крепости – в 1667 была основана слобода Лиман, а в 1645 – Тор, который, как мы знаем, полтора столетия переименовали в Славянск. У городков, входивших в Изюмский уезд Харьковской губернии, сходные судьбы, и только в советские времена они пошли несколько разными дорогами.

Между Славянском и Лиманом существует старинная железнодорожная ревность. Дело в том, что стальная магистраль сначала пришла в Славянск, совершенно преобразив облик захолустного местечка, допрежь того известного в основном соляными интригами запорожских казаков против донских и наоборот. Очень уж любили вольные воины торговать солью, которую и добывать-то особо не надобно в сих местах – знай себе выпаривай из соляных озер. Славянск услышал паровозный гудок в год, который, пусть и ошибочно, но считается годом основания Донецка – 1869-ом. Славянские железнодорожники всегда страшно гордились, что их станция и паровозное депо появились на год раньше основания Донецкой железной дороги (1870).

Паровозный поворотный круг в локомотивном депо Красный Лиман, https://railwayz.info

В Лиман «железка» пришла только в 1911 году, о чем остались на теле здешнего железнодорожного депо родовые знаки – на одной из стальных балок, поддерживающих элемент входного портика здания конторы, явственно читается дата – «1911». Но поскольку станция стояла на новом более прямом направлении «главного кавказского хода», то и значение ее росло. К середине 20-х годов прошлого века и Лиман, и Славянск вошли в состав новообразованной Донецкой губернии, и уже в ее составе продолжили свое соперничество за звание «северных ворот Донбасса». Лиман всего за 23 года сумел так преобразоваться за счет огромного потока промышленных грузов, проходящих здесь сортировку, как в южном, так и в северном направлениях, что в 1934-ом именно здесь решили соорудить первую в СССР механизированную сортировочную горку. Она и сейчас в строю. В свое время, по рассказам бывшего главного инженера Краснолиманской дистанции сигнализации и связи, Почетного железнодорожника Николая Серого (большого, к слову сказать, специалиста горочного дела) сотрудники горки подарили свои коллегам с других сортировок огромное количество технических новшеств. Здесь же, прямо между путей стоит уникальный бюст Феликса Дзержинского, который, как известно, был в свое время не только председателем ВЧК и пламенным революционером, но и народным комиссаром путей сообщения, чьими усилиями железнодорожное хозяйство бывшей царской империи было возрождено почти из небытия. Бюст был поставлен сразу после кончины Феликса Эдмундовича в 1926 году. Любопытно, что он один к одному повторил судьбу такого же и тогда же поставленного бюста в Донецке – у здания областного УВД на Пожарной площади, натуральным образом превратившейся в площадь Дзержинского. В октябре 1941 года в Донецке, пардон, тогда он был еще Сталино, и затем в феврале 1942 года в Красном Лимане, по занятии этих населенных пунктов германской армией, оба бюста были зарыты в землю, дабы не подвергаться осквернению со стороны оккупантов, которое, несомненно, не замедлило бы проявиться, останься наши Феликсы на поверхности земли. Лиманский пролежал в земле год с небольшим – город был освобожден сразу после контрнаступления советских войск под Сталинградом, сталинский/донецкий – ждал до октября 1943-го. Горочники в Лимане горько шутят – пора, мол, снова прятать Дзержинского от нацистов – теперь уже украинских.

Вообще, железная дорога в Красном Лимане – царь и бог, альфа и омега всего в жизни. Дорогой город как бы рассечен на две части. Те, кто попадает в южную, железнодорожную, часть города, обязательно умиляется – уютные дома разной высоты, но в основном, конечно пятиэтажные. Рядом – сосновый лес, опрятные чистые улочки, газоны, цветы, два пешеходных моста через парки станции. Один из них – деревянный и длиннющий, настоящая местная достопримечательность.

У грандиозных размеров Дворца культуры железнодорожников имени Артема (украинской властью стыдливо переименованный в безымянный Дом науки и техники) – мемориал «Родина-мать». Он невелик, но со своим «вечным огнем», и очень проникновенен.

Небольшое лирическое и очень личное отступление. Сорок лет назад в городе росло нездоровое количество тополей, чей пух в начале лета покрывал толстым белым слоем все свободное пространство микрорайона «Южный». Так случилось, что трое десятилетних сорванцов забавлялись поджиганием пуховых «одеял» неподалеку от мемориала. Естественно, беда не заставила себя ждать – пух полыхнул порохом на огромной площади. Но что хуже всего – на лице Родины-матери тоже прилипло изрядно пуха, поэтому оно в момент стало черным. О судьбе задниц и ушей озорников умолчим, но уже вечером трое мужчин протокольной внешности вместе с женами, железными щетками для металла отдирали копоть со священного монумента. Оно, конечно, на дворе был не тридцать седьмой, а семьдесят третий, но и тогда дело могли вполне признать политическим. Но рассказа об этом не было бы, когда б не один казус – по совпадению отцами сорванцов, которым и довелось в пожарном порядке оттирать копоть с памятника оказались замполит, начальник угрозыска и начальник следственного отдела городской милиции. Картина достойная пера художника, согласитесь, в наши пошлые времена такой прелести уже и представить себе невозможно.

Ну, и… просто трудно удержаться – в пятидесяти метрах от «вечного огня» стояла пожарная часть. Украшением и труднодоступной, но заветной целью для местной пацанвы, была старинная деревянная вышка, с которой должно быть во времена оные орлами смотрели в даль молодцеватые огнеборцы в сияющих на солнце медных касках…

Но давно уже тут нет никаких пожарных, не стучат доминошные кости, да и самой части нет, – выстроена у самых путей церковка, но традиция не нарушена, сияние медное несется с высоты – чуть ли не на том же месте, где стояла вышка, теперь колокольня. Ну, это надолго.

С колокольни многое увидишь в Лимане: и старую сортировочную горку, и новою – тоже передовую для своих времен, компьютеризированную, и остатки трапезной старого то ли монастырька, то ли церкви там, где много лет стоит интернат для детей, как бы это сказать, – с альтернативным развитием. Так, наверное, по нынешним временам будет толерантно. На остаточной от церковного строения стенке явственно видна надпись «1813», что могло бы обогатить пылкое воображение любителей местной старины. Думаю, что таких в Лимане и хватало, и хватает, но отчего-то никто не постарался понять судьбу здания. Ведь только представьте – оно было построено в год победоносного заграничного похода русской армии, изгнавшей из пределов России Наполеона.

Впрочем, еще видней другой артефакт – советской эпохи – так называемый Дом-коммуна на улице Ивана Лейко. Этот огромный, много раз перестроенный комплекс жилых и офисных зданий, был возведен в 1929 году. Одновременно с ДК железнодорожников им. Артема. Этих уникальных свидетелей увлечения архитектурным стилем конструктивизм и «бытом нового человека труда» осталось не так много в России – пара штук в Питере, один-другой в Москве, в Смоленске, Барнауле, кажется… И вот – в Красном Лимане. Сюда бы экскурсии водить, диссертации писать, ведь штука знаковая в общественной истории нашей. Ну да ладно – «Кто-нибудь услышит, снимет и напишет…».

В Лимане, название, которого произошло от обилия в здешних краях лиманов – заливов и заливчиков между нынешним руслом Донца и «старицей» – былым, вообще хватает интересных фактов истории, культуры и техники. Их даже многовато для скромного 25-тысячного райцентра.

Каким-то загадочным образом Лиман и окрестности сумели наполнить мир слишком большим для махонького местечка количеством талантов. Да, они все остались в советской эпохе, но ведь новая, украинская и не дала никого и ничего. Место тут такое, только создай условия. Из Лимана вышли один из самых известных космонавтов, дважды Герой Советского Союза Леонид Кизим (его бюст установлен на Северной стороне, которая в свое время была просто селом Лиман), популярный журналист и поэт Евгений Нефедов. Был он и главным редактором «Комсомольца Донбасса», и собкором «Комсомолки» в Чехословакии, а потом много лет был одной из центральных фигур прохановской «Завтра». А еще Лиман дал Москве крупнейшего российского исламоведа, тонкого знатока Корана и автора шикарной книги «Зеркало Ислама» Александра Игнатенко.

Боюсь ошибиться, но, кажется, Лиман сделал самый солидный вклад в донецкую областную журналистику, с кадровой стороны. Перечислю в знак признательности и памяти к лиманскому племени пишущих и снимавших только тех, кого знал и знаю лично: уже помянутый Евгений Нефедов, Николай Корнеев, Геннадий Воробьев, Александр Бриж, братья Пасечники – Виктор, Валерий, Александр, Михаил Дубовик, Владимир и Анатолий Наумовы, Юрий Щербак, Марина Сычевская. И как же не вспомнить здесь практически основателя любимой лиманцами местной «Зори Комунизму», «Зорьки» – Александра Куринного. Он не был журналистом по образованию, но он дал городу Газету. В конце концов, это он в свое время открыл Донбассу молодого Нефедова.

В общем, вы уже поняли, что в пересчете на душу населения по журналистам Красный Лиман даст фору любому городу Донбасса. За исключением Донецка, понятное дело.

Чем объяснить этот всплеск кадровой плодовитости городка? Говорят, что в окрестностях местного озера Горелое в свое время нашли, и вроде как даже пытались разрабатывать бедные урановые руды. Не иначе – влияние радиоактивного озера, о котором, если серьезно местные старожилы вспоминали, что по окончании боев с германцем, водоем этот был весьма мелким. Пока не извлекли из него все оружие и боеприпасы, которое немцы при отступлении туда бросили.

Но Горелое не самое знаменитое озеро земли так сказать лиманской. Строго говоря, их, знаменитых, три штуки.

Формально главным считается то, которое дало имя селу и городу – озеро Лиман. Оно самое большое, в нем активно ловят рыбу, на берегу стоит церквушка позапрошлого столетия, примерно тех же времен, когда харьковские помещики начали массово переселять сюда своих крепостных с Подолья. Слившись с теми, которых еще в пору Хмельнитчины царское правительство приглашало заселять земли будущей Новороссии, они образовали ту людскую породу, которую иногда именуют слобожанами, то бишь населением Слободской Украины. Узнать слобожанина нетрудно – как правило, они чуть выше среднего росту, длиннорукие и длинноногие, нос с небольшой, но явственной горбинкой, женщины поголовно блондинки с тёмно-серыми глазами, мужчины чаще русые. Характер нордический, то бишь упертый и своенравный. В общем-то, слобожанин не самый приятный тип для общения, он скрытен и алчен, как все сельскохозяйственные люди. Надо признать, что при этом они чрезвычайно упорны в учебе, весьма сообразительны, но в отличие от своих полтавских, скажем, или киевских сородичей, не лезут в первые ряды военнослужащих, и пословица про лычку, хохла и затычку никак не касается слобожанина и лиманца. Лиманец проявляет себя всегда человеком честным, хоть и несколько лукавым, подтвердив это весной четырнадцатого года, когда Лиманцы и славянцы были в первых рядах новороссийского ополчения, положив на алтарь всерусского отечества не один десяток скромных своих головушек – помощников машинистов, составителей вагонов, комбайнеров и просто менеджеров тамошних турбаз и частных отелей.

Второе озеро, верней озера, популярны по всему Донбассу, как объект экологически чистого отдыха. Это так называемые Голубые озера. Они являют собой памятник неразумного хозяйствования и мрачный монумент памяти краснолиманского завода силикатного кирпича. Это старые карьеры завода всесоюзного значения. Его и построили здесь благодаря рекламе геологов и химиков, убедивших Совмин СССР хрущевских времен, что не то, что в Донбассе, а во всей Советской Украине не сыскать таких замечательных песков для выпекания кирпичей – чистой воды кварц, к бабке не ходи!

Завода давно нет, умер родами местного капитализма, а Голубые озера не только живут, но и коммерциализировались до бесконечности, настроив по своим берегам киосочков с водочкой и водичкой, пивом с таранькой и прочими прелестями для отдыхающей публики. Как всегда в таких случаях чистая вода и сосновый лес с откормленными безо всякого ГМО комарами, уже не имеют особого значения. Природа выходит на сцену жизни как повод для разгульного времяпровождения. Ишь ты, и такое слово Microsoft Word знает!

Но, да простят меня лиманцы из села Лиман, с тридцать восьмого года называемого городом, главным озером здесь является все-таки Ломоносовское. Оно крохотное, меньше и голубых водоемов и родительского Лимана. Оно тоже рукотворное. Но в самом его появлении есть благородная драматургия качественного такого позднесоветского розлива. Его появление завершило создание индустриального облика городка. С появлением в микрорайоне «Южный» этого популярного места отдыха ушло в небытие (по крайне мере, так казалось) село Лиман и явился миру город Красный Лиман.

Прежде чем рассказать его нехитрую историю, стоит раскрыть жуткую тайну, мало известную даже современным лиманцам. Дело в том, что до Великой Отечественной в этих краях не было никаких дремучих лесов. То есть, совершенно не было никаких. А были бесчисленные болотца и озерца, заросшие всякой мелкой растительной сволочью, дававшей приют тому самому фирменному комару, да его старшему брату – малярийному.

«Я приехал в эти места в 1929 году, повсюду стройки, стройки, стройки и малярия – жуткая, косила всех!» – рассказывал автору этих строк на склоне жизни потомственный железнодорожник Николай Диденко ровно 38 лет тому назад.

Странно вообще, что именно здесь переселенцы с Правого берега Днепра решили в год заключения Андрусовского перемирия, поставить свою слободу. А, может, их никто и не спрашивал. Тогда это не очень и модно было. Я специально интересовался – на подписание этого самого перемирия в Андрусове под Смоленском, завершившего первый этап русско-польской войны после принятия Малороссии под державную руку московского государя, послов от казачества, с которого, в общем-то, после Переяслава все и началось, просто не пустили – захлопнули двери перед носом.

Лес под Лиманом, по всем нынешним лесничествам стали сажать после войны. Лучшего средства осушить окрестные болота и оздоровить население нельзя было и придумать. Тридцать лет спустя здесь стеной стояли тысячи квадратных километров пахучей сосны. По нехитрой, как все советское, и при этом, совершенно гениальной, как все советское, методе, лес вырастить получилось очень недорого – вместо колхоза, или через раз, школьников средних классов отправляли в лесхоззаг сажать сосну. В итоге, каждый лиманский школьник мужеского полу мог к началу взрослой жизни желать только двух вещей, чтобы состояться как мужчина – родить сына и построить дом, ибо посаженных деревьев в жизненном активе было у каждого несколько тысяч. Недурно, да?

Такой ход историко-природных коллизий на границе степи и леса, привел кроме всего прочего еще и к тому, что коренные лиманцы совершенно не разбирались в грибах. К тому времени, когда Донбасс, наполненный до краев потомками лесных жителей брянщины, орловщины да тамбовщины, ринулся в эти места уничтожать поголовье грибов, здешние обыватели знали самые простые из них – маслята, да еще желтушки с белушками. С ужасом и брезгливостью наблюдали они, как орды шахтеров, металлургов и прочих коксохимиков, наполняли свои корзины, ведра, рюкзаки подберезовиком, подосиновиком, белым и польским грибом, опятами, рядовкой, а по сезону сыроежкой или груздем.

Это чуть позже начали гордиться лиманцы своими лесами, а в конце шестидесятых только-только к ним привыкали. У многих по старой памяти на том самом месте, где взошли аккуратные рядочки сосны, были разбиты огороды, снабжавшие хозяев двумя самыми ходовыми на здешних исключительно песчанных почвах, продуктами земледелия – картошкой и клубникой.

И вот, в 1969 году грозный областной партийный начальник Владимир Дегтярев потребовал – немедленно построить нормальную дорогу между Славянском и Лиманом, а то, что это за безобразие, товарищи, из одного депо в другое люди не могут приехать, обменяться опытом социалистического соревнования!

Сказано – сделано! Краснолиманское отделение дороги тогда возглавлял харизматичнейший мужик по фамилии Ломоносов. А звали Виктором. В Красном Лимане он был больше, чем капитан на корабле – не первый после бога, а первый перед творцом. Но и секретарь горрайкома партии тов. Ведь не дремал – держал вопрос на контроле. Вопрос был поставлен так: у дорожных строителей нет ни денег, ни стройматериалов, надобность самая большая в этой дороге у железнодорожников, деньги у них, у богатеньких, есть, вот пусть и расстараются, черти…

Ломоносов доложил вопрос в Донецк, в управление дороги с помаркой люди есть, техника есть, деньги найдем, а вот с грунтом для насыпки под асфальт будущей дороги-красавицы проблема. Начальником дороги в те времена был популярнейший Виктор Приклонский, который в свою очередь наследовал не менее популярному среди железнодорожников Якову Кривенко. Тот при строительстве стадиона «Локомотив» в Донецке, распорядился так – грунт, вынутый из ямы, в которой затем расположилась чаша стадиона, вывозили на строительство автомобильной дороги. Не то в сторону Ясиноватой, не то на объездную вокруг Донецка. Кстати, герой соцтруда Кривенко был человек с огромными способностями и очень живыми мозгами. Говорят, именно ему пришла в голову мысль назвать город Сталино в 1961 году, когда имя генералиссимуса убирали из топонимики Страны Советов, Донецком. Резон у Якова Николаевича был железобетонный – чтобы не переименовывать Донецкую ордена Ленина железную дорогу.

Вспомнил Приклонский опыт Кривенко и говорит Ломоносову – дескать, вот тебе пример, действуй!

И зарычали экскаваторы, проглатывая вместе с кубометрами песка самопальные огороды. В первый год выкопали меньше половины будущего озера, но водой заполнили сразу. На второй сезон расширили котлован более чем вдвое. Так появились в Лимане песчаные пляжи. Их обиходили, поставили грибки, скамейки. Вокруг озера были проложены асфальтовые дорожки. Кое-где они продлились и в лес – для моциона трудящихся. Потом была пробита артезианская скважина, наполнявшая озеро, и жители ближних домов ходили по вечерам сюда за хорошей водой, потому что в кранах вода была чисто лиманская – с ржавчиной, уж больно железа много в земле водилось. Люди оценили решительные и полезные действия Виктора Ломоносова по достоинству, озеро назвал Ломоносовским народ, так потом оно и в официальное наименование перетекло.

Вскоре после этого Ломоносов умер на операционном столе в Днепропетровске, Ведя сняли с должности по навету – кому-то из соратников не понравилось, что первый коммунист района, лично следит за строительством церкви в одном из окрестных сел, не доверяя строителям. Хозяина области Дегтярева перевели Киев с понижением в должности. А дорога между Лиманом и Славянском осталась. 28 километров отличного шоссе с двумя мостами. Правда, второй, автомобильный появился только через тридцать с лишком лет. А до этого ездили по плотине Славянской ГЭС, с большими порой очередями, потому что движение там одностороннее. Но это уже лишнее.

Вот и все, что хотелось на скорую руку рассказать о Красном Лимане. Автор не удержался и написал о «северных воротах Донбасса» больше, чем планировал в начале. Потому что вырос в этом замечательном месте, потому что оно того заслуживает. А в таких случаях всегда надо плевать на планы и писать то, что считаешь нужным. И все-таки… Автор не рассказал вам еще подробно о том, как однажды в Лимане в домике машиниста пролежал три дня в горячечном бреду писатель Андрей Платонов, отблагодаривший станцию Красный Лиман рассказом «Красный Перегон», как другой писатель, отец советского нон-фикшн Александр Бек не написал ничего о Лимане, хотя только за этим и ездил сюда вместе с Платоновым. А еще можно было бы поведать вам, жаждущим знаний о Донбассе, почему краснолиманских машинистов на дороге звали «килками», а славянских – «балбесами». Но это можно будет сделать еще в рассказе о локомотивщиках депо Ясиноватая-Западное, которых зовут «гагаями». Но есть еще в Донбассе много городов, поедем-ка мы дальше и посмотрим на них.

 

Письма Новороссии: «Красный перегон»

Дорогая Муся!

Вчера в 6 часов утра я приехал в Лиман с рабочим поездом из Славянска (18 км). Было холодно, ночь я не спал (В Славянск из Москвы поезд пришел в 3 ч <аса> ночи), и я простудился. В ж.д. поселке мне дали комнату, я лег в кровать и пролежал два дня. Сейчас мне лучше. Завтра осмотрю станцию, поеду на ФД до ст <анции> Основа и обратно (350 км). Мне «повезло»: пропало два дня. Здесь, говорят, было тепло, а сейчас вьюга, мороз. Цейтлин – человек умный (правда, я с ним говорил минут 10), очень похож на свой образ в моем рассказе. Приеду – расскажу. Мне очень скучно, я совершенно один лежу вторые сутки. Но простуда прошла, завтра утром выйду и займусь делами.

