Глава 1

Инопланетянин

Читатель уже, наверное, предполагал, что к концу первой части главного героя заметут. Потому что так было в первой книге.

Правда, возникла маленькая неувязочка. В третьей реальности Виктору Сергеевичу Еремину не поверили. И теперь он сидел на стуле, на окраине ненашей Бежицы образца 1938 года, в кабинете жандармерии, и ждал, что скажет штабс-ротмистр Ступин, в руках которого теперь находилась его судьба.

— Так что же теперь у нас с вами получается? — повторил штабс-ротмистр. — У нас нет другого выхода, как создать вам легенду. Вы ученый, прибыли с неизвестной нам планеты в составе научной экспедиции. Что-то случилось, корабль за вами не прибыл, вы частично потеряли память и вышли к людям. Понятно?

— Не совсем. Отчего я потерял память?

— Откуда мы знаем вашу инопланетную физиологию?

— Понял. Но все равно, как-то похоже на… на фантастику из популярных журналов.

— Люди скорее поверят всякой белиберде, замешанной на привычных представлениях, чем истине, недоступной их пониманию.

— То есть, если я правильно понял, вы мне все же верите?

— Нет. Вы, например, можете быть дезинформатором, засланным к нам абвером. Но вам, господин Еремин, чертовски повезло. Вы попали к нам в такой момент, когда не столь важно, кто вы, откуда, тот ли, за кого себя выдаете, и прочее. Важно, что вы, пришелец из будущего, инопланетянин, шпион или аферист, существуете реально.

«Значит, я для чего-то им нужен. Для чего-то более серьезного, чем просто прогнозы. Ладно. Терять все равно уже нечего».

— Скажите, а в нашей истории, ну, хотя бы не такой давней, были события, которые происходили как бы неожиданно, нелогично?

Ступин перестал ходить и внимательно посмотрел на него.

— Вы хотите сказать, что были в нашей истории и изменили ее? И поэтому она другая?

— Нет. Но кто-то другой случайно мог. Мне известен такой случай. Правда, не в этой реальности и не в нашей.

— А еще и третья есть?

Виктор вдруг почувствовал, что штабс-ротмистр на самом деле волнуется еще больше него. Ну шутка ли, в любой момент в любую точку может вывалиться неизвестно кто неизвестно с чем. И не какой-нибудь лох, а профессиональный агент или диверсант, оснащенный такой техникой, которую и представить невозможно. Ничто так не пугает людей, как неизвестность.

— Может, и больше, — равнодушным тоном ответил он, — мне пока известны только три, включая вашу. Две из них на более высоком техническом уровне развития. Да, и ракетно-ядерное оружие у них есть.

Пусть поволнуется, думал Виктор. Мало ли, вдруг сюда за гражданином России ввалится разбираться корпус быстрого реагирования.

— Занятно. Если, конечно, это не блеф.

— Так как насчет непредвиденных поворотов истории?

— Знаете… Есть один интересный момент. Осенью семнадцатого в Россию через Германию должна была проехать группа активистов большевистской партии, и в частности господин Ульянов, известный по подпольной кличке Ленин. Господин довольно интересный, хорошо эрудированный, гроссмейстер внутрипартийной интриги, умел владеть толпой и производить впечатление фанатика идеи, но в то же время внутренне был глубоко прагматичен. Если бы он оказался в это время в Питере — уверен, наша, да и мировая, история во многом пошла бы по-другому. Не берусь предсказывать, лучше или хуже, но мир был бы другим. Вдруг перед самым отправлением кайзер лично и категорически запрещает проезд. Хотя Германии в тот момент было чрезвычайно выгодно пропустить в Россию революционеров, взорвать изнутри старое государство, армию, органы охраны порядка. Более того, по нашим данным, с этой группой большевиков была даже заключена договоренность о том, что, придя к власти, они пойдут на перемирие с Германией, что существенно облегчит войну на западном фронте. Хотя — кто знает… Ульянов, сядь он в кресло диктатора, обвел бы вокруг пальца всех. Хитрый, расчетливый и отчаянный политик. Он бы сначала заключил мир, потом нашел, как его нарушить, и, даже согласясь сперва на территориальные уступки, все равно потом оставил бы кайзера с носом.

— В нашей истории так и произошло. В октябре была революция…

— У нас тоже была. Она не могла не быть. Это был план консерваторов — скинуть обанкротившегося болтуна Керенского, который выпускал медальки со своим ликом и надписью «Отец народов», а сам открыто вел к развалу империи. Распад России на части должно было узаконить Учредительное собрание. Однако убрать Керенского должна была какая-нибудь малочисленная группировка, за которой не пойдет большинство народа, которая публично опозорится, погрузит страну в анархию и хаос, и после этого любой диктатор, поставленный фабрикантами и банкирами, будет принят как священный спаситель. Лучше других на эту роль подходили анархисты, не останавливающиеся перед террором, большевики, опиравшиеся на небольшой слой фабричных мастеровых, и часть эсеров — левые эсеры, которым сочувствовали разоряющиеся мелкие собственники; а надо сказать, когда мелкий собственник теряет ту скудную, нажитую многими годами долю, в которой он видел смысл всей своей жизни, его не остановят ни закон, ни религия, ни мораль.

Зазвонил телефон. Ступин снял трубку.

— Жандармерия. Да, штабс-ротмистр Ступин. Да, мадам, он у нас. Сущие пустяки, мадам. Господин Еремин является свидетелем вчерашнего происшествия на Саратовской. Увы, никаких исключений. Тайна следствия, мадам, так что придется потерпеть, пока полиция чего-нибудь не обнародует. Никаких интервью, никаких публикаций. Надеюсь на ваше понимание. Могу только обещать, что если что-то будет для прессы — в первую очередь вам. Ну что вы, не стоит благодарностей. Вам также непременных успехов…

М-да, — продолжил он, — недооцениваем мы возможности журналистов. Краснокаменная уже знает, что вы здесь. Надо теснее работать с редакцией, использовать таланты на благо отечества… На чем, собственно, остановились: дальше, как теперь говорят, дело техники. Наши магнаты поставили леворадикальные партии в такую ситуацию, когда они должны были либо немедленно сдать власть, либо в условиях нарастающего промышленного кризиса их ждал неминуемый военный переворот и разгром Советов. Корнилов был, так сказать, первыми цветочками.

«Прямо как с ГКЧП, — подумал Виктор. — В девяносто первом году демократы создали ситуацию, когда у кого-нибудь из Политбюро наверняка не выдержали бы нервы. Но если ГКЧП был собранием трясущихся бездарей, то Ленин и товарищи неожиданно оказались профессиональными игроками и сделали всех».

— Вот в итоге и пришло: чай Высоцкого, сахар Бродского, власть Троцкого. Лев Давидович, надо признать, был человеком прытким: возглавил партию большевиков, с которой, верно, лет пятнадцать воевал, вождь революции, вождь мирового пролетариата… Знаете, бывают такие люди: талант ухватить власть, а вот распорядиться ею… Короче, когда Троцкий продул Царицын, стало ясно, что новая власть не жилец. И вот незадолго до этого кайзер делает еще один странный шаг. На Украине немцы тогда поставили прогерманское правительство сепаратистов и могли получать оттуда хлеб и уголь. Казалось бы, чуть пересидеть — и нах Москау, опережая Колчака. И тут, накануне успеха, кайзер выводит войска с Украины, объясняя это тем, что хочет предотвратить революционный пожар в самой Германии. Сепаратисты остаются висеть в воздухе. Правда, Троцкий этим воспользоваться не успел — на Украину вошли польские легионеры, поддерживаемые англичанами, а сами англичане и французы высадились в Крыму и Одессе, создав ту самую Речь Посполитую, рухнувшую во время Великого Голода. Ну консервативные круги тут же обвиняют кайзера в измене, и все это скоро кончается правым переворотом. Германию это, правда, не спасло, в том же восемнадцатом она признала свое поражение, но дальше начинается самое интересное. Удалось установить, что в семнадцатом, когда немцы рвутся ко граду Петрову, кайзер вдруг приказывает тайно разрабатывать — что бы вы думали? — план действий после поражения Германии в войне. Ни в какую логику это не укладывается. И вот по этому плану, представьте себе, находят какого-то неудавшегося художника, каковых толпы на Деснянском проспекте в базарный день, по фамилии Шикльгрубер, внушают ему маниакальную идею, что он вождь нации, натаскивают говорить речи, проталкивают его во власть, и теперь вся Германия готова целовать ему пятки, носиться с ним, как девицы с Лемешевым и Козловским…

Штабс-ротмистр подошел к стоящему в углу «блаупункту» и повернул ручку. Виктор вздрогнул — из динамика громко вырвалась немецкая речь, тот самый голос, который был знаком ему по десяткам документальных и художественных лент. «Хайль!» — ревела толпа в ответ оратору, и Виктору вдруг стало жутковато оттого, что это прямая трансляция. Ступин убавил звук.

— Вы хотите сказать, что это все ваш пророк устроил?

— А знаете, похоже… В нашей реальности Ленина пропустили в Петроград, он в конце концов отодвинул Троцкого на второй план, войска кайзера прогнали с Украины, причем успели их частично распропагандировать, и в Германии революцию сделали красные, правда, они не удержались тогда. А в России большевики победили, хотя и с большими трудностями, в стране были разруха и голод… Кстати, а почему Колчак не пошел на Киев?

— Ну так союзнички поставили условием поддержки признание независимости Финляндии, Прибалтики, Украины, Кавказа и Средней Азии. Говорят, Колчак противился, но толку с этого… Разве что Дальний Восток не сдал. Так что пришлось фачистам исправлять его ошибки. Разве что до Прибалтики и Финляндии руки не дошли, хотя… Все в руках Божьих, Виктор Сергеевич.

— А дальше в нашей реальности в Германии к власти пришел… — и Виктор кивнул в сторону «блаупункта».

— Интересно, — сказал Ступин, — то есть вроде как бы у нас кайзер, встретившись с человеком из будущего, счел поражение Германии фатальным и направил все действия против распространения коммунизма?

— Наверное.

— Интересно, — повторил Ступин, — есть одно только «но»: эту историю легко придумать, просто исходя из попытки объяснить действия кайзера. Объяснение — не факт.

— А это не факт? — с этими словами Виктор расстегнул борсетку и протянул Ступину мобильник.

— Может быть. Но здесь должны сказать слово эксперты. Не возражаете?

— Нет. Только пусть не сломают. Ковырять элементы на плате внутри нельзя. Его по меньшей мере как электронный калькулятор использовать можно, как фотоаппарат для скрытой съемки и диктофон.

— Идеальная шпионская аппаратура. Насколько я понимаю, данную технику можно использовать для шифровки и дешифровки сообщений.

— Естественно. Она же по цифровой технологии.

— Если это подтвердится, то объяснит охоту за вами.

— И с вашей стороны тоже? Слишком уж гладко все складывалось.

— Вы догадливы. К нам в руки попали данные, что абвер направил Хуммеля с заданием перехватить человека, явление которого произойдет в малопримечательном поселке Бежицкой губернии двенадцатого июня, и тайно вывезти его в Германию. Видимо, утечка этих данных произошла и в британскую разведку. Отсюда два варианта: либо в данное время и данном месте появится некто, крайне важный для рейха, а следовательно, и для Российской Империи, либо это провокация и нам подбросят дезинформатора — если утечка спланирована самим абвером. Естественно, в день Святой Троицы опергруппа была на месте, самое простое, что пришло в голову, — это просто подвезти вас в Брянск.

— Как же тогда опергруппа не заметила конкурентов?

— Она и не должна была их искать. Если вы дезинформатор — Хуммель должен был знать, что вы в Бежице, и предпринять какие-то действия, чтобы мы вас задержали, если нет — он должен найти возможности влиять на вас, например, шантажировать или вывезти вас силой. Товстопят на этом и погорел — когда он спешил из «Соловьев» проявлять пленку с компрометирующими снимками, за ним уже следили. После происшествия на Саратовской не привезти вас в жандармерию под каким-либо предлогом выглядело бы вовсе странным… Кстати, а во второй реальности что с вами делали, когда задержали? Вас же не могли не задержать?

— Во второй реальности меня в конце концов отпустили, — сказал Виктор, — пустили слух, что я не тот человек, что я специально подставленная приманка для агентов германских спецслужб. Дело в том, что предполагалось, что германская разведка хочет убрать меня телепатическим оружием.

— Потрясающе. И там тоже абвер?

— Тогда он уже вошел в состав РСХА.

— И телепатическое оружие. Просто сюжет фантастического романа.

— Атомная подводная лодка — тоже хороший сюжет. Адамов здесь не пишет «Тайну двух океанов»?

— Это который «Победители недр»? Можем узнать.

— Если пишет, пусть термопары заменит на ядерный реактор и оснастит лодку кроме ультразвукового излучателя баллистическими ракетами большой дальности, стартующими из-под воды. Есть шанс обрести мировую известность.

— А что, это интересная мысль, — ответил штабс-ротмистр, — насчет выпустить вас. Если вы дезинформатор, деваться вам некуда, вы же не выполнили задания, да и большая вероятность, что вы у нас перевербованы. На дезинформатора, который вошел в доверие, вы тоже не похожи — ну что за дураки в жандармерии, что столь ценному феномену позволяют шляться где попало, особенно после вчерашнего? Если тот, за кого себя выдаете, — действительно для Хуммеля и Купера вы похожи на топорную провокацию жандармерии. Вы все время контактировали со мной, разыскивали меня в губернской управе, вам делают рекламу в газете так, что в Бежице вас только слепой не заметил. Вы получаете от жандармерии деньги в конвертах и кладете их в банк, при попытке полиции задержать вас за нарушение опять-таки вмешиваемся мы. Товстопят вас сфотографировал, и его тут же взяли. Люди Картуза пытаются вас похитить — и они мертвы, а заодно и мадам Галун. Во что поверят их хозяева — в то, что произошло на самом деле, то есть они так удачно друг друга угробили, или в то, что похоже на правду, то есть и тех, и тех перестреляли на месте оперативные агенты из засады при попытке задержания? Люди склонны верить не в правду, а в то, что больше похоже на правду, даже шпионы. По всем статьям вы у нас для отвода глаз, а настоящего феномена без шума взяли на месте появления и скрытно вывезли в Москву или, скажем, на Урал. Возможно, так и поступим и постоянный паспорт вам сегодня выдадим.

— Спасибо. А что у вас здесь за проблема такая, что вам даже не очень важно, кто я?

— Да есть одна маленькая. Как вы оцениваете сейчас положение России?

— По сравнению с СССР одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года — не так плохо. Энтузиазма, конечно, меньше, но экономика растет быстро, благосостояние народа из-за менее продолжительной Гражданской войны и иностранных инвестиций повыше. Политическая система обладает широкими возможностями для мобилизационных мероприятий в случае войны.

— Это на ваш взгляд?

— Да.

— Либо вы очень хитры, либо… либо действительно из будущего. Россия на самом деле в полной дыре — экономической, политической и военной.

 

Глава 2

Канун всемирного потопа

— Наша экономика действительно быстро поднималась последние годы за счет германских вложений и германских технологий, — продолжал штабс-ротмистр, — вопрос в том, на каких условиях осуществлялся германский вклад. Когда немцы открывали у нас производства, они больше всего заботились о том, чтобы производства оказывались зависимы от поставок каких-либо важных деталей из Германии, производство которых в России оказывалось невозможным. Кроме того, германские дельцы принимали меры к тому, чтобы, насколько можно, уменьшить число российских инженеров-конструкторов. Это и предоставление готовых решений — зачем, дескать, тратить время и деньги, если все уже изобретено и есть качественный немецкий продукт. Это и работа прогерманского лобби в прессе, чтобы всячески скомпрометировать и очернить российских инженеров и ученых, внушить обывателю, что они ни на что не способны и только даром едят хлеб. Еще с двадцатых годов систематически велась пропаганда, что все созданное в России — это копирование устаревшей западной техники, внушалось, что патриотизм — это спекулятивная идея государства, что государственных интересов вообще не существует, а есть только мелкие животные инстинкты обывателя, важнее и святее которых ничего нет. Вообще любые разговоры о русском приоритете в чем-либо подвергались осмеянию. И кстати, подобные моральные уступки являются одним из условий предоставления инвестиций.

— Поэтому изобретатель в рассказе не может быть русским?

— Именно. Но это мелочи. Главное в том, что в один прекрасный день Гитлер поставил условие — либо Россия участвует на стороне Германии в будущей войне против Англии, Франции и США, либо Германия прекращает техническое сотрудничество и поставки машиностроительной продукции в Россию. И тут выяснилось, что экономика России, работа российских фабрик и заводов до такой степени зависит от продукции германских предприятий, что срыв этих поставок приведет к тяжелейшему всеобщему кризису промышленности. И исправить это положение весьма трудно, поскольку зачем заводчику держать конструкторов, если дают готовую разработку и надо только машины собирать? Отупели наши дельцы, дух изобретательства порастеряли, да и кадры поувольняли, а вместо них набрали самоуверенных торгашей, кичащихся своим умением провернуть сделку с европейским партнером. Хотя военная промышленность была под полным контролем государства, и ее это коснулось — скажем, орудия мы можем сами создавать и выпускать, а танки или самолеты — нет. Хотя и спохватились, и новые кадры на военные заводы понабрали, а опыт-то где? Это же не дворников нанять.

— Понятно, — согласился Виктор.

— В итоге выходит, что при отказе России, как я говорил, начинается промышленный кризис, нарушается торговля хлебом и продовольствием, потому что крестьянин теперь продает хлеб за машины и сельхозтехнику, нарушаются финансы, потому что Германия отказывается платить за нефть нынешнюю цену. Дальше массовая безработица, города без продуктов, массовые бунты, сепаратизм подымает голову, наконец — революция и распад империи. Понятно?

— Я очень хорошо это понимаю. Вам скажут, что вы зря прожили свою жизнь, зря отдали столько лет служению отечеству, что вы теперь никто, а жулики и предатели, разграбившие Россию, станут святыми. Вас, защищавшего жизнь и покой российских граждан, назовут кровавым палачом, каждый час будут науськивать на вас невежественную толпу, выставлять вас виновником всех бед и требовать над вами расправы…

— Вы служили по нашей части?

— Нет. Но видел, как это делается, — ответил Виктор, вспомнив, как в Эстонии судили Арнольда Мери.

— Значит, вы понимаете нашу позицию. Но вся беда и в том, что если Россия соглашается участвовать в войне, то результат будет тем же. Страна будет истощена длительным мобилизационным напряжением и жертвами, начнется финансовый кризис, а поскольку цели войны далеки от нужд обывателя, он не будет настроен долго переносить тяготы. Конечно, благодаря социальным планам наша нация меньше расколота на богатых и бедных, чем в Мировую, да и купчиков сейчас можно заставить в случае войны не раздражать публику показной роскошью. Но пока у нас есть относительная свобода частного капитала — а это ставят непременным условием германские промышленники и финансисты, вкладывающие в Россию марки, — наша система устойчива, только пока она растет. Короче, даже если мы с Германией победим Англию, следующим шагом Гитлер слопает ослабевшую Россию.

Приглушенная толпа в «блаупункте» опять взревела «Хайль!». Ступин поморщился и покрутил ручку настройки. В кабинет ворвался английский фокстрот «Полдвенадцатого ночи в субботу»; зачирикали беззаботные скрипки, четкий, озорной ритм труб так звал танцевать, им вторил голос певца: «Тот веселый пляс погрузил нас в транс…» Простой сменой волны приемник перешел из одной реальности в другую — и обе, собственно, были иллюзиями.

— Что же требуется от меня?

— Информация. На основании которой мы можем выбрать сценарий, который оставляет нам больше шансов.

— А если я дезинформатор?

— Дезинформация — та же информация, если понять, что в ней искажено. И какую информацию она должна скрывать.

— А если мы попробуем повысить наши шансы?

— Хотите изменить историю? Кайзеру этого, по сути, не удалось. Германия войну проиграла.

— Ну он нам ее изменил. Тоже погнался за мировыми проблемами, борьбой с коммунизмом, а не за интересами нации. Может, ему фанатика надо было найти вроде Гитлера и объявить тотальную войну.

— Хорошо, что не нашел. Как вы себе представляете дальнейшие действия?

— Чтобы не распыляться, начнем хотя бы с танков, раз эту тему вы сами затронули, а там и дальше посмотрим, что у вас можно пропатчить.

— Можно что?

— Ну пофиксить… тьфу, исправить. Исходя из ситуации и возможностей. Да, кстати, транзисторы вы получите еще только лет через десять — не хватает теоретического задела и технологий. Попробуйте пока освоить стержневые лампы. Они не только для компьютеров, но и для армейских раций пригодятся.

— Подождите, я сменю пленку.

Ступин нагнулся и открыл тумбочку под «блаупунктом». Из-за дверец показалась панель шоринофона с лампочками. Щелкнув защелкой, штабс-ротмистр снял большую черную бобину с широкой, как для фотоаппарата, пленкой и засунул ее на нижнюю полку, а вместо нее поставил другую.

— Все, теперь можно продолжать.

— Только сперва одна просьба — церковь должна начать разъяснения, что есть плохой свинг и хороший свинг. Отвечающий православным ценностям.

— Условия здесь будем ставить мы! — жестко отрезал Ступин.

— Условия вам ставит Гитлер…

У штабс-ротмистра заходили желваки. «Сейчас ударит».

— …Победа над которым стоила нам двадцать миллионов жизней, — продолжал Виктор. — Вы говорите о вариантах? У нас два варианта: хороший — победить Гитлера, и очень хороший — не допустить нападения Гитлера, нарастив военную мощь.

— Вас пугает возможное уничтожение евреев, цыган и коммунистов?

— Уничтожение всей России. Думаете, фашисты — это люди? Это марсиане! Марсиане с треножниками, которые будут удобрять свои поля пеплом аборигенов, шить абажуры из человеческой кожи и набивать матрасы волосами убитых. Я могу показать место под Мальцовской, там будет концлагерь, где замучают сорок тысяч русских пленных. Могу показать овраг недалеко от Покровской горы, где расстреляют несколько тысяч. Могу показать на карте деревни, которые сожгут вместе с жителями. Можете сказать, что я сумасшедший, но через несколько лет сможете это сами увидеть. Если сможете, потому что в нашей реальности захваченных сотрудников госбезопасности немцы расстреливали на месте.

— Значит, фашисты — это марсиане. Вы видите перед собой марсианина?

— К счастью, в России не фашизм, а одно название. Спасение царского режима элементами социализма.

— Смело сказано.

— После победы над Германией можете за это репрессировать.

Ступин вздохнул.

— После победы… Трудный вы человек, Виктор Сергеевич. Вы всерьез считаете, что Россия в ее нынешнем положении сможет объявить войну Германии и разгромить ее? И зачем? Разве вы не видите, что наши страны экономически нуждаются друг в друге?

«Запутывает? Ловит на противоречиях?»

— Зачем объявлять войну Германии? Она и сама нападет, причем без всякого объявления. Когда почувствует, что Россия — колосс на глиняных ногах. А военный союз — одна из тактик Гитлера. Риббентроп перед захватом Польши тоже предлагал Беку совместный поход на СССР…

— На СССР?

— Ну да, у нас и во второй реальности победили большевики и установили контроль над территорией примерно в границах Российской Империи, государство называлось — Союз Советских Социалистических Республик, сокращенно СССР.

— Кто в вашей реальности руководил жандармерией в это время?

— Сейчас июнь… значит, сейчас Ежов, потом Берия.

— Ежов ушел на пенсию?

— Его сняли за злоупотребления, потом расстреляли. Да, жандармерия и полиция были объединены в НКВД. Полиция называлась милицией, слово «жандармерия» вообще не использовалось.

— Зачем вам эти музыкальные вопросы?

— Это вопрос психологической войны. Если мы займем позицию пассивной обороны, то проиграем. Наша эстрада должна быть наступательной, молодежь Германии и США должна ловить по приемнику нашу музыку, подражать нашим героям, воспринимать с их образами наши ценности. Значит, мы должны быть на пике молодежной моды.

— Для чего вы запустили шлягер с призывами пьянства и легкомыслия?

— Создать ситуацию, когда надо переходить от пассивных запретов к наступлению, создавать нашу свинговую культуру, проповедующую наши ценности. Вы же сами выпустили джинна из бутылки продажей массовых приемников. А на Запад закинем движение хиппи и «рок в борьбе за мир». Надеюсь, жандармерия занимается созданием в других странах групп влияния?

— Рёкк в движении пацифистов?

— Не Марика Рекк, конечно. Это музыкальный стиль, основанный на возможностях электрогитары и преобразованиях звука электрическими фильтрами, думаю, технически это уже осуществимо, остается найти музыкантов-новаторов. Как раз можно использовать в мирных целях отечественных любителей свинга.

— То есть вы предполагаете, что будущие войны будут иметь тотальный характер и вестись даже между прямыми военными столкновениями? С помощью манипуляций не только умами и даже не на уровне примитивных инстинктов, но и ощущений, физических функций? Но это же может вообще привести к расстройству человека, как вида живых существ?

— Увы. Наши противники не будут ограничивать себя в средствах, какой бы линии политики ни вели, а на российские богатства всегда будут зариться другие страны. Нефтегазоносные месторождения в Сибири, якутские алмазы…

— Что?! — Ступину, кажется, изменила профессиональная сдержанность.

— Простите, с этого, наверное, мне надо было начинать. В Сибири найдут нефть и алмазы. Правда, тамошняя нефть по качеству хуже, чем грозненская, зато много. Крупнейшие запасы в мире. И природный газ, без которого Европа, задыхающаяся от загрязнения окружающей среды, через несколько десятилетий не сможет существовать.

— То есть вы считаете, что гипотезу Губкина и этих, как их…

— Простите, я тоже не помню, как их звали. Знаю, что нефть сейчас, то есть у нас, добывают в Тюмени, в Ханты-Мансийском округе… как их там, Самотлор, Березовское… да, Уренгой, Надымское, Ямбургское… когда-то много писали…

— Несмотря на то что это в медвежьей глуши, а под боком осваиваются богатейшие месторождения Волго-Уральского района? Кстати, тоже не без помощи немцев.

— Это сейчас они богатейшие. Но по сравнению с Сибирью или тем, что под Арытау в Казахстане…

— Еще и в Казахстане?

— Да.

— Алмазы, говорите, в Пермской области?

— Да нет, какая Пермская… Там была глухая тайга, об этом даже кино сняли, где геологи нашли алмазы, а потом все погибли… А, вспомнил — на реке Малой Потоубуе трубку «Мир» нашли. Не трубку мира, а это назвали так кимберлитовую трубку. Потом в бассейне Далдына, Мунском районе. Там не сразу нашли, там нашли по этим, как их… пириты… нет, вот: пиропы. Что это такое — не знаю, просто читал.

— Кто такой Лазер и какое излучение он открыл?

— Это не фамилия, это сокращение английских слов. Усиление света вынужденным излучением. Называется также оптическим квантовым генератором. В настоящее время… тьфу, в нашей реальности используется от противоракетного вооружения до станков для резки стальных листов, сварки, микрозаписи информации, связи и так далее. Очень грубо говоря — определенное вещество возбуждают сильным светом снаружи, оно испускает параллельный луч определенной частоты, который не расходится. Когда у нас в семидесятых посылали луноход…

— Можно ли у нас делать лазеры?

— Ну у вас основы теории есть, только до оптической накачки и резонаторов не додумались… Может быть, даже в лабораторных условиях можно что-то простенькое соорудить, на органических красителях или азоте. Хотя стальные листы вы этим резать еще не сможете, и потыкаться много придется, прежде чем заработает.

— Болезни будут уничтожены?

— Ха, если бы… Но к сорок второму у нас начали пенициллин выпускать, из плесени пенициллин крустозум, это спасло жизни многим бойцам, и не только. Если в России работают над антибиотическими препаратами — надо обязательно создать условия, если нет — надо начать разработки.

— Хорошо, разберемся… Какие тенденции в моде?

— К концу шестидесятых дамы будут носить платья выше колена, как сейчас на теннисных кортах… А насчет меня здесь тоже предсказание было, как во второй реальности, что вы спрашиваете случайным образом? Там меня так же спрашивали, потом сказали, что я должен предотвратить гибель человечества в ядерной катастрофе… Я понимаю, что, наверное, выгляжу как сумасшедший…

— Нет, — ответил Ступин, — скорее, это я начинаю чувствовать, что схожу с ума.

Он нажал кнопку звонка под крышкой стола. Виктор было подумал, что штабс-ротмистр вызывает конвой, чтобы увести его в камеру, или что-нибудь хуже, но вместо этого в комнату вошла официантка в темно-синем платье с белым передничком и кружевным кокошником в волосах.

— Натуля, — обратился к ней Ступин, — принесите нам, пожалуйста, кофейный прибор на двоих и булочки… У нас в этом году ввели американский обычай использовать кофе на работе для остроты ума, — пояснил он Виктору, — хотя сами американцы приучились к кофе по чисто политическим соображениям — чтобы бойкотировать импорт английского чая. Можете не бояться, у нас не подмешивают скополамина. Во всяком случае, использовать кофе для таких вещей нерационально, тем более в данном случае. Представляю, чего вы тогда наговорите…

Раздался стук в дверь; официантка принесла на подносе две чашки кофе, кофейник и тарелку с пончиками.

— Последнее швейцарское изобретение, — продолжил Ступин, — моментальный кофе того же вкуса, что и молотый. Называется «Нескафе». Слышали?

— Еще бы.

— Незаменимо для нашей службы. Только добавить кипяточку — и готово. Да, греки научили меня, — Ступин взял стоявший на тумбочке кувшин, — перед кофе выпивать стакан воды. Промывает рот, и тогда лучше чувствуется вкус. Незаменимо, если опасаетесь, что к кофею что-то примешивают. В Одессе их много живет, в смысле, греков. Вам налить?

— Нет, спасибо. Я вам доверяю.

Кофе по вкусу оказался похожим на «Нескафе», что доставали в советское время в Москве, а пончики были свежими и теплыми.

— Ну как?

— Как в нашей реальности, и даже лучше.

— Никогда не мечтали стать тайным агентом государя императора?

— Нет. Честно, нет.

— А придется. У нас нет другого способа оформить вас на постоянную работу. Нынешнее же ваше положение человека без определенных занятий себя изжило.

— А как же вы устроите меня без паспорта?

Ступин полез в стол, вынул оттуда новенький паспорт и протянул Виктору:

— Кофеем только не залейте. Это настоящий. Сейчас принесут и служебное удостоверение.

— Так запросто?

— Подумайте лучше над конструкцией квантового генератора. В общем, допивайте кофе, и вас отвезут обратно на квартиру. Оставшуюся половину дня сегодня будете отдыхать. Днем ходите по городу, только старайтесь по людным местам. Ночное время лучше проведите дома. Завтра с утра за вами заедут — и займемся танками, потому что по ним уже задание утверждено. Свое новое место работы можете расшифровать перед посторонними. Только не перед каждым встречным, а то кто же тогда поверит, что вы тайный агент?

— То есть Хуммель должен узнать, что я у вас работаю?

— Полагаю, уже знает. Об остальном не волнуйтесь, а то вы любите соваться во все дырки. В редакции за вас будут писать рассказы — не забудьте их читать, а то читатели будут расспрашивать. Фабрикантам копий пластинок подыщем технолога из числа амнистированных бытовиков, направленного в Бежицу по запрету проживания в столицах. Со свингом, полагаю, Синод поймет ситуацию. Какие еще проблемы?

— Пока никаких. Такое впечатление, что вы все можете…

— Жандармерия может почти все. Но это не значит, что она должна во все вмешиваться. Не правда ли?

— Вам виднее. Да, в каком состоянии, хотя бы по зарубежным источникам, создание ядерного оружия?

— В прошлом году в Россию приезжал господин Бор…

— Нильс Бор?

— Ну да, Нильс Бор, выступал с лекциями о строении атомного ядра. В частности, говорил, что если бы не существовало рассеяния энергии, то был бы возможен лавинообразный взрыв именно за счет энергии ядра. Но поскольку рассеяние есть, то… В общем, идей практической реализации, как он говорил, пока не существует.

— Через шесть-семь лет надо если не иметь такое оружие, то быть готовыми к возможности применения потенциальным противником отдельных зарядов мощностью, равноценной взрыву от единиц до десятков тысяч тонн тротила, по крупным городам с целью массового устрашения либо уничтожения политического руководства страны и нарушения управления государством и вооруженными силами. По крайней мере, иметь какой-то асимметричный ответ в запасе.

— Почему такой срок?

— В этом году немцы Ган и Штрассман откроют выделение большого количества энергии при делении ядер урана от бомбардировки их нейтронами. В следующем году во Франции Жолио-Кюри сделает вывод, что по этому явлению возможна та самая цепная реакция, о которой говорил Бор, и это приведет к началу разработок атомной бомбы.

— Тогда объясните, пожалуйста, такую простую вещь. Если, как вы предполагаете, кайзер встречался с человеком из будущего, то немцы должны начать работу над бомбой раньше. Но этого нет. Почему?

— Контактер мог не сказать о бомбе из убеждений. Все-таки это считается бесчеловечным оружием. Мог плохо знать физику или не представлять, что там за чем идет. Мог дать какую-то информацию, но в ней не разобрались, пока наука не достигла определенного уровня, и она валяется, засекреченная, в каком-нибудь сейфе. Кто-нибудь закупал большие партии урановой руды?

— Нет. Вы, к счастью, в своей записке обронили слово про уран. Пока никто не закупал.

— В нашей реальности через два года закупит США у Бельгии.

— Как изготовить такую бомбу?

— Вы считаете, что государство делает такие знания общедоступными? Могу начертить общую схему, рассказать о принципе действия, некоторых опубликованных особенностях технологии создания. Скажу сразу: просто поручать на основании этого инженерам изготовить бомбу бесполезно. Ученым придется заново раскрыть ее секрет, — мы исключим разве что какие-то совсем уж грубые ошибки.

Виктор сразу же ждал дальнейших вопросов о том, что ему известно о ядерном оружии, но вместо этого Ступин устало провел рукой по лбу и сказал:

— Вы, кстати, правильно поступили, что не стали орать, что вы носитель критически важной информации, и требовать встречи с шефом жандармерии, а то и самим государем императором. Если бы вы знали, сколько у нас ломится всяких изобретателей и ученых с заявлениями, что они перевернули мир и им нужна аудиенция с императором… Девять десятых таких идей — полный бред, из оставшегося девять десятых — маниловщина. Даже здравая, но преждевременная идея может оказаться обреченной. Допустим, вы знаете новый закон природы, который откроют в будущем. Вы рассказали государю императору об этом. К кому государь должен обратиться?

— К ученым, наверное.

— К ученым. А они, на основании своих данных, своей работы, еще не готовы этого понять, их изыскания убеждали в другом, и они в два счета докажут государю, что вы или невежа, или проходимец.

— Но ведь можно проверить?

— Так ведь они, батенька, все настаивают проверять, испрашивая невозможные средства. Начиная с Липпиха, который в войну с Наполеоном обещал боевой цеппелин. Красивая идея, верно? А ведь ничего бы не вышло. Нужны, например, мощные двигатели внутреннего сгорания.

«Канал забит помехами? Или просто хочет, чтобы вся информация шла через него? С другой стороны, это же не случайный следак. Ему поручили выяснить, что это за человек, за которым гоняются две разведки. И полномочиями с допусками наверняка обеспечили. Так что он не допустит, чтобы что-то шло через его голову. И, видимо, об этом мягко предупреждает».

— Да… Трудная у вас задача.

— Для нас сейчас самый главный военный секрет в том, что атомные заряды могут быть созданы и применены не раньше чем через пять лет.

Он поднял трубку телефона.

— Дайте четырнадцатого. Это седьмой. Заходите.

Отворилась дверь, и дама в форме занесла папку с документами.

— Распишитесь в принятии на службу и получении удостоверения.

… — Ну вот, — сказал Ступин, когда формальности были закончены, — с этим удостоверением вас отсюда выпустят без пропуска. Машина вас ждет на улице, тот же самый «опель». Так что на сегодня все, если, конечно, у вас нет информации о столкновениях с кометой, Всемирном потопе или очередном ледниковом периоде.

 

Глава 3

Кубинос партизанос

В машине Виктор рассмотрел выданное ему удостоверение. Показалось оно ему каким-то несерьезным, еще более декоративным, нежели «гражданский эксперт» из второй реальности. Действительно, а почему не эксперт? Хотя, возможно, в жандармерии просто не предусмотрено гражданских экспертов, только состоящие на военной службе.

В графе «род службы» было черным по белому прописано «тайный агент», и больше ничего, то есть никаких должностей или званий. Все это выглядело как-то по-детски и вызывало в памяти старый анекдот:

«— Кубинос партизанос!

— А почему без бороды?

— Тайнос агентос».

Хотя, если задуматься, это было ничуть не глупее, чем специальность «оператор персональных компьютеров». Если компьютер персональный, то на кой ему операторы…

…На квартире его встретили двое молодых, спортивно сложенных человека в светлых костюмах с большими накладными карманами на пиджаках и с аккуратными проборами.

— А ко мне тут родственники приехали! — пояснила Катерина. — Ночью в гостиной на походной койке спать будут. Знакомьтесь.

Родственники представились как Валентин и Антон, не называя фамилий. Виктор не стал уточнять, забрал в своей комнате пакет с оставшейся бутылкой марочного и закуской и пошел в редакцию. А то Татьяна будет в жандармерию названивать, мало ли на какие неприятности нарвется.

Она оказалась в редакции — просматривала через настольную лупу одну из отснятых и проявленных пленок. Увидев Виктора, смущенно засияла.

— Татьяна Михайловна, — забеспокоился лаборант, — у нас парааминофенола что-то маловато осталось. Да и метабисульфита калия не мешало бы заодно в запас иметь. Я схожу в лавку?

— Конечно, конечно… Посмотрите, может, они фильтровальную бумагу хорошую получили… и что там новое из лабораторной посуды, может, есть…

— Я мигом! — пообещал лаборант и тут же испарился, оставив после себя закрытую дверь.

Тарелка на стене негромко выводила приятную мелодию «Когда цветут фиалочки».

— Все в порядке? — Татьяна привстала, щеки ее начали розоветь.

— Разумеется. Мне разрешили тебе сообщить… только это между нами, — сказал Виктор и показал удостоверение.

— Так вчера… это было задание? — ахнула Таня.

— Никаких вопросов.

— А я-то чуть было не подумала… — И она, стремительно подойдя, обвила его шею руками; ее раскрытые алые губы приблизились, Виктор прижал ее трепещущее тело к себе, уста сомкнулись и они слились в жарком, бесконечном поцелуе. Его пальцы скользнули по шелковистой глади маркизета; дыхание Татьяны стало неровным и прерывистым, сквозь тонкую ткань чувствовалось, как она начинает стремительно млеть, она оторвала губы и непроизвольно замотала головой, раздувая ноздри.

— Господи, что я делаю… — Она чуть подалась назад, присев на край стола. — Это безумие, безумие, правда…

Теплый ветер чуть шевелил желтые занавески и упавшие на пол снимки; невидимые трубы выводили какую-то сладковато-терпкую, чуть тревожащую мелодию следующего танго.

«Как все просто…»

… — Зеркальце подай, пожалуйста… Вот там, на стеллаже…

Таня еще сидела на столе; она поправила локоны и аккуратно стерла остатки помады.

— Никогда не думала, что буду так неравнодушна к агенту. И так все хорошо… Ты тоже все понимаешь и не задаешь лишних вопросов.

— Например?

— Например, насчет фамилии. Ты знаешь, что все евреи при соборниках должны носить русскозвучные фамилии, говорить только по-русски, не ходить в синагогу, не соблюдать обрядов… Тебя не смущает — как, что, кому скажет: все это чепуха при твоей службе. И это прекрасно, мне можно быть самой собой.

— Тебя тяготит необходимость говорить по-русски? Но иначе понадобится переводчик.

— Нет, — она упрямо встряхнула головой, — не тяготит. Просто иногда забавно: нас просто нет. В Германии по-другому — там переселяют в гетто, но люди хоть остаются самими собой…

— Не останутся.

— Что?

— По нашим данным, осенью этого года в Германии готовятся массовые погромы, будет много жертв. А дальше… нацистская верхушка готовит планы полного уничтожения евреев.

Татьяна ахнула. Ее глаза были расширены от ужаса.

— Это… это правда?

— Я ничего не говорил. Ты ничего от меня не слышала.

— Да, да, конечно… что же это…

— Не паникуй только. Есть же у кого-то родственники, чтоб предупредить. Потом — а почему так безразлична диаспора в Америке? Этот безумный фанатик не остановится, дойдет и до них. Вы же слышали о «Майн кампф»?

— Да… Только не все же ожидали, что такими средствами…

— Ну не будет же он прямо писать, что он кровавый палач.

«Правильно. Стравить Гитлера с Америкой на фиг. А то сдал дядюшка Сэм вместе с Англией и Францией всю Европу».

— Слушай, Тань, у тебя есть стаканы?

— Есть… а зачем?

— Так ведь я приходил отметить успешную победу над преступным миром, — сказал Виктор, вынимая из пакета оставшуюся бутылку и шоколад, — и выглядеть будешь естественно.

По лицу ее скользнула улыбка.

— Ты добрый. И не похож на жандарма или чиновника.

— Я — инженер-механик.

— И писатель. Я знаю. Будем пить за победу?

— Будем пить за твои большие прекрасные глаза.

Она отпила половину; соскользнув со стола, подошла к Виктору, обняла его левой рукой и положила голову на грудь.

— Жаль, что это все ненадолго.

— Почему?

— Я чувствую.

— А я не знаю. Может, надолго. Давай налью вина? Оно легкое.

— Да, хорошее. Чувствуется букет. Сейчас кавказские тоже лучше стали, и даже коньяки.

— Надо было коньяк принести?

— В такую жару? Нет конечно. Почему ты так пристально рассматриваешь мои глаза?

— У тебя глаза мировой знаменитости.

— Не надо комплиментов. Ты мне нравишься простым и естественным.

— Хорошо. У тебя глаза одной мировой знаменитости.

— Ты с ней был знаком?

— Видел по Ти-Ви.

— Значит, местная. По тридцатистрочному глаз не разглядишь.

— Я не здесь видел.

— Я уже начинаю привыкать, что ты мой. И не хочу с кем-то делить. Ты работал в Америке?

— С чего ты взяла?

— Ти-Ви. Компьютер. Джаз. Ты слушал свинг так, как будто знаешь его с детства.

— Угу. Джаз, бокс энд секс.

— Все шутишь.

— Не надо спрашивать об этом.

— Поняла.

За окном засигналила машина. Виктор подошел к окну и посмотрел из-за занавески: на улице возле «Опель-Олимпии» стоял Ступин и махал ему рукой.

