1.

Наступила зима, близились рождественские праздники, и Блумтаун выглядел сказочным городком с открытки — укрытые снегом крыши, дымящие трубы, освещенные окна… На улицах пахло где свежей сдобой, где кофе, где жареной рыбой, а то и запеченным окороком, хотя до Рождества еще оставалось полторы недели. Должно быть, кто-то уже не мог терпеть… Да я и сам не отказался бы от хорошего ломтя мяса с гарниром, в особенности после прогулки: после теплого лета и осени зима, как и предсказывали старики, выдалась на удивление снежной и холодной. После прогулки на свежем воздухе (я сдержал данное себе обещание и, пускай без собаки, но совершал моцион, невзирая на погодные катаклизмы) особенно хотелось подкрепиться, и я предвкушал обед — Мэри наверняка приготовила что-нибудь вкусное.

Пребывая в самом радужном расположении духа, я раскланялся со встречными, но две пожилые дамы (они жили дальше по улице) повели себя странно — на приветствие ответили крайне сдержанно, а вдобавок перешли на другую сторону улицы, о чем-то шушукаясь.

Я давно привык к тому, что у женщин, особенно немолодых, случаются странности, поэтому не придал особого значения этой встрече, а зря…

Еще через два дня, в понедельник, проходя мимо бакалейной лавки, я расслышал шепот местных кумушек: «Вот, вот он идет… в церковь-то и носа не кажет, опять на службе не был!»

Это было чистой правдой: в воскресенье выглянуло солнце, и мне показалось глупым сидеть в душной церкви, таращиться на шляпки прихожанок, слушать с детства знакомые слова и украдкой зевать, стараясь, чтобы никто не заметил. Даже тетушка Мейбл давно уже не осуждала меня за это, решив, очевидно, что воспитывать великовозрастного племянника уже поздно. Ну, вздыхала иногда укоризненно, журила по-родственному, но и только. Полковник Стивенсон и Сирил смотрели на меня с завистью, но сами пренебречь обязанностями не могли.

Ну а я отправился на очередную прогулку далеко в поля, в сторону леса, чуть не утонул в сугробе, видел снегирей и синиц, издалека — оленя и совсем близко — мышкующих лис, особенно ярких на белом снегу, и от этого преисполнился куда большей благодати, чем от причастия. Главное, не сболтнуть об этом при тетушке Мейбл, она не оценит!

Однако что за охота этим почтенным леди обсуждать мои поступки? Или это они от скуки? Сирил что-то давно не баловал Блумтаун своими выходками: недавно суперинтендант Таусенд, когда мы с ним коротали вечер у камина, даже сказал, что это затишье не к добру. Я и сам подозревал, что долго кузен в рамках приличий не продержится, а потому готовился к чему-нибудь масштабному…

«Колючки свои богомерзкие разводит», — донеслось до моего слуха, и я сбавил шаг. Кактусы-то им чем не угодили? Впрочем, я тут же получил ответ: «Говорят, он их привез от язычников. А язычники известно, что с ними делают!»

Мне самому стало интересно до смерти, потому что я знал много вариантов использования кактусов, но вряд ли все до единого, ведь из них делали напиток, использовали в пищу их мякоть и плоды, из некоторых получали вещества, расширяющие сознание, в засушливых местностях высохшие стволы кактусов становились неплохим топливом, из волокон плели веревки… Преполезнейшее растение, а уж до чего красиво они цветут!

«Эти голые язычники накалывают на иголки людей и смотрят, как они истекают кровью и мучаются!» — прошептала одна кумушка другой, и я невольно вздрогнул. И спина зачесалась: у меня на ней осталось предостаточно шрамов на память о тесных объятиях священного кактуса… Выглядит это так, будто я лег на очень большого ежа: множество побелевших от времени точек. Хорошо еще, разоблачаться при свидетелях мне приходится нечасто, да и, к тому же, когда кожа незагорелая, шрамы различимы, только если нарочно приглядываться. А кому нужно разглядывать мою спину? Врачу разве что, но от визитов к эскулапам меня покамест бог миловал.

Но откуда милейшие дамы почерпнули этот варварский обычай? Ну конечно, из цветоводческих журналов! Я ведь выполнил задуманное и отправил свой цветной фотопортрет с легендарным Alteya cannabis и отчет о находке в редакцию, а там уж эту историю растиражировали… Я даже ездил давать интервью в Лондон (везти растение с собой я наотрез отказался, пообещав представить его публике летом), а в Блумтауне Ламберт осаждал меня до тех пор, пока я не сдался и не показал ему колючую диковинку. Кое-кто из Лондона тоже пытался напроситься на экскурсию по моей оранжерее, но я к тому моменту так устал от общения с репортерской братией, что развернул незваных гостей с порога, использовав, каюсь, непарламентские выражения. Может, кто-то из обиженных протянул меня в фельетоне? И заодно приплел дикарский ритуал? Было бы забавно!

С этой мыслью я решил наведаться в редакцию «Вечернего листка», где подвизался мой новый знакомый Ламберт, обладатель эксклюзивного права на описание моих колючих питомцев. Правом этим я наделил его, убедившись, что юный репортер действительно обладает бойким пером, не перевирает факты (а что немного приукрашивает для вящего драматизма — так это простительно), а вдобавок владеет латынью хотя бы на школьном уровне. Где бы этот самородок ни обучался, образование он получил неплохое, а это немалое подспорье в жизни и карьере…

Редакция (а заодно и типография) располагалась прямо на квартире у хозяина «Листка», мистера Оливера, веселого и немного чудаковатого пожилого джентльмена. Ходили слухи, будто он спит прямо на типографском станке, потому что не хватает места, чтобы поставить хотя бы кушетку, но я готов засвидетельствовать — это абсолютная неправда. Мистер Оливер спал под типографским станком, ведь, ляг он сверху, дорогой аппарат мог бы испортиться под весом владельца!

Впрочем, редактор не жаловался на неудобства и тесноту, напротив, уверял, что спать на полу полезно — это избавляет от болей в спине. Правда, бывает, дует, но это повод получше заткнуть щели и не забывать поплотнее закрывать дверь, только и всего. И вязаный пояс из собачьей шерсти очень выручает в холодную погоду.

Всё это он поведал мне еще в прошлый мой визит, когда я заглянул узнать, как поживает статья о моей оранжерее. Оказалось, ее растянули на целую неделю по очень простой причине: «Вечерний листок» состоял из этого самого листка, одного-единственного, и уместить восторженный опус Ламберта в один выпуск было попросту невозможно. Вдобавок это пошло бы в ущерб другим публикациям, рекламе и платным объявлениям, во многом за счет которых газета и держалась на плаву.

— Добрый день, мистер Кин! — встретил он меня.

Из слуг в доме была только приходящая кухарка — она и открыла мне дверь. Когда ее не было, посетитель мог входить без приглашения, потому что хозяин вполне мог не расслышать стук в дверь.

Работа была в разгаре: станок грохотал, стопка отпечатанных листов росла.

— Что, раздобыли еще какую-нибудь диковинку? Или, может, хотите сами написать заметку? Или дать объявление? — вопрошал мистер Оливер, не отрываясь от дела. Рукава у него были засучены выше локтя, воротник расстегнут, круглые щеки раскраснелись, а небольшая лысина на макушке блестела.

— Нет, я просто проходил мимо, — пояснил я. — Ламберт не пробегал?

— С утра пробегал, — был ответ. — Я послал его в лавку за керосином, а его до сих пор нет. Он что, думает, я в темноте буду следующий выпуск набирать? Свечей тоже мало осталось, как назло… А зачем он вам?

— Хотел спросить, не слыхал ли он каких-нибудь интересных сплетен обо мне, — ответил я. С мистером Оливером невозможно было говорить обиняками, я как-то попробовал — не обрадовался.

— Сплетен о вас? — удивился редактор. — Вот так новости… А вы что, жениться собрались? Или наоборот, соблазнили кого-нибудь и покинули? Нет, об этом бы весь Блумтаун гудел, да и окрестности тоже…

— Не такого рода сплетен!

— А какого?

— Мистического, — подумав, сформулировал я, и от удивления мистер Оливер даже прервался на пару минут.

— Мистического… это в смысле — медиумы всякие, столоверчение? — уточнил он, пошевелив в воздухе коротенькими пухлыми пальцами. — Предсказание судьбы и всякое прочее в том же духе?

— Пожалуй, — согласился я. — И еще колдовство. Черная магия, если желаете. Языческие ритуалы. Ну?

— Нет, о таком я точно не слыхал, — покачал он головой. — Такую новость не утаишь, опять же, весь Блумтаун бы гудел. А вы что, правда… того?

— В каком смысле?

— Не чужды черной магии?

— Чужд, — заверил я, покривив душой, — и черной, и белой, и полосатой в крапинку.

— А ритуалы? Как там в романах пишут… принесение юных девиц в жертву при полной луне, а?

— Не практикую, — четко ответил я. — Судите сами, сманить какую-нибудь девицу не сложно, только вот принести ее в жертву я не успею.

— Почему?

— Ее матушка успеет первой, и мне придется скоропостижно жениться, не отходя от алтаря, в смысле, жертвенника, — пояснил я, и мистер Оливер гулко захохотал. Стопка отпечатанных газет полетела на пол, и некоторое время мы потратили на то, чтобы их собрать.

— Да уж, понимаю, — выговорил он, отсмеявшись и утерев испарину со лба. — Я вот тоже не спешу возложить жизнь на алтарь этой самой семейной жизни.

— А что, есть претендентки?

— Представьте, да! Но все они, — тяжело вздохнул мистер Оливер, — все эти достойные женщины категорически против моего занятия. Можете себе представить? Настаивают на том, чтобы я бросил заниматься чепухой, по их мнению! А если уж мне так хочется быть редактором, то почему бы мне не быть, как другие? Сидеть в кабинете, читать статьи о выставке свиней или благотворительном бале да раздавать указания…

— А средства откуда взять? — поинтересовался я.

— Вот я о том же и спрашиваю: дорогая, позволите ли воспользоваться для этих целей вашим приданым? Ни одна еще не согласилась! Говорят, нужно бросать выбрасывать деньги не просто на ветер, а в выгребную яму, — он потряс газетой, — и жить спокойно. Пф! Я сам решу, как распорядиться своими деньгами, вот что…

— Прекрасно вас понимаю, — заверил я.

— Кстати, — оживился вдруг мистер Оливер и, оторвавшись от работы, сунул мне в руки свежеотпечатанный номер. — Глядите, какая новость! Не хуже, чем в больших газетах!

— Минуту…

Я вчитался в заметку: ага, археологическое общество сообщало, что летние раскопки возле старых развалин все-таки увенчались успехом! Среди неопознаваемого мусора разных эпох найден фрагмент каменной плиты с римской цифрой М. Такой камень в наших краях не встречается, а водится как раз на континенте, примерно в той местности, где когда-то римские легионы встретились с галлами… Так-так, на другом камне грубо изображен распростерший крылья орел, а вкупе эти находки однозначно говорят о том, что на месте Блумтауна и окрестностей когда-то располагался римский форт, где несла службу по меньшей мере тысяча солдат. А значит, нужно копать, копать и копать, чтобы добраться до находок, перед которыми поблекнет даже золото Шлимана!

Честно говоря, я не очень хорошо понимал, какие сокровища могут быть спрятаны в давно разрушенном военном форте (если он вообще тут когда-то был, присутствие римлян в этих краях всегда считалось фактом недоказанным), но отметил:

— Лорд Блумберри вряд ли позволит вести раскопки на своих землях. Там же его лучшие поля!

— Да, я уже спросил его мнения по этому поводу, и он ответил исключительно непечатно, — довольно сказал мистер Оливер. — Конечно, напечатать это я не могу, поэтому ограничился классическим «владелец земель от комментариев отказался». Но, думаю, шумиха поднимется преизрядная, особенно, если явится кто-нибудь из Лондона.

— Ну что ж, поживем — увидим, — кивнул я и взглянул на часы. — Мне пора. Если Ламберт объявится, скажите…

— Я уже объявился! — раздался звонкий голосок.