Целую тебя и сына, твой А.

Андрей Платонов на склоне лет, wikipedia.org

 

Рождение «Забоя»

В 1923 году на соляных рудниках Бахмута работал доктор Лев Борисович Шварц – крещенный еврей из Казани. И был у него сын Евгений, тоже, кстати, крещенный, и истово считавший себя русским.

Русский сказочник Евгений Шварц, основатель литературного процесса в Донбассе, http://www.anews.com

Настолько русским, что, получив погоны прапорщика императорской армии, не смог от них отказаться даже в 1918 году, и записался в Добровольческую армию, участвовал в знаменитом Ледяном походе, был ранен при штурме Екатеринодара, что и спасло его от гибели в последующих жестоких боях с красными, а для русской драматургии был спасен один из ее наиболее оригинальных творцов. Шварц покаялся перед Советской властью, и был прощен. Работал в Ростове, перебрался в Петроград, примкнул к литературной группе «Серапионовы братья», в которую, входили будущие «звезды» русской советской литературы – Замятин, Зощенко, Федин, Тихонов, Лунц, Слонимский.

В этой компании, формально направляемой Замятиным (который скоро эмигрирует из Советской России) и уже расстрелянным, но, конечно, незримо сидящим среди «Серапионов» Николаем Гумилевым, был еще один боевой офицер – Михаил Слонимский, с которым Шварц сдружился – свой брат прапорщик из вчерашних гимназистов. Но был среди них и постарше годами и чином – бывший капитан царской и полковой адъютант Красной армий Михаил Зощенко. Ему принадлежит самое четкое определение «серапиона»: «Я не коммунист и не монархист, не эсер, а просто русский».

Принципы принципами, но не забудем, что время было голодное. Нет, не так, – зверски голодное. И тут Шварц вспоминает своего старого отца, который служит врачом на соляных рудниках в Донбассе. «Миша, – говорит он другу Слонимскому, а поедемте в Донбассе, в Бахмут, поселимся у моего отца, старик будет рад, к тому же там есть такое понятие, ка полный паек, мы сможем там писать рассказы, не отвлекаясь на чекистские облавы…»

И они поехали. Но голод на Донбассе был не менее жестоким, и друзьям пришлось думать о заработке. И тут им повезло – в Донбассе, в котором до революции не выходила ни одна газета, открылось сразу несколько. Одна из них, с говорящим названием «Кочегарка» как раз в Бахмуте. Руководство газеты носилось с идеей приобщать к большой литературе массы трудящихся, издавать какое-нибудь литературное приложение. И тут – нате, как подарок небес являются в контору сразу два писателя. Да еще из революционного Петрограда, товарищи!

Так в Донбассе появился свой литературный журнал. Верней, поначалу это был альманах. Как мог он называться в краю освобожденных углекопов? – конечно, «Забой». Очень жаль, что совсем скоро его переименовали в безликий «Литературный Донбасс», а в хрущевский времена и вовсе окоротили, дав «оригинальное» имя – «Донбасс».

Его уже нет, этого прекрасного «Забоя», но в истории донбасской писательской организации навсегда остался примечательный факт – зачинателем ее деятельности был сказочник Шварц, сотворивший первое из своих «Обыкновенных чудес». Потом, уже в тридцатых здесь работал Борис Горбатов. А потом, а потом, по правде, уже громких имен не было в нашей краевой литературе. А если и появлялся кто, партийная машина бездушного и начетнического отношения к культуре, ломала его через колено. И такие самобытные литераторы как Ионин, Володин, Мартынов испытали это на своей шкуре в полной мере… Но об этом в другом месте. Нам пора в Краматорск, друзья мои!

 

Письма Новороссии: Борис Горбатов

Моя золотая, хорошая, любимая, чудесная Шурка!

Твое письмо, как солнечный луч в хмурую комнату.

Впрочем, это и буквально, было так:

Хмурая, грязная комната редакции… Грязная потому, что в ней я работаю, хмурая потому, что осень, много работы и прочее…

На столе «три целые ножки, под четвертую кирпич подкладывается», на столе невообразимый хаос. В этом хаосе – властитель я! И утонув в бесконечных стихах, потрясая чьей-то поэмой и отчаянно горланя… распекаю одного из «забойцев», который стоит тут же со своими стихами. Виновен он в том, что пришел в очень нехорошую для меня минуту, сегодня я еду в качестве корреспондента «Всероссийской кочегарки» на военные маневры в Одессу, и поэтому должен работать (какой позор!). Я потрясаю его стихами и ору:

– Опять о любви? Что вы все о любви пишете? Только вам и тема, что любовь. (Я имею право ругать его: вчера ведь я напрасно ждал его, письмо, и не дождался, поэтому я против всех счастливых влюбленных!).

– Опять о любви? Довольно!

И только я уж собрался произнести убийственное «не пойдет!», как раздался возглас:

– Почту принесли!

Я бросился за почтой и, выхватив твое письмо, ринулся мимо ошеломленных поэтов в свою комнату, влез на подоконник и начал читать.

После того, как я прочел твое чудесное, теплое и ласковое письмо, – мне вдруг показалось, что солнце, собственно, довольно весело заглядывает в комнату. К моему удивлению, под окнами моей комнаты оказался цветник, которого я уж давно не замечал.

И когда я слез с окна и подошел к робко вздыхавшему поэту, я ласково ему улыбнулся и сказал:

– Так о любви, Федечка? Ну, даешь про любовь! И принял его стихи. Помог ему их обработать и все время смеялся, как ребенок.

Весь сегодняшний день у меня под знаком твоего письма. Я весел, беспечен и счастлив. Помнишь, как мы с тобой хохотали (часто даже без причины) по вечерам? Помнишь, ты этому удивлялась к все-таки не могла сдержать смех?!

Я знаю отчего мы так хохотали. Оттого, отчего я и сегодня весел, добр и баловен. От любви, от счастья – счастье оттого, что мы вместе, что мы любим друг-друга, что мы здоровы и молоды, жизнерадостны и уверены в жизни я в ее путях и перепутьях.

Хорошо любить, Шурка! Весело любить!

Волошин сказал мне про тебя:

«Я очень уважаю Шуру, хотя и мало знаю ее. В ней есть какая-то тень тех идеальных девушек, которых изобразил Тургенев, сдержанных, серьезных, чистых и любящих».

Я готов был расцеловать за это Волошина и даже сдружиться с ним.

Ведь верно!

В тебе есть какая-то строгость, строгость, которую я уважаю и которая заставляет меня тебя любить серьезно и крепко,

Я очень не люблю этих растрепанных, на все готовых и считающих, что ходить с парнем в обнимку есть исполнение высшего революционного долга, этих голубкиных, этих «сверх баб», которых можно обнимать, и которых нельзя любить.

Я не люблю и «телячьих нежностей», «милой любви», воздыханий и страданий ради «романтичности», «этакого мещанского «семейного счастья», когда все забывается (и работа, и борьба!) ради «Нее» (с большой буквы, обязательно!!!), и как не выношу сторонниц только «физиологического акта», так и не терплю елейно – «целомудренных» девиц.

Также и в дружбе между парнем и парнем не выношу я ни похлопывания по плечу, наплевательского отношения к теплоте и нежности дружбы, ни сладкого обожания, слов, фраз, фраз, фраз.

Дружба – это крепкая, тесная связь людей для совместной работы, учебы и борьбы. Связь серьезная, строгая. Для друга ничего не пожалею, но друга и в ошибках буду крыть!

То же и любовь. Но, довольно об этом. Что за философия в самом деле! («Философ в осьмнадцать лет»).

Шурка, твое предложение о приезде в Рязань на работу рассматриваю, как минутный порыв. Ну, разве, серьезно говоря, я могу сейчас поехать в Рязань? Нет, конечно! Хотя, очень хотел бы тебя видеть. Мне приятна мысль, что ведь будем же мы когда-нибудь жить в одном городе! Правда, ты будешь худеть и бледнеть (ведь раньше трех ты ложиться не будешь!!!), а моя работа будет мирно плесневеть на столе… Впрочем, я клевещу. Ведь при тебе, и благодаря тебе, я так легко и с таким подъемом закончил свою повесть.

Хорошая! Ведь это было бы замечательно, если бы я мог делиться (ежедневно) с тобой моими литературными планами, а ты бы мне рассказывала о своей учебе.

Вот сейчас я задумал новую книгу: «Повести о нашем городе». В ней я хочу показать уездный город («Россия – государство уездное!» – помнишь, говорил Горький).

Уездный город в разломе: новый, только рождающийся и старый, доживающий свою звериную жизнь. Мне бы очень хотелось рассказать тебе все это подробно, посоветоваться, поделиться. Тогда и мне бы все стало яснее, а то бродят мысли, как заблудившееся стадо, и не согнать их, ни организовать. Все равно, как комсомольцы в военном походе…

Борис

 

Маршрут: Краматорск – город имени НКМЗ

Думаю, согласятся со мной этого города, которому я очень симпатизирую, в котором, пусть совсем недолго, пришлось поработать, но об этом крупнейшем центре советского машиностроения можно говорить очень долго, обстоятельно, раскладывая по полочкам все те немыслимые для сегодняшнего времени достижения, которыми не так давно гордился этот город на севере Донецкой народной республики. Но в любом случае… если уж говоришь слово Краматорск, то обязательно произносишь следующие три – НКМЗ, НКМЗ и еще раз НКМЗ.

Да, есть в Краматорске еще и металлургический завод, с которого в свое время началось его индустриальное величие, есть высокотехнологичная «Энергомашспецсталь», славный своим ширпотребом вроде пластиковых «дипломатов» в недавнем прошлом, а вообще-то деталями лопастей и валов для арктических российских атомоходов. Да, есть в городе завод тяжелого машиностроения им. Чубаря и множество, увы, канувших в небытие спецзаводов, трудившихся на «оборонку», есть еще и знаменитая старинная «Пушка» – цементный комбинат у самого входа на станцию Краматорск, десятки лет, засыпавший частный сектор Старого города… Но все, так НКМЗ – Новокраматорский машиностроительный завод, явление даже для удивительной по стремительности и мощи тяжелой советской индустрии. Почему, спрашивается. Ну, смотрите, это предприятие, на котором в лучшие времена работало 44 000 человек. Это при населении Краматорска в 180—200 по разным оценкам. Знаю, краматорчане будут спорить, дескать, «большой» Краматорск бывал и больше. Может, и бывал, не буду спорить, но факта подавляющего градообразующего значения НКМЗ это не оспаривает.

Крымский мост в Москве – сделано в Краматорске, фото автора

На этом знаменитом предприятии много чего делали. Для примера приведем краматорские шагающие экскаваторы – ими буквально выкопан весь Экибастуз. И разве только он один? Везде, на всем пространстве бывшего Союза, где только что-то добывают открытым способом, везде эти монстры днем и ночью гребут свою добычу из недр земных.

Один из самых выгодных для НКМЗ заказов всех времен и народов – машины непрерывной разливки стали для металлургических комбинатов. В первую очередь, конечно, российских. Помнится, когда после победы на президентских выборах на Украине в 2005 году националиста Ющенко, возникла реальная угроза отъема НКМЗ у коллектива и инвесторов м владевших, Новолипецкий металлокомбинат на полном серьёзе предупредил краматорчан, что предпочитает ока что делать заказы на машины австрийским фирмам с предсказуемой судьбой развития и выполнения заказа.

Но что там непрерывная разливка стали и прочие металлургические преференции, коими завод дарит заказчиков с большим кошельком? Если мы действительно хотим понять, что такое для Донбасса, для России, для мира Краматорск, мы должны поставить между ним и НКМЗ знак равенства. И тогда мы увидим, что это: Штамповочные молоты и прессы, 3 крупнейших в мире пресса: два усилием по 750 МН для Самарского металлургического и Верхнесалдинского металлургического заводов, а также пресс усилием 650 МН для авиационного завода во французском Иссуаре. Помнится, в своё время советская пресса носилась с эти прессами, размером с шестиэтажный дом. Особенно подчеркивалось даже не то, что прессы выполнены по уникальной технологии, а то, что из собственного металла – «лучше шведского». Кроме того, господа хорошие, Краматорск/НКМЗ дали России в разное время:

– конструкции для канала Москва – Волга;

– гидровал для Днепрогэса;

– гидропривод для Нурекской ГЭС;

– валы генераторов ветровых электростанций

Крымский мост в Москве (с СКМЗ);

проходческие машины для Московского метрополитена;

– гидростаты для испытания батискафов и элементов подводных лодок;

– гребные валы для атомных ледоколов;

– стартовый комплекс космического корабля «Буран-Энергия»;

– оборудование космодромов, стартовые вышки, установщики, оборудование для пусковых шахт;

И это только основное, не считая огромное номенклатуры военной и гражданской спецтехники.

Надо ли еще говорить, что такое Краматорск, то есть НКМЗ?

Наверное, пару слов, все-таки, скажу, хотя Краматорск тот самый случай, когда краткость сестра таланта (ага, и теща гонорара). История этого города весьма скромна, и до строительства в нем в годы первых советских пятилеток машиностроительного гиганта, о населённом пункте сем можно было только упомянуть в связи с металлургическим заводом, на котором пробовал свои силы будущий лучший доменщик России Михаил Курако, который именно здесь изобрел оригинальный метод избавления доменных печей от так называемых «козлов» или настылей, образуемых вследствие неправильной эксплуатации. Раньше от них избавлялись весьма дорогостоящими способами, практически всегда с повреждением самой печи. Основателю Донецка Джону Юзу пришлось вообще в итоге вместо «закозленной» домны новую строить при начале завода. Курако, придумал свой способ, который принес ему славу и деньги, которые он, бунтарь и скиталец по натуре, тратил на закупку револьверов и винтовок для боевых дружин краматорских большевиков в Первую русскую революцию 1905 года. За что и загремел в северную ссылку.

Есть у Краматорска и еще такая особенность – он четко поделен на две части, верней, даже на два города, их так и называют – Старый город, с ужаснейшей некогда экологией, ведь поселки примыкают непосредственно и к металлургическому, и к цементному заводам, и новый, или как его тут называют Соцгород – чистый, ухоженный, с правильной планировкой, в основном с хорошими домами. Жилье строилось под НКМЗ и другие «первопятилетковские» предприятия.

Градостроительная двойственность Краматорска выливалась порой в странные вещи. Например, здесь всегда было как бы два отдельных горотдела милиции. То есть, был, конечно, основной, который в Соцгороде, но и в Старом был свой, практически дублирующий основной – для удобства управлением работой правоохранительных органов, как должно быть, докладывали наверх многоумные и хитроумные краматорские градоначальники. Но не исключу, что налицо была слабая партийная прослойка при сверхтяжелом и пробивном индустриальном лобби – машиностроители у себя «наверху» сое делали и заводили, а внизу, в Старом городе, у металлургов да цементников – своя власть. Какая она на ощупь, говорят, узнали краматорские урки в Старом городе, когда «начальником» тамошнего милицейского отряда стал некий мастер спорта по боксу. Перчатки висели прямо у него в служебном кабинете, и упаси господь незадачливого рэкетира или борзого отморозка с поселка, скажем, Ясногорка, взять фраера на гец без разрешения его высочества, – зубы вылетали с «двоечки» на раз.

Нравится ли вам такой порядок, граждане? Не знаете? И я не знаю, но Краматорск в пору бандитского передела, как был по ставшем в одночасье всеобщей блатной терминологии ментовским городом, так и остался.

Хотя нельзя сказать, что краматорские парни такие уж ангелы с высшим образованием. Они, например, жутко гордятся, что первый случай так называемого радиохулиганства в Советском Союзе был зарегистрирован в Краматорске. Правда, это было очень давно – аж в 1952 году, еще при Сталине! Да… рисковый жил тогда в этом городе народ.

…А еще Краматорск в Донецкой области было, да, наверное, и сейчас так, модно называть так – «Крамаха». Почему так, не знаю, но даже одного хорошего знакомого краматорчанина, давно покинувшего его ради Донецка, со студенческих лет звали «крамахой».

Еще только один город в Донбассе звали этаким маниром. В него мы и отправляемся, мимо Дружковки, которую мы подробно рассматривать не будем. Книжка наше не путеводитель, не «бедеккер» какой-нибудь, слава те господи, а автор не имеет отношения к конторе Томаса Кука, да и к туркомпании Михаила Кожухова тоже, хотя чего греха таить, он автору ближе других по духу, так что хотелось бы.

Так вот, поскольку цель данных записок познакомить стороннего и внутреннего читателя с тем, что из себя представляет Донбасс, а самое главное – что он значил и значит для России, русского духа, русской культуры, то автор выделяет на свой вкус и разумение то, что считает наиболее приметливым или просто задержавшимся в памяти как раз относительно главной темы нашего рассказа.

Не хотелось бы здесь, при простом, даже простецком, разговоре, впадать в неуместный пафос, но отдельные, важные для восприятия исторические миниатюры, цифры, статистика или даже слухи и пустые разговоры, работающие на конечную цель, помогут нам получить объемную картинку Донбасса куда проще и эффективней, если бы принялись нудно и нравоучительно пересказывать, скажем, советскую «Историю городов и сел Украинской ССР, том Донецкая область». К тому, же автор только рад будет, если любитель истории Донбасса или патриот своего города, поселка, улицы, не найдя материала о родном месте в этой книжке, кинется искать его по библиотекам и книгам.

А пока мы с вами отвлекались на пустопорожние оправдания автора, расписавшегося в своей беспринципности и лени, мы проехали-таки Дружковку, известную тем, что некогда здесь стоял французский металлозавод, а в советское время построили заводы газовой аппаратуры (благодаря ему Донбасс советский имел свои собственные газовые плиты и колонки), фарфоровую фабрику и завод по производству метизных изделий – это там, по определению одного моего друга делали «болты с левой резьбой и прочие полезные товары». Больше ничего интересного про этот городок я вам сказать не могу, но намекну – у них там издается такая газета «Дружковка на ладонях». Уверен – там, если что помогут.

А вот и въезд в Константиновку. Остановите нам, будьте так любезны…

 

Маршрут: Стеклоградъ

Первым окрестил так Константиновку, от которой уже, кстати, и до Донецка рукой подать, – 60 км – патриарх донбасской историографии Илья Гонимов. Волею судьбы ему довелось некоторое время прожить в местечке возле стекольных заводов станции Константиновка, а вот когда он стал писать под псевдонимом Гонимов в 20-х годах, ему и пригодился опыт. Роман «Стеклодувы» сегодня раритет, и не только потому что достать сложно, но, увы, и просто потому что никто не хочет читать. А зря, в жизни стеклодувов и зеркальных дел мастеров было столько ада на земле, что сам по себе он мог бы дать пищу для беллетристики самого разного рода – от дешевых детективов до хоррора в стиле модного нынче Несбё.

В Константиновку можно въехать со стороны Краматорска-Дружковки, но мы сделаем по-другому и подкатимся с той стороны, с которой город в свое время неожиданно получил направление – со стороны деревни, нет, не Ямаровки, хотя это тоже в Донбассе, а со стороны Сантуриновки. Этот поселок у железнодорожной станции справа и слева, прямо у дороги, которая ведет на Артемовск/Бахмут, был поместьем человека по фамилии Номикосов. Фамилия выдает в нем грека, во всяком случае, было бы славно так повернуть сюжет. В те времена, аккурат полтораста лет тому, когда грандиозная стройка подобно «антонову огню» начала проникать во все поры патриархального дотоле организма Донбасса, господа из Новороссийского общества имен Джона Джеймсовича Юза, исполняя договор с царским правительством, принялись тянуть железнодорожную ветку к юзовскому заводу, которому, правда, еще рано было радовать своей высокой производительностью учредителей общества и в Лондоне, и в Петербурге.

И вот получилось такое обстоятельство – выгодней всего ветку дороги было тянуть между двумя высокими отлогими холмами, образующими в этом месте балку на месте старого русла речки Кривой Торец. Место принадлежит Номикосову, он же вот – возлежит у себя в усадьбе и посасывает по старинной дворянской привычке данный чубук. К тому же, подшофе – сын родился, наследник, это ж понимать надобно!

Выслушал помещик Номикосов посланников юзовских да и говорит: «А что, джентльмены, мы, пожалуй, сговоримся. Дам разрешение. При условии, если вы в честь моего наследника, коего святой отец только вчера окрестил Константином в честь Константина Великого… Впрочем, вы же люди веры англиканской, считай, что нехристи, вам, поди, имя Константиново ничего и не говорит. Эй, как там тебя, переводчик что ли? – про нехристей необязательно… Так что, по рукам что ли?»

Британцы ответили «all wright», и были таковы.

Через некоторое время Номикосов услыхал со стороны конюшни, где батюшка прежде дворовых приказывал пороть, паровозный гудок, и вспомнил про соглашением с детьми Королевы Виктории, взял подросшего Костю, да и отправился посмотреть на знаки увековечивания имени дитятки.

…Худого качества юзовские рельсы после ночной сырости покрылись кой-где пятнышками ржавчины, паровоз с десятком вагонов робко попыхивал у какого сарая. Номикосову объяснили: рельсы, рельсы, рельсы, рельсы – это станция, а сарай, натурально, вокзал и есть.

«Ну-ка, – сказал Номикосов, и поднял голову, – На белой дощечке было коряво выведено «Константиновка».

«Позвольте, сказал помещик, а почему Константиновка, почему, дьявол подери, женского рода, у меня же сын, и разве мы не договаривались за Константинополь?»

Это общее правило, ответствовали ему, так все станции называть принято, что бы женского рода или среднего…

Так появилась Константиновка. Сначала сугубо под железнодорожным соусом. Никто тогда и не предполагал, что спустя несколько десятков лет здесь, по обе стороны железки будут дымить заводы самого разного профиля, но в первыми и главными для помаленьку устраивавшегося города стали стекольные фабрики.

Первая возникла в конце девятнадцатого столетия, когда Донецкое анонимное общество стекольных и химических заводов приступило к постройке своих предприятий, заявленных в уставных документов. Так началось Константиновского стекольно-химическое грехопадение. Да если бы только стекольным было оно! Стеклоград звучит романтично и заманчиво, а продукт его производств – хрупкий и трогательный – всегда радует глаз человека. Хотя, конечно, в те далекие времена, когда ни машин, ни технологий современных не было, стеклодувам и счастливым обладателям других смежных профессий на стекольных заводах, приходилось надеяться исключительно на свои легкие, кои они и выплевывали напрочь со временем, становясь полными калеками после нескольких лет работы в аду.

На стекольных искусниках Константиновки мы остановимся чуть позже, а сейчас быстро-быстро пройдемся по химии, ставшей бичом города.

Огромный химический завод в Константиновке, как и практически все ее 12 заводов, давно умер, на ладан дышит один цех, кажется, кислоту делает какую-то. А в советское время он принес Константиновке недобрую славу самого грязного города Донбасса и СССР, уже не помню точных цифр, но, кажется, и сегодня, когда экология улучшилась здесь в десятки раз, загрязнение почвы таково, что несчастный город чуть ли не второе место занимает по этому показателю. В старые же времена, когда дымили все заводы, а более других два монстра – химический и цинковый, ежемесячно из атмосферы выпадало до 19 килограммов вредных веществ. Люди, которые в 50—60 годах жили возле химзавода, вспоминают, что новые стекла в окнах через месяц после установки покрывались рябью химических повреждений после кислотных дождей, а девушки женщины в пору появления у модниц капроновых чулок с удивлением наблюдали, как оные просто на глазах разлезались, бывало.

На химическом и на цинковом старались не работать более трех-пяти лет – слишком велик был риск заработать тяжелое профессиональное заболевание.

Константиновка, как уже было сказано, расположена склонах гигантского оврага в пойме Кривого Торца. Так вот – пока работали все заводы, жители на одной стороне города не могли увидеть другу, несмотря на то, что расстояние между ними не такое уж и большое. Автор этих строк отлично помнит свое впечатление в первый приезд в Константиновку – серо-буро-малиновая кошмарная туча висела в небе, то и дела меняя оттенки. Без всяких слов было понятно, что жителям этого населённого пункта сочно надо выдавать молоко за вредность.

Воздух, землю и воду города портили, конечно, все предприятия – и огнеупорный, и железобетонных изделий, и металлургический, и бутылочный, и самый знаменитый из всех – завод «Автостекло», родившийся в свое время из уникального зеркального завода. Предприятие это открывает парад уникумов тем фактом, что практически каждое второе триплексное стекло в танках, БТР, специальные стекла для подводных спускаемых аппаратов и так далее делали именно здесь.

Помните уникумы Краматорского НКМЗ? Так вот, константиновцам тоже есть куда пальцем ткнуть в столице нашей Родине Москве. Начать с того, что именно на «Автостекле» изготовили хрустальный саркофаг для мавзолея В. И. Ленина. Тут же делали специальное цветное стекло для московского метрополитена – так называемый марбелит. Так что, когда идет по старым станциям столичной «трубы», не забывайте обратить внимание на эту красоту – она сотворена рабочими Донбасса, точнее, Константиновки.

Звезды на Кремле зажигали в Константиновке, фото автора

Выходите из метро неподалеку от Кремля – не поленитесь и поднимете взгляд на верхушки башен, тех, что украшены рубиновыми звездами. На пример, Спасская, Троицкая… Первые звезды были тоже изготовлены в Констахе (вот вам и второй город с «ахой»). Налеты фашистской авиации делали свое дело – зенитчики, стреляя по самолетам, задевали и звезды осколками. В 1946 году звездочки поменяли, но делали их уже в подмосковном Клину.

Венцом деятельности мастеров и ученых с «Автостекла» можно считать хрустальный фонтан высотой в 4,5 метра, сработанный по заказу советского правительства для Всемирной выставки в Нью-Йорке. Штучная работа была проделана под руководством трудившегося на заводе Федора Энтелиса – одержимого любовью к стекольному делу человека.

Но вернемся к Констахе. Нынче, когда предприятия ее, уникальнейшие заводы лежат в руинах, гибнет и великое искусство рабочих династий мастеров стеклодувов. Знакомый как-то несколько лет снимал документальный фильм о них, никто не взял крутить в областных телеконторах! В фильме есть беседы, по ходу которых старые, и не очень пока еще люди плачут при мысли о том, что жизнь была напрасно, что их мастерство уйдет с ними, что некому передать искусство работы со стеклом.

Между тем… Одна только история с бутылочного завода. Константиновские мастера давно наловчились делать самые разные «морозные» рисунки не только НА бутылке, но и ВНУТРИ нее. Заставить выдать семейные тайны не смогли даже чекисты, поэтому есть опасность, что достояние мастеров уйдет вместе с ними… Да что я про Константиновских стеклодувов говорю, если вон – Гусь-Хрустальный пал под удары бездушного молоха капитала.

С точки зрения градостроения Константиновка практически повторяет проблемы и развитие Краматорска, только в худшем варианте, поэтому интересоваться в этом плане нечем, хотя в начале 60-х власти Донбасса и донецкие архитекторы мечтали построить тут город-сад… Ну, да, конечно, в чаду и аду кромешном… С другой стороны, нынче экология выровнялась, а работы и жизни здесь почти нет,

Рассказать бы историю Константиновки помещику Номикосову. Пожалуй, он ответил бы так: «А вот послушали бы меня, назвали бы Константинополем, глядишь, и жизнь в наших палестинах другим бы боком обернулась».

Post scriptum: А еще славна Константиновка тем, что в здешнем трамвае катали одичавшего от реалий советского Донбасса Теодора Драйзера, автора «Американской трагедии». Много ли найдется нашей стране трамваев, возивших в своем нутре живых классиков американской ли литературы. Доподлинно известно, что в донецком трамвае пару раз проехался Бабель. Но несравнимые вещи – где Бабель, и где Драйзер!

 

Маршрут: Дзержинск-

Нью-Йорк-Ясиноватая

Дзержинск, это дальние огороды Горловки. Или Константиновки? Тут все так тесно расположено, что толком и не ответишь на такой вопрос. Короче говоря, до революции это была знаменитая Щербиновка. А знаменита она была совершенно по-донбасски – обилием уголька. Да еще тем, основными угленосными полями владели крестьянские общины, а то и вовсе отдельные хлебопашцы, которые конца 19 столетья прочно забыли хлебопашество, сдавая в аренду свои наделы под постройку шахт. У них там это было что-то вроде того, как в Ялте или Сочи сдают квартиры отдыхающим. Только что табличками «Шахта, недорого» не стояли вкруг тракта. Уголь тут залегал близко от поверхности, брался легко. Правда, с годами уходил все глубже и глубже, а платы тут крутопадающие – под молоточек отбойный. Ну, и как повсеместно в здешней округе – взрывоопасные по метану, и на внезапный выброс легки.

При новой украинской власти местные шахты практически ушли на дно, захирело все городское хозяйство. И ныне бывшая Щербиновка живет только воспоминаниями о больших зарплатах советских шахтерах, которые они доблестно спускали в ресторанах. Да высится посреди города огромный ДК «Украина». В свое время на такое деньги были.

А неподалеку от Дзержинска есть еще одно приметное для донецкой истории местечко – поселок Новгородское. Обычный такой, шахтерский поселок. Интересно то, что до 1951 года именовался он ни много ни мало Нью-Йорком! Правда, правда – я сам знаю людей, у которых в старых паспортах стоит место рождения «Нью-Йорк, Сталинской области». Его упомянул и писатель-диссидент Виктор Некрасов в одной из своих повестушек. А в период борьбы с безродным космополитством название похерили.

А история его такова. В 19 веке в здешних местах объявился делец, прикупивший пару-тройку шахт, и поставивший машиностроительный завод. Предприятия давали устойчивую прибыль. Но была одна проблема – смертельно, зверски скучала жена предпринимателя, которую он привез из Нью-Йорка. «Дарлинг, говорила она, – куда ж это вы меня затащили, тут и пойти некуда, ту же не Нью-Йорк…» «Это все в моей власти, дорогая, – ответствовал муж, – земля моя, поселок мой, будет тебе Нью-Йорк». И правда, – с таким название поселок простоял без малого сто лет.

Говорят, что в отдельных кварталах Нью-Йорка заокеанского стоит дикая вонь. Его донецкий тезка не подводил собрата – Фенольный завод не давал дышать на километры вокруг никому. Когда электрички и поезда подходили к станции Фенольная, на которой и стоит завод, пассажиры поплотней закрывали окна и утыкались носами в платки и кулаки – аромат от производства нафталина и фенолов стоит слааавный!

Но вот и проехали мы пахучее место, мелькает за окном село Верхнеторецкое, прежде именовавшееся грубее – Скотоватая. Станция здешняя такое название носит и по сей день. Село известно в истории своим старинным большим православным храмом, эпидемией сифилиса начала века, с которой не могли, справится много лет, и быками местного моста. Их пытались взорвать сначала наши при отходе, а потом при таких же обстоятельствах немцы. Только зря тол потратили. Это одно из аутентичных, с юзовских времен инженерное сооружение.

А вот и Ясиноватая, столица железнодорожников Донбасса, как некогда выспрено именовали свой город и станцию местные жители. Станция, действительно, преогромнейшая. Наряду с Красным Лиманом, Никитовкой, Дебальцево и Иловайском входила в число ста решающих станций железных дорог СССР.

Станционные парки Ясиноватского узла – огромны, http://www.rupoezd.ru

Огромность ее я лично прочувствовал в далеком 1986 году, когда в декабре неожиданно замело так, что поезда стали становится массово. Меня с коллегами послали чистить стрелочные переводы от снега. До сих пор не забыть объема этой работы. На память в домашнем архиве осталась фотография, на которой мы с товарищем стоим возле паровоза серии Со., поставленного на постамент. Паровоз и есть главный памятник Ясиноватой, другие ей не нужны.

Еще в Ясиноватой есть машиностроительный завод. Сейчас, он, переживает второе рождение, делает проходческие комплексы для всех угольных бассейнов большой страны.

Долгие годы директорствовал на заводе Виктор Трубчанин. Не будем о нем, как о директоре, наверное, он был неплохим руководителем. Но была у него такая фишка – он верил что собаки производят любовь, такое уж существо для человека. И начали на заводе строить вольеры и собирать бездомных животных со всего города. К кончине Трубчанина их скопилось несколько тысяч, на их прокорм завод выделял нешуточные средства. Несчастные псины погибли во время обстрелов завода украинскими войсками 2014 году. Говорят, ужасное зрелище было – прямыми попаданиями умерщвлены были тысячи животных.

Прямо на юг и железная, и автомобильная дороги уводят из Ясиноватой на Донецк, до него осталось 19 километров. А влево путь ведет в Макеевку – большущий город-спутник Донецка, город шахтеров и металлургов, верней, теперь только шахтеров, потому что некогда знаменитый металлургический комбинат им. Кирова украинские олигархи Ахметов и Новинский срезали под корень.

 

маршрут: Македония – судьба спутника

Давно, совсем давно, еще с тех времен, когда 13 миль разделяли молоденькую Юзовку и юный Дмитриевск, шла речь о том, что эти два города и в силу близости территориальной, и в силу экономического единообразия просто обречены со временем слиться в один город. Слухи о близости объединения Донецка и Макеевки в единый огромный мегаполис упорно ходили и в советское время. Самое смелое воображение не поможет нам представить последствия такого шага в те далекие времена, будь он реализован, особенно при застройке вдоль пр. Ильича и Макшоссе. Слухи о грандиозном замысле просочились в народ, и народ по обыкновению облек все в ерническую форму анекдота: «Слыхали, Макеевку с Донецком решили в один город объединить и назвать МакеДония?»

Надо заметить, что у оба города (как и ряд других в Донбассе) выросли из поселков, радиально расходящихся от завода. В итоге центром города практически становилась чадящая, гремящая, лязгающая громадина. Конечно, у поселкового рисунка Макеевки и Донецка есть определенное своеобразие, которое и поныне, так или иначе, сказывается на характере городской жизни. И если, по выражению Ле Корбюзье, улицы средневековых городов Европы прочерчены хвостом осла, на котором ввозили из внешнего мира товары, то с поправкой на юзовско-дмитриевскую действительность былых времен можно утверждать, что многие улицы Макеевки и Донецка прочерчены телегами и тележками с сырьем для домен и углем из шахт. Ну, и ногами крепко загулявших шахтеров, конечно. Не без того.

Макеевка, советская открытка времен юности моего отца

И все-таки, и все-таки. Еще генпланом застройки Донецка и Макеевки от 1972 года предусматривалась «полная перестройка города, четкое разделение „жилых“, „рабочих“ и „общественных“ зон, создание единого донецко-макеевского 2,5-миллионного конгломерата путем объединения этих двух городов с центром на проспекте Мира на территории нынешнего „цыганского поселка“. Генплан 72-го года предполагал вынос порядка 80-ти промышленных предприятий в индустриальную зону, создание и укрепление мощных промышленных узлов. Город должен был быть застроен как по учебнику градостроительства. В этом генеральном плане большое место было отведено транспорту, связывающему Донецк и Макеевку с внешним миром, а также создание единой транспортной системы Донецка и Макеевки».

Объединения не вышло. Не хватило сил, финансов, желания элит двух городов, каждая из которых тянула одеяло доходов на себя, а бремя расходов гребла – от себя.

У меня к этому городу очень личное отношение. Здесь вырос мой отец, здесь умер в шахте один из моих дедов, здесь похоронены бабки, тетушки и дядюшки, да и нынче живут двоюродные, троюродные братья и сестры.

Хотя, конечно, в целом, для семьи это был тяжелый город.

Мой дед, будучи отпрыском раскулаченного орловского мельника, всю свою недолгую жизнь (он прожил всего 43 года, столько же и мне сейчас) метался по стране в поисках заработка. Бабушка, вспоминая его через тридцать пять лет после его кончины, с неодобрением замечала: «все за длинным рублем гонялся…» Она не смогла простить ему разбросанной по Руси семьи, бесконечных переездов с Орловщины на Брянщину, оттуда в Калугу, из Калуги в Донбасс, из Донбасса в Казахстан и обратно в Донбасс, где в конце-концов 11 июля 1941 года его настиг инсульт, убивший его. Был он десятником на одной из макеевских шахт. Удар случился с Виталием Ивановичем прямо на рабочем месте, прожил он еще два дня, находясь в коме…

А уже вовсю шла Великая Отечественная, немцы громили Красную Армию по всему фронту, была потеряна Белоруссия, огромная часть Украины, Прибалтики и сколько еще крови, страданий и мучений ждали народ моего деда впереди… Горе, немереная беда накрыли русскую землю, убитые исчислялись уже сотнями тысяч. Жара плыла над Донбассом, посреди которого крохотная ячейка общества – моя бабушка, тетка (ей тогда было пятнадцать) и мой четырехлетний отец – хоронила своего покойника, кормильца… Будущность их была ужасна. В оккупированной Макеевке моему отцу в младенческом возрасте довелось пережить голод (собирал объедки на немецкой кухне), издевательства (однажды пьяный германский солдат вылил на него котелок кипятку), скитания по селам Христа ради…

И над всем этим итог жизни моего деда, родившегося в 1898 году. Жизнь оборвалась в самый неподходящий момент, но разве мог он рассчитывать на иное? Нет, естественно. Так уж повезло ему родится. Бывает и хуже, но и такой судьбы, как у него не пожелаешь никому. Я не знаю, задумывался ли он над смыслом жизни или был настолько «девствен» по части философствования, что принимал житуху свою как данность. Но вряд ли. Совсем недавно со слов тетушки я узнал, что семью деда Виталия (отца, мать, семнадцатилетнего брата) раскулачили и сослали в Сибирь в 1930-м. Вряд ли это не задело его, вряд ли не заставило пофилософствовать хотя бы на бытовом уровне о бренности бытия и несправедливости происходящего. Ведь, если своя рубашка ближе к телу, то, что говорить о своей семье, о родной крови? Мучился ли он безысходностью, бессилием, бесправием? Наверняка. Совсем молодым парнем он попал на фронты Первой Мировой, слава Богу, уцелел, но, наверняка, успел познать горечь потерь, цену жизни и смерти. А раз так, то, верно, был он в некоторой степени и фаталистом. Мир праху его… Жизнь его мне хоть и в общих чертах известна, но я не могу понять, какой урок из нее можно извлечь, кроме все того же, всепоглощающего русскую душу фатализма…

После войны отец жил немного в детском доме (бабка не могла его прокормить), потом в общежитии под самым Кировским заводом. Поселок Совколония. Смешное такое название – Советская колония, мне в детстве нравилось. Отец вспоминал, как строились эти знаменитые желтые домики. Немецкие военнопленные работали споро. Время от времени кто-нибудь из них кричал в толпу крутящихся неподалеку сирот войны: «Эй, киндерен, папиросен битте». И бросал трешку, завернутую в камешек. Конвой не препятствовал. Пацаны всегда приносили сдачу с папиросами, знали – немец отдаст за услугу. Такой вот круговорот побежденных и детей победителей был в Макеевке…

Отец не любил Макеевки, но там жила его мама, куда денешься – ездил…

 

Письма Новороссии: комсомолец Олег Воронков

Привет братишка Виталий!

Пишу тебе перед тренировкой, а то забуду и пропущу поздравить тебя с днем твоего рождения. Братишка, поздравляю с днем рождения и желаю быть здоровым и крепким. А также желаю тебе успехов в учебе. Ну и чтобы ты был счастлив всю жизнь.

У нас жизнь все такая же, как и тогда когда ты приезжал. Мама работает санитаркой в рудбольнице, а денег не хватает. Отец как всегда валяется пьяный. Сижу вот пишу тебе, а он храпит за занавеской. Вчера пропил с какими-то нехорошими ребятами с литейной запасные свои офицерские сапоги. Мама его ругала. А он замахнулся на нее так, что мне стало страшно и кричит: а где ты была, пока я на фронте два раза в штрафбате жизню ложил свою за нашу Советскую родину и лично товарища Сталина, вождя нашего любимого? Мама только рукой махнула, говорит, Виктор, ты же от водки сгоришь. Он так сел на пол и говорит – не сгорю, если в Бреслау тот падлюка власовец меня с огнеметом не сжег, то и здесь не сгорю.

С работы его опять выперли, говорят, вы Виктор Иванович, хоть и герой войны, но пьяница и анкета у вас не безупречная. Виталюша, живем мы теперь на Совколонии в тех домах что немцы строили, на Физкультурной. Ты адрес перепиши, а то письма твои я получать не смогу на старый адрес.