— Это меня. Ничего не поделаешь.

— Сейчас, — Таня отодвинула шпингалет и открыла окно, — береги себя! Я буду ждать.

— Все будет отлично. — С этим словами Виктор спрыгнул на улицу прямо из окна, благо первый этаж, и пошел к машине.

«Она придумала себе Джеймса Бонда. Хотя почему нет? Во всяком случае, что-то таинственное и романтическое в ее личной жизни, которую она, по-видимому, считает полностью загубленной».

— Вот какой вопрос, — сказал Ступин, когда Виктор сел в машину. — Для людей техники, с которыми предстоит встреча завтра, версия инопланетянина вряд ли будет убедительна.

— Ну что ж, если я инопланетянин, то это тоже надо скрывать от инженерной общественности, верно? Зачем раскрывать контакты империи с другими цивилизациями?

— Очень остроумно. Какие есть идеи будущего на сей предмет?

— Есть одна. От вашего коллеги, майора МГБ Ковальчука. Из второй реальности.

— Суть идеи?

— На Урале был создан сверхсекретный институт по созданию видов вооружения далекого будущего. В одной из лабораторий… э-э-э… по созданию взрывчатых веществ огромной мощности произошел взрыв и уничтожил поселок. Я случайно выжил и был обнаружен спасателями в состоянии эмоционального шока, приведшего к частичной потере памяти. Меня вывезли в Брянск, и после психологической реабилитации от меня надеются получить сведения о результатах различных работ, утраченных вследствие катастрофы.

— Хороший сюжет для Беляева. Думаю, поверят. Рядом с вами лежит кожаный портфель. Там собраны материалы по состоянию работ над новыми танками. Можете работать с ними на квартире, не вынося за ее пределы. Впрочем, вынести их не дадут, украсть тоже. Наших «родственников» вы, наверное, уже видели, кроме них в других квартирах дома несколько «постояльцев». Желаю успеха!

 

Глава 4

Проверка на всхожесть

Знакомство с делами повергло Виктора в некоторое уныние. Дела в здешней танковой промышленности оказались еще хуже, чем в нашей.

Танковая промышленность, которая начала развиваться еще перед Великим Голодом, к тридцать седьмому году была посажена в полную задницу, несмотря на строительство новых заводов. Скороспелые попытки заводов на ходу модернизировать «виккерсы» и «кристи», не проверяя толком заложенных решений, привели к тому, что на новеньких танках, поступавших в войска, стали в массовом порядке сыпаться трансмиссия и ходовая часть. В итоге среди менеджеров и инженеров пошли аресты, волна которых была любезно подогрета германской разведкой, а маршал Эрлих-Кричевский, который до этого имел имидж великого полководца и лоббировал рост выпуска модернизированых машин, оказавшихся металлоломом, был расстрелян за измену.

Новые модели танков тоже было создавать не из чего. Прежде всего не было дизеля, который ставили на прославленную «тридцатьчетверку». Точнее, проект и опытные образцы были, но достигнутые надежность и долговечность оказались настолько низкими, что ни о каком запуске в производство речи идти не могло, да и производственной базы для серийного выпуска фактически не существовало, прежде всего для топливной аппаратуры — ее пришлось бы заказывать в Германии. То же самое было и со стовосьмидесятисильным дизелем. На Коломенском заводе срочно экспериментировали с паровой машиной для танков аж на шестьсот лошадиных сил. Оно, конечно, было весьма заманчивым, особенно если учесть возможности ремонта и применения самого разного топлива, но, когда это чудо доведут до серийного выпуска, было неясным. Фактически можно было рассчитывать на три двигателя — семидесятипятисильный от грузовика «опель», массовый, легкий и дешевый, на который немцы полностью передали технологию, старый девяностосильный для танков Виккерса, попытки модернизировать который окончились ничем, и наконец, авиационный движок «БМВ», который в авиации считался устаревшим, но широко выпускался, был более-менее надежным и в танковом варианте был форсирован до 500 лошадиных сил, что в общем-то было практически то, что нужно. Правда, он был весьма прожорливым.

Что касается брони, то в массовом производстве в ближайшее время можно было рассчитывать только на простую в изготовлении гомогенную, то есть однородную, броню, которая уступала броне с насыщением поверхности углеродом и кремнием. Точнее, листы такой брони выпускали, хотя и обходилось это дорого, но соединять их можно было только на болтах из-за кучи проблем, возникавших при сварке. В результате толщина брони у танка должна была быть раза в полтора больше. С поверхностной закалкой по методу Круппа тоже научились делать только толстую броню для морских судов. И вообще при сварке толстой брони, хоть какой, почему-то шли трещины, и, несмотря на аресты, сделать с этим ничего не могли.

Но самым ужасным было то, что и семидесятишестимиллиметрового орудия, которое ставили на прославленную «тридцатьчетверку», тоже не создали. Точнее, такое орудие было вроде как бы создано Путиловским заводом, но на оборудованных им танках вдруг обнаружились странные разрывы тормозного цилиндра. Фактически выбирать приходилось из двух танковых орудий: сорокапятимиллиметрового, которое к середине войны окажется беспомощным против немецких танков, и восьмидесятипятимиллиметрового системы Грабина, созданного под так и не появившийся на свет тяжелый многобашенный танк прорыва «Святогор». Выбрать последнее было очень заманчиво, но вместе с ним и противоснарядной броней танк тянул аж на сорок пять тонн, и ни о какой подвижности его на поле боя не могло быть и речи.

Выбрать из готовых проектов что-то подходящее и дать замечания тоже не удалось. Хотя число спроектированных и построенных в виде опытных образцов машин исчислялось десятками, после отбрасывания провалившихся вариантов осталось всего три.

Первым был довольно неплохой на общем фоне «Вепрь», который при массе около тридцати тонн нес шестидесятимиллиметровую цементованную броню, защищавшую его от противотанковых орудий вермахта. Танк был построен и прошел испытания. Однако вооружен он был опять той же «сорокапяткой», скорость развивал всего тридцать, и то по шоссе, а самое печальное — был весьма сложен в производстве. Корпус замысловатой формы собирался на болтах и заклепках, а дизель никак не могли запустить в производство.

Вторым был «Ополченец», и понравилось Виктору в основном то, что этот танк можно было делать на любом автозаводе, используя освоенные узлы, а массовое производство в годы войны — великая вещь. Однако, кроме простоты и дешевизны, в «Ополченце» было смотреть не на что в прямом смысле этого слова. Противопульная броня всего десять миллиметров и крупнокалиберный пулемет делали его просто большой танкеткой. Снайперов гонять или нести охранение.

Ну и, наконец, третьим танком, по иронии судьбы прозванным «Пантерой», была машина, близкая к ранним проработкам знаменитого Т-34. Только для него не было фактически создано ни пушки (в проекте предлагалась пятидесятисемимиллиметровая), ни дизеля, так что опытный образец завис на стадии изготовления. Толщина брони была заложена всего тридцать пять миллиметров, что лишь немногим превосходило немецкие. Кроме того, к проекту были подшиты документы с горестными воплями технологов о том, что танк по разным причинам, и в частности из-за сложности изготовления бронелистов и высоких требований к их обработке, к производству крупной серией негоден.

Слепить что-нибудь общее из этих трех проектов было явно нереальным. Принятие предложения немцев собирать танки из германской комплектации казалось единственно верным решением.

«Ну, вот и приплыли, — решил Виктор. — Хорошо другим по альтернативной истории шляться, приходя на готовенькое. Поковырял в носу и сказал — а вот люк в лобовой броне повышает уязвимость. И вообще хорошо быть умным, глядя из будущего».

Он сел на кровать и почесал в затылке.

«Интересно, а что со мной здесь сделают, если не справлюсь? Расстреляют, наверное. И правильно сделают. Потому что люди будут тысячами в хреновых танках гореть. Или же беззащитную пехоту будут давить гусеницами. За такое надо расстреливать. Потому как на фиг все эти знания будущего, если для своего народа их применить не умеешь…»

В дверь постучали.

— Ужинать с нами идите! — позвала Катерина. — Я как раз ленивые голубцы сделала!

Несмотря на жару, ужинали не на веранде, а в гостиной, правда, при открытых окнах. Фольксэмпфенгер мурлыкал какой-то английский блюз — видимо, по просьбе «родственников», с которых спрашивать не будут.

— А давайте по чуть-чуть! Ради приезда! — Катерина доставала из буфета знакомую наливку. Надо полагать, нынешние временные неудобства были ей с лихвой компенсированы, например, тем же амнистированным бытовиком, будущим технологом аудиопиратского бизнеса.

«Что-то слишком часто стал появляться повод для алкоголя, — подумал Виктор, возвратясь после ужина в свою комнату. — Надо уже самоограничиваться. Хорошо во второй реальности — там система. Кому-то нравится, кому-то нет, но в целом естественная для здоровой жизни. Режим санатория-профилактория».

Опять открыл папку и начал перелистывать документы.

Надо посмотреть, есть ли в нашей ситуации положительные моменты, сказал он себе. А они есть. Во-первых, не надо доказывать, что колесно-гусеничные и многобашенные машины — это тупик, а плавающие несвоевременны. Это уже поняли, глядя на немцев. Во-вторых, мы не связаны конструкцией танка, уже запускаемого в производство, и изготовленной для него оснасткой. Значит, можно выбирать любые конструктивные решения. Ну и, наконец, восемьдесят пять миллиметров — это очень, очень хорошо. Это, пожалуй, поставит крест не только на третьем, но и на четвертом «панцере», и заставит нашего стратегического союзника лепить сложные и дорогие «тигры» и «пантеры». «Тигр» вообще рабочей лошадкой войны быть не может, его даже по железной дороге возить проблема. Да только как это мощное орудие со всем остальным совместить? Должно, должно быть решение…

Да, и еще — как у них с кадрами-то? Армия растет, значит, опытных экипажей мало, и они будут быстро выбиты в первые месяцы войны. А обстрелянный, слаженный экипаж — самая главная часть танка. Так, подумаем, где у нас в будущем из развитых стран было плохо с качеством брони и с возможностями мобилизации личного состава. СССР? Нет, у нас как раз наоборот. США? Ну им в принципе наемного контингента хватало. ФРГ? Пожалуй, тоже. Может, пойти другим путем и на стороне трактористов набрать? А где? В США? В Европе? Оттуда только евреи от геноцида сейчас побегут… а вот, кстати, в Израиле людские ресурсы страны как раз и ограниченны. Берем на заметку. Чего у них там? «Меркава», она себя тем и зарекомендовала, что не горит и не взрывается. Блин, да у нее же вес тонн под семьдесят. Ни один движок не потянет. Вот гадство, не понос так золотуха…

Потом главный вопрос — ну, допустим, будет решение, а как это все в производство запускать? Останавливать завод для освоения нельзя — армейцы будут требовать технику на замену планово списываемой. Новый завод строить? Когда, где, сколько это потребует денег и времени?..

…Ночью за окном шумел дождь без грозы, но крупные капли стучали по стеклам. Почему-то в эти дни дождь шел в основном ночью. Случайность. Сегодня шестнадцатое, четверг. Всего пять дней в этой реальности. Завтра пятница — если верить приметам, плохой день. Ну что ж, если ничего не выйдет, то расстреляют, наверное, в понедельник, а это целых два дня, и при нынешней насыщенности жизни событиями еще много чего может произойти. А может, в понедельник еще только судить будут.

Утро пятницы не отличалось от других дней ничем. Бежица была промытой и наодеколоненной жасмином. После завтрака в гостиной — на этот раз без спиртного — с улицы раздался гудок «опеля». В машину Виктор сел в сопровождении обоих «родственников», с портфелем в руках; за рулем сидел все тот же Быгов, свежий и довольный, и рассказывал о том, что вчера вечером на Десне был хороший клев.

Машина на этот раз поехала на Городище через деревянный мост и довольно долго катила по буграм нагорной части будущего Советского района.

— Можно было у «Соловьев» срезать, — пояснил Быгов, — но там дорога через лес, лучше не рисковать. Мало ли…

На Покровской горе они спустились вниз к Деснянскому проспекту мимо Горне-Никольской церкви; дореволюционные деревянные домики, облепившие склоны, еще не выглядели ветхими, были аккуратно покрашены и смотрелись какой-то милой исторической декорацией, а самому Виктору вновь показалось, что его снимают в каком-то кино. Дальше «опелек» покатил по Деснянскому, мощенному здесь булыжником, в сторону Черного моста к вокзалу; мимо мелькали утонувшие в зелени подновленные и надстроенные купеческие домики. Поворот там, где сейчас стоит пушка — памятник артиллеристам, — Виктор сразу узнал, а дальше дорога, обсаженная невысокими деревцами, сворачивала влево у места нынешней автозаправки и шла в сторону Моршколы, вместо которой и стоял высокий деревянный мост. Там они проехали через переезд между новым депо и уже виденным Виктором красным кирпичным вокзалом на другую сторону, протряслись по еще дремлющей слободе. Виктор думал, что на Володарке он будет прекрасно ориентироваться, но сквозь покрывшиеся густой дорожной пылью боковые стекла узнал только пивзавод — машина шла вовсе не по будущему троллейбусному маршруту, да и куски еще нетронутого леса оказывались здесь в совершенно неожиданных местах. К тому же отвлекали массово попадающиеся по пути телеги, с одной из которых они чуть не столкнулись: возница при обгоне другой телеги выехал на встречную полосу. Собственно, полос тут еще, как таковых, не существовало, а сама проезжая часть была чуть шире одной полосы, так чтобы только разъехаться.

В конце концов они подъехали к какому-то забору в густом лесу. У ворот с орлами Быгов предъявил пропуск, и их быстренько пропустили внутрь. Сквозь стоявший в «опеле» бензиновый аромат Виктор уловил, что запахло сосной и угольным дымком. Машина пискнула тормозами и заглушила мотор.

Где-то неподалеку свистнул паровоз, и лязгнули буфера. «Станция, наверное», — подумал Виктор, выбираясь из тесного гнезда заднего сиденья «Олимпии». Он оглянулся по сторонам — и ахнул.

Вдоль проезда на путях, замаскированных лесом, стояли самые настоящие бронепоезда.

 

Глава 5

Стальная фора

Только тут Виктор понял смысл слов песни о бронепоезде, стоящем на запасном пути. Не где-нибудь на станции, а здесь, меж старых сумрачных елей, эти зеленые ухоженные коробки выглядели величественными и грозными. Из круглых клепаных башен высовывались здоровые, как телеграфные столбы, стволы стомиллиметровых орудий. Виктор нагнулся и заглянул под вагон — на соседнем пути стоял еще один стальной монстр, за ним еще, и так чуть ли не до самого горизонта. «Сколько же их тут?» — подумал он. Путь между проездом и отстоем был свободным; по нему, тяжело урча, прокатился длинный, низкий, похожий на крокодила самоходный броневагон с толстой противоснарядной броней, парой литых восьмиугольных башен, из которых торчали слоновьи хоботы тех самых восьмидесятипятимиллиметровых орудий, и башенкой со спаркой зенитных крупнокалиберных пулеметов. На зеленых пятнах камуфляжа борта раскинул крылья белый орел.

— Есть все-таки на Брянском заводе конструкторы. — Быгов кивнул на броневагон. — Сейчас обкатывают. На стрельбах отлично себя показал.

— С этими орудиями?

— С этими. Умеем, когда захотим…

«Интересно, не он ли автор этой исторической фразы?» — подумал Виктор. Они прошли немного пешком, вошли в двухэтажное кирпичное здание и поднялись на второй этаж. В коридоре их встретил Ступин и какой-то мужик лет под сорок, в сером костюме, похожий то ли на нынешнего средней руки бизнесмена, то ли на «конкретного пацана»: крепко сложенный, с гладко выбритой головой, чуть выступающим подбородком и добродушным взглядом из-под низких бровей.

— Знакомьтесь, — сказал Виктору Ступин, — это Александр Александрович, один из специалистов, что будет рассматривать ваши предложения по танкам. Между прочим, тоже из Бежицы. А это Виктор Сергеевич, о котором я вам сейчас рассказывал. Думаю, вы найдете общий язык.

«Да я его вроде как где-то уже видел, причем в Бежице. Интересно, когда?»

— Добрый день. Еремин.

— Добрый. Морозов.

«Е-мое! Да это же тот Морозов, которого бюст у ДК БМЗ. Мировая знаменитость, создатель лучших в мире танков. Только на бюсте он постарше».

— Вы так внимательно смотрите — может, мы раньше с вами где-то встречались?

— Наверное. Бежица же не такой большой город.

— Ну давайте, проходим в кабинет. Не будем терять времени.

В кабинете Виктора встретил сорокалетний мужчина с квадратным лицом.

— Михаил Ильич.

«Все. Приплыли. Кошкин. Живая легенда. Это что же, я сейчас двум самым знаменитым нашим конструкторам буду рассказывать, как танки проектировать? Разве еще только Фердинанда Порше не хватает для полного комплекта. Ну ладно. В конце концов, Кошкин не только конструктор, но и менеджер, а его апрельское предложение чисто гусеничного танка в этой реальности зарубили в угоду инофирме, так что мы друг другу нужны. Главное — держаться уверенно».

— Знаете, придется начать с одной вещи, которая сама по себе к устройству танка не имеет отношения, но без которой современный танк невозможен. Это сварка. Сварка толстых броневых листов. Судя по имеющимся данным, это одно из самых слабых мест.

— Верно, — согласился Ступин, — трещины появлялись в массовом порядке. Отрабатывались версии саботажа и диверсионной деятельности, но, в общем, безрезультатно. Победные рапорты о выявлении шпионов и троцкистов оказались попыткой выдать желаемое за действительное.

— Шпионы здесь ни при чем.

— Вы хотите сказать, что нашли причину? — На лице штабс-ротмистра отразился самый неподдельный интерес.

— Хочу сказать, что нашел.

— Не тяните. Вы не представляете, что это значит.

— Нужны новые технологии сварки — автоматическая под слоем флюса и методом электрошлакового переплава.

— Но такой сварки нет, — удивился Кошкин.

Ступин остановил его жестом.

— Что вы можете рассказать о ней?

— Не во всех тонкостях, но что знаю…

Виктор достал схемы и изложил то, что когда-то в БИТМе им читали по металловедению.

— Негусто, — констатировал штабс-ротмистр, когда он закончил, — при практической реализации возникнет масса вопросов. Насколько эта идея опережает время?

— По переплаву — минимум лет на пятнадцать, — ответил Виктор, а про себя добавил «причем опережает СССР, где это изобрели».

— Время есть, не будем терять… — Ступин покрутил ручку телефона и вызвал неизвестного Виктору офицера в синей форме. — Сделаете копии эскизов и последней бобины — все это в самолет и незамедлительно в Киев, в институт сварки, прямо Евгению Оскаровичу, пусть разбираются. Будет просить людей — любого, кого нужно, вышлем, попросит ассигнования на лабораторию — соглашайтесь на все, им там не так уж много и надо. При вероятности один процент успеха все это принесет золотые горы. Извините, Виктор Сергеевич, что прервал. Продолжайте, пожалуйста.

— Теперь, когда вопрос изготовления бронекорпусов из толстой брони проясняется, перейдем собственно к танкам. Насколько я понял из представленных документов, одной из основных проблем является не только, да и подчас не столько, рациональный выбор конструкции танка, сколько процесс болезненного перехода от уже созданных и запущенных в производство узлов и агрегатов, на которые созданы техпроцессы и оснастка, к новым, освоение которых потребует времени. В этой связи я могу, например, понять позицию Александра Александровича, когда он, работая над модификациями танков системы Кристи, стремился к максимальной унификации узлов трансмиссии с уже освоенными производством…

Морозов едва заметно кивнул. Взаимопонимание продолжалось.

— Таким образом, для того чтобы облегчить переход на новую модель, необходимо вначале рассмотреть конструкцию танка-заменителя, который может выпускаться на автомобильных заводах и поступать в войска в то время, пока на танковых идет переоснащение производства. Среди ранее созданных конструкций была неплохая идея — танк «Ополченец» с автомобильным двигателем. К сожалению, из-за малой мощности мотора на этом танке не удалось достичь достаточного бронирования и вооружения. Поэтому предлагается поставить два мотора от грузовика «опель», доведя общую мощность до ста пятидесяти лошадиных сил…

Он развернул эскиз компоновки.

— Условно этот проект назовем «Скорпион». По предварительным прикидкам вес танка примерно десять тонн. Лобовая броня: низ — сорок пять миллиметров, верх — тридцать пять миллиметров. Двигательная установка размещена в передней части танка и служит дополнительной защитой командира танка и в части случаев водителя при пробитии брони. То есть осколки не поражают экипаж и не вызывают детонации боекомплекта.

— Но ведь бензиновый двигатель пожароопасен, — заметил Кошкин.

— Правильно. И этот недостаток мы компенсируем системой газобаллонного тушения, которая срабатывает автоматически. Вот здесь баллоны, они заполнены смесью бромистого этила и углекислоты. Огонь гасится, экипаж эвакуируется через люки в корме, не подставляя себя под огонь противника. Ну я понимаю, что дизель лучше, но где его взять?

— Ну что ж, если как временная мера, то довольно интересно…

— Место механика-водителя для обеспечения обзора также находится в носовой части. Поэтому двигатели расположены вдоль корпуса и смещены вправо. Это, конечно, вызывает вопросы с равномерностью распределения нагрузок по правым и левым каткам, ну и расположение ведущих колес переднее, что несколько повышает уязвимость. Экипаж — два человека. Механик-водитель и командир — башенный стрелок. В башне установлены пулемет и сорокапятимиллиметровая пушка от танка «Кристи», которую надо модернизировать, доведя длину ствола от сорока шести до шестидесяти восьми калибров, и это позволит пробивать пятидесятимиллиметровую броню на расстоянии до километра. Плюс зенитный пулемет Дегтярева на башне.

— Мне кажется, у водителя будет не совсем хороший обзор через перископы на люке.

— Зато не будет люка на лобовом листе, ослабляющего броневую защиту.

— Хм… однако не лишено оригинальности и остроумия… в целом…

— Да, лобовая броня впечатляет. И с этими двигателями по шоссе, пожалуй, будет сорок пять — даже очень недурная подвижность для суррогата. Корпус простой и технологичный.

— Подвеска тоже. На торсионах решили?

— Да. Лучше освоить торсионную, это себя оправдает.

— Ну хорошо, а что будем делать потом, когда заводы переналадят? Есть ли смысл выпускать еще одну машину и запчасти к ней только на период подготовки производства основных моделей?

— Есть. — Виктор торопливо вытащил еще несколько листов. — Потому что это не просто танк, а целое семейство боевых машин, которые будут использоваться, когда этот танк устареет, и производство которых оправдает постановку на конвейер. Первое — это легкое самоходное орудие, несущее новейшую трехдюймовую дивизионную пушку системы Грабина.

— Это позволит использовать имеющиеся огромные запасы снарядов от пушки образца одна тысяча девятьсот второго года. Но ведь пушка Грабина — не танковая, и ее переделка требует времени.

— А мы обойдемся без переделок. Орудие устанавливается в неподвижную рубку вместе с гидравлическим тормозом отката, накатником и прочим. Артсамоходы в наступлении поддерживают танки и движутся позади них, так что вертеть башней не надо — противник будет впереди и борьба с ним будет вестись на средней дистанции. Для снижения действия отдачи на шасси танка пушку Грабина надо оснастить дульным тормозом, и к ней нужно наладить выпуск подкалиберных, а затем и кумулятивных снарядов.

— Про кумулятивные — мы в курсе, — согласился Кошкин. — Насколько можно понять, вы пересматриваете не только конструкцию, но и тактику применения танков. Даже, пожалуй, переносите центр тяжести вопроса с повышения ТТХ, по которым нам трудно догнать Германию, на высокую организацию взаимодействия различных видов вооружения. У нас нет абсолютного оружия, но под рукой всегда есть то, что мы противопоставляем оружию противника.

— Верно.

— А как наши военные сумеют освоить игру на таком «рояле» с кучей клавиш?

— Господа, это уже наша забота, — вступился Ступин, — тем более что немцы как раз совершенствуют свою тактику в направлении этого, как вы говорите, «рояля». Так что стать виртуозами придется, а иначе немцы нас будут просто бить. Продолжайте.

— Следующее изделие на базе «Скорпиона» — установка залпового огня с восьмидесятимиллиметровыми реактивными минами. Точность попадания каждой мины низкая, что компенсируется большой плотностью огня и внезапностью. Например, при обстреле позиций противника все мины будут выпущены раньше, чем солдаты противника успеют добежать до укрытий. После залпа машины тут же покидают позицию, противник может утюжить это место сколько угодно. Разновидность установки — реактивный огнемет. Здесь ракет в два раза меньше, они снаряжены зажигательной смесью или боеприпасами объемного взрыва и помещены в кассету из противоосколочной брони. Используется как для навесного, так и для настильного огня, например, по огневым точкам долговременных бетонных укреплений противника.

— Линия Маннергейма?

— Ну… «мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути», — процитировал Виктор и кивнул в сторону окна.

— А кстати, не настолько уж и отстает «Скорпион» от немцев, — задумчиво промолвил Морозов. — У «панцер-драй» модификации «Е» лобовая броня всего тридцать. Но у них есть возможность ее увеличить вдвое, а наш на пределе.

— Ну так противостоять новым танкам станет другая машина, а выпуск этой будет продолжен в основном в виде этой модификации. — И Виктор развернул очередной лист: — Это называется «боевая машина пехоты», сокращенно — «бэ-эм-пэ». Толщина брони уменьшена до противопульной, поскольку машина движется позади танков, корпус удлинен, и в нем размещается пехотное отделение, если считать механика и стрелка. В наступлении личный состав находится в БМП до рубежа спешивания, который выбирается за складками местности, защищающими его от стрелкового оружия, а саму БМП — от огня противотанковых средств противника. Удаление рубежа спешивания до переднего края обороны противника где-то не менее трехсот метров. Вооружение — спаренные пулемет и двадцатимиллиметровая авиационная пушка в командирской башне. Пушка — для подавления огневых точек противника за легкими укрытиями: кирпичной стеной, бревнами, мешками с песком. Заманчиво бы, конечно, эту машину еще и плавающей сделать, но это потом, пока не надо распыляться… Ах да, еще вот, забыл — зенитная самоходная установка с двумя пулеметами калибра двенадцать и семь десятых миллиметра, а позднее — с разрабатываемой сейчас тридцатисемимиллиметровой автоматической пушкой. И все это — на базе одних и тех же агрегатов переходного танка.

Кошкин и Морозов углубились в изучение эскизов компоновки; Кошкин тут же что-то подправлял на них карандашом. Виктору эти эскизы казались сейчас жалкими и убогими: так, студенческие фантазии, из которых сделать машину — начать и кончить.

— Ну что, по-моему, тут ничего нереального нет… логично, и в производстве быстро осваивается, — размышлял Кошкин, — кормовое расположение боевого отделения непривычно, конечно, но сокращает длину… знаете, такое впечатление, что все это давно напрашивалось. Бродили как-то вокруг этой идеи… А бронекорпус какой простой. Ну конечно, так и хочется на бортах еще наклон сделать.

— А зачем? Борт и так мало выступает над гусеницами. Если он только будет борта подставлять…

— Конечно, в башню хорошо бы двух человек. Но не получится. Габариты машины увеличатся, за ней вес, и двигатель не потянет.

— Так я и говорю — резервов не имеет, но по сравнению с проектами последней модернизации Кристи…

— Да о чем мы вообще говорим? Сейчас самое важное — это выиграть время! Довести дизель, пятидесятисемимиллиметровое орудие, технологии сварки брони — и тогда мы можем предлагать что угодно.

— Господа, ну что, перерыв сделать или продолжим?

— Конечно, продолжим! Чай пить сюда, что ли, летели?

— В таком случае, — продолжил Ступин, — меня, например, интересует такая вещь. Массовое производство танка «Скорпион» и боевых машин пехоты вызовет, в свою очередь, нехватку моторов «опель», которые, в частности, используются и для армейских грузовиков и тягачей. Все-таки на каждый танк идет по два мотора. Какие у вас есть предложения?

— Вы знаете, в представленных вчера документах по возможностям промышленности я обнаружил, что сейчас в России довольно развито производство локомобилей и паровых тракторов для села, которые работают на местном топливе. Даже были попытки создавать паровой двигатель для танка. Но для танков его использовать бесперспективно из-за большего веса и габаритов, что приводит к общему росту веса машины, а вот для всяких артиллерийских тягачей, тяжелых грузовиков паровая машина вполне сойдет.

— Назад к паровозам?

— Все равно значительную часть автомобилей во время войны придется переводить на газогенераторы из-за нехватки бензина. А так часть тяговых средств может работать на местном топливе.

— А раз речь зашла про Финляндию, там и танки хорошо бы на паровую тягу. На дрова. Никаких забот с топливом. Но это уже шутка, конечно.

— Следующее предложение. — Виктор от волнения проглотил слюну. — Основной боевой танк, условное название «Горыныч». Тоже переходная модель, на время, пока у нас нет надежного дизель-мотора.

Он зашуршал листом бумаги; один из углов все время хотел завернуться, и пришлось придавить его пепельницей.

— При компоновке этого танка пришлось в первую очередь исходить из необходимости обеспечить значительную свободную часть машины для размещения мощного вооружения, восьмидесятипятимиллиметровой пушки системы Грабина, с обслуживающим персоналом в три человека, включая командира танка, и боеприпасов к нему. К сожалению, другого готового орудия у нас пока нет. Поэтому пришлось также пойти на носовое расположение двигателя и трансмиссии. С другой стороны, у нас орудие не выступает сильно за габариты танка и не может уткнуться в землю, большая часть экипажа может эвакуироваться через задний люк, достаточно места для размещения боекомплекта, боевое отделение имеет вращающийся полик. Из-за временных проблем с дизелем двигатель пришлось использовать «БМВ» на пятьсот лошадиных сил, освоенный отечественной промышленностью. Естественно, предусмотрена автоматическая быстродействующая система пожаротушения.

— Я бы еще добавил вот что, — заметил Морозов. — При переднем расположении МТО усложняется ремонт двигателя и трансмиссии. Правда, двигатели «БМВ» достаточно надежны, а ремонт их в частях налажен. Условия работы механика-водителя тоже будут тяжелыми, особенно в жару. Так что где-нибудь летом в пустынях Монголии может и удар хватить.

— Ну у японцев тяжелых танков нет. Зато здесь при весе до тридцати пяти тонн мы можем довести толщину лобовых листов брони до девяноста миллиметров при угле наклона в тридцать процентов, борт — до семидесяти, ну и корма — сорок. Соответственно лоб башни — сто двадцать миллиметров, борта и корма — семьдесят пять. Броня тоже первоначально гомогенная, потом с переходом на листы с поверхностной закалкой.

— При такой броне основного танка тяжелые выпускать, получается, уже не надо? Так выходит?

— Как и разведывательные — их роль выполнят «Скорпионы».

— Ну вот и дополнительные мощности для выпуска, господа! Причем этот, как вы сказали, основной танк легче тонн на десять, чем последние проектные разработки по танкам прорыва. Скорость тоже выйдет по шоссе не менее сорока пяти, а если форсировать двигатель — то все пятьдесят, — подытожил Морозов, поигрывая остро отточенным карандашом. На лице его читалось явное удовольствие.

— И к тому же если учесть дороговизну их производства, — добавил Кошкин, — а здесь, заметьте, все сделано под массовость. Простой корпус — коробка, простое соединение листов, башня тоже простая, как гайка, со стержнями при формовке проблем не будет, песка особого не нужно, особо квалифицированных макетчиков… Получается надежный пролив, процент брака низкий, равномерность остывания опять же. Даже машинную формовку, пожалуй, можно использовать. А командирскую башенку лучше вварить.

«Во дает, — подумал Виктор, — не зря я на сферическую башню не повелся, как у послевоенных. Как чувствовал».

— Вот только надо решить вопрос со станочным оборудованием для нарезки зубьев венца диаметром более тысячи шестисот миллиметров. Поможет нам жандармерия уговорить судостроителей?

— Михаил Ильич, голубчик, вы меня втравливаете в лоббирование ведомственных интересов… Конечно, поможет, запишите, какой нужно. А вы продолжайте, пожалуйста.

— Из другого вооружения — спаренный с пушкой танковый пулемет Дегтярева и крупнокалиберный зенитный пулемет.

— Вот тут военный заказчик будет возражать. На средние танки они требуют два-три пулемета, а то и все пять.

— Этот танк действует совместно с боевыми машинами пехоты, — возразил Виктор, — и в случае контакта с пехотой противника плотность пулеметного огня и вообще огня стрелкового оружия будет достаточной. Кроме того, БМП ликвидируют различие между танками общевойскового и оперативного типа, так как пехота не будет отставать от танка.

— Ну а вообще, господа, — заметил Ступин, — этот танк не кажется несколько избыточным? Нет впечатления, что он несколько опережает свое время?

— У меня лично пока складывается впечатление, что эта, как вы говорите, избыточность — результат отсутствия того, что нам нужно, — ответил Кошкин. — Грабин начинал проектировать семидесятишестимиллиметровое орудие, но работы были остановлены. Надо дать в Нижний задание на продолжение работ. Но это тоже время, значит, пока оставляем восемьдесят пять. К тому же нет худа без добра: будет пушка с меньшим калибром — поставим, а так — есть что противопоставить проектируемому в Германии тридцатитонному танку «Леопард». По данным разведки, немцы собираются там использовать броню до восьмидесяти миллиметров. Два двухсотсильных двигателя Порше, семидесятипятимиллиметровое орудие. Но они пока с ним не спешат — нет боевых задач, разве кроме прорыва линии Мажино. Думаю, в ответ на «Горыныча» они форсируют это направление, причем начнут спешно переделывать проект для усиления брони до ста миллиметров и установки более мощной пушки в сто пять миллиметров.

— Так это и хорошо, — сказал Виктор, — пусть дергают конвейеры и чехардят. А мы в ответ на их зверинец дадим вот это. Самоходное орудие на базе «Горыныча» со стамиллиметровым орудием по баллистике морского орудия Обуховского завода, в неподвижной рубке.

— Оно ведь даже еще и как корабельное не доведено.

— Так и у немцев «Леопард» только в проекте. Вот пока будут доводить, и у нас созреет. А это опять заставит немцев дергаться, перестраивать конвейеры, снижать темпы выпуска, наконец, переходить на все более и более материалоемкие танки, исчерпывая лимиты по металлу. При усилении «Леопард» вылезет за пятьдесят тонн, потом и до семидесяти дойдет. А в рейхе даже с черными металлами туговато, да и с бензином, а тяжелые танки больше его жрут.

— Интересно, — заметил Ступин, — вы строите тактику не только на достижении технического превосходства над противником, но и на экономическом его изматывании, истощении естественных ресурсов. Вы привыкли видеть ее как тотальную.

— Да, пожалуй.

— Изучали труды Свечина?

— Нет… не помню такого.

— Ну ладно. С самим танком вроде разобрались. Какие машины предлагаете на его базе, кроме САУ?

Виктор разложил на столе эскизы, среди которых была зенитная установка со счетверенной 37-миллиметровой пушкой, штурмовое орудие с морской шестидюймовкой для разрушения дотов, тяжелый БТР с 37-миллиметровой автоматической пушкой и крупнокалиберным пулеметом, мостоукладчик, минный трал, ремонтный танк, инженерная машина разграждения и пусковая установка для тактической ядерной ракеты.

— А, это как в статье Королева в «Физике для юношества»? — спросил Морозов, пододвинув к себе чертеж пусковой установки.

— Да, — подтвердил Ступин, — но давайте не отвлекаться от собственно бронетехники и вопросов, которые она создает. У меня, например, возник такой вопрос. В варианте с броней тридцать пять миллиметров объект «Пантера» весил около двадцати тонн. В предложении господина Еремина толщина брони увеличена в два с половиной раза, стоит более тяжелое орудие и башня, а вес вырос лишь раза в полтора, может, чуть больше. Вы полагаете, что это реально? Здесь нет ошибки в расчете?

«Интересно, — подумал Виктор, — вроде не инженер, а наблюдательный». За свои цифры он, однако, был уверен и хотел показать прикидки, но тут его упредил Кошкин:

— А здесь нет ничего удивительного. Господин Еремин в своем предложении делает высоту танка как можно ниже, а каждый сантиметр высоты облегчает танк, как если бы мы его укоротили на семь сантиметров. Прежде всего этого удалось ему добиться за счет бензинового авиадвигателя, который не только легче, но и меньше по габаритам, плюс более плотная компоновка — как уже говорилось, это ухудшает работу мехвода, ну и у карбюраторного двигателя выше расход топлива.

— Расход топлива, — как-то странно усмехнулся Ступин, — но, извините меня, у вас в этом варианте была броня тридцать пять, а здесь девяносто! Вот и прикиньте, какой у вас выйдет вес танка при компоновке под дизель, чтобы удобно было его ремонтировать, сколько при этом весе дизель будет расходовать топлива и где, собственно говоря, эта обещанная экономия. Не говоря уже о том, что дизель сам стоит дороже. Не кажется ли вам, что с дизелями у нас несколько поторопились?

«Ну, не хватало, чтобы еще кого-то посадили за вредительство. Хотя формально все и очень логично».

— Извините, тут я немного вступлюсь за дизель. Он действительно перспективен и в будущем будет использоваться именно он или газотурбинная установка. Просто начальные условия для проектирования «Пантеры» были заданы несколько другие, они сразу предопределили, что надо ставить дизель, когда он еще не совсем доведен, это потянуло за собой все компоновочные решения. Откуда конструктор может сразу во всех деталях увидеть будущее?

— Кстати, появилась одна идея насчет дизеля, — вмешался Морозов. — Попросить разработчиков перенести воздухоочиститель из развала цилиндров к борту, а на место вентилятора поставить маховик. Тогда дизель мы монтируем на низкой подмоторной раме, и… и… его вообще можно развернуть поперек корпуса, освободив место для боевого отделения. Где-то треть метра выигрываем.

— То есть по весу два метра длины танка?

— По весу — да.

— Дизелисты будут пищать. Скажут, что шатуны прицепной группы обрывать будет.

— Не будет! — чуть не заорал Виктор. — Можно довести дизель, так что не будет!

— Ну вот, и господин Еремин имеет сведения, что можно.

— МТО тогда обратно в корму, при носовом расположении боевого отделения башню сдвигаем назад, на подбашенном листе появляется место для люка механика. Ну и колебания орудия в середине корпуса меньше. Бронекорпус в основном берем очертаниями как у «Горыныча», толщину брони за счет укорочения корпуса накинем еще миллиметров по десять на лоб и борта. Очертания литой башни, если повозиться, можно сделать более рациональными, яйцевидными, доведя толщину брони на вертикальных участках до двухсот миллиметров. Ставим то самое перспективное стомиллиметровое орудие, и противотанковых самоходок нам уже не надо. Вот примерно так это будет выглядеть…

Под карандашом Морозова появилось нечто, очень похожее на Т-54.

«Черт!!! Это же насколько мы обогнали историю? А вообще-то ненамного — лет на восемь. Как раз уйдет на доводку».

— Так вы считаете, что мы и это сможем? — удивился Ступин. — С броней сто миллиметров?

— Так это еще когда будет. На доводку надо лет пять минимум. Двигатель, орудие, трансмиссию новую… Вот «Горыныч» и даст нам фору.

— Тем более что на перспективный дизельный танк надо будет еще приборы ночного видения, защиту от радиоактивной пыли, броню с полимерным подбоем, надбоем и динамической защитой.

— Не все сразу. А то получится как у Гротте.

— Ну что же, в таком случае, полагаю, можно и прерваться на обед, — сказал Ступин голосом, каким в телешоу обычно объявляют рекламную паузу, — а после составить план работ с учетом высказанных мнений.

 

Глава 6

Силикатные джунгли

В офицерской столовке с общепитом было все в порядке, хотя и без излишеств. Большая тарелка наваристого борща (советская полная порция), жаркое с вареным картофелем, который был полит топленым животным маслом («Ишь ты, натуральное, — подумал Виктор, — не то что нынешние маргарины») и компот из сухофруктов, то есть сушеных яблок и слив. Но вкусно. Калорийность рациона явно в расчете на тяжелую физическую работу. Так можно и лишний вес набрать. Гантели, что ли, купить? Если их, конечно, где-то достать можно. Как тут со спортом в сравнении с Советами?

Репродуктор в углу столовки мурлыкал блантеровских «Слона и рыбку» в исполнении джазгола, из-за несовершенства акустики треть слов было не разобрать, но в целом было прикольно. В этой реальности из творческого наследия Матвея Исааковича почему-то пока довелось слышать лишь танго и фокстроты с простенькими текстами, причем многие совсем даже неизвестные, а вовсе не патриотические песни, которыми он прославился в СССР. Видимо, здесь было больше заказов на разную попсу. «Отсюда ясно: весьма опасно иметь сверкающий наряд… бр-бр-бр-м-пок!»

А вообще разговор получился интересный. Виктор ждал, что Кошкин и Морозов разнесут его жалкие каракули в пух и прах, а тут поди ж ты… Как будто сами рассматривали и этот вариант. Ну так до Т-54 Морозов и сам додумался, а ведь в его, Виктора, статье таких подробностей не было, только характеристики, и все. А что мешало в нашей реальности ему додуматься? Во-первых, Морозов в 1938 году, естественно, не знал опыта боевого применения танков с 1941 по 1945 год. И никто не знал, включая немцев. Во-вторых, цейтнот. Надо было что-то срочно запускать в производство, а в производство тогда приняли бы то, что считают перспективным. А что сделал он, Виктор? Предложил неправильное решение, временное, дырку заткнуть, чтобы выиграть время, тот же дизель довести. Сделал так, как никто не делает. «Это неправильные пчелы, и они делают неправильный мед…» Кстати, потом за этот неправильный мед не расстреляют? Хотя и за правильный могут расстрелять. И вообще, какая мерзость думать о собственной шкуре, когда в случае твоей ошибки будут гореть заживо тысячи людей! До чего же в нас крепко вбит гаденький, подленький обыватель. Общество, созданное привыкшими дрожать за себя и лезть по чужим головам — и ни за что, ни за что не отвечать. Кто у нас ответил за нищету, за падение производства, за войны из-за распада державы, за мародерское растаскивание общественного добра? За рабочих, объявлявших голодовки, потому что нет зарплаты? Никто. Главное мерило успешного деятеля — прогадить все дело и тут же устроиться на другое хлебное место. Краснокаменная-Ротштейн все же права: кто-то должен отвечать! И вообще — что ты сейчас можешь им предложить? В танках кое-как разобрался, у тебя образование техническое. А насчет устройства общества — что? То, что у нас сейчас? Так они тут же устроят второй Великий Голод, а может, и хуже, например, войну с отделившейся при новом распаде империи Украиной забодяжат. Война же здесь привычная вещь. В этом году Гитлер забирает Чехословакию, в следующем — Польшу, еще пара лет — и Россия…»

— Горчички не передадите? — обратился к Виктору с соседнего стола молодой майор с короткой, под ежик, прической.

— Пожалуйста, — ответил Виктор и, отложив себе немного горчицы деревянной лопаткой, протянул белую фарфоровую посудинку.

— Спасибо…

«Сейчас надо помочь им отбиться. Потом пусть сами решают со своим императором и со своей соборностью. В конце концов, это их реальность. Главное, чтобы здесь осталось кому решать, а не только пепел на удобрения полей рейха».

Репродуктор, шипя и потрескивая, перешел на позитивный минор. «Сердце дано, чтобы милых любить, губы — чтобы их целовать…» Мягкая эротика. Какое гламурное время. Парочки на лодках в тихих заводях под сенью ив. Девушки с алыми цветами в белых платьях. Запах жасмина — о, этот запах жасмина, всепроникающий, властный аромат родного города! «Снова в сад весенний, под ветками сирени…» Как упоительны в России вечера…

Послеобеденный сейшн прошел более буднично. Плоды обсуждения облекались в форму заданий и планов. К линейке машин по ходу добавился гусеничный БТР на базе «Скорпиона» для полковой рации и САУ с модернизированной трехдюймовой полковой пушкой 1927 года на том же шасси. На радийный БТР Виктор предложил засандалить спарку крупнокалиберных пулеметов.

— Авиация за такими машинами будет охотиться, — пояснил он, — надо, чтобы цель с зубами была.

На рациях для танков остановились более подробно. Вопреки опасениям Виктора, все как-то сразу согласились, что рации должны быть на каждой единице бронетехники. Видимо, почитали Гудериана.

— Предварительно выскажу такое соображение, — заявил Ступин, — немцы собираются ставить на собираемые у нас танки свои рации для работы в десятиметровом диапазоне, дальность работы телефоном, симплексом — невелика: всего два километра. Предлагается скопировать и выпускать у нас подобную, одновременно разработать свою в том же диапазоне. Вариант: взять за основу рацию для истребителей, коротковолновую, по проведенным опытам дальность на земле двадцать километров.

— С четырехметровой антенной двадцать километров?

— Да.

— Создавать УКВ-станцию в диапазоне немецкой, повышать мощность.

— Почему?

— Потому что часть наших танков будут с немецкими рациями в десятиметровом диапазоне. А коротковолновые, наряду с УКВ, — для командирских танков. Для связи рота — батальон, батальон — полк. Танковая рота наступает, — тут Виктор с благодарностью вспомнил институтскую «военку» советского времени, — на фронте до километра, на участке прорыва — триста метров…

Кошкин хотел что-то сказать, но Ступин сделал жест рукой.

— Немцы, полагаю, исходят из тех же соображений при организации связи. Кроме того, надо учесть, что большое число радиостанций, установленных на танках, БМП, САУ и прочая не должны мешать друг другу и что на УКВ, особенно при частотной модуляции, меньше помех, чище связь.

— Остальное уже можно обсудить с радистами. Сейчас отметим, что на каждой машине надо предусмотреть установку рации…

Как только со связью покончили, Виктор рассказал об устройстве и принципе проектирования резинометаллического шарнира для неизнашивающейся танковой гусеницы. Сам шарнир забодяжить в России уже могли без особых трудов, зато тут же вылез вопрос о качестве и объемах производства натрий-бутадиенового каучука, жаростойкости имеющейся резины, противоминной стойкости новинки, возможного сброса таких гусениц…

— Резина у нас применялась еще в кегрессах и гусматиках, — заметил Кошкин, — однако когда на поле боя надо преодолевать очаги пожаров, она, попросту говоря, разваливается. Кроме того, противник может использовать ампулы с зажигательной смесью или огнеметы. Здесь резина защищена от огня траком, однако надо исследовать, какой может быть в боевых условиях нагрев трака и из чего это все делать. Ну и наконец, такая мелочь, как отработка технологии замены трака такой гусеницы в полевых условиях.

То же самое вышло и с рассказами про гиростабилизатор орудия и приборы ночного видения. Более того, оказалось, что приборами ночного видения в России уже занимались, но для них надо было радикально модернизировать электровакуумную промышленность.

Короче, моментального апгрейда девайсами будущего танковых войск не выходило, несмотря на остроту проблемы. Зато с большим интересом выслушали про такую неожиданно всплывшую мелочь, как право командиров подбирать себе механиков-водителей, и еще пару подобных вещей, которые можно было сделать прямо сейчас и без всяких затрат.

— Ну что, копировщицы долго будут возиться, — с усталостью в голосе произнес Ступин, глядя на ворох рисунков и эскизов. — Отдадим фотографу для репродукций. Пусть не жалеет микропленки.

— А ксерокса… — по привычке начал Виктор, — а, ну да, это я уже туплю.

— Что такое ксерокс? — быстро переспросил Ступин. Вы сказали — «ксерокс». Это вроде шапирографа? Или мимеографа?

«Блин, а что такое этот муми…»

— Нет, это аппарат электрофотографический… Эврика.

— «Эврика» — торговая марка?

— Нет, эврика — это эврика… это, значит, «нашел». Как я раньше не догадался! Вы можете простой сделать. Вместо селена берем окись цинка, это же тоже фотополупроводник… Так, стоп, сейчас все по порядку. Вместо фотопластинки у нас пластина, покрытая окисью цинка.

— Это ж обычные цинковые белила, — удивился Кошкин, но на него зашикали.

— Цинковые белила, — согласился Виктор, — закрепляем их к пластине, чем закрепляем, смола нужна… наверное, подойдет поливинилбутираль… стоп, а он есть?

— Найдем. Найдем смолу. Вы, главное, от идеи не отвлекайтесь.

— Тогда его растворяют в этиловом спирте, делают эмульсию с белилами и наносят на пластину. Высохнет — пластина готова. Заряжаем от источника высокого напряжения валиком.

— От катодного дальновизора подойдет?

— Наверное. Попробовать надо. Заряжаем в темноте. Дальше проецируем то, с чего копия. Там, где освещено, электроны выбиваются, где темно — остаются, то есть у нас сразу электрический позитив. Теперь надо сделать видимым. Порошок нужен… стоп, зачем порошок, есть мокрый способ. Типографскую краску растворяем в авиабензине, это диэлектрик. Туда пластинку, частицы краски прилипают к зарядам. Теперь вынуть и тиснуть как-то на бумаге, пока не высохло… или даже для начала эти белила просто на бумагу нанести, и на ней будет копия. Бензин быстро высохнет. Только вонять будет.

— Так это что же, — спросил Ступин, — она в бензине моментально проявляется, без химических реакций? И можно сделать конвейер с рулоном такой бумаги в затемненном ящике, который за считаные минуты даст копию любого документа? Ни фотографу возиться, ни пишбарышням перепечатывать и заверять? Милейший Виктор Сергеевич, ну почему вы к нам раньше не попали?

«Е-мое, — спохватился Виктор, — а ведь они его на почте поставят, чтобы письма вскрывать и копировать». Но было уже поздно.

…Когда «Олимпия» неспешно запылила обратно через Привокзальную Слободу, в голову Виктора вновь полезли разные мысли, далекие от полученного задания.

Во-первых, огорчило то, что по заповеднику бронепоездов полазить так и не дали. Еще лучше было бы, конечно, пощелкать весь этот Клондайк мобилой и выпустить в своей реальности иллюстрированный альбом, но в эпоху шпиономании об этом невозможно было даже мечтать.

Во-вторых, был непонятен выбор специалистов для работы. Морозов и Кошкин здесь еще не стали суперзвездами, более того, в связи с остановкой работ по «Пантере» их можно было скорее отнести к неудачникам. Поразмыслив, Виктор пришел к выводу, что их привлекли, скорее всего, потому что они будут говорить то, что думают, а не заглядывать в рот представителю цивилизации, по наивности считающей себя высшей. По-простому говоря, он не сумел бы им забить мозги. А раз так, то проведенный сейшн помимо получения информации есть еще и способ его, Виктора, проверки.

В-третьих, и способы получения информации в жандармерии Виктору показались немного странными. Попав сюда, он ожидал, что в случае провала он либо попадет к какому-нибудь тупому следаку, который начнет выжимать признание в шпионаже в пользу Британии, либо, если повезет, из него начнут непрерывной чередой допросов выкачивать все, что он знает. А вместо этого с ним цацкаются, возят, устраивают творческие встречи с историческими знаменитостями и соблюдают восьмичасовой рабочий день. Даже браунинг вернули. Хотя, если поразмыслить, в этом была своя логика. Выжимать информацию тогда продуктивно, когда знаешь, какая информация нужна. А здесь это не работает. Взять те же танки: выложит, к примеру, им контактер все по лучшему в мире танку Т-34 плюс ИС-3, которого Запад боялся, плюс немецкий «Тигр» — они же их делать не будут. Им не нужен сейчас Т-34, они его сами зарубили на корню, потому что он лучший в определенных условиях, а они здесь другие. И послевоенные им не нужны, они сами могут додуматься. А что нужно, что окажется самым полезным, они не знают, и, выкачав массу информации, они самого нужного могут так и не найти. Информация ничего не стоит, если нет механизма ее обработки. Вот он, Виктор, и стал таким механизмом, работающим под конкретную задачу. Творческим. А творчески человек работает только по своей воле, даже в «шараге». В «шараги» попадали разными путями, но ни одного туда не загнали только для того, чтобы мозги быстрее работали.

Вообще за технику будущего хвататься надо очень осторожно. Вон фон Браун в конце войны, по сути дела, занимался вредительством. Отвлекал массу ресурсов рейха на крупносерийное производство баллистических ракет, которые принесли бы фюреру победу только с ядерной боеголовкой. А в это время Германия нуждалась в зенитных ракетных комплексах, которые бы порушили тактику союзников летать на бомбежки плотным строем. И самое интересное, требовали эти комплексы того же уровня технологий.

— Если хотите, можете здесь выходить, — сказал Быгов возле переезда на Почтовую, — портфель оставьте, вам доставят на квартиру. С другими документами.

Виктор поблагодарил и вышел.

«По Бежице, значит, ходить действительно можно. Ну что ж, и то пока хорошо».

Из окна гостиницы долетал старый добрый фокстрот «Он лучший парень из тех, что есть». Задорное кряканье тромбона перемежалось с гудками со станции, шелестом листвы молоденьких деревьев, высаженных по улице, неизменным запахом угольного дымка. Мимо процокала лошадка: это неспешно следовал конный полицейский в парадной форме, с большими, лихо закрученными усами — Виктор чуть не назвал их буденновскими, но тут же подумал, что здесь их назовут как-то по другому. Полиции на лошадях Виктор еще не видел. «Праздник опять, что ли…»

Какое-то массовое мероприятие в Бежице точно прошло — в этом Виктор убедился в следующую же секунду, потому что навстречу ему по Парковой со стороны Преображенской строем маршировали пионеры под горн и барабан. Точнее, не совсем пионеры — галстуки у них были желтые, что вместе с белыми блузками и черными штанишками и юбочками составляло цвета имперского триколора. Рядом с отрядами шли мадемуазель-вожатые, более вольно относящиеся к дресс-коду: фактически постоянным у них был только желтый галстук. Они следили за строем и делали замечания:

— В ногу, в ногу! Пантиков, не отставай! Не отвлекайтесь! Размяхина, не смеши подруг! Серьезнее!

В это время на Виктора чуть не наскочила девушка, которая, идя навстречу, махала рукой своей подруге на другой стороне улицы, очевидно не надеясь перекричать хрипатый горн. Виктор, отвлекшись на желтогалстучное шествие, тоже заметил ее в последний момент и только инстинктивно успел вытянуть руки вперед, чтобы она на него не упала.

— Ай! Извините!

Виктор посмотрел на нее и чуть не раскрыл рот: перед ним была Вэлла! Правда, в белой блузке и желто-коричневой клетчатой юбке, ну и прическа, конечно, другая.

— Вы? — в унисон произнесли они оба.

«Как, она тоже попала? Или она там была отсюда? Или, может… Может, это связная из реальности-2? Или, наоборот, агент жандармерии в той реальности?»

— Простите, вы…

— Веселина. Вы, наверное, видели меня на собрании собсомола?

— Собрании, простите, чего?

— Собсомола. Соборный союз молодежи. А вы писатель Еремин? Вы сегодня вечером свободны?

— Хм, ну смотря в какое время… — Виктор не ожидал столь откровенного вопроса.

— У нас в шесть в общежитии института литкружок, потом танцы. Вам непременно надо выступить. Ваш последний рассказ о покорителях глубин вызвал бурю вопросов.

«О покорителях глубин? А я его не читал. Ступин прав — надо интересоваться собственным творчеством. Хотя можно просто что-нибудь рассказать. О глубинах».

— Я еще не знаю, где буду в шесть часов… Но такому горячему и искреннему предложению трудно отказать. Если смогу вырваться, обязательно буду.

— Обязательно приходите. Сейчас время научных открытий и подвигов. Каждый собсомолец должен шагать в ногу со временем, а для этого надо заглядывать вперед, в будущее, где нас ждут новые чудеса.

— Естественно! А вы с митинга? — Виктор кивнул на очередную колонну детей цвета имперского триколора.

— Шутите! Сегодня слет юнармейцев и митинг. Красиво, правда? Земля-золото-серебро. Цвета формы, в смысле. Раньше, при плутократии, дети с младенчества вовлекались в тяжелый труд, сейчас они ходят в школы, и важно, чтобы они не болтались по улицам, особенно на каникулах, а организованно делали добрые дела.

«Юнармейцы — типа пионеры или скауты. Даже запомнить просто. Хотя у нас юнармейцами называлось немного другое».

— Вы знаете, что у нас, в Бежице, лучший поход юнармейцев среди центральных провинций?

— Неужели? Молодцы. А вы на кого учитесь?

— На технолога литейного производства. Сейчас новый большой завод мартеновского литья построили, там можно быстро продвинуться по службе. И вообще литейщики теперь везде нужны — на паровозном, в Радице, на Арсенале. А то можно и на Урал поехать, там жалованье приличное обещают.

— По путевке собсомола?

— Бюро института не дает путевок. Лучшие собсомольцы получают рекомендательные письма хозяину для устройства на приличное место — если, конечно, оно по специальности вуза. Не зря же партия и Господь тратят столько денег на обучение молодых кадров?

«Господь тратит деньги? Ну да, это примерно из той же оперы, что и «партия тратит деньги». В жизни общие фразы часто представляют собой глупости, а когда проваливаешься в другую реальность, это как-то сразу бросается в глаза».

— Да, а вот с точки зрения человека вашего поколения, кто из композиторов лучше сочиняет фокстроты — Дунаевский или Блантер?

«Блантер так и остался Блантером? То есть меняют фамилии все-таки не все? Элиты это не касается?»

— Знаете, мне нравятся произведения и того и другого, и вообще в фокстроте главное — очаровательная партнерша.

— Это верно… — чуть смущенно согласилась Вэлла-Веселина, — ну мы вас ждем. А я побежала. — И она удалилась в сторону почты.

Виктор машинально отметил, что у здешней версии Вэллы манера говорить немного иная, чем у Вэллы из реальности-2: более сдержанная, без излишней экзальтации и даже где-то чуть казенная. Другое поколение. Собсомол, первая возможность для молодых людей почувствовать себя не просто зеленью, а людьми государевыми…

В редакции Татьяны вновь не было. Жаль. После напряженного дня Виктору хотелось куда-нибудь ее пригласить. Тем более что знакомых в этой реальности особо нет. С другой стороны, оно и к лучшему, а то так можно друг другу надоесть. Делать было нечего, и Виктор решил пройтись в сторону паровозного: может, удастся увидеть какой-нибудь реликт, а то и те самые немецкие танки российской сборки.

Окна домов были раскрыты, как пасти собак в жару, и из какого-то доносились звуки патефона. Мелодия оказалась знакомой — фокстрот «Все, что я делаю ночь напролет, — это мечтаю о вас», из «Поющих под дождем», который они с Зиной смотрели на Сталинском проспекте в предыдущей реальности. Только темп помедленнее и на немецком. Культурная экспансия налицо. Интересно, а что бы слушали с СССР в тридцать восьмом, если бы свободно продавали западные записи? Наверное, немецкую, французскую и итальянскую эстраду, поляков, того же Эмброуза. Хотя это бы все приелось лет за десять, и в сороковые уже брали бы советских — там же ясно, о чем поют, а у нас, в России, мало просто музон слушать: надо, чтобы еще и для души…

Размышления Виктора прервал резкий гудок сзади. Он обернулся. Прямо на него по тротуару пер сине-голубой двухместный «мерс»-кабриолет, сверкая хромом радиатора.

— С дороги! — заорал водила, приподнявшись из-за лобового стекла. — Слепой, что ли!

«Тормоза у него, что ли, отказали?» — подумал Виктор и сошел на газон.

— С тормозами проблема? — спросил он, когда машина медленно подкатила поближе.

— С хермозами! Все… в стороны! С дороги! — продолжал разоряться водила. — А тебе чего надо? Чего тебе надо вообще?

Он остановил «мерс», приоткрыл дверцу и начал вылезать с очевидными намерениями разборки.

«Чего, типа крутой? Типа новый русский? Так и задавит кого-нибудь. А может, он тоже до фига в партийную кассу жертвует?»

Браунинг оттягивал карман и провоцировал к действию. Виктор протянул к нему руку: «Для начала стрельнем по колесам». Движение старым «новым русским» было понято и истолковано верно:

— Городовой! — истошно заорал он.

— Ты резких движений не делай. Я нервный.

— Городово-о-ой!

Городовой буквально материализовался из воздуха возле машины. Виктор сошел с газона.

— Кто звал?

— Вот, — купчик кивнул в сторону Виктора, — ограбить пытался.

Городовой начал продвигаться в сторону Виктора.

— Документы папр-рашу!

— Да он пьяный.

— Папраш-шу!

Стрелять в представителя власти в планы не входило.

Виктор достал удостоверение и показал в развернутом виде. Городовой как-то моментально сменился в лице, вздрогнул и даже икнул.

— Ик! Чего соблаговолит приказать господин агент? — произнес он драматическим полушепотом.

«Ничего себе! Это что же, вроде визитной карточки Ким Ир Сена тут котируется? Воспользуемся…»

— Господин агент соблаговолит интересоваться, почему у вас машины ездят по тротуарам.

— Так это… сей минут выясним!

— Выясняйте. Вас я больше не задерживаю, — ответил Виктор, повернулся и спокойно пошел дальше.

Все-таки в тоталитаризме бывают свои маленькие плюсы.

Все-таки в тоталитаризме бывают свои маленькие плюсы, думал Виктор. В нашей реальности автоурод может отметелить пешехода бейсбольной битой и смыться. А здесь и автоуроды не такие наглые, и коррупция небеспредельна. И поэтому маленький человек в нашем обществе, пока он не защищен законом, будет мечтать о браунинге в кармане и об удостоверении тайного агента. Ну и, конечно, о вожде, который все это ему, маленькому человеку, даст. В джунглях без своего племени и вождя никак.

Из распахнутого окна кухни на первом этаже пахнуло жирными наваристыми щами. Где-то пилили на скрипке упражнения, и шумел примус. Интересно, здесь тоже, как у Ильфа и Петрова, заводят примус, когда целуются, или звукоизоляция?

Прогулка к паровозному несколько разочаровала Виктора. Если что-то и было, то стояло за деревянным забором, лезть через проходные, у которых прогуливалось что-то вроде ВОХР, не хотелось даже с его удостоверением. На заводе давно началась вторая смена — зычный гудок был слышен даже с бронепоездной базы, незадолго до отъезда. Коптили кажущиеся невысокими трубы, и только старый цеховой корпус по Базарной, со знакомыми с детства цифрами «1914» на фасаде стиля псевдорусский модерн в лучах клонящегося к закату солнца навевал какую-то тихую ностальгическую грусть. Виктор заметил, что на здании пожарного депо, где на его памяти было что-то вроде башенки с будкой, торчит высокий деревянный шатер каланчи, крытый красным кровельным железом, а многогранная угловая башня бани увенчана огромной пузатой маковкой.

Рынок был уже закрыт, работали только магазинчики, что разместились в двухэтажных, обложенных кирпичом бревенчатых домах, что выходили фасадами на Базарную. Рубленые буквы на вывесках напомнили о виденных в инете журналах двадцатых. За высоким забором из деревянных штакетин заметал мусор бородатый дворник в сером картузе, штанах в бело-синюю полоску, заправленных в старые порыжелые сапоги, и в черном переднике, словно сошедщий с картинки из детских книжек. По другой стороне, за кварталом «колонок», где Виктору помнились послевоенные двухэтажные «болгарские» дома, тянулись в сторону Мало-Мининской тоже двухэтажки, но только деревянные, обложенные кирпичом. По верху на стенах этих домов тянулись лозунги, выведенные славянской вязью; ближайший из них гласил: «Будущее в Святой Руси!» Откуда-то со стороны Бежич возвращалась группа ломовых извозчиков с телегами на дутых шинах; в стук копыт по булыжнику влился гудок встречного грузового «опеля» с кузовом под брезентом.

— Извиняюсь, табачком не богаты? — спросил Виктора шедший навстречу молодой щеголеватый подпоручик с артиллерийскими знаками отличия.

— Увы! — развел руками Виктор. — Я вообще не курю.

— Я вот тоже собираюсь бросить. Церковь учит, что это вредно и не угодно Господу. Вы, верно, тоже так считаете?

— Ну если церковь учит, какие могут быть возражения?

— Понятно… Извините. Мое почтение!

«А у меня, похоже, здесь развивается паранойя, — подумал Виктор. — Стоит остаться наедине с мыслями, и в голову лезет всякая чепуха. Например, почему меня не выспрашивают о численности ВС РФ, количестве и расположении ядерных ракет? Конечно, с практической точки зрения здесь это спрашивать глупо, но ведь должен быть у них вроде как естественный интерес? Или о тактике боя, стратегии… ну, хотя бы о крупных сражениях за последние полвека. Ступин сразу намекнул, что видит во мне человека сугубо гражданского, но тем не менее подкинул танк проектировать. А хорошей конструкции танка только знанием шестерен не сделаешь. Его в бою видеть надо, опережающим отражением, так сказать. Штабс-ротмистр знает, что у нас было много фильмов про войну? Мемуаров, военно-исторических форумов? Но откуда? Тут ничего подобного нет. В СССР перед войной куча фильмов, как будем супротивника громить, здесь — тишь да гладь. Ну да, здесь же войну неизбежной не считают. Гитлер у нас союзник. Может, Ступин полагает, что с нашим опытом войн наше поколение стопудово готовили к очередной? А откуда он знает про весь наш опыт войн? Да и история наша ему как-то до фонаря. Или все еще впереди? Я просто комплексую. Я просто комплексую, потому что сейчас тридцать восьмой, и я думаю, что война обязательно будет в сорок первом. Интересно, где ее встретит тот подпоручик? На границе? Погибнет в первые дни? Сколько вокруг меня вообще ходит народу, что безвременно погибнет через три — пять лет? Может, это подпоручик, может, те девчонки, что крутят скакалку во дворе не нашего дома, может, это Таня или Веселина. Может, это Зина, которая учит в школе про пестики-тычинки и мечтает стать врачом на полярной станции. Может, это Ковальчук, который сейчас в уральском поселке в чижа играет и смотрит, как геодезисты забивают колышки для будущего завода. Они же все, все здесь, и из второй реальности, и из первой, и мои будущие родители, и их тоже могут убить, и тогда меня в этой реальности никогда уже не будет. Ни-ко-гда».

Перед Виктором стояла колонка. Старая добрая чугунная колонка с изогнутой ручкой. Он подошел и нажал ее привычным движением — в недрах земли что-то заклокотало, и из изогнутого хобота, брызгаясь, вырвалась тугая холодная струя. Виктор подставил ладонь и смочил себе лоб.

«Стоп. Надо прийти в себя. Отвлечься. Занять себя чем-нибудь. Сходить за продуктами к общему столу, например: Катерина на всех готовит, надо и ей что-то приносить. Да, и насчет сугубо штатского тоже вопрос. Могу, например, им присоветовать для солдат разгрузку сделать — простая вещь, а додумались поздновато. Или вот сапоги. Судя по дворнику, до кирзы еще не додумались? А армия в чем ходит, пехота? Ботинки с обмотками? Непрактично. Надо кинуть идею. А к зимнему обмундированию — финские шапки и теплые хабе…»

По пути он еще вспомнил, что надо купить зонтик.

 

Глава 7

Страсть от имени и по поручению

— Сейчас каникулы, и большинство поразъехалось, — суетилась Веселина, — остались только те, кто подрабатывает в городе. В городе проще с заработком, а в семестр можно найти только такую работу, которая неполный день, да и в основном работников нанимают на дневную, а днем занятия.

Клубный зал рядом с холлом серого прямоугольника первой и единственной общаги института был полон, кое-кому даже пришлось тащить табуретки. Сам зал напомнил Виктору аудиторию большой грифельной доской на стене; впрочем, остальная обстановка была отнюдь не аудиторная: по одну сторону от доски в углу стояли иконы с рушниками и лампадкой, а в углу по другую сторону — большая телефункеновская радиола. Сверху, над доской, красовался лозунг на голубой материи с золотыми старославянскими буквами в виде трехстиший в две колонки:

«Где-то я это уже слышал», — подумал Виктор и спросил Веселину, обязательно ли креститься на иконы в красном углу.

— Не будем формалистами, — уверенно ответила она. — Христос учил молиться всевышнему в сердце своем.

— Точно. А еще он храмы от торгашей зачищал и раздавал гуманитарную помощь.

Веселина захихикала и ухватила Виктора за рукав:

— С вами не соскучишься! А как объявить тему вашей лекции? Ну выступление же ваше сначала будет, потом вопросы пойдут. Все обычно так делают. Какая у вас тема будет?

— Э-э-э… Назовем так: «Цифровые технологии в современном… современном нашим потомкам мире».

— Здорово! Будем глядеть на мир глазами будущего! Я пошла объявлять. Вы волнуетесь?

— Нет.

— А я всегда волнуюсь. Пожмите мне руку на счастье. Вот так. Ну я пошла.

Веселина вышла на середину перед доской и замахала рукой.

— Тише, господа и дамы! Ну не шумите!

«Как-то немного искусственно тут звучит — «господа и дамы». «Товарищи» куда как ближе. Или «ребята». Наверное».

— Сегодня у нас радостное событие, — продолжала Веселина несколько кокетливым тоном, каким обычно говорили актрисы в довоенных звуковых фильмах. — Сегодня к нам на встречу пришел известный писатель Еремин! Он здесь, в зале! Прошу вас!

Виктор понял, что надо выходить; его встретили аплодисментами. Глядя в зал на веселые физиономии, он вдруг ощутил тот давно позабытый задор, как когда-то, в актовом зале еще не построенного здесь Нового корпуса, он выходил на сцену читать свои стэмовские миниатюры. Ну что ж, пусть будет как в СТЭМе, нашем добром старом СТЭМе…

— Я расскажу вам о мире, который вам предстоит увидеть через много лет. Мире, в котором цифры научились говорить, петь, играть музыку, показывать кино, работать телефонистами, водить космические корабли и предсказывать погоду. Пусть этот мир придет к вам, как долгожданный: смело осваивайтесь в нем, покоряйте его и завоевывайте в нем свои места под солнцем…

И тут Виктор понял, что для здешней публики будет мало чисто внешнего описания. Все-таки люди технически грамотные, и описание для чайников их не устроит. А если объяснять, то надо разъяснить, что такое процессоры, оперативная память, интерфейсы и вообще что такое программа и двоичная система… К счастью, в памяти у него всплыла заметка из «Юного техника» за тридцать лет вперед, как пионеры-артековцы решили изобразить ЭВМ, строясь в шеренги и поднимая руки: поднятая рука — это единица, а опущенная — ноль. Заменив пионеров гимнастами, Виктор начертил на доске порядок построения в этом живом процессоре, кто куда должен ходить и что делать, чтобы это работало. Похоже, что это произвело впечатление — в аудитории повисла мертвая тишина, и Виктора просто поедали глазами, ловя каждое слово. Общая архитектура ЭВМ и сетей и перевод разнообразной информации в цифровую форму пошли уже как по маслу.

— …Ну, наверное, после этого рассказа у вас будет много вопросов, задавайте, пожалуйста, только по очереди, — завершил выступление Виктор, втайне надеясь, что вопросов не будет. Он ошибся. Первым поднялся с задних рядов паренек атлетического телосложения.

— Вот, пожалуйста, объясните, — пробасил он, — вот вы объясняли на примере гимнастов, а если вместо человечков использовать триггер Бонч-Бруевича на лампах, это будет работать?

— Да, конечно. Да собственно, его и… можно назвать основным схемным решением будущей машины.

— Почему основным? По-моему, реверсивную декаду можно забацать на тиратронах тлеющего разряда, — раздался голос с места.

— Можно… забацать… В устройствах с небольшой скоростью счета, до десятков килогерц. Да, можно такой счетчик объединить в одной лампе — называется декатрон…

«Как хорошо знать старую электронику…»

Дальше вопросы уже посыпались как из мешка.

— Если я правильно поняла, важнейший принцип компьютера — это принцип программы, хранимой в линейной памяти?

— Вы рассматриваете информацию как некую неизменную субстанцию и предлагаете измерять ее наименьшим целым числом, логарифм которого положителен?

— Можно ли считать, что человеческое мышление тоже можно свести к последовательности элементарных действий? И если да, то, когда машины станут мыслить, взбунтуются ли они против людей?

— Господа, мне кажется, что если сделать вроде такой вот матрицы из колец на трансформаторном железе и реализовать процесс считывания-записи…

— А почему бы не использовать телетайп для ввода-вывода?..

— Подождите, я сейчас наглядно нарисую… — Какой-то парень в круглых очках выбрался к доске, взял у Виктора мел и начал чертить какую-то схему. Веселина хотела было призвать к порядку, но Виктор сделал успокаивающий знак и подошел к ней.

— Пусть спорят, обмениваются мнениями, — шепнул он ей на ухо, — в конце концов, это их будущее, и они в нем хозяева.

«Пожалуй, тут мне и дополнять скоро нечего будет. Разве что про маршрутизатор CISCO».

Второй частью культурного мероприятия были танцы. Взбодренная спорами молодежь начала расставлять стулья вдоль стен, а к Виктору подошел какой-то седой старичок, видимо, из преподавателей. Он ухватил руку Виктора и начал трясти:

— Спасибо вам! Доцент Кирпенский, веду высшую математику. Представляете, я никак не могу найти способ показать этим оболтусам, как важно изучать целочисленные методы решения дифуравнений, а вы на примере человечков, так и так… Спасибо! Я обязательно буду использовать эту находку в своих лекциях.

— Очень, очень удачно! — вторила ему дама лет немного за сорок, с крупной рельефной мускулатурой. — Габлинцева, кафедра физкультуры. Не жмите мне руку, она у меня тяжелая. Знаете, вот это, — и она помахала руками в воздухе, — мы обязательно покажем на очередном физпразднике от института. Самолет все показывают, а вот арифмометр — мы будем первые в губернии.

— Да, выйдет эффектно, особенно на стадионе… А вы, наверное, бодибилдингом занимались?

— Нет, двухпудовиками. Раньше в цирке с французской борьбой выступала, да вот как колено повредила, пришлось сюда на службу устроиться.

Возле радиолы суетились девчонки, оживленно споря и выхватывая друг у друга черные диски пластинок. Громко и сочно вступил джаз — чувствуется, немцы вкладывали душу в акустику. Под заводную мелодию фокстрота «Малютка» в клубном зале весело закружились пары; соседство с иконами в красном углу смущало народ не больше, как какой-нибудь барельеф Ленина в красном уголке общаги не мешал в семидесятых крутить диско под самодельную цветомузыку на тиристорах. Виктор и Веселина вышли из общежития и направились по дорожке к воротам. Старые деревья, что высаживались еще до революции на участках у деревянных домов, были сохранены при сносе. Их кроны заслоняли свет единственной лампочки на одном из столбов с осветительными, телефонными и радиопроводами, чтобы эти в избытке были расставлены во дворе, и практичное население уже привязало к ним массу веревок для сушки белья. У самой тропинки бушевали джунгли из кустов сирени.

— А что же вы не остались танцевать?

— От имени и по поручению первичной ячейки я должна вас проводить. Еще натанцуюсь. У нас радиолу постоянно заводят. А вы танцевать любите?

— Конечно, только, наверное, это бы здесь странно выглядело.

— Ничего странного, тут у нас и преподаватели заходят. Иные поют романсы под гитару и фортепиано — видели там, за стульями, сзади стоит? У некоторых очень красивый голос. Вы не поете?

— Чего нет, того нет. И на пианино не научился играть.

— Зато вы очень интересно про все рассказали. Представление устройства в операционной системе в виде документа…

«Как она быстро, однако, все ухватывает. И вообще все остальные. А может… Может, их всех специально готовили? Ступин говорил о создании института. Так, а возраст юных дарований? Где-то на глаз курс пятый, хотя черт их знает, они все тут выглядят старше своих лет. То есть мы — моложе. Собрали способную молодежь основывать компутер сайенс и пригнали сюда натаскивать? А может, наоборот, в качестве экспертов? Разобраться в том, что несет пришелец? Или то и другое? И вообще — теперь в мире будет не «компутер сайенс», не «информатик», а калькуляциология или счетоведение…»

Их ослепил яркий свет фар. Веселина резко стянула его с дорожки в кусты. Где-то справа за ветками сирени, урча, неторопливо проехала машина, видимо, к одному из подъездов длинной блокированной двухэтажки преподавателей в шотландском стиле.

— Что это, Бэрримор? — машинально пробормотал Виктор.

— Тсс… — прошептала Веселина, — обнимите меня немедленно, тогда на нас не обратят внимания! Вот так. Теперь целуйте!

— Кто не обра… — начал Виктор, но тут их губы сомкнулись, и он почувствовал, как пылают щеки и лицо его новой знакомой.

«Вот это соборная молодежь! Или… Это провокация? Хуммель и компания еще в городе, и этот, типа Сиднея Рейли…»

Веселина висела у него на шее, крепко обняв обеими руками. Виктор сильно прижал ее к себе левой рукой за талию, а правой залез в карман, вытащил браунинг и выставил его в темноту. Тут до него дошло, что он стоит спиной к дорожке и на него могут напасть сзади, а оружие его направлено, собственно, в деревянный столб радиосети. Он резко повернулся, как в танце, крутнув партнершу вокруг себя; но теперь выходило, что он прикрывает себя девушкой, а это как-то некрасиво. Под звуки оркестра Эмброуза, доносившиеся из раскрытых окон клубной комнаты, Виктор в ритме квикстепа затянул Веселину за столб и прижал к нему; теперь столб прикрывал их обоих. Подобраться к ним сзади не давал большой старый куст сирени.

— Какой вы пылкий! Целуйте же меня, целуйте, осыпайте своими жаркими ласками мое лицо…

«Вообще-то, скорее, шею…»

— Продолжайте, продолжайте… Ай! Этого пока не надо. Мы еще слишком мало знакомы…

— А когда будем хорошо знакомы?

— Сейчас не надо об этом… Не останавливайтесь, пусть будет сто, тысяча поцелуе…

С той стороны, где остановилась машина, донеслись крики.

— Так это что, жандармерия? Кого-то забрали?

— Какого-нибудь преподавателя, какая разница… Будьте же решительны, не смущайтесь ваших порывов… в пределах порядочности…

Может, я зря усложняю, подумал Виктор. Лемешева тут нет, бегать не за кем. Зато теперь можно будет небрежно ронять в разговоре с подругой что-нибудь этакое: «Писатель Еремин? Да, конечно, знаю. У меня был с ним роман. Он клялся мне в любви среди цветов белой сирени. Такой страстный мужчина… А потом я его бросила. Разлюбила».

Веселина стонала в такт своему порывистому дыханию, широко раскрыв глаза, справа, со стороны блокированного дома, раздавались крики и женский плач, слева духовые и ударные весело и сладкозвучно выводили «Все хорошо, милая», шуршала упершаяся в спину ветка сирени, со станции долетали гудки паровозов. Для полноты картины не хватало соловья где-нибудь сзади.

— Надеюсь, вы не принадлежите к людям, которые хвастают своими легкими победами над девушками?

Они уже вернулись на дорожку. Жандармерия уехала. В клубном зале звучало танго, и Утесов пел про нежные чувства. Светила луна в тон сюжету шлягера. Сирень тоже цвела, правда, соловей в эту ночь сюда так и не прилетел.

— Конечно, не хвастаюсь. Зачем?

— Правильно. Вам в какую сторону?

— Знаете, я несколько старомоден и как-то привык к тому, что мужчина провожает женщину, а не наоборот. Так что если вы пойдете сейчас провожать меня, то потом я пойду провожать вас обратно, и мы будем ходить туда-сюда всю ночь.

— Да, наверное, это будет странно выглядеть… Мы еще увидимся. Только не делайте сразу далеко идущих выводов.

— Естественно. Зачем забегать вперед? А танцевать вы, наверное, тоже очень любите.

— Очень. Но я не жалею, что не осталась. До свидания.

— До свидания, Веселина!

Она упорхнула; мотылек ее блузки мелькнул в свете фонаря и исчез, шорох шлака под ее туфельками утонул в звуках джаза. Виктор улыбнулся и пошел к воротам, которые уже собрался запирать дворник.

 

Глава 8

На пороховой бочке

Как ни странно, по дороге по ночной Бежице на Виктора никто не нападал и не пытался похитить. Спокойно дойдя домой и поздоровавшись с Катериной и «родственниками», он уединился в своей комнате и предался размышлениям. Абсолютный пофигизм здешнего общества к репрессиям, с которым он сегодня столкнулся во второй раз, казался ему несколько неестественным.

«Ну как можно спокойно предаваться ласкам и танцевать, когда кого-то забирают? — думал он, глядя на звезды в полуоткрытом по случаю жары окне. — Там же все-таки люди. Здесь все такие индивидуалисты? Не похоже. Или тех, кого забирают, не относят к таким же людям? Наверное, второе. Они для них уже другие. Фашистские… нет, здесь большевистские вампиры, враги народа, выродки… стоп, выродки — это у Стругацких. И когда фашисты — в смысле не эти, а которые гитлеровские — сюда придут, они не будут считать за людей нас и могут нас уничтожать, оставаясь в душе порядочными. Вот что значит недемократичное общество. Хотя, а далеко ли демократичное-то от него ушло? Если наши попы менторским тоном вещают о страшном грехе богоотступничества, может ли человек в нашем обществе спокойно и открыто сказать «Бога нет», то есть то, что пишут на трамваях во второй реальности? И не дойдем ли мы до такого состояния, что людей, отказавшихся от религии, будет убивать слепая толпа, как в позднее Средневековье, и всем будет все равно, потому что вставших с колен перестанут воспринимать как людей? Или просто все пойдет по еще одному кругу, и на Святое Писание будут смотреть столь же безразлично, как Геннадий Хазанов на материалы очередного съезда КПСС? Да, кстати, материалы. Надо посмотреть, что же опять на дом задали…»

В портфеле оказалось что-то вроде досье по организации, именуемой Оркобюро.

Виктор протер глаза и еще раз перечитал название в формуляре на коленкоровом переплете: Оркобюро.

«Это что, уже гоблинский перевод пошел?» — подумал Виктор и на всякий случай понюхал папку. Папка пахла пылью, бумагой, копировальным аммиаком, коленкором, фотоэмульсией и клеем, что явно свидетельствовало о ее реальности. Он развязал тесемки, стал знакомиться с документами.

К оркам, как выяснилось, эта контора не имела никакого отношения, а расшифровывалась как «особое ракетное конструкторское бюро». Основано оно было тем же самым Эрлих-Кричевским, и не удивительно, ибо он был поставлен руководить чем-то вроде Миноборонпрома. Институт своевременно финансировался, а для работы в нем были приглашены, в частности, такие известные Виктору личности, как Лангемак, Клейменов, Королев и Глушко. После осуждения Эрлих-Кричевского нагрянула комиссия и откопала убийственный и грамотно обоснованный компромат. Снаряды «катюш» улетали с направляющих по самым невероятным траекториям. Некоторые из них шлепались на землю в нескольких метрах от пусковой установки, спустя секунды оживали и летели куда угодно, в том числе и в направлении самой установки. Заключения военных по целой куче разработанных ракетных снарядов на твердом топливе были единодушны — системы созданы в отрыве от реальных потребностей армии, боевое применение неясно, результаты стрельб совершенно неудовлетворительные, а само оружие крайне опасно в обращении.

По жидкостным ракетным двигателям, то есть по тем, которыми занимались Королев и Глушко, ситуация была еще более беспросветной. Начинаний была масса — баллистическая ракета, морская реактивная торпеда, зенитные ракеты, крылатые ракеты и реактивный самолет, — но ни по одному из направлений добиться какого-либо положительного результата не удалось. Опытные образцы постоянно взрывались, системы управления отказывали, эксперты убедительно отмечали невозможность обслуживания установок с ЖРД в полевых условиях. Как итог, деятельность Оркобюро была признана подрывной и направленной на растрату казенных средств. В конце прилагался список осужденных сотрудников.

Бегло взглянув на список, Виктор вскочил с кровати и пулей вылетел в гостиную, где «родственники» уже ставили раскладушки.

— Мне надо связаться со Ступиным! Срочно!

Антон невозмутимо вытащил из-за шкафа полевой телефонный аппарат, покрутил ручку и передал трубку Виктору.

— Слушаю, — раздался знакомый и уже несколько сонный голос штабс-ротмистра.

— Это Еремин говорит.

— Я понял. Что случилось?

— Я по поводу Королева, Глушко, Лангемака и еще ряда сотрудников Оркобюро. Их надо немедленно освободить!

— Уже. Как только ознакомились с вашей «статьей». Точнее, пока мы их привлекли для участия в оперативной деятельности. Пересмотр дел, сами понимаете, потребует времени, да и чтобы настоять на нем, нам нужны основания.

— Какие основания? Это же Королев!

— Это у вас там Королев — это Королев, а у нас он пока не Королев! — жестко отрезал штабс-ротмистр. — Вот найдете способ, как из того, что они насоздавали, выжать хотя бы какую-то пользу, тогда будем добиваться пересмотра, нет — извините, а чем и кому я докажу, что они случайно попали в этот поток прохиндеев и растратчиков? Вы вообще знаете, что закупки вооружения за тридцать седьмой год сорваны? Деньги ушли, кому ушли, куда ушли — ничего найти нельзя, все формально неподсудны! Это что, жандармерия виновата, что в России жулья — что дерьма за баней? Что вы тут сделаете с презумпцией невиновности, когда у вас из-под носа все уворуют! Вы из будущего, вы больше знаете, вот и дайте завтра мне карты в руки, чтобы я мог ходить и доказывать! Другие вопросы есть? Нет? Тогда до завтра!

«Подловил-таки», — подумал Виктор, вернувшись в свою комнату. Машинально он подметил, что до сих пор не разобрался в тонкостях здешней системы силовых структур. По тому, что он видел, получалось, что жандармерия занималась всем, что было отнесено к вопросам национальной безопасности, а полиции был отдан криминал, дорожное движение, хозяйственные преступления и все такое подобное, причем полиция была как бы случаем не земской. Это не совсем походило на то, что в дореволюционной России, где жандармерия была прежде всего чем-то вроде военной полиции, но имело свою логику и в чем-то было даже менее расплывчато, чем советские названия «ОГПУ» или «НКВД». И еще у них есть какой-то Синод, который «поймет ситуацию».

Было ясно, что штабс-ротмистр в какой-то мере использует Королева, Глушко, Лангемака и прочих ракетчиков как заложников, чтобы побыстрее добиться от него, Виктора, пути выхода из тупика с разработками. С другой стороны, если штабс-ротмистр, наоборот, хочет освободить репрессированных специалистов (а он не дурак и понимает, что ракетное оружие без них не создать), то опять-таки все упирается в него, Виктора. Добро и зло как-то причудливо переплелись.

«Ну вот и миссия Руматы Эсторского: спасать ученых…»

…Погода с утра оказалась ненастной. Было не жарко, небо было сплошь затянуто какими-то однообразными шинельно-серыми тучами, из которых лениво сыпал мелкий дождик, какой раньше обычно называли «ленинградским». «Дворники», скрипя и щелкая, лениво размазывали капли по лобовому стеклу «опеля», из-под колес встречных машин летела грязь. Сквозь забрызганные этой грязью боковые стекла мимо проплывали потемневшие домики Городища. Виктора радовало, что он вчера успел купить зонтик — недорогой зонтик из черной материи с деревянной рукояткой. Не синтетика, так что надо обязательно сразу сушить, а то ткань погниет.

— Во субботу, день ненастный, нельзя в поле работа́ть? — спросил его Ступин, куривший в ожидании на крыльце здания на базе бронепоездов, под козырьком, с которого стекали на землю прохладные струйки. — Может, отложим до понедельника? И фигуранты отдохнут с дороги.

— Полагаю, они предпочли бы не томиться неизвестностью. Поговорить есть о чем, думаю, не нужно затягивать.

— Ну что ж, с вашего позволения, я только докурю. Самому интересно, как вы сумеете обернуть эту ситуацию. Немцы-то занимались ракетами вынужденно, чтобы обойти ограничения, навязанные Антантой после войны.

— Кстати, а почему такие встречи проводятся здесь, на военной базе, а не в министерстве оборонной промышленности или как оно у вас там? Решения-то кто будет принимать?

— В министерстве? — Ступин сделал неторопливую затяжку. — После казни Эрлих-Кричевского в министерстве выискивают врагов империи и пишут доносы друг на друга. Там обсуждение может уйти в сторону, далекую от техники. Это во-первых. Во-вторых, в министерстве еще надо объяснить, почему вопрос обсуждается с участием лиц, осужденных за государственные преступления и коим положено находиться на каторге. Например, по сегодняшней теме. В-третьих, пока не установлено окончательно, кто есть вы, а действовать надо. Не волнуйтесь, я не собираюсь втягивать вас в какую-нибудь дворцовую интригу или использовать в каких-то личных или кабинетных играх. По мере выяснения истины вы выйдете на лиц, имеющих практически безграничные полномочия. Ну разумеется, если вы действительно оттуда.

Штабс-ротмистр бросил бычок в стоящую рядом урну.

— Кстати, у меня для вас хорошая новость: Синод благосклонен к вашей идее интеграции свинга в среду православной молодежи. Такое впечатление, что эта идея там давно бродила в умах, и нужен был только человек, который решится высказать ее открыто. Правда, все это пока неофициально, но для Синода неофициальное благоволение куда важнее канцелярских бумажек.

— Простите, а что такое Синод и чем он занимается? Я еще не успел глубоко изучить вашу политическую систему.

— Синод… Ну в вашей реальности церкви есть? Не разгоняют?

— Да, есть разные зарегистрированные конфессии. Церковь отделена от государства, но официально празднуются различные религиозные праздники, официально признается положительная роль церкви в различных аспектах общественной жизни… Вот так как-то.

— Это плохо. Если государство благоволит церкви, оно обязано следить за ней и направлять, а то она начнет вымогать у государства разные блага. Вот Синод у нас и направляет. Именно благодаря ему сейчас под эгидой церкви находятся ночлежные дома, колонии бывших малолетних беспризорников, поселения освобожденных из мест заключения. Тысячи священников работают в тюрьмах и каторжных лагерях, в туберкулезных и психиатрических диспансерах, идут к страждущим и обремененным. Если священник не пройдет этой тяжелой и грязной работы среди людских страданий, он никогда не сможет рассчитывать на приличное место в церковной иерархии. Так что не считайте уж нашу церковь опиумом для народа.

— Да я и не считаю. Тем более куда со своим уставом в чужой монастырь…

…Королева он узнал сразу. По характерной М-образной волне зачесанных назад волос, открывавшей высокий лоб, и прищуренным глазам.

Их было трое, в приличных немецких серых костюмах в полоску по размеру, в одинаковых, подобранных в тон, рубашках и галстуках. Королев, Глушко и Лангемак. Похоже, что перед встречей над ними хорошо поработали в парикмахерской и салоне красоты.

— Здравствуйте… — Виктор слегка замялся, растерянно думая, как же их назвать, чуть не сказав привычного «товарищи». «Господа»… а у них к заключенным так обращаются? В СССР «товарищами» не называли, может, и здесь так? Если «граждане», то есть ли здесь вообще такое обращение? Республику-то того… И вообще по какой легенде он, Виктор, с ними работает? Инопланетянина? Жертвы техногенной катастрофы? Тоже мне агент…

— …коллеги.

— Здравствуйте… — Коллеги, по-видимому, были растеряны не меньше и немного стеснительно обменялись рукопожатиями.

Господи, он только что пожал руку самому Королеву, немеркнущей славе нашей Родины. С ума сойти. Хотя, собственно, а что, Глушко — меньшая величина? Двигатели-то его. И кто знает, как был бы знаменит Лангемак, если бы не погиб во время репрессий? А еще интересно — неужели в нашей реальности деятельность РНИИ со стороны смотрелась таким же отмывом бабла, как здесь — работа Оркобюро? Наверное… Тут только специалисту разобраться. Тогда судьбу науки и техники решали не имеющие технического образования следователи, сейчас, в нашей реальности — не имеющие технических знаний манагеры, которые формируют мнение, ужравшись до блевоты на каком-нибудь бизнес-форуме в Сингапуре… И если у следователя хоть видно, что технического диплома нет, эти предъявят целую колоду — дипломы можно заказать по инету с доставкой на дом. Сейчас любую липу можно заказать по инету, вплоть до трудовой книжки с записью о стаже работы Президентом РФ. Та же эпоха репрессий, только более благообразная.

И кстати, когда же Королев писал статью в «Физике для юношества», о которой говорил Морозов? До ареста? А Морозов хотел таким макаром намекнуть ему, Виктору, насчет Королева? «Давайте не отвлекаться от собственно бронетехники…» Ладно, теперь уже не суть важно.

— Ну как, готовы к моменту истины? — спросил Ступин.

— Вполне, — ответил за всех Королев. — Вначале думали, что на виселицу отправят: смертников хорошо кормят; потом — что на императорский бал. А к выяснению истины мы всегда готовы, это наша профессия. И где-то даже судьба.

Он широко улыбнулся, и от уголков рта и краев глаз разошлись вееры ранних морщинок.

«Он еще и шутит про виселицу… Как-то это не вяжется с образом. Подменили? Нет, ну почему так сразу… Человек летал на фанерных планерах, получил ранение при взрыве ракеты двести двенадцать… должен был получить в этом году… короче, что такое виселица для ученого, смотрящего в лицо смерти ради первого шага в межпланетное пространство?»

— Ну что ж… Тогда начнем с выяснения по результатам работ Георгия Эриховича, если возражений нет.

Лангемак, сорокалетний лысоватый мужчина с высоким лбом, немного заерзал от волнения.

— Если позволите, я по порядку…

— Немного погодите. Самоотчета пока не нужно. Основная проблема у вас была в использовании для первых опытных образцов сначала пироксилиновых, а затем пироксилинотротиловых порохов. С одной стороны, это выглядело разумно, поскольку в России по настоящее время выпускаются в основном пироксилиновые пороха, однако как ракетное топливо они перспектив не имеют — ограничена длина шашек и прочее. Вместе с тем в России велись работы и по более пригодным для РДТТ так называемым баллиститным порохам, однако из-за разобщенности этих тематик получалось, что РС никого не интересуют из-за низких результатов, а для баллиститного пороха не оказалось крупных заказчиков именно потому, что не выпускались РС, — такой вот замкнутый круг. В итоге мы имеем на данный момент только опытный Югоукраинский завод, на котором изготавливается баллиститный нитроглицериновый порох, близкий к нашему НГВ…

— К вашему НГВ?

— Да, были опыты весьма удачные, к сожалению, при катастрофе почти все погибло. Но, главное, есть аналог. Плохо то, что на заводе низкая культура производства, высокая аварийность из-за незнания многих технологических тонкостей.

— Это верно, — устало подтвердил Лангемак, — мы начали экспериментировать с зарядами из баллиститного пороха, но брак… Понимаете, здесь влияет даже то, как… ну вот кто поставщик коллоксилина.

— Тем временем в Германии производство баллиститных порохов прекрасно отлажено для ствольной артиллерии, причем твердотопливные ракеты их интересуют мало — все отдано на программы фон Брауна, — а реактивные снаряды пытаются до сих пор делать на черном порохе. Возможно ли закупить у них завод, технологию, чтобы их специалисты все отладили и обучили? Повод — создание резервных мощностей в России для поставок в Германию. Мы ведь все-таки союзники и потенциальные товарищи по оружию.

— Хм, вот вы как. — Ступин потер рукой лоб. — Трудно сказать, пойдут ли они на создание производства полного цикла. Вы же знаете их тактику.

— Ну так объясните… проведите через агентов влияния мысль, что пороховые заводы в Германии уязвимы для авиации союз… бывших союзников Антанты и опасны для немецкого населения, а в России эта пороховая бочка будет далеко, да и черт с ними, с этими русскими, если взорвутся, пусть прямо так и объясняют. В конце концов — ну неужели жадность фраера не погубит? Подкинуть им идею природного газа. Представляете, в Германии больше никакого угля, никакой копоти, чистые немецкие городки, идеал высшей расы. Все на экологически чистом топливе.

— Заманчиво. А откуда они возьмут столько газа и при чем тут мы?

— Как при чем? А шестнадцать триллионов кубометров на Уренгое?

— Где-где? — спросил до этого момента молчавший Глушко.

— Господа, вы понимаете, что все, что вы здесь услышите, — сведения совершенно секретные. Не будем уходить от темы. Раз завод нужен — купим, легально, нелегально, выкрадем секреты, завод будет. Продолжайте, пожалуйста.

— …Использование баллиститных порохов позволит нам не только получить реактивные снаряды для установок залпового огня, но и создать двигатели для баллистических ракет малой дальности, примерно где-то километров пятьдесят, ракет «воздух — воздух» и «воздух — земля» с кумулятивными зарядами для штурмовиков и зенитных управляемых ракет против высотных бомбардировщиков. По последним будет на данном этапе наиболее эффективной командная система наведения.

— Извините, перебью, — вмешался Лангемак, — но рост выпуска боеприпасов потребует и роста выпуска сырья для баллиститного пороха, а у нас в России всего один завод централита. Понимаете, его вводят в состав пороха для стабилизации его химической стойкости. Из-за сложности изготовления централита, да, впрочем, и основного сырья для его производства это самый дорогой компонент, да и выпускают его мало.

«Черт, это же что-то читал… Во время войны было, завод там эвакуировали, снарядов для «катюш» не хватало. Думай, думай…»

— Знаете, кажется, были опыты по замене централита как стабилизатора окисью магния, и вроде результат положительный. Надо попробовать.

— А это не из-за этого…

— Нет, это другая тема.

— Все-таки замечу, что и баллиститные пороха не позволяют добиться того увеличения дальности стрельбы, которое дадут жидкостные двигатели даже на высококипящих компонентах, — нетерпеливо заметил Королев, — и если мы не хотим останавливаться на пятидесяти километрах…

— Простите, Сергей Павлович… («Господи, кого я перебиваю? Самого Королева!») Мы обязательно перейдем к ЖРД, только сперва закончим с твердотопливными. В полевых условиях стартовые комплексы ракет с ЖРД действительно трудно обслуживать, готовить ракету к пуску долго, и такие комплексы весьма уязвимы для противника. РДТТ позволит нам делать комплексы мобильными. Однако вы правы — для ракет средней и большой дальности потребуется уже другое твердое топливо. Были сделаны успешные эксперименты с топливами под условным названием «смесевые», состоят в основном из окислителя, горючего и связующего. Окислитель — это перхлорат аммония, стабилизированный нитратом калия, чтобы заряд не растрескивался. Как заменитель можно нитрат аммония, но он похуже, и еще перспективно использование динитрамида аммония, хотя он дорогой. Горючее, оно же связующее, — это различные каучуки, синтетические смолы, нитрополимеры. В них добавляют примерно на четверть порошки металлов, алюминия или магния. В качестве еще одного дополнительного компонента горючего можно использовать октоген или гексоген, но не больше четверти, а то растет опасность детонации. До трети массы — это пластификаторы, катализаторы, например, хромит меди, отвердители, и… и, к сожалению, это все, что мне известно. Основные тонкости уже придется выяснять в ходе исследований.

— И какие же результаты это дает?

— Можно получить удельный импульс до трех тысяч метров в секунду. Ракеты на таких топливах могут иметь дальность порядка сотен километров. А в перспективе и тысяч километров.

— А больше ничего не можете вспомнить по этим топливам?

— Так я же сам ими не занимался. Могу только добавить, что компонентов может быть до дюжины, и… вот еще важно, двигатель изготавливался заливкой, и при этом сразу формируется внутренний канал горения. При этом корпус двигателя дополнительно защищен от горячих газов слоев топлива.

— Вот это существенно. Значит, есть возможность создать двигатель со временем работы в десятки секунд. Химиков надо собирать, пусть копают в этом направлении.

— И металлургов — искать материалы и покрытия для сопловых блоков…

«Ладно, теперь у нас есть двенадцать лет форы по сравнению с американцами, — думал Виктор. — Времени на поиски достаточно»

— …Теперь переходим к ракетам с ЖРД. Идей было много, но из-за ограниченности ресурсов немного распылились. Например, самолет с ЖРД в ближайшие пятнадцать — двадцать лет не будет иметь практического значения…

— Но позвольте, — перебил Глушко, — мы уже в ближайшее время можем получить самолет со скоростью тысяча километров в час! Полторы тысячи! В то время как двигатели фирмы «БМВ» развивают тягу втрое меньшую. Мы делаем большую ошибку, пренебрегая идеей ракетоплана! Ну скажи хоть ты ему! — обратился он к Королеву.

— Подожди, — ответил тот, — пусть человек доскажет. Нас пока тут слова никто не лишал.

— Вот вечно ты так. Идешь на компромиссы с ретроградством и невежеством. Оттого и загремели из-за твоего соглашательства.

— Слушай, знаешь что… — Королев начал багроветь.

— Стоп! — гаркнул Виктор. — То, что я скажу, вас помирит. Сосредотачиваться сейчас надо на перспективных целях. Баллистическая ракета средней и большой дальности, способная нести ядерный заряд в любую точку планеты. Политическое оружие, которое предотвратит большие войны. Если его не создать, это оружие появится к середине сороковых у Германии или США. И тогда гибель Помпеи покажется детским фейерверком. Поэтому предлагаю прекратить все ссоры. На карту поставлено не какое-то правительство — возможна гибель всего человечества. Александр Семенович! Покажите вы им мобильник!

— Подождите… — Королев выглядел растерянным. — Вы что, из будущего? Это там катастрофа?

— Я был в вероятном будущем. Которое можно изменить. Это от вас зависит, будет катастрофа или не будет. Будет ли вообще человек как биологический вид или останутся тараканы, которые устойчивы к радиации. В Сибири, кстати, тоже не укрыться. Будет ядерная зима и ледниковый период.

— А если мы не справимся, — Лангемак нервно разминал руки, — нас казнят?

— А если не справитесь, погибнем вместе. Погибнут близкие, знакомые. Должны же мы попытаться что-то сделать!

— Да… Вы правы.

— Вы что-нибудь знаете о ракетах будущего?

— Немного удалось.

— Ну я же говорю — не надо перебивать. Может, по двигателям что присоветует.

— Да я что… Кто же знал-то… Всем подряд доказываешь — никто не слышит…

— Ладно, ладно…

— Ну, значит… — Виктор начал речь с этих слов-паразитов «ну, значит», чтобы как-то вновь уложить в памяти то, что он собирался сейчас говорить. — Как вы считаете, что главное в ракетостроении?

— Странный вопрос. Двигатель, конечно.

— Уточню. Материалы двигателя, теория, технологии.

— Многое. Корпус, система управления, топливо…

— В общем верно, все это так… и не так. Главное в ракетостроении — это качество. В современной индустриальной системе каждый рабочий, каждый инженер приучен к тому, что есть некий допустимый предел ошибок, брака, который безнаказанно можно допустить. Этот предел — небольшая величина. Но в таком сложном и критичном к дефектам изделии, как ракета, эти небольшие пределы в итоге дают вероятность общего отказа, близкого к единице. Тем более что в создании и производстве ракеты будут заняты сотни заводов и КБ. Отсюда вывод: нужно изменить сознание работника, поставить его в такие условия, когда целью его работы станет не допустить брака вообще…

Виктор вкратце разъяснил основы саратовской системы управления качеством 50-х годов, как достаточно простой и легко встраиваемой в вероятные рамки производственной бюрократии. Он заметил, что Королев слушает его необычайно внимательно.

— Вот! — воскликнул он, когда Виктор закончил. — Вот то, что я все время говорил! Нас все время резало опытное производство. Не столько в конструкции дело, сколько в мелочах, которые лезут из каждой дырки. Кустарщина и малограмотность — вот ваши диверсанты. Здесь нужен не только новый станок — нужен новый рабочий, с сознанием ученого, с фанатической готовностью преодолевать себя. Тогда мы чего-то достигнем. А вы знаете, сколько пришлось всех убеждать использовать при планировании работ графики Гантта?

— Это сетевое планирование, что ли? Мощная штука, только надо дополнить методом анализа критического пути, лучше по методу ПЕРТ, там четыре длительности работы: оптимистическая, пессимистическая, наболее вероятная и средневзвешенная, и метод критической цепочки, который учитывает наличие ресурсов…

…Автор безжалостно опускает дальнейшую часть беседы до обеда. В конце концов, сейчас это можно найти в учебниках. А вы думали, разговор пойдет о форме камеры сгорания? Ничего подобного. Чтобы строить ракеты, надо сперва создать новое производство, новых работников, новые методы управления. А иначе выйдет как обычно у нас бывало — когда прекрасная идея так и оставалась на уровне опытного образца.

 

Глава 9

Лишь бы киношники не напутали

— Неплохой у них рыбный суп. Что они такое, кроме укропа, добавляют?

Штабс-ротмистр аккуратно отложил кость на край тарелки. Кроме него и Виктора, за столиком сидели Королев и Глушко; Лангемак оказался за соседним, и ему девушка как раз подносила второе. Вчерашние каторжники ели не торопясь; видимо, за эти дни их уже успели подкормить. Репродуктор на стене неторопливо пережевывал такты слоуфокса «Сильнее смерти».

— А эта вещь у Блантера, пожалуй, несколько однообразна, — продолжал Ступин, — даже если сравнить с балладами в честь Киевского похода. «Знамя императора по ветру шумит…»

«Знамя Щорса красное по ветру шумит», — отметил про себя Виктор. — Можно новые тексты писать. Интересно, а какой текст для нашего времени будет и про что?»

— А вот это, кстати, чья: «Расцветали яблони и груши…»?

— Так это его же. Церковь чего-то придиралась насчет мелодии.

— Зря придиралась. Во всем мире ее будут считать русской. Кстати, и в Германии понравится.

— Неужели эти простенькие куплеты смогут быть знамениты на весь свет?

— Абсолютно. У меня на это чутье.

— Ну если не шутите… Придется утрясти и согласовать.

Закончив обед, они вновь направились по коридору к кабинету. Штабс-ротмистр на мгновение задержал Виктора:

— Наши вчерашние знакомые интересуются, нет ли все же каких-то идей насчет ускорения работ по дизелю. Это не только пожароопасность, это вопрос топлива. Немцы в случае войны с Россией могут использовать синтетические бензины, с ними у них будет проще, чем с дизтопливом. У нас своя нефть, так что двигатели на соляре и газойле помогут сэкономить дефицитный бензин.

— Ну они же в общем-то сами знают. Производственная база для такого изделия слаба, нужно новое оборудование — по сути дела, новая технологическая линия. С концентраторами напряжений у вас сами разобрались. Хотя это, в общем, достаточно элементарная вещь, для учебников сопромата…

— Подозреваете вредительство?

— Подозреваю результат чморения конструкторов в национальном масштабе, в том числе и морального. Человек должен верить в свои силы, видеть перед собой положительные примеры великих инженеров и изобретателей. А когда ему внушают, что все лучшее создано за бугром, а у нас умеют только копировать, что он создаст? Стрельба со сбитым прицелом…

— Ну а что-нибудь для поправки прицела присоветуете? Что-нибудь из исторического опыта на полвека вперед?

— Ну насчет тех же концентраторов… Изучать картину напряжений в деталях на моделях из оргстекла в поляризованном свете.

— Оргстекло?

— Ну да… акрил… такой полимер прозрачный…

— А, плексиглас? Который на стекла для самолетов идет?

— Точно.

— Как закончим с ракетчиками, задержитесь, надиктуете, что знаете?

— Конечно. Не вопрос.

— Еще такая вещь: Королев Сергей Павлович, на ваш взгляд, насколько предан России?

— Ну то, что он не шпион и не вредитель…

— Это понятно. Насколько он способен сохранять верность отечеству, если у него будет возможность остаться за рубежом?

— Хотите послать в Германию по обмену опытом?

— Хотим. Вы подали интересную мысль насчет важности организации ракетного дела.

— Во всяком случае, в диссидентстве замечен не был, несмотря на то что в нашей реальности попадал на Колыму и чуть не погиб. Это Сахаров был диссидентом.

— Сахаров… тоже ракетчик?

— Нет, отец водородной бомбы. Андрей Дмитриевич.

— Которая мощнее ядерной?

— Да. И то не сразу, а как сошелся с Еленой Боннер. А она была ярой антисоветчицей.

— Очень занятно. Выходит, ваши органы проглядели?

— Ну не станут же они его, как в старину, женить без согласия. А убрать Боннер — это тоже даст противоположный эффект…

— Ну Виктор Сергеевич, зачем так… Это вопрос техники. Так какие гарантии можно создать для Королева, чтобы его не перевербовали? Его интересы, связи… вы понимаете?

— Хороший вопрос… Он смел, имеет твердый характер и фанатично предан идее освоения космоса. Из страха он вряд ли будет на кого-то работать… ни на вас, ни на немцев. А вот ради того, чтобы его ракеты первыми полетели в космос, чтобы запустить первый спутник, вывести первого человека на орбиту, опередить конкурентов — американцев или в данном случае немцев… Космос — это его жизнь. Даже сами по себе баллистические ракеты для него, пожалуй, не столько щит. Скорее, возможность, которую военные дали для полета в космос.

— Спасибо. Это совпадает с нашими данными и вообще весьма характерно для настоящего ученого. Но предположим худшее. Кто может в этом случае заменить у нас Королева по баллистическим ракетам? Только не говорите, что никто, подумайте.

— Янгель, Михаил Кузьмич. Он, кстати, в вашей реальности сейчас не в командировке в США?

— Кстати, в командировке. Но он ведь не ракетчик. Он авиаконструктор.

— Сможет стать ракетчиком. Королев ведь тоже с планеров начинал.

Они остановились у двери в кабинет.

— Да, у меня к вам тоже один вопрос, только из истории. Вот Колчак… как же он вдруг стал республиканцем? Он ведь по взглядам был скорее ближе к Муссолини. Возводил войну в культ, ненавидел пацифизм, парламентаризм. Высказывал и Тимиревой писал…

— Да-да. Министресса просвещения Тимирева, конечно помним, — хмыкнул штабс-ротмистр, — кто не помнит ее новации с перестройкой образования на американский манер. Чуть академическую школу не загубили. Вот касаемо Колчака… Скажите, Виктор Сергеевич, а разве у вас, в вашей реальности не было так, что политик, бывший истым — ну, как это у вас называется, ленинцем, наверное? — бывший истым ленинцем, вдруг становится ярым республиканцем, демократом или там либералом? Если он обязан властью каким-нибудь дядюшкам из богатой колониальной державы?

— Пожалуй, были такие.

— Ну вот видите. Демократ — это условия найма. А почему? Ничто не стоит так дорого и не продается так легко, как демократия.

Виктор хотел возразить, но подумал, что с жандармским штабс-ротмистром спорить об этом было бы большой ошибкой. И вообще сейчас главное — вытащить Королева и прочих на свободу.

«…Ну почему я не читаю на досуге учебников по проектированию ракет и ракетных двигателей? И не беру их в День Независимости в поездку почитать? Как бы это все сейчас пригодилось…»

Вопросы после обеда задавал в основном Ступин. Ракетчики внимательно слушали.

— Запуск первых «Агрегатов-5» в Грейфсвалдер-Ойе намечен на осень этого года. Без автопилотов. Немцы решили не ждать.

— Почему полигон решили сделать на острове?

— Легче обеспечить режим секретности, безопасность населения при авариях ракет. Кроме того, в одном месте размещаются все необходимые сооружения, испытательное оборудование для исследовательских и конструкторских работ, опытное производство. Короче, место, где можно начать с исследований, а закончить созданием ракеты, которую можно выпускать серийно.

— Где можно расположить такой в России?

— Например, в Казахстане…

— Туркестане?

Да. Удаленное пустынное место и ближе к экватору. Малодоступно для дальних бомбардировщиков других держав.

— Далековато. Слишком много средств уйдет на обустройство, завоз в такую глушь всего подряд, включая дерево и воду. Поближе нельзя?

— Ну… Тогда, например, в районе волжских степей. Примерно сорок восемь с половиной градусов северной широты и сорок пять с половиной восточной долготы.

— Недалеко от Царицына. Ну что ж, уже лучше. И водным путем можно пользоваться. Немцы собираются использовать «Агрегат-5» в военных целях?

— Нет, для этого будет «Агрегат-4». Станет выпускаться серийно. Если, конечно, ничто не помешает.

— Что может помешать?

— Смещение тех, кто покровительствует проекту. Например, фон Браухича. Хотя это только замедлит работы.

— Как, по-вашему, относится Гитлер к ракетчикам?

«Почему он это спрашивает? Почему интересуется этим, а не техническими деталями? Понял, что я по специальности не ракетостроитель? И ищет способы сорвать создание «Агрегата-4», он же «Фау-2»?»

— Гитлер… пожалуй, с некоторой осторожностью. Недоверчивость малообразованного человека, подозревает, что ему парят мозги.

— Как ракетчики парят мозги тем, кто приезжает?

— Показывают огневые испытания двигателей. Обычно это впечатляет.

— На Гитлера это способно произвести впечатление?

— По крайней мере, он не подаст виду.

— Что он скажет?

— Нет информации.

— Хорошо… Можно ли улучшить «Агрегат-4»?

— Да. Сделать боеголовку отделяющейся. Это увеличит дальность. Баки должны быть несущими, это снизит вес. Еще у немцев проблемы с топливной аппаратурой.

— Ясно. Может, у специалистов есть вопросы?

— Скажите, вы не могли бы нарисовать геометрию камеры сгорания или хотя бы размеры? Как охлаждается? — Глушко сгорал от нетерпения.

Виктор развел руками:

— Увы. Если бы я был специалистом по ракетной технике…

— Но ведь Лангемаку вы дали почти готовый рецепт!

— Что есть, то есть. Как будто я специально знал, что тут понадобится!

— Ладно, все понятно, — примирительно сказал Королев.

— Ну что понятно? Что тебе понятно? — раздосадованно сетовал Глушко.

— То, что придется самим открывать. Что, не сумеем, что ли?

— Сумеем, не сумеем… Сумеем. Вот когда только?

— Ну а тебе сразу все готовое. Скажи спасибо, что доказывать не надо, что жидкостные ракеты — это не вредительство. Да, вы вот такое скажите, — обратился он уже к Виктору, — Оберт предлагал использовать ракеты, чтобы из космоса исследовать неизученные районы земли. Это найдет какое-нибудь применение в будущем?

«Действительно, человек бредит космосом… Стоп, чего я туплю? Как раз можно всех развести по понятиям».

— Применение? Да. Только прежде всего в виде спутников-шпионов.

— Спутников кого? — встрепенулся штабс-ротмистр.

— Спутников тире шпионов. То есть запускаем искусственный спутник Земли, на нем фотокамера с телеобъективом. Он пролетает над заданной территорией сопредельного государства, фотографирует, что надо, и приземляется в заданном районе. Вот, допустим, тот же ракетный полигон заснять.

— И… и что можно рассмотреть с такой высоты?

— В перспективе — вплоть до номеров автомобилей. Подводные лодки под водой тоже хорошо видно. Да, еще можно спутники связи. Чтобы агенты выходили на связь через спутник направленной антенной на ультракоротких волнах, и их не запеленгуют.

— Так-так… Сергей Павлович, а вы что скажете?

— Абсолютно верная идея! Российской империи просто надо иметь такие спутники раньше враждебных государств! А дальше — послать на орбиту пилотируемые корабли и сделать постоянные платформы для боевого дежурства, чтобы при необходимости сбивать спутники противника и ракетные снаряды дальнего действия с помощью управляемых ракет или лучевых концентраторов…

«Это как? Это будущий Главный Конструктор уже предлагает программу звездных войн? Хотя… Ну это же в данном положении уникальная возможность выбить деньги на космос».

— …При спуске на крыльях в атмосфере мы можем сделать аппарат многоразовым…

— Сергей Павлович, считайте, что вы меня убедили. Помимо непосредственного военного значения первый вывод космического аппарата будет иметь и огромное моральное воздействие на политические элиты других держав. Полагаю, что именно вам, как первопроходцам, и следует поручить подготовку звездных экспедиций. Остается только отстоять ваши кандидатуры перед руководством. Не вижу радости. Вы, наверное, не верите?

— Ну… если честно… знаете, просто как-то это все так неожиданно. С Колымы и…

— Виктор Сергеевич! У вас есть что-нибудь такое убедительное для Сергея Павловича?

— А знаете, есть. Компоновка его космической ракеты.

— Простите, вы сказали…

— Вашей космической ракеты. Вы ее создадите в будущем. А уважаемый господин Глушко создаст к ней двигатели. Здесь мы частично возвращаемся к последовательной схеме…

«Только бы киношники ничего не напутали… Только бы не напутали… Это же все-таки не сегодняшняя халтура от канала BBC…»

— Ну что скажет главный конструктор?

— Вынос мозга…

— Вот. Он уже на языке господина из будущего заговорил. Как идея-то? Что мои двигатели и первой, и второй ступени включаются на старте, — я «за».

— Что идея… Гениальная идея. Вы не шутите, это вот именно я предложу?

— Именно вы. Ваша идея, никому не отдавайте. Она еще в двадцать первом веке бороздить космос будет. Если атомной войны не случится, разумеется.

— Но, конечно, не следует думать, что вот по этой схеме сразу сделаем ракету и выведем спутник… Идея хорошая, но ракету надо еще начать и кончить.

— Вот и начнете, господа ракетчики, — резюмировал штабс-ротмистр, — и вы же закончите. А оставшееся на сегодня время попробуем выяснить, какие еще наиболее важные детали этого дела могут быть известны господину Еремину…

…Вечер был душноват. От дождя в первой половине дня везде стояли парящие лужи. Неожиданно жаркое солнце медленно ползло над крутобережьем в сторону Бежич, и новенький гостиничный вентилятор, подвешенный вчера под потолком, плохо помогал. Штабс-ротмистр позвонил, чтобы в кабинет занесли новый сифон сельтерской и ведерко со льдом.

— Задержитесь, пожалуйста, — сказал он Виктору после того, как отпустил ракетостроителей. — Есть небольшой разговор. Точнее, полтора разговора.

«Спросить у него, что ли, в какой гостинице в Бежице можно снять безопасно номер? Не тащить же Татьяну в дом с «родственниками», а тем более не идти же в ее коммуну…»

— Всегда ваш.

— Тогда начнем с половины разговора. Завтра устраиваем выходной или хотите поработать?

— А кто дальше на очереди?

— Да это не так срочно. Конструкторы по стрелковому оружию прилетели. Можно и на понедельник перенести.

— А кто прилетел?

— Дегтярев, Шпагин, Судаев. Хотели Симонова и Токарева, но у них испытания новых моделей винтовок.

— Давайте завтра. Если конструкторы не против.

— Они не против. Вам не повредит?

— А война в сороковых мне не повредит?

— То есть вы исключаете, что Германии тоже можете понадобиться живым и здоровым?

— Это говорите мне вы?

Ступин пожал плечами:

— Я не предлагаю переходить на сторону Германии. Но вы ведь не наивны и понимаете, что ваши знания им нужны. И почему-то считаете, что в войну обязательно погибнете. Не скажете почему?

— А мне не нужна такая жизнь! Хватит с меня и в одной реальности разгромленных лабораторий и заводов, сводок о сокращении населения и… Я не шкура и не сволочь. Завтра работаем. Простите, если лишаю вас отдыха. Может, вас кто-то другой подменит.

— Пустое. Такова наша служба. Тогда, если не возражаете, перейдем к собственно разговору. — Ступин налил стакан сельтерской и кинул в него кусочек льда. — Только как его начать, не знаю даже я.

 

Глава 10

Свято место пусто не бывает

— В чем же трудность? — спросил Виктор.

— В том, что это ваше личное дело. Сугубо личное. И в том, что мы обязаны если не помогать вам в этом незнакомом мире во всех вопросах, то хотя бы давать информацию, чтобы вы могли сориентироваться.

«Личное. Что же у меня тут личное-то?»

— Если правильно понял, вы собираетесь показать досье на мадам Краснокаменную?

— Нет. Точнее, досье у нее в порядке. И вообще никакого, как у вас говорят, компромата, даже наоборот.

— Если наоборот, я очень рад. Значит, трудностей нет.

— Ну если вы так считаете… Дело в том, что к ней благорасположен один вполне приличный господин, бакалейщик. Держит лавку недалеко от Литейной. Пару лет назад он овдовел, трагический случай — бедняжка подхватила простуду, перешедшую, кажется, в крупозное воспаление легких. Остались двое детей — мальчик и…

— И еще мальчик?

Ступин удивленно взглянул на Виктора.

— И девочка. Почему вы так решили?

— Вспомнил. Одного знакомого.

— Может быть. Характеризуется положительно, имеет серьезные намерения связать свою судьбу… правда, несколько стеснителен.

— И что?

— И, собственно, все. Это, собственно, не наше дело, и если бы не уникальный случай…

— То есть вы хотите, чтобы я не наделал глупостей?

— Естественно.

— Ну я же не пацан двадцатилетний.

— Ну… чего только не приходилось видеть. Спасибо.

— За что?

— За экономию порошков аспирина от мигрени.

«С гостиницей вопрос снят. Татьяне нужна семья, а не гастролер из Российской Федерации. Хотя… откуда я знаю, насколько здесь просижу? В точках перехода местная наука не петрит. Правда, если это все-таки задание из реальности-2, они должны были предусмотреть возвращение. Должны были предусмотреть… Черта с два, никому они ничего не должны. Если только не планируют следующего задания. И, кстати, а смысл этого? Прокачать здешнюю Россию? То, что я сейчас делаю? А может, я делаю не то? Может, меня послали совершить социалистическую революцию? А может, они вообще не знали, что здесь делать, и послали разобраться на месте?»

— Во всяком случае, вечером сегодня постарайтесь отдохнуть. Поспите или пройдитесь по воздуху. К сожалению, не могу рекомендовать прогулку на реку или в лес. Возможно, это организуем несколько позже…

Вечерние фабричные гудки перекликались между районами. Вот издалека, из Бежицы, зычно, долго запел паровозный. Вот поближе, хрипловатый — с Радицкого вагонного, и эхом ему в тон откликнулся Арсенал, а где-то там, совсем уж далеко, на высоких нотах проголосила Фасонка.

«Ну вот и сыграли в дона Румату, — размышлял Виктор, трясясь на заднем сиденье «олимпии». — Сунул Королева из огня да в полымя. А ну как его гестапо раскусит? Хотя, с другой стороны, чем для такого человека лучше каторга?»

Он вдруг ясно понял, что Королев стопроцентно предпочтет пойти на опасное задание, лишь бы выведать тайны создания ракет. А он, Виктор, будет спокойненько кататься под охраной и обсуждать качество котлет в офицерской столовке. И от этого становилось как-то неудобно перед остальными.

Он опять вышел возле переезда на Почтовую. Дворник подметал мостовую перед двухэтажной гостиницей, желтевшей свежей штукатуркой. Виктор вновь почувствовал себя разрушителем чужих судеб.

Татьяна оказалась на месте.

— Привет! — вспорхнула она со стула и чмокнула Виктора. — Не забываешь еще?

И тут же выскочила с какими-то снимками, пообещав вернуться через минуту. Виктор оглядел комнату. Царил творческий беспорядок, и на открытой форточке весело трещали нарезанные из засвеченной фотобумаги ленточки от мух. В углу немного отставали обои, а на столе, выпятив пузо в лиловых разводах, лежало на боку стеклянное пресс-папье. Все эти незаметные мелочи быта ушедших времен вызывали у Виктора какое-то чувство умиления.

— Не скучаешь тут?

На ней была легкая блузка из зефира в полоску — без вычурных деталей, но стильная, подчеркивала стройность силуэта и великолепно сочеталась со строгой юбкой из колумбии.

— Ничуть. А тебя можно поздравить?

— С чем? Вроде бы ничего не произошло.

— Ну… например, налаживается личная жизнь.

— Всегда говорила, что Бежица — это деревня. Все про всех знают. Ты уже ревнуешь?

— Напротив, я рад за тебя.

— Ну да. Ты желаешь мне счастья, я приглашаю на свадьбу… Не спеши. Я еще ничего не решила. И только не задавай вопросов вроде «Он тебе нравится?». Я не знаю, как на них отвечать.

— Насколько я знаю, он человек серьезный.

— Ты его уже знаешь? Ну да, странный вопрос, конечно. Ну тогда ты знаешь, что он просто прислал мне цветы и предложил отужинать вместе. Сегодня. Мне остается только задать тебе глупейший вопрос: мне идти?

— Почему нет? Это реальный шанс.

— Шанс на что? Его детей нянчить?

— Ты не любишь детей?

— Люблю. Люблю… в том-то и дело. Господи, что вы все вдруг меня за него сватаете? Подруги, редакция, теперь ты… «Вы идеально подходите… Подумай, такой случай раз в жизни…» Я не хочу, чтобы за меня решали.

— Да это ты решила. Я только тут спутал карты.

— Понятно. А тебе я больше не нравлюсь.

— Ты нравишься массе мужчин. Одним больше, одним меньше. Не ломать же тебе судьбу из-за этого.

— Потрясающе. С таким мужским благородством я точно останусь одна.

— С твоей красотой — не останешься.

— И тем не менее…

— А если завтра будет задание? Далеко отсюда, и, может, я вообще сюда не смогу вернуться? Ведь ты же мечтаешь не о вечной дороге, а о семейном счастье с человеком, который тебя любит, о доме, где звенят детские голоса.

— Тогда уходи. Решил уйти — уходи.

— Прости.

— Не за что. Это я тебя увлекла, и это я тебя отпускаю. И на память ничего не дари. Чтобы ничто сердце не царапало. Удачи!

— Тебе удачи. И счастья. Будь счастлива, как может быть только счастлива женщина.

Виктор взялся за ручку двери.

— Подожди! Помни, что я ничего не решила. А теперь иди.

На улице Виктор зашел в сквер напротив собора, который в его бытность был сквером Камозина, и сел на лавку в тени ракиты. Мотаться по жаре и духоте никуда не хотелось. В песке дорожки купались воробьи. Откуда-то из городского сада слышались звуки духового оркестра, и Виктор вспомнил, что сегодня воскресенье. Минут через десять он увидел, как из дверей редакции вышла Татьяна, решительным жестом остановила извозчика и, раскрыв над головой светлый кружевной зонтик от солнца, покатила в сторону Губернской.

«Ну вот, все и решилось», — подумал Виктор. Как ни странно, эта мысль не огорчила его и не доставила облегчения; хотелось просто сидеть и наблюдать за верхушками деревьев, окрашенных багровым заходящим солнцем, слышать из городского сада старинные вальсы и ни о чем не думать.

— Господин Еремин?

Виктор обернулся. Рядом с ним на скамейке сидела дама лет тридцати двух — тридцати трех, довольно высокая для людей этого времени, худощавая, с большими вьющимися темно-каштановыми волосами; лицом она чем-то напоминала Ларису из довоенной «Бесприданницы». Одета она была в светло-сиреневое платье из сатина, майи и вольты; уложенные волосы прикрывала надетая наискось, как у довоенных кинозвезд, светлая шляпка. Дама раскрыла большой ридикюль, и в руках ее тут же мелькнуло голубое удостоверение жандармерии.

— Серпикова Елена Васильевна. Отдел московской жандармерии двенадцать-прим, тайный агент. Прикомандирована сюда по запросу господина Ступина, с которым вы знакомы. Он ввел меня в курс дела, так что объяснять, кто вы и откуда, не нужно.

Виктор на всякий случай внимательно изучил удостоверение и сравнил со своим.

— Если есть сомнения, можете попросить городового позвонить по столбу.

— Документ вроде в порядке… Очень приятно. Виктор Сергеевич. В московской жандармерии все такие красивые агенты?

Елена улыбнулась.

— Это государственная тайна. У вас какие планы на вечер?

— Пока никаких. А у вас?

— А я решила, если не возражаете, не терять времени до завтра. Отдел двенадцать-прим создан для помощи в расследовании явлений, необъяснимых с точки зрения науки. Вы в своем будущем слышали об Аненербе?

— Разумеется. У нас о нем только и говорят.

— По-моему, в Аненербе занимаются ерундой. Я материалистка. Пожалуй, даже атеистка. Не удивляйтесь, это положительное качество для нашей работы.

— Не удивляюсь. И что предстоит делать?

— Я буду изучать вас и то, как вы сюда попали.

— Если бы я сам это знал… Есть определенная точка и время перехода.

— Это вы уже сообщали. У вас возникали какие-то ощущения при этом, как вы называете, переходе? Что-нибудь в вас изменялось?

— Ничего. Даже не замечал. Вначале думал, что это мне кажется…

— Ничего не замечали? Ну а внезапные изменения температуры, ветра, шума вокруг, времени суток, года?

— Знаете, Елена…

— Зовите меня просто Лена. Не хочется быть слишком официальной.

— Да, так вот, Лена, то ли я не обращал внимания, то ли совпадало так, но того, что бы выходило за пределы обычной случайности, подметить не удалось. То ли был ветерок, то ли не был. А насчет времени — так ведь в одно и то же время переносило, и день…

— В одно и то же? Интересно. И чем вы это объясняете?

— Ничем. Я же говорю, я не могу этого объяснить. И во второй реальности ученые что-то знали, но мне ничего не сообщили. Они предсказывали точки перехода.

«Надо рассказывать. Черт их знает, может, эти тоже найдут, как меня вернуть».

— Вы вернулись тоже благодаря их помощи?

— Да. Дважды.

— В то время и день, когда уходили из их реальности?

— Нет. К исходной точке.

— То есть они получаются вроде как попарно? Вход и выход? Через определенный срок?

— Ну… вроде как бы так и выходит.

— То есть вроде выходит, как будто их кто-то сознательно создает для выполнения какого-то действия?

«А вот об этом я не подумал. Интересный ход мыслей».

— Не знаю. Не представляю себе, как во второй реальности могут этим управлять. Тем более что они не знали точно, что я приду.

— А неточно? Вас ждала жандармерия примерно к прибытию, искала? Или что-то в этом роде?

— Что-то в этом роде. Мое появление подсказал какой-то Цванцигер из Германии… Ну потом он оказался у советских спецслужб, как — я уж не уточнял. Предсказатель.

Лена наморщила лоб.

— Цванцигер, Цванцигер… Нет, никогда не слышала. Может, он позже появится?

— Наверное. Или здесь он навел Хуммеля. Так что не похоже, чтобы во второй реальности могли этим управлять. Или управляют очень неточно… но тогда непонятен точный возврат в момент перехода.

— Может, это все и природное явление. Пока еще ничего не известно. А про переход сюда они вам говорили?

— Во всяком случае, напрямую — нет.

— Думаю, не могли ли они вас и сюда забросить. В вашей же реальности этот феномен неизвестен?

— Во всяком случае, научно не признан.

— Либо засекречен всеми странами. У вас нет соображений, с какой целью в этом случае вас могли послать сюда?

— Есть. В порядке гуманитарной помощи.

Лена чуть не рассмеялась, но тут же сдержала себя, стараясь показаться серьезной. Как школьница, которая отвечает урок у доски и видит, что с задних рядов ей строят рожи.

— А как вы полагаете, точки перехода они находили с помощью точной науки или… или им помогали прорицатели, ясновидящие?

— Не знаю. Кстати, а вы не записываете? В блокнот там…

— Нет. У меня великолепная память, а блокнот можно потерять. Или кто-то выкрадет. Ладно. Надо прожевать то, что вы поведали. Сегодня карнавальная ночь в городском саду, я афишу видела. Не хотите сходить?

— Я хочу пригласить вас, но не знаю, согласны ли вы.

— А я согласна! — неожиданно весело воскликнула Лена. — Давайте пойдем и отвлечемся. А мозг тем временем будет работать.

 

Глава 11

Маски-шоу

Действительно, к входу в сад — деревянной арке, увитой плющом, что был высажен в небольших клумбах у входа, — собирался народ, и многие несли с собой свернутые карнавальные костюмы. Туда же мимо Виктора и Лены мороженщица прокатила большой ящик на велосипедных колесах.

— Лена, хотите мороженого?

— Не откажусь.

— Гражданка! Сударыня! За вами в какую сторону?

— А можно и здесь, — добродушно сказала мороженщица, ставя тележку на упор. — Вам какого? Клубничное, шоколадное, крем-брюле, кофейное…

— Я буду крем-брюле, — произнесла Лена с легкой тенью задумчивости на лице, — я, как ребенок, люблю сладкое.

— А я кофейное.

Мороженщица, полная женщина в белом торговом переднике, достала вафельные конусы, наполнила их цветными парящими шариками и воткнула белые деревянные палочки.

— Вам и вашей даме.

Лена попыталась воткнуть палочку в шарик, но сняла лишь нетолстую стружку.

— Еще твердое… Сейчас отлично придумали носить мороженое с сухим льдом. Сухой лед — это не вода, это газ… Ах да, наверное, вы к этому давно привыкли. В Москве сейчас уже везде есть эскимо в шоколадной глазури и станиоли… вы, наверное, его уже в детстве пробовали. А здесь пока еще не делают.

Карнавал в общем-то был коммерческим мероприятием. Гуляющим по копеечным ценам наперебой предлагали напрокат костюмы из гримерки какого-то местного театра, забавные бумажные шляпы и маски, накладные носы, усы и бороды, мишуру, конфетти, серпантин, воздушные шарики и бенгальские огни. Духовой оркестр на эстраде сменился джазом, который весело пиликал в ритме фокстрота знакомую с детства песенку про капитана. Перед эстрадой вместо скамеек поставили столики, как в варьете, оставив ближе к оркестру место для танцев. На полянке ставили незамысловатые фейерверки.

— Здесь всем положено во что-нибудь наряжаться? — спросил Виктор, для которого карнавальные костюмы стойко ассоциировались с далеким детством и новогодним утренником.

— По фантазии. Вы уже выбрали костюм?

— А то! Костюм веб-дизайнера. Гвоздь сезона.

Лена прыснула со смеху.

— Да… Главное, очень похоже.

— А вы уже присмотрели себе что-нибудь? Платье королевы?

— Лучше платье пиратки. Но мне что-то сегодня не хочется переодеваться.

В конце концов они разнообразили свой гардероб мелкими дополнениями. Лена подобрала Виктору забавное бумажное канотье и полумаску с большими очками под Бригеллу, а сама надела классическую черную полумаску и накинула на плечи гирлянду из фольговой мишуры, имитируя меховое боа.

— Если захотят задушить, легко порвется, — заметила она.

— Действительно. Дешево и практично. На случай, если вас будут душить, у меня браунинг.

— У меня велодог в сумочке. Он простой и не дает осечек. А вы как будто на карнавалах в первый раз. Боитесь, что нападут, или у вас там вообще все это не принято?

— С шестидесятых как-то пошло на убыль. Так что не совсем ожидал, что масса солидных людей будет во все это играть.

— А вообще чего вы ожидали, попав сюда?

— Ну не знаю… Либо великой трагедии, либо великого подъема.

— Если вы правы в прогнозах, через несколько лет увидите и то, и другое. А пока народ устал от трагедий.

— Возле эстрады столик освободился. Пойдемте перекусим. А то я забыл зайти в американскую столовую.

— Я тоже. Я часто так увлекаюсь, что забываю о еде. Кстати, похоже, там есть мои любимые заварные пирожные. Знаете, хоть я не воздерживаюсь от сладкого, но в весе не прибавляю. Конституция такая.

Судя по рекламе на меню и развешенных плакатиках, столики как раз оказались от американской столовой и были частью промоакции. Возле блюд красными чернилами были указаны скидки, над эстрадой висел транспарант с уже знакомым Виктору призывом заказывать готовые обеды на дом. На эстраде опереточная актриса пела легкие куплеты «Как хорошо гулять нам ночью вдвоем, ночью вдвоем, ночью вдвоем» — и танцевала канкан, показывая публике тренированные ноги в темно-коричневых шелковых чулках. Похоже, что этот элемент легкой эротики, в отличие от более невинного свинга, церковью не осуждался; поразмыслив, Виктор пришел к предположению, что американская кухня берет церковь в долю в этом предприятии. Круглолицая розовощекая девушка-официантка, похожая скорее на передовую комсомолку-доярку с плаката, чем на стандарт фотомодели, шустро подлетела со стандартным: «Чего уважаемые господа соблаговолят заказать?» Виктор начал изучать меню.

— Елена…

— Лена. Я же просила.

— Лена, а что вам из существенного? Домашние колбаски с капустой, например?

— Нет-нет. Только десерт.

— А я, пожалуй, не откажусь…

Официантка быстро записывала заказ в блокнот, наморщив курносый веснушчатый носик.

— И бутылочку розового муската с Южного берега.

— Виктор…

— Просто Виктор. Это же десерт!

— Ладно. Если десерт. В конце концов, не выглядеть же белыми воронами…

Действительно, практически на всех столах было что-нибудь с градусами; правда, преобладало пиво, реже заказывали что-то из вин, в основном кагор и херес, и кое-где виднелись графинчики с водкой. Шампанского не брал почему-то никто.

Шансонетку сменил дуэт степистов на невысоком гулком кругу. Виктор засмотрелся — степ, несмотря на всплеск интереса в начале восьмидесятых, так и не возродился в качестве формата эстрадных шоу.

— Как вам у нас здесь нравится? — спросила его Лена. Вопрос выглядел достаточно дежурным; впрочем, возможно, она просто не привыкла к тому, что сидящий напротив нее за столиком мужчина уделяет внимание больше артистам, чем ей.

«Интересно, как здесь с микрофонами…»

— Здесь очень даже недурно. Особенно с такой очаровательной собеседницей.

— Вы дарите уже второй комплимент за этот вечер.

— Разве в Москве лимит на комплименты?

— Отнюдь… Пожалуй, его даже следовало бы ввести.

— Москва — город ценителей красоты со времен Третьякова.

— Хорошо, что хоть вы не спрашиваете, снималась ли я у Протазанова. Это было бы слишком банально.

— Протазанов, кстати, прекрасный режиссер.

— Иногда он мне кажется слишком мелодраматичным… Особенно в постановках классики. А в кино я никогда не снималась, мое увлечение — наука. Большинство думает, что ученые-женщины — это такие сухие дамы в круглых очках и они произносят с важным видом: «Масса Солнца составляет…»

— «…два октиллиона тонн».

— Вы еще и астрономией увлекаетесь?

— Нет. Я даже не помню, какая масса Солнца на самом деле. Просто на ум пришло.

«Сплошное дежавю, однако. Причем уже не Протазанов, а Александров. Да еще и в будущем».

— Вот ваш заказ, пожалуйте! — Розовощекая передовица-официантка быстро расставила тарелки и бокалы. — Вино открыть?

— Да, конечно.

Официантка ловким движением вытащила пробку. Жидкость цвета заката заплескалась в тонком стекле дятьковского производства.

— За этот вечер, за вас, Лена…

— За этот прекрасный летний вечер… — Она неторопливо поднесла бокал к губам. — Неплохой букет. Настоящая Массандра.

— Сейчас там неплохо. Правда, море, наверное, еще не согрелось.

— Вы там были?

— Да. В Ливадии, в Ялте, Алуште, Гурзуфе… Ездил в Бахчисарай смотреть знаменитый ханский дворец и фонтан Слез. Как там у Пушкина: «И я твой мрамор вопрошал…»

— А в Москве были?

— Был в Москве, в Ле… летом был в Москве… и зимой тоже… В Петербурге был… летом.

— В Петербурге бывали? Я же оттуда родом. Это потом в Москву переехала. Как вам Петербург?

— Прекрасно, все старинные здания просто великолепны… Исаакий, Зимний дворец, Летний сад, Петропавловка… все сохранено. В Петергофе побывал, в Гатчине, в Пушкине… в пушкинском лицее, это где Царское Село. Столько красоты, столько музеев…

— Да, а Москва лишь недавно стала преобразовываться. Грандиозные планы, везде реконструкция и передвижка зданий. Церковь выступила против сноса Сухаревой башни. Но поскольку она мешает движению транспорта, ее передвигают в скверик. А на Воробьевых горах строят гигантский Соборный Дом.

— Собор новый?

— Нет, Соборный Дом — это для народного собрания. Он будет самым высоким зданием в мире. На его вершине поставят, как на Александровской колонне, огромную фигуру ангела с крестом.

«Так. И тут строят Дворец Советов. Правда, уже на новом месте».

— Прошу прощения, можно пригласить вашу даму?

У столика остановился какой-то толстячок, в маске с накладными усами и в картонном цилиндре, оклеенном блестящим станиолем. Судя по голосу и тону, было ему под сорок и он привык к славе ловеласа, несмотря на не слишком спортивную фигуру. Небольшой джаз после откланявшихся степистов начинал вступление к «Блондинке».

— Дама уже приглашена, — ответила Лена.

— Да, прошу вас, — ответил Виктор, подавая ей руку.

— Жаль… жаль… — пробормотал толстячок. — Прошу прощения… — начал он, обращаясь уже к другому столику.

— Вы любите танцевать, но фокстрот у вас уже вышел из моды, — шепнула Лена на ухо Виктору, когда они кружились со всеми перед эстрадой, периодически обрывая кидаемые с боков ленты бумажного серпантина. — Угадала? Вы боитесь сильно прижиматься.

— Не боюсь, просто вас супруг не будет ревновать?

— Он пару лет назад сбежал к богатой дуре.

— Простите. Я не хотел напоминать.

— Ничего. Я считаю, это лучше, чем однажды понять, что ты для него всего лишь вещь. Даже как-то сразу легче стало. Но вы не стеснительны, вы просто не привыкли фокстрот. И темп у вас медленнее. Быстрые танцы у вас парами не танцуют?

— Ну смотря кто… Но на праздниках обычно нет.

— Квикстеп, шимми, чарльстон, румбу?

— Это бальные танцы.

— Бальные? Как мазурка или па-де-катр? А линди-хоп, джиттер-баг, джайв? Их тоже?

— Это, скорее, спортивные.

— Танцы у вас спорт?

— Ну не все… Спортивные танцы. Есть даже спортивные танцы на льду.

— У нас тоже. И кто чемпионы? Норвежцы или голландцы?

— Наши.

— Ваши — это кто?

— Наши — это наши. СССР, Россия. Конечно, иногда проигрывали, но в целом…

— С ума сойти! Как бы хотелось посмотреть! Знаете, я зимой хожу на каток. Но для фигурного там специальные коньки нужны.

— Вы даже представить себе не можете, как это красиво…

 

Глава 12

Минута славы

После пары медленных танцев, которые у Виктора получились гораздо лучше, они присели обратно за столик.

— Вы правы, неплохой мускат, — согласилась Лена, — и очень легкий. Совершенно не чувствуется.

— Тогда за ваше умение танцевать.

— Нет, лучше за ваших танцоров на льду. Как вы сказали… Фигуристов?

— За наши спортивные достижения.

— И у нас обязательно будут достижения. Составлю записку, чтобы в России открывали школы танцев на льду. Чтобы учили с самого детства.

— А сейчас, — громким голосом возвестил с эстрады конферансье, крупный лысоватый мужчина, — у нас конкурс! Приз — бутылка французского шампанского!

— Не обращайте внимания, — сказала Лена, — на крупный приз они выдают такое задание, чтобы никто не выполнил.

— Конкурс такой, — продолжал конферансье, — кто вспомнит и споет лучшую песню про Бежицу или Брянск! Смелее, господа, смелее!

— Вот видите, — заметила Лена, — я же говорила. Таких песен не сочинили.

— Я знаю! — поднялся Виктор.

Конферансье был несколько удивлен, но в принципе не все ли равно, чем развлекать публику?

— Вот и первый участник конкурса! Господа, сам знаменитый писатель Еремин! Прошу на сцену! Только условие — не частушки!

— Не частушки! — ответил Виктор, пробираясь между столиками. Собственно, шел он не ради шампанского. Это был шанс прославить родной город.

— Что желаете исполнить?

«Блин, а ведь «Шумел сурово брянский лес» тут не пойдет. И вообще все партизанское. А других-то не помню. Точнее, слышал что-то современное, но не помню. А если… Почему бы и нет?»

Он подошел к оркестру.

— Значит, мелодия несложная, там-па-па-да-дам, там-па-па-да-дам…

— Вот так? — Пианист заиграл что-то очень близкое к оригиналу.

— Примерно… — Виктор повернулся к публике. — Дамы и господа! Голоса у меня нет, поэтому очень прошу подпевать повтор. Начали!

«Какая разница, — думал Виктор, — все равно этой песни еще не знают, и вдруг ее в этой России не узнают никогда, мало ли какие случайности, да и не все доживут до конца пятидесятых — почему бы не дать ее сейчас? Тем более что вначале там были не «подмосковные», а «ленинградские», так что и наш город имеет право».

«Если б знали вы, как мне дороги…» — подхватили столики, за ними — стоявшая подле публика. Виктор видел, как к эстраде из глубины парка спешили люди, словно мелодия была для них паролем, сигналом сбора.

Со второго куплета сзади, из дверцы, стали появляться приглашенные для выступлений артисты, они становились рядом с Виктором и подтягивали слова своими сильными, красивыми голосами, а к концу третьего ему казалось, что поет весь парк.

— Браво! Бис! Бис! — раздалось со всех сторон, когда кончились последние строки; Лена тоже, кажется, кричала «Браво!», и песню тут же повторили, и еще раз — на третий раз уже вели профессиональные певцы, запомнив текст.

— Браво! Браво! — воскликнул конферансье. — Господа и дамы, потрясающий успех! Кто еще желает попробовать силы?

— Не надо! — зашумел народ. — Приз! Приз!

— С нас ящик шампанского, — шепнул Виктору конферансье, вручая бутылку прямо в никелированном ведерке со льдом, — заходите за ним в любое время, особенно если есть еще такие песни.

— Ну вот и разогрели публику, — произнес Виктор, осторожно откупоривая запотевшее «Клико», чтобы не брызнуть.

— Боже мой, — сказала Лена, — какие вы там счастливые люди.

— Ты так считаешь?

— Такие песни могут написать, могут петь только очень счастливые. Что живут в мире свободных людей, любят свободно и всей душой, без меркантильности. Когда впереди — простор, новые дороги, а в конце — безмятежная обеспеченная старость. Это все чувствуется. Песня из далекой прекрасной страны, где нет нищих, больных, обиженных, озлобленных, где все братья, как мечтало человечество тысячи лет.

— Вы преувеличиваете. Жизнь гораздо сложнее.

— Может быть. Но такую музыку и слова нельзя просто придумать… если сам это не чувствуешь.

«На всякий случай надо перевести тему».

— Знаете, никогда не пил французского шампанского, только Со… с отечественных заводов. Хотя потом и была возможность брать.

— Мне доводилось. Хоть и не такое.

— Как у вас там с заработками в столице?

— На этой службе нормально. Главное, служебная квартира. В Москве дикие цены на жилплощадь. Особенно в центре. Спекуляцию ограничивают, но все равно находят лазейки. Народу много прибывает.

— Жилищный вопрос испортил москвичей.

— Зощенко любите?

«А как у них с Зощенко? Форматный писатель или запрещен? Сатириков власти любят, но странною любовью… Впрочем, чего я конспирируюсь, если она из жандармерии, знает, кто я и откуда? Хотя нас может подслушивать и германская разведка. А чем подслушивать? Направленных микрофонов тут пока не будет. Но зато могут читать по губам, как глухонемые. Будем бдительны».

— Это крылатая фраза.

— У вас тоже? Вообще не думала, что у нас с вами окажется так много общего. У нас принято считать, что… в общем, что ваш вариант — это такое… ужасное, в общем.

— Симметрично.

— Что? Ах да… Я поняла.

— Тогда за то, что между нами много общего. Пока пузырьки не вышли. Откуда они его привозят?.. Ну да, сейчас же это… Сейчас тридцать восьмой. Я просто торможу.

До чего же удачно попал, подумал Виктор. Сиди себе в этом подобии варьете с красивой дамой, ни о чем не думай и накачивайся дорогим шампанским. Стандарт успевающих тридцатилетних. Ничем не хуже ночного клуба. Пожалуй, даже лучше — и физиономии вокруг не такие пьяные, и укуренных не видно, тем более урок. Опять-таки открытый воздух, природа, а не эти битком набитые кабаки, где можно запросто погибнуть — от чужой разборки по пьяни или просто загоревшейся проводки. Может, даже стоит остаться здесь. Хотя нет. Это просто повезло. Мог попасть куда-нибудь в подвалы жандармерии или на каторгу.

А с другой стороны, подумал Виктор, мне и в нашей реальности тоже повезло. Например, мог жить не в Брянске, а в Грозном. Или в Цхинвале, в Приднестровье, в НКАО. И у нас в реальности тоже не знаешь, чем кончится. Мировой кризис — а кризисы все кончаются войнами. И атомную бомбу давно изобрели.

В парке затрещали фейерверки, взмыли в небо ракеты, закрутились сегнеровы колеса, рассыпались рыжими и белыми блестками фонтаны и елочки. Сверху сыпалось бумажное конфетти. Лена веселилась, как ребенок, и смеясь показывала Виктору на эксцентриков на эстраде, пародирующих Пата и Паташона и Чарли Чаплина. Номер был довольно затертый даже для этой реальности, но тем не менее смотрелся. Было в нем что-то незамутненное, особенно на фоне окаймлявшей раковину эстрады гирлянды из больших осветительных ламп, раскрашенных в разные цвета каким-то лаком, и висящих на ветках деревьев парка китайских фонариков из цветной папиросной бумаги со свечками внутри. Виктор вспомнил, что китайскими они назывались не потому, что их делали в Китае, как подумали бы сейчас, а потому что их там придумали; производство же было какое-то местное. Где-то неподалеку за деревьями слышался девичий визг, и над макушками взлетали лодочки качелей.

— Прогуляемся? — предложил он Лене. — Посмотрим, что у них тут еще за чудеса.

— Нет, не стоит. Еще с лодки сорвемся. Не надо слишком рисковать.

— Ну… есть там что потише, наверное. Цепочная карусель или комната смеха.

— Есть. Но мало ли что. Даже комната смеха может быть ловушкой.

— Тогда целиком и полностью полагаюсь на ваш опыт.

«Что-то она больше не задает вопросов про переход. Наверное, изучает поведение объекта в естественной среде. А может, просто хочет отдохнуть и развлечься. Субботний вечер все-таки».

— Знаете, Лена, — сказал он, когда шоу уже закончилось и они неспешно брели к выходу, — что-то я здесь не заметил ни штурмовиков, ни чернорубашечников, ни бритоголовых… Ну, короче, внешних признаков фачистского движения.

— А зачем? — На лице ее отразилось удивление. — Это в Европе любят всякие карнавалы, а здесь фачисты были такие же, как все. Рабочие, кустари, торговцы, солдаты, интеллигенты… И из активистов которые — те обычно одевались, скромно даже. Они ведь не выделяться из народа собирались, они как бы весь народ, большинство. Я не знаю, как научно объяснить, я занималась больше естественными науками. Понимаю, что у вас там все по-другому и трудно разобраться, что есть что, но это вопрос не ко мне.

— Ну и ладно. Нет так нет. Просто подумал — вдруг их к моему появлению убрали. Меня ведь здесь ждали?

— Ждали кого-то, но не знали кого. Поэтому ничего не меняли. А вас как готовили к тому, что будет?

— А что будет? А, понял. Вы считаете, что меня сюда забросили? Доказать обратное пока не могу, но думаю, что если бы готовили, то, наверное, готовили бы получше. Прикид хотя бы местный дали, речи данного времени обучили, знаниям, необходимым в быту, и ОБЖ. Золото царской чеканки не помешало бы или чего еще из скромного наследства, чего можно в Торгсин или к ювелиру. Или наоборот — кучу артефактов для доказательства будущности, ноутбук, например. И план на микропленках для руководства страны, как сделать из отсталой и убогой России сверхдержаву в исторически короткий срок. Логично?

— Трудно сказать. Может, вас готовили под гипнозом и вы не помните, а план у вас в голове.

— Во второй реальности ваши коллеги тоже так думали. И каким способом собираются вскрывать ящик? — Он постучал себя пальцем по лбу.

— Не волнуйтесь. Методы инквизиции исключены. К тому же вы — единственный, и за вашу потерю могут поставить к стенке. Меня, кстати, тоже, и не посмотрят, что женщина.

— Тогда постараюсь не теряться. Да, и вот что еще заметил — народ у вас как-то уж очень как в советском кино разговаривает. Странно как-то.

— Сквернословие преследуется церковью. Ну разве что на поле боя или что-то подобное. Тогда грех прощается. А в советском кино брань тоже церковь запрещала?

— Нет, худсовет.

Они вышли на площадь перед собором. Народ растекался по улицам.

— Вы, наверное, в гостинице остановились? Я вас провожу.

— Нет, я на оперативной квартире, на Губонинской, дом против детской лечебницы. Типовой дом, не корпусной. Знаете, в двадцатых хотели такие везде строить в провинции, но во времена империи гильдия архитекторов приняла новые требования… В общем, их кое-где возвели и больше не будут.

«Губонинская… лечебница… Ульянова, детская больница? Если больница на том же месте — это Молодежка, возле остановки».

— Тогда тем более провожу. Моторов не видно, автобусы, наверное, уже не ходят…

— Зачем автобусы? Извозчик!

«Тьфу, лошадей-то я за средство транспорта и не посчитал. Да и в темени стоят».

— Извозчик! Спят они, что ли?

Они подошли к ближайшей пароконной коляске. Возница со шкиперской бородкой действительно лениво подремывал.

— Извозчик! Сейчас на Мценскую, потом на Губонинскую!

— Заказано, барышня. Поди, ночь на дворе, извоз только по заказам, проплачено. Спросите, кто свободный, может. Хотя вряд ли.

— Значит, едем в парк, и не меньше чем за два счетчика…

— Не пойму я, — пробормотал возница, — мы люди простые и господских тонкостев не знаемо. Говорю, проплачено уже. Али перекупить хотите, так прямо так и…

— Жандармерия его величества! — отчеканила Лена, показав удостоверение. — Повторить, куда ехать велено?

— Не надо повторять, запомнили-с, — залопотал возница, открывая дверцу коляски, — сразу бы так, а то темно и как сразу признаешь? Вы уж звиняйте.

Он зажег фонари и довольно шустро довез Виктора до его квартиры на Мценской. Там Виктор заплатил за проезд Лены до Губонинской, несмотря на протесты извозчика («Да зачем же… Да таких уважаемых людей завсегда и безо всякой платы готовы…»). В конце концов Виктор обосновал свое намерение несушествующей директивой по борьбе с коррупцией («Все начинается с малого, а если дозволять, то и откаты по десять процентов давать начнут!»).

«Родственники», естественно, бодрствовали и вопросов о пребывании Виктора не задавали — видимо, им докладывали о его перемещениях. От двух бутылок пива, прихваченного Виктором напоследок для скрашивания их дежурной жизни, они не отказались. День заканчивался вполне буднично: стеля кровать, Виктор подумал, что в городскую баню, при столь большом внимании к его персоне, ходить не стоит, а вода в бочке с душем в саду, пожалуй, при такой жаре нагреется. С этой оптимистичной мыслью он и отошел ко сну.

 

Глава 13

Те же и Вольф Григорьевич

Как уже заметил читатель, номер этой главы наверняка не вызовет симпатий у людей суеверных. Но Виктор не знал, что наше повествование делится на главы, и поэтому раннее утро его ничем особенно не тревожило. Даже несмотря на сюрприз.

Напротив калитки вместо уже знакомого мышонка «Опель-Олимпии» плотоядно урчал новенький, бутылочного цвета «мерседес» двести тридцатой модели — той самой, на которой ездил штандартенфюрер Штирлиц. За рулем сидел все тот же Быгов.

«Повысили, — подумал Штирлиц…» — сказал про себя Виктор.

Он уже начал привыкать к тому, что его, словно олигарха, сопровождают секьюрити, и спокойно думал о том, что же сегодня рассказать оружейникам. Но как только машина, заурчав, тронулась, позади, метрах в двадцати от них, появился темно-вишневый открытый «Форд-МАЗ», в кузове которого сидели четверо крепких парней, остриженных под полубокс. Машина безотрывно следовала за ними.

— Там кто-то, — обратил Виктор внимание одного из «родственников».

— Так надо, — пояснил тот, — указание поступило.

«Поступило указание усилить охрану. Видать, сегодня утром, раз вчера «карнавальную ночь» разрешили. Хотя кто их знает, может, там куча их народу сидела… И что у нас произошло? Вряд ли боятся, что я сбегу. Тогда бы пушку отобрали. На меня теракт планируется? Покушение? Не хватает только эскорта мотоциклистов».

Как только Виктор подумал это, перед их машиной выехал мотоциклист в танковых очках и белом шлеме с крупными буквами «ГАИ»; Виктор уже знал, что это знакомое слово здесь означает «гужавтоинспекция», то есть в принципе без разницы, что и у нас. Сзади на поясе у него болталась тяжелая деревянная кобура маузера.

За затылком Виктора, сразу за спинкой дивана, обшитого синей кожей, что-то постукивало и перекатывалось. Он повернул голову и увидел покрытый старым истертым бильярдным сукном угловатый длинный предмет; в одном месте сукно чуть сбилось, и из-под него виднелся край рожка.

«Шмайссер двадцать восьмого года, сто пудов, — мелькнуло в голове у Виктора. — Какой-то крупный экшн наметился. А может, мы просто опытные образцы какие секретные везем? Встречаемся-то с Судаевым… и еще кто там, черт, после вчерашнего запамятовал».

Утро было душноватым. Дали были смазаны какой-то сизоватой дымкой, ветра не было, над дорогой висела пыль, от пойменных озерец возле Черного моста долетал запах болота. На земляных валах, защищавших насыпь дороги от размыва в половодье, стояли аккуратные коричневые домики смотрителей моста. У Болгар, на повороте, на лугу на месте нынешней автобазы, двигалось в сторону дороги стадо пестрых коров; гаишник посигналил пастухам, чтобы пропустили эскорт.

Дремотный провинциальный вид Городища с посеревшими от пыли придорожными кустами рябины несколько успокоил Виктора; в этой утомленной деревне, казалось, по определению ничего происходить не может — ни хорошего, ни плохого. Он попытался подумать о чем-то отвлекающем.

«Татьяна, верно, обиделась. Не подумала, что я из-за ее прошлого? Хотя вряд ли. Она умная женщина и понимает, что я не тинейджер. Как ни крути, а бакалейщик ей даст в жизни больше. Что я для нее? Загадка, сенсация. В ней говорит журналистский азарт. Но загадки уходят, а потом начинается быт. А может быть, притерлись бы? Что-то я становлюсь слишком осторожен, как старый холостяк. Но с другой стороны, все это временно, а ей нужен дом, семья… Почему временно? Это я хочу, чтобы было временно. Чтобы как сон: раз — и проснуться в своей реальности, пусть не всегда хорошей, но своей. А если это все навсегда? Тогда надо не замыкаться в своей трагедии, надо как-то жить, обустраиваться…»

Виктор вдруг поймал себя на мысли, что он уже не воспринимает с таким ужасом свой отрыв от корней прежней жизни, как это было при первом переходе. То ли два возвращения вселили какую-то подсознательную надежду, которой он уже жил, то ли сказывалось то, что он сам полез в эту дыру между реальностями, то ли просто он начал привыкать. Может, это в нем говорил разум, осознавший бесполезность страданий по утраченному, а может, просто обреченность и безразличие. Но о прошлом уже особо вспоминать не хотелось.

«Итак, тут у них своя агент Скалли появилась. Подкрепление из столицы. И чем это мне грозит? Будет обольщать и вызывать на откровенность? Или просто исследовать? Она действительно занимается паранормальными явлениями или это ее легенда?»

Пару раз крякнул сигнал гаишника-мотоциклиста. Молчаливые «родственники» сразу напружинились, один из них повернулся и положил руку на сукно. Кортеж объехал какого-то замешкавшегося возницу с сеном.

«М-да. Серьезно».

Думать о личном как-то уже не очень хотелось. Чтобы ожидание неизвестно чего, что должно подкрасться незаметно, не слишком напрягало, Виктор попытался сосредоточиться на деловой встрече.

Хорошо всяким героям альтернативной истории, думал он. Приперся в прошлое — и ну заливать неграмотным предкам про автомат Калашникова. А вдруг здесь нужен не такой? Во второй реальности победил коробовский, у него и автоматика-то совсем по-другому… А этим что надо? Это же от тактики зависит, от того, как оружие применять будут. То есть надо знать, какой будет война. И кто здесь точно предскажет, как она пойдет? Что успело измениться с того момента, как он, Виктор, ступил на пыльную сельскую площадь? Как поведет себя Гитлер? Если он нападет позже или раньше? Если вместо России сперва захватит Ближний Восток, а оттуда уже — на нас, с юга, чтобы перерезать страну пополам? И что тогда потребуется? И вообще отчего это зависит? Вот наделают перед войной супер-пупернавороченных девайсов, а в войну бах — начальный период, армия бежит, стволы кидают, новые части будут делить одну старую винтовку на отделение. Может так быть? Может! То есть лучший автомат — понятие растяжимое…

Из угловатой трубы уличного репродуктора граммофонным тембром доносилось вибрато Цары Леандер, та самая песня, что Виктор слушал в спортивном «мерседесе» Альтеншлоссера, и это вызывало неприятные воспоминания. Ступин как-то нервно перекуривал на крыльце казармы бронепоездной базы; увидев Виктора, он достаточно естественно заулыбался.

— Доброе утро! Правда, душноватое, но к ночи обещали грозу. С Еленой Васильевной уже вчера встретились? Она действительно наш человек, из Москвы. Не замучила вас вчера?

— Ничуть. Прекрасно провели время.

— Я посоветовал куда-нибудь вместе сходить и отвлечься. Она ведь на службе недавно, из ученых. Торопится познать мир, а нетерпение в нашей работе…

— Ничего, все нормально. Это правда, что, если со мной что-то случится, многих расстреляют?

— Ну мадам несколько утрирует, — хмыкнул штабс-ротмистр, — хотя вы ведь, наверное, представляете меру ответственности в таких случаях? Только не надо думать, что у нас все держится на запугивании. Вот какой, например, смысл вас держать в страхе? Огромная часть людей работает лучше и добросовестнее, сознавая благородную цель своей работы, всеобщего уважения к ней. Очень многие готовы удвоить и утроить усилия, чтобы самоутвердиться, добиться первенства. Особенно молодежь. Когда-нибудь одни назовут наши годы годами страха, другие — годами свободы, счастья, раскрытия талантов. Вы кого-нибудь боитесь? Спите вы, как мы заметили, хорошо, безмятежно…

— Ну наверное, не разобрал еще, кого тут бояться, — попробовал отшутиться Виктор, — вот, смотрю, охрану усилили — наверное, какая-то угроза терроризма… троцкистов?

— Подстраховка. Вчера ночью на путях возле Литейной был обнаружен Энди Купер без признаков жизни. Убили и положили на рельсы — имитировать несчастный случай. По счастью, машинист товарного паровоза раздолбай, как раз в этом месте снизил скорость для нагона пара, вот и успел заметить. Теперь ему вместо нагоняя благодарность за помощь органам.

— Думаете, его…

— Ну не цыгане же из имения. Местный активный преступный мир теперь промышляет больше тихим воровством и мошенничеством и работает в основном в Брянске, там есть и что плохо лежит, и у кого. А вот у Хуммеля взять вас — это уже вопрос чести, он за это любого убьет или сам с жизнью покончит. Ну давайте пойдем, продолжим наши откровения свыше. — И с этими словами штабс-ротмистр выкинул сигаретку в урну.

Идя по коридору, Виктор вдруг натолкнулся на человека, резко отличавшегося от остальной публики. На базе гражданских почти не встречалось, да и те были народ коренастый, с короткой стрижкой, то ли отставники, то ли запасники. Человек же тот показался Виктору уже за пятьдесят, хиловатым, безо всякой выправки, голову его по-эйнштейновски окаймляли длинные, темные, чуть вьющиеся волосы с проседью; лицо прорезано резкими морщинами. Внешность его была Виктору знакомой, и он подумал, что незнакомец похож на какого-то знаменитого скрипача или дирижера.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — с очень доброй и открытой улыбкой поприветствовал его незнакомец и подал руку.

— Здравствуйте, — ответил Виктор и подумал: «Интересно, зачем тут дирижер?»

Незнакомец продолжал на него смотреть, не отпуская руки, и Виктор вдруг почувствовал в его взоре что-то странное, тревожное, неприятное; подсознание Виктора, казалось, натолкнулось на нечто чужеродное, иное, будто перехват управления… И это неожиданно вызвало у него прилив ярости.

«Мозги промывают?! Врете! За мной вся Россия! Смотреть прямо в глаза ему, как Оля на Нушрока в сказке из далекого детства! Или сквозь него, в стену, не замечая! И улыбаться!

Что? Съел?!»

— Вы, кажется, хотели что-то спросить?

Вместо ответа незнакомец вдруг отпустил руку Виктора, быстро поднеся обе руки к своим вискам; Виктор вдруг заметил, как у того затряслись руки, лицо исказила гримаса, как от боли, и начали закатываться глаза.

— Нет… нет…

Незнакомец стал как-то обмякать и терять равновесие. Виктор едва успел подхватить его за предплечье, с другой стороны подскочил Ступин. Вместе они поволокли незнакомца к стоящему напротив ближайшего кабинета стулу для ожидающих приема — полужесткому, с черным дерматиновым сиденьем.

— Доктора сюда! — крикнул кому-то штабс-ротмистр на ходу. — С Мессингом плохо!

«Мессинг? Сам? Его же еще не должно быть в России! Хотя — что мешает?»

— Что же вы не предупредили?! — чуть не закричал Виктор на Ступина. — Так можно и феномена лишиться!

— Которого из?

— Его, конечно. У него ж натура тонкая. Это же великий экстрасенс! Его и Гитлер принимал.

— Не принимал. Как только фюрер захотел поближе познакомиться с Вольфом Григорьевичем, тот сказался больным и тихо драпанул к нам, используя все свои способности дурить служилых людей. А что случилось, и нам не говорит. Намекает лишь, что будущее в тумане.

Подбежала женщина-военврач в форме, в беретике, накидывая на бегу халат. Послышался запах нашатыря.

— Фу-у, как вы нас напугали…

— Спасибо… спасибо… сейчас будет все хорошо…

— В кабинет ему помогите пройти.

Кабинет напротив по коридору оказался без хозяина, но с парой стенографисток в дополнение к шоринофону. Видимо, заранее подготовили. Мессинга посадили на казенный диван, видимо частенько служивший хозяину вместо домашней постели. Врач дала ему валерьянки и померила давление.

— Кажется, все нормализуется. Пусть отдохнет, но повторять сеанс категорически нельзя. Иначе я за вашего пациента не отвечаю.

— Хорошо, Вера Семеновна. Если не затруднит, побудьте пока здесь рядом в коридорчике, стул там есть.

— Как скажете. Потом только пригласите для осмотра.

— Как вы себя чувствуете? — вновь спросил штабс-ротмистр Мессинга, когда врач вышла.

— Спасибо, уже хорошо. По крайней мере, могу предсказать ваше ближайшее будущее — оно блестящее…

— Спасибо. А что-нибудь кроме?

— Что-нибудь кроме… Ужасно. Матерь Божия, это ужасно… Я увидел их… Живые скелеты за колючей проволокой… Море огня, какие-то взрывы до самого горизонта… Дорога, какой-то свист и вой, толпа людей разбегается — женщины, дети, потом взрывы… Сжигают деревню, кидают людей в огонь… Какая-то двуногая машина идет по свалке, из нее летят молнии… Что-то непонятное, огонь, как гриб, огромный, до неба… улицы сметает вихрем, весь город… Боже, весь город — огромный костер… Зима, разбитая техника, трупы торчат из-под снега, много трупов, целое поле… теперь город с птичьего полета, снова огонь, везде огонь… Не верю. Не хочу, не хочу в это верить…

«Все-таки пролез в мозги. А двуногая машина откуда взялась? Что-то не то».

И тут до Виктора дошло, что Мессинг заодно с кинохроникой прихватил и самое начало фильма «Терминатор».

«Так вот он как предсказывает! Мысли читает, и будущее, как еще не реализованные мечты людей! Так сказать, опережающее отражение анализирует. Но откуда такая точность прогнозов? Выходит, наше будущее просто зависит от нас? От нас, многих? Народы Европы видели в будущем войну — и пришли к ней? А если случится что-нибудь такое, что массово повлияет на их опережающее отражение, — и будущее меняется? И это уже будет другая реальность?»

 

Глава 14

Дешевый ширпотреб

…Дегтярев, седой и лысоватый, с крупными, резкими чертами лица выглядел уже пожилым человеком, старше Виктора, наверное, лет на двадцать, хотя на самом деле разница в годах между ними была гораздо ниже. Он был не совсем похож на виденные в книгах и в инете фотографии: складки и неровности лица казались как-то рельефнее.

«Ретушеры постарались», — подумал Виктор.

С Дегтяревым резко контрастировал тридцатилетний Шпагин, с высоким лбом и более тонкими чертами лица, чем-то напоминавший Виктору одного из артистов, то ли довоенных, то ли послевоенных, но какого именно — он не помнил, кроме разве того обстоятельства, что артист этот часто играл немцев. Взгляд у Шпагина показался Виктору волевым и упрямым. Сидевшему рядом Судаеву не было еще и тридцати; в сравнении с Дегтяревым его лицо могло показаться с первого взгляда невыразительным, каким-то не совсем правильным; но на нем горели какие-то особенные, живые, притягивающие к себе внимание глаза, в глубине которых сверкал огонек одержимости. Виктор вдруг вспомнил, что Судаев, по крайней мере в его реальности, еще только студент-третьекурсник и что его вызвали сюда, на бронепоездную базу, скорее всего потому, что в одной из записок Виктора была указана его, судаевская, система, которой он еще не создал.

— Речь пойдет не о какой-то сверхсистеме стрелкового оружия, которая разом позволит дать российской армии решающее преимущество на поле боя. Достоинства оружия определяют во многом возможности его производства. Речь пойдет о возможных изменениях потребностей в видах стрелкового вооружения в вероятной войне. Сейчас в России делается ставка на оснащение армии автоматическими и самозарядными винтовками под патрон к винтовке Мосина. Техническую сторону задачи создания такой винтовки наши оружейники решают намного лучше, чем в других странах, созданными образцами можно гордиться. Однако стоимость автоматической винтовки в производстве сейчас приближается к стоимости ручного пулемета. А это означает, что в случае неблагоприятного для России начального периода войны, когда, с одной стороны, потребуется вооружить миллионы людей при мобилизации, а с другой, возможны значительные потери винтовок в частях во время боев, может сложиться ситуация, когда стрелкового оружия не хватает. Потом, автоматическая винтовка для мобилизованного, плохо обученного солдата сложна. Необходимо автоматическое оружие на этот период, которое было бы дешевым, которое можно было бы массово выпускать и которое было бы несложно в освоении для вчерашнего крестьянина или слесаря…

— Разрешите доложить? — из-за стола слегка приподнялся Дегтярев.

— Конечно.

«Надо послушать. Легче будет ориентироваться».

— Задача, которую вы сейчас поставили, нам известна. Есть у нас и предложения по ней.

Он открыл стоящий в комнате черный фибровый чемодан, достал из него нечто напоминающее легкий карабин, с желтым деревянным ложем и прямым, длинным, как у МП-40, магазином, и положил на стол.

— Это карабин-автомат фирмы «Швейцарише Индустри-Гезелльшафт» под экспортный пистолетный девятимиллиметровый патрон для маузеров, который у нас тоже производится, хотя и в ограниченных количествах. Патрон отличается мощностью, точностью и дальностью полета пули. Дальность стрельбы триста метров. Обратите внимание, что можно крепить штык, — это выгодно отличает автомат от новейшего пистолета-пулемета фирмы «Эрма» удобством использования в рукопашном бою. Эффективная дальность в полтора — два раза превышает таковую для производимых пистолетов-пулеметов Бергмана и «Эрмы».

— Интересно, — подумал Виктор, который впервые видел такую экзотику живьем, — а почему же он не пошел в массовое производство?

— Автомат качественный, но дорогой. Можно удешевить, если использовать стандартные трехлинейные пистолетные патроны для маузера российского производства, тогда систему можно упростить, сделать со свободным затвором. Откидывающийся магазин тоже не нужен, это излишество. Наконец, изменив конструкцию затворной рамы и ряда деталей, мы заменим часть дорогих фрезерных операций более дешевыми токарными. В итоге мы получим такой пистолет-пулемет…

Он достал из того же чемодана похожий автомат, только с трубчатой крышкой затворной рамы и изогнутым рожком. Изготовлен он был весьма любовно, хоть и без украшений.

— Патрон трехлинейный от маузера, — продолжал Дегтярев, — имеет худшее останавливающее действие, чем девятимиллиметровый, из-за более высокой скорости, но благодаря ей же — лучшую пробиваемость и настильность траектории. Поэтому огонь в основном ведется из такого оружия короткими очередями, а длинными и непрерывный — в редких случаях, в ближнем бою. То есть худшее останавливающее действие мы компенсируем тем, что в цель попадет несколько пуль.

— Его уже приняли на вооружение?

— Нет, — вздохнул Дегтярев, — вес его без патронов почти четыре килограмма, а по требованиям должен быть не более трех.

— Что думают коллеги?

— Еще лет десять назад Токарев предлагал нечто подобное, — заметил Шпагин, — только под нагановский патрон и без штыка. Но по цене производства до винтовки Мосина, конечно, недотягивало. Да и как вы это себе представляете? Даже самый простой автомат имеет деталей больше, чем простая магазинка.

— У меня есть проверенные данные, что снижение стоимости может быть достигнуто за счет применения штамповки и сварки — дуговой, контактной точечной. И можно сделать конструкцию, которую по силам выпускать и на неспециализированных оружейных заводах, чтобы устранить дефицит автоматов.

— Позвольте, — удивился Дегтярев, — но что это будет за оружие — штамповка? Даже возьмите часы — хорошие часы штамповкой не называют. Да, некоторые части можно изготовить ударом штампа, например, кожух. Но остальное? Как вы, например, ствол сделаете?

— Ну ствол штамповкой, конечно, не сделают, — вступил Шпагин, — я полагаю, господин Еремин не это имел в виду?

— Нет, конечно, — согласился Виктор.

— А вот затворная рама может быть выполнена из цельнотянутой трубы, из подсобных материалов. Она же и вместо ложа, к ней приварены плечевой упор и пистолетная рукоятка. Вот смотрите…

Он взял из стакана остро очиненный мягкий карандаш и начал быстро набрасывать на листе рисунок.

— Экстракция и отражение гильзы… выбрасыватель на затворе, отражатель на дне ствольной коробки. Капсюль, как и в предложенном господином Дегтяревым варианте, разбивается ударником, который жестко закреплен в чашечке затвора. Предохранитель как у немцев — просто вырез в окне ствольной коробки.

— Не слишком надежен. При сотрясении, например, если уронят на твердую поверхность, может сорваться.

— Но это же… как бы тут выразиться… дешевый ширпотреб. Все лучше, чем с голыми руками на врага, чтобы забрать его оружие.

— А если сделать ствольную коробку корытообразной? — вмешался Судаев. — Штамповать из одного листа и ствольную коробку, и кожух сразу.

— А передняя часть кожуха — наклонная, и пусть будет компенсатором, чтобы при стрельбе не подбрасывало, вот так, — подсказал Виктор Шпагину его же идею.

…То, что родилось в результате мозгового штурма, выглядело довольно топорным и неказистым. В середине он был похож на судаевский ППС-43, но с длинным стволом в кожухе, к которому было приделано цевье; вместо приклада была труба с упором, как на дегтяревском противотанковом ружье.

— Все, кроме ствола и затвора, — штамповка, — резюмировал Шпагин. — Идеальное воплощение фордизма. И все на защелках. Отстегиваем спусковую коробку, она откидывается назад…

— Только так топорно никто в мире не делает.

— Припрет — будут делать, — философски заключил Виктор, — и еще это копировать начнут. Только упор ложа надо бы чуть-чуть пониже. Чтобы поглубже в окопе спрятаться.

— Дрожание при стрельбе сильнее будет, кучность хуже.

— Так это же не винтовка, патрон слабее, да и с одной — трех сотен метров…

— И очко — оно-то не железное, — добавил Дегтярев.

Молодая генерация закашлялась, скрывая смех.

— Нет, все верно, — продолжал Дегтярев. — Карабин-автомат получат стрелки неопытные и с делом военным знакомые на школьных уроках и в кружках. Суворовским стрелкам вверят пулеметы, автоматические и снайперские винтовки. Автоматчику в копейку не бить, ему выжить и вовремя огонь открыть. Рука у него еще твердости не имеет, оттого что оружие чуть больше подбросит, особой разницы нет. Попадет противнику в плечо, в ногу — тот уже не боец. Плотность огня важнее.

— Отдельной модификацией надо выпустить вариант со складным прикладом и стволом, укороченным с трехсот до двухсот миллиметров, — заметил Шпагин. — Вес небольшой, надо вооружить взамен пистолетов танковые экипажи, водителей грузовиков, унтер-офицерский состав, охранные подразделения. Да и в полиции не помешает запас создать.

— Это мысль, — ожил до сего времени молчавший Ступин. — Развертывание производства легендируем нуждами полиции, жандармерии, охраны каторжных поселений и лагерей.

— С этим вроде разобрались, — Дегтярев по старшинству опять взял инициативу в свои руки, — а вот теперь хорошо бы, чтобы Виктор Сергеевич рассказал нам про автомат под промежуточный патрон. Точнее, не про сам автомат, а как уговорить министерство вооружений создать производство еще одного патрона. У нас уже и инженеры прикидки сделали. Поскольку патрона в наличии самого нет, то вы уж извините, в металле образец под него показать не можем, пришлось на бумаге то, что мы тут втроем по дороге сообразили.

На листе ватмана Виктор увидел нечто внешне очень похожее на автомат Калашникова. Ну в мелочах отличия кое-какие. Стойка мушки, например, чуть другой формы.

«Ну, продвинутые! Хотя да, а затвор-то… Самое главное».

— Вот тут, кстати, Алексей Иванович интересную идею подал, — продолжил Дегтярев, — запирать не перекосом затвора, а поворотом, может, знаете, в автомате Рощепея такое было, хотя его автомат работает не за счет отвода газов, а за счет отдачи при коротком ходе ствола…

«Это что же, поворотный затвор и до Калашникова знали? Ну, может, не такой совершенный? И вообще — кто такой Рощепей? Почему не знаю? Он только в этой реальности? Или был в нашей, но не заметили?»

— Да, простите… а вы не в курсе, почему система Рощепея не пошла в производство?

— Так не под штатный патрон, потому и не пошла. Лет восемь назад это было.

«В конце двадцатых?»

— М-да… в общем, обоснование освоения нового патрона есть, обоснование серьезное. Это грядущая моторизация пехоты. В войне будущего пехота будет следовать за танками в бронированных машинах, бронетранспортерах или боевых машинах пехоты, до рубежа спешивания, это где-то не ближе трехсот метров, затем, спешившись, движется короткими перебежками и на последней сотне метров бросается в атаку. Таким образом, пехотинец будет вести огонь по противнику в основном на расстоянии не более трехсот — пятисот метров… в общем, прицельная дальность нужна не больше восьмисот.

— Понятно. Как раз и подойдет разрабатываемый патрон две с половиной линии…

«5,35 миллиметра, — мысленно прикинул Виктор. — Практически как нынешний».

— …Поскольку на поле боя растет роль бронированных машин, патрон уже должен иметь не свинцовую пулю, а со стальным сердечником, для лучшей бронепробиваемости. Этому благоприятствует и снижение предела прицельной дальности стрельбы…

«Это он мне объясняет? А впрочем, не все ли равно? Все могли создать еще до войны. Оружейников хватает. Главное было — понять, что промежуточный патрон не роскошь. И что оружие должно быть массовым и дешевым…»

— …И что оружие должно быть массовым и дешевым, — подытожил Дегтярев. — Однако в этом случае мы должны избегнуть чрезмерного расхода малокалиберных патронов, в которых первое время будем испытывать большую нужду. Поэтому у нас тут вырисовывается два варианта карабина-автомата. Легкий — в основном для мобилизованного, недостаточно обученного состава, им вооружена большая часть отделения. Огонь ведется в основном одиночными, очередями — в исключительных случаях, в ближнем бою. Ствол не перегревается, его можно оставить винтовочным, магазин на двадцать патронов. Тяжелый автомат — для лучших стрелков, по три на отделение. Штык не примыкается, имеет более толстый ствол и сошки, огонь в основном короткими очередями, магазин коробчатый на сорок патронов. На вооружении остается и ручной пулемет под винтовочный патрон, который способен в наступлении следовать со стрелковым отделением и оказывать необходимую огневую поддержку при продвижении вперед.

— Подождите. То есть вы считаете, что иметь единый автомат и унифицированный с ним ручной пулемет не нужно, потому что не хватит патронов?

— На первых порах — да, и с этим придется считаться. Конечно, единый автомат в частях иметь выгоднее. Поэтому по мере роста выпуска новых патронов, а это за одну-две императорских пятилетки осилят, таковой и будет принят на вооружение. К тому времени, уверен, будет создан и единый пулемет под винтовочный патрон, на базе той же системы…

Хорошо, что это все-таки реальность, а не фантастика, подумал Виктор. Вот был бы это фантастический роман, явился бы в прошлое суперпробивной герой, убедил бы всех делать «калашниковы», и вместо победы малой кровью, могучим ударом — получили бы мы в сорок первом кучу автоматов и один рожок на отделение. С историей надо как-то осторожнее. Ну ладно, у нашей эпохи еще есть кое-что в запасе…

— Да, знаете, — добавил Виктор, — в будущем весьма эффективным будет подствольный гранатомет, в просторечии подствольник. На отделение где-то от двух до четырех подствольников. Снаряжается осколочной гранатой, дальность стрельбы — промежуточная, то есть больше, чем дальность броска ручной гранаты, и больше, чем у миномета, где-то от ста до четырехсот метров. Ведется огонь по живой силе противника, находящейся на открытом месте, в открытых окопах, на обратных скатах местности, можно вести огонь по окнам и дверям при боях в городе. По сравнению с ружейной гранатой имеет большое удобство — можно вести штатную стрельбу из оружия без отстрела гранаты.

— Интересно, продолжайте…

— Подствольник похож на ракетницу, то есть сигнальный пистолет, и крепится под стволом примерно здесь… Однозарядный, заряжается с дула, граната калибром сорок миллиметров.

— Так это можно попробовать от автоматического гранатомета системы Таубина, — не выдержал Судаев.

— Простите, какого гранатомета?

«Автоматический гранатомет в тридцать восьмом??? Я же о нем еще ничего не писал!»

Мысли Виктора рванули в галоп.

«А может, я не один? Может, того контактера выкрали у немцев… или кто-то еще у наших, тьфу, то есть здесь… Может, они у нас были? Или это вообще все бред? А если… Мессинг! Он до этого телепатией подслушал! А где? Во сне? Но тогда почему они так много спрашивают?»

— Таубина. Станковый автоматический. Там как раз калибр сорок и восемь десятых. Может, заряд уменьшить придется. Это на базе гранаты Дьяконова.

— У вас уже станковые гранатометы? Они приняты на вооружение???

— Нет. Они сложнее и дороже пятидесятимиллиметровых минометов, не так надежны.

— А пятидесятимиллиметровые-то будут неэффективны! — убежденно воскликнул Виктор, забыв о необходимости легендироваться.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Откуда у вас сведения об этом?

Виктор развел руками.

— Ну… не обо всем пока можно говорить. Сведения проверены. Так что есть смысл продолжать работы. Да и к разработке подствольника подключить авторов.

— Так ведь это… Таубина того…

— Что того?

— Да, говорят, арестован. Эрлих-Кричевский к его работе благоволил, вот и…

Виктор повернулся к Ступину:

— Надеюсь, этот вопрос можно урегулировать?

— Считайте, урегулирован. Наш долг — дать возможность каждому делом доказать свою верность государю.

«Интересно, что бы он мог еще сказать в этом случае?»

Дегтярев потер рукой шею.

— Ну раз урегулирован, позвольте мне в бочку меда добавить свою ложку дегтя. Подствольный гранатомет заманчив, но и немало трудностей порождает. Меняется центр тяжести оружия, что может ухудшить прикладистость, да и само ведение огня штатным образом. Нужна доработка и гранат, прежде всего надо добиться надежности взрывателя — насколько мне известно, сейчас часть гранат рвется не в воздухе, а на земле, от самоликвидатора, что снижает эффективность поражения. Стрелок должен отличаться физической силой, не терять хладнокровия и расчета — в лесу, в кустарнике граната может рикошетировать и разорваться среди своих же. Не хочу пугать, но поработать придется. Мне он пока видится как приспособление для будущего тяжелого автомата.

— Хорошо, — возразил Шпагин. Виктору в этот момент он показался похожим на пикирующего ястреба, который увидел цель и ни за что не свернет. — Если подствольное расположение гранатомета вызывает трудности, кто мешает выполнить его отдельно, наподобие сигнального пистолета, или, еще лучше, наподобие ружья с переламывающимся стволом? Просто, дешево, надежно. Можно и как магазинное ружье, магазин в виде трубки под стволом… нет, проще, наверное, разместить пять-шесть гранат в револьверном барабане.

— Но это же лишний вес для стрелка. Таскать два с половиной-три килограмма, не считая боеприпасов.

— Если пехота ездит на транспортерах, на транспортере и возить, а брать с собой по необходимости.

— Тогда в состав боекомплекта включить и боеприпасы с кумулятивным эффектом, для поражения противника за броневыми укрытиями.

— Нет-нет, — возразил Виктор, который вспомнил о своей прогрессорской миссии. — РПГ у нас должен быть немного по-другому…

 

Глава 15

Не откладывайте жизнь на завтра

— Птицы притихли. Вы не замечаете?

Ступин стоял у приоткрытого окна. Минуту назад оружейники удалились, бурно обсуждая меж собой новые идеи. Точнее, не так уж и новые — иногда для того, чтобы шагнуть в другую техническую эпоху, конструктору не хватает пары слов или цифр. Штабс-ротмистр вынул сигаретку из портсигара, повертел ее в руках и положил обратно.

— Все время забываю про этот всероссийский поход против курения. В здании нельзя.

— Птицы — наверное, перед грозой. Будет вечером или ночью.

— У вас это явление природы не создает тревожного предчувствия?

— Как обычно. Инстинкт. Все живое должно укрываться от грозы.

— Некоторые люди считают, что гипноз и телепатия есть у животных. Млекопитающих. Они так между собой разговаривают, выясняют отношения, сообщают опасность, подавляют жертву, наконец, объясняются во влечении. Потом у людей возникла связная речь, и этот дар начал отмирать. Как хвост. У вас разгадали тайну телепатии?

— Пока нет, — коротко ответил Виктор. После встречи с Вольфом Григорьевичем ему не хотелось что-либо рассказывать на эту тему. Пусть сами изучают.

— Ответили вы искренне, хотя тема вам неприятна. Не будем ее трогать. Тем более что день был напряженный. Идея реактивной ступени на противотанковой гранате, отстреливаемой из динамореактивного ружья — просто и гениально. Как и надкалиберный кумулятивный боеприпас, вместо того чтобы пробивать броню за счет скорости снаряда. У нас ведь на динамореактивное оружие ухлопали кучу денег и завели в полный тупик…

— Не переживайте. У нас в свое время тоже.

— Да, и этот, как вы его назвали, — «Колосс»?

— «Колос». Ручная установка для зенитных ракет. У нас, к сожалению, эта идея уже опоздала. Появились самонаводящиеся комплексы, там ракета идет на тепло двигателей, как собака за зайцем.

— А нам так без электрики и батарей — в самый раз. И знаете, для чего используем? Для партизанских формирований. Для нападений на аэродромы противника, уничтожать самолеты на земле. В стоящие под брезентом бомбардировщики и без теплового наведения не промажут. Или в грузовики с боеприпасами, бензовозы. Ваша будущая Россия — страна талантов… Да, пока мы тут все это обсуждали, курьерским самолетом из Минска прилетел еще один человек, который жаждет с вами поговорить о военном деле. Я предлагал отложить на завтра, но настоять сложно, потому что это генерал-лейтенант. Если вы чувствуете, что утомлены и ваше состояние не позволяет вести беседу, так ему и передадим.

— Ну вообще-то… А что, кстати, за генерал?

— Вряд ли вам это имя что-то скажет. Есть рода войск, что прокладывают путь к победе, но громких имен полководцев в истории не оставляют. Кстати, он в этом году получил еще и звание профессора. Его фамилия Карбышев.

— Карбышев? Тот самый?

— Чем он известен?

— Его фашисты… гитлеровцы в концлагере замучили, но он не предал Родины.

— Вы хотите сказать, что они держали генерал-лейтенанта в обычном лагере военнопленных и подвергали издевательствам? Это не пропаганда? Судьбу высших чинов в плену решает не какой-нибудь пьяный фельдфебель! Это уровень старшего комсостава, людей, имеющих понятие об офицерской чести… дворян, наконец! Может, он был убит при побеге?

— Нет. Его с другими заключенными обливали водой на морозе… ну, как у Лажечникова в «Ледяном доме», долго думали, что он умер, превратившись в ледяную статую, но лет двадцать назад нашли свидетелей и выяснили, что он погиб все-таки не от холода, а от удара палкой охранника по голове.

— Если это не военная пропаганда, я скоро поверю, что фачисты — это марсиане. Так что ответить?

— Конечно «да». Говорить об усталости человеку, который такое вынес ради Родины… у нас, но какая разница…

— Я распоряжусь, чтобы подали кофе и что-нибудь закусить. У вас едят горький шоколад? Это пайковый, фабрики Абрикосова, из чистого какао, он хорошо восстанавливает силы. Или, может, немного коньяку? Это бодрит.

— Ну тогда уж лучше кофе с коньяком.

— Однако ваш большевистский режим дал народу не только научные знания и прекрасные песни, но и привил хороший вкус.

— Что есть, то есть. Да, в СССР еще будет модным пить чай или кофе с рижским бальзамом. Таким, в глиняных бутылочках.

— А вот этого не доводилось. Но, полагаю, скоро наверстаем.

«Значит, Прибалтика. Похоже, дальше восстановления империи в старых границах речи и в самом деле не идет. Про Индию, Константинополь или куда-нибудь в Европу намеков не было. Пока не было».

С Карбышевым получился в основном монолог. За два часа Виктор рассказал ему про мост-ленту, гордость советских инженерных войск, которую без зазрения совести скопировали потом американцы, про траншейные канавокопатели, которые можно выпускать как просто гражданскую технику для ирригации полей, про заграждения на низких кольях, про катковые минные тралы и удлиненные заряды для разминирования, про минные раскладчики и мины для них, механизмы которых можно делать на фабриках заводных игрушек, развитие коих отныне обретало стратегическое значение. Ну и, конечно, про сами мины — простые с деревянными корпусами и аммонитовым зарядом, которые можно делать в самих войсках, про прыгающие мины и мины направленного действия, наподобие американского «Клеймора», про мины, пробивающие кумулятивным зарядом днище танка, десантные и сплавляемые по реке, для разрушения вражеских мостов. Про магнитные мины для диверсий и радиоуправляемые фугасы, про тихие мины с пистолетным патроном или небольшим зарядом тетрила, дробящие кости ноги солдат противника на множество осколков. Особенно Виктор напирал на необходимость производства в России пластичной взрывчатки и боеприпасов из нее, чтобы упростить подрыв конструкций зданий и техники, а также кумулятивных зарядов для уничтожения дотов и бункеров. Из того, чему их когда-то обучали на военной кафедре, Виктор выбирал наиболее простое, что в тридцать восьмом можно было без труда делать на гражданских фабриках.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант… виноват, ваше… — начал Ступин, после того как Виктор завершил свой рассказ. Карбышев сделал жест рукой:

— Давайте проще и без чинов. Хотите спросить мое мнение по поводу сообщенного?

— Так точно.

— Я вообще-то ждал рассказа о каких-то сверхъестественных оборонительных линиях или изобретениях, основанных на каких-то новых принципах… То, что я услышал, гораздо ценнее в будущей войне. Почти все можно было делать уже вчера. Кроме пластической взрывчатки, конечно. Но производство ее надо создавать уже в ближайшее время, это настоящая революция в инженерных боеприпасах. Например, вот эта вот лента, про которую рассказывал господин Еремин, кумулятивная… для разрезания стальных балок и тросов. В условиях маневренной войны у нас все меньше будет времени для подготовки объектов к подрыву. А для диверсий в тылу противника просто незаменима.

«Йес! НАТО пусть локти кусает — у нас все это появится раньше! А то задолбали в боевиках — Си-4, Си-4… Пусть мир знает Karbysheff Plasticine!»

На улице стояла жара и духота, особенно ощущаемая после выпитого кофе. Над накалившейся броней сухопутных дредноутов, как над асфальтом шоссе, дрожал воздух. Деревья не спасали и, казалось, даже сами слегка посерели и поникли.

Жаль, с Карбышевым не удалось подробнее поговорить, подумал Виктор. Не о средствах уничтожения, а просто, как с человеком. Сколько уже живых легенд здесь перевидал, даже Королева с Мессингом, а ни с кем толком и не побеседовал.

И вообще за прошедшее время можно было сделать гораздо больше. Как бездарно растрачиваем мы порой дни своей жизни! Можно подумать, что за ее порогом нас ожидает вечность, в которой мы можем сделать все то, что не получилось, за что не решились взяться или что отложили до лучших времен. Никогда не надо откладывать жизнь на завтра. Неизвестно, что завтра будет, и будет ли завтра вообще. Вон Карбышев, несмотря на свои почти шестьдесят, полон сил, но в нашей реальности через несколько лет его убьют, и помешать этому Виктор уже не сможет. А тут Карбышев вышел от них даже помолодевший, как будто жизнь только начинается. Еще бы — столько новых планов впереди…

Если бы Виктора сейчас спросили, какой строй он считает самым лучшим, он бы ответил — тот, при котором у человека есть возможность жить будущим. Огромным, светлым, прекрасным, наполненным радостью открытий. Как в юности.

«Мерседес-Бенц» урчал мотором на дорожке, как сытый кот. Ступин не спеша потягивал сигаретку.

— Не спешите. Мотоциклетный патруль проверит дорогу и позвонит из Бежицы.

— Меня прямо уже охраняют, как Сталина… я имею в виду, в нашей реальности.

— Я понял. Знаете, нам психологически препятствуют условности, привычка к словам. Вас шокирует слово «фачизм», меня — «советский», «коммунисты», «демократия». Стараюсь не обращать внимания. И вы, и мы — Россия.

— А вторая реальность?

— Ну ее я знаю только с ваших слов… Вы говорите, у них государственный атеизм, но церкви они не оскверняют?

— Нет. Религия там вроде памятника старины. Ею любуются, протирают тряпочкой, возможно, даже восхищаются, но в Бога не верят.

— Иногда кажется, что и у нас тоже, но боятся сказать. Блюсти нравственность, помогать сирым и убогим, спасать падших духом, утешать можно и без рассказов о жителе Иудеи, якобы творившем чудеса. Точнее, можно придумать и новую идею, с чисто русскими корнями. Но все боятся нового и держатся за привычное.

— Вы очень откровенны.

— Без откровенности нет доверия.

«Угу. Войти в доверие. Не будем забывать все-таки, что это — другая реальность. С коричневой чумой покончить в наших общих интересах… а насчет остального посмотрим».

Из дверей выскочил молодой человек в штатском, но с военной выправкой, и отрапортовал Ступину, что патруль благополучно добрался до Бежицы и препятствий на дороге не отмечено.

— Ну с Богом, — промолвил штабс-ротмистр и пожал Виктору руку.

Кортеж двигался в том же порядке, но, как показалось Виктору, более медленно и осторожно. Виктора неминуемо сморило бы, если бы не действие выпитого кофе, который одновременно пробудил аппетит. «Доберусь до места — первым делом в американскую диетку…»

«Мерс» тормознул. Виктор огляделся. Они были на дамбе, ведущей к мосту у вокзала Брянск-Орловский. Впереди стоял грузовой «опель», слегка стукнувшийся с тракторной тележкой с сеном, выезжавшей из поймы, так что проезжая часть была загорожена полностью. Возле водителя, виновато мявшего кепку в руках, уже стоял дюжий сотрудник гужавтоинспекции и составлял протокол. Мотоциклист сопровождения подъехал поближе; местный дэпээсник начал что-то ему докладывать, показывая рукой то в одну, то в другую сторону.

«Только что столкнулись, — патруль доложил, что дорога свободна. И дорожная полиция сразу же на месте ДТП, не то что у нас…»

— Назад! — заорал Виктор. — Назад!

Быгов, сидевший за рулем, резко дал газ, одновременно выворачивая вправо для разворота большую, как на автобусах, баранку руля. Валентин схватил из-за спинки кресла МП-28, чуть не стукнув Виктора кожухом по затылку; сидевший впереди Антон защелкал тумблерами рации.

— «Клен», я «Береза»! На девятнадцатый подкрепление!

«А если это глупость, паранойя? Вдруг гаишник просто случайно рядом оказался? Ладно, лучше ложная тревога, чем…»

И не успел Виктор закончить фразы, как увидел, что патрульный, взмахнув руками, начал откидываться навзничь в седле своего мотоцикла, а «шофер» и «гаишник» бросились наземь; донесся хлопок. Быгов успел развернуться назад; Виктор через лобовое стекло увидел, что «Форд-МАЗ» принял вправо на обочину, пропуская их на узкой дороге, а охрана выскакивает из открытой машины со своими машиненпистоле, чтобы прикрыть. Застучали отрывистые очереди. Пятидесятисильный мотор взревел, обратная дорога была свободна, и Виктор уже было подумал, что они выскочили, как вдруг совсем рядом что-то громко хлопнуло, как китайская петарда, машину повело вправо, и они ткнулись радиатором в придорожную осину.

— Камера, твою мать! Из машины!

Виктор поймал ручку двери где-то возле правого плеча, дернул и вывалился на откос, поросший мягкой невысокой травкой, мысленно проклиная аккуратность дорожных строителей и тех, кто содержал дороги. Густой бурьян и кусты здесь оказались бы более кстати. Следом за ним выпал Валентин, наполовину оставшись в машине, его автомат, клацнув, свалился на асфальт у колеса, а сам Валентин повис ничком и не шевелился; на спине его появилось красное пятно, и Виктор вдруг понял, что тот убит. По другую сторону шоссе слышались очереди и мат. Крылом бабочки распахнулась передняя дверца, и справа от Виктора скатился и замер Антон, лежа навзничь и как-то нелепо раскинув руки; его остановившиеся глаза смотрели прямо на Виктора. На стеклах беспомощно раскрытых дверец машины появилась сетка мелких трещин и дырочки от пуль; тут из-за капота в каком-то немыслимом акробатическом кульбите появился Быгов; он протянул было руку к автомату Валентина, но тут же вскрикнул, схватившись за правое плечо, потерял равновесие, успел сделать полшага и свалился под откос возле Виктора.

«Снайпер! Со стороны поймы!»

И тут Виктор понял, что уже давно представляет собой на этой насыпи самую лучшую мишень.

«Почему я до сих пор живой?»

Что-то вжикнуло совсем рядом и вверху и ударилось в багажник. Быгов пытался зажать рукой раненое плечо; из-под пальцев его показалась кровь. Очереди с другой стороны шоссе затихли — там, видимо, уже было все кончено.

— Укройтесь… вниз, к канаве…

— Нет! — Виктор вырвал из кармана свой браунинг — хорошо, что он не зацепился за подкладку, — передвинулся, прикрывая собой Быгова и сунул ему свой пистолет в левую руку.

— Берите меня в заложники!

— Что?

— Нихт шиссен! — завопил Виктор что есть мочи. — Нихт шиссен! Он меня убьет!

Как ни странно, на другой стороне его поняли.

— В сторону прими! — закричали от грузовика. — В сторону!

— Не могу! Если я двинусь, он меня убьет!

— Если он двинется, убью! — взревел Быгов. — Он мой заложник!

— Я заложник!

С другой стороны донесся ответ, который в нашей реальности должен озвучивать с эстрады Михаил Задорнов. Предложив сначала набрать побольше воздуху. С другой стороны заорали:

— Мужики! Вы чего, охренели?

Виктор замялся. В американских боевиках переговорщики никогда такого не спрашивали.

Но долго думать не пришлось. До слуха Виктора долетели вопли вроде «Атас!», а со стороны вокзала резко и отчетливо застучал пулемет. Что-то зашипело и грохнуло на шоссе так, что у Виктора зазвенело в ушах. Послышался сухой стук коротких очередей — Виктору вдруг показалось, что стреляют из «калашниковых». Где-то залаяли собаки.

«Спецназ? Наш спецназ? Нет, наверное, тогда уж из второй реальности. Сто пудов, это они меня сюда спровадили, а теперь прикрывают».

В небе что-то зажужжало, послышался треск, как будто рвали полотно. Над самой насыпью пронеслась тройка истребителей — бипланов с кругами на голубых плоскостях.

«От этих толку мало. Бандюки по кустам рассредоточатся. Главное, чтобы своих не зацепили. Да, а как же снайпер?»

— Не стреляйте! Здесь свои! — донеслось от машины, и через мгновение возле Быгова и Виктора оказалось человек пять в пятнистом камуфляже и с автоматами; Виктор успел рассмотреть, что это были «федоровы» с ребристыми, как у «калашей», рожками.

— Живы?!

— Он ранен! — Виктор кивнул на Быгова. Кто-то из «спецназовцев» уже присел возле него и разрезал рубашку, чтобы перебинтовать рану.

— За мной, быстро!

— А… — Виктор хотел было спросить про Быгова, но его потащили наверх. Прикрывало его трое.

На шоссе Виктор увидел одного из охранников из «Форд-МАЗа»; тело лежало посреди шоссе, на булыжниках, под ним расплывалось темное пятно, а правая рука еще продолжала сжимать автомат. Ноги второго виднелись из травы на обочине возле машины. Чуть поодаль на дороге стоял небольшой броневик, граненый, с наклонными листами, с пулеметом в восьмигранной башенке; видимо, этот пулемет и вел огонь. На углу бокового бронелиста виднелась здоровая вмятина и пятно копоти. Еще дальше, у самого моста, стояли на обочине три зеленых опелевских грузовика. Мимо них к полю боя приближался легкий бронеавтомобиль, похожий на обшитую стальными листами легковушку, без башни и с круглыми бойницами спереди и по бокам. Машина подъехала, открылась дверь, и Виктора буквально втолкнули внутрь.

— С вами все в порядке?

На переднем сиденье был Ступин, тоже с автоматом Шмайссера на коленях.

— Нормально! Раненых подберите! Без них не поеду!

— А, черт! Давайте, кто есть!

В машину помогли забраться Быгову.

— Здесь еще одно место есть! Еще одного взять!

— Нету больше!

— Как — нету? — удивился Виктор, но дверь уже захлопнули снаружи, машина сдала назад и начала разворачиваться.

— Это бой, господин Еремин. В бою убивают, — сухо ответил штабс-ротмистр и повернулся к Быгову. — Как вам удалось уцелеть?

— Разрешите доложить… Пришлось взять господина Еремина в заложники.

— Как — в заложники?!

— Не верьте ему, он в шоке, — заступился Еремин. — Это я взял его в заложники. Точнее, я взял в заложники себя. Им. Пользуясь его беспомощностью.

— Зачем? Вы так уверены, что Хуммель в случае неудачи не ликвидирует вас?

— Ну это… сбить с толку, выиграть время. Потом, на открытом месте меня сто раз уже могли ухлопать. Терять было нечего.

— Ладно. Пес их знает, как тут правильно действовать. Короче: у Задолговой вам оставаться опасно. Вас перевезут на оперативную квартиру у Стальзавода. Дом в глубине двора, так что попасть туда или через калитку, или через забор, за этим присматривают. На этой квартире сейчас размещена ваша новая знакомая Елена Васильевна. В квартире две комнаты, так что друг друга не стесните, а Елена Васильевна сможет спокойно изучать ваш феномен во время, пока вам будут противопоказаны прогулки.

 

Глава 16

Петля времени

Виктора привезли на базу бронепоездов, где уже ждала бронедрезина — угловатая, с башней от танка «Кристи», — малокалиберное орудие которой казалось Виктору достаточно внушительным. Однако сперва пришлось переодеться. Взамен рубашки и брюк из легкой плащовки, вымазанных о траву, ему привезли светлый однобортный костюм, рубашку и шляпу.

— Выведем пятна — вернем, — констатировал Ступин, — а пока привыкайте к одеяниям этой эпохи. По-моему, ничего сидит.

Виктор взглянул в большое зеркало, притащенное из гардероба, и увидел щеголя, чем-то похожего на гангстеров из американских фильмов и одновременно — на героя фильма «Тегеран-43». Ассоциации с боевиками возникали то ли из-за непривычно широких лацканов, похожих на крылья, то ли из-за шляпы с большими полями. Виктор надвинул ее чуть на лоб. Впечатление усилилось.

— Темных очков нет?

— Их у нас мало кто носит. Конечно, вы будете менее узнаваемы, но ваш вид начнет бросаться в глаза.

— Да, вообще-то сейчас жарко, можно и без пиджака…

— Пиджак придется поносить. Сейчас вам принесут полицейский «вальтер», он будет помощнее браунинга, и кобуру для ношения под одеждой. Без пиджака, сами понимаете, это будет видно.

В дрезине, как и в бронеавтомобиле, было ужасно жарко, душно, воняло бензином, смазочным маслом и выхлопными газами. Ход был тоже довольно жесткий, как у товарной платформы.

Минут за двадцать они дотащились до товарного двора возле мучных складов. Стадиона не было, вместо него у путей торчали какие-то лабазы, а дальше в сторону Губонинской шли аккуратные двухквартирные деревянные домики, похожие на теремки. Здесь Виктора пересадили на лиловый «пылесос» с охраной, на котором красовалась надпись «Служебный».

Везли его, впрочем, недалеко. Как и ожидал Виктор, на месте семейного послевоенного общежития, где прошли первые месяцы его жизни, еще стояли зеленые деревянные домики. На углу Губернской, где в реальности Виктора стоял Дом Специалистов, высилась похожая на него серая четырехэтажка, только без колоннады на угловом входе; вместо нее виднелся магазин с большими окнами. Такой же дом стоял на противоположном конце квартала. А между ними… между ними, напротив двухэтажной детской больницы, как две капли воды похожей на ту, что стоит в Бежице сейчас, в глубине двора, засаженного молодыми деревцами, расположился знакомый четырехугольник того самого дома, где прошло дошкольное детство главного героя. «Пылесос» остановился как раз напротив калитки.

— Все, приехали. Прошу на выход.

— Это в этот дом? — не веря внезапному сюрпризу, удивился Виктор.

— Да, проходите прямо к калитке. Там вас встретят.

Возле калитки ему помахала рукой молодая дама. Виктор узнал Лену.

— Господи, наконец-то, я так переволновалась! — воскликнула она, когда Виктор миновал калитку. — Скорее, скорее, не задерживайтесь!

Дом выглядел абсолютно так же, как и во времена детства, только вот цвет был серым, но это уже не столь важно. Такими же выглядели и двери в парадное, хоть и были совсем новенькими. На ступенях лестницы не оказалось приваренных уголков, которые вечно хлопали, когда на них ступаешь: бетонные края ступенек еще были округлыми и ровными.

Они поднялись на второй этаж и повернули налево.

— Вы никогда не бывали в таких домах? Я вижу, вы все так внимательно разглядываете…

— Наоборот, очень знакомо…

В коридор за дверью, застекленной армированным проволочной сеткой стеклом, выходило четыре двери, две пары квартир друг напротив друга.

«Куда она пойдет? Неужели…»

Они прошли к концу коридора, немного не доходя до большого окна с дверью на балкон, где обычно вывешивалось белье, повернули направо и остановились перед двустворчатой дверью, обитой черным дерматином.

— Что вы так удивленно смотрите? Нет-нет, я точно вижу, чувствую, что вы очень удивлены. Что с вами?

— Понимаете, Лена, как вам объяснить… дело в том, что это моя квартира.

— Вы уверены?

— Я жил здесь раньше. То есть позже. После войны, когда дом восстановили. Даже дверь почти такая же, два замка. Только у нас верхний был накладной сувальдный, а здесь английский.

— В служебных квартирах верхний всегда английский. Вообще в таких домах обычно ставят один замок…

Лена открыла дверь, и в воздухе расплылось что-то необычайно аппетитное.

— Какая прелесть… Как будто что-то из далекого детства.

— После вчерашнего «Клико» я тоже хотела чем-то вас удивить. Сходила на местный базар, взяла свежеощипанную курицу и приготовила. Хотя какая сейчас курица…

— Ну почему же, — возразил Виктор, рассудив, что война войной, а обед по расписанию, — курица сейчас даже очень своевременно. Тем более что это шанс оценить ваше кулинарное искусство.

— Вы находите? — смущенно улыбнулась Лена. — Кстати, у вас тут неплохой базар. Я не ожидала, что такие бывают в провинции. Везде лавочки с колбасами, ветчинами, сырами, свежая рыба, и даже живая. У вас же тут много оврагов, так сельхозартели в них делают запруды и выращивают зеркального карпа. Стерлядь дешевле, чем в столице, частиковая икра в кадушках вообще дешево, а вы знаете, как хорошо хлеб с маслом и с икрой? И все свежее. В Москве теперь понастроили крупных холодильников, и рыбу, мясо, птицу продают мороженой. Так удобнее для владельцев гастрономов. Вот я как увидела, сразу же решила приготовить свежую курицу, а не из холодильника…

Виктор тем временем оглядывал знакомые апартаменты. Кубатура показалась ему гораздо скромнее, чем тогда, в дошкольные годы. Впрочем, коридор все же был больше, чем в хрущевке; вот только шкафа в нем не было, а лишь вешалки, но зато над входной дверью были устроены антресоли. На стенке висел непривычно большой барабан электросчетчика. Вместо люстры в коридоре просто имелась лампочка на витом шнуре; как и в детстве, проводка была здесь открытой, на фарфоровых роликах. Направо вела узкая дверь в уборную, прямо — широкая в гостиную, а рядом с ней коридор поворачивал в маленький отросток, где было две двери — в ванную, которая после восстановления стала кладовкой, и на кухню. Лена прошла в сторону кухни; Виктор проследовал за ней, попутно заглянул в ванную. То, что он увидел, его обрадовало: ванна была на месте, и возле нее стояла колонка незнакомой Виктору конструкции: черный цилиндр с дверцами и выходящей наверх черной трубой.

«Дровяная», — решил Виктор и прошел на кухню, которая оказалась не столь просторной, как в его детстве, потому что вместо знакомой двухконфорочной газовой плиты стояла дровяная — угловатая, дородная, недавно топленная и потому источавшая деревенский запах дымка и банное тепло. Еще часть места забирал солидный запас дров, а огромного зеленого газового счетчика, естественно, не наблюдалось. Лена подошла к окну и открыла настежь половину, затянутую марлей от мух.

— Все запрещено открывать, — пояснила она, — по соображениям безопасности.

Полки с посудой, дощатый кухонный столик у окна, он же шкафчик для утвари, и рукомойник с полкой для мыла и вешалок выглядели довольно знакомо и были похожи на то, что благополучно дожило до детства Виктора. В простенке у окна тикали ходики, простые, деревенские, без кукушки, со штампованным из жести циферблатом-щитом, над которым возвышалась голова кота — она шевелила эмалевыми глазами в такт движения маятника. Возле двери, на стене слева, висел репродуктор — черная тарелка. Виктор включил его, надеясь услышать музыку. Но передавали местные новости.

— Как уже сообщалось ранее, — вещал голос дикторши, — во второй половине дня в районе моста на станцию Брянск-Орловский было совершено дерзкое бандитское нападение на машину инкассаторов, перевозящую крупную сумму денег для зарплаты работникам образовательных и лечебных учреждений. Бандиты открыли огонь из автоматического оружия, снайперских винтовок и ракетного бронебойного ружья. В ходе перестрелки погибли шесть бойцов охраны и сотрудник гужавтоинспекции, сопровождавший машины, ранен инкассатор. Благодаря своевременно подоспевшей помощи бандитам не удалось захватить добычу, часть из них убита на месте, часть обратилась в бегство и сейчас преследуется бойцами частей особого назначения жандармерии. Власти извещают, что в связи с происшествием будет введен усиленный контроль и проверка документов на вокзалах и дорогах, для поимки преступников могут проводиться облавы и обыски. На время розыскных мероприятий всем лицам старше шестнадцати лет надлежит носить с собой паспорт или иные бумаги, удостоверяющие личность, и немедленно сообщать в жандармерию, полицию или иные ближайшие органы власти о любых подозрительных личностях или подозрительном поведении кого-либо из знакомых, соседей, сослуживцев…

Виктор выключил радио.

— Это повторяют каждый час, — сказала Лена.

— Не в этом дело. Опять погибли люди, чтобы меня прикрыть. Охранники лаборатории во второй реальности, охрана здесь. И я ничего, понимаете, ничего не могу сделать, чтобы их спасти…

— Неправда. Вы ведь тоже спасали! Вы закрыли собой подпоручика, вы пытались предупредить, когда поняли, что это засада. И потом, разве вы не спасаете тысячи людей тем, что уже сообщили из будущего?

— Ну технические знания еще реализовать надо…

— Вы точно так же пытаетесь спасать других! Просто вы ведь не Тарзан и не можете в одиночку перебить кучу вооруженных врагов. Вы и так смогли предчувствовать нападение…

— Да не предчувствовал. Просто подумал, что дорожная полиция так быстро не приедет. Кстати, а почему Мессинг этого не угадал?

— Насколько я поняла, он еще не успел прийти в себя.

— Лучше бы вы его использовали Хуммеля вычислять! Тоже мне жандармерия! Отдел двенадцать-прим!

— Сейчас! Сейчас! — Лена бросилась мимо него куда-то из кухни, и через мгновение до Виктора донеслось жужжание и приглушенной голос Лены: «Жандармерия! Ступина! Да, немедленно!»

Через пару минут она вернулась и обессиленно села на белую крашеную табуретку.

— Его задействуют. Вольфа Мессинга. Он уже в норме. Глупо вышло. Александр Семенович не знал о таких возможностях Мессинга, я знала о возможностях, но не подумала о безопасности. Это я во всем виновата.

— Это я виноват. Знал о возможностях и о безопасности, но не успел подумать и предложить. Мозг был занят автоматами.

— Бросьте. Вы выполняли задание империи и думали о нем. Вы обязаны были так поступать.

— Я знаю. Но все равно как-то…

Виктор вдруг подумал о том, что теперь он обязан людям из этой реальности по гроб жизни. И не то чтобы это жандармерия сделала его обязанным — тогда было бы гораздо проще, ибо моральных обязательств перед человеком, который пытается тебя купить, быть не может. Нет, все произошло само собой — еще до своего появления здесь Виктор оказался вовлеченным в войну, которая для него стала своей. Дело не в империи, не в государстве — просто Виктор на каком-то подсознательном, родовом уровне чувствовал, что здесь его род, Родина, она не совсем такая, к какой он привык, она изменилась, но все же это — Родина.

Как-то в интернете ему на форуме попался эмигрант, человек озлобленный, который пытался доказывать Виктору, что раз его Родина — СССР, то с распадом СССР это он, Виктор, человек без Родины. «Врешь, падла, — думал Виктор, — это ты, плюнувший на свою страну, человек без Родины. А наша Родина — это мы, где мы — там ее границы».

— Хорошо, Лена, — сказал он. — Вы правы. Я действительно не Тарзан. Я пытаюсь, но пока плохо получается.

Она положила руки ему на плечи.

— Я накрою стол в гостиной. Располагайтесь пока, привыкайте.

 

Глава 17

«У вас идеи, у меня — связи»

Гостиная сразу же вызвала волну воспоминаний. Широкий, выступавший наружу граненым аквариумом эркер, заливавший комнату светом, круглый стол посредине с придвинутыми четырьмя стульями, и даже похожий диван — с высокой спинкой, на которой в центре расположилось длинное зеркало, а по бокам — две полочки с мраморными слониками. Правда, диван стоял не так, как у них, в нише эркера, а у стены справа от него. У стены напротив, где в квартире Виктора стоял шифоньер, здесь был поставлен буфет, а на месте буфета, у стены между дверьми в коридор и спальню, — наоборот, шифоньер. И шифоньер, и буфет были достаточно старомодны, но другие, не как у Виктора; шифоньер, например, был темно-вишневым, и не двух-, а трехстворчатым, с зеркалом посредине. Зато в углу, где стоял телевизор, и здесь была тумбочка, правда, с приемником «блаупункт» — точь-в-точь таким же, как и в кабинете Ступина. Возле дивана была ширма темно-вишневого цвета, точно такая же, как в детстве, и Виктор понял, что на ночь ею можно отгородить диван, чтобы переодеваться без помех. Книжная полка на стене была точно такая же, темная; а вот вместо пятирожковой люстры с матовыми шишками-плафонами висело что-то квадратное, с тремя лампами внутри, обтянутое китайским шелком. Зато в спальню вместо проема, завешиваемого на ночь шторами, вела двустворчатая дверь с армированными сеткой стеклами. Солженицын напрасно ассоциировал армированное стекло с тюрьмой. Это был всего лишь обычный предмет обихода, как сейчас европейские окна или шкаф-купе.

Виктор заглянул в спальню. Она также не была заставлена мебелью: у дальней стены стояла двуспальная кровать с никелированными шарами, напротив нее — темный комод, на крышке которого имелось зеркальце, большой, коричневый, похожий на барабан будильник с двумя чашечками звонка и разные туалетные принадлежности. У окна стоял однотумбовый письменный стол с коричневой карболитовой лампой служебного вида и черным телефоном, где трубка возлежала на каком-то подобии оленьих рогов. Еще на столе был какой-то стандартный канцелярский письменный прибор из стекла, расписной стеклянный стакан с ручками и карандашами и хромированный календарь, переворачивая который можно было менять даты. С потолка свисал апельсинового цвета абажур с бахромой.

Вернувшись в гостиную, Виктор внимательно разглядел буфет. За стеклянными дверцами виднелась разнообразная посуда и какие-то бутылки и графины, а пониже, в центре, высились канцелярские часы в деревянном корпусе, видимо, точные, но как две капли похожие на те, что Виктор в детстве видел на почте и в разных официальных учреждениях.

В обстановке все вроде как было, но для соответствия обжитой квартире конца тридцатых не хватало уюта. Не хватало салфеточек, вышитых гладью или ришелье, чехла на диване, подушечек с узором крестом, на широких подоконниках не хватало цветочных горшков, на буфете и комоде — статуэток и вазочек, на круглом столе — какой-нибудь, хотя бы немудреной, вазы или конфетницы, на стенах — фотографий. Наконец, в квартире не было икон, хотя был радиоприемник.

В этой квартире все выполняет свои служебные функции, подумал Виктор, и радиоприемник тоже. Интересно, какие? Он подошел ближе и повернул выключатель. Лампы прогрелись, и по комнате разнеслись сочные, заводящие звуки уже слышанного с Веселиной в кустах сирени хита «Все хорошо, милая», только уже в исполнении не Эмброуза, а Джорджа Холла.

«Развлекаются? Или… или слушают, что за бугром болтают?» Виктор поискал глазами на стенах положенную красную открытку и не нашел.

— Виктор! Принесите мне, пожалуйста, столовые тарелки! Они в буфете, верхние полки слева!..

Курица была с морковью, репой и копченой свиной грудинкой — в таком варианте Виктору действительно еще ни разу не доводилось ее пробовать — и на вкус показалась изумительной, тем более что Виктор, воспользовавшись ситуацией, позаимствовал из обнаруженных в буфете стратегических запасов терпкое анапское каберне. «Если жандармерия ищет путь к моему сердцу через желудок и общество прелестной дамы — оно даже к месту». На той же полке обнаружился пузатый графинчик с водкой, и это навело Виктора на вопрос, положено ли в этой реальности помянуть павших в бою; во второй, если читатель помнит, это как-то замяли. Не найдя ответа, он спросил об этом у Лены.

— Не сегодня, во всяком случае. Их еще не предали земле… еще не простились.

— Понятно. А то я не всегда знаю местные обычаи.

— Не думаю, что они настолько отличаются от ваших… В России «дома новы, но предрассудки стары». Классика.

— Ну вы же чувствуете, что-то, наверное, изменилось после падения республики?

— Изменилось. Холуйства стало поменьше.

— Странно. Всегда казалось — чем более централизованная система, тем холуйство выше.

— Это абстрактно. Император призывает развивать критику снизу, можно жаловаться в народную инспекцию, говорить о недостатках на расширенных собраниях партии, наконец, молодежь из собсомола воюет… А раньше — каждый сам по себе, каждый заводчик, каждый столоначальник — централизованная система и может свободно окружать себя блюдолизами. Конечно, и сейчас это бывает, но не так нахально. Боятся.

— То есть какой-то элемент демократии у вас все же развивают?

— Можете называть это демократией… У нас говорят — «народоправие». Народу не нужна власть, народу нужна правда.

— А, теперь понятно, — согласился Виктор, хотя так и не понял логического смысла. В голове крутилась лишь фраза из фильма «Брат-2»: «В чем сила? — В правде».

— Ну а как курица-то?

— Мм… Это нечто потрясающее. В микроволновке такого не сготовить.

— В микроволновке?

— Ну да, это шкаф, где пища нагревается сразу изнутри за счет поглощения радиоволн сверхвысокой частоты.

— И зачем так сложно?

— Это быстро, и легко управлять нагревом. В будущем электронные устройства станут дешевыми.

— Слушайте, если это не изобрели, на это есть смысл оформить патент.

— Разумно. Тем более что на то, чтобы застолбить принцип приготовления пищи, не обязательно делать саму микроволновку.

— Вот именно. А потом можно продать патент, лицензию или найти людей, которые вложат в это деньги. Это ведь не военная техника, жандармерию такие вещи не интересуют. Почему бы не сделать на таких изобретениях личную выгоду?

— Хотите быть моим компаньоном?

— У вас есть идеи, у меня — связи. И доступ к вам в любой ситуации.

— А как посмотрит начальство на использование служебного положения в личных целях? И кстати, не боитесь, что здесь прослушка?

— Оставьте это мне. Кстати, микрофоны я уже отключила. Сослалась на то, что вы, как человек будущего, запросто их обнаружите. Вы же догадались в беседке? Можете посмотреть, они проводные, в отдушинах.

— Приемник, телефон проверяли?

— Мне показали всю тайную документацию по этой квартире. Микрофоны, скрытые фотокамеры, сигнализация. Иначе бы я не начала этого разговора. Так как насчет партнерства?

— Заманчиво. Но сперва хотелось бы знать, кто я вообще здесь — союзник или пленник. Пленных и заключенных, кстати, тоже охраняют.

— Вы — козырь.

— В чьей игре?

— Мировых держав.

— Очень лестно, но этого я опасался больше всего. Как меня собираются разыгрывать?

— Это пока знают только в Кремле.

— Значит, там знают, кто я и откуда?

— Не все. Но люди, влиятельность которых вы вряд ли сможете переоценить. Вы имеете покровителей, власть которых безгранична. Только покровители приходят и уходят, а торговлю и патентное право никто не отменял.

— Ясен пень.

— Что?

— Неологизм, мадам. Замена выражения «Ясно как божий день». И как же будет гарантирована моя доля в концессии?

— Доказательства получите завтра. А на сегодня планировалось выяснить, как получать в наших условиях лучи Лазера. Кстати, я договорилась, вас оформят одним из соавторов открытия.

— Лена… Но это же не я открыл.

— Виктор, вы настоящий русский ученый. Бескорыстный и честный. Те, кто открыл эти лучи в вашей реальности, были оценены современниками? Признание, награды, степени?

— Ну разумеется.

— Вот видите. Они у вас там уже получили все, что полагается. Вы помогаете здесь сделать открытие, именно вы. В конце концов, если считаете это незаслуженным, потом всегда можете отказаться.

В этой ситуации даже автор не знает, что сказать. С одной стороны, Виктор действительно усиления фотонов индуцированным излучением сам не открывал. С другой — в этой реальности он сделал для этого открытия гораздо больше, чем Барак Обама для Нобелевской премии мира. Вот и разберись тут.

Лена не стала торопить его с ответом. Вместо этого она легко поднялась из-за стола, подошла к нему сзади — в паузе между музыкальными номерами отчетливо слышалось шуршание ее платья — и, положив руки ему на плечи, нагнулась и прошептала ему на ухо:

— Боже, как я недогадлива… Вы же, наверное, смертельно измучены, а я тут пристаю со своей наукой… Давайте я вам постелю сейчас на диване, приляжете, отдохнете.

Ее локон щекотал Виктору ухо, близкие губы источали тепло, и от нее исходил очень знакомый, напоминающий о далеком детстве запах духов.

— Нет, почему же… Отдохнуть я уже успел, да и в вашем обществе практически не чувствуешь усталости. Это, наверное, какая-то экстрасенсорика?

— Нет, конечно. Ну если вы сами хотите…

Она начала собирать тарелки.

— Я помогу.

Вымыв посуду, Лена сняла передник и повела Виктора за собой из кухни, через гостиную, к двери, ведущей в спальню. Войдя, Виктор взглянул влево, в сторону комода и постели, надеясь увидеть на комоде духи, запах которых показался ему знакомым; Лена поняла этот взгляд по-своему и, улыбнувшись, шутливо погрозила пальцем. Она подошла к столу и достала из ящика листы бумаги.

«Так это же «Красная Москва»! Как у Зины из пятьдесят восьмого. Как они оказались в этой реальности?»

— Лена… Можно не совсем скромный вопрос?

Она вновь улыбнулась:

— Однако обстановка этой комнаты на вас действует.

— Я о другом. Если это не личная тайна, что это за духи?

— «Букет императрицы». Русские духи, еще довоенного сорта. В вашей реальности женщины тоже такими пользуются?

— Да, они считались престижными… духи то есть. Только назывались по-другому.

— Честно говоря, в такую погоду хочется забыть о парфюмерии и окунуться в ванну. Подумать только, в каком-нибудь пятьдесят восьмом в каждом доме в подвале вместе с котельной будут эйр-кондишены. И в самую жару свежий воздух будет идти прямо из отдушин.

Виктор задумался. Даже в Доме Стахановцев у Нилон в реальности-2 он чего-то похожего на кондишены не видел. Хотя это было зимой, а это же не индивидуальный, а где-то в подвале.

— Н-ну… Наверное, не во всех? Это же дорого.

Лена, чуть призадумавшись, опустилась на стул возле левого торца стола, положив ногу на ногу. Виктор вдруг увидел, что ее глаза были немного грустными. «Блаупункт» наполнял воздух плавными, как морские волны, звуками медленного танца «О ты, безумная луна» в исполнении биг-бенда Русса Моргана.

— Не знаю… У вас там это дорого?

— Нам помешала война, потом быстрая урбанизация… У вас может пойти по-иному. Есть шанс.

— Да, давайте вернемся к шансам, то есть к лазеру. Радио не мешает?

— Напротив. Оно создает такую романтичную обстановку… вдохновляет. Ну начнем, пожалуй, с азотного, его, наверное, в наших колхозных условиях прежде всего можно соорудить. Правда, практическая польза от него вряд ли будет, но для демонстрации сойдет. Итак, все лазеры у нас состоят из рабочей среды — ее еще называют активной, — системы накачки — это подвод энергии к рабочей среде — и оптического резонатора, то есть, проще говоря, двух зеркалец, между которыми будет бегать луч, многократно пробегая рабочую среду. Система накачки дает энергию атомам рабочей среды, взводит их, как пружину. Если на такой атом «на взводе» попадет фотон, частица света, то он может его как бы скопировать, и у нас будет два фотона. Вот фотоны бегают туда-сюда по резонатору, и атомы их копируют, копируют… Так луч и получается, извините за каламбур.

— Так просто?

— Ну это только начало…

Круглый, огромный диск багрового солнца выкатился из-за угла доходного дома, завис над частным сектором, там, где после войны построят детский сад, и начал медленно опускаться за цеха Стальзавода.

— Я-то думала… Это же все можно сделать в кабинете физики! Двадцать киловольт можно взять от электрофорной машины. Бронестекло или кварцевые трубки тоже найдем. Вместо стеклотекстолита приклеим фольгу к стеклу от фотопластинки. А если не заработает, в чем обычно бывает неисправность?

— Ну по азотному прежде всего важно, чтобы пробой между линейками был сразу по всей длине. Паразитные индуктивности должны быть небольшие. А с органическими красителями многие в кухонных условиях пытались делать — и не получилось. Может, от скорости прокачки зависит, может, от чистоты родамина.

— А как бы вы сами у себя там в кухонных условиях сделали лазер?

— Вывинтил бы из списанного DVD-RW.

— Ясно, — вздохнула Лена.

— Да, кто будет делать, пусть в защитных очках пробуют. А то еще какому мировому светилу в глаз попадет, и припишут вредительство. Что еще сказать? А, вот: электрофорную машину можно сделать из сидюков и пары кулеров…

— Из чего?

Виктор помотал головой.

— Это я уже в обратную сторону начал.

Лена с ужасом взглянула на него широко раскрытыми глазами.

— Вам надо отдохнуть. И не спорьте.

 

Глава 18

Ночной позор

На новом месте Виктору приснился странный сон. Не кошмары, но какой-то бестолковый и неприятный.

Приснилось ему, что он попал не в другую реальность, а в фильм «Улица полна неожиданностей» пятьдесят седьмого года, и теперь он сержант милиции. И должен он сдавать экзамен на юрфаке, а профессор почему-то майор Ковальчук из второй реальности, только с бородкой.

— Ну-с, дорогой товарищ, — потирает руки Ковальчук, — расскажите-ка вы нам первый вопрос билета. То есть в чем различия правовой среды демократической системы и тоталитарной.

— А, ну это просто, профессор, — отвечает Виктор, — при тоталитарной системе существует произвол, массовые репрессии, тюрьмы, и масса народу сидит в лагерях. А при демократии граждане имеют права, и законы эти права защищают.

«Что же это я говорю, — думает Виктор, — сейчас это донесут и посадят».

И точно, Ковальчук как-то очень удивленно на него посмотрел.

— Ну, батенька, это вы, видимо, от волнения путать начали…

«Выгораживает? А, ну да, ему же тоже за своего ученика отвечать».

— Вот смотрите, — продолжает Ковальчук, положив на стол руки и сплетя пальцы, — сколько заключенных было в СССР в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году, в самый разгар репрессий?

— Не знаю… Цифры-то, наверное, на данный момент в прессе не обнародованы?

— Ну что же вы, голубчик? Вы представитель правоохранительных органов, человек, к цифрам допущенный. Подсказываю: два миллиона пять тысяч человек. А сколько находилось в местах заключения в России, ну, скажем, в одна тысяча девятьсот девяносто девятом? Миллион шестьдесят тысяч. Разница не столь уж и большая. Вы, уважаемый, в девяносто девятом чувствовали, что в России массовые репрессии?

— Да что вы, профессор. Ничего такого не думали и не замечали. Наоборот, все больше говорили, что воров и бандитов много развелось и творят что хотят, на свободе ходят.

— Вот-вот! — оживился Ковальчук. — А если бы в девяностых закон-то выполняли, сколько бы народу в России пошло в места не столь отдаленные? Миллиона два бы и пошло, а то и больше. Кто ворует, кто грабит, кто взятки берет, кто казенное имущество присваивает, кто мошенничеством людей разоряет — вот и два миллиона! У вас же просто закон не исполняли!

— Постойте, профессор. Но ведь законы-то разные. Тогда по пятьдесят восьмой кого угодно посадить можно было!

— Но вас же по ней не посадили?

— Нет… но я позже жил…

Ковальчук грустно вздохнул, расцепил пальцы и почесал так не идущую ему бородку.

— Скажите, друг мой, вы к экзамену готовились? Небось свидания, белые ночи, девушки?

— Ну что вы, профессор! В основном дежурства… вон бандитов задержали, что кассира Воднева ограбили.

— Бандитов задержали? Ну это меняет дело, меняет… Но как же вы ловите, если закона-то не знаете? Вы сказали — пятьдесят восьмая статья? Ну так ее в вашем будущем просто заменили на несколько. Вместо пятьдесят восемь-один-а, один-б, три, четыре — это статья двести семьдесят пять УК РФ. Государственная измена, шпионаж, выдача гостайны либо, — и тут он поднял указательный палец вверх, — иное оказание помощи иностранному государству во враждебной деятельности. В старом просто это иное оказание подробней расписано. Вон почитайте в «Консультанте», «Гаранте», «Кодексе», или какие у вас там еще на компьютерах правовые системы стоят.

«Откуда он знает про компы? Ах да, это же сон! Тогда понятно».

— Пятьдесят восемь-два и пять — это, стало быть, двести семьдесят восьмая — насильственный захват власти — и двести семьдесят девятая — вооруженный мятеж. Пятьдесят восемь-шесть — это двести семьдесят шестая, шпионаж. Пятьдесят восемь-семь, восемь, девять — это двести восемьдесят первая, диверсия. Пятьдесят восемь-одиннадцать, то бишь организационная деятельность по подготовке и совершению, — это у вас статьи двести восемьдесят вторая-один и два. Организация экстремистского сообщества, организация деятельности экстремистской организации.

— Ну конечно! Это все тяжкие преступления, и оставлять за это на свободе никак нельзя. Ну а вот насчет свободы слова: статья за антисоветскую агитацию и пропаганду была.

— Пятьдесят восемь-десять? А пожалуйста, двести восьмидесятая. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности. Ну я уж не говорю, что на Украине вообще приняли закон, преследующий за отрицание голодомора. Да, вы сейчас скажете, что у вас нельзя посадить за контрреволюционный саботаж, статья пятьдесят восемь-четырнадцать. Но можно за халатность, это двести девяносто третья. Ну что же мы с вами будем делать?

— Не знаю… Но как же… Люди получили свободу слова, можно политические анекдоты свободно рассказывать…

— И часто у вас там их рассказывают?

— Знаете… а их вообще перестали рассказывать. Вживую давно не слышал, разве что в интернете поискать… Неинтересно стало.

— Вот! Не важен путь, важен результат! А свобода слова требует защиты законом. В тоталитарном государстве была статья — уголовная ответственность должностных лиц за преследование за критику! Уголовная ответственность за незаконное увольнение из личных побуждений! Где эти статьи в вашем будущем? Ну вот без них и поговорите с шефом о свободе слова!

Профессор хлопнул ладонью по столу, вскочил и заходил взад-вперед.

— Вы! — обернулся он к Виктору. — Вы, человек демократического, правового государства, живете и даже толком не знаете законов этого государства! Позор! Позор! Да за это расстреливать надо!

В руках профессора блеснул никелированный офицерский наган.

— Проснитесь! Да проснитесь же!

Кто-то тряс Виктора за плечо. Где-то неподалеку один за другим хлопали револьверные выстрелы.

«Вот чертовщина привиделась! А может, это мне во второй реальности незаметно пропаганду внушили, а теперь она всплывает? Или уже в третьей? Нет, не в третьей — откуда они знают про наш УК…»

Он с трудом разлепил глаза. Свет одинокого уличного фонаря, висевшего на столбе недалеко от окна, рисовал на стенах комнаты причудливые орнаменты ветвей деревьев. Перед ним возле дивана стояла Лена в ночной сорочке из тонкого шифона с бретелями, тени ветвей играли на ее обнаженных плечах, а в руках она держала направленный на Виктора велодог.

В этой ситуации Виктор ничего сообразить не успел. Во-первых, неожиданно, а во-вторых, он еще не совсем проснулся и думал, что еще спит.

— Слышите? На улице стреляют! Что-то случилось! Что делать?

— Медленно поднимите револьвер стволом вверх.

— Что? Господи, какая же я дура…

— Теперь укройтесь в простенке. Лучше присядьте.

Лена попятилась назад и спиной толкнула ширму; та с грохотом повалилась на пол, задев круглый столик и опрокинув стоявший возле него стул. Не искушая судьбу, Виктор кубарем скатился с дивана на пол. Убедившись, что все обошлось, он приподнялся, вытащил из кобуры под подушкой «вальтер», подняв его дулом вверх, снял с предохранителя и передернул затвор. Затем осторожно проскользнул вдоль дивана в противоположный простенок и заглянул в щель между занавеской и стеной. Во дворе было пустынно, но выстрелы слышались откуда-то неподалеку, может, с соседней улицы.

— Осторожно выгляните, с вашей стороны никого не видно? Только не опускайте револьвер.

— Да-да… кстати, я забыла откинуть спусковой крючок.

— Лучше не откидывайте. До моей команды.

— Я поняла… Нет, никого не вижу.

— Может, пацаны балуются? Чем заряжают у вас пугачи? Кажется, пробками? А по телефону позвонили?

— Да, уже.

— Значит, остается ждать.

— Просто так ждать?

— Вы анекдоты знаете?

— Да… Только старорежимные, времен Колчака.

— Я и времен Колчака не слышал. Расскажите.

— Значит, идет в думу кандидат от кадетов. Ну газетчики его спрашивают: «С какой целью выдвигаетесь?» — «Так посмотрите, что творится во власти! Чиновники погрязли в разврате, воровстве, коррупции!» — «И вы решили с этим бороться?» — «Нет. Участвовать».

«Однако, — подумал Виктор, — этот анекдот старее, чем я думал».

Зазвонил телефон.

— Подойдите, — сказал Виктор. — Я контролирую ситуацию.

Конечно, ничего он толком не контролировал. Но в этой ситуации дама с велодогом вряд ли поможет. Пусть уж лучше трубку возьмет.

— Знаете, — выпорхнувшая обратно из спальни Лена чуть не сдернула телефон со стола, ибо продолжала держать трубку в руке, но спохватилась, сказала «Ой!», вернулась, чтобы повесить трубку, вновь появилась, сказала «Да!», вернулась, чтобы куда-то положить револьвер, затем уже возникла в гостиной окончательно и выпалила: — Звонили. Это было местное хулиганье. Хотя, возможно, отвлекающий маневр.

— Ясно. Револьвер на взводе?

— Нет. Я не успела.

— Ну и ладненько. Положите его так, чтобы был под рукой. — Виктор поставил «вальтер-полицай» на предохранитель и вновь сунул в кобуру. Он вновь аккуратно выглянул на улицу: над невысокими крышами частных домов, где-то вдали, за конезаводом и дальним лесом, небо озарялось голубыми вспышками.

— Гроза идет. Где-то со стороны Камвольного.

— Камвольный — это где? Я тут недавно…

— Он будет лет через двадцать. Хотите посмотреть где?

— Сейчас. — Лена накинула на плечи платок и подошла. — Ничего, что я так?

— Об этом уже поздно говорить, тем более что скоро опять спать ляжем. Вон там, где эти две елочки, видите? За имением и кладбищем, за рощей, построят большой комбинат, от Литейной до Почтовой, он будет ткани выпускать.

— Такой большой?

— Да. Вот там, ближе к Литейной, вырастет микрорайон — ну, как от Губернской до базара, побольше даже, застроенный панельными домами в пять и девять этажей.

— Я слышала, там низкая, болотистая местность, как в Радице.

— Ну где построят, там построят… А вот туда, дальше, будет промышленная зона. Автомобильный, силикатного кирпича, строительных конструкций, даже радиозавод.

— Неужели будут делать радио?

— Магнитофоны. Такие настольные.

— Но магнитная запись — это же дорого по сравнению с «говорящей бумагой»? А тем более шоринофонами?

— Кажется, я что-то упустил по электронике. Понимаете, они будут писать не на проволоку, а на ленту, вроде кинопленки, на которую нанесен слой оксида железа…

…Гроза приблизилась быстро. Небо полыхало от частых разрядов; двор был освещен неестественным мертвенно-бледным мерцанием, как будто от вспышек толпы корреспондентов. За окном то раскатисто грохотало, словно рассыпался гигантский штабель стальных труб, то ночь раскалывалась резкими, внезапными ударами. Стекла дрожали. Пространство над будущей Ново-Советской прорезали бело-фиолетовые и бело-розовые трещины молний. Крупные капли молотили по кровельному железу отливов, по окнам текла вода, как будто их поливали из шланга.

— Ну вот, — сказал он, — можно и спать ложиться. Пойду поставлю ширму на место.

— Виктор… — Лена положила свою ладонь на его руку. — Вы не будете против, если я посижу в вашей комнате за ширмой?

— Нет. А зачем? У вас бессонница?

— Понимаете, я с детства ужасно боюсь грозы, — она прикрыла на миг свои большие полулунные веки с длинными ресницами, — тогда мы жили на окраине Питера, и как-то раз молния попала в соседский дом, и он сгорел. С тех пор в грозу не могу спать. Понимаю, что здесь это глупо, но… Ничего не могу с собой поделать. А при вас как-то спокойнее.

«А она, наверное, родом из небогатой семьи».

— Наука — тоже мечта детства?

— Да. Хотелось жить не этим обывательским болотом, знать, как устроено все в мире… Чуть не угробила на учебники всю молодость.

— Я тоже… Слушайте, а чего же вы тогда будете сидеть? Давайте вы ложитесь здесь, в спальне, а я посижу за столом. Полюбуюсь грозой.

— Нет, ну это же… Вы страшно устали! Мне, право, совершенно неудобно…

— Я раньше лег спать, и вообще… Если, конечно, вас не буду стеснять.

— Не будете. Я к вам уже совсем привыкла, серьезно.

— Да, за такую ночь быстро привыкаешь…

— Но все равно как-то не так… Что вы из-за меня не будете спать.

— Лена, не волнуйтесь. В конце концов, это квартира моего детства. Вот там, внизу, во дворе, раньше было убежище, и зимой дети с него как с горки катались. А на балконе, что в конце коридора, выносили белье сушить… А, черт!

— Что такое?

— Балкон коридора примерно в метре от этого окна. Это второй этаж, значит… Значит, если это тот же дом, что в моей реальности, под окном от балкона идет карниз. Тренированный человек наверняка может перелезть. И лестница! Пожарная лестница идет через все балконы, для чего они и сделаны в коридоре. На лестницу можно попасть с любого этажа, с крыши и снизу.

Лена подпрыгнула:

— То есть здесь к нам легко залезть?

— Или бросить гранату со слезоточивым газом. С того же балкона.

— И вы так спокойно говорите?

Она вскочила на коленях на стол, отодвинула шпингалеты, приоткрыла обе рамы и высунула голову наружу. По подоконнику потекли струйки воды.

— Действительно, карниз! — воскликнула она, задвигая шпингалеты обратно. — Придержите шторы, я сейчас вытру! — И помчалась на кухню за тряпкой.

Интересно, а как этого жандармерия не углядела, выбирая квартиру, подумал Виктор. Или это специально так задумано? Чтобы незаметно выйти или, наоборот, проникнуть? Может, сегодня сюда должны проникнуть? Кстати, гроза — самое удобное время…

И вообще, для чего здесь сделали этот карниз? Он только между первым и вторым. Для красоты? Хотели отделать первый этаж рустом, но потом сэкономили? Непонятно. Какие-то тонкости архитектуры.

— Ну все. А то бы натекло на обои… Господи, какие сейчас обои? Вы что-нибудь придумали? Ну у вас же всегда полно всяких идей из будущего.

— Думаю, если вынуть из комода два ящика и поставить вертикально, они как раз закроют окно. По крайней мере, без шума залезть уже не удастся, а граната отскочит.

— Вы гений. А как они будут держаться?

— Тут на рамах гвозди для занавесок. Можно привязать веревкой, бельевой, например. Хотя тут наверное, нет?

— Знаете, есть. На кухне в столе я видела клубок. Пойдемте посмотрим.

Веревка действительно оказалась в столе, среди кастрюль и сковородок, хотя и без обязательного в таких случаях мешочка с прищепками. Была она не толстой, но зато шелковой, и Виктор подозревал, что здесь она не совсем для белья.

Они выгрузили из двух ящиков наволочки и пододеяльники и примотали ящики к гвоздям. Виктор постучал по фанерному дну; надежным оно не казалось, ногой свободно вышибить можно, но шум будет. Стало темновато, особенно в глубине комнаты.

— Ничего не вижу… Виктор, вы здесь?

— Включить свет?

— Не надо. Тогда снаружи сразу увидят, что ящики. Дайте руку, помогите добраться до кровати. Осторожно… кажется, тут спинка. Платок за что-то зацепился… Ай! Держите!

Лена оступилась и, чтобы не упасть, схватила Виктора второй рукой, опрокинув его на себя; он и моргнуть не успел, как оказался лежащим в кровати сверху на даме.

— Простите… надеюсь, вы не подумали…

— Нет… не успел… не ушиблись?

— Тут мягко… — Она засмеялась. — А вы ведь действительно из другого мира… или очень осторожны… Неужели в этом положении вы не попытаетесь меня даже поцеловать? Просто интересно.

— Попытаюсь. Только не царапаться.

— Попытаюсь! — весело ответила она. Виктор медленно, растягивая удовольствие, приблизился к ее губам; Лена зашевелилась, ухватилась за его плечи.

— Ну… не тяните же… а то я не ручаюсь за результаты эксперимента…

…Ее руки цеплялись за плечи Виктора все сильнее, затем скользнули вверх, левой она притянула его к себе, а правой гладила волосы на затылке. Ее голова качнулась сначала в одну, потом в другую сторону, но она была уже не в силах оторваться; напружинившееся тело ее обмякло. Она не дышала, и Виктору вдруг показалось, что она сейчас потеряет сознание; тогда он оторвался от ее губ и бросился осыпать поцелуями обнаженные плечи. Лена судорожно вдохнула воздух и слабо попыталась пошевелиться…

— Что вы делаете… — слабо прошептала она, — это же безумие… мы совсем потеряли голову…

 

Глава 19

Главная улика

— Господи, как хорошо… Лишь бы телефон не звонил.

— Давай его отключим.

— Нельзя. Этой шалости нам не положено…

Лена дотронулась пальцем до его кончика носа. Она полусидела в кровати, опираясь спиной на высокую взбитую подушку. Виктор протянул руку, обнял ее за талию и потянул на себя.

— Ну-ну. Мы и так много натворили.

— Не волнуйся. Как честный человек…

— Я еще сама не знаю, выйдет ли из этого что-то серьезное или просто минутная вспышка страсти… Впрочем, по любви я уже выходила. Может, попробовать по расчету?

— Поставь эксперимент. Кстати, есть чудный свадебный подарок.

— Что же это? Ракета для полета на Луну?

— Практичнее. Новый детский конструктор. Называется «Лего». Здесь его еще не изобрели. Он завоюет весь мир. Вот такая бизнес-идея!

— Неужели можно выдумать что-то круче «Меккано»? Кстати, твоя манера говорить заразна.

— Конечно, круче. Можно, например, домики строить.

— А что, это идея. Сначала продавать в Германию, затем будет спрос и у нас. Народ становится зажиточным, детям покупают фабричные игрушки… Это дорогой конструктор?

— Наоборот. Детали делаются прогрессивным способом литья из пластмассы. Можно продавать и дешевые наборы, и дорогие. На все сегменты рынка.

— Гениально! Но это все потом. Давай одеваться, а то действительно кто-нибудь нагрянет. И снимем эти ящики с окна.

— Я сниму. А плита тут не дымит?

— К плите я тебя не подпущу.

За окном, освобожденным от фанерной брони, было чудное промытое утро. Легкие перистые облака купались с воробьями в лужах. Домохозяйки выносили на веревки белье, не высушенное из-за ночной грозы. Дородная молочница вкатывала во двор тележку с бидонами. По дому звонили будильники, и где-то со стороны улицы гнусавил далекий радиорупор, споря с песнями утренних птиц и лаем собак из частного сектора. На перилах балкона коридора блаженствовал толстый рыжий соседский кот.

Виктор поймал себя на мысли, что смотреть на эти мелочи незнакомого быта ужасно интересно. Для полноты ретрокартины не хватало разве что патефона; недолго думая он включил приемник. Лампы прогрелись, и по квартире разнеслись ритмичные звуки фокстротика «Комната с видом» из мюзикла десятилетней давности. На глаза вновь попалась книжная полка. Да, а что же здесь читают на служебной квартире? Он подошел поближе. Опережающее отражение уже услужливо рисовало следующие варианты: а) Пушкин и прочая классика; б) избранные речи императора и прочий политпрос и в) наставление по стрелковому делу (а не мешало бы), рукопашной борьбе, минно-подрывному делу и другие полезные для киношного шпиона вещи.

То, что он увидел на полке, оказалось несколько неожиданным. Первое, что бросилось в глаза на нижней полке, была книга Тойнби «Путешествие в Китай». С нею соседствовал потрепанный двухтомник «Закат Европы» Шпенглера, далее стоял «Денежный национализм и международная стабильность» Хайека (на корешке стояло «Гаек»), труды Ницше, Рассела, Шюца и Кьеркегора. На верхней полке красовалась художественная: Драйзер, Хемингуэй, Синклер-Льюис, Ремарк, Брехт, Кафка… с краю даже Экзюпери — тоненькая книжка «Ночной полет».

«Если это попытка подобрать под мои вкусы, то довольно странная, — подумал Виктор. — Впрочем, мое присутствие в этой комнате и не планировалось. Хотя… пока переодевались, долго ли подобрать? Вот только откуда? В книжной лавке такие авторы вроде не попадались. Тем более какой тут Брехт!»

Он взял наугад один из томов и открыл; на обороте обложки синел штамп: «Служебное издание. Не передавать посторонним лицам».

«Закрытый фонд. Понятненько… А здесь они что, их читают? Просвещаются? Или это для меня подобрали — показать, какая в жандармерии интеллектуальная элита?»

Его ход мыслей прервала Лена:

— Виктор! А, ты тоже интересуешься Чапеком? Занятный, но фаталист, и много декадентства. Слушай, присмотри, пожалуйста, за сковородкой! Я мигом, к молочнице! — И, ухватив жестяной бидончик, моментально ускакала за дверь, тут же вернулась, вихрем пролетела мимо Виктора в спальню, вытащила из комода велодог, сунула в сумочку и опять пролетела в дверь. Похоже, она хотела произвести впечатление образцовой хозяйки.

Виктор вернул «Войну с саламандрами» на место и на всякий случай расстегнул кобуру под мышкой — пиджак надевать здесь он счел пока излишним, — после чего отправился на кухню, где на сковороде поджаривалась картошка с кусками курицы. Кот на ходиках шевелил глазами. Тяга в плите была хорошая, и лишь слегка пахло дровяным дымком, создавая неповторимое ощущение деревенского уюта.

На столе лежал блокнот вроде журналистского, в коленкоровом переплете. «А говорила, не ведет записей. Или только открытые? Хозяйственные расходы? Ну если здесь нет скрытых фотокамер…»

Он взял с сушки мельхиоровый столовый ножик, тщательно его вытер и осторожно перевернул его лезвием страницы.

«…История России регулярно переписывается. Сегодня каждый новый властитель не только пытается смешать своего предшественника с грязью, но и создать новую систему знаний о прошлом, исторических ценностей, героев и преступлений, в которой его предшественники механически будут в грязи. Этим он защищает себя от сторонников ушедшего; в какой-то мере это более гуманно, нежели казнить их, да и в наш век всеобщей грамотности и радио пришлось бы казнить массы. Яркий пример — династия Романовых. Вряд ли кого в то время в Европе можно было поставить рядом с их титанической работой по перешивке под свои интересы всей предыдущей истории Российской империи. В результате мы имеем, по меньшей мере субъективно, несколько параллельных миров с разной историей. Возникает вопрос: могут ли субъективные действия по переписыванию истории в будущем повлечь за собой действительные изменения таковой в прошлом? Материализм отвечает на этот вопрос отрицательно…»

«Так это, оказывается, нам еще царь мозги колупал? Поэтому династия Романовых так долго и сидела, пока не выродилась? — подумал Виктор. — И параллельные миры, может, в самом деле оттого, что мы все время свое прошлое меняем?»

Он перевернул следующую.

«…Стихотворения Тютчева «Умом Россию не понять» так никто и не понял чуть ли не за столетие. Между тем при использовании метода Амфитеатрова-Жерве код оказывается очень простым: «Бог есть Россия». Бог непознаваем логическим мышлением, неизмерим для иноверца, в него можно лишь веровать. Поэт зашифровал свое философское кредо, опасаясь быть осужденным церковью».

«И тут Тютчев… Какое это имеет отношение к переходам? Или… А кстати, что за метод Амфитеатрова-Жерве? Его у нас не изобрели? Или он засекречен?»

Его размышления прервал звонок телефона, донесшийся из спальни. Виктор чертыхнулся, захлопнул блокнот кончиком ножа и кинулся было в спальню, но тут же подумал, что, если разговор будет долгий, на сковороде все сгорит. Ручка сковороды была без всяких деревяшек, не говоря уже о пластмассе; просто железная пластина толщиной миллиметра три. Пришлось хватать полотенце и обматывать, а затем уже ставить на квадратную подставку из дощечки. По пути он задел ногой и опрокинул четырехногую табуретку — снизу на ней оказался синий инвентарный номер.

К счастью, в эти времена не было принято сразу бросать трубку, если не отвечают.

— Алло! Доброе утро, это Ступин. Елена Васильевна рядом?

Виктор замялся. А вдруг у нее был приказ не покидать квартиру, а она его нарушила? Подставлять Лену не хотелось.

— Позвать?

— Не надо. Передайте, что подъеду через четверть часа. Отбой.

«Отбой — надо понимать, вешает трубку…»

В дверях заворочался ключ. Виктор машинально потянулся к кобуре.

— Я успела! Виктор, ты где?

— Ступин звонил! — крикнул Виктор, застегивая кобуру.

— И что?

— Будет через четверть часа.

— Значит, ставим три прибора. Тут не сгорело? А, ты снял. Ну отлично. Хочешь молока? Давай сейчас прямо по кружечке.

«Наверное, это уже паранойя… но молочница не могла чего подсыпать?»

— Представляешь, дворник внизу мне сказал, что молочница — наш осведомитель. Мир кошмарно тесен.

— А дворник откуда знает?

— Ну так если здесь служебная квартира, кто может быть дворник?

Ступин действительно появился минут через пятнадцать, в гражданском костюме, и не только не стал отказываться от завтрака, но и вытащил из портфеля бутылку какого-то легкого французского вина.

— Хоть с утра и неудобно, но… Для вашего покорного слуги это еще вечер.

— Вы не ложились спать?

— Много событий, мадам. Во-первых, ночью схвачен Хуммель с остатками банды. Благодаря вам, Елена Васильевна, вашей идее с Мессингом.

— Спасибо, но задействовать экстрасенса — идея господина Еремина.

— Нет слов… Тогда поздравьте Виктора Сергеевича дважды: к утру они получили луч.

— Физики с кафедры института? Они тоже всю ночь не спали?

— Мировое открытие, мадам! Переворот во взглядах на строение вещества! Предпоследний баллон азота пришлось занять со склада танкового производства… Но ультрафиолетовый луч есть! И это, — он повернулся к Еремину, — главная улика в вашу пользу!

— Насчет бомбы сомнения отпали?

— Спрашиваете… Из этого вытекает «в-третьих»: мы все втроем едем вечером в Москву. Господина Еремина хотят видеть… — И он показал пальцем в потолок.

— Неужели сам? — округлила глаза Лена.

— Да! — после театральной паузы ответил Ступин. — А поскольку ему неудобно показывать какого-то провинциального штабс-ротмистра… внеочередное производство в полковники!

— У-у-у-у! Поздравляю!

— Поздравляю! По понятиям у вас. А то ведь действительно мог какой-нибудь полковник, а вам — устная благодарность…

— А вы? А вы, голубчик, с вашей вечной жаждой справедливости? Возьмете да и ляпнете ему, что видели только меня! Знаете, что там за обман делают? Нет, начальство тоже не обойдут наградами, так уж водится… А кстати: одежду вашу уже повезли в столицу, местные на такой ответственный шаг не решились. Предстанете в нашем. Но после луча это не так важно. После луча вас готовы принять хоть голым. Вот такая вводная, а теперь перейдем к делу, то есть к опорожнению сего сосуда… и отправлюсь отсыпаться до вечера. В радиусе сотни метров от дома можете бродить совершенно спокойно. В принципе можно и дальше, но… Береженого Бог бережет.

— Но сегодня же понедельник. А как насчет авиации? Это тоже важно. И электроника.

— В поезде изложите. Там салон-вагон выделили, я распоряжусь, чтобы поставили аппаратуру. А пока беритесь за бокал.

 

Глава 20

На пороге

— …Хочешь прогуляться? Я тебе Молодежку покажу, где что построят.

— Нет. При моей деятельной натуре впервые хочется просто лежать и мечтать. О своем жилье, например.

— Раскрутим «Лего» — купим квартиру в центре. С видом на набережную. Высотки у вас еще не думают строить?

— Квартиры дорогие… Лучше домик где-нибудь в дачном поселке, где сосны. Двухэтажный. И машину, чтобы ездить на работу. Я умею водить. С этого года пойдет новая недорогая модель «опеля».

— Почему не «мерседес»?

— Их и для учреждений пока не хватает, часто выделяют «Олимпии», хотя это чисто личная машина. Да! Тебе нужно что-то такое, чтобы чувствовал ближе к своему времени… Приемник Петербургского завода с катодным телевизором. У вас любят смотреть телевизор?

— Любят. Кстати, есть идея телепередач. Например, есть одна вроде лото или рулетки. Слова отгадывать.

— Отлично. В такой передаче можно за плату давать рекламные объявления. А чем ты еще увлекаешься таким?

— Из возможного? Ну, например, фотографией.

— Отлично. Берем «Лейку» и увеличитель. В Германии мода самим делать семейные фотографии и снимать в поездках. Еще скоро появятся любительские шестнадцатимиллиметровые кинокамеры. Ты умеешь снимать кино?

— Последний раз снимал четверть века назад свадьбу приятеля. Получилось.

— Значит, освоишь. Что еще?

— Стиральную машину, холодильник и пылесос.

— Я видела в Верхних торговых рядах.

— Это где?

— Это на Красной площади. Их у вас снесли?

— То есть в ГУМе.

— Какая разница… И телескоп.

— Зачем телескоп?

— Детям.

— А кто у тебя?

— Еще никто. Но ведь будут!

… Вечер не был душным. Салон-вагон загнали прямо на товарный двор, так что идти пришлось недалеко — мимо казенных двухквартирных деревянных домов справа, крашенных в коричневый цвет, и мимо частных пятистенок слева, крытых дранкой и тесом. Немощеная улица была покрыта лунной пылью, в которой, кажется, мог запросто провалиться автомобиль; вдоль нее в траве вилась твердая тропинка. Толпы кур бродили под закатным солнцем. Над многими хатами на деревянных горизонтальных крестах висела паутина антенн. Громкоговоритель у мучных лабазов наигрывал кавер старого, еще времен Республики, американского фокстрота «Парад любви моей», взбадривая рабочих увлекающим ритмом. «Взгляд от Лизетт, улыбка Миньонетт да нежность от Сюзетт в тебе одной…» Что-то жутко знакомое из семидесятых. Ну да, «Соломенная шляпка», Миронов! «Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта…» Неужели и это — отсюда?

Тропинка была узковатой, чтобы идти вдвоем, и Виктор повел Лену под руку. Синкопы задавали такт их движениям; Виктор заметил, что они шагают в ногу. «Парад любви моей»… хм.

Салон-вагон оказался синего цвета и о четырех осях; с торцов вместо привычных автосцепок болтались, как сосиски, звенья винтовой стяжки. «Небронированный, — сразу приметил Виктор, — переделан из мягкого». Он живо представил себе знакомый дымок титана и занавески на окнах, колыхаемые ветерком. У полотна неторопливо прохаживался теперь уже полковник Ступин и стояла пара мужиков в штатском из охраны.

— Скоро отправляемся, — небрежно кинул полковник, — пока располагайтесь.

Тамбур у вагона был один, торчал со стороны станции Болва и оказался внутри сине-зеленым и непривычно узким. Во второй реальности Виктор ездил в столицу все-таки в цельнометаллических вагонах: они были почти такими же, как те калининские плацкарты и гэдээровские купейные из Аммендорфа, только стенки гладкие и почему-то десять купе вместо девяти. Он поднялся по торчащей снаружи лесенке-подножке и подал руку Лене.

— Хорошо, что в поездки я беру туфли на низком каблуке…

Из тамбура почему-то вели две двери. Виктор толкнул ближайшую и попал на кухню: там стояла здоровая дровяная плита, на полках располагались кастрюли, а дородная проводница подкладывала в очаг мелкую щепу, готовясь к розжигу.

— Извините… Не сюда. — Последние слова Виктор произнес, повернувшись уже к Лене.

Дальняя дверь оказалась в коридор, такой же сине-зеленый, с непривычно высоким дугообразным потолком, отчего казался узким и чем-то напомнил средневековые катакомбы. Редкие круглые плафоны виднелись в вышине. «Полок над коридором нету», — догадался Виктор. Рамы окон и двери были отделаны темно-вишневым, почти черным лакированным деревом, двери с дугообразными ручками не сдвигались, а открывались, как в СВ. Они прошли вперед, мимо окна, через которое подавали блюдо из кухни; в коридор выходило четыре двери.

— Нам в какое?

— Пройдем дальше, посмотрим.

— Логично. Если этот лайнер для нас, то должны забронировать в бизнес-классе…

За дверью в конце оказался второй коридор, покороче, с двумя боковыми дверями. Виктор потянул на себя первую — за ней оказался совмещенный санузел с ванной. За другой дверью — кабинет шириной примерно в два обычных купе, с письменным столом, полкой в виде дивана со спинкой и шкафа; из кабинета в санузел вел отдельный вход. Наконец, за дверью в конце коридора оказался собственно салон, с большими окнами в торце, большим столом с девятью стульями и диваном.

— Никак не разберетесь? — За спиной послышался голос Ступина. — Вам сюда, в кабинет.

— Но тут, хм, одна полка…

Вместо ответа Ступин потянул спинку дивана вверх и повернул; образовался второй ярус.

— Никогда на таких не ездили?

— У нас уже давно не выпускают.

— Жаль. А ваш покорный слуга займет место в салоне. Дальше по коридору четырехместное для охраны — в двухместное сейчас подвезут еще пару наших сотрудников с документами, а последнее для проводниц. Ужин в семь.

— Увы, семь, — вздохнула Лена, когда дверь захлопнулась, — вечером я не смогу порадовать тебя своей кулинарией.

— Действительно так любишь готовить?

— После Великого Голода это у меня вторая творческая страсть после науки. А еще я собираю рецепты выживания. Как использовать в пищу обойный клейстер, кожу, кору деревьев, различные травы. Оказывается, есть много растений и других живых организмов, которые при неурожае могут спасти людей. Например, хлорелла. Ее можно выращивать в бассейнах, она очень быстро растет. У вас едят хлореллу?

— Нет. На Украине хотят выращивать рапс, чтобы делать из него горючее.

— Какой ужас…

Обещанные двое сотрудников приехали на шоколадном пикапе с брезентом. Из кузова выгрузили шоринофоны и затащили в салон. Там же на раскладном столике поставили рацию.

— Теперь прямо как вагон-лаборатория, — заметил Виктор.

— Измерительные вагоны? Я о них читала. Под Москвой построили большое кольцо, и там исследуют тягу паровозов. А еще в Коломне делают вместе с фирмой Сешерона электровозы для электрической дороги на Кавказе и еще дизель-электровозы с фирмами «МАН» и Сименса, в Туркестан: там дорога в пустыне и мало воды для заправки паровозов. Под Москвой и Петербургом ходят электросекции, как в Германии или Америке. Знаете, что сказал император на открытии? «Будущее рядом, мы уже дышим его воздухом». Вы, наверное, ездите до Брянска на аэропоезде?

— На чем?

— Поезд с пропеллерами, ездит по балке. Вальднер изобрел. Триста пассажиров, скорость будет до четырехсот километров в час. Есть планы пустить до Нижнего Новгорода. Уже начали изыскательские работы на будущей трассе. Но идут жаркие споры со сторонниками авиации: те обещают, что самолеты с паровыми турбинами смогут брать на борт более ста человек и лететь в стратосфере со скоростью истребителя. Тогда дорогу строить не надо, а только аэродромы.

«М-да. Во многом тут разбираться надо. А может, нет? А вдруг они построят аэропоезд и развитие транспорта пойдет совсем по другому пути?»

— Лена… Ты извини, я, наверное, сегодня допоздна засижусь. Надо кое-что рассказать по электронике.

— Ну что за извинения? Это служба. В жандармерии иногда вообще круглыми сутками работают без сна. Не переживай, у нас с тобой будет еще масса времени.

 

Глава 21

«Выходит, они знали?»

До Брянска салон-вагон тянули мотовозом, похожим на маленький дощатый дачный домик, который кому-то вздумалось поставить на две оси. Из мотовоза торчал большой черный цилиндр газогенератора, напомнивший Виктору дровяную колонку в ванной.

К этому миру трудно привыкнуть, подумал он. Этот мир, как в детстве, на каждом шагу удивляет все новыми вещами. По нему ходишь, как в музее, и думаешь — вот как, оказывается, эти люди жили. Только все отреставрировано и можно трогать. Вот мотовоз, похожий на самовар. Вот самый настоящий шоринофон, прибор для записи голоса иголкой на киноленту, о котором в следующем веке почти никто не знает. Вот полки, которые превращаются в диваны, и отделаны они не павинолом, а мебельной драпировкой. Как в детстве, этот мир надо осваивать заново — мир вещей, мир людей, мир отношений. Или где-нибудь отгородиться от него и пытаться окружать себя чем-то привычным. Кстати, именно этого и хочет Лена. Однако она неплохой психолог. Все женщины неплохие психологи.

— Интересно, кто хочет меня видеть в Москве? — спросил Виктор у Ступина, который возился в салоне с подключением записывающей аппаратуры.

— Ну чтобы вы не терзались ожиданием… — Полковник прикрыл дверь из салона в коридор. — Вас желает видеть сам начальник имперской канцелярии.

— Понадобилось знание электронного документооборота?

— Нет. Немного разъясню вам некоторые особенности нашей государственной системы, о которых не пишут в правительственных газетах. Видите ли, государь император — лицо публичное. Он ездит, выступает перед народом, перед журналистами, по радио и скоро начнет показываться по телевидению. Он — лицо империи, ее, так сказать, символ. Но подготовка указов, решений, вообще того, как и что будет говорить и как действовать император, — фактически это все решает другой человек, более искушенный в политике, борьбе за власть, всяческих интригах.

— Начальник канцелярии? Что-то вроде теневого лидера?

— Можно сказать и так. У него есть определенные основания не быть публичным лидером. Во-первых, он инородец и выходец из простого народа, а это плохо вяжется с династическими традициями. Во-вторых, он нефотогеничен и говорит по-русски с некоторым акцентом. У него нет спортивной фигуры…

Виктор представил себе что-то вроде дома Рэбы из «Трудно быть богом». Этакий карлик неприятного вида, хитрый и злопамятный.

— …Но только не надо думать, что это какой-нибудь отвратительный карлик из сказок братьев Гримм. Увидите сами, это совершенно нормальный человек, простой в общении, и вам совершенно не следует его бояться.

— А кому следует бояться?

— Врагам империи, мошенникам, казнокрадам… Просто он не соответствует стандартам голливудского киногероя. А народу нужно, чтобы им руководил идеал. Вот они оба вместе — император и начальник имперской канцелярии — идеал и образуют.

— А о чем будет разговор?

— Этого и я не знаю. Но, во всяком случае, встреча вряд ли будет для вас неприятной. Это умный человек. Он не предложит вам того, что противоречило бы вашей натуре и убеждениям. Если, конечно, вы не его враг. А врагом ему вы в нынешней ситуации быть не мо-же-те. — Последние слова он произнес с расстановкой и некоторым нажимом.

— Действительно. Какой мне смысл?

— Кстати, вы никому не говорили, что в будущем ваш луч будет применяться больше для технологических нужд, чем как оружие?

— Нет, только имеющим доступ… Хотите блефовать?

— Если мы продемонстрируем маленький прибор, который делает дырку в станиоле, нам поверят, что можно сделать большой и резать им корабли. Особенно если не знать устройства. Уже идут переговоры с Голливудом о постановке фильма по Алексею Толстому про гиперболоид, так что массы будут психологически готовы… Ну вот, вроде заработало. Поужинаем и поговорим о лампах.

— Кстати, о еде. Не перенимайте у вермахта систему питания солдат, когда набивают пузо в обед, а завтрак и ужин — чаек. Приведет к гастритам, катарам и прочей гадости. Пусть лучше носят два-три раза горячую пищу. Правда, тоже есть минус: если не удается доставить на передовую или кухню разбило, солдаты голодные. Паек сухой тоже не приживался — сразу съедали. Типа, убьют, потом кому он, паек?

— Логично. И есть какие-нибудь идеи?

— Разве что только сухой паек — супом из пакета. Просто так есть нельзя, а если не доставили — развести костры и заварить в котелках. Его варить недолго, просто высыпать в кипяток, и через несколько минут будет. Не айс, конечно, но если ничего нет…

— Что такое айс и как делается суп из пакета?

— Айс — непереводимое выражение. Юмор двадцать первого века. Ну типа не фонтан… господи, ну как на ваш-то перевести… а, вот: эрзац, суррогат. Суп из пакета — сушеные овощи, мясо, вермишель, ну и пряности всякие. Высыпать в кипяток, чуть поварить — и есть.

— Что-то вроде суповых брикетов. Понятно.

— Ну не совсем. Суповые брикеты я еще помню с детства. Их хоть грызть можно. А здесь высушивание в вакууме.

Шторы на раскрытых окнах салона захлопали под легким ветерком, налетевшим со стороны леса.

— Хоть продует, — вздохнул Ступин, — эти вагоны быстро нагреваются под солнцем… впрочем, вы наверняка это знаете лучше меня. Много доводилось по железке ездить?

— В советское время — да, часто.

— Мне тоже часто приходится, по делам службы. Скажите честно, а вот когда вы вначале к нам попали, в наш мир, то, наверное, часто думали о том, что вас могут здесь схватить, требовать какие-то сведения, принуждать силой что-то рассказывать?

— Не успел. Больше думал о бытовых вещах. Где заработать, где устроиться, дальше все как-то само пошло.

— Правильно. Зачем к чему-то принуждать, если есть общие интересы? Тем более что вы человек работы, вы без нее не можете, вы спешите передать знания, опыт этому миру, чувствуя себя старше него и мудрее… Знаете, у нас в этом плане много общего, — он оперся руками сзади на спинку стула, — я тоже не могу жить без своей работы. Все накопленное стараюсь передать подчиненным, тому же Быгову — спасибо, что его спасли… И еще между нами общее — то, что мы с вами в один момент потеряли свои семьи.

— Поэтому вас и выбрали для контакта?

— Что?

— Извините, это, наверно, был бестактный вопрос…

Ступин оторвался от спинки стула и прошелся по салону.

— Ну почему же… Для вас этот вопрос логичен. Если я скажу: «Да, поэтому»?

— Выходит, они знали? Знали, откуда я и в каком буду положении?

— Однако у нас с вами гораздо больше общего, Виктор Сергеевич…

— Учусь.

— Хорошо. Скажем так: были сведения, но не было известно, не подкинул ли Канарис нам дезинформацию. Да, да, про первого контактера. И что на нашей территории будет второй. Мессинг, кстати, про вас ничего не смог сообщить. Как вы понимаете, это ставило нас в сложное положение. А вот про луч германская разведка знать не могла. Все изобретатели лучей смерти возились с простыми концентраторами энергии, а для квантового генератора надо раскрыть тайну строения вещества…

Выходит, они знали, подумал Виктор. И как только они получили доказательство, сам лазер, — вызов к «серому кардиналу».

А может, это совпадение? Почему мобильник не доказательство? Хотя, если посмотреть с их стороны… Мобильник им вообще непонятен. Он неизвестно как сделан, да и назначение — только с моих слов, — а если это неправда? Во второй реальности уже были мобильники, идея была привычной, можно было смотреть только на технический уровень. А лазер — лазер они сделали из известных, привычных вещей, новостью были только научные знания, которых здесь еще нет. Значит, Ступин в этом не лукавит.

Значит, весь этот апгрейд современности, каким они здесь занимались на базе бронепоездов, — не главное, подумал Виктор. Он нужен для чего-то другого. Козырь в игре великих держав.

«Интересно, на что они решили меня разменять? И решили заранее или по ходу игры? Почему их мало интересовала бомба? Почему не было встречи с физиками? Думали, что бомба — дезинформация, которая должна экономически истощить страну? А сейчас почему не было встречи с ядерщиками? Что должен сказать этот теневой правитель?»

— Вы о чем-то задумались?

— Да. Стараюсь вспомнить все, что знаю о стержневых лампах.

— Не буду отвлекать. Да, вот и ужин несут. Вы не против, если накроют на троих здесь в салоне — вы, я, Елена Васильевна? Здесь свежее, чем в купе, полагаю, она не будет против.

По вагону разнесся запах чего-то аппетитного. Похоже, это был гуляш.

 

Глава 22

«И звезды наши алые сверкают, небывалые…»

[36]

— Вить, вставай! А то побриться не успеешь.

«Как хорошо, что это был сон. Тридцать восьмой, фачисты, жандармерия, немецкие шпионы — все это бред, бред, бред… Как же я сразу не догадался? Вчера я, наверное, чем-то траванулся. Вон как ведет туда-сюда. Грибы! Видимо, от грибов все. Дорвался до любимого продукта».

— Леночка, ты просто не представляешь, какая ты прелесть…

— Я знаю…

Виктор с трудом разлепил глаза. За письменным столом генеральского купе сидела мадам Серпикова и причесывалась перед овальным дорожным зеркальцем в бронзовой оправе. Вагон мотало и дергало.

— Проснулся? Скоро подъезжаем.

— Боже… Как хочется обратно в объятия ночи…

— Ну ты их не слишком пропустил. Ожидала, что тебя отпустят только к утру, — она сделала паузу и внезапно рассмеялась, — знаешь, никогда не знала, что в вагоне… Здесь, наверное, на человека что-то действует. Ритм колес, качка, крики встречных паровозов, метание отблесков по стенам, само ощущение, что куда-то мчишься. Я словно летала. «Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!..»

— Любишь Есенина?

— Поэт времени первой любви. Жалко. Затянуло болото богемной жизни, начал исписываться, сочинять оды республиканским чинушам, лечился у психиатров и кончил петлей… Точно по своему стихотворению, повесился на рукаве на станции Бологое.

— Почему Бологое?

— А что, у вас он…

— В «Англетере» и не на рукаве. Все равно печально. А Маяковский?

— Наш д’Аннунцио? Эмигрировал в САСШ, когда поутихло, вернулся, примкнул к правым радикалам, в один прекрасный день был найден в гостинице со снесенным черепом. Считают, что застрелился. Знаешь, талантливым людям плохо. Они живут в пустоте — вокруг них злоба и бездарность… Сейчас принесут завтрак.

«Это даже хорошо, что они знали. Ну допустим, смог бы я здесь пристроиться. В конце концов нашлись бы добрые люди, присоветовали и с редакцией, и с монтерством, может, и на аудиопиратов в конце концов вышел. Но — незнакомый человек в городе, где военный завод. Откуда появился, неизвестно. И очутился бы ты в жандармерии по подозрению в шпионаже. На всякий случай. Человека, не вписывающегося в систему, проще ликвидировать, чем понять и попытаться извлечь пользу. Всегда, во все времена».

Москва лежала в свежем тумане, сквозь который пробивалась розоватая подсветка утреннего солнца, и напоминала большую деревню. Виктор не узнавал застройки возле Кутузовского; вдоль линии тянулись купеческие дома, прерываемые стандартными щитовыми домиками быстрого возведения, кое-где виднелись леса, скрывавшие будущие сооружения. Открытой Филевской линии вдоль пути тоже не было, на горизонте не маячили силуэты высоток. И только дебаркадер Киевского вокзала показался Виктору каким-то незыблемым архитектурным посланием для всех эпох.

Под вагоном заскрипели тормоза. Здесь они пели как-то необычно громко и протяжно, словно струнный квартет настраивал перед концертом свои инструменты. В тамбуре хлопнула дверь. Через окно коридора донесся шум катящихся тележек и протяжные крики: «Чемода-аны кому нести, чемода-аны!» — «Таксо недорого в любой конец, кому надо!» — «Свежие новости! Все утренние газеты! Покупайте свежие новости!»

В открытую дверь купе заглянул Ступин.

— Ну вот, поздравляем с благополучным прибытием.

— Интересно, а какую машину за нами пришлют? — поинтересовался Виктор.

— «Адлер» из гаража имперской канцелярии. Но мы поедем на метро.

— Почему на метро?

— Потому что этого никто не ждет. Все, начинаем движение.

Их действительно никто не ждал. Они очутились в потоке людей с чемоданами, баулами и корзинами, и Виктор понял, что тут надо держаться рядом и не отставать.

— Крряса-авица! Няр-р-родна-я! — раздался чуть позади голос человека, явно не проспавшегося. На голос навстречу поспешил полицейский в белой форме. Виктор чуть было не обернулся, но тут же подумал: «А вдруг это провокация? Внимание отвлекают?.. Черт! Откуда здесь советская песня? Может, это знак? Из второй реальности? Или даже первой? Альтеншлоссер говорил, что если ФСБ может перебрасывать людей, то это вряд ли скажут…»

Он скосил глаза вправо, насколько это возможно, и тут же остолбенел.

Прямо перед ним на рекламном щите висела огромная афиша с Орловой и Ильинским и красными курсивными буквами по дуге: «Волга-Волга».

Ниже было написано помельче: «Ярчайшая комедийная картина в кинотеатре «Россия». Теперь в цвете!»

«Я брежу. Они ее компьютером раскрасили? Или… или это знак? Как в «Месте встречи изменить нельзя»? Ну да, там же фотка, где киноактрисы висели… А где дверь? Где скрываться? Там одна стена. Может, за холстом, как у Буратино?»

— В чем дело? — подскочил Ступин.

— Оно… оно цветное?

— У вас редкость цветное кино?

— У нас — нет, а…

— Не задерживаемся, объясню по дороге.

Если это был знак, то момент был явно упущен.

«Дурак. Раззява. Кто знает, куда они тебя тащат…»

Вход в метро был прямо с платформы, через тоннель. Виктор двигался в общем потоке.

— Вы разве в газетах не читали? — говорил пристроившийся чуть сзади Ступин. — Это же грандиозный эксперимент по системе Максвелла и Прокудина-Горского. На специальную широкую пленку снимают одновременно три кадра через светофильтры. Потом при проекции тоже пропускают через светофильтры. Оборудовано пока только несколько кинотеатров в Москве, Питере и Киеве. Остальные будут смотреть черно-белое на обычном оборудовании. Стоит уйму денег, но Александров убедил наверху, что этот иллюзион окупится. Кинокритики в шоке. Писали, что цвет превратит экран в лубок. Александров говорит, что фильма — эстрадное ревю и оно должно быть красочным…

Виктор хотел полюбопытствовать, где теперь кинотеатр «Россия», но, подумав, счел это сейчас не столь важным. На всякий случай он стал чаще вертеть головой на предмет необычных вещей и явлений.

Станция — называлась она «Киевский вокзал» — оказалась неглубокого заложения и без эскалаторов. Перед лестницей, вместо привычных автоматических дверей с турникетами, чем-то напоминавших Виктору роботов из довоенного кино «Гибель сенсации», были контролеры, а билеты брали в кассах вдоль стены. Но их без слова пустили по удостоверениям.

Внутренний вид тоннелей и станции оказался для Виктора ничуть не меньшей неожиданностью, чем цветное кино. Вместо подземных дворцов было что-то похожее скорее на вокзальные переходы: сводчатые тоннели, обложенные кафельной плиткой ромбиками с незатейливыми геометрическими орнаментами. На станции не было колонн; просто огромный сводчатый зал, желтовато-золотистый потолок которого был подсвечен мощными лампами со стоящих на платформах чугунных торшеров. При этом посреди зала были пути, а платформы, наоборот, по краям. На закругленных стенах отделочной плиткой шоколадного цвета были отмечены места для рекламных щитов.

— Ну как? Строить начинали еще при Республике. Сейчас вышел указ, что на новых линиях надо шире использовать классический стиль, дабы каждый рабочий по пути на завод чувствовал себя живущим во дворце.

В зале было шумно и до прибытия поезда. Бродили одетые в разную форму папиросницы, газетчики и другие мелкие лотошники. Пассажиров в общем-то было меньше, чем торговцев.

Вскоре дежурный ударил в колокольчик — насколько знал Виктор, в его реальности этого железнодорожного атрибута в метро никогда не было, — из тоннеля завыло, и к платформе подкатил поезд, только не привычный сине-голубой, а желто-красный, как трамваи. Вид у вагонов был не обтекаемый, а какой-то угловатый, были они в заклепках и вообще чем-то напоминали длинные металлические гаражи со слегка дугообразной крышей и прямоугольными окнами и дверями. Кстати, дверей на вагон было всего три, а не четыре, но то ли так было уговорено с машинистом, то ли стали они так удачно, только крайние первого вагона оказались точно напротив их группы: Виктор ждал, когда они откроются, но эти двери почему-то оставались закрытыми, хотя в другие уже началась посадка.

— Растерялись? — следовавший за ним Ступин вышел из-за спины и нажал кнопку слева, на которую Виктор поначалу не обратил внимания. Створки зашипели и разъехались в разные стороны.

— Понимаете, — ответил Виктор, когда они уже очутились внутри и сели на лавку, — в нашем метро они сами открываются. Автоматически.

— Возможно. Это вагон фабрики Оренштайна и Коппеля, заказали их где-то лет десять назад. Развивает до шестидесяти километров в час.

Внутренний вид вагончика тоже был под стать трамваю: деревянные лавочки из планок поперек вагона, стены были отделаны фанерой и желтым линкрустом. Двери шумно вздохнули и захлопнулись сами. Вагон чуть дернуло, под полом зарычали зубчатые колеса, и поезд, неспешно ускоряясь и покачиваясь, заскользил вперед.

— Не люблю ездить в моторных, — поморщилась Лена, — все обычно стараются сесть в прицепные, там тише.

— Поэтому мы и едем в моторном, — заметил Ступин.

Пока Виктор осматривает вагон фабрики Оренштайна и Коппеля, автор, пользуясь случаем, заметит, что читатель, к сожалению, так и не узнает, кто же такой был Хуммель и что с ним потом стало. Когда писатель выдумывает историю, в ней обязательно должны быть законченные сюжетные линии. Линия зарождается, развивается логически и находит свое завершение. А в реальной жизни так не бывает. Вот жил рядом с вами, положим, какой-то человек, а потом уехал, и никто дальше о нем не знает. А додумывать чужую реальность, если в ней не побывали наши историки, как-то, согласитесь, странно. Да и после историков реальность часто яснее не становится, даже своя.

— А в цветном кино сняли теплоход «Император Владислав»?

— Читали анонсы?

— Нет. Дедукция.

— И что же еще она подсказывает?

— Что фильм снят в честь открытия канала Москва — Волга.

— Развивайте. У вас получается.

— А я догадалась. У вас там сняли такой же фильм.

— Невероятно, но факт…

Действительно невероятно, подумал Виктор, покачиваясь на лавке. Вагон метро, построенный по объективным законам науки и техники, — другой, а фильм, продукт творчества чисто субъективного, — почти тот же. Хотя вагон — продукция текущая, а «Волга-Волга» — отражение всего среза эпохи. Закон больших чисел через духовное видение.

Тем временем вагон подкатил к станции «Кремлевская», которая, впрочем, отличалась от «Киевского вокзала» только бордовой отделкой стен. Поднявшись по гранитным ступеням, они свернули вправо и долго шли по длинному тоннелю, заполненному разношерстными пешеходами, над которым что-то постоянно гудело и катилось. Виктор решил, что над ними проходит другая линия метро, но вскоре, когда они поднялись в мир, заполненный золотистым утренним туманом и солнцем, он понял, что ошибся.

Они вышли к Кремлю возле здания, которое Виктор помнил как Исторический музей; вся Красная площадь была заполнена несущимися автомобилями и автобусами, за исключением полосы, на которой, непривычно близко к центру, расположились Лобное место и памятник Минину и Пожарскому. На уши тяжелым катком давил непрерывный гул моторов, словно по площади, как во время парада, катилась тяжелая бронетехника, и в голове отдавалась какофония клаксонов звучания самого немыслимого и разнообразного — как будто каждый водитель подбирал себе свой, как звонок в мобильнике (впоследствии выяснилось, что так оно и было). Мавзолея и трибун, естественно, не существовало, а на шпилях башен, к совершеннейшему удивлению Виктора, сияли восьмиконечные звезды.

— А где орлы-то? — спросил он Лену.

— Как один от ветра свалился, сняли и вместо них поставили вифлеемские звезды.

Вход в Кремль, как и в прошлой реальности, был через Спасскую башню; мимо часовых они прошли без всякого пропуска, но, как только оказались за стеной, двери сзади тут же захлопнулись, и дежурный офицер схватился за телефон: «Третий пост докладывает… Объект проследовал…» Ступин взглянул на часы и сверил с кремлевскими курантами.

— Ну вот, у нас еще пропасть времени. Виктор Сергеевич, вам доводилось раньше здесь бывать?

— С детских лет, с экскурсиями. В соборах, в Грановитой, в Оружейной…

— У вас там недурственно. Тогда, если не против, пока посидим в сквере на лавочке. Люблю свежий воздух и природу.

— Вы, пожалуйста, объясните мне протокольную сторону. Как держаться, приветствовать, что там вообще положено, чего нет. Ну и о чем вопрос, что подготовить.

— Пустое. Держитесь естественно, просто, все эти церемониалы выкиньте из головы, это мешает делу. Легенды тоже выкиньте, он в курсе. На входе в канцелярию попросят сдать оружие, но с этим, думаю, неясностей не будет. Да, мы на встрече не присутствуем, в кабинет вас проведут, так что не заблудитесь.

— А…

— А о чем — даже жандармерия не знает.

— Понятно.

— Да вы не тушуйтесь. Кстати, в Калуге к нам сели наши светила в области радио, разобраться с вечерними записями, утром их, естественно, будить не стали, пусть отдыхают. Знаете, какой их вывод? Стержневые лампы — гениальный выход из положения. Кстати, почему у вас они не нашли широкого применения?

— Появились слишком поздно. Уже транзисторы были. Их использовали в основном в военной и космической технике, потому что устойчивы к радиации.

— Ага. То есть эта ваша бомба…

— Да. Так что здесь — в самый раз, начиная от армейских раций и вычислительных машин ракетных комплексов. По крайней мере, лет десять нет смысла применять в ширпотребе, а то еще транзисторы из-за них создадут позже.

— Не позже. У нас, по крайней мере, не позже. И еще понравилась ваша мысль насчет комплексного подхода — сразу со стержневыми лампами осваивать другие миниатюрные радиодетали и печатный монтаж, сразу по освоении транзисторов — модули и начинать работать над интегральными схемами. Ну и не разделять по разным ведомствам производство компонент и изделий. Ваше мнение о том, что ставка только на развитие военной электроники в ущерб гражданской и бытовой затормозит прогресс, также нашло полное понимание. Да, у Елены Васильевны, может, какие вопросы?

— У меня сейчас один вопрос — когда нам в лабораторию поставят компьютер? Так что можете спокойно обсуждать проблемы диффузионной сварки в вакууме.

…Коридор канцелярии был совершенно пустым, если не считать часовых и сопровождающего лейтенанта. Виктор подозревал, что к его приходу дали указание посторонним не маячить. Кое-где у окон стояли кадки с хамеропсами.

— Вам сюда. — Офицер услужливо открыл одну из обитых черной кожей створок двери. Виктор решительно шагнул внутрь, полагая, что заминка или иное внешнее проявление робости сыграет здесь против него.

— Здравствуйте. К вам можно?

В кабинете стояла тишина. Сам кабинет был в общем-то ничего особенного — два дубовых стола с зеленым сукном, поставленные в виде буквы «Т», шкафы, набитые истрепанными книгами, шторы, портрет императора. Через открытую форточку с площади долетали гудки машин; сквозняк выветривал запах крепкого табака. В потертом и достаточно просиженном коричневом кожаном кресле никого не было. Виктор не знал, стоять ему здесь, ожидая хозяина, или присесть на стул. Да и кабинетик-то был отнюдь не крутой. «На предварительное собеседование, что ли, или инструктаж?»

— Кхм! Мне… сказали сюда пройти… — не совсем твердо продолжил он.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — раздался сзади голос, показавшийся неожиданно знакомым.

Виктор обернулся.

Прямо перед ним в двух шагах стоял живой Сталин.

 

Глава 23

Смертельное желание

Вот кого Виктор не ожидал встретить в этой реальности — так это Сталина. Все-таки это не советская власть, и большевизм здесь изничтожают в корне, религия — государственная, и даже восстановлен царский престол. Тем не менее это был такой же Сталин, как и в мавзолее во второй реальности, и даже выглядел не слишком моложе. Правда, одет он был не во френч, как на довоенных фотографиях, а в серый мягкий костюм с накладными карманами, напоминавший френч, и в белую рубашку без галстука. Зато пышные усы были как на портрете. Вблизи в глаза Виктору почему-то бросилось то, что нос у Сталина сильно выступает вперед, подбородок — наоборот, вертикальный и как-то отдвинут назад, а шея крепкая, широкая, как у борца. Волосы были с легкой проседью, а в уголках глаз виднелась сеть морщин.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — машинально вылетела у Виктора фраза из отечественных фильмов про войну.

Сталин остановился, не дойдя до Виктора пары шагов, и внимательно посмотрел на него снизу вверх.

— Разве мы с вами встречались в Смольном? — спросил он голосом с легким акцентом, не оставлявшим сомнений в подлиннике.

— Нет… Так обычно обращались к вам… в нашем мире.

— Хорошо. Обращайтесь так, как вы привыкли. Сейчас это не очень важно. — Он подошел поближе и протянул Виктору руку. Виктор, еще не отошедший от неожиданности, опять-таки машинально ее пожал. — Присаживайтесь, Виктор Сергеевич. Прежде чем мы поговорим о деле, хотелось бы знать, есть ли у вас какие-то вопросы ко мне? Задавайте любые. Мне доложили, что вы проявили себя мужественно при нападении агентов германской разведки, так что спрашивайте прямо.

— Ну… как-то не готовил вопросов.

— А вы спросите о том, что наболело. Не стесняйтесь.

— Товарищ Сталин… — Сталин кивнул, приглашая продолжать фразу. — Скажите, вот в России сейчас фашизм или нет? Извините, я просто из другого мира…

— Не извиняйтесь. Прямой вопрос — хороший вопрос. Только вы, Виктор Сергеевич, уже давно дали себе на него ответ. Своей жизнью, поступками. Вы действовали так, как подсказывала ваша совесть человека из будущего. Она вам скажет лучше, точнее меня.

Виктор понял, что по форме ответа нет, но по сути возразить нечего. Наступила пауза. Сталин прошел к своему креслу и сел в него.

— Вы хотите меня спросить, как я, большевик, оказался на этом посту?

— Интересно, конечно, но счел этот вопрос несущественным.

— Почему несущественным?

— Надвигается война, в которой могут погибнуть миллионы… десятки миллионов. На фоне этого…

— Ничего. У нас есть время обсудить и то, и другое.

«Ладно. Похоже, он сам хочет рассказать».

Сталин достал из ящика стола свою знаменитую трубку, подержал в руках, но потом положил на стол. Видимо, не хотел показывать пристрастие к табаку перед некурящим представителем другого мира.

— Чтобы все это понять, надо понять, что произошло в России в семнадцатом году. Я уверен, что и у вас там будут по этому поводу разные мнения. Если бы таблица умножения задевала интересы той или иной власти, ее бы опровергали.

Он вновь сделал паузу. Виктор внимательно слушал.

— Разные слои общества видели будущую революцию по-разному. А она пришла такой, какой никто ее не ожидал. Ее сделали не большевики, не эсеры и анархисты, даже не либералы, хотя они первые начинали готовить взрыв. Революция зрела долго. Вы слышали такое слово: народ-богоносец?

— Да, слышал.

— Так вот, народ-богоносец внутренне, глубоко в душе, не признает никакой власти, ни земной, ни даже небесной, потому что он и есть носитель Бога, божьей воли и святой правды.

«— В чем сила, брат? — В правде…» — А, так вот тут какой смысл-то был!»

— Такой народ может подчиниться государству, судам, церкви, терпеть их, но в душе он никогда не почувствует себя одним целым с ними, жителем одной страны, он всегда будет разделять два понятия: понятие власти — и понятие Родины. Власть для него — угнетение, она всегда неправа, а Родина — это бог, тот бог, которого он носит в себе, и он всегда прав. Бог не может быть неправ, он не может ошибаться — иначе в него не веруют. А если в бога не веруют, он не существует. Может ли народ-богоносец считать, что он не существует? Нет. Если он будет так считать — он погибнет. Как вы думаете?

— Логично.

— Это не свойство одного русского или одного православного народа. Это свойство объединяет народы всей нашей империи. Они не могут быть европейцами, они не могут быть азиатами. Российская империя была построена на том месте планеты, где есть такое естественное явление — народ-богоносец. Хорошо это или плохо? То, что народ видит во власти только чужую силу, — плохо, очень плохо. Это мешает строить хорошее государство, без бюрократов, без казнокрадов и взяточников. Но когда приходят чужеземные завоеватели и разрушают или пытаются разрушать власть, государство, церковь, народ-богоносец создает их снова, объединяется вокруг них и этим завоевывает свое право на жизнь и свободу. И это уже хорошо.

«Черт, как складно излагает. И совсем иначе. Интересно, а в нашей реальности Сталин тоже так считал? Говорил то, что принято, а действовал, исходя из другого? Он же вроде вначале на священника учился?»

— Что же произошло в семнадцатом году? За годы войны власть ослабла. В государстве, церкви, армии перестали видеть опору из-за их слабости. И народ, разные слои его, разные национальности, стихийно, массово, сбросил с себя эту власть, чтобы каждый доказывал всем свою правду. Каждый стал себе бог, власть и судья, брат пошел на брата, отец — на сына. Гражданская война — это не война белых, детей Февральской революции, с красными, детьми Октябрьской. Гражданская война — это война белых и красных за восстановление власти над народом, над его бунтом, непознаваемым и беспощадным, как божий суд. Тогда, в двадцатых, победил Февраль. Но власть, которую он установил, была гнилой, слабой, она привела к голоду и вела к новым, еще большим кровопролитиям. Что бы подсказала в этой ситуации ваша совесть? Быть верным принципам партии Октября и оставаться в стороне только потому, что новое массовое движение не называло себя большевистским? Или использовать опыт борьбы, ошибок, поражений, чтобы избавить народы от нового братоубийства? Скажите, была бы Россия лучше, если бы из фачистского движения, из власти, не были бы устранены авантюристы, мечтавшие о завоевании Индии? Или фанатичные поклонники Гитлера, звавшие очистить Россию от инородцев? Как вы думаете? Мы с вами, Виктор Сергеевич, идем одной дорогой. Только вы идете через технику, через научные знания, а я — через организацию, через руководство страной.

При этих словах Сталин положил раскрытую кисть на синевато-зеленое сукно стола и медленно собрал пальцы в кулак, как бы зажимая в него пространство.

— Конечно, можно сказать, — продолжал он, — что, когда политик борется за власть, он просто хочет власти. Но когда вы, Виктор Сергеевич, работали над предложениями по танкам, по другой технике, по лазеру, чего вы хотели прежде всего? Хотели ли вы славы? Хотели ли вы просто потешить свое самолюбие тем, что даете советы знаменитым в вашем мире людям?

— Нет, конечно, Иосиф Виссарионович. Я хотел помочь им, помочь создать оружие для защиты от фашистов… от Гитлера. — Тут Виктор почему-то вспомнил, что не успел рассказать оружейникам об идее противоснайперского ружья под пятилинейный патрон к пулемету Виккерса, а потом, кто знает, может быть, и возможности такой не будет.

— Вот видите… И я хотел помочь. Мы с вами прекрасно понимаем ту опасность, которая нависла над Россией. Мы с вами понимаем, что в этой ситуации и власть и слава сами по себе ничего не стоят.

«Пусть так. Спорить об этом не время и не место. Но до чего же, однако, красиво излагает. Недаром у нас был культ его личности».

— У вас есть какие-то еще вопросы, Виктор Сергеевич?

— Нет. Точнее, вы их уже разъяснили.

— Пусть так. Тогда, если не возражаете, перейдем к делу. Вас не удивляло, что вам так мало задавали вопросов об атомном оружии?

— Признаться, несколько удивляло.

— Зря. Во-первых, ваши знания об этом оружии могут быть неполными и даже искажены вашим же государством. Такие знания — большая тайна. Во-вторых, мы должны были знать, что вы собой представляете. Создание атомного оружия потребует очень больших средств, и нужно быть уверенными в том, что вы не посланы к нам, чтобы мы просто истощили силы страны, идя по ложным путям. Скажем прямо, у нас и сейчас нет стопроцентных гарантий, что это не так.

— Я понимаю. Но, товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович, без этого оружия Россия не выживет. Его все равно создадут — Германия, США. И безнаказанно применят против нас.

Сталин все-таки взял трубку в руки и открыл лежащую на столе коробку с сигарами, чтобы измельчить табачные листы. Видимо, он все-таки тоже волновался.

— А это мы понимаем. И знаете, что мы решили?

Он выждал паузу. Виктор тоже внимательно слушал.

— Атомную бомбу помогут построить нам немцы.

— Немцы? Сами? В смысле Гитлер или ученые?

— И тот, и другие. Мы их поставим в такое положение, когда они не смогут не сделать бомбы. И поможете в этом деле вы.

— Я? Но каким образом?

— Вы выполните одну нашу миссию. Всего одну. Но должен вас предупредить — обстоятельства этой миссии могут сложиться таким образом, что мы будем вынуждены, во избежание еще больших жертв, допустить вашу потерю.

«Ну вот и пришел счет за красивую жизнь. И это, пожалуй, уже…»