Бухнула дверь, впустив свежий воздух и резкий запах керосина, и в клубах морозного пара перед нами предстал Ламберт.

— Извините, что долго, сэр! — зачастил он, грохнув на стол бидон с керосином. — Здравствуйте, мистер Кин! Мистер Оливер, тут миссис Таусенд передала кое-что — просит напечатать объявление от Благотворительного общества, по обычным расценкам.

— А что там? — спросил редактор.

— Да за последнюю неделю уже шестерых бродяг замерзшими нашли, — пояснил Ламберт, хлюпая носом. — Двоих — в стогу сена, еще кого-то — прямо на обочине, видно, шел-шел, да не дошел… Зима чересчур холодная, вот они и… Ну и миссис Таусенд просит проявить милосердие и если не пускать их погреться, так хоть налить горячего чая или супа полполовничка.

— Главное, не спиртного, — добавил я. — От него в разы лучше замерзается.

— Правда? — удивился репортер, и я кивнул:

— Сначала быстро согреваешься, а потом мерзнешь еще сильнее. Можете проверить, только далеко от дома не отходите, не то простынете, чего доброго.

— Нет, спасибо, я не пью, — серьезно ответил Ламберт, — поверю на слово. Во-первых, вы опытный путешественник… и не отнекивайтесь, мистер Кин! А во-вторых, я слышал о таких случаях: наберется человек в баре, уснет на улице и замерзает насмерть, хотя был бы трезвым — холода и не заметил бы.

— Да уж, парадокс… — вздохнул мистер Оливер. — Давайте это объявление, Ламберт. Поможете? Немного осталось, а я уже что-то выдохся…

— Конечно! Ой, только… Мистер Кин, вы же уходить собрались? — с очаровательной непосредственностью спросил Ламберт.

— Вообще-то, я хотел вас кое о чем расспросить, — невольно улыбнулся я.

— О… о! Тогда, сэр, обождите минуточку, я помогу мистеру Оливеру и буду в полном вашем распоряжении. Только, если вас не затруднит, скажите Пинкерсону… то есть инспектору Пинкерсону, конечно, чтобы тоже подождал. Он там, на улице, в машине…

— А его каким ветром сюда занесло?

— Нам по пути было, — пояснил Ламберт и забавно порозовел. — В смысле, он ехал в участок, а я вот с керосином… Ну он и подвез, а потом я тоже собрался в участок, потому что он обещал рассказать об одном интересном случае… Вот.

— Хорошо, я попрошу его подождать, — кивнул я. — Только не застревайте тут надолго.

— Конечно-конечно, мистер Кин! — радостно ответил он. — Спасибо!

Я распрощался с мистером Оливером, который, передав дело в молодые руки, блаженно отдыхал на трехногом табурете, и вышел.

2.

Пинкерсон ездил на кошмарном рыдване, который когда-то отдал ему Таусенд, и менять его не собирался. В этом автомобиле, по-моему, не было уже ни единой родной детали: инспектор был частым гостем в гаражах, где работали мои старые знакомцы, там-то и делал ремонт. (Полагаю, заодно он разживался полезной информацией, но это уж дело десятое.) Так или иначе, но хоть выглядел этот автомобильный монстр Франкенштейна устрашающе, а в темноте так и вовсе мог довести неподготовленного человека до заикания одним своим видом, он все-таки ездил, и довольно быстро.

— О, мистер Кин! — обрадовался Пинкерсон, приплясывая на тротуаре. И то, сидеть в салоне, надо думать, было зябко. — Какими судьбами в этих краях?

— Мне нужен был Ламберт, — пояснил я, поздоровавшись, — но вы оба мне попались, очень удачно!

— А где он, кстати?

— Сказал, сейчас поможет мистеру Оливеру и выйдет, просил подождать. А вы что, намерены раскрыть этому прытко пишущему юнцу какую-нибудь тайну следствия? — поддел я.

— Ни за что! — обиделся Пинкерсон, убыстряя темп и изображая что-то вроде ирландского рила.

Выглядело это зажигательно, я даже поймал себя на том, что начал двигать плечами и пристукивать каблуком в такт.

— Глядите, глядите, уже и полиция под его дудку пляшет, — послышался мне шепоток. — А он стоит, глядит — не мигает, вот точно колдует…

Я быстро обернулся, но увидел только удаляющиеся спины — одну в клетчатой шали, другую в однотонной.

— Знакомого увидели? — осведомился Пинкерсон, переходя на что-то из цыганского репертуара. Во всяком случае, такую тряску плечами я видел именно в таборе, инспектору только связки монисто не хватало для пущего эффекта.

— Нет, но кое-что услышал, — пробормотал я. — Послушайте, до вас не доносилось ничего… хм… странного обо мне?

— В каком смысле?

— В прямом! О том, что я занимаюсь черной магией, к примеру, что у меня дурной глаз…

— Он у вас стеклянный, — хихикнул он, а я не стал его разубеждать, всё равно не поверит, что доставшиеся мне от шамана глаза вовсе не искусственные, как может показаться, а вдобавок обладают кое-какими прелюбопытными свойствами.

Например, не так давно я обнаружил, что могу без усилий видеть не только призраков средь бела дня, но и, скажем так, узреть истинную суть человека, как это было с мисс Гейт, к примеру. После того случая я заинтересовался тем, какие еще возможности дало мне наследство Многоглазого (да, лучше ведь поздно, чем никогда, не так ли?). Пока выяснил только то, что могу увидеть настроение человека. Не зря ведь говорят «светится от счастья», «почернел от горя», «горит энтузиазмом», «внутри у него все кипело» или там «горло сжала невидимая рука». Так вот, наблюдать подобное оказалось неимоверно интересно!

Пинкерсон, сейчас, к примеру, был спокоен (насколько это вообще для него возможно) и всем доволен, а потому ничем особенным его аура — это словечко я подцепил в арсенале спиритуалистов, решив, что оно вполне подходит, — себя не проявляла. Вот Ламберт — тот правда что горел, его аура напоминала голубой огонек газовой горелки. Интересно, что его так заинтересовало? Замерзающие бродяги, что ли?

Но я отвлекся.

— В общем-то, мистер Кин, — сказал Пинкерсон, перестав пританцовывать, — кое-что я слыхал. И очень даже хорошо, что Ламберта поблизости нет, ему об этом слышать вовсе не нужно. Сядем-ка в машину…

— Что за тайны? — спросил я, осторожно умостившись на переднем сиденье. Оно точно было не от этой модели, и как его впихнули в кузов, оставалось для меня загадкой.

— Недавно, — сказал Пинкерсон, подышав на пальцы, — на вас, мистер Кин, поступило заявление.

— На меня? — поразился я. — Но я ведь… гм… вполне законопослушный гражданин, разве нет? Может, меня опять с Сирилом перепутали?

— Вы сперва дослушайте, — проворчал инспектор, поглядел, по-птичьи вытянув шею, не идет ли Ламберт, и продолжил: — Я и так знаю, что вы законопослушный. Но заявительнице я пообещал, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы вывести вас, негодяя этакого, на чистую воду, ясно? Иначе эта миссис Ходжкин мне бы плешь проела! И до суперинтенданта дошла, а кому это нужно?

— Это вы мне так ненавязчиво сдали ту, что распространяет слухи?

— Я уверен, что вы не пойдете к ней требовать объяснений, — фыркнул Пинкерсон. — Ну а дело… нет никакого дела, конечно же! Это курам на смех: в наше просвещенное время, когда воздушные суда уже бороздят воздушные просторы, обвинять солидного джентльмена в колдовстве!

— Значит, все-таки в колдовстве? — нахмурился я. — А как она это обосновала? Неужто просто пришла и с порога сказала: Виктор Кин, эсквайр — колдун? Пьет кровь девственниц и ест младенцев или как там полагается?

— Ну что вы, — серьезно сказал он, — у нее была доказательная база, довольно солидная.

— Дайте угадаю… Я привез из-за океана кактусы, которые дикари используют в богомерзких ритуалах, так? Выращиваю их в огромных количествах, провожу эти самые ритуалы, в чем бы они ни заключались, изготавливаю зловредные зелья и пичкаю ими родственников, соседей и случайных прохожих?

— Именно! — восхитился Пинкерсон. — Например, вы околдовали лорда Блумберри, вы знали? Он теперь совсем позабыл о лошадях и бредит какими-то… как его… тракторами, вот! А еще вы убедили его подняться на воздушном шаре, чтобы скинуть с высоты и представить это несчастным случаем, да не вышло… Тогда вы устроили пожар…

— А это-то мне зачем? В смысле, покушаться на лорда?

— Очень просто: вы ведь юрист, хоть и не практикуете, верно? А после смерти лорда кому досталось бы его имение?

— Его старшему сыну, конечно. Только он еще несовершеннолетний, следовательно, имущество перешло бы под управление опекуна.

— Вот именно! — поднял палец Пинкерсон. — Леди Блумберри не слишком сведуща в делах, и вы легко вкрались бы к ней в доверие, пользуясь ее горем и неспособностью адекватно оценивать ситуацию, сами стали бы опекуном юного Мэтью, а там… — он закатил глаза от восторга. — Вы холосты, леди Блумберри еще молода и очень хороша собой… дальше говорить?

— Сам догадаюсь, — буркнул я. — Я женился бы на леди, сжил со свету Мэтью и Айвора… Стоп, так это я их в пожаре погубить хотел, что ли?

— Ну да! Историю о том, что мальчики хотели удрать в Америку на воздушном шаре, вся округа знает… А кто их на это подбил, а? — прищурился инспектор.

— Ну и фантазия… — пробормотал я.

— И не говорите! Вот кому бы романы писать, а вовсе не мне, да миссис Ходжкин почти неграмотная.

— Но только лордом-то я все равно бы не стал.

— Неважно, поживиться сумели бы, — сказал он. — Но это, конечно, всего лишь сплетни. Однако, мистер Кин, кое-что эта ведьма видела собственными глазами.

— И что же? — нахмурился я. — Она выучилась лазать по карнизам и подглядела, как я включаю граммофон своим кактусам и вальсирую по оранжерее с Конно-Идеей?

— А вы так делаете? — восхитился Пинкерсон. — Вот бы взглянуть хоть одним глазком!

— Не отвлекайтесь, пожалуйста, — попросил я и тут же, сам себе противореча, спросил: — Кстати, как Кейтлин поживает?

— О, она немножко подросла, — радостно сказал инспектор. — У нее три новых… ну… пупырышка, из которых колючки растут. Это же хорошо, да?

— Замечательно! Очевидно, ей у вас понравилось, — улыбнулся я. — Следите только, чтобы сквозняков не было, и не заливайте.

— Само собой! Гм… Так о чем я? А! — Пинкерсон почесал нос указательным пальцем и продолжил: — Итак, миссис Ходжкин своими собственными глазами видела, как вы приносили жертву злым духам!

— Что?.. — опешил я.

— Да-да!

— И когда такое было?

— А точнехонько в канун Дня Всех Святых, — ответил инспектор. — Вы, стало быть, пришли в церковь с вашей родней, проспали всю проповедь, а потом, когда миссис Стивенсон с сыном и супругом уехали, сперва постояли возле могил, а потом взяли из машины сверток и пошли куда-то в поля…

Я начал понимать, о чем речь.

— Бдительная миссис Ходжкин устремилась за вами, прячась за изгородями и кустами, — продолжил Пинкерсон, жмурясь от удовольствия. Видимо, представлял все это в красках. — И настигла у старых развалин, ну, тех, где летом ученые копались.

— И что же она там увидела?

— Ну, вы преподнесли дары — мясо, сыр и хлеб — неведомо кому, потом полили алтарь неизвестной жидкостью, предположительно, крепким алкоголем — это она учуяла на расстоянии, затем постояли, шевеля губами, будто молились или, вернее, призывали духов, а потом пошли обратно. Миссис Ходжкин дождалась, пока вы уйдете, затем осмотрела дары, сочла их очень аппетитными и даже хотела съесть, но ее вдруг обуял такой ужас, что она кинулась бежать прочь, не чуя под собою ног!

— И, несомненно, уверилась, что прогнали ее злые духи? — простонал я, хватаясь за голову.

— Именно! Кстати, она еще намерена выставить вам счет.

— За что?

— Она так быстро бежала, что запыхалась, трижды теряла в снегу ботинок, а в итоге простудилась и была вынуждена потратиться на доктора и лекарства, — пояснил Пинкерсон. — Но она уверяет, это из-за того, что на нее напали злые духи.

Я не нашелся с ответом. Да, я ходил в канун Дня Всех Святых к месту упокоения предков, что в этом такого? Им приятно знать, что потомок о них не забывает, они даже рассказали мне пару забавных историй… А на кладбище я Хоггарта отчитывал — он безобразничал и кидался снегом с крыши в молоденьких прихожанок, пока супруга не видела, и Линн этому учил.

— Так что вы там делали, совершенно один, мистер Кин? — спросил Пинкерсон.

— Я барсука подкармливаю, — нашелся я.

— Барсуки зимой спят.

— Ну, может, это не барсук, я не слишком хорошо разбираюсь в диких животных, — попытался я выкрутиться, но, думаю, мне бы это не удалось.

Спас меня Ламберт: он юркнул на заднее сиденье, с грохотом захлопнув за собой дверцу. Потом еще раз. И еще, пока она не закрылась, наконец. Кажется, Пинкерсон ее уже раза два или три терял на ходу, а потом кто-нибудь приносил дверцу в участок или пытался сдать в утиль. (Но старьевщик был предупрежден и бдителен, он однажды нашел в мусоре человеческие кости и с тех пор был настороже… впрочем, это совсем другая история.)

— Извините, что так долго, — сказал репортер, — мистер Оливер не отпускал меня, пока не напоил чаем.

— Мог бы и нам предложить, — потер кончик носа Пинкерсон. — Ну да ладно, дома погреемся.

— Вы же в участок ехали, разве нет? — удивился я.

— Сперва в участок, а потом домой, — удивился он, в свою очередь.

— Что-то я ничего не понимаю…

— А что тут непонятного? — спросил Пинкерсон, заводя мотор. Тот подчинился не с первого раза, но все-таки прочихался и взревел на всю улицу, распугав ворон. — Тут дело такое, мистер Кин, житейское… В смысле, моя хозяйка плату за квартиру подняла, да так, что или питайся подножным кормом, как птички божии, или съезжай. А где я еще такую замечательную квартиру найду? Да еще рядом с управлением? И чтоб соседи были порядочные? Ну и вот…

— А конкретнее?

— Мистер Пинкерсон узнал, что я снимаю комнату на окраине, — пояснил Ламберт сзади, — и предложил перебраться к нему.

— Ну да, зачем мне одному три комнаты? Можно и потесниться ради хорошей компании!

— Вот-вот, а плата — для меня — получается точно такая же. Только, как мистер Пинкерсон сказал, тут и дом хороший — ни крыс, ни клопов, крыша не течет и соседи приличные, — закончил Ламберт.

— Но это же… хм… не вполне удобно, — обтекаемо выразился я. — Кхе-кхе…

— Что вы кашляете, простыли?

— Нет, просто пары керосина… — я помахал рукой в воздухе. Что правда, то правда, в машине стоял резкий запах.

— Это мы его разлили нечаянно — на колдобине подскочили, — пояснил инспектор. — Выветрится… Так вот, почему неудобно? Очень даже удобно! Хозяйка не возражает. Мы у нее не столуемся, дома бываем редко, а что я один в квартире живу, что с напарником, это ей все равно, лишь бы платил вовремя.

Судя по его метнувшемуся взгляду, он явно не договаривал. Должно быть, хозяйка не возражала, но плату все-таки скорректировала, потому что дополнительный жилец — это дополнительный расход и газа, и воды, и свечей… Но я промолчал, это уж было совершенно не моё дело. Меня только интересовало, как Пинкерсон будет выкручиваться, когда…

— Да куда же ты прешь, башка твоя безмозглая, баран дубиноголовый! — завопил вдруг Пинкерсон у меня над ухом и затормозил так, что я едва не улетел головой в лобовое стекло, а потом снова помчался вперед. — Гхм… Извините, вспылил. Дорога и так негодная, а эта орясина дубиноголовая чешет мне наперерез и даже по сторонам не глядит! А если бы я не успел затормозить?

— Я бы написал о первом дорожном происшествии с участием полицейского в Блумтауне! — сказал Ламберт.

— Ага, это стало бы сенсацией! — засмеялся Пинкерсон, обернувшись к нему, и при этом продолжая лихо крутить руль.

Машину заметно заносило на поворотах. Видел бы эту экстремальную езду инспектор Таусенд — отобрал бы у инспектора автомобиль и запретил садиться за руль! Особенно с пассажирами…

— Пинкерсон, притормозите, пожалуйста, — попросил я после очередного виража. — Я хотел еще немного пройтись.

— Пожалуйста, мистер Кин! — он резко затормозил у кромки тротуара. — То, о чем мы говорили…

— Только между нами, — заверил я.

— И не дразните гусей! — погрозил мне пальцем инспектор. — В смысле, не кормите барсуков. Ну, вы поняли, о чем я?

— Понял, — улыбнулся я.

Автомобиль, рыча, грохоча и вихляя задом, умчался прочь, а я постоял, вдыхая морозный воздух, особенно вкусный после прокеросиненного салона автомобиля, и пошел к дому. Мне определенно нужен был совет…

3.

К моему превеликому сожалению, руны ничего не прояснили. Манназ, надо же! Знак человеческого со всеми сопутствующими сложностями, опять череда испытаний… надеюсь, ничего серьезного. Семья и дружба… Что еще? Манназ сулила утихомиривание врагов — это мне сейчас пригодится, если, конечно, считать врагом миссис Ходжкин, распространяющую обо мне нелепейшие слухи. А еще — предлагала успокоиться и жить обычной жизнью, но не обычным образом, стать слышащим и зрячим… Хм, а вот это интересно. Возможно, недаром я взялся присматриваться к людям, скажем так, внутренним оком посредством внешнего…

Телефонный звонок прервал мои размышления. В кабинете у меня стоял аппарат, но я не снимал трубку — это было обязанностью Ларримера, и он очень огорчался, если кто-то успевал первым. Увы, слух у него был уже не тот, что прежде, и он не всегда слышал звонок сразу. Вот и теперь: кто-то не дождался ответа, телефон умолк. Правда, тут же вновь разразился трелями, и на этот раз я взял трубку одновременно с Ларримером.

— Алло!

— Дом мистера Кина, — сказали мы одновременно.

— Вик? — раздался встревоженный голос тетушки Мейбл. — Скажи, Сирил не у тебя?

— Я его не видел, — честно ответил я. — Но, может, он заезжал, пока меня не было дома? Ларример, Сирил заглядывал?

— Никак нет, сэр, — отозвался он. — Разрешите повесить трубку?

— Разумеется. Тетушка, слышали? Ларример тоже его не видел.

— Но, может, Сирил оставил записку? — вопросила она.

— Да нет же, мне бы сразу передали! А почему вы так переживаете? — догадался я спросить. — Будто первый раз он исчезает из дома…

— Конечно же, нет, но он всегда сообщает, куда отправился — в клуб, к тебе… к миссис Вашингтон в гости, наконец, — немного смущенно выговорила тетушка, а мне послышалось чужое сопение в трубке.

Я громко подул в нее и сказал:

— Помехи на линии!

Сопение прекратилось.

— Вик, если Сирил объявится, немедленно сообщи мне, — велела тетушка Мейбл. — Что это такое, в самом деле? Исчезать, не оставив даже записки! Я уже обзвонила клуб, всех его так называемых друзей, злачные места… известные мне, конечно же.

— А что говорит миссис Вашингтон? — напомнил я.

— Ничего! Ее нет дома, а слуги не могут сказать, когда она вернется.

— Так может, Сирил решил составить ей компанию, а предупредить забыл или не счел нужным? Спонтанные решения — его конек.

— Возможно, но она всегда казалась мне весьма ответственной особой, и тут вдруг… Ведь взрослые люди!..

— Вот именно, — произнес я, устав от этого разговора. — Именно, что взрослые люди. Если вы приглядитесь, тетя, то обнаружите, что Сирил уже самую чуточку седой, а вы до сих пор пытаетесь удержать его возле своей юбки! Да, вы можете возразить, что он мастер влипать в неприятности, но, быть может, набив шишек самостоятельно, он сделался бы осмотрительнее? А так, конечно же, Сирил может позволить себе роскошь не задумываться о последствиях своих выходок: дорогая матушка или кузен непременно выручат его, оплатят долги, возместят ущерб… Может, прикажете чулочки ему надевать и штанишки застегивать, как в раннем детстве?

В трубке повисла зловещая тишина. Даже мисс Льюис (или кто там сегодня работал на телефонной станции) притихла, не дыша.

— Хорошо, Виктор, я услышала твое мнение, — произнесла наконец тетушка ледяным тоном. — Более я тебя не побеспокою. Но имей в виду, если с Сирилом что-то случится…

— Это будет на моей совести, — закончил я. — Не переживайте, он совершеннолетний, не пропадет.

— Всего доброго, — сказала она и повесила трубку.

Ну вот, замечательно. Что мне стоило придержать язык? С другой стороны, я давно собирался даже не намекнуть (сколько можно ходить вокруг да около!), а прямо сказать, что кузен давно уже не мальчик, и он никогда не научится заботиться о себе сам, если мать станет опекать его до седых волос! Вот, сказал… только, наверно, надо было выбирать выражения помягче — тетушка, кажется, обиделась. Что ж, подожду немного, пока она не остынет, да попрошу прощения, первый раз будто…

Но куда запропастился Сирил? Вернется — голову ему оторву!

Чтобы отвлечься от мыслей о кузене, я занялся своими питомцами. На этот раз не вальсировал, правда: включил новомодную музыку — по-моему, ее еще и в Лондоне толком не распробовали, если вообще слышали. Мне несколько пластинок с регтаймом прислал с оказией Фрэнк, которого проездом занесло в Америку. Поначалу я отнесся к этой музыке скептически (Ларример — тот вовсе зажал уши и поспешил удалиться, пребывая в культурном шоке), но постепенно распробовал. Фортепьяно, синкопические ритмы — было в этом что-то этакое! По-моему, моим колючим крошкам регтайм тоже пришелся по нраву — он явно приводил их в тонус…

На следующий день я, как ни в чем не бывало, отправился на ежедневную прогулку: пускай было по-прежнему холодно, легкий мороз бодрил и заставлял шагать веселее.

Правда, веселье мое вскоре испарилось, в особенности когда я свернул в предместья: слишком многие обходили меня стороной и шептались за спиной.

«Слыхали? — донеслось до меня. — Совсем совесть потерял — лишил бедную миссис Стивенсон единственного сына… Да, вот так! Вы что, не знаете еще: Сирил Кертис бесследно пропал, даже записочки не оставил! Нет, не уехал, никаких вещей с собой не взял, денег ни пенса…»

Я отметил про себя, что у телефонисток отменно большие уши и длинные языки, а также отличная фантазия: про вещи Сирила тетушка ничего не говорила. Хотя, возможно, она обсуждала это с кем-то еще, с миссис Таусенд, к примеру?

«Но зачем это? — удивлялась другая сплетница. — Майорат ведь и так у него, а бедный мистер Кертис беден, как церковная мышь!»

«Чтобы умилостивить злых духов, точно вам говорю», — шипела первая, и я ускорил шаг.

И что с этим прикажете делать? Всем заугольным шептуньям рты не заткнешь, а начнешь доказывать, что ты самый обычный человек и с силами зла не знаешься (ну ладно, немного, но то было давно и вынужденно), скажут: раз оправдывается, значит, точно рыльце в пушку. И, как нарочно, даже Сирила нельзя предъявить живым и здоровым, потому как он испарился бесследно!

Я решил игнорировать слухи: здравомыслящие люди в них не поверят, а суеверные мракобесов среди моих знакомых вроде бы нет, — и продолжил путь. Помню, подумал еще, что на Рождество непременно нужно будет сходить в церковь, заодно и с тетушкой помирюсь, и… «Навещу предков», — добавил внутренний голос, и тут я споткнулся на ровном месте.

— Покушай, покушай горяченького, — дребезжащим голоском говорила сгорбленная старушка, подавая дымящуюся миску бродяге, у которого только красный от холода нос торчал из намотанной на голову и плечи женской шали. — В такую погоду первое дело — поесть как следует…

— Благодарствую, хозяйка, — сипло отозвался он, приняв миску и шагнул чуть в сторону, чтобы присесть на ступеньку крыльца и не мешать прохожим.

Тощая серо-полосатая кошка выскользнула откуда-то и потерлась о ноги бродяги в грубых башмаках, а он почесал ее за ухом. На лбу у кошки полоски складывались в отчетливую букву «М».

Не знаю, что заставило меня внимательно посмотреть на эту сцену вторым зрением. Аура бродяги была самой обычной, теплых оттенков — он радовался тому, что может недолго передохнуть и подкрепиться. А вот у старушки… Я подавил желание протереть оба глаза: вокруг женщины трепетала густая аура цвета несвежего мяса, и словно бы щупальца тянулись к бродяге, а точнее — к миске с горячей похлебкой…

Мне некогда было гадать, что именно это означает, это было как озарение, и я сделал единственное, что мог предпринять в той ситуации — громко чихнул.

От резкого звука, раздавшегося совсем рядом и похожего на выстрел (тетушка Мейбл всегда ворчит, что я крайне неприлично чихаю, но при этом запрещает сдерживаться, чтобы не лопнул сосуд в мозгу), бродяга вздрогнул. Миска вырвалась из его руки и с лязгом упала на тротуар. Похлебка (выглядела она не слишком аппетитно) разлилась, и кошка тут же кинулась подлизывать ее — густая жижа быстро остывала и покрывалась пленкой жира.

— Что ж вы наделали, а еще джентльмен! — заголосила старуха, глядя на меня с откровенной ненавистью.

— Прошу извинить, — сказал я бродяге, не обращая на нее внимания, и дал ему несколько шиллингов. — Вот, думаю, этого вам хватит на приличный горячий обед и, возможно, на ночлег.

— Благодарствую, мистер! — обрадовался он, пряча монеты куда-то в недры своего невообразимого тряпья. — Так я и знал, что повезет мне сегодня, вот и подфартило… Спасибо, спасибо, мистер, будьте здоровы, и вам, миссис, всех благ и с наступающим Рождеством!

— И вас также, — ответил я, и бродяга поспешил прочь, забыв подобрать свою мятую миску — она явно была из его пожитков, в доме такую бы держать не стали.

Я же пошел своей дорогой, не оборачиваясь на старушку.

Зачем я это сделал? Ведь не просто же решил облагодетельствовать этого человека? Он же сейчас пойдет и пропьет эти деньги, а потом, возможно, замерзнет, не дойдя до Илкли или куда он там направлялся. Да хоть здесь же, в каком-нибудь закоулке, не найдя ночлега! А так — съел бы старушкино варево, пусть и неаппетитное, глядишь, остался бы жив…

Я постарался прогнать эти мысли прочь и отправился в поля. Протоптанную мной тропинку немного припорошило снегом, но это не мешало идти, и вскоре я позабыл обо всех неурядицах: пусть день выдался пасмурный, но достаточно светлый, за счет снега, наверно. Всё кругом дышало покоем, и я подумал, что мой друг Фрэнк, должно быть, любит дальний Север именно за это вот ощущение, трудно поддающееся описанию: бескрайняя снежная пустыня до горизонта, ни деревца, ни былинки, и ты — один на один с природой.

От этих мечтаний меня отвлекли голоса: какие-то люди бродили туда-сюда вдоль изгороди, что-то вымеряли. Я поздоровался с ними и поинтересовался, чем это они заняты среди зимы.

— О, сэр, — сказал один. — Вы, быть может, слыхали о сенсационной археологической находке мистера Краула?

— Вы имеете в виду камни? С римской цифрой и орлом? — уточнил я, вспомнив рассказ мистера Оливера.

— Да, да, именно! Несомненно, эта земля скрывает куда более удивительные вещи, — горячо заговорил второй, — и наша задача — сорвать покровы с тайн истории!

— Лорд Блумберри будет возражать, — повторил я. — Это его лучшие угодья.

— Мы понимаем, поэтому стараемся примерно определить, откуда лучше всего начать раскопки… и какую площадь захватить. Возможно, Археологическое общество сможет выкупить у его милости участок или хотя бы взять в аренду! Находки окупят эти затраты, уверен!

— Вы что, намерены копать зимой?

— Да, это очень удобно, — ответил второй. — Земля мёрзлая, не мокрая, не рассыпается. В раскоп не летит пыль и всякий растительный мусор… Хотя работа нелегкая, это верно. А к весне мы бы закопали лишнее, вот и всё!

Я подумал, что лорд мог бы прочитать им лекцию насчет обращения с плодородным слоем почвы, но ничего не сказал, лишь распрощался, пожелал удачи, а сам свернул в другую сторону. Мне настоятельно требовалось посоветоваться с предками, и, к их чести, они не отказали мне в общении, пусть даже на дворе стоял белый день. Когда это смущало храбрых викингов?..

Домой я возвращался в прекрасном расположении духа, но мне испортили настроение, стоило лишь шагнуть через порог. Ларример со скорбным видом сообщил, что некая мисс Тертли приходила ругаться, довела Мэри до слёз, а в довершение скандала швырнула дохлую кошку на крыльцо и заявила, что это я убил несчастное животное.

— Погодите, каким образом? — не понял я.

— Не могу знать, сэр, — развел руками Ларример. — Из криков этой пожилой леди я смог уловить только одно: вы злонамеренно лишили какого-то несчастного странника миски похлебки, которую леди буквально оторвала от семьи… Вы прогнали его, а затем ушли прочь, злобно хохоча. И по пути пнули кошку, отчего означенная кошка в ту же минуту околела.

— А где она?

— Мисс Тертли? Ушла домой, пригрозив пожаловаться суперинтенданту лично, раз уж инспектор Пинкерсон вас покрывает, сэр, — сообщил он.

— Да нет же, кошка! Ее уже выкинули?

— Разумеется, сэр! Я велел Сэму немедленно унести прочь эту пакость. Вдруг она была заразной?

— Ну хоть какой она была масти, можете сказать? — не сдавался я.

— Да, сэр, — уверенно кивнул Ларример. — Самой обычной. Серая с полосками. И на лбу как бы буква «М», такие счастливыми считаются.

Я мысленно присвистнул. Неужели та самая кошка? Та самая, которая подъела похлебку, приготовленную для бродяги? И издохла, хотя я совершенно точно ее не пинал…

— Спасибо, Ларример, — сказал я. — Успокойте Мэри, скажите, это недоразумение. Впредь пускай не пускает на порог сумасшедших. Надеюсь, обед не пострадал? Я зверски голоден!

— Сию минуту подам на стол, сэр, — поклонился он, довольно улыбнувшись.

С самого моего детства Ларример умилялся, когда мальчики хорошо кушали и не капризничали. Мальчики… Где носит Сирила, хотел бы я знать! Надеюсь, он действительно уехал с Мирабеллой, и ему ничто не угрожает… Но почему под Рождество? Что он задумал?

Впрочем, у меня было о чем поразмыслить, и без непутевого кузена. Отобедав, я собрался с мыслями, составил план… но в нем чего-то не доставало. Я даже знал, чего: моего триумфального появления с полицейским кактусом наперевес! Будь сейчас лето, я взял бы с собой Конно-Идею, он не раз выручал меня в подобных ситуациях, но… Тащить его на холод было равносильно жестокому убийству!

Решение пришло неожиданно.

— Мэри, — спросил я, когда она убирала со стола, — скажите, вы можете смастерить кактус?

— Кактус, сэр?.. — шепотом спросила она, чуть не выронив тарелки.

— Ну да, сшить… что-то вроде тряпочной куклы, чтобы ее можно было надеть на руку. Видели такие?

— О… да, сэр, я поняла, что вы имеете в виду, — закивала Мэри, глядя на меня с некоторой опаской. — Думаю, я смогу…

— Сделайте, пожалуйста, поскорее, — попросил я. — Вместо иголок… возьмите щетину, пожалуй. И сделайте его погрознее, вот что. Помните открытки, которые я привез из Мексики? Там был полицейский…

— …с такими огромными усами и в шляпе с тележное колесо размером? — подхватила она, повеселев.

Этих открыток я действительно привез целую кипу, вспомнив, как Ларример говорил — Мэри любит всякие картинки «про заграничное», вырезает их из газет и журналов, если повезет подобрать где-нибудь старый номер, и наклеивает в альбом. Трудно порадовать добрую женщину, что ли?

— Именно!

— Я сделаю, сэр, — сказала она, подумав. — У меня как раз есть лоскут зеленой саржи, наверно, его хватит…

— Если не хватит, купите, деньги возьмите у Ларримера, — отмахнулся я. — До завтра справитесь? Отлично! Но только, Мэри… тс-с-с!

И вот так, озадачив ее, я отправился в оранжерею. Да, для моих целей лучше подошел бы живой кактус, но, повторяю, я не убийца!

На следующий день я принялся воплощать свою задумку в жизнь и отнесся к этому со всей серьезностью. Прежде всего, я попросил Ларримера узнать, в участке ли Пинкерсон, после чего отправился туда лично.

Вот ведь парадокс: стоило изобретать такую полезную вещь, как телефон, чтобы в итоге опасаться подслушивающих? Конечно, и письмо могут вскрыть, но в нем можно использовать шифровку, а разговаривать по телефону таким образом, чтобы посторонний ничего не понял, довольно сложно. Во всяком случае, нужно заранее договариваться об условных фразах и тому подобном, для чего опять-таки нужна личная встреча.

Инспектор явно не собирался никуда выходить — на улице шёл снег, а в кабинете у него было тепло и уютно. Пинкерсон с Ламбертом что-то бурно обсуждали, а заодно пили чай — чайник кипел тут же, на спиртовке, — и угощались бутербродами с копченой говядиной и каперсами. Выглядели они вполне довольными жизнью.

— Добрый день, мистер Кин! — поприветствовали они меня на два голоса.

— Какими судьбами? — добавил инспектор. — Чаю хотите?

— Благодарю, я только что позавтракал, — отказался я. — Я, Пинкерсон, к вам по делу. Знаете ли вы, что меня обвиняют в убийстве?

— С помощью черной магии, выражающейся в сильнейшем, мгновенно действующем сглазе? Знаю, конечно, — кивнул он и, порывшись в ворохе бумаг на столе, выудил оттуда помятый и чем-то заляпанный листок. — Вот, мисс Тертли приходила вчера… Чем вы ей-то насолили? Угостили чем-то ее кошку, что ли? А старушка решила, что в данном случае «после» равно «вследствие», и решила, будто вы отравили бедную животину?

— Знаете, почти так всё и было, — сказал я, и Пинкерсон чуть не опрокинул чашку. — Я расскажу, с вашего позволения.

— Явка с повинной? — хохотнул он. — Отлично! Ни разу еще ко мне не являлись кающиеся преступники… Кстати, мистер Кин, может, заодно расскажете, где закопали тело вашего несчастного кузена?

— Я превратил его в кактус и поставил на почетное место в своей оранжерее, — ответил я и полюбовался выражением лица Пинкерсона. — Так он доставляет в разы меньше хлопот. Итак, к делу…

— Мне пора, — схватил свой картуз Ламберт, — дела, знаете ли, репортера ноги кормят…

— Постойте, — попросил я. — Я думаю, пресса в этом деле тоже пригодится!

Ламберт сел обратно и, порывшись в карманах, выудил помятый блокнот. Потом покопался на столе у Пинкерсона и раздобыл карандаш, очиненный с одного конца и обгрызенный с другой.

Оба воззрились на меня с любопытством, и я постарался не разочаровать их…

Когда я закончил излагать свою версию развития событий, Пинкерсон присвистнул, а Ламберт почесал в затылке карандашом.

— Думаете, такое возможно, мистер Кин? — спросил инспектор. — Чтобы тишайшая старая дева занималась подобным? Она ведь жертвует на благотворительность и сама…

— Вот именно, — кивнул я. — Но это очень легко проверить, как полагаете? Если, конечно, вы согласны поучаствовать в… хм… розыгрыше.

— Следственном эксперименте, — вставил Ламберт.

— Дела-то никакого нет, — сказал Пинкерсон, вскочил и забегал взад-вперед по кабинету. Места тут было мало, поэтому он постоянно спотыкался о мои ноги, а девать их мне было некуда. — Не могу я завести дело на основании ваших догадок и дохлой кошки! Ну… проверить можно, конечно, мистер Кин. Но только где взять подходящего актера? Настоящий-то еще и не согласится…

— За деньги согласится.

— Ну так разболтает раньше времени! И потом, надо…

— Вот что, джентльмены, — перебил его Ламберт. — Не нужен никакой актер. Я переоденусь бродягой, вот и всё!

Я посмотрел на него скептически.

— А что, — подумав, кивнул инспектор, — вы небольшого роста, худой… вполне сможете вызвать жалость. Только нужно тряпье… поубедительнее!

— Найдем! Можно у старьевщика поискать, это запросто, — ответил Ламберт. — Лицо я сажей измажу, ну и загримируюсь немного, я умею. Шляпу вашу возьму, летнюю, — такое воронье гнездо бродяге в самый раз, — а сверху шарфом обмотаюсь так, чтобы лица толком видно не было. Холодно же, в самый раз!

— И ботинки тогда тоже мои берите, — обрадовался Пинкерсон, даже не обидевшись за свою шляпу. — В чулане валяются, я как раз хотел их старьевщику отдать, да всё забывал.

— Они мне велики вдвое, — помотал головой репортер.

— Соломы внутрь натолкайте и шпагатом подвяжите, чтобы не потерять, будет то, что надо!

— Если только так.

— А запах? — встрял я. — На холоде он не настолько заметен, но…

— Я керосином побрызгаюсь, — решил Ламберт и шмыгнул носом, — он любую вонь перебивает. Если спросят, скажу, что меня хозяин бакалейной лавки переночевать пустил, а я ночью о флягу споткнулся, вот и… И еще прополощу рот спиртным!

— Да, достоверность превыше всего, — серьезно ответил я.

— Только мне нужно будет хотя бы пару раз мелькнуть, чтобы мисс Тертли меня заметила, — задумчиво сказал репортер. — Сегодня. А завтра…

— Завтра пойдем на дело! — кровожадно потер руки Пинкерсон. — Экий вы выдумщик, мистер Кин! Давайте-ка, согласуем график: в котором часу вы выходите на прогулку, каким маршрутом следуете…

И мы взялись за дело. Времени это заняло не так уж много, и вскоре Ламберт отправился гримироваться и искать подходящее тряпье, а я продолжил прогулку: нельзя было слишком явно изменять своим привычкам.

За спиной у меня по-прежнему шептались, украдкой крестились, а я делал вид, будто избирательно оглох и ослеп. Правда, с трудом сдерживался, чтобы не послать кое-каких шептунов к… святому Христофору!

Тем же вечером, подумав, я повесил на карниз носовой платок, и в сумерках у черного хода собралась ватага знакомых ребятишек. Компания немного поредела: кое-какие из бывших шахтерских семей перебрались из Блумтауна в Джосмит — там построили небольшую прядильную фабрику, нужны были рабочие руки, желательно, недорогие. Но кое-кто все-таки остался: я увидел Оскар в новых штанах на подтяжках и в роскошном красно-зеленом вязаном шарфе и Ханну с белыми косичками, в таком же шарфе, только черно-оранжевом, Фила и мальчишку, похожего на мулата. (Его, видимо, насильно отмыли в преддверии Рождества, и он оказался вполне светлокожим.)

Признаюсь, я опасался, как бы и они не подхватили от взрослых скверные сплетни, но…

— Ха, мистер Кин, кто ж им скажет? — весело сказал Фил, когда я осторожно поинтересовался, не взгреют ли их взрослые, если узнают, к кому они бегали. — А мы так думаем: это ж здорово, если вы колдовать умеете! Вон, над зеркалом поворожили или картишки раскинули — и узнали, кто злодей!

— К сожалению, так это не работает, — вздохнул я, — хотя ты прав, гадать я немного умею. Но это лишь способ понять, в верном ли направлении я движусь, или даже вообще выбрать это направление…

— Тоже хорошо, — кивнула Ханна. — Надо ж знать, в какую сторону копать, пустая там порода или уголёк имеется, верно я говорю?

— А нам не погадаете? — пискнул кто-то, я попытался было придумать, как отказаться, не обидев ребятню, но меня спасла Оскар.

— У мистера Кина это не для забавы, ясно, дурная твоя башка? — сурово сказала она. — Если б можно было на каждого прохожего гадать, неужто мистер Кин бы так не делал?

— Совершенно верно! — обрадовался я такому нежданному пониманию. — Ты сама догадалась?

— Не, у цыган услышала, табор как-то в поле недалеко от нас останавливался, мы бегали поглядеть, — пояснила она. — Так-то они гадают — любую чушь мелют, умеют зубы заговаривать. А чтоб по-настоящему — это сложно, еще и не каждый умеет. Так самая старая старуха кому-то из молодых объясняла, а я подслушала и вот запомнила.

— Цыгане многое знают, — кивнул я. — Но не о них сейчас речь. Мне от вас нужно вот что…

Объяснив им примерную диспозицию на завтра, я оделил их заранее припасенной мелочью и отправил восвояси. По-моему, взаимодействие с отдельно взятой частью социума, на котором настаивала манназ, прошло вполне успешно!

4.

Я уповал на то, что за ночь не потеплеет, иначе маскировка Ламберта оказалась бы чрезмерной, и затея наша повисла бы на волоске. Однако погода не подкачала: утро выдалось ясное, морозное, и я, наскоро перекусив, устремился по обычному маршруту. По пути, правда, позвонил инспектору — условные фразы мы заготовили в изрядном количестве (главное было не потерять список), — и убедился, что Ламберт вышел на дело и будет действовать по утвержденному графику, а сам Пинкерсон скоро подтянется к условленному месту. Мне следовало ускориться, что я и сделал.

А мисс Льюис пускай рассказывает, как я тревожусь о кузене, ежедневно названиваю в полицейский участок и грожу инспекторами всяческими карами, если он сию минуту не сыщет Сирила!

Следуя по маршруту, я замечал тут и там своих якобы околачивающихся без дела малолетних помощников. Обычное дело: кого-то послали в лавку, а он заболтался с приятелем, кто-то прилип к витрине… Им влетит дома или от хозяев за это, конечно, но я заплатил достаточно, чтобы их не беспокоила ругань или наказание. Да и вообще, если всё пройдет, как задумано, об их задержке никто и не вспомнит…

Впереди показался домик, в котором обитала мисс Тертли, и я умерил шаг, всматриваясь в происходящее издали.

Бродяга, одетый в невообразимое тряпье (позавчерашний по сравнению с ним выглядел лондонским денди), постучал, а когда дверь приоткрылась, гнусаво начал выпрашивать хоть корочку хлеба. Еще и ссылался при этом на своего приятеля, которого повстречал по пути в Блумтаун, и который подсказал ему, где живет милосердная пожилая леди.

Должно быть, это сработало, потому что дверь закрылась, но бродяга остался на прежнем месте: видимо, старушка пообещала вынести ему что-нибудь.

Слабый ветерок доносил до меня ядреный аромат керосина.

Оглядевшись, я заметил торчащий из переулка нос Пинкерсона. Конспирации ради он надел длинное пальто не по размеру и громадную шляпу, натянув ее на глаза, и выглядело это презабавно.

Вот снова приоткрылась дверь, мисс Тертли вынесла знакомую жестяную миску (подобрала, надо же!), над которой курился парок. «Бродяга», натянув рукава на ладони, бережно взял у нее горячую посудину, присел на крыльцо, поставил миску на колени и сгорбился над добычей. Вот он отправил в рот одну ложку, другую… С моего места не было толком видно, как Ламберт проворачивает фокус с поеданием неаппетитного варева, и я решил, подойти ближе.

Старушка стояла на крыльце, ожидая, пока бродяга вернет миску… Кстати, вот на этом мы могли проколоться, обычно у них все-таки имеется своя посудина, особенно у опытных путешественников! Ну, будем считать, этот экземпляр не достаточно опытен…

И вдруг раздался грохот — это миска полетела на обледеневший камень мостовой, а «бродяга» рухнул с крыльца на тротуар, хватаясь за горло и издавая жуткие звуки. Изо рта у него пошла пена, тело свели судороги… Я с тревогой подумал, что Ламберт переигрывает, однако спектакль подействовал на мисс Тертли преотменно. Сперва она попятилась, явно желая вернуться в дом и захлопнуть за собою дверь, потом заголосила:

— Спасите! Помогите!

Людей на улице было не так уж мало, на крики оглядывались, но на помощь не спешили, но тут моя гвардия завопила на разные голоса:

— Убили! Человека убили!

— Где убили, как убили? — тут же заинтересовались прохожие. Даже из окон начали высовываться люди, не считаясь со стужей.

— Да что ж это делается… — плачущим голосом выговорила мисс Тертли, хватаясь за косяк.

«Бродяга» почти перестал подавать признаки жизни, только слабо подергивал конечностями.

Тут взгляд старушки упал на меня, и она мгновенно преобразилась, растерянность сменилась уверенностью, и с этой-то уверенностью в голосе она и закричала, указывая на меня:

— Это он! Он виноват!..

— Как же мистер может быть виноват, если он в двадцати шагах стоит? — тут же ввернул Фил, следовавший за мной по пятам.

— Все знают, что у него глаз дурной! Намедни точно так же… будто нарочно мимо шел и кошку мою уморил, — был ответ. — А теперь и до человека добрался! Ахти, что же это делается, люди добрые? Среди бела дня…

— Сдается мне, надо полицию позвать, — неуверенно предположил кто-то.

— Полиция уже здесь! — гордо заявил Пинкерсон, выступая на сцену. — Что тут происходит? Что за крик?

— Да вон… бродяга помер, кажись, — неуверенно произнес тот же мужчина. — Сидел-сидел, ел себе, потом захрипел да упал. Подавился, небось, от жадности-то.

— Да уж, старуха Тертли, поди, костей не пожалела, — ядовито вставила полная женщина в полосатой шали.

— Мистер полицейский, эта мисс Тертли вот этого мистера обвиняет, — на всю улицу заявила Оскар. — Все слышали, как она кричала — это он бродягу убил!

— Что, на расстоянии? — подобрался Пинкерсон. — Кто-нибудь слышал выстрел? Видел оружие? Мистер Кин, у вас при себе есть пистолет?

— Не было никаких выстрелов! — загомонили мои статисты. — Мистер шел себе и шел, когда бродяга свалился! А старуха вопить начала, что это он!.. И кошку тоже он!

— Кошка сдохла! — повторила мисс Тертли, а я не без садистского удовольствия заметил:

— Инспектор, возможно, бродяге еще можно помочь? Вы же наверняка умеете делать искусственное дыхание? Если он подавился, у него еще есть шанс! Ну же, скорее!

Пинкерсон, посуровев, сунул мне шляпу и пальто и устремился к «бродяге». Я, если честно, просто опасался, что Ламберт простудится насмерть, лежа на холодных камнях, пока мы тут препираемся.

Встав на колени, инспектор уложил бездвижного «бродягу» поудобнее, зажал ему нос и припал губами к его губам…

От звука сочной оплеухи с окрестных крыш взвились голуби и заорал младенец на руках у кого-то из небольшой толпы.

— Что вы себе позволяете! — неожиданно тоненьким голосом выговорил «бродяга», тут же закашлялся и добавил сипло: — Помереть нельзя, тут же мужики целоваться лезут! Развелось извращенцев, навезли этой заразы из всяких Парижей…

— Как это — помереть? — с интересом спросил я, подходя ближе.

Пинкерсон ожесточенно отплевывался. Я принюхался — пахло хорошим туалетным мылом. Должно быть, Ламберт сунул кусочек за щеку, чтобы пускать пену, слыхал я о таком трюке.

— А как люди помирают, мистер, так и я преставился, — охотно ответил несостоявшийся покойник. — Ем я, значит, и так хорошо мне, тепло… А потом раз — в живот будто нож воткнули, ни охнуть, ни вздохнуть, такая боль! Горло сдавило, перед глазами темно, хочу закричать — а голоса нет… И чудится мне, будто встаю я, а по сторонам — люди, кричат чего-то, а на меня внимания не обращают. Думаю, кого убили-то, как это я всё проглядел? — Он прокашлялся и продолжил: — Смотрю вниз — а это ж я лежу! Шарфик мой любимый, обмотки тоже…

Народ притих, внимая откровениям ожившего мертвеца.

— И тут чую, — вдохновенно вещал Ламберт, — кошка о ноги мои трется. Хорошая такая кошка, с буквой «М» на лбу, счастливая, значит… И говорит: пойдем со мной, мил человек, провожу, а то заблудишься с непривычки. Больно уж вы, люди, глупые.

— Кошка говорит? — с глупым видом уточнил мужчина с пышными бакенбардами.

— Ну да! Я сам удивился, мистер, не бывает же такого, чтобы звери человеческим голосом разговаривали! — ответил Ламберт. — И тут до меня, значит, дошло — я ж помер! Потому и кошку понимаю… И так мне страшно стало, я давай обратно в свое тело укладываться — а не лезу!

— Вот почему его судороги били, — со знанием дела воскликнула худая женщина в митенках. — Бедолага…

— Ага, тетенька, перепугался я — не приведи боже! — подтвердил Ламберт и утер нос грязной рукой. — А кошка мне говорит: зря стараешься, после бабкиной отравы никто еще живым не уходил, вот и мне не подфартило. А я, говорит, столько лет у нее жила, мышей ловила…

— Что-о?! — взвыла мисс Тертли. — Это мистер Кин ее сглазил!

— Не знаю я, кто такой мистер Кин, — бодро соврал Ламберт, — а только кошка сказала: я, мол, видела, как старуха что-то в похлебку сыпала. И позавчера видела, и раньше, да не смекнула, соображения кошачьего не хватило. Полизала разлитой похлебки, да и околела. Тоже, говорит, живот болел и в глазах темнело…

— Неправда! — заголосила мисс Тертли. — Инспектор! Что ж вы слушаете, как меня, честную женщину, какой-то проходимец прилюдно поносит? Арестуйте его немедленно!

Пинкерсон посуровел — вообще-то, она была права. Спектакль наш пошел не по сценарию, и пора было сматывать удочки.

— А еще кошка сказала, что я седьмой, всех вместе и проводит, — добавил Ламберт, когда Пинкерсон деликатно завернул ему руку за спину, — но я не успел спросить, что это значит, потому что этот вот мистер ко мне полез… к мертвому! Я так разозлился, что — хоп! — и впрыгнул в свое тело. А оно даже еще остыть не успело!

— Повезло парню… — покачал головой точильщик. — Чудеса прямо.

— Чудеса, не чудеса, — проворчал Пинкерсон, застегивая наручники на Ламберте, — а проверить надо. Постой-ка тут, парень, да не вздумай бежать, ясно?

С этими словами он подобрал миску. Уронил ее Ламберт удачно — на дне осталось еще предостаточно гущи. Жижа, как я понял, отправилась куда-то в недра многослойного тряпья.

— Отправлю в Лондон, в лабораторию, — сказал инспектор. — Пускай узнают, что там. Это для вашего же блага, мисс Тертли! — повысил он голос, видя, что старушка хочет возразить. — Вам же не нужны гнусные сплетни? Кто-то ведь может и поверить этому бродяге.

— Да, уж больно он складно рассказывает, — подтвердил точильщик. — Будто и впрямь там побывал и с кошкой разговаривал.

— Мяу, — подтвердила кошка, и все дружно обернулись.

Посреди тротуара сидела серо-полосатая кошка. На лбу у нее полоски складывались в отчетливо различимую букву «М».

Убедившись, что все мы хорошо ее разглядели, кошка уверенно направилась к мисс Тертли, а та вдруг попятилась, отмахиваясь от нее обеими руками:

— Сгинь! Сгинь, пропади! Ты же сдохла! Сдохла!

— У кошек девять жизней, — замогильным голосом произнес я, решив, что мое выступление этот спектакль уже не испортит. — Это все знают, но не всем известно, что не каждой кошке позволено продолжить прежнюю земную жизнь…

— О чем это вы, мистер? — с интересом спросила Ханна.

— Эта кошка заслужила возвращение, — серьезно сказал я, — тем, что позаботилась о душах умерших бродяг. Проводила их туда, откуда нет возврата. Они умерли без покаяния и причастия, в одиночестве, в страшных мучениях, на лютом морозе, не в силах даже позвать на помощь… разве эти люди заслужили такой смерти?

С лютым морозом я переборщил, каюсь, но на общем фоне это такие мелочи!

— Да разве ж это люди?! — завизжала вдруг мисс Тертли, брызгая слюной. — Висельники, все как есть висельники! Грязные, вшивые, вонючие пьяницы и развратники! Каторжники! Посмотрите на него, — она ткнула скрюченным пальцем в Ламберта, — разве это человек? Он хуже животного, хуже моей Эбби!

Кошка, вылизывавшая лапку, посмотрела на нее с недоумением.

— Когда видишь на белом снегу этакую пакость, так и хочется раздавить гадину, чтобы не было больше этой грязи! Чтобы не ходили, не дышали одним с тобой воздухом, чтобы… чтобы сдохли поскорее! А если не торопятся, так можно и помочь… — выдала наконец мисс Тертли и замолкла, тяжело дыша.

Молчали и столпившиеся люди.

— Мистер Кин, — нарушил тишину Пинкерсон, — как вы догадались?..

— Догадки в таком деле не подмога, — зловеще произнес я. — Вы сами знаете, что никаких улик не было. Но интуиция… о, интуиция подсказала мне, что дело нечисто, а дух кошки лишь убедил в этом. Но я все еще колебался, не в силах поверить…

— И что вы сделали? — любопытно спросил Фил.

— Я совершил то, что должен был сделать уже давно, — сурово произнес я и заложил руку за отворот пальто. — Я посоветовался со своим внутренним кактусом и убедился, что за убийствами стоит… мисс Тертли!

С этими словами я указал на нее обличающим жестом. На руке моей красовался сеньор Кактус, старательно сшитый Мэри. У него были блестящие черные глазки-пуговицы, сурово сдвинутые щетинистые брови, лихо закрученные усы из той же щетины, кожаная портупея, преизрядно иголок и замечательное красное сомбреро.

Эффект был велик: мисс Тертли взвизгнула не своим голосом и с неожиданной для такого возраста прытью отскочила назад.

— Что, правда глаза колет? — поинтересовалась из-под моего локтя Оскар.

— Мисс Тертли, — откашлявшись, произнес Пинкерсон. — Следует ли понимать ваши слова, как признание в покушении на убийство этого человека?

— Я… я… да что вы, конечно же, нет… — забормотала она, дико оглядываясь. — Я просто сказала, что думала… Разве кто-то любит бродяг? От них одни беды, ходят, воруют, пристают к женщинам… убить могут…. Разве плохо, если их станет меньше? Если… если кто-нибудь из них просто приляжет отдохнуть… и не проснется? Заснет и не проснется… тихо и мирно… И никто не узнает… Всем же станет лучше, правда?

— Я полагаю, этот разговор лучше продолжить в участке, — после паузы произнес Пинкерсон. — Мне нужно, чтобы двое человек отправились со мной. Вы всё слышали, верно?

— Я могу, мистер, — вызвался точильщик, — все равно пока работы нет.

— И я, — добавила женщина в полосатой шали. — Поди ж ты… А я удивлялась, с чего это вдруг Тертли в благотворительность ударилась, если сама с хлеба на воду перебивается?

— Мы тоже можем пойти, — предложил мужчина с бакенбардами, а его спутница кивнула.

— Хорошо, — сдался Пинкерсон, поняв, что отделаться от очевидцев не удастся. — Гм… мистер Кин, вас не затруднит присмотреть за этим молодым человеком. А то как бы не удрал…

— Он же в наручниках, — напомнил я.

— Ну так я сниму, — прошипел Пинкерсон.

— Я сам сниму, они мне велики, — таким же шепотом ответил Ламберт и сунул ему наручники, а громко добавил: — Никуда я не побегу, зачем мне? В участке тепло, чего ж не посидеть маленько, пока суд да дело?

И тут представил, что скажет суперинтендант Таусенд, услышав о деле отравительницы, раскрытом благодаря дохлой кошке, моей фантазии и актерским талантам Ламберта… Лучше бы не представлял, право слово!

Кстати о талантах…

— Ламберт, пс-с-ст, — шепнул я ему на ухо.

— Что?

— Ус… — прошипел я едва слышно. — Отклеился…

Он вытаращил глаза и закрыл лицо обеими руками. Н-да, должно быть, мыльная пена виновата. Или старательный Пинкерсон. Или клей скверный попался, на морозе не держит. Но вроде бы никто ничего не заметил, и на том спасибо!

Я оглянулся: кошке наскучило сидеть на тротуаре, она вспрыгнула на ограду и смотрела нам вслед.

— Интересно, — вслух подумал я, — это та самая кошка или нет?

— Мяу, — насмешливо ответила она.

И понимай, как хочешь: то ли «мало ли похожих кошек в Блумтауне», то ли «у нас девять жизней, забыл?». Ну правда, может, она съела совсем мало, глубоко уснула — а мисс Тертли явно использовала снотворное, а не яд, — а потом очнулась и вернулась домой. Какая, в самом деле, разница?

5.

— Ну и зачем вы устроили этот балаган? — спросил меня Таусенд, когда мы повстречались возле церкви.

Я, как добропорядочный джентльмен, явился на рождественскую службу. Правда, тетушка Мейбл меня демонстративно проигнорировала, полковник Стивенсон тоже (выразительным взглядом дав понять, что он со мной совершенно согласен, но возразить супруге не может), поэтому я присоединился к Таусендам. Разумеется, это не укрылось от бдительной общественности, снова послышались шепотки.

— Исключительно по велению своего внутреннего кактуса, — невозмутимо ответил я, отогнув борт пальто: сеньор Кактус помещался у меня за пазухой.

— Ну что за ребячество, право слово, — проворчала миссис Таусенд, но, я видел, хихикнула в кружевной платок.

— В моем возрасте, полагаю, джентльмен уже может позволить себе небольшие чудачества, — серьезно ответил я. — Тем более, наш маленький спектакль ведь увенчался успехом?

— О да, — вздохнул Таусенд. — Начальство так аплодировало, что овациями меня едва не вынесло из кресла суперинтенданта, а Пинкерсона — вовсе из полиции. С волчьим билетом.

— О… — только и смог я произнести. — Но вы…

— Отбился, разумеется, за кого вы меня принимаете? Взял всё на себя, выдержал громы и молнии, а в итоге еще и выбил премию Пинкерсону за расследование череды смертей и выявление опасной преступницы. Как знать, вдруг с бродяг она переключилась бы на любителей выпивки? Или принялась бы угощать конфетами детей?

— Полагаю, мисс Тертли направили туда же, куда и миссис Дэвис?

— Совершенно верно. К слову, именно у миссис Дэвис она и научилась стряпать это сонное зелье.

— Что-то у нас тут просто клуб отравительниц, — вздохнула миссис Таусенд. — И, Виктор, миссис Ходжкин была соседкой миссис Дэвис, имейте в виду.

— Думаете, она распространяет обо мне слухи потому, что ей не с кем стало делиться свежими сплетнями? — удивился я. — И она считает меня виновным? Но, вообще-то, Тома Дэвиса вычислил лорд Блумберри, а я просто рядом стоял!

— Так-то оно так, — задумчиво произнес суперинтендант, — но люди считают, что лорд вас не просто так с собой позвал. Давно уж поговаривали, что вы умеете… что-то этакое. А теперь они еще и укрепились в этом мнении.

— В основном все считают вас добрым колдуном, — утешила миссис Таусенд.

— И на том спасибо, — пробормотал я, поймав на себе злобный взгляд миссис Ходжкин — она как раз шла мимо.

За нею я заметил вдруг знакомую фигуру и окликнул:

— Пинкерсон! Вас ли я вижу?

— Мистер Кин! — отозвался он. — Мистер Таусенд, миссис Таусенд…

— Да вы не один, — удивилась она. — Представьте же нас!

Я посмотрел на невысокую девушку в скромном платье и шляпке, задорно сидящей на рыжевато-соломенных волосах, и постарался сделать непроницаемое лицо.

— Э-э-э… это мисс Джессика Ламберт, — ответил Пинкерсон и зачем-то снял шляпу, потом снова ее надел и пояснил: — Это сестра нашего Ламберта, они близнецы. Представляете, какая незадача: она приехала навестить брата, хотела устроить сюрприз, а он, как нарочно, уехал по заданию редакции и вернется уже после Рождества…

— Очень обидно, — подтвердила мисс Ламберт. Голосок у нее был звонкий, глаза веселые, а движения — точь-в-точь птичьи. Правда что, копия нашего репортера. — Но зато я побывала в Блумтауне. Джерри у вас очень нравится, он писал, люди здесь замечательные, и я готова это подтвердить!

— Приятно слышать, — отозвалась миссис Таусенд и принялась расспрашивать девушку о том о сём, а инспектор поманил суперинтенданта в сторонку.

— Мистер Таусенд, можно попросить вас об одолжении? — прошептал он.

— Пинкерсон, вы исчерпали лимит моих одолжений на год вперед!

— Это крохотное одолжение, поверьте! — взмолился инспектор. — Пожалуйста!

— Ну что там у вас? — смилостивился Таусенд.

— Вы не позволите мне заночевать у вас во флигеле? Или хотя бы в гараже?

— Вас что, турнули с квартиры? Прямо под Рождество?

— Да нет же! — замахал руками Пинкерсон. — Просто… ну, мисс Ламберт же приехала к брату, но он уехал, а оставаться со мной в одной квартире ей никак нельзя, вы же понимаете!

— Еще бы, после такого вам, как честному человеку, придется жениться, — ухмыльнулся Таусенд. — Значит, вы, как порядочный джентльмен, решили оставить квартиру в распоряжении леди, а сами ютитесь по знакомым?

— Выходит, так, — вздохнул тот. — Вчера я ночевал в участке, но сегодня не выйдет, там занято…

— Ну, если супруга не станет возражать… — начал Таусенд, а она тут же вмешалась (нет, все-таки у женщин поразительной остроты слух!):

— Разумеется, я не стану возражать. Я уже пригласила мисс Ламберт к нам на ужин, и вы тоже придете, Мэтт, даже не вздумайте отказываться! Где это видано: встречать Рождество в гордом одиночестве, да еще, подозреваю, за пустым столом?

— Ну… — замялся инспектор, а я подумал, что надо бы все-таки помириться с тетушкой, не то тоже придется напрашиваться в гости к Таусендам. Не то чтобы у меня дома нечего было поставить на стол, но пировать одному, как верно подмечено, довольно грустно. — Если я вас не стесню…

— Не стесните, — отрезала миссис Таусенд. — А теперь идемте внутрь! Лорд Блумберри прибыл, служба вот-вот начнется…

Лорд в самом деле прикатил со всеми чадами и домочадцами. Вид у него был довольно мрачный, и когда к нему сунулись смутно знакомые джентльмены, он так свирепо взглянул на них, что они мигом отступились.

— Это еще кто? — шепотом спросил я у Таусенда.

— Археологи, — пояснил он. — Я слыхал, замучили уговорами предоставить им участок для раскопок. Даже пытались незаконно копать, но…

— Но?.. — с намеком повторил я.

— Отчего-то их рабочие бросили это дело, едва стемнело, — шепотом сказал мне Таусенд и ухмыльнулся. — Болтали, очень уж жутко. Воет кто-то, хотя до леса не так уж близко, а ветра, считай, и нет. Тени откуда-то наползают, колышутся, злобные крики слышны, грохот какой-то… Словом, больше к ним никто не нанимается, а сами они и снег-то не разгребут: сразу видно, тяжелее чернильницы ничего в руках не держали!

— А попробуют — я их арестую, — кровожадно добавил Пинкерсон.

Миссис Таусенд ушла вперед с мисс Ламберт, суперинтендант поспешил за ними, а я немного задержался: мне показалось, будто Пинкерсон хочет о чем-то мне поведать. Или спросить, по нему не поймешь.

— Как вам мисс Ламберт? — поинтересовался я, когда до входа в храм осталось несколько шагов, а инспектор так и не сумел собраться с мыслями. — Впервые встречаю разнополых близнецов, такое сходство!

— О да, сходство просто поразительное! — подхватил Пинкерсон. — Не только внешнее, мистер Кин, уж поверьте, мисс Ламберт и мыслит в точности, как ее брат… И неплохо разбирается в криминалистике — говорит, он подробно описывал ей все, о чем я рассказывал. Ну, знаете, по вечерам тянет посидеть у камина, поговорить о том о сём…

Я покивал. Мы уже устроились на своих местах (вернее, я-то как раз не на своем) и приготовились внимать службе.

— И вот мисс Ламберт, как и ее брат, прекрасно умеет слушать! И задавать дельные вопросы! И… и вообще она всё-всё понимает… — он перевел дыхание и продолжил едва слышным шепотом: — Я читал, что у близнецов есть мистическая связь, и даже если они разделены, с одним может происходить то же самое, что с другим, а теперь вот убедился на личном опыте! В самом деле, я говорю с Дже… то есть мисс Ламберт, но если закрыть глаза, легко представить, что это ее брат!

— Похоже, вы влюбились, друг мой, — серьезно сказал я, а он запротестовал:

— Но я ведь не хотел! Я ведь даже не видел ее никогда… Ламберт мне показывал карточку, но там поди разгляди толком… ну, как в том дельце мисс Гейт! А вот так, нос к носу… И вообще…

— Влюбились, — подтвердил я.

— Я же знаком с ней вторые сутки, о чем вы?!

— Иногда и часа достаточно, — сказал я тоном умудренного жизнью старца.

— Полагаете?.. И что мне делать?

— Женитесь, вот и вся недолга.

— Скажете тоже, — фыркнул Пинкерсон, — на мое жалованье семью не прокормишь! Эх… А здорово было бы сидеть у камина вот так, втроем… Жаль, когда Ламберт вернется, она уже уедет — тоже служба, она стенографистка…

Я только вздохнул: ну неужели Пинкерсон ничего не замечает? А миссис Таусенд? Ту-то, уж наверно, не проведешь! Или это я напридумывал невесть чего?

В любом случае, вмешиваться я не собирался. Сами пусть выкручиваются, вот что. Может, до инспектора что-нибудь дойдет, когда он сообразит, что собрать под одной крышей Джерри и Джессику Ламберт не выйдет…

— Ой, мистер Кин, — Пинкерсон хлопнул себя по лбу. — Я со всеми этими хлопотами совершенно забыл!

— О чем?

— Да о письме же… — прошипел он и выудил из-за пазухи помятый конверт. — Вот, держите, это вам. В смысле, письмо доставили мне, а этот конверт, который вам, был внутри.

— Не понимаю, к чему такие сложности, — пробормотал я, мгновенно опознав кокетливый почерк кузена.

— Должно быть, опасался, что на почте работники такие же любопытные, как на телефонной станции, — шепотом ответил Пинкерсон. — Видите? Мой конверт другим почерком надписан.

Верно, на нем красовались слова, выведенные непривычной к перу рукой. Само перо тоже явно было не из лучших, как и чернила: должно быть, кузен попросил кого-то в почтовом отделении написать за него адрес. Вот ведь конспиратор! И, главное, стоит пометка — доставить именно перед Рождеством… Подарочек приготовил, значит?

Я вскрыл свое послание (представляю, как Пинкерсон извелся, нося его при себе) и спросил:

— А вам он что написал?

— Буквально два слова, — инспектор сунул мне листок. — Просьба никому об этом письме не говорить и передать его вам лично в руки, только и всего. Ну вот еще: «вы поймете меня, как мужчина мужчину».

— Вы, помнится, говорили что-то в этом роде, когда Сирил врезался в столб на пути к банку, — пробормотал я, развернул письмо, пробежал его глазами… и едва удержался — свистеть в церкви неприлично.

— Что, что там? — изнемогая, спросил Пинкерсон. Читать через мое плечо ему не позволяли приличия.

— Сирил просит его не искать, — вздохнул я. — Пишет, что в его возрасте он еще не совершал ни одного по-настоящему безумного поступка… в отличие от меня. И что если он этого не сделает, то будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

— Чего не сделает?

— Не сбежит в Америку, конечно же, — ответил я и вытряхнул из своего конверта еще один, поменьше. — А это предназначено тетушке, я полагаю… ну да, так и есть.

— В Америку… — Пинкерсон восхищенно покрутил головой. — Подумать только! А на какие средства? Или он поедет на пароходе зайцем, в трюме? Вряд ли в матросы наймется, как по-моему…

— Об этом Сирил умалчивает, но, сдается мне, сбежал он не один, — пробормотал я, — а раз так, то поездка в канатном ящике ему не грозит.

— А-а-а… — понял инспектор. — А когда письмо отправлено? Так… так… Ну, пароход уже не догнать, я полагаю. Разве только на воздушном шаре…

— Это вы к чему клоните?

— К тому, что надо бы передать письмо миссис Стивенсон, она же переживает, — пояснил Пинкерсон. — Давайте-ка, пустим его по рядам…

И ведь в самом деле пустил! Прихожане вертели конверт в руках, удивленно переглядывались и передавали его дальше. Было в этом что-то… Ну точно, как в детстве: в воскресной школе иногда удавалось обмениваться записочками — это было настоящее искусство!

Наш священник недоумевал, отчего это праздничную проповедь слушают так невнимательно, но вот письмо добралось до тетушки Мейбл… Она встрепенулась, прочитав сыновние строки, прижала руку к груди и явно задумалась о том, не потерять ли сознание, но вместо этого повернулась, нашла меня взглядом и нахмурилась. Я развел руками, мол, сам не подозревал, до чего может дойти этот негодяй в непрестанных попытках разбить материнское сердце… Должно быть, моя пантомима оказалась достаточно выразительной, потом что тетушка Мейбл вздохнула и отвернулась к полковнику Стивенсону.

— Что у вас там случилось? — прошептал Таусенд, отклонившись назад со своей скамьи.

— Сирил сбежал в Америку, — пояснил я, должно быть, чрезмерно громко, потому что неподалеку тут же подхватили:

— Вы слышали? Сирил Кертис сбежал в Америку!

— В самом деле? Вот шалопай! Бедная миссис Стивенсон…

— Дети в наше время совершенно отбились от рук! Вот в мое время…

— Тс-с-с, не во время службы…

— Ничего, — жизнерадостно заявил Пинкерсон, — всё равно скоро заявят, что письмо вы подделали, долго ли, умеючи?

— Как бы не так, — ухмыльнулся Таусенд, тоже повернувшись к нам. — У меня такое же письмецо имеется. Только с дополнением.

— Каким? — спросили мы в один голос.

— Тут свидетельство от лондонского врача о том, что Сирил Кертис является вполне душевно здоровым, а для укрепления здоровья физического ему предписан морской круиз и смена климата.

— Мерзавец… — прошипел я.

— Но изобретательный, — хмыкнул Таусенд. — Кто может помешать совершеннолетнему дееспособному человеку уехать хоть на край света? Долги, разве что…

— Он занимал у меня не так давно, должно быть, как раз их раздавал, — вспомнил я.

— Ну вот. На свободу с чистой совестью и пустыми карманами, — ухмыльнулся суперинтендант. — Не переживайте, не пропадет ваш кузен! Нагуляется и вернется.

— Будем надеяться… — пробормотал я, подумав о том, что в Сириле может взыграть кровь Кинов, и он пристрастится к путешествиям. Что скажет тетушка?!

Причем скажет мне, Сирил-то будет недосягаем! Впрочем, я всегда могу уехать якобы на поиски блудного кузена и затеряться где-нибудь лет на пять-шесть… А как же мои кактусы? Не возьму же я с собой оранжерею!

Я уже начал продумывать план побега (например, к дяде в Австралию), когда служба закончилась.

— Вик!.. — тетушка Мейбл протолкалась ко мне сквозь толпу прихожан. — Вик, немедленно скажи: это твоих рук дело?

— О чем вы? — опешил я.

— Это ты ссудил Сирила деньгами, чтобы отправить его подальше от моей юбки, как ты изволил выразиться?

Такой вариант мне в голову не приходил, а жаль!

— Если ты, то скажи, сколько он тебе должен, — сурово продолжила она.

— Какие могут быть счеты между родными людьми? — вздохнул я. — И в любом случае, тетя, я тут совершенно ни при чем. Сирил занимал у меня немного, но этой суммы не хватило бы на путешествие в Америку.

— Может, он вовсе и не туда подался, — рассудительно добавил полковник. — А назанимал по друзьям-приятелям да кутит в Лондоне.

Такую вероятность тоже нельзя было отрицать, но что мы могли поделать? Не искать же, в самом деле, Сирила с полицией!

— Тетя, я очень прошу извинить меня за ту резкость, — спохватился я.

— Ах, Вик, я и сама повела себя не лучшим образом, — тетушка заключила меня в родственные объятия, и мы трогательно расцеловались на потеху публике. — Правду слышать не всегда легко и приятно…

— Это уж точно, — пробормотала проходившая мимо миссис Ходжкин так, чтобы все слышали, — зато вранье в уши так и льется. Наговорит небылиц, а люди и слушают! Как же, приличный джентльмен говорит, образованный, а что с нечистой силой знается — кому какое дело, так выходит?

Я решил проигнорировать злоязыкую сплетницу — ну не ругаться же с ней в церкви, в самом деле! — но кое у кого были иные планы…

Внезапно двери церкви распахнулись, внутрь ворвался ледяной ветер, затушив свечи. Тьма воцарилась кругом, послышались испуганные возгласы… И тут свечи снова вспыхнули — зловещим мертвенным светом, в котором прихожане походили на утопленников не первой свежести. На пороге же воздвиглись громадные призрачные фигуры, в которых лично я узнал Харальда Кина и Дональда Вишенку с дружинами, а остальные, судя по многоголосому воплю… не узнали.

— Бесы, бесы! — верещал кто-то, крестясь с такой скоростью, что на меня повеяло свежим ветерком.

— Демоны! Спасайся! — вторил ему другой.

— Спокойствие, только спокойствие! — взывал наш священник. — Это… это розыгрыш… просто глупый розыгрыш… Никакие призраки не могут войти на святую землю!

— Да ну, — ответил Дональд и притопнул. — Чего это мы не можем? Очень даже можем. Мы крещеные. Были.

— Раз пять, — добавил Харальд и огляделся. — Н-да, бедновато живут потомки. Даже взять нечего! А помнишь монастырь?..

— Это где мы третий раз крестились? Да, подарки были знатные, а добыча — и того лучше!

Священник тихо упал в обморок.

— Всё, что ни делается — в руке Господней, — поучительно сказал ему Харальд.

То из одного угла, то из другого раздавались истерические взвизги и шелест — это дамы падали в обморок. Тетушка, однако, крепче взялась за зонтик (зимний, очень прочный, со стальными спицами). Мисс Ламберт, я видел, в полном восторге строчила что-то карандашом в блокноте (и, кажется, даже зарисовывала), то и дело отодвигая в сторонку Пинкерсона — он все порывался заслонить девушку своей тощей спиной.

— Это он! — заверещала вдруг миссис Ходжкин, тыча в меня пальцем. — Он вызвал демонов, от которых и церковь не защита! Что ж творится, люди добрые-е-е…

— Цыц, — тихо, но внятно сказал ей Харальд, подойдя поближе. Прихожане испуганно жались к скамьям и стенам, но деваться было некуда: в дверях толпились призраки. — Пока тут творится только одно: кто-то своим поганым языком бесчестит нашего потомка!

— Нашего? — удивился Дональд, почесав в затылке. — Я думал, мой — только вон тот.

Он ткнул пальцем в лорда Блумберри. Тот, к его чести, панике не поддался, а на призраков смотрел с большим интересом, не забывая обмахивать бесчувственную супругу молитвенником. Вот дети — те таращились на духов предков с восторгом!

— Слушай, столько лет прошло, можно не считаться, — отмахнулся условно мой предок. — Не о том речь.

— Да, верно… Значит, Ходжкин… — сурово произнес Дональд. — Ходжкин… А в девичестве Оук? Эй, где там дед Оук?

— Тут я, господин, туточки! — из толпы призраков выбрался тощий сгорбленный старик и похромал к нам.

— Погляди — твоя пра-пра… кто она там?

— Да вроде похожа, — присмотревшись, кивнул Оук. — Нос — точь-в-точь, как у моей старухи и космы тоже. А глаза мои, да… Ишь как зыркает!

— Что скажешь о ней?

— А что скажу? Вот отец ее был порядочный человек, и его отец, и его… Пущай лежат теперь туточки, возле церкви, ан про меня не забывали, нет-нет, да и принесут чего-ничего… — Дед выпрямился, отчетливо хрустнув призрачными суставами, и добавил: — А эта уродилась не пойми в кого! Предков знать не хочет, дом запустила, мужа извела так, что он детей забрал да удрал куда подальше. А ей что — гуляет себе, а на что живет… это еще спросить надо! Да еще господских потомков оболгать норовит? И-и-и, ни стыда, ни совести!

Миссис Ходжкин как-то странно булькнула горлом и глянула по сторонам. Прихожане старались оказаться как можно дальше от нее.

— Да, этакая дочка — позор на всю семью, — тяжело вздохнул Дональд. — Что делать станешь, Оук?

— Что ж я сделаю, господин? Ейные отец да дед с прочими, говорю, смирно лежат. Да они ее и при жизни приструнить не могли! А я стар да немощен… Вот ежели бы ты мне на подмогу кого дал…

— Это запросто, — ухмыльнулся тот и махнул рукой. Тут же два дюжих воина в парадных рогатых шлемах подхватили миссис Ходжкин под руки и повлекли прочь из церкви. — Что делать-то с ней намерен, а, дед?

— Для начала бросим-ка ее в терновый куст, — мелко захихикал Оук, потер руки и поспешил к выходу. — Жаль, нынче ни крапивы нет, ни муравейника… ну да ничего, и так управимся!

Миг — и заполошный визг миссис Ходжкин затих вдали.

— Вы ее только живой верните, — попросил я. — И… гм… постарайтесь обойтись без членовредительства.

— А как же! Неприятности с законом никому не нужны, — Харальд кивнул Таусенду и Пинкерсону. — Ну, стало быть… пора нам.

— И не забывайте предков! — добавил Дональд, погрозив пальцем лорду Блумберри и его семейству. Тот серьезно кивнул. — Да, вот еще что… Не вздумайте рыть у нас под боком, в развалинах особенно!

— Это вы об археологах? — уточнил я.

— О них, бестолковых, — предок нашел взглядом тех бедолаг, а они постарались слиться с обстановкой. — Не было тут отроду никакого форта!

— Какие ваши доказательства? — пискнул один из археологов.

— Да мы, в отличие от вас, постарались, откопали одного совсем уж древнего римлянина… — Харальд подал знак, и вперед выпихнули еще одного духа.

Был он довольно высок, плечист, носил доспехи и плащ. И шерстяные штаны — видимо, здешней зимой южному уроженцу было нежарко.

— Он, правда, по-нашенски не особо говорит, — добавил Дональд, хлопнув легионера (или кем он был) по плечу, — но на пальцах объяснил, что форта тут не было. Только временный лагерь, а потом, как зима пришла, его и того… свернули.

— Да, потомок, — поманил меня пальцем Харальд, — ты ж вроде языкам обучен, спроси у него сам!

Я честно собрался с мыслями и попытался сформулировать вопрос. (Повторяю, юридические термины я помню отлично, а вот с разговорной латынью у меня как-то не сложилось.) К моему удивлению, солдат меня понял (примерно с третьей попытки, что я считаю несомненным успехом) и даже ответил. Увы, на этом мои лингвистические достижения закончились — воспринять его речь на слух, а тем более перевести я не смог. Можно было привести в чувство священника, но что-то мне подсказывало — это не поможет…

— А как же наша находка?! — воскликнул второй археолог и, порывшись за пазухой, выудил фотографию того злополучного камня. — Как же цифра «М»?

Легионер смерил его презрительным взглядом, выразительным жестом дал понять, что никакого отношения к этому булыжнику гордые римляне не имеют, царственно запахнулся в плащ и удалился с высоко поднятой головой.

— Но что же тогда…

— А-а-а… — присмотревшись, хлопнул себя по лбу Харальд. — Эй, Бьярни! Бьярни, ты куда спрятался?

— Тут я! — отозвался от входа гулкий бас, и, раздвинув остальных призраков, нам явился помянутый Бьярни.

Он оказался выше Харальда головы на две и примерно в три раза шире. Клянусь, его бицепс в обхвате был… ну, пожалуй, как талия тетушки Мейбл. Без корсета. И нет, я не преувеличиваю! Должно быть, среди предков этого гиганта затесались пещерные медведи или там каменные великаны…

— Бывает, тело слабо, но дух силен, — объяснил Дональд, видя мое удивление. — Бьярни и в живом виде мог поднять над головой вола и пробежать с ним пару миль, а еще он был прорицателем, вот после славной смерти и того… возвеличился. Погляди-ка, Бьярни, похоже на твоё имущество?

— Похоже, — кивнул тот, посмотрев на фотографию. — Ну точно, это я тогда по пьяни руны-то рассыпал, а потом манназ не досчитался, пришлось новые делать… Точно, мой.

— Руны? Такого размера? — не выдержал я: булыжник был размером с мой кулак, не меньше.

— А что? — не понял Бьярни. — Мелкие не ухватишь, а такие мне в самый раз! Да и для пращи годятся, мало ли, дичину какую подбить…

Я счел за лучшее промолчать, а вот археолог не удержался.

— А как же орел? — он показал второе фото.

— А это я чайку детишкам накарябал, — подумав, вспомнил Бьярни.

— Он у нас мастер изобразить чего-нибудь, — ласково сказал Дональд и ткнул его в бок. — Помню, завидев носовую фигуру его работы, чужие корабли драпали против ветра впереди собственного визга…

— Славные были деньки! — согласился Харальд и окинул взглядом собравшихся. — Ну, нам в самом деле пора! Бывай, потомок, молодец, что не забываешь…

Я вежливо кивнул.

— Счастливого Йоля, хо-хо-хо! — добавили предки хором и растворились в порыве ледяного вихря.

Свечи вновь (сами собою!) загорелись обычным пламенем, тёплым и ясным, и только иней на полу и на спинках скамей говорил о том, что в церкви только что побывали призраки.

— Надо бы поднять отца Уайта с пола, простудится ведь, — сказал кто-то и нервно хихикнул.

Началась суета, а я вышел наружу. Неподалеку реял Хоггарт с семейством — мы обменялись приветствиями.

Я посмотрел вверх — уже стемнело, шел снег, издалека доносились истошные вопли вразумляемой предком миссис Ходжкин, и на душе было легко и спокойно, будто на меня в самом деле снизошел дух Рождества…