А на днях мы с Инной ходили в Сталино. Вот не то чтобы сразу в Сталино, а сначала попали мы на Ганзовку, к тете Мире на дачу. Там ночевали, а наутро набрали три корзины вишни и пошли все вместе в Сталино на Сенной базар продавать. Сенной базар большой. Он так называется потому что там раньше продавали сено и все, что надо лошадям и другим домашним животным. Вышли мы рано, еще солнца не видно было, но все равно ужас как жарко было. Шли-шли, а Инна говорит: «счас будет Кальмиус». Это между Сталино и Макеевкой такая река. Я думал большая река, а она еще меньше речки Сев у вас в Севске – две доски проложено, как через ручей, а балка большая и голая, ни кустика, ни укрыться где-нибудь. Зато, братишка, это город! Это не Макеевка наша грязная да вонючая. То есть я хочу сказать, что грязи там тоже довольно, и копоти всякой, потому что завод, хоть и меньше нашего Кировского, но тоже немаленький, и шахты, шахты, как у нас – террикон на терриконе. Но в Сталино очень много больших красивых зданий. Мне больше всего понравилось здание оперного театра, я подумал – вот бы нам такое в Макеевку.

Виталюша, я хожу на тренировки по тяжелой атлетики. Тренер говорит, ты Воронков, не робей, что такой маленький, счас после войны много таких, ничего, мол, накачаешься. Мне на тренировках нравится. Я уже три подхода по сорок килограмм поднимал. Напиши мне, а чем занимаешься ты, успеваешь ли по русскому и военной подготовке. Это запускать нельзя, если хочешь выучится на кого-нибудь порядочного, а не в шахту лезть. Так мама говорит, а я ей верю – она ведь меня любит.

На этом заканчиваю, жму твою руку и обнимаю.

С комсомольским приветом, твой брат Олег Воронков.

 

Маршрут: Горловка-Никитовка

…В середине семидесятых на вокзале станции Никитовка шумная комсомольская братва провожала паренька, одетого весьма разношерстно. Паренёк был шахтером, а ребята, значится, из его бригады. Парень ехал поступать в Московский государственный университет. Чтобы ему прилично одеться пришлось скидываться всем общежитием. Веселое и прекрасно-легкомысленное по отношению к материальной жизни было время.

Паренька звали Виктор Садовничий. И в МГУ он поступил. Более того, он стал его ректором. Но кто ж тогда это мог угадать. Судьба!

Если ехать из Артемовска по железной дороге на юг, неминуемо попадешь в Горловку. Признаться, этот город всегда смущал меня своим совсем не городским видом. Такого нет больше нигде в Донбассе – для проформы построенный в сталинском стиле центр окружают бесчисленные поселки – шахтные да заводские. И так на протяжении многих десятков километров. На западе Горловка упирается в Константиновку и Дзержинск, на востоке подступает к Енакиево, а на юге через Пантелеймоновку – к Макеевке. Тесно Горловке в рамках города. Поэтому, и железнодорожных станций в ведении горсовета местного – целых пять. Майорская, Никитовка, Горловка, Пантелеймоновка, Байрак (Государев байрак).

Когда говорят о Горловке, то перво-наперво припоминают «Стирол». Химический гигант нынче в загоне, то работает, то стоит. А главный его продукт едкий и опасный для экологии и здоровья людей аммиак.

Но мне лично применительно к Горловке всегда вспоминается Никитовка. Эта оригинальнейшая станция, о сложности рельефа и расположения вагонных парков которой слагали легенды те несчастные студенты институтов транспорта, которым доставалось писать дипломы по ней.

Может, именно эта сложность и запутанность хозяйства Никитовки, та роль вседонецкого железнодорожного хаба, которую она играет, привносят в облик и станции и поселков вокруг нее своеобразие и колорит истинно железнодорожно-индустриальный. Тяжело-индустриальный. Названия-то вокруг какие – поселок Гольма! Здесь родился и жил один из моих учителей – старый машинист Владимир Данилович Холмянский. Его отец дружил со знаменитым забойщиком Никитой Изотовым. «Бывало, придет к нам в хату, кричит моей матери – Мария! А ну ставь борщ греться, а я пока с твоими мужиками в футбол погоняю». И гоняет – я, отец, он, ребята, участковый придет, так тоже к нам. Ну, а потом они борщу с чарочкой, конечно, а мы без», – вспоминал Владимир Данилович.

Он же подарил мне уникальную вещь – письмо на бересте, написанное его отцом на Пасху 1918 года. «Он был в командировке в Лимане, – рассказывал старый машинист, – а с бумагой было совсем худо, вот он и придумал. Надергал коры березовой, выпрямил, сшил, и написал нам послание, поздравление с пасхой…»

Я уже не помню всего письма, только первое: «Христос воскрес, любимая Маруся…» И в этом послании вся тонкость души простого человека, незамутненность любви к жене и семье. Простые люди они ведь почему так зовутся – просто у них все, безыскусно.

А еще в махоньком паровозном депо Никитовка четверть века назад я отыскал потрясающий материал знатном машинисте паровоза, который был чуть ли не единственным кавалером в области ордена Почетного легиона! Старику в юности довелось послужить на фронтах Первой мировой в составе Русского экспедиционного корпуса. На полях Вердена и заработал будущий паровозник своей орден. Ну, и членом партии был, правоверным коммунистом. А как же – до самой смерти, а скончался девяноста с лишком лет, ходил на партсобрания? Такой у нас народ самобытный.

 

Донбасс в судьбе: Михаил Калинин

Михаил Иванович Калинин в той стране, которая называлась СССР, был известен под именем «всесоюзного старосты», то есть бывший питерский слесарь-инструментальщик, революционер, один из создателей нового государства на руинах рухнувшей в 1917 году Российской империи, был Председателем ВЦИК – Всероссийского (позже – Всесоюзного) Центрального исполнительного комитета. Говоря сегодняшним языком – президентом. Во время Октябрьского переворота, а затем Гражданской войны эта должность не была синекурой. В отличие от президентов сегодняшних Калинин не был кабинетным работником. Практик революционной, профсоюзной и советской работы, он исколесил в 20-е годы чуть не всю Россию с инспекционными, организационными и агитационными поездками. В 1920 году Калинин дважды посещал Донбасс как раз с агитационными поездами. Рабочие, селяне и мещане должны были видеть, что один из глав молодой республики не чурается общения с простым людом, вникает в его проблемы и помогает, чем может. Благодаря усилиям советских донецких историков Беспалого, Доброва и Лещенко, воссоздавших картину поездки Михаила Калинина по Донбассу, мы можем рассказать о ней сегодня.

По тогдашнему обыкновению считалось, что вести «донбасский дневник» каждый путешественник должен начинать в Харькове. Что, в общем-то, резонно, если учесть, что в старину изо всех великорусских губерний Харьковская была самой «одонеченой» – здесь открывал свои тайны Северский Донец, бассейн его – Донецкий бассейн, сиречь Донбасс. Харьковская Слобожанщина по сути, была тогда географически куда больше Донбассом, чем Екатеринославская, где сосредоточились базовые отрасли промышленности, или соседняя с ними Область Войска Донского.

С Харькова начались и донецкие приготовления Калинина: В Мерефе и Лозовой в его вагон подсаживались местные партийные, военные и советские работники, информировавшие советского «президента» о положении во вверенных им местностях и учреждениях.

Первая остановка в пределах современной Донецкой области у Калинина пришлась на Славянск, довольно-таки крупную железнодорожную станцию. 11 марта провели короткий митинг, и дальше – в путь! На следующий день Калинин уже в Горловке. Там он не только встречается с шахтерами в официальной обстановке, но и спускается под землю. Как писал современник, «город лежал в руинах, работали только несколько шахт – «мышеловок». В одну из них и решился спуститься Михаил Калинин. Газета «Беднота» писала в те дни: «Председатель ВЦИК тов. Калинин посетил горловские рудники, спустился в шахту №1 (позже «Кочегарка» – авт.). В Горловке когда-то было занято на горняцких работах 15 тысяч. Сейчас это число снизилось до трех тысяч. Добыча угля только с небольшим излишком покрывает нужды самих рудников. С шахты №1 поднимают за две смены только около 400 вагонеток угля, а до войны эта норма доходила до трех с половиной тысяч. Тов. Калинин, обмениваясь своими впечатлениями с горняками, указал на запущенность рудника, на нехватку необходимых приспособлений, заверил, что будут приняты меры к пополнению состава рабочих. Что касается техники, то ее получить удастся только тогда, когда фабрики и заводы будут получать достаточно угля, чтобы начать производство необходимых машин и оборудования».

Калинин был тогда для Советской России в Донбассе чуть ли не классическим «толкачом». В тех диких анархических условиях иначе было нельзя. Сталин собирал на нижней Волге хлеб и скот, бил белых генералов, Калинин выбивал из рабочего класса Донбасса уголек. Нормально.

Но на Донбассе к марту 1920 года уже ощущался вовсю товарный голод, нельзя было достать не только любых продуктов, но и вещей первой необходимости, вроде одежды и спецодежды. Калинин записывал все нужды рабочих, обещал передать просьбы и чаяния донбассовцев Ленину – затем, мол, и ехал.

14 марта Калинин был уже в Юзовке. Беспалов, Добров и Лещенко пишут: «Накануне по инициативе В. И. Ленина была создана Украинская советская трудовая армия, принято решение о привлечении воинских подразделений к хозяйственному строительству. Калинину предстояло встретиться в Юзовке с подразделениями 327 полка 42 дивизии». Народ собрали в нетопленном зале городского клуба (что за клуб – совершенно непонятно, но краеведы-копачи, конечно, могут попытаться открыть эту тайну седой старины). Калинин, в частности, им сказал, и это было записано корреспондентом РОСТА, что «если военная борьба привела нас к победе, то, несомненно, ее фактором стала Красная Армия, ее жертвы, ее страдания. Но тот фундамент, та основа, благодаря которым мы победили, – это, несомненно, еще и тесный союз рабоче-крестьянского населения».

В Юзовке Михаил Калинин пробыл примерно неделю. Известно, что 21 марта он проводил встречу с партхозактивом в Алчевске, перед этим такую же он провел в Юзовке.

В Москве Калинин отчитался о поездке перед Лениным. Этот отчет лег в основу специального постановления Совета труда и обороны «О мобилизации горнорабочих забойщиков».

Перед отъездом из Донбасса «президент» пообещал конкретную помощь Горловке и Юзовке. И помощь пришла. Причем, была она адресной. Вскоре из Москвы и Питера в Донбасс были доставлены: 8465 пар валенок, 7676 пар сапог, 19638 полусапог, 8000 ватных телогреек, 5460 полушубков, 534 тулупа, 15000 теплых пиджаков, 47400 шапок и фуражек, 500 пудов кожи и 8000 аршин сатина, 59 ящиков махорки, 75 ящиков спичек, 7 ящиков мыла.

Михаил Калинин побывал в горловской шахте,

 

Маршрут: Торез-Снежное-Саур-могила

За Горловкой лежит плотно набитый рудниками, шахтами, частными незаконными «копанками» Восточный Донбасс. Но меня привлекает более других Торез. И очень просто – это первая родина моя. Когда я появился на свет, город назывался Чистяково. Говорят, по фамилии некоего таганрогского купца. Но я еще и говорить только начинал, а Чистякова уже и след простыл – объявился Торез. Имя городу дал умерший на отдыхе в Советском Союзе главный французский коммунист Морис Торез. Почему именно Чистяково посетила такая честь? – Кто его знает? Может, оттого, что Торез в молодости и сам работал под землей.

Торез стал местом на земле, где я сделал первые шаги, сказал первые слова. Но меня увезли оттуда шести лет от роду, и в памяти не осталось почти никаких детских воспоминаний. Кроме одного почему-то. Мы с отцом бежим за автобусом, который уже отправился. Мне лет пять, я едва поспеваю за отцовским шагом. Отец стучит по железному боку автобуса, и водитель останавливает машину. Вот и все. Странно, почему эта сцена сидит у меня в памяти. И главное, видение такое четкое – резкое.

Это уже в отроческом возрасте я узнал, что в Торезе похоронена звезда первых пятилеток забойщик Алексей Стаханов. После всесоюзной славы, которая его посетила при Сталине, при Хрущеве его отправили восвояси в Донбасс, дав скромную должность в Чистяково. Мама вспоминала, как однажды на День шахтера, на празднике, проходившем на местном стадионе, Алексей Григорьич подошел к сотрудникам шахты им. Киселева, на которой и мама трудилась, увидел меня у нее руках, двух- или трехлетнего, бросил маме – «твой, что ли? Гляди, какой щекастый, ну-ка дай его мне, здоров, горняк!».

Горняком я не стал. Много-много лет спустя мне довелось брать интервью у главного врача Донецкой областной психиатрической больницы, который рассказывал, как лечил Стаханова от крайней степени алкоголизма, как приехали посланцы ЦК КПСС – взять живую легенду напрокат на съезд партии какой-то, или еще куда. А он им не отдал. Как умер Алексей, рабочий человек, вперясь бессмысленным взглядом в окошко на дальний чужой террикон.

Рядом с Торезом – Снежное. Я бывал там много раз, но не смог запомнить ни одной достойной воспоминания детали. Такой же, как и Торез, горняцкий городок. Уголь, уголь, уголь. Кругом один уголь – терриконы, план, угольная пыль повсеместно. Подведенные синцой от угольной пыли глаза – шахтеры – «синеглазки», обычное дело в Донбассе. Когда-то эти два городка давали стране чуть не 10 процентов всей добычи. Не там ли, в антрацитовом раю, где извлекают на свет божий превосходный антрацит «семечку», родилась знаменитая приговорка – даем стране угля, хоть мелкого, но очень… много?

Разбитый советский мемориальный комплекс на Саур-могиле, http://sell-off.livejournal.com/5281485.html

Между этими двумя городками – знаменитая Саур-могила. Настолько знаменитая, что вроде бы и нет и смысла рассказывать, что это такое. Старшие поколения помнят, что эта высота была местом кровавых боев в конце лета-начале осени 1943 года, последним рубежом немецкой обороны в Донбассе. А летом 2014 года здесь держал оборону от украинских националистических батальонов донецкий батальон «Восток». Ключевая высота была удержана ценой многих жизней, но новые нацисты не прошли. Артиллерия ВСУ нанесла огромный, почти непоправимый ущерб мемориальному комплексу, поставленному здесь в память о подвиге советских солдат. Многое из того, что видел я в раннем детстве, теперь разбито. Для украинских солдат – это чужая, а то и вовсе – ненавистная память.

Помню в детстве – полчаса, и мы на Саур-могиле, поднимаемся по ступеням, я лазаю по «тридцатьчетврке», вокруг мужики с медалями и орденами. Чуть старше папы. А это ветераны, молодые еще совсем люди, ведь после войны всего 20 лет прошло. Кому сорок, кому пятьдесят. Фашизм давно пал. Они счастливы – ведь они живы, и больше никогда на их земле не будет войны. И вот этот пацаненок трехлетний, что с любопытством на них пялится – будет ездить сюда только, чтоб положить цветы монументу памяти их друзей.

…Одно из самых мудрых обыкновений жизни состоит в том, что мы не знаем ни судьбы личной, ни судьбы страны своей. И, слава Богу!

 

Донбасс в судьбе: рождение угольной мафии

 

Сегодня имя Владимира Григорьева с трудом отыщешь в истории донецкого машиностроения. Даже на добротном сайте «Донгипроуглемаша», подробно освещающем историю создания горных машин Донбасса. Удивляться тут нечему – институт славен целой плеядой выдающихся конструкторов, давших советскому государству не просто отличные добычные машины, а технику уникальную, приспособленную под конкретно донбасские геологические условия. Но все же, не умаляя ни на йоту заслуг таких корифеев института, как Сукач, Башков, Хорин, Арутюнян, заметим, что пройти мимо фигуры Владимира Никитовича Григорьева никак нельзя. Ведь именно этот донецкий конструктор создал один из самых выдающихся добычных комплексов для угольной промышленности СССР – ДУ-1 («Донбасс-узкозахватный», модель первая). Тем более что история его внедрения ярко живописует те трудности, с которыми сталкивается новая, нестандартная техника на производстве.

 

Предыстория

Осенью сорок третьего года, сразу после освобождения Донбасса, начались восстановительные работы на предприятиях углепрома. Шахты еще стояли взорванные и залитые водой (забегая вперед, скажем, что первый этап восстановления их был завершен в 1947 году, а полностью процесс был завершен к началу пятидесятых), а в Донецке приказом наркома угольной промышленности для руководства всеми работами был организован филиал «Углемашпроекта» по восстановлению стационарного оборудования шахт. Возглавил новое, весьма специфичное научно-производственное предприятие человек с говорящей фамилией – Л. Г. Шахмейстер.

Чтобы не углубляться в тему восстановления шахт Донбасса отметим только, что за четыре года усилиями конструкторов, проектировщиков, инженеров, механиков, рабочих были подготовлены к работе шахты, из которых откачали более 200 млн. кубометров воды. Такого не знала история угольной промышленности ни одной страны мира. К примеру, после Первой мировой из разрушенных шахт Северной Франции откачали вполовину меньший объем воды за 10 (!) лет.

В год Великой Победы «Донгипроуглемаш» приступил к созданию новых машин по добыче угля. К 1949 году создание новой техники занимало 95% всего объема работ института.

В том же 49-м в серийное производство на Горловском машзаводе был запущен принципиально новый угледобывающий комбайн. Это был ставший давно уж легендарным «Донбасс-1», созданный под руководством А. Сукача.

Об уникальных характеристиках «Донбасса» можно рассказывать долго, но, боюсь, это будет интересно немногим. Поэтому перейдем к середине 50-х годов, когда и случилась наша история.

 

Как «бурили» добычной комплекс

Владимир Григорьев задумал создать добычной комплекс на основе комбайна «Донбасс», который бы совмещал многие производственные операции, облегчающие труд горняка. В одно целое надо было объединить уже известный комбайн «Донбасс», с буром, укороченным до метра, конвейер СКР-11, металлические стойки СДТ, специально к ним изготовленные шарнирные верхняки и органное крепление, предназначенное для управления кровлей путем полного обрушения.

Несколько лет работы для группы Григорьева пролетели как один день. Волнуясь, готовились они к испытаниям ДУ-1. Ничего не предвещало проблем. Для испытания министерство выбрало шахту №9 треста «Снежнянскантрацит» (ее главный копер – на снимке). Инженеры отдела внедрения института занялись подбором лавы, подходящей для испытания нового комплекса. Их выбор пал на вторую восточную лаву первого участка. Но начальник шахты Алексей Шинковский наотрез отказал:

– Что вы! Я не могу рисковать такой лавой. А вдруг ДУ-1 не пойдет.

Следует сказать, что вторая восточная лава в то время не эксплуатировалась, находилась в резерве, и риска здесь не было никакого. Начались споры между внедренцами и руководством шахты. На сторону последних встало и начальство треста.

– Испытывайте ваш комплекс в первой восточной лаве, – заявили представителям института, – другой не получите.

Но фокус состоял в том, что первая восточная лава была непригодна для испытаний ДУ-1. Она шла на выработку. Инженерам института было очевидно, что сколько-нибудь серьезных результатов испытание агрегата в таких условиях дать не могло.

 

Окрик сверху

Конструкторы и внедренцы «Донгипроуглемаша» пытались бороться. Слали телеграммы в союзное и республиканское министерства угольной промышленности с просьбой воздействовать на несговорчивых руководителей шахты и треста, которым выгодней было поставить лавы «под молоток» и получать прямую выгоду, чем испытывать новое оборудование.

Косность мышления не давала им возможности понять, что ДУ-1, будучи поставлен в лаву, даст 134 тонны угля на рабочего, в то время, как средний показатель того времени на снежнянских шахтах составлял всего 34 тонны.

Ответ из Сталино от министра угольной промышленности УССР Антона Кузьмича пришел неожиданно быстро, и он был обескураживающим для донгипроуглемашевцев: прекратите споры и немедленно приступайте к испытаниям комплекса в первой восточной лаве. Секрет суетливости министра раскрылся довольно скоро. Оказывается, Антон Саввович на солидном совещании на самом «верху» бодро отрапортовал, что ДУ-1 уже вовсю работает!

В конце концов, Григорьеву с коллегами пришлось смириться и начать испытания в указанной лаве. Опуская многие производственные подробности, скажем только, что для успешного испытания ДУ-1 пришлось-таки на разных шахтах потаскать его из лавы в лаву. Вместо полугода комплекс доказывал свое право на существование около двух. Помогли это доказать, кстати, рядовые шахтеры, ставшие со временем известными всему Донбассу машинисты комбайна братья Комовы, Виктор Рублев, механик участка Василий Криштопа. Их труд на новом оборудовании показал: при суточном задании в 395 тонн участок, оборудованный ДУ-1, может давать 500—600, а то и все 700 тонн чистейшего антрацита.

 

Рождение угольной мафии

На этом можно было бы и закончить наш скромный рассказ о мытарствах горняцкой техники в далеком теперь уже 1955 году. Но рассказ-то с горчинкой. 4 октября 1956 года приказом министра угольной промышленности СССР были премированы создатели комплекса, внедренцы, ряд рабочих. Но рядом с их фамилиями в числе награжденных стояли имена людей, сделавших все, чтобы испытания новой техники затянулись на неопределенный срок – того же Шинковского, например, а также руководителей треста «Снежнянскантрацит» Грекова и Головача.

На это можно было ответить: ну и Бог с ними, комплекс-то все равно пробил себе дорогу в шахты. Но в том-то и дело, читатель, что события пятьдесят пятого года, кроме обычных производственных, внутриведомственных «разборок», показывают ту «чревоточинку» хрущевских времен, из которой выросла сначала проблема для промышленности, а потом и беда для всего государства – сращение производственной и бюрократической массы, имевшей в виду, как говорится, шахтеров и шахты, и озабоченной только изысканием благ для себя лично. Именно она, эта прослойка, проложила в Донецком крае дорогу криминальным структурам, выросшим затем в банальную мафию.

 

Маршрут: Юзовка-Сталино-Донецк!

 

Столице Донбасса отводить отдельную главу как-то неловко… Тут книга нужна, и не одна. Они, вроде и есть в небольши числе, но пока не такие подробные и разнообразные, как того, безусловно, заслуживает сей неординарнейший мегаполис.

В тридцатых годах Гонимов, после Великой Отечественной Ионов и Галин, в 50—70-е Володин и Шутов, в 21 веке – прежде всего Степкин и Ясенов написали книги о городе, сменившем в своей короткой истории три эпохи, три облика, три имени. Этого, конечно, маловато будет, но есть надежда, что процесс этот будет углублен. Поэтому, рекомендуя солидную по подбору материала «Полную историю Донецка» Валерия Степкина и великолепные «Прогулки по Донецку» Евгения Ясенова, исполненные в жанре «путевых заметок», заметим – именно об истории Донецка в нашей книге отдельно, особо будет сказано меньше, чем могло бы быть. Извиняет автора то обстоятельство (его, несомненно, уже отметил читатель), что о Донецке или «донецких» множество сведений разбросано по всем разделах и подразделам этого скромного труда. Поэтому в этой главе автор предлагает пробежаться через череду событий и исторических зарубок в судьбе главного города нашего края. Некоторые из очерков были написаны в свое время по другому поводу, но удивительно, как они красиво и легко вписываются в тело нашего в обще-то стремительного повествования о Донбассе – великом и могучем.

 

Корпоративный город

Родившись в 1870-м (по официальной донецкой версии – 1869), заводское местечко не могло получить статуса города до самой Февральской революции 1917 года. Этому противились акционеры Новороссийского общества, которым удалось в своем «феоде» создать государство в государство, решая практически все вопросы жизни и смерти по своему усмотрению. Это был не первый, но и не частый статус заводского поселения. До Юза, пожалуй, только Демидовы на Урале смогли построить нечто подобное, но только подобное. Таким образом, город Донецк уже в самом своем рождении получил своеобразный статус «корпоративного города». Так было и позже, несмотря на смену вывески и хозяев. Но обо всем по порядку.

 

Рождение Донецка:

юзовский поселок

 

Первые 50 лет своей будущий миллионный мегаполис был просто местом для добычи денег британскими капиталистами.

Впрочем, ни поселок, ни его хозяева в те далекие годы не задумывались ни над именем, ни над будущим поселения. В первые годы акционеры Новороссийского общества почитали свое предприятие выгодной концессией, не более того. Вперед не считали ничего кроме денег, а потому и к поселку отношение было соответствующее – наплевательское!

Диким бурьяном росли поселки на территории современного Донецка в 19 столетии. Повсеместная непролазная грязь увековечена в дневниковых строчках посетившего в 1889 году завод и рудники НРО Дмитрия Менделеева – «В Юзовке базар и там – страшно». Жирная копоть от металлургического и коксового производства, всепроникающая густая угольная пыль, жуткая вонь и бесконечные эпидемии – вот привычный для того времени портрет Юзовки. Справедливости ради стоит отметить, что современники Менделеева воспринимали это безобразие, как данность. И не только российскую.

Базар в старой Юзовке, впечатливший Менделеева

на старинной фотооткрытке

Конечно, ничего удивительного в равнодушии к грязи и вони вокруг завода и шахт со стороны британских отцов основателей, если и в родном их отечестве все было примерно то же самое. Не будем забывать, что Джон Юз, его техники и инженеры прибыли в донецкие степи с Мильвольского металлургического завода, находившегося в пригороде Лондона. А в самом Лондоне, этой «столице мира» всего за десять лет до этого британский премьер Бен Дизраэли писал о загаженной сбросами экскрементов главной реке города: «Темза стала стигийским омутом, от которого разит непередаваемым и непереносимым ужасом». 1858 год вошел в историю английской столицы как «Год великой вони». Питер Акройд, автор книги «Лондон. Биография» пишет: «на фотографиях Лондона викторианской эпохи видно, что канавы полны отбросов…» и приводит слова лондонца того времени – «дождливым утром зимняя вонь может свалить быка». Так что британцы в Юзовке нос не воротили, притерпевшись к ней еще в родных пенатах. Не возмущалось и их зрение при виде халуп, землянок, всевозможных «кают» и «балаганов», бараков в которых жили артели курских, орловских, тамбовских да смоленских мужиков-заробитчан. Рабочий класс туманного Альбиона жил немногим лучше своих российских собратьев. Пролетарий он везде пролетарий, ему не привыкать.

Так что, какое уж там имя, об имени никто и не думал вовсе. «…строгого установленного названия для поселка не существует», – сетовал в 1897 году тогдашний Екатеринославский губернатор Александр Баторский. Еще и в начале XX века протоколы заседания Бахмутской земской уездной управы (завод стоял на землях Бахмутского уезда Екатеринославской губернии) не могут внести ясности в это вопрос – то «пос. Юзовка», то просто «юзовский поселок» или «Ларинский поселок». Что тут скажешь – нет официального решения, нет официального названия – называй, как на язык ляжет. Одним словом – «самоназванный»

 

Среднему классу тесно в поселке…

Со второй половины 80-х, а особенно с 90-х годов Юзовка и соседние поселки настолько разрослись и наполнились рабочим людом, что в места эти потянулся торговый люд. Преимущественно иудейского вероисповедания. Магазины и торгово-посреднические фирмы Семадени, Бреденштейна, Винера, Фрейлихера, Фельдмана, Шапиро, Клеймана, Хейфеца, Зейбель, Тудоровских, Аграновича, Хаимовича прочно обосновались в Юзовке, которая к началу буреломного 20 века становится одним из крупнейших ярмарочных центров Юга России с оборотом от 200 до 400 тысяч рублей. Естественным образом, торговый класс начал благоустраивать то место, где волею предпринимательской судьбы им довелось поселиться. Именно с этого времени, то есть с конца 19 начала 20 века, и началась история города, как градостроительного комплекса. Следуя руслом модных течений в архитектуре и строительстве, хозяева города развивали заложенное трудами британцев городское хозяйство. Естественным образом касалось это «Нового света» – центральной части старого Донецка. Геометрические построения юзовских линий, привезенная англичанами с родных Островов концепция «Square» – автономных кварталов вокруг маленьких, порой микроскопических озелененных площадей (конечно, с оглядкой на местный менталитет и нравы), способствовали появлению двух десятков островков вполне благоустроенной жизни. Электрическое освещение, конка, магазины, рестораны, аптеки, почта-телеграф, прямая и устойчивая транспортная связь с железной дорогой дополнили инструментарий, с помощью которого средний класс Юзовского поселка мог вполне легитимно добиваться городского статуса для своего населенного пункта. Наличие признаков настоящего города, а вовсе не десятков тысяч населения давали на это право.

 

Рожденный революцией

И все-таки города не было. Трудно сказать, что больше мешало тому – косностью имперской бюрократии, упорно не желавшей признавать агломерат заводов и рудников без роду, без роду, без племени, без «настоящей истории» или нежелание менять статус поселка со стороны иностранных концессионеров. На последнем всегда настаивали советские историки. И надо сказать, не так уж они были не правы. Стоит только почитать протоколы многочисленных земских собраний и съездов, посвященных самым «больным» вопросам жизни. Скажем, земство просят открыть инфекционную больницу в Юзовке. Земские врачи собираются в Бахмуте и на своем сходе решают – пусть НРО за свой счет строит, ибо получает немалый доход от аренды не только земли в поселке, но и самих зданий на земле стоящих. И напрасно бился как рыба об лед, подвижник врачебного дела юзовский инфекционный врач Юрий Хибчинский (вот чью биографию бы изучить донецким краеведам) – «нет» и вся недолга. Или при проведении в 1901—1905 г.г. всеобщей телефонизации промышленного региона Новороссийское общество просит провести на заводы и шахты телефонные линии от Бахмутского коммутатора. Земцы снова твердо дают от ворот поворот бизнесменам. В то же время на аналогичный запрос Мариупольских промышленников ответ был благожелательным, несмотря на то, что это уж совсем другой уезд был. Общество, естественно, не оставалось в долгу и, например, ни в какую не соглашалось с цифрами аудиторской проверки со стороны земства, оспаривало налоговые оценки своего имущества (конечно, кому охота больше налогов платить), добивалось отмены практически всех нежелательных для себя решений Бахмута в правительствующем сенате Империи. Вспомним, что старый Юз помер в столице, отправившись туда по подобному делу.

Но жернова истории мелют медленно, но верно. После 1910 года многие иностранные акционеры и Новороссийского общества, и других европейских концессий начинают выходить из дела. Куш давно сорван, а новые прибыли приходится извлекать в условиях экономической борьбы с местными дельцами, вставшими на ноги, политического и социального противостояния с рабочими организациями и профсоюзами. Риски, как говорят деловые люди, стали велики, а рентабельность предприятий или не столь велика как в первые десятилетия. Того же, но с меньшей опасностью для дела можно было добиваться и на родине.

Спасо-Преображенский собор в Старой Юзовке

В самой Юзовке, поглотившей к тому времени многие рудничные поселки типа Ветки и Семеновки, помимо торгового и промышленного люда образовалась солидная прослойка рабочей аристократии и технической интеллигенции. Давить на них было куда сложней, чем на былых артельных мужиков, договариваться же невыгодно. Обрусение юзовской жизни во всех сферах шло стремительно и параллельно росту городской жизни. Город, как бы выкристаллизовывался из самого Донецкого кряжа, стряхивал с себя угольную пыль, мощно гудел заводами, поигрывал мускулами железных дорог, лучился торговым успехом… Но нужен был еще крутой перелом во всей российской жизни. И он произошел в феврале 1917 года. Революция смела не только царскую фамилию и сословные порядки, она поломала и экономический уклад, замкнутый на центральной бюрократии. Недаром первый русский, и последний дореволюционный директор Юзовского металлургического завода Адам Свицын так горячо поддерживал Временное правительство, в котором обреталось немало солидных деловых людей. Крупный капитал и его менеджеры почувствовали кожей и нервами – пришло их время. Время синдикатов, картелей, время захвата и управления собственности законным путем. Из того далекого времени и выросла, кстати говоря, практика сегодняшнего рейдерства.

Юзовка новых хозяев жизни более не могла оставаться поселком. И в июне 1917-го город Юзовка появился на карте России. Сразу же провели выборы в городскую думу. Первым городским головой был избран Семен Львович Иейте. В статусе города Юзовка прошла сквозь жуткие годы Гражданской войны и возрождения из небытия тяжелой индустрии, пока в 1924 году, после смерти Ленина не получила имя Сталино. Под ним городское строительство приобрело совсем другие масштабы и качество. Но это тема следуещего нашего рассказа…

 

Письма Новороссии: «Раскинулось море широко…»

Дорогая Эмили!

Прежде всего извини, что мы с отцом задержались с письмом. Перси был занят на постройке новой печи на заводе, а я привлечена к работе общественного комитета, который готовил «Ежегодную благотворительную встречу британских колонистов». Я заключила эти слова в кавычки потому что ежегодной эта встреча еще только может стать в будущем. Это была первая такая вечеринка у нас в поселке. Ее придумала молодая миссис Огаста Юз, жена нового директора завода, мистера Артура Юза, который, как ты знаешь, является, сыном достопочтенного мистера Джона Юза, основателя и первого директора завода компании «New Russia Ltd.». Скончавшегося прошлым летом в Санкт-Петербурге.

Итак, миссис Юз теперь у нас первая леди нашего маленького британского сообщества, затерявшегося в русских Steppes. И на правах первой леди «королевства ста дымов и ста грязей», как шутит твой отец, эта молодая особа полна модных идей и горячего желания воплощать их в жизнь. Что ж, как говорила одна титулованная особа в замечательном рассказе мистера Стивенсона, каждый борется со скукой по-своему. Это значит, моя дорогая дочь, что она, в частности, намерена время от времени собирать всех представителей нашей британской колонии здесь, а точнее – металлургический отдел компании, на различные увеселительные и душеспасительные встречи, на которых наши дамы могли бы продавать с аукциона плоды своего рукоделия. В благотворительных целях, разумеется. Правда, я не совсем поняла смысл этой неожиданной добродетели: нам сказали, что средства собранные на «ежегодной встрече» пойдут на покупку подарков детям русских старших рабочих (по-русски «desyatniki»)? Чтобы они могли встретить Рождество Господа Нашего не хуже британских ребятишек. Но эта Огаста Юз не так давно живет в России, как, например, мы с твоим отцом у этих заводов. Иначе она бы знала, что проводить благотворительные сборы в канун НАШЕГО Рождества не очень удачная идея, учитывая, что у русских согласно из ортодоксального календаря, этот праздник отмечается на двух недели позже, чем это происходит на Островах. Но и это не все сомнения. Ведь, как выясняется, покупать благотворительное рукоделие наших дам будут их мужья. То есть, меценатская сторона этого предприятия вряд ли выглядит достаточно обоснованной. Может ли представить такую постановку дела наша почтенная Розамунда Блэр из «Виндзорского комитета попечения над бедными»? Передай ей при случае то, что я тебе рассказала. А впрочем, не надо – я приеду и все расскажу сама. В лицах.

Как бы там ни было, вечеринка вызвала оживление в колонии. Больше, конечно, как ты понимаешь, у женской ее части, которая получила возможность своеобразного «выхода в свет». Хочу тебе заметить, дорогая дочь, и не без поучительной, уж прости, ноты, что не обошлось при этом без конфузов. Помнишь ли ты Молли Фландерз, которой довелось пройти нелегкий путь от компаньонки мисс Клариссы Стамп до благонравной супруги мистера Фландерза, получившего в среде наших мужчин не совсем мне понятное прозвище «дабл-дабл». Но о нем в другой раз, если будет на то повод. Бурная молодость миссис Фландерз оставила в ее натуре неодолимую тягу к прогрессу, который, если где и заметен в наше время, так это в дамской моде. Нынче, говорят, совершенно невозможно отставать от моды. Вот Молли не отстала. Только учти, что это она поведала мне по большому секрету. Все знают, что в нашей семье умеют хранить чужие тайны. И я говорю тебе, Эмили – что может быть опаснее новомодных застежек, которые называют «молния», или на американский манер – ZIP! Эта самая «молния» способна отравить вам всю жизнь и навлечь на вас куда больше больше неприятностей, чем обычные пуговицы, кнопки, пряжки и крючки с петлями. Вот тебе поучительный пример Молли – пленившись изысканной новинкой, она заказала себе парочку корсетов, которые застегиваются на упомянутое изобретение. Последствия оказались просто ужасными. Мало того, что застегнуть корсет стоило ей страшных мук, расстегнуть его вообще не удавалось. Избавление от такого корсета превратилось для нее в хирургическую операцию, а если учитывать присущую этой «жене британского строителя империи» скромность и достоинство, бедняжка Молли и вовсе рисковала остаться в нем навеки замурованной.

Теперь ты можешь представить себе, как Молли Фландерз явилась на вечеринку. Думаю, что таких последовательниц новой веры в технические усовершенствования там было немало. Просто не все умеют признаваться в своих поражениях так, как это сделал миссис Фландерз, самоотверженная и честная Молли, описавшая мне свои добровольные пытки под «молнией».

Все было устроено в большой классной комнате нашей местной «Паблик скул», поскольку, увы, других порядочных зданий более нет. Двухэтажная Школа стоит неподалеку от завода, на некотором возвышении, что в известной степени защищает детей наших техников и рабочих от густой смеси дыма и копоти, безраздельно властвующих в поселке и над ним – до самых небес Господних.

Итак, в жарко натопленой classroom собралось наше общество. Дышать было совершенно нечем, но выбора не было – суровые русские зимы совершенно изменили наши островные привычки.

Поэтому вовсе не удивительно, что море слез накопилось в глазах наших дам, пока миссис Огаста Юз пела песню «There is no home like my own», кто же из нас, пребывающих в далеке от прекрасной родины не согласится с тем, что «лучше дома нет, чем собственный твой дом»? Ностальгическая нота выступления нашей «главной» певицы усугублялась выбором песни. Эту, как ты, вероятно, знаешь, популярнейшую балладу сочинила «под себя» звезда европейской оперы Мария Малибран де Берио. Увы, сия романтическая испанка, едва успев вкусить радостей настоящей любви во втором своем браке, умерла молодой (и сорока не было) – неудачное падение с лошади. Безутешный супруг, модный лет сорок назад скрипач мистер де Берио посвятил ей печальную пьесу. Глядя на увлажнившиеся глазки своих товарок я понимала, что дамы знают подробности биографии оперной дивы. Надо отдать должное – Огаста Юз выбрала песню весьма и весьма обдуманно.

Ну, и Нельсон, старый добрый адмирал! Куда же британская сходка без него, не правда ли, дорогая? На сей раз песню «Смерть Нельсона» исполнил мистер Д. Томас. Мне было немного смешно смотреть на патриотизм англичан – я где-то читала, что песенка пришла между прочим из оперы американского композитора Джона Брэхэма, о котором при жизни газеты писали как о «самом великом теноре, который когда —либо был известен». Подозреваю, что это все американские рекламные штучки. Ах да, говорят, что на премьере оперы с леди Гамильтон случилась форменная истерика. Впрочем, вполне вероятно, что вовсе не из-за содержания, а из-за музыки, которая, моя милая Эмили не что иное как компот из полупереваренных музыкальных клише. Увы, наши грубые металлурги – люди невзыскательные, но, конечно, преданные поданные королевы и «юнион джека». Они приняли песню замечательно, подарив исполнителя аплодисментами и криками «гип-гип»!

Но самый большой музыкальный сюрприз нам мистер Джей Камерон, племянник сэра Александра, помощника Джона Юза.

Вот тебе, дочь, картинка просходившего. На кафедру классной камеры поднимается представительный джентльмен – наш доморощенный конферансье мистер Арчибальд Бальфур. Дождавшись пока гул одобрительных голосов, вызванный патриотическим выступлением мистера Томаса утихнет, молвит так:

– Дорогие леди энд джентльмены! Новинка степного сезона – знаменитая русская песня «После битвы». Она была сочинена по случаю одной из нечаянных побед русских моряков над турецкими коллегами в Черном море. И так она пришлась по сердцу русском морякам, певшим ее во время памятной нам всем Осады Севастополя, что ее невольно переняли британские артиллеристы, безуспешно (смешок в зале), долго и со вкусом осаждавшие так называемый Большой редан этой русской Трои нашего времени (снова смешки). Мистер Джей Камерон, прошу вас.

Звучит проигрыш на рояле, Камерон набирает в легкие побольше воздуху и хорошо поставленным тенором поет: «…Raskinulos’ nebo shirоko, Terjayutsa volny vdali… Otsyuda uydem mi dalyoko, Podalshe ot greshnoy zemli»!

Господь мой милосердный! Что происходило в зале – наша публика слушала как зачарованная. Перси говорит, что это свидетельствует о том несомненном таланте, которым при всем свое варварстве обладают русские в музыке и поэзии. Вот только чугун варить им не под силу пока…

Концерт занял большую часть времени, отведенного организационным комитетом на всю вечеринку. Поэтому, а возможно, из-за духоты и жары (миссис Дженкинс упала в обморок два раза, а Мэри Трипл и Грэйс Симпсон – по одному), благотворительная часть была скомкана. Шарф связанный миссис Огастой Юз, был куплен ее мужем, мистером Артуром Юзом за соверен. Франтоватый современный соверен, странного желтоватого цвета, большинство из нас и не видели эту монету. Твой отец говорит, что в ней часть меди заменили серебром. К чему было это делать? Мои валлийские варежки с кельтским узором ушли за два шиллинга.

Эмили, прочитай этой письмо моим теткам – Джоане Стингрэй и Агате Гуднайт. Им будет интересно узнать как мы проводим время в этих диких русских степях посреди волков, медведей. А также «cossacs» и «muzhiks».

Нежно целуем тебя, твои мама и папа Гвинет и Перси Картрайт

 

Рождение Донецка:

город Сталина

 

Семь лет революций и войны, пролетевших над юзовскими заводами и рудниками, оставили в истории края столько кровавых ран, не разрушенных по сей день мифов, не разоблаченных легенд, что на этот период, пожалуй, стоит отвести поле для отдельного исследования. Мы же начнем со ставшего уже хрестоматийным для краеведов, но малоизвестного большинству горожан документа – протокола заседания пленума Юзовского окружного совета (тогда областей не было, а только округа) от 8 марта 1924 года, на котором было решено переименовать Юзовку в Сталин, а Юзовский округ соответственно в Сталинский. Председатель окружного исполкома тов. Шкадинов обосновал это решение таким образом: «…В исполком поступила масса заявлений от рабочих, работниц и селян с предложением как увековечить память тов. Ленина. По условиям нашего округа, где преобладает стальная промышленность, а сама революция, изображавшая, по словам тов. Ленина, локомотив, сделанный из стали, на котором был машинистом тов. Ленин, исполком считает, что символом, характеризующим нашего великого вождя тов. Ленина – будет „Сталь“, и решил именовать г. Юзовку – городом Сталиным, а округ и завод – Сталинскими».

Такой вот революционный стиль и порыв. Интересно, а как бы выкручивались юзовские большевики, стремившиеся избавиться от проклятого капиталистическо-империалистического имени своего города, если бы тов. Ленин прожил дольше? Что характерно, город как-то так, естественным образом, добавил к имени буковку «о» – «СталинО». И конечно, вставший у руля государства Иосиф Сталин здесь ну просто никаким боком… Смущает только одно обстоятельство: если имя города не было никак связано с «кремлевским горцем», для чего его 37 лет спустя поменяли на «Донецк»?

 

Город – это удобная жизнь

К середине 20-х годов Юзовка-Сталино продолжала оставаться просто огромной степной территорией, причудливо украшенной шахтными терриконами и заводскими трубами, в тени которых ютились рабочие поселки, а подле детища Юза умирала Английская колония, и ветер гонял мусор по продуваемым насквозь линиям Нового Света. Градостроительству только предстояло предъявить свои права на эту территорию. Словом, перед властями молодого города Сталина стояла важнейшая проблема объединить поселки в одно целое сетями улиц, транспорта и бытовых инфраструктур. С последними дело было туго. За исключением британской части водопровод в Юзовке отсутствовал, равно как и канализация. Сталин (о) вонял в прямом смысле. Причем ассенизационные отстойники располагались практически в центре города – на месте бывших казачьих казарм. Когда в конце двадцатых на этом месте начали строить корпуса индустриального института, горожане вздохнули свободно. Газета «Диктатура труда» приводила мнение одного из старожилов – «…Раньше в этом месте, было, возьмешь нос в кулак и бегом – мимо».

Посетивший Сталино в 1927 году американский писатель Теодор Драйзер отметил длинные очереди у водораспределительных пунктов, получавших воду из села Пески, где в 1924 г. построили плотину и поставили два насоса мощностью 5000 ведер в час. Но с момента его визита прошло еще четыре года, прежде чем город обрел водопроводную сеть. А в 1933 году и канализационную.

Тридцатые годы, когда были решены первоочередные промышленные и экономические проблемы развития города, дошли руки и до городского строительства. В 1932 году был принят первый генеральный план Донецка. Он опирался на решения 1926 года, которым были определены границы города, вместившие в себя не только исконно заводские поселки Новороссийского общества, но и Донскую сторону – земли расформированной Области Войска Донского. Главным, но сомнительным приобретением стала Рыковка (Рыковские копи), население которой славилось особо буйным нравом, и еще в начале 30-х годов могло себе позволить чуть ли не легально воевать со стражами правопорядка. Вошла в город и Александрово-Григорьевка – поселок на севере, о котором та же «Диктатура труда» писала в 1929 году – «Здесь многие годы бесчинствует банда четырех братьев Лукьянченко. Рабочие спрашивают – не пора ли отправить их на Соловки?»

Генеральный план города Сталино учитывал и первую трамвайную артерию, связавшую завод и железнодорожный вокзал постоянным транспортным сообщением и определившим окончательно в качестве главной улицы города улицу Артема, бывшую Первую линию, которую Донецк никак не может позабыть и по сей день.

В тридцатые годы качество городской жизни росло стремительно. Жители Масловки, Александровки, Ветки, Путиловки, Рыковки и Рутченковки стали ощущать себя жителями ни одной местности, но одного города – общности, объединенной промышленными, торговыми, культурными, транспортными и социальными интересами. Город Сталино уверенно строил кварталы домов, театры, гостиницы, административные здания, магазины, рестораны. И вот уже на рекламном плакате того времени мы видим приглашение встретить Новый год под звуки джаз-бенда.

 

Между прошлым и будущим

Как должно было восприниматься в такой обстановке юзовское наследие? Правильно – как темное прошлое. Да оно и было таковым. Город Сталино был детищем социалистической жизни – жизни благоустроенного (по сравнению с дореволюционным) быта, широких и светлых улиц, новых скверов и парков. В некотором смысле это был город особенный – ему в отличие от многих старых городов не о чем было жалеть в прошлом. Архитектура, транспорт, культура, спорт – все то, что не дает городскому человеку скучать и чувствовать себя обделенным по окончании обязательных работ по зарабатыванию хлеба насущного, все это пришло с Советской властью.

«Старая Юзовка», первая книга по истории Донецка

Первый итог существования нового города подвела литературно-идеологическая акция – в 1937 году увидела свет книжка местного журналиста Ильи Гонимова «Старая Юзовка». Слово «старая» употреблено было в смысле «былая», и эта быль представала перед читателями во всей своей свинцовой мерзости. Социальный эксперимент большевиков в донецких степях носил характер понятной осязаемой действительности – все лучшее только впереди, в будущем. Естественно, светлом и коммунистическом. В свете сказанного нет ничего удивительного, что само название «Сталино» давно уже ассоциировалось не со сталью, а с именем Генсека ВКП (б). Вот как вспоминала свое детство в Сталино писательница Александра Катаева-Венгер: «Главный город Донбасса назывался тогда Сталино, и это тоже вызывало восторг и как бы усиливало ощущение причастности. Жители города – во всяком случае, те девчонки и мальчишки, с которыми мне приходилось сталкиваться, – гордились этим». Конечно, только так – город Сталина в стране Сталина в эпоху Сталина! Надо признать, юзовские партийцы в 24-году таки угадали с переименованием города.

Двухлетняя оккупация гитлеровскими войсками внесла коррективы в жизнь города. Население сократилось до минимума, все шахты были затоплены, завод застыл в своей яме у Кальмиуса мертвым ихтиозавром. Разрушения были колоссальными. Семь лет после освобождения города немецкие, румынские и даже японские военнопленные трудились на восстановлении индустриальных объектов и жилого фонда. Зато был построен новый вокзал, а здания позднесталинской эпохи – областная травматология, министерство угольной промышленности, «Донгипрошахт», драмтеатр – стали основными приметами шахтерской столицы, соперники которым появились только в наши времена, да и то…

 

Отрекаясь от Сталина

Ко времени смерти Сталина город Сталино стал мощнейшим центром не только индустрии, но и городской жизни нового строя. Признать в нем былую Юзовку можно было уже с трудом. Конечно, еще вылезали то там то тут неказистые поселки, дорожное строительство еще не обрело законченного вида, водопроводное, газовое, энергетическое хозяйства города страдали внутренними болезнями, порожденными темпами строительства областного центра. Особая статья – городской транспорт Донецка. Мы по сей день ощущаем последствия плохо продуманной стратегии движения города ту или иную сторону, транспортные развязки напрашивались сами собой в центральных районах, но, увы, так и не были созданы в 50—60 годы, когда еще можно было делать это безболезненно. Впрочем, это можно сказать практически о любом мегаполисе бывшего СССР. Также, как и о фирменной черте Донецка – наличии крупных индустриальных объектов чуть не в самом центре. Кстати, в середине 20-х годов поднимался вопрос о сносе Юзовского металлургического завода. Но совсем по другой причине – инженеры старой закалки указывали на то, что Юз вообще поставил предприятие в крайне неудобном с экономической точки зрения месте. Но завод остался, и все поколения дончан, приближаясь к ЦУМу, привычно принюхиваются – ага, коптит еще курилка!

На открытке конца 50-х Сталино в предчувствии нового имени

…в один прекрасный (или не очень) ноябрьский день 1961 года город Сталино превратился в город Донецк. Вместе со старым именем исчезли из жизни приметы сталинской эпохи – массивность и основательность в архитектуре, производственная дисциплина, уверенность в правильности не только курса, выбранного страной, но и свои собственной жизни. Советский Союз приближался к пику своего благополучия, и ничего еще не тревожило дончан. У них был большой и известный всей стране город, и они им пока еще гордились. Время сомнений ждало их впереди. Сомнений и непростых раздумий.

 

Письма Новороссии: привет от коммунистов Германии

1

23/VIII-26 года в гор. Сталин прибыла вторая германская рабочая делегация. По прибытию делегация разбилась на две группы, из коих одна направилась на осмотр Сталинского завода, а вторая отбыла на Рутченковский рудник. Следует отметить, что от группы делегатов откололись 5 человек, находившихся вместе на одной машине, и потребовали от шофера, чтобы он их вез на Сталинский химзавод, не смотря на то, что осмотр химических заводов вообще не предполагался.

Делегаты подъехали к Завкому Металлистов, но никого из членов Завкома там не застали, за исключением секретаря, который не знал, как встретить делегацию, так как на этот счет от комиссии по приему делегации у него никаких указаний не было.

Делегация, будучи встречена директором завода Базулиным, направилась вместе с ним в его кабинет, где члены делегации задавали вопросы Главному инженеру о размерах выработки завода, как теперь, так и до революции, общем количестве рабочих, сколько из них членов партии, ЛКСМ, получаемый в среднем оклад заработка, сколько часов работают в сутки и т. д.

Записав все интересовавшие их ответы, делегаты через переводчика попросили, чтобы «посторонняя» публика ее не сопровождала, разбились на две группы и пошли в завод. При осмотре указанных цехов, некоторые из делегатов старались отставать от общей группы и подзывали рабочих, спрашивая о получаемой зарплате, квартирных условиях, а также, нет ли на заводе немцев.

После этого делегаты направились в кабинет к тов. Базулину. Там в беседе делегаты указали, что завод находится в неудовлетворительном состоянии – изношенный и что на территории завода имеется масса лишнего хлама, мешающего работать.

Во все время пребывания на заводе делегаты держали себя крайне сдержанно. При осмотре доменного цеха часть делегатов сначала было отказалась осматривать доменные печи, причем женщина-делегатка сказала тихо по-немецки своему партнеру: «Зачем они нас туда ведут, лишь бы водить». Затем делегаты все пошли к домне с некоторым неудовольствием.

С рабочими делегаты заговаривали только в мелкосортной прокатке, где к делегатам подошел один замазанный молодой рабочий и спросил, обращаясь к переводчику: «Почему Вы так скоро идете по заводу и даже не поговорите с нами», переводчица на вопрос ответила, что делегаты спешат. В толпе рабочих этого же цеха, которых около группы собралось человек 50, слышны были возгласы: «Какие они в черта рабочие, если они одеты как буржуи. Ох, что-то не похоже на то, что это рабочие».

Следует отметить, что один из делегатов по фамилии Гаман, все время обнаруживал тенденцию отставать от группы, весьма тщательно осматривая конструкцию и марки различных машин, время от времени бросая замечания как бы про себя: «Старая» или что-то в этом роде.

Возвращаясь с осмотра завода, среди делегатов можно было слышать частые замечания о том, что завод старый, печи старые и вообще завод им не понравился, произведя по-видимому плохое впечатление. После осмотра завода упомянутая вторая подгруппа отправилась осматривать рабочие поселки, недавно выстроенные комбинатом.

При осмотре квартиры рабочего Сталинского комбината, которая была взята наугад, но оказалась хорошей и чистой, делегаты высказывали свое удивление обстановкой, в которой живет рабочий. Интересно отметить, что при осмотре квартиры один из делегатов обратил внимание на то, что в одной из комнат в углу висели две иконы, а по близости на стене висел портрет Ленина. По этому поводу им была брошена ироническая фраза: «От Ленина до икон – один метр».

Вторая группа делегатов направилась на двух машинах на Рутченковский рудник.

Во время беседы делегаты самым тщательным образом интересовались всеми вопросами производства, в особенности уделяя внимание вопросу производительности труда и зарплате.

Делегаты в беседе с представителем фирмы Отто Штейнике проявили большую сдержанность. При прощании они сухо пожали друг другу руки и при выходе больше не разговаривали. С рабочими они не разговаривали и не было заметно, чтобы рабочие чем либо реагировали на их приезд.

После осмотра делегаты направились осматривать вновь выстроенные и строящиеся колонии для рабочих. В дороге делегаты остановились и зашли в один из старых рабочих домов. Там их окружила толпа в несколько десятков человек, преимущественно женщин, которая, думая, что это комиссия начали жаловаться, говоря: «Посмотрите, в каких лачугах мы живем, обещают переселить, но до сих пор этого не делают». Когда им объяснили, что это германские рабочие, то в ответ слышались возгласы: «Какие они рабочие, наши рабочие такие не бывают, разве это рабочие».

Утром 24-го вся делегация прибыла в Макеевку. Из главной конторы делегация разбилась на три группы.

Вторая группа осматривала шахту «Шмидт» Екатерининского Рудоуправления, интересуясь только подземными работами. В разговоре с одним из рабочих в забое, последним было сказано делегатам, что сверх шести часов приходится часто работать еще 3—4 часа, за которые с трудом вырываешь плату, вообще этот рабочий старался всячески доказать плохое положение рабочих, работающих в шахте, но другая группа рабочих опровергла его разговоры и он удалился.

Третей группе делегатов было предложено отправиться в Правление Рабкоопа, откуда уже поехать осматривать предприятия и магазины Рабкоопа. На это предложение делегаты ответили категорическим отказом и через своего переводчика Бейнельсона ответили, что они желают раньше осмотреть предприятия и магазины, а потом уже пойти в Правление. Следует отметить, что большое давление на делегатов оказал несколькими словами делегат Гаман. После этого делегаты отправились осматривать Рабкооп

Когда делегаты выходили из Рабкооп столовой, и делегату Гаман была вручена записка неизвестными лицами, которые немедленно скрылись. Записка написана хорошим мужским почерком карандашом, содержание которой приблизительно такое: «К товарищам германским делегатам. Мы рабочие Маккомбината обращаемся к Вам и обращаем Ваше внимание на квартирный вопрос. Дело с нами обстоит не так, как Вам говорят и показывают, на самом деле мы испытываем страшную нужду в жилищах. За никудышную квартиру мы платим 30—40 руб., а зарабатываем гроши». Записка была без подписи. По поводу этой бумажки делегаты потом говорили, что они ей не придают значения. Бумажку, однако, оставили у себя.

Следует вообще отметить, что делегат Гаман все время держался как-то в стороне, отставая, а при выходе, когда у магазина собралась толпа, или как, например, у столовой выходил первым. В то время, когда все делегаты вели записи, Гаман никаких записей не вел. Во время посадки в автомобили, после осмотра магазина Рабкоопа к одному из делегатов, фамилия коего не установлена, подошла женщина с бледным лицом,, женщина начало было рассказывать о положении рабочих у нас, начав с дороговизны, но ей дальше не дали разговориться. Затем была осмотрена Дмитриевская городская бойня, от осмотра которой у делегатов осталось очень плохое впечатление, так как там, с одной стороны, было действительно грязно, а с другой стороны, делегаты были поражены примитивностью убоя скота.

При всех указанных осмотрах председатель делегации Вандермайер не участвовал, так как после завтрака был пьян и отсыпался в вагоне.

Закончив осмотр, делегаты перед обедом частью находились в вагонах, частью в клубе, в парикмахерской, при чем наблюдалось с их стороны тенденция пойти погулять и остаться одним, что, однако, им не всегда удавалось. Обед в клубе им. Томского, прошел хорошо, со стороны делегатов была заметна большая сдержанность в отношении выпивки. После обеда делегаты направились в 5 час. вечера в открытое кино при клубе, где и состоялся митинг.

Отмечен случай, когда до окончания митинга два делегата ходили, заговаривая с рабочими. К ним подошла одна женщина, которая разговаривала по-немецки, очевидно она говорила про дороговизну, так как сняла с ноги дырявый башмак и показала делегатам. В общем, и целом митинг прошел оживленно. По окончанию митинга делегаты отправились ужинать в столовую клуба. За ужином было установлено, что по окончании митинга женщина разговаривавшая про дороговизну говорила, что в России живут хорошо коммунисты, и в разговоре с делегатом выявила себя как ярая противница Соввласти, принадлежащая к привилегированному слою старого общества. В ответ на ее слова делегат выругал ее матерно на русском языке. После ужина по дороге к вагонам на улице один из делегатов свернул в дом у ворот, которого стояли женщины и начал к ним приставать, но был уведен своими товарищами.

Врем и. о. нач. окротдела ГПУ /Ковчагов/

Уполном. УОГ /Ткачук/

 

Рождение Донецка: пик коммунизма

 

За несколько недель до переименования Сталино в Донецк, самый известный дончанин современности, генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев произнес с трибуны XXII съезда партии: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». С этой выспренной фразы началось возведение громадной стены лжи, политический трескотни, безответственных заявлений, погубивших, в конце концов, огромное государство. Да и сам Никита Сергеевич был близок к краху, его политическая карьера оборвалась через три года и уже через месяц после того дом-музей главного борца с «культом личности» был снесен, говорят, за одну ночь бульдозером вместе со скарбом. Варварство, конечно, в известном смысле, но как бы там ни было – с тех пор в районе фабрики игрушек ничто уже не напоминает о бывшем юзовском шахтере, стучавшем ботинком по трибуне ООН…

Как известно, шестидесятые и большая часть семидесятых были эпохой наибольшего экономического процветания СССР. По большому счету, то был пик коммунизма советского образца. Для Донецка это было время расцвета практически во всех сферах жизни. Именно в эти двадцать лет столица Донбасса приобрела свой нынешний облик.

 

Жизнь кипит

Вот навскидку перечень только основных достижений города у Кальмиуса.

Развернулось массовое строительство жилья. Совсем немного времени прошло с тех пор, как в 1958 году инженер из первого Мосгорпроекта Константин Лагутенко (дед главного «Мумий Тролля») выпустил проект первой пятиэтажки серии K-7, и вот уже весь Донецк вкупе с Макеевкой и другими городами-спутниками в темпе застраивается коробками домов, прозванных в народе «хрущевками». Шахтеры, металлурги, химики, железнодорожники в массовом порядке переселились из коммуналок и бараков в индивидуальные скворечники.

Строятся новые шахты. Спроектированная в конце 50-х, гордостью края становится «Петровская-Глубокая» в Кировском районе. Она действительно очень глубокая – 1200 метров. В 1975 ее запустили на всю катушку и дали имя академика Скочинского. Через 23 года подземный взрыв на ней унес жизни 63 горняков. Но пока о ней говорит весь Союз – крупнейшая в Европе!

Космонавт Георгий Береговой в гостях у земляков в Донецке, фото из коллекции А. Виткова

Небывалая вещь – в краю угля и стали примерно теми же темпами, что и промышленность развивают культуру и науку. Всемирную славу приобретает оперный певец Анатолий Соловьяненко, педагогический институт становится университетом с очень приличным преподавательским составом. В 1969-ом, к столетию города проводится первый джазовый фестиваль. И ничего, что руководит этим проектом городской комсомол – ДоДж (Донецкий Джаз) и сегодня крупнейший джазовый форум, ничего подобного в стране не существует. Усилиями первого секретаря обкома партии Владимира Дегтярева и тогдашнего мэра Василия Миронова создается Донецкий научный центр АН УССР.

В спорте это двадцатилетие для Донецка – прежде всего футбольный «Шахтер». Стартовав в начале шестидесятых двумя победами в Кубке СССР, горняки и финишировали в 1980-ом кубковой победой. Двумя сезонами в оранжево-черной форме отметился великий Лобановский. В эту же пору родилась и заблистала донецкая школа бокса.

 

Миллион алых роз эпохи Дегтярева

18 лет правления Леонида Брежнева – в истории Донецка не просто «период застоя». Это, прежде всего эпоха Владимира Дегтярева и Василия Миронова. Первый возглавлял обком партии, второй – горисполком. Эти два дончанина сделали для областного центра и его людей столько, что трудно оценить этот вклад во всей полноте. О Дегтяреве говорят, что он бывал груб и резок, о Миронове – напротив, что мягок, но принципиален и сторонник метода убеждения. Но, как бы то ни было усилиями этих двух топ-менеджеров Донецк стал тем, чем он есть. Была у этих горных инженеров, ставших партийно-хозяйственными управленцами какая-то особенно пронзительная любовь к своему городу. Их не смущал его пролетарский вид, они знали, как преобразить его. И к середине 70-х добились своего. Правда, Дегтярева к тому времени сняли с работы, но наследовавший ему Миронов, до самой своей кончины в 1985 году продолжал выбивать для Донецка у Москвы и Киева возможное и невозможное.

В 1967 году Донецк прирос еще одним районом – Киевским, а в 1980 г. появился еще один – Буденовский. Городское хозяйство было структурировано. Жестко и властно, но потому и надежно. Немаловажно, что среди индустриальных забот город проникался и мыслью о внешнем виде, улучшении экологической обстановки. Знаменитая программа донецкого «Зеленстроя» наиболее ярко выразилась в миллионе кустов роз, высаженных во всех районах. Приезжие поражались – терриконы пылят, заводские трубы дымят, а вокруг столько зелени и цветов. Увы, в годы перестройки и безвластья, последовавшего за ними, это богатство было почти безвозвратно утеряно и сегодня с большим трудом восстанавливается. А тогда, на пике коммунизма, у ЮНЕСКО просто не было выбора – Донецк назвали самым благоустроенным и зеленым промышленным городом мира.

К сожалению, эпоха Дегтярева не стала праздником для архитектуры города. Предпочтение в строительстве отдавалось исключительно прагматичным проектам. Общественных зданий, радующих глаз горожан, не добавилось. Геометрический рисунок улиц, доставшийся в наследство от основателей города, был доведен до логического завершения – такими широкими, просторными проспектами и бульварами мог тогда гордиться далеко не каждый город в СССР. Что касается градостроительных концепций и развития транспортных артерий, то здесь просто не хватило денег и элементарного везения.

 

Город невезения

В 1972 году был разработан и утвержден новый генеральный план Донецка. Сам по себе, вспоминают архитекторы, принимавшие участие в его создании, он был хорош и прогрессивен. Например, предполагалось построить транспортную развязку возле Южного автовокзала, широкая двухуровневая автострада прямиком с Ленинского проспекта должна была вылетать на проспект Павших коммунаров в Калининский район и далее, до новой развязки с Макшоссе и объездной дорогой. Предполагалось вынести за черту города многие промышленные предприятия, увеличить санитарную зону возле ДМЗ, протянуть новые прямые дороги на окраины, увеличить парк автобусов и горэлектротранспорта.

А главное, – Донецк размечтался о метрополитене. В 1978 году в городе родился миллионный житель, и этот факт давал право на строительство метро. Но Москва уперлась – ни в какую! И это притом, что донецкие власти брались большую часть расходов на строительство погасить взаимозачетами по промышленной продукции с другими промышленными городами страны.

Увы, все эти прекрасные планы так и остались на бумаге. К 80-м годам приоритет в финансировании проектов развития был отдан Кузбассу, денежные потоки пошли мимо Донецка. Что касается метрополитена, то план его строительства в Донецке был утвержден только в 1990 году, время было упущено. Строительство началось с опозданием лет эдак на пятнадцать и тянется ни шатко, ни валко по сей день…

 

Синдром коммунодефицита

Донецк, 80-е годы. Близкий конец коммунизма еще, конечно, не виден, но громадный лозунг «Донбасс работает на коммунизм!» на высотке в центре города уже вызывает кривые ухмылки. Город не задумывается пока над своим будущим, но за копрами и терриконами на горизонте уже маячит клоунская усмешка Горби и Перестройки. Но самое главное, дончане уже заражены синдромом комуннодефицита, у них уже нет потребности в идеалах, вдохновлявших отцов и дедов. Идеалы эти обернулись казенщиной и ложью. Да и просто люди устали. Ведь человек не может надеяться на далекое счастье бесконечно. Коммунистическая идея в качестве морковки перед носом перестала работать. И Донецк, один из краеугольных камней социалистического государства, потерял ориентиры в жизни.

Донецк чествует земляка, покорителя Эвереста Михаила Туркевича, 1982 год. Фото А. Виткова

Он все еще работает. Раздаются знамена и почетные грамоты, проклинаются империалисты вкупе с сионистами. Но уже никто не может внятно объяснить зачем это все. Уже первые банды подростков выходят на улицы, а из Афганистана идут цинковые гробы с донецкими парнями, которым бы металл лить, уголек выдавать на-гора, да любить жизнь и свой непростой город.

Но пик пройден, и дорога неумолимо ведет вниз. В неизвестность, в новую жизнь.

 

Письма Новороссии: Джереми Кеттеринг

Перри, какого черта! Я не успел отойти от этой идиотской поездки в Крым, в которую меня, если помнишь, послал никто иной, как ты сам, а ты уже зевсом-громовержцем навис со своими убийственными молниями прямо над моей бедной головой: подавай тебе эксклюзив из жизни советской элиты на отдыхе. Черт подери, Перри, посмотрел бы ты сам на систему советской охраны во всех этих «dachas» – то-то поубавилось бы у тебя редакторского гонору! Несомненно, будь я пузатым коротышкой из Госдепа или самим Гарри Гудини, у меня был бы шанс, но я ни тот ни другой, поэтом тебе придется довольствоваться тем, что твой старый пройдоха Джереми притащил в зубах из кромешного ада советского Крыма – ха-ха! Мне пришлось раскошелиться, чтобы добыть из пьющего, как рыба мистера Гринько эту историю. теперь твоя очередь, ну-ка покажи, насколько далеко простирается твоя забота о сотрудниках, присылающих тебе истинные шедевры журналистики.

Донецк – вот, где все происходило. Не спеши рвать письмо на мелкие клочки, дальше будет интересно. Поставь пластинку твоего обожаемого Хэрри МакКлинтока и слушай. Донецк – это крупный (что-то около миллиона жителей) промышленный город на украинском юге СССР. Говорят, там много каменноугольных шахт, металлургических и машиностроительных заводов. Нашему брату американцу попасть туда не светит. У русских ведь все, что дымит – государственная тайна и объект повышенной охраняемости. И это в век спутников! Впрочем, не в этом дело. Все это преамбула, а амбула составилась несколько месяцев назад, когда этот промышленный центр, город «черных воротничков», вроде нашего Чикаго, только без Аль Капоне, решил ни с того ни с сего посетить сам Леонид Брежнев. Затрудняюсь объяснить, Перри, что подвинуло советского лидера отправиться в этот в общем-то рядовой индустриальный «миллионник». Таких безликих и бесперспективных городов в СССР не меньше, чем в США. Все эти руины рабочих кварталов рассчитаны на короткий век. Поэтому они и становятся руинами едва начинают копать котлованы под них.

Итак, генсек отправился в Донецк, где его поджидали региональные партийные бонзы (не перепутай эти странные славянские фамилии): Piter Shelest & Vlad Deghtyaryov (governor of Donbass) и Basil Mironov (major of Donetsk-city).

О том, что Леонид Брежнев терпеть не может поездов знают наверное даже чернокожие ребятишки в Гарлеме и Южном Бронксе. Для местных железнодорожных компаний каждый выезд Брежнева на пленэр – сущее бедствие. Хотя да, я забыл, что у них здесь нет компаний, так что железнодорожники – обычные государственные служащие, а «джимен» должен обладать безграничным терпением. Как сказал мне мой добрый, и разговорчивый источник, ценитель прекрасного и прежде всего зеленого цвета американских купюр, вышеупомянутый мистер Гринько, начальники железнодорожных станций закупали тоннами валидол, когда через их станции литерный поезд, иногда простой с прицепленным к нему вагоном генсека (это такая дань демократизму у русских большевиков) мчал господина Брежнева на курорт. Перри, ты там сам разберись с этой идиомой, я так и не понял – почему валидол тоннами?

Итак. Как сказывается в сказках – одним прекрасным днем советский лидер нагрянул в Донецк. Там он, кажется, проехался по шахтам и заводам и посетил прелестное мероприятие, которое у коммунистов называется «Partkhozactive», что-то вроде партийного съезда штата, только не перед выборами, хотя у них тут и выборы такие, что… неважно – посетил и посетил. Ну, понятное дело, что местные лидеры, как того и требует старинный русский обычай соорудили в местном театре (кажется, это было в театре, но я не уверен, как не уверен, есть ли в наличие театр в Донецке вообще) доклад о достижениях и недостатках, которые имеют место быть, но будут искоренены в самые короткие сроки, особенно теперь, после ваших, дорогой Леонид Ильич, вдохновляющих слов, которые трудящиеся Донбасса восприняли умом и сердцем…» Обычная партийная ахинея, можешь взять для достоверности стандартный набор из любой советской газеты в читальном зале NYPL, пошли кого-нибудь.

Потом, как водится, был товарищеский обед (о, мой бог!). И вот мы подходим к самому вкусному. Брежнев и сопровождавшие его партийные бонзы прибыли на вокзал. Понятно – перрон оцеплен синими милицейскими шинелями и серыми чекистскими регланами, или что там они носят (ну, допустим, польские плащи), Брежнев с Сусловым и свитой, губернатор Дегтярев, мэр Миронов сотоварищи, стайка железнодорожного начальства во главе с начальником дороги Яковом Кривенко.

В депутатском зале накрыт стол, бахнули, как полагается на дорожку, вышли на улицу покурить. Брежнев, говорят, был благодушен, дымил своими странными сигаретками «Новость», пальто слегка расстегнул, перебрасывается шутками с местными товарищами, те тонко улыбаются, свита вставляет льстивые замечания.

И вдруг! – Никто и глазам поверить не мог – поезд, литерный поезд главы государства, даже не скрипнув тормозными колодками – смазка отменная! – трогается! Думаю, всем знакомо ощущение уходящего поезда. Кто не испытывал этой душевной муки и томления сердца, когда выныриваешь на перрон, а поезд твой пошел-пошел-пошёл, помощник на кнопку сигнала надавил – тууууу! Но, чтобы литерный поезд главного коммуниста СССР уходил без пассажира номер один!?

Короче, картина, по описаниям очевидцев была такая. Брежнев, даже не бросив сигареты, – рванул за свои вагоном! За ним мелко засеменил «серый кардинал» Суслов, с криками «Стой, сволочь!» (а, может, что и покрепче русским матом выдавали, врать не буду) Дегтярёв, Миронов и вся камарилья. А далеко впереди, загибая все известные ему маты, летел начальник дороги Кривенко. Милицейское оцепление да проститься мне невольный каламбур, оцепенело, комитетчики из всесильного Кэй Джи Би, думаю, рвали маузеры из кАбур, у кого были. Да что толку – выходной сигнал светофора – зеленый, стрелки открыты, а поезд литерный. Ему опаздывать никак нельзя.

Кончилось все, конечно, быстро и благополучно. Услыхав и увидав суету, машинист рванул ручку тормозного крана. Запыхавшийся генсек, отмахиваясь от отчаянных извинений властей области, города и дороги, влез в вагон. Дверь захлопнулась, и дорогой Леонид Ильич отбыл в Москву.

А начальник дороги получил выговор по партийной части. К тому времени и диспетчер, и дежурный по станции, отправившие литерный Брежнева точно – секунда в секунду – по графику, не проверив при этом, сел ли он сам в вагон, были сняты с работы в тот же день. Милицейскому и комитетскому начальству области влепили по «строгачу» на следующий же день на бюро обкома партии. Но и этого было мало Москве. И вскоре Кривенко был безжалостно снят с должности.

Ну что, Перри, ты и после этого будешь недоволен, старый техасский жеребец? Готовь монету!

Джереми Т. Кеттеринг

 

Маршрут: Волноваха. На праздничек!

Что можно сказать об этом городе, лежащем на пути из варяг в греки, то есть, я хотел сказать, из Донецка в Мариуполь. Только то, что здесь достаточно большая станция (1 класса), есть даже свое локомотивное депо. Здесь в далеком 1986 году мне, тогда помощнику машиниста электровоза из депо Красный Лиман, присвоили звание «Лучший по профессии на Донецкой ж.-д.». Естественно, я с теплотой вспоминаю Волноваху, товарищи. А еще именно на станции Волноваха погрузился однажды всей своей конницей Нестор Иванович Михновский (псевдоним – «Махно»), да отправился скорым ходом прямо под Синельниково, откуда нанес поразительно сильное поражение белым войскам Антона Ивановича Деникина. Вот, пожалуй, и все…

А, нет – есть еще одна презабавнейшая история, которую я слышал от местных старожилов. Вот она.

В середине шестидесятых годов в Волновахе начальником ГАИ был здоровенный полнокровный мужчина. Величия необыкновенного. Росту в нем говорят было больше, чем у Ленина, но несколько меньше, чем у Александра Македонского. И фамилия у товарища подходящая – не то Богатырев, не то Могутний, это я уже запамятовал. В целом положительный мужик такой. И то сказать, взяток в те баснословные времена гаишники еще не брали и занимались преимущественно тем, чем им и положено было по уставу – обеспечением безопасности автомобильного движения. Не верите? – можно и не верить, это ж байка все-таки…

По правде сказать, работенки у Богатырева/Могутнего и его немногочисленных подчиненных было немного: ну, какие там, в райцентре, машины в то время? – черная «Волга» у первого секретаря, такая же у второго. Пара зажиточных председателей колхозов гоняла на ГАЗ-21 белого колеру, остальные на «козлах» да стареньких «Победах». Встречались трофейные «немцы», свидетельствующие, что в войне мы победили и репатриации с побежденного взяли исправно. Остальное – мелочь пузатая – «Москвичата» 401, и шик нового времени – «Запорожец» с «ушами». Пасти это скромное стадо районному автопастырю было не хлопотно.

Но и не сказать, что вовсе синекура была. В государстве рабочих и крестьян не было такого заводу, чтобы начальник, пускай и невеликий, без дела шлялся и шалаберничал попусту. Областное руководство нет-нет да и нагрянет с проверкой, а то и вовсе учения интересные какие-нибудь изобретет. Особенно, если повод подходящий найдется. А учения вещь занятная. Заранее собирались багатыревцы-могутинцы на хате у начальника, и обсуждали вопросы стратегические (кому возить начальство и договариваться о «поляне») и тактические – сколько чего брать и шобы закусь без переводу, да кулеш, да шашлык, рыба, арбузы по сезону, грибочки опять же…

И вот одно такое учение сочинилось в Донецке накануне 50-летия Великого Октября. Кто из молодых не помнит – 7 ноября отмечалась годовщина штурма Зимнего дворца. Нет, сначала праздновалась, конечно, а потом, естественно, и отмечалась. Ну, дело государственной важности, понятно же. Об идеологической начинке мероприятия и говорить нечего: хоть и надоела до чертиков, как холодный пирожок с ливером, но спрос за порядок в этом деле до самого до Горбача был неусыпно-бдительный. Короче говоря, надо было расставить посты, регулировщиков и прочих нужных людей по городу. А чтоб не напартачили чего в святой день, все ответственные загодя проходили по маршруту. Это, собственно, и именовалось учениями. После которых, само собой, принималось на грудь – «от нервов».

Ну, так вот. 6 ноября. «Обход» совершен, разбор тоже. Наш герой с ребятами приземлился в вокзальном буфете (в Волновахе, городе железнодорожном, – лучшее место) обсудить завтрашний день, непростой день. В предвкушении его заказана водка и горячее. Как вдруг в табачно-кухонный туман ресторанного зала вплывает черная хустовская шляпа, под ней очки, за ними глазки-буравчики. Батюшки-светы! – один из областных проверяющих, нагрянувших с утра. Да проверяющий-то так, дрянь – мелкая сошка из облисполкома. Но ему не досталось места в машине, возвращается он, значит, поездом – злой, как черт! А тут вся бригада гаишная за столом с явным намерением вступить в жестокий бой с «зеленым змием». Морды у всех красные, как на подбор, а с ними дядька Черномор, сиречь, товарищ Богатырев/Могутний собственной персоной. Освящает своим авторитетом явное расшатывание служебно-партийной дисциплины и подрыв моральных устоев советского человека, позорящих, без обиняков, честь мундира офицера милиции.

Но хороший начальник никогда не теряется. Наш батыр тут же вскакивает со стула, физиономия лучится добром: какой приятный сюрприз, Иван Иваныч Как-Там-Вас! Не желаете ли пообедать? И тут, прежде, чем шляпа успевает надменно отказаться, сильнейшая боль в паху справа сгибает богатыря пополам. А он с утра жаловался заму с замполитом – дескать, что-то ноет в боку со вчерашнего дня – не иначе ливер протестует против той третьей пол литры, помнишь, Петро, я говорил, не надо бы – ну, вот… А на самом деле – аппендицит. И боль усиливается. Пока до больнички довезли – он уже совсем с лица сошел. Хирург посмотрел – срочно на стол, перитонит во всей красе. И три часа эскулапы копаются в его внутренностях: режут-вырезают-промывают-зашивают. Спасли, короче, не впервой, слава те, господи.

А назавтра по всей Волновахе бравурные марши из громкоговорителей, ветер треплет кумачовые стяги и транспаранты, колонны трудящихся, поддав по очереди за спиной парторга с комсоргом и профоргом, горланят пламенный привет родной партии и лично товарищу Брежневу. Партийно-хозяйственный актив умильно взирает с деревянного помоста у горрайкома на энтузиазм масс и по-сталински привычно помахивает ласковой ладошкой рабочему классу и примкнувшей к ней творческой интеллигенции. А товарищ Богатрев/Могутний отдыхает в палате, тоскуя по праздничному столу и компании верных товарищей. Однако же, для чего нужны друзья? – Они тут как тут. Тяжелые синие шинели, галифе-сапоги-портупеи, свежий перегар, но в меру.

Товарищ майор, ну как же так угораздило?! В такой день! А мы тут зашли с праздничком, как положено, ну, того, проведать. И достают из шинелей… нет, не водку презренную, а самый что ни на есть благородный коньяк – КВВК элитный где-то, черти, достали, не иначе в ОРСе на базе.

Да вы чего, хлопцы! – у меня же швы еще свежие, рубец сочится!

А хлопцы (вот ведь не было тогда санитарного образования для широких масс!) отвечают: так правильно – надо же изнутри продезинфицировать. Незатейливый народ такой! Шутка понравилась – ну, разве что для дезинфекции. Пошли в ход стаканчики специально принесенные, нехитрая снедь – бочковые помидоры, огурцы, болгарский перец в банках. Вздрогнули за 50-летие ВСОР, за партию, за службу, которая и опасна и трудна (правда, песни этой тогда еще не было, конечно), за мужиков, за баб-с, за деточек и всех сродственников. Все как положено – шесть ментовских приемов подряд. Понятно, что – классика! – еще сгоняли за горючим, сходили, покурили в туалет. Да и разошлись по домам довольные – хорошо, что начальника проведали, правильное дело сделали!

А ночью у него обострение, а праздник – все врачи по домам выпимши, и крепко, а за дежурного рентгенолог молодой. Короче говоря, помер начальник ГАИ, не снеся тягот и лишений в послеоперационный период.

…Хоронили всем городом. Дальние родственники, подходя к одеревеневшей от горя вдове, сочувственно-понимающе спрашивали: «Сердце, конечно?» И услыхав страшное слово «перитонит», сокрушенно качали головой – «надо же, с чего бы это, такой ведь молодой еще…»

 

Маршрут: Мариуполь и греки, и наоборот

 

Почти сразу после Донецка, Донбасс на юг и юго-запад обрывается в Грецию, да простится мне небольшое преувеличение. Небольшие малороссийские анклавы малороссиян в Марьинке, Красногоровке, Курахово, вскоре перетекают в села, чья топонимика чисто греческая: Старобешево (Бешево), Ласпа, Большой Янисоль (Великоновоселковка), Комарь, Константинополь, Керменчек (Чердаклы), Бугас, Старая Карань (Гранитное), Стыла, Каркуба, Сартана, Мангуш, Урзуф, Ялта, и еще одна Ялта, еще одна Ласпа. Небольшие вкрапления сел, доставшихся Донбассу в наследство от немцев Приазовья – Республика (бывш. Бодке, пристанище меннонитов Пруссии и Голландии) да Тельманово (Остгейм) только подчеркивают массовость греческого влияния в южной половине Донецкой области УССР.

До революции здесь была своя, четко обособленная греческая жизнь, замыкавшаяся на порядки и обычаи Мариупольского уезда Екатеринославской губернии. Мариупольцы до сей поры не желают признавать верховенства Донецка, и время от времени то ли в шутку, то ли всерьез заговаривают о том, что им было бы лучше в самостоятельной Мариупольской области. Впрочем, ни у кого не было до сих пор проверить основательность таких речей.

К Мариуполю мы еще вернемся, никак нам не обойти эту столицу греческого Приазовья, так резво начавшей около ста двадцати лет назад превращаться из греко-еврейского местечка, центра рыбной и хлебной торговли (Наравне с Таганрогом, Бердянском и Геническом) в мощнейший индустриальный центр.

 

Паша, мы помним

Наши греки народ по большей части сельскохозяйственный. Как и их предки, выведенные Суворовым по воле Екатерины Великой из Крыма, дабы подорвать экономику лютого врага – Крымского ханства, – они предпочитают сеять и жать, добывая в тяжком труде хлеб свой. Не забудем, что самый знаменитый грек Приазовья советских времен – тракторист-стахановец Паша Ангелина. Трактор ее можно и сегодня увидеть на постаменте в ее родном Старобешеве, где она похоронена, где есть музей ей посвящённый.

Паша Ангелина, греческий символ трудового Донбасса, http://fotogora.ru

Честно говоря, совсем непонятно, почему ее жизнь и трудная, но стремительная и талантливая жизнь до сих пор не стали сюжетом для фильма. Взять хотя бы ее жуткую смерть – она умирала медленно от цирроза печени – в то время профессиональной болезни трактористов и шоферов, ведь все время приходилось при помощи шланга подкачивать топливо в емкости, а в качестве помпы чаще всего использовать собственные легкие и рот. А несчастное, почти латиноамериканское по накалу страстей ее замужество? И это не говоря уже о той самой ее стахановской работе на земле, за которую и вознес в свое время простую греческую дивчину из крестьянской семьи советский агитпроп. В судьбе Прасковьи Никитичны литераторы, сценаристы и писатели могли бы найти любой поворот – от левого до феминистического.

 

Грек греку – друг, товарищ, но не обязательно брат

Есть одна особенность в этнографической истории приазовских греков, которую надо знать, общаясь с ними. Все они делятся на урумов и румеев. Такое у них крымское наследие. Сейчас разъясню. Урумы – это так называемые греко-татары. С 13 по 18 век татары «отатаривали» наследников древнегреческих колонистов, тех, кто до прихода татар в Тавриду уже около тысячи лет жили в Кафе и Чембало, Пантикапее, Херсонесе (историки говорят, что правильнее было бы говорить Херсон). Урумы, за пять веков житья в татарском Крыму отатарившихся во всем, кроме веры православной, говорят на урумском языке (в быту почти уже и не услышишь эту речь, разве что от стариков на базарчиках в Чердаклы или Карани). Урумский – это тюркский язык, смесь огузских и кыпчакских диалектов, на которых некогда говорила вся Великая Степь, Кыпчакская Степь – Дешт-и-Кыпчак. Кыпчаки это половцы русских летописей. Когда-то, на исходе своей истории они бежали от наседающих на них монголов и попросили союза против них у русских князей, которые на свою голову в этот союз вошли, все вместе были биты Джебе-нойоном и Субудай-бугутуром, если я правильно запомнил сведения, почерпнутые в детстве в учебнике истории и восхитительных романах Григола Абашидзе «Лашарела» и «Долгая ночь». Если вы турист, да еще с гуманитарным образованием, то все срослось – битва на Калке произошла где-то в этих местах. Наиболее вероятной точкой называют поля заповедника «Каменная могила». То есть, у вас есть возможность замечательной реконструкции – погрустите на том месте, где монгольские нойоны удавили под пиршественным столом русских князей – трех Мстиславов и их половецких друзей. После сходите на базарчик в глухой урумской деревне и послушайте стариков – это и будет половецкая речь. Попросите их сказать что-нибудь вроде: «Вперед, доблестные русские витязи, нас уже разбили».

Но, должен сказать, что среди греков Донбасса больше ценится румейский, он же греко-элинский диалект. Самих румейцев меньше, чем урумов но язык их более распространен. В те баснословные времена, когда советская власть заигрывала с национальными меньшинствами, на румейском языке работали десятки школ, выходили десятки газет, одна из которых даже запала мне в память по старом архивному сведению – «Коллетивистос»! Запомнить было непросто, между прочим.

У румеев, среди которых были греки, приплывшие в эти места по призыву имперских властей, язык вроде как новогреческий, но не совсем. Специалисты утверждают, что это та его форма, которая употреблялась в Византии. Ее сохранению немало способствовал человек с фамилией Костоправ, это был выдающийся поэт и романтик. Несколько лет назад даже проводилась в Мариуполе выставка «Женщины в жизни и творчестве Костоправа».

Чтобы совместить приятное с полезным, отправляйтесь на самый берег Азовского моря, ближе к границе с Запорожской областью, в Урзуф или Ялту. Там говорите себе по-византийски вволю. Только в их райцентр Мангуш, там рядом, не стоит с румейским приветствием «калимэрас» заявляться, там уже урумы, они скорее поймут турецкое «мерhаба» или «гюнайдын».

Шутка, это была шутка, господа. Давно уже греки Приазовья в повседневности своей используют русский язык, чувствуют себя частью великой русской культуры. При этом никогда, можете быть в этом уверены, они не откажется от своего греческого происхождения.

Вот, что на всей территории донецкой Греции хорошо, это кухня. Она в отличие от языка хранится долго и основательно. Съездите в Бугас, это большое село под Волновахой, славящееся своими чебуреками, продающимися прямо на трассе в махоньких кафешках, но если вы хотите настоящих греческих чебуреков, именуемых чир-чирами, отправляйтесь в глубинку, найдите гречанок постарше – они вам изготовят такие чир-чиры, что за уши не оттащишь. Их у наших греков положено есть тазиками с огромным количеством сметаны. Диеты и тонкие фигуры в этом краю не в чести, тут все основательно.

А плакиты, а айран! А прочие прелести греко-тюркского симбиоза… Нет, тысячу раз была права матушка-императрица Екатерина Великая, переселив греков в Приазовье, поближе к своим, православным.

Это переселение случилось в 1778 году, и через два года переселенцы из крымского Мариамполя (вот вам явный след смешения тюркской и греческой лексики) основали Мариуполь.

И есть в этом непростом мире, который ненадолго упростить, как мы видим, не совсем успешно, удалось только советской власти, точки наивысшего напряжения жизни, находясь в которых понимаешь и всю красоту, и своеобразие культуры этого этнического космоса, и дикие для современного мира различия в нравах, экономике, управлении…

Мариуполь — столица металлургов Донбасса и всего Юга России, wikimedia.org

Мариуполь – несомненно, одна из таких точек наряду со Святыми горами и Лиманом, Бахмутом, Донецком и Старобельском. Так сложилось, что донецкая часть Донбасса живее, богаче на жизнь, культуру, нежели луганская, что говорит о неразумности предпринятого большевиками шага по разделению единой Донецкой области. Большой Донбасс, он ведь по геологическим, географическим, экономическим и культурным маркерам един на пространстве большем, нежели ему выделили с царского или большевистского плеча. На запад это еще и окрестности Павлограда, а по гамбургскому счету в культурно-историческом и государственническом разрезе – до Кривого рога и Никополя. На восток – часть районов Ростовщины – Шахты, Миллерово, Гуково. На север, понятно, что тяготеют к Донбассу и Изюм, и Балаклея с Купянском и Сватово. Донбасс ведь понятие куда более широкое, чем территориально-экономическое, его не запихнешь ни в исторические, ни тем более в национальные рамки. Частью империи он был, только в империи мог родиться. В ней ему и быть. Впрочем, как и всей Малороссии. Ведь русская же землица испокон веку… Не забыли еще, какой город «…мать городам русским»?

 

Есть город у моря

Рассуждая о Донбассе, во всех его ликах, можно и нужно подчеркнуть, что он совсем неоднороден. Малороссийский север, великорусский центр и греческий юг – такова будет примитивная картина вседонецкой парадигмы бытия, которой достаточно для понимания контуров нашего края большинству людей. Добавим, что к востоку лежат земли Всевеликого войска Донского, поэтому сразу за Мариуполем, например, стоит бывшая станица Новониколаевская, превратившаяся полвека тому назад в город Новоазовск, а далее, вверх, на север граница идет по Кальмиусу, по которому, кстати, проходит и в центре Донецка.

Если Донецк (еще в бытность Юзовкой) родился для помощи делу возрождения Севастополя и Крыма, то Мариуполь появился на свет, пардон на карте как раз для того, чтобы Севастополе мог появиться. Без греческого исхода из татарского Крыма не было бы ни русского Севастополя, ни русского Крыма, ни русского Черноморского флота. Во всяком случае – в необходимые империи сроки.

Да и освоение Донбасса затянулось бы и без такого древнего, упорного, терпеливого и талантливого народа, как греки.

Не забудем, что искра древней государственнической мысли и любомудрия вообще живет в греческой душе с древнейших времен. И русскому сердцу греками была сделана Донбассу весьма полезная прививка. Забегая вперед, отмечу, что и еврейская, и татарская, и многие другие кровЯ поработали на то, чтобы в наших степях родился такой народ, как донбассовцы, «донецкие».

Великий дрессировщик Дуров скончался на гастролях в Мариуполе в 1916 г., http://chudesamag.ru

Когда я представляю себе Мариуполь, и его значение для Донбасса и России, то не заводские трубы и не море встают перед глазами. Мариуполь для меня это, прежде всего город, в котором родился Архип Куинджи и умер Анатолий Дуров.

Между этими двумя событиями вместилась панорама мариупольской жизни, показавшей, как из уездного города можно сделать центр современной жизни.

Кроме того, Куинджи грек, и это греет сердце мариупольским автохтонам. Что же до Дурова, то показательно, что жизнь одного из величайших артистов России (не только, конечно, цирка, а в куда бОльшем смысле) оборвалась нелепо, за несколько дней, от тифа, на окраине империи, в жалком здании цирка братьев Яковенко.

Физически умер Дуров, само собой в больнице, но в цирке Яковенко оборвалась вместе с его жизнью и карьерой, карьера и жизнь старой России. Этот символизм стал понятен, как и многие символизмы, на расстоянии лет.

Мариуполь ведь не готовили к роли крупного города, индустриального сердца Юга России. Как, например, Юзово/Сталино/Донецк. То есть, к роли города не готовили, но то, что там будет крупный промышленный хаб, было понятно с самого основания Новороссийского общества, превратившего завод, шахты и окрестные села, и поселки практически в свой феод.

Не то Мариуполь, он был заложен как уездный город, и эту функцию прилежно исполнял сто с лишком лет. Греки и русские развивали здесь порт, которому во второй половине 19 века было суждено стать одной из цитаделей хлебозаготовок и хлеботорговли Юга России. Англичане с французами появилась здесь даже намного раньше, чем в остальном Донбассе. Ровно за 15 лет до начала строительства завода и поселка, ставшего Юзовкой, в мае 1855 года, англо-французская эскадра, побесчинствовав в Геническе и Бердянске, подошла к Мариуполю, европейцы высадились на берег, сожгли несколько рыбацких байд, запасы пшеницы, приготовленные для погрузки на турецкие фелюги, и отбыли к Таганрогу. Там, узрев изготовленные к стрельбе крепостные батареи, предки натовских героев, убрались восвояси в Балаклаву и Камышовую бухту у стен русской Трои – Севастополя.

Уездный город Екатеринославской губернии Мариуполь, рос и богател, помаленьку стал притягивать к себе и культуру, и образование. В те годы, когда Архип Куинджи бегал по улицам Мариуполя то в поисках пропитания, то пытаясь овладеть секретами ремесла, которое со временем приведет его в большую живопись, в городке уже открывались народные школы, со временем пошли гимназии, мужские и женские, банки, росло значение порта.

А потом произошел переворот. В 1882 году в Мариуполь пришла железная дорога. А значит, кроме хлеба из порта можно было вывозить уголь и сталь, а привозить в него для машины, горное оборудование, руду для металлургических заводов всему Донбассу.

Стоп! А почему это Донбассу, зачем везти руду куда-то, когда вот он порт, а еще руда есть и в ближней Каракубе? Строим, – согласились с доводами инвесторов братья Кеннеди из Североамериканских соединенных штатов (САСШ). И пошло поехало – задымил американскими своими домнами гигантских объемов «Никополь-Мариуполь». Чуть позже к нему присоединился завод «Русский Провидансъ». Руду возили из Керчи – совсем рядом! Позже, когда на всем этом американско-бельгийском хозяйстве создали металлургический комбинат имени Ильича, а вслед за ним и «Азовсталь» в тридцатых, керченский концентрат продолжал кормить прожорливые мариупольские домны да мартены, а потом еще обнаружился один замечательный перфект – тоже по морю стали возить из грузинского Поти чиатурский марганец. В общем, кругом выгода, кроме экологии. Азов сопротивлялся долго, но промышленный рывок Мариуполя вкупе с хищническим хозяйствованием в украинские незалежные времена сделали свое дело – самое рыбное море в мире – да-да, именно так – сегодня уже не в силах кормить никого кроме браконьеров. А ведь в Великую Отечественную азовская килька спасла от лютой голодной смерти миллионы людей. Ей даже в Мариуполе памятник поставили.

Эх, был бы себе небольшой греческий оазис. Такой себе наследник того, что в античные времена звалось «Полис» Торговал бы помаленьку, развивал бы в наши уже времена курорты да туризм, но жестокие законы истории сделали Мариуполь безжалостным индустриальным монстром. Кроме двух металлургических комбинатов за годы советской власти появились здесь и коксохим, и завод тяжелого машиностроения, знаменитый «Ждановтяжмаш», новыми хозяевами переименованный ничтоже сумняшеся в «Азовмаш».

Что такое был Мариуполь до 20 века? Уездный город, порт, греческая речь, южный базар, вокзал, верблюды на которых татары и персы возили товар по окрестным селам, добираясь аж до Бахмута, а в другую, херсонскую сторону – до Геническа. Были в тихом морском городе гимназии, реальное училище, банки, газета «Мариупольская жизнь», театр и цирк. Тот самый, в котором оборвалась жизнь артиста Дурова…

В конце советской власти Мариуполь – это привычный для Донбасса рассказ: каждый третий рельс, укладываемый на дорогах огромной страны, каждая третья железнодорожная цистерна, половин всех бронетранспортеров советской армии, танковая броня и прокат листа для судостроения не только Союза, но и стран соцлагеря. Кроме того – торговый флот, свое пароходство. Где он сегодня? Распродан за копейки точно так же, как некогда распродали в незалежной родственники президента Кравчука огромный Черноморский торговый флот.

Город еще живет, город еще дымит своими заводами. Но все тише, все меньше, и надо искать новое занятие, новое лицо. Ничего – не впервой.

…А греков в Мариуполе все еще много – до восьми процентов населения. Хотя, конечно, при Куинджи были все пятьдесят.

 

Письма Новороссии: любовь и чебуреки

Лёля, я приехала с Мангуша, я с мамкой возили гусей на продажу и там я встретила Гришку Челпана. Он сказал што всеравно тибя сыщет и убьет, если ты за него замуж не пойдеш. Лёля бойся его он страшный человек, говорят шо он на прошлой борне кады ты уже уехала в свой донтехникум побил двух наших с Ялты. Поначалу с дружками напился водки а потом уж завел этих двоих за чайную и давай лупцевать – и цепками, и штакетами, и ногами по всякому. Нинавижу говорит вас румейские хари. Такая зверюга, наши строной его обходят, а дядя Спиридон говорит – ничего проламают ему буйну башку долго такие не заживаются на белом свете.

Лёлечка, спешу напесать это песьмо шобы передать его с дядей Спиридоном который завтра до вас у Юзовку солёную рыбу на базар повезет. Говорит у на вашем базаре цену лучше дают, чем в Мариупали.

Лёлечка, я мамке сказала штоб она тибе плакопов напекла поболе – помниш как мы с тобой их горяченькими макали в миску с арьяном на празниках? Арьяну я тибе цельный кувшин набрала, а то где ты еще домашней простокваши найдеш. Кушай на хорошее здоровье и не забывай родную хату.

Я тибе так завидую. Особенно када с клуба иду. Наши парни все неуки, а вас там в городи Сталино поди все ученые если не считать шахтеров. Лёлечка, а они страшные? Дядя Спиридон говори шо все они черные потому как под землей цельный день сидят и зубы на уголь скалят. А может они и ничего, ты напиши. Говорят шо у них заработки не то шо у наших, можно каждый день чай пить и сахару невперечет.

А ищо мы вчера к болгарам ходили, молоко покупать. Не люблю я их. У них все женщины в черном ходят даже маленькие девочки. И на праздник хмурые. На мельницу зашли ихнюю а там Юрка Табаков мельников сын подмигивает глазки строит. Пока мамка не видела подкрался и шепчет шо на следующий год свататься будет. Тоже мне придумал – жених. Какой там свтаться, мне еще школу закончить надо, а там может утеку к тибе в Сталин. Дядя Спиридон правда не одобряет шо ты уехала, не знаю уж смогу ли я так же пожелать?

Лёлечка! Я ж забыла самое главное сказать – дядя Спиридон к нам жить переехал. Говорит мамке шо замуж ее возьмет, вот отца Георгия ухомутает шоб венчал. А то шо папка наш в море пропал так то ничего. Море не отпустит говорит дядя Спиридон уж если кого взяло то не отпускает. Это как любовь. Вот смехота да? Про любовь говорит сам уже старый лет пядесят наверна.

Ой мамка говорит шо лампу щас загасит. Обнимаю тыщу раз и целую нещетно. Не забывай миня, твоя систра Элина.

 

Маршрут: Новоазовск-Седово

Это по-новым временам он, райцентр, Новоазовск зовется, а по старинному – это станица Новониколаевская. Казачки донские здесь издавна сторожи ставили да рыбкой промышляли. Да еще охраняли малороссийский соляной шлях в Крым. Вот и подкрались братья-славяне с западной стороны, начали обживаться рядом с казаками.

Долго не было промеж них согласия и мира. Помните, как это славно описано у знатока казачьего мира Михаила Шолохова в «Тихом Доне»? Приятель, новоазовский журналист, историк, сам любит такие параллели проводить. Тем более, что у него есть семейные на то основания. Говорит, что когда матушка собиралась замуж за его будущего отца-украинца, бабка-казачка только вздохнула горько: лучше б ты за еврея вышла…» Но, правда, со временем смирилась. Или только вид сделала?

Как бы там ни было, но этническое противостояние давно сошло на нет. Кормился и кормится Новоазовск рыбкой да сельским хозяйством. Правда, рыбки-то как раз в Азовском море, некогда самом рыбном море в мире, становится все меньше и меньше. У нее два врага – браконьеры да заводы.

Еще одна подпорка – курортный бизнес. Правда, с началом гражданской войны он пришел в полное ничтожество и уныние. Некоторые села, как, например, ставшее на весь мир печально известным, Широкино, разбиты, из других сбежало население. Так что у новоазовских властей в этом разрезе только и осталось Седово, сиречь Кривая коса по-старому.

Георгий Седов родился на берегу самого рыбного моря

в мире – Азовского, http://www.b-port.com

Село знаменито своим уроженцем – полярным исследователем Георгием Седовым, давно уже сгинувшем в студёных морях во славу русской географической науки. А на родине у него поставили недурной музей в его память, да на всяких торжества – от ветеранских собраний до свадеб и крестин стол по-прежнему ломится от рыбы. Ну, а как иначе?