Глава 1

Кровные узы

— Почему вы думаете, что я соглашусь?

— А вы не спешите. Вы подумайте, — ответил Сталин и неторопливо начал крошить сигарный табак для трубки.

Виктор Сергеевич взглянул в окно, за которым в нежно-синем утреннем небе среди легких обрывков вуали перистых облаков неторопливо купался сверкающий, как елочная игрушка, пассажирский самолет. Он и в самом деле не знал, что ответить. Ну это еще ладно — попасть из нашего времени в тридцать восьмой год, да еще и в такую историю, где победили белые, неожиданно встретить в Кремле, при дворе государя императора, советского вождя с непредсказуемой политической оценкой, — ну, это еще так-сяк. В книгах и фильмах и не такое вычитать можно. Но когда этот вождь, который, как выясняется, и здесь на самом деле рулит и в старом, и в новом смысле, когда этот вождь предлагает дело, по ходу которого страна может смириться с его, Виктора, потерей, — согласитесь, тут сразу и не знаешь, что сказать.

Где-то на Москве-реке загудел невидимый пароход. Сталин закончил набивать трубку, подошел к окну, открыл одну створку, стал возле нее и лишь тогда прикурил. Виктор подумал, что такого ему в истории не попадалось — чтобы Сталин курил в окно.

Предыдущая встреча в Мавзолее была куда более позитивной. Да и вообще, когда видишь исторического деятеля в гробу, хочется думать о нем только хорошее.

Виктор молчал. Первым тишину нарушил Сталин.

— Я навел справки о ваших родителях.

«Пытается шантажировать? А откуда он вообще знать о них может? Мессинг? Вот… Ладно, черт с ним, с Мессингом, он и так чуть не скопытился, зондируя».

— Я не пытался их искать, Иосиф Виссарионович. Меня они не могут знать, да и история здесь другая, так что вместо матери с отцом…

— Ваша мать существует и в этом году пойдет в школу. У нас бесплатные начальные школы, а скоро сделаем бесплатные средние. С ней все хорошо. Ваша бабушка и дед по материнской линии тоже в добром здравии. Правда, дед был осужден за нанесение вреда империи и недавно освободился из мест заключения. Я дал поручение перепроверить дело. В те времена могли поторопиться, мы имеем факты осуждения невиновных. Если выяснится, что ваш дед не был виновен, ему возвратят доброе имя, а семья получит компенсацию за конфискованное имущество. Полагаю, это будет нелишне.

«Задабривает. Уже лучше. Ну а что же будет, если я откажусь?»

— Спасибо, Иосиф Виссарионович…

— Не стоит. У нас в стране нет маленьких людей. Все равнозначащи — и крестьянин, и кузнец, и счетовод, и император… Скажите, а что стало с вашими родителями по материнской линии потом? В вашей реальности?

— Дед погиб на войне, бабушка и мать жили после войны благополучно…

— А скажите мне такую вещь… Что стало с моей семьей? Говорите правду.

— Правду… Один из ваших сыновей, Яков, пошел на фронт, попал в плен, и…

— Говорите. Не надо тянуть.

— Немцы предложили обменять его на фельдмаршала Паулюса. Его взяли в плен под Сталинградом.

— У меня есть сын Яков. Этой зимой у него родилась моя внучка, Галя. Он у вас дослужился до генерала?

— Нет, в войну он был капитаном.

— Капитаном? И его предложили менять на фельдмаршала?

— Да.

— Что с ним потом стало? Говорите как есть. Не лгите.

— Официально — погиб при попытке к бегству.

— Понятно…

Сталин отошел от окна, держа в руках угасающую трубку.

— Но это в нашей реальности, товарищ Сталин. А здесь может произойти по-другому.

— Вы что, хотите, чтобы я сказал Якову — не ходи на войну? Не ходи защищать Россию?

— Нет, просто обстоятельства на войне могут иные быть. Это же случайность.

— Это правильно, что не хотите так сказать. Если такие, как я, будут отговаривать своих детей идти защищать Родину, кто же тогда пойдет ее защищать?

«А все-таки он лучше… некоторых».

— Вы лучше вот что скажите: Василий тоже… будет воевать?

— В авиации. Участвовал в боях, сбил два самолета, дослужился до комдива… Вот с дисциплиной у него… но это, наверное…

— Да. Вы правы. Надо, чтобы с него спрашивали строже. Невзирая на то, кто у кого отец. Вы сказали — случайность. То есть может случиться и так, что погибнут оба?

Виктор промолчал.

— Молчите… У вас и у меня в грядущей войне могут погибнуть близкие люди. Разве мы с вами не должны попытаться спасти их?

— Я пытаюсь понять один момент. В нашей реальности война была завершена обычным вооружением. И я мог бы помочь его создавать, доводить до производства, имея знания, в том числе о будущей технологии. Разбираться со всякими трудностями доводки, ездить на передовую, чтобы проверять в боевых условиях, если вы подумали, что я струсил…

— Нет. Мы не думали, что вы струсили.

Вновь пауза.

— Но вы, Виктор Сергеевич, не учитываете одного очень важного момента. Ваше появление здесь очень многое изменило. О вас знают иностранные разведки. Политики других держав понимают, что Россия получила козырь. Они постараются исправить равновесие. Они раньше ухватятся за идею сверхоружия, чем в этой, как вы говорите, вашей реальности. Теперь вам понятно?

— Могу ли я узнать, в чем смысл миссии, которую вы хотите мне поручить? Ну хотя бы понять, справлюсь ли я?

— Можно. Вы должны отправиться в Америку как частное лицо. Там вы встретитесь с президентом Лонгом и убедите его, что Соединенным Штатам следует незамедлительно приступить к созданию атомной бомбы.

 

Глава 2

Ходы троянским конем

— Простите, я, кажется, не так понял. Мы сами должны убедить Америку, чтобы она начала гонку ядерных вооружений? Сейчас, когда у нас никакой бомбы нет? Или что-то не так? — Виктор потер ладонями виски.

— Вы все совершенно правильно поняли.

— Но как же…

— Здесь есть еще третья сторона — Германия. Скажите, что сделает Гитлер, если узнает, что его заклятый враг, американская плутократия, начала создавать атомное оружие?

— Очевидно, тоже немедленно начнет ядерную программу.

— Правильно. Но у Германии пока нет урана. Добыча возле Наббурга ничтожна, залежи на месторождении Шмидеберг в Силезии невелики. Допустим, Гитлер в этом году захватит Чехословакию. Он получит Яхимовские рудники, но сейчас их мощности хватит только для лабораторий. Чтобы получить уран в промышленных количествах, нужны большие вложения и время.

«Вот тебе и невежественный диктатор…»

— И она не сможет купить его ни у Бельгии, ни у кого-то другого, потому что уран купит Америка. И не через два года, а сейчас.

— Постойте, а как же месторождения в горах Эрц? В Тюрингии и Саксонии?

— Ваша информация очень интересна. Мы найдем способ правильно ее использовать. Однако продолжим. У Германии нет дешевых людских ресурсов, не хватает черных и цветных металлов. Все это есть у нас. У Германии не будет и некоторых крупных физиков — мы уже начали работу, чтобы переманить их к нам, на лучшие условия работы. Ничто так не манит ученого, как возможность совершить великое открытие. Ради этого они бросятся хоть на край света. Вы понимаете?

— Да, конечно.

«Значит, про Эрц немцы еще не знают… Это хорошо».

— Еще вы скажете Лонгу, что надо взорвать завод тяжелой воды в Норвегии, в поселке Веморк под городом Рьюкан. А лучше сразу и тамошнюю электростанцию.

— Откуда вы знаете о тяжелой воде? Я еще не успел…

— У нас тоже есть физики.

— Ну да, конечно. Но… но там же люди! Как с ними?

— Люди… Вы знаете, сколько людей погибнет, если Гитлер бросит бомбу на Москву или Петроград? Вы знаете другой путь избежать этих жертв?

«М-да, — подумал Виктор, — хорошо быть великим гуманистом в стороне от реальной политики».

— Простите. Я понял. Но почему вы считаете, что Гитлер просто не попытается завоевать Россию?

— А он не может. Сперва ему надо завоевать Польшу, а это возможно, только не враждуя на этот момент с Россией. Ему надо разгромить Францию, стоящую в тылу, чтобы не воевать на два фронта. Если Америка окажется близко к бомбе до того, как это произойдет, Гитлер окажется в западне. У него не будет иного выхода, как соглашаться на любые наши условия. Ну и, конечно, будет еще предпринят ряд шагов с нашей стороны, о которых сообщать вам нецелесообразно.

— А если Хью Лонг после этого поймет, что его урановый проект — всего лишь средство надавить на Гитлера?

— Конечно, поймет. Но у него уже не будет другого выхода, кроме как продолжать работы. И у Гитлера не будет другого выхода, как продолжать работу с нами. Обеим сторонам придется вести эту гонку с максимальным напряжением сил.

— Простите, а как же потом остановить ее?

— Эта гонка все равно начнется, — произнес Сталин как-то задумчиво, — и чтобы завтра было кому думать, как и чем ее остановить, сегодня надо думать, как ее правильно начать. Если мы с самого начала сумеем пустить ее по нужному нам руслу, то потом нам проще будет обуздать этот поток. Я понятно говорю?

— Понятно, — согласился Виктор, хотя, честно говоря, ему было непонятно. Хотя, раз Сталин придумал такую интригу, наверняка у него есть мысли и насчет разрядки.

— Коли так, мы можем перейти к деталям. Вы, как я уже сказал, поедете в Америку как частное лицо. Ни государь император, ни я, никакие другие официальные лица не наделят вас открыто полномочиями, не смогут подтвердить или опровергнуть того, что вы будете говорить. Ни на кого из нас вы не можете ссылаться. Вам понятно?

— Да. Но как же тогда Хью Лонг мне поверит? И тем более как мне удастся его убедить?

— Гью Лонг поверит вам потому, что вы из будущего. Он знает это. Энди Купер перед гибелью успел по своим каналам передать ваши снимки британской разведке. А оттуда, в свою очередь, их сумели заполучить в Вашингтоне по дипломатическим каналам.

«Лишь бы это не снимки на берегу Десны, — подумал Виктор. — Впрочем, два шпиона разных разведок в кустах — это, пожалуй, многовато».

— Вы скажете Гью Лонгу, что прибыли с миссией мира. По своей личной инициативе. Вы считаете, что только создание Америкой атомной бомбы позволит остановить назревающую в Европе новую мировую войну. Это ведь почти близко к истине, верно?

— Верно, това… Иосиф Виссарионович. Только… простите, но очень уж выглядит по-детски. Поверит ли он в это?

— Вы — ученый, Виктор Сергеевич. А ученые часто склонны поступать по-детски. Ради мира или какой-нибудь другой великой идеи они могут обращаться к политикам с такими предложениями, которые все сочли бы ребячеством или даже безумием. Гью Лонг скорее поверит в то, что вы наивны и одержимы идеями, чем в то, что вы — тонкий дипломат.

— А он тогда не сочтет бредом вообще все, что я говорю?

— Он поймет, что бомбу можно сделать. Гью Лонг имеет хитрую сметку крестьянина. Вы его не убедите в идеях мира. Но он ухватится за новое оружие, которое позволит Америке повелевать всем миром, всеми финансовыми рынками. Это все равно как если бы он отрыл в своем поместье сундук с золотом. И блеск этого золота обязательно ослепит его. Американцы очень азартная нация, а Лонг — кандидат от азартных американцев. Он никогда не терпел быть вторым — ни как обыватель, ни как президент. Однажды он зашел в уборную, и перед ним в кабинку проскочил какой-то нахальный тип. И знаете, что он сделал? Он помочился на этого типа сзади. Тот дал ему по морде, а Лонг раструбил в прессе, что его хотели убить. Вот какой это человек Гью Лонг.

«Кого-то это мне напоминает… Ну ладно, будем знать».

— Понял. Как меня пустят к президенту? С кем я должен войти в контакт в Америке? И каким образом?

— Все очень просто. Вы прилетите на пассажирском самолете. У нас есть дальний рейс из Москвы в Вашингтон через Сибирь и Аляску. На аэродроме вас встретит представитель УСС. Это американская политическая разведка, созданная Лонгом в начале этого года, во главе ее поставлен мистер Аллен-Уэлш Даллес из госдепартамента. Они будут уверены, что вас прислали представители еврейских кругов в нашей жандармерии, которые настроены против планов совместной с Германией высадки в Англию и хотят использовать вас, чтобы эти планы сорвать. Вы, естественно, про это ничего не знаете, ни про какие тайные общества, вами просто манипулируют. Поэтому и агенты УСС не будут вас спрашивать об этом, и это немного облегчит вашу задачу.

«Пастор едет в Ватикан в поисках мира… Юлиан Семенов отдыхает. А американцы поверят в этот заговор мудрецов? Почему бы и нет, наверняка они свое лобби у нас развивают, а тут им, видно, и подсунули, как в «Операции «Трест» И вообще это не моя забота».

— Возможно, вас удивит то, что Лонг, известный определенными антиеврейскими настроениями во время избирательной компании тридцать шестого года, пойдет на контакт с вот этой вымышленной группой…

«Не удивит. Откуда я знаю, что у них там было в тридцать шестом?»

— Не удивляйтесь. Американская политика — это игра и делячество. Рузвельт делал ставку на одни группы населения, Лонг — на другие. На мелких фермеров, безработных. Теперь ему интересны любые силы в других странах, опираясь на которые он может извлечь для себя пользу. Любая продажная девка принципиальнее американских правителей.

«А говорили, что насчет продажной девки — это он так про кибернетику… или генетику? Или про что-то другое, и вообще не он? Про западных политиков оно как-то логичнее звучит…»

— На территории Соединенных Штатов вас будут сопровождать люди мистера Даллеса. Они же устроят вам встречу с президентом. Наших людей с вами не будет. Мне сказали, вы изучали английский?

— British English, not American. My spoken English is not beautiful, but I hope, this trip will be a good training

— Сойдет. Они дадут вам переводчика.

Сталин помолчал и добавил:

— А вы знаете, почему я это все вам так подробно рассказываю?

— Нет.

— Американцы в это все равно не поверят. Если они узнают, что вам, человеку, неискушенному в мировой политике, раскрыли такую комбинацию, они решат, что это дезинформация.

«Сплошная социальная инженерия. Как при внедрении трояна. А впрочем, в этой ситуации я и есть троян…»

— Я не стану давать инструкций, как убеждать Лонга. Вы лучше знаете, что такое атомное оружие. Вы лучше знаете, чем грозит миру нашествие Гитлера. Говорить можете все что угодно и о ком угодно — о нашем строе, об императоре, о России. Можете представлять себя монархистом, коммунистом, пацифистом, сионистом, анархистом — это не имеет значения. Лишь бы это было убедительно и естественно. Старайтесь ничего не выдумывать. Будьте самим собой.

Стекла в окне задребезжали от гула низко летящего тяжелого самолета. Сталин слегка поморщился. «Надо будет потом предупредить насчет опасности воздушного терроризма. Мало ли что тут изменит мое появление».

— Возможно, американцы захотят вас скомпрометировать в глазах нашей власти. Позвольте им сделать это. Им надо убедиться, что вы не связаны с официальными правящими кругами. Короче, все, что вы там наговорите, — санкционировано.

— А если они решат удерживать меня? Например, потом, после встречи с Лонгом? И получить информацию о технике будущего, об оружии будущего? Я должен буду раскусить ампулу с ядом? Или мне в этом помогут ваши люди? Вы говорили насчет того, чтобы смириться с моей потерей, — что это значит?

— Резонный вопрос. Если американцы захотят получить от вас информацию о технике будущего — рассказывайте. Рассказывайте как есть, не додумывайте. По принуждению от человека можно получить только голые факты — пусть получают голые факты. Сейчас американцы собирают со всего мира мозги и обеспечивают себе прогресс. С готовым будущим мозги им не нужны, они на них смогут сэкономить. Пусть последовательно воспроизводят все ваши ошибки. Пусть тратят доллары на то, чтобы изготовлять дорогие образцы, которые они еще десятилетия не смогут сделать серийно. Пусть ставят тысячи экспериментов, начнут тысячи проектов. Пусть в погоне за будущим создадут массу лабораторий, привлекут в научный мир толпы посредственностей. Мы развернем в Америке сеть промышленного шпионажа и будем отбирать крупицы удачного опыта.

— Как японцы в свое время… то-есть в будущем? Понятно. Значит, потеря — это только в этом смысле? А я-то думал…

— Мы не можем поручиться, что американцы в один прекрасный день не решат, что вы их дезинформировали. У них же нет возможности заглянуть на двадцать, на пятьдесят лет вперед. И мы не можем поручиться за то, что они с вами сделают. Мы вообще не сможем оказать на Соединенные Штаты дипломатическое или другое политическое давление для помощи вам. Вы для нас официально не существуете.

— Тогда я попрошу проверить меня на полиграфе. Есть такой прибор для проверки, врет человек или нет.

— Это вы правильно придумали, господин Еремин. Американцы любят верить во всякие технические игрушки, в замену человеческих рук и человеческого ума всякими механизмами. Если бы они не звали к себе эмигрантов со всех частей света — давно бы превратились в электрических роботов.

— И все-таки, товарищ Сталин, то есть…

— Да пусть будет «товарищ Сталин». Говорите, товарищ Еремин.

— Как-то в голове не укладывается, что меня с информацией о будущем просто так отпустят и не попытаются ликвидировать. А когда война будет? Это же бесценные данные!

— А войны не будет. — С этими словами Сталин поднял указательный палец вверх. — Гитлер не нападет, потому что у нас тоже будет бомба. Какой смысл обещать украинский хлеб и бакинскую нефть, если за это надо платить миллионами жизней людей высшей расы? Гитлер, как шакал, нападает, когда чувствует слабость. Войны не будет, товарищ Еремин. Мои дети и ваши прародители останутся живы.

И тут только Виктор понял, что цель его задания — предотвратить Великую Отечественную.

 

Глава 3

Власть — не всегда главное

— Это как же… То есть двадцать миллионов не погибнет? — Виктор на секунду запнулся, чтобы проглотить слюну.

— Скажите, вы верите в Бога?..

Сталин произнес эту фразу как-то задумчиво, сделал паузу; Виктор понял, что вождь очень умело пользовался этими паузами, приковывая к себе внимание и одновременно скрывая некоторые затруднения с беглой речью по-русски.

— Впрочем, это не суть важно, — продолжал он. — Мы с вами оба уже в таком возрасте, когда человек задумывается, что же останется после него. Власть, состояние, минутные утехи — не всегда главное. Должно быть что-то такое, ради чего мы пришли на этот свет и после чего нам не страшно уходить.

Он замолчал. Табачный дым тянулся к окну, увлекаемый легким сквозняком.

— Я понял, — ответил Виктор.

— Вот и хорошо. Остальное вам расскажут по ходу дела.

Виктор понял, что разговор окончен.

— А вы… Вы ничего не хотите у меня спросить?

— Думаете, я спрошу у вас дату своего последнего часа? Нет, не хочу. Здесь это может быть раньше или позже. Незачем сидеть и считать дни, как приговоренный к казни. Некогда. Надо еще многое сделать.

Сталин слегка наклонился вперед и поманил Виктора к себе пальцем.

— Знаете, чего я хочу? Я хочу построить здесь другой мир. Где люди будут жить в светлых домах, работать по шесть часов, а в остальное время — учиться, ходить в театры, писать стихи, музыку, картины. Где не нужна каторга и где не будет ночных арестов. Где люди не будут пожизненно прикованы к одному ремеслу, а будут пробовать себя в разном деле, открывая в себе новые таланты. А если мне не суждено будет увидеть этого мира — то перед последним часом своим я хочу покаяться перед всеми. Пусть народ будет мне судьей. Пусть и другие власть имущие потом покаются в том, чего не сумели совершить или неверно употребили власть свою. Не может быть справедливой власти без покаяния.

Виктор был совершенно ошарашен. Покаяние ни с одной из известных ему версий историков про Сталина не сочеталось. А может, на самом деле он так и остался таким — неизвестным? И мы о нем так ничего и не знаем?

— И еще, Виктор Сергеевич. Берегите голову. Что бы ни случилось — не спешите ее терять, как это делают… некоторые. Пока мы живы, борьба не окончена.

«А это к чему? Или это из-за жены? Она же у него вроде покончила с собой. Черт, забыл, в каком году… А здесь, в этой реальности — тоже? Или я просто додумываю?.. А вообще странная откровенность у него. Такое впечатление, будто он считает, что видит меня в последний раз».

…У подъезда канцелярии ожидал «Адлер» с зашторенными окнами. Возле прохаживался Ступин. Шофер услужливо распахнул Виктору заднюю дверь: внутри сидела Лена. Ступин сел на переднее, и машина тронулась.

— Просьба не выглядывать из окон. Мы едем за город.

«Жаль, что Москвы не посмотрю. Прямо как в «Экипаже» — стюардесса слетала в Париж и, кроме аэропорта, ничего не видела. Открытки хоть купить… Черт, а как же… Я же даже устного согласия не давал! Отказаться? От чего? Предотвратить Великую Отечественную? Да меня и в нашей реальности не поймут! То есть найдутся такие, что поймут, но это такая сво… Нет, ну а если бы сейчас немцы напали и тебя призвали, ты бы что, откосить решил?» — спросил себя Виктор, забыв о том, что его возраст уже не самый призывной. В конце концов он решил, что в этой ситуации глупо думать о том, что у него не получили формального согласия.

«Лишь бы это действительно войну предотвратить, а не разводилово. Ну ладно, посмотрим».

Сквозь легкое шипение и трески — все-таки средние волны, а не УКВ — оркестр Лео Райзмана романтически мурлыкал «Шалить не надо». Судя по тому, что «Адлер» периодически притормаживал и под днищем машины начинало мелко трясти, Виктор сделал вывод, что асфальт в Москве не везде. Невидимые сквозь занавески водители пускали в ход клаксоны, когда только возможно; иногда где-то неподалеку грохотал и трезвонил трамвай. Стеклянная перегородка салона была поднята и зашторена; Виктор на мгновение задумался, должна ли она быть в «Адлере» или ее сделали по спецзаказу.

— Мне кажется, в точках перехода есть определенная периодичность, — сказала Лена, — я нанесла точки на график в пространственно-временных осях. Правда, их мало, всего пять, а надо как минимум семь. Где и когда точно появился контактер у кайзера, мы достоверно не знаем. Вы не знаете, как могли немцы предсказать ваше появление в пятьдесят восьмом? У них было семь точек?

— Не знаю. Похоже, у них экстрасенс догадался чисто интуитивно. А вот МГБ, я так понял, имело точный аппарат прогнозирования. Из сказанного можно понять, что они получили его после моего появления. Хотя, возможно, он у них был раньше, а я — только доказательство.

— Или они раскрыли природу перехода. Они ничего не измеряли в точке?

— Я был неоднократно в первой точке, но не видел, чтобы что-то делали. Впрочем, раз за мной следили, могли делать в мое отсутствие. И вообще, — продолжил он после недолгой паузы, — я хочу иметь гарантии, что это все используют, чтобы меня вытащить.

— А мы хотим иметь гарантии, что вы здесь или случайно, или направлены не с целью вреда.

— Несмотря на такое доверие?

— Каждый из нас в этой ситуации рискует. Включая господина начальника имперской канцелярии.

— Ну он понимает, что жизнь в условиях фашистской оккупации… пардон…

— Я поняла.

— В условиях нацистской оккупации меня не устроит. И Гитлера он знает не хуже меня, так что понимает, что врать мне незачем.

— Конечно. Если не предположить, что как раз Гитлер и мог прислать вас. Или его последователи.

— Да видел я Гитлера во второй реальности. И штандартенфюрер СС предлагал мне стать отцом германской демократии. Теперь шляется в нашей реальности, проталкивает интересы германских фирм.

— Кто, Гитлер?

— Нет, штандартенфюрер. Слушай, почему европейцы все время хотят в нас видеть сырьевой придаток? Впрочем, здесь это вопрос странный.

— Не совсем. Много таких, которые мечтают сбежать в Париж или Берлин и оттуда шельмовать Россию и русских. Видеть в нашем народе тупую скотину, быдло. Не понимаю, откуда в людях берется такая злоба к своей родине?

— Эгоизм. Мечты обезъяны гадить с ветвей на голову слона.

— А может, потому что относятся к Родине как к идолу. Хорошо идут дела — принесут ей кого-то в жертву, плохо — вымажут в нечистотах.

— Может.

Машина замедлила ход и дважды погудела. Похоже, отпирали ворота.

— Ну вот и приехали.

Коттедж стоял в уютной сосновой роще. Запах хвои забивал даже бензиновый чад «Адлера».

Первые минуты Виктору показалось, что он вновь прибыл в рейх. Домик был в явно немецком стиле — из красного кирпича, под высокой крышей из бордовой черепицы, с широким, похожим на чепец фронтоном мансардного окна над двустворчатой застекленной дверью первого этажа; справа и слева от «чепца» виднелись еще два плоских, как стекла теплицы, окошка вровень с черепицей. В России так строить не привыкли. Правда, в отличие от особнячка, в котором его поселил Альтеншлоссер, этот был не двух-, а одноэтажный с мансардой, и прямоугольный, длинный по фасаду, метров тринадцать. Гараж — крашенный в коричневый цвет деревянный сарайчик — стоял ближе к воротам; с другой стороны проезда расположилась небольшая крашеная избушка, видать, для охраны. Справа от дома в кустах рябины притаился вход то ли в погреб, то ли в убежище. Возле дверей прохаживался охранник в жандармской форме с автоматом Шмайссера за плечами.

— Прошу в дом, — произнес Ступин, — надеюсь, здесь не успеет наскучить.

 

Глава 4

Тихий уголок

Как уже догадывается читатель, Виктор Сергеевич любил подробно изучать и описывать убранство домов, где ему доводилось жить в иных реальностях. Оно, в аспекте нынешних цен за квадратный метр, вполне понятно.

Сразу же справа от двери была лестница в мансарду. Слева же была уборная, затем комната охраны, и в торце коридора — комната прислуги.

— Из обслуги у нас кухарка и дворецкий, они делают всю работу по дому. Это муж и жена. Не удивляйтесь, они оба немые, но слышат великолепно.

— Надеюсь, им не…

— Нет, их так подобрали. А вот тут, — Ступин открыл дверь чуть правее, не видную от двери из-за лестницы, — гостиная.

В гостиной кроме приемника, книжных шкафов, кресел, дивана, над которым висел натюрморт, и круглого стола стояло еще и черное пианино. Стеклянная дверь выходила на большую, залитую солнцем террасу, мощенную битым кирпичом; Виктор заметил перголу, зонтик и шезлонги. «Можно загорать», — подумал он.

— Обедать накрывают в столовой, — кивнул Ступин на закрытую дверь напротив выхода на террасу, — а сейчас пройдемте наверх. В мансарде у нас ванная, кабинет и три спальни. С вашего позволения, я займу спальню возле кабинета. Я не против, если вы расположитесь в одной, оно даже так спокойнее.

— А камина здесь нет? — спросил Виктор.

— Вам нужен камин?

— Да нет, просто немецкий дом — и без камина…

— Здесь водяное отопление и котел в подвале.

Две свободные спальни — справа, как подниматься по лестнице, — были устроены совершенно одинаково. Полутораспальная кровать, комод, письменный стол, гардероб, книжная полка, кресло, тумбочка, на которую был водружен красно-коричневый бакелитовый «Филипс» с похожей на циферблат будильника шкалой настройки. Комната была метра четыре на пять, так что все это очень свободно размещалось. Виктор невольно подумал, что для одного эта спальня действительно великовата.

— С вашего разрешения я съезжу к себе на квартиру переодеться? — спросила Лена. — До ужина примерно. Здесь далеко до станции?

— Вас подвезут, я вызову дежурную. У вас, Виктор Сергеевич, родственников в Москве, я так понимаю, нет? Можете пока располагаться, отдохнуть, обдумать. Прогуляться по территории можно, позагорать. На речку, к сожалению, пока нельзя, а жаль — здесь хорошая рыбалка. Я распоряжусь, чтобы к вечеру на площадке поставили брезентовый бассейн. Метеорологи обещали жаркую погоду. Купальные костюмы, одежда — все есть в комодах.

— Спецы по оборонке сегодня подъедут?

— Посмотрим по обстановке. Авиаконструкторов до вас хотели. В основном вопросы по истребителям. Не удивлюсь, если вы догадываетесь какие.

— Затык с машиной Поликарпова — нет дюраля, нет авиамотора.

— Ну… — Ступин развел руками. — Кстати, дела Туполева, Калинина, Бартини… ну и еще там наберется — пересматривают.

— Я же еще не успел о них написать!

— Предусмотрительность, господин агент, предусмотрительность… У вас возражения?

— Какие возражения? Наоборот!

— Вот и ладненько. Главное, Туполева уговорить отказаться от признания.

— Он что… сидеть хочет, что ли?

— Надавили — вот и признался, а теперь считает, что спокойней до конца срока в осбюро досидеть. И надавить опять же нельзя — указ о недозволении. С вашей подачи, кстати.

— С моей подачи? А еще что сделано с моей подачи и без моего ведома?

— Не волнуйтесь, вы же об этом и мечтали здесь с первого дня. Покончить с произволом, с теми, кто у нас еще практикует выбивание признаний, фабрикует ложные обвинения. «Оковы тяжкие падут…» Ваше желание и исполняется.

— Да? А откуда я знаю, что под мою ширму не пойдет просто разборка за кресла в жандармерии? Что жандармерия не использует меня для усиления власти? Что на меня потом не свалят все мерзости этой эпохи, как на… как на рыжего? «Он был великий и мудрый, мы ему так верили…»

— Ну, во-первых, просто не успеют. Сейчас вторник, двадцать первое. Через два-три дня вас отправят самолетом в Америку, отдохнете после перелета — и к Лонгу. Как раз наладим контакты, чтобы янки вставили вас в график приема. Во-вторых, никто не станет рисковать делать от вашего имени то, чего вы сами бы не захотели. А вдруг это сорвет миссию. Не надо уж нас всех такими простофилями считать.

«Двадцать первое? Это что же, все, что произошло тут, — произошло меньше чем за десять дней? А казалось, что уже целый год тут торчу».

— Не пытайтесь там Лонга убеждать в идеалах демократии. Во-первых, он еще тот демагог и знает эту демократию под собой в постели, во-вторых, они еще не наелись проблем абсолютизма — все это у них еще впереди, — ну, и в-третьих, он вам просто не поверит. В напуганного войной интеллигента — поверит, в какие-то там сложные идеалы… это непонятно, а то, что непонятно, то есть загаживание мозгов, следовательно, отторгается. Публичные политики всегда уверены, что они знают людей.

— Я вас понял. Надо быть проще.

— Ну переигрывать и под дурачка косить тоже не надо. Вообще главное ваше оружие — естественные реакции. Будьте собой… Да, кстати об оружии. В ожидании приема мало ли что может случиться. Вам сказали, что вас будут сопровождать агенты УСС?

— Да, кстати. УСС в нашей реальности американцы создадут лишь через четыре года… то есть во время войны — в этом Рузвельта убедят англичане.

— Кто возглавлял?

— Генерал Донован.

— Донован, Донован… Лонг не Рузвельт, он привык действовать. Этим-то и воспользовался Даллес, малоизвестный дипломат из управления ближневосточной политики — сумел выйти на Лонга, накидал грандиозных планов — знаете, дипломаты, убеждать умеют, — короче, создал под себя ведомство. Правда, его служба пока оставляет желать лучшего. Набрал в основном ученых и аналитиков, резидентура пока — сплошь вербованные журналисты и дипломаты, кое-кого перетянул из ФБР — надо же эту контору хотя бы охранять… Понимаете, разведка создается многотрудной работой за десятки лет. Британская, германская, русская охранка, ныне один из департаментов жандармерии… Но с другой стороны, Даллес роет землю, добился невиданных ассигнований, так что не удивлюсь, если лет через десять, а может, и раньше он вырастит огромного мирового паука. Скорее всего, охранять вас там будут люди из бывших частных сыскных агентств, раньше выполнявшие заказы ФБР и им же рекомендованные. Насколько они будут подготовлены — судить трудно. Так что иметь что-то под рукой вам будет нелишне.

— А в аэропорту шмонать не будут?

— Вас увезут прямо с летного поля… В уголовной полиции долго служили?

— Не служил. Был в комсомольском оперотряде. Это добровольная организация молодежи, помогающая поддерживать общественный порядок. Хулиганов там задерживать, разных мелких нарушителей. Ну и во второй реальности раз в Осодмиле дежурил, это то же самое.

— Понятно.

— Это вообще-то станет обычным молодежным жаргоном.

— Спасибо. На будущее обязательно учтем. Так что же вам дать на крайний случай, учитывая отсутствие у вас профессиональной подготовки? «Вальтер» вы вряд ли успеете вынуть.

— Есть одна идея. Вы не знаете такого иллюзиониста-манипулятора, который сможет за пару уроков научить появлению в руке предмета из рукава? С помощью резинки?

— Резинки? Вот этот старый фокус? — И Ступин изобразил в воздухе руками нечто неопределенное. — Послушайте, это вы сами изобрели или вам рассказали в МГБ? Сколько раз ходил в цирк, но чтобы вот так… не только платки, но и оружие…

— Да это же в сериале было. «Рожденная революцией». Знаменитый такой в советское время.

— Увы! — Ступин развел руками. — Обещаю посмотреть при первой же возможности. Иллюзиониста найдем, некоторые из них с нами сотрудничают, как и карманники, домушники, медвежатники… А пока не могли бы вы нам рассказать, что вам известно об урановых месторождениях в России? Или хотя бы о методах их разведки?

«А ты еще удивлялся, что не спрашивают про бомбу», — подумал Виктор. Просто им нужно было время. Составить представление, что это такое, определиться с вопросами, а то мало ли что им расскажут, еще и работы заведут не туда.

— Как вы понимаете, насколько можно вспомнить по газетам, и не всегда точно…

— Хоть что-то. Давайте пройдем в кабинет.

— А откуда Сталин… Джугашвили знал, что в России есть уран? — спросил Виктор, войдя за Ступиным в довольно просторное помещение. В углу на тумбочке стоял похожий на патефон такой же звукозаписывающий аппарат Шорина, как и на базе бронепоездов.

— Это элементарно. Если СССР быстро стал ядерной державой после войны, значит, он этот уран где-то нашел, не имея колоний в Конго и не закупая у потенциальных противников?

— Логично. Начнем с известных месторождений на Украине…

…За окном, где-то неподалеку, залаяли собаки.

— Заяц, наверное… Здесь их много водится. Так какие доступные способы поиска месторождений вы можете предложить?

— Во-первых, с использованием радиометров на базе счетчиков Гейгера — Мюллера. С одной стороны, нужно производство массовых дешевых приборов со счетчиками в металлических корпусах — да и для гражданской обороны они понадобятся, — а с другой — радиометров для установки на самолетах, чтобы можно было быстро облетать труднодоступные районы. Другой путь — это налаживание сбора растений. Корни растений вытягивают радиоактивные элементы из почвы, и они накапливаются в самом растении. Собирают траву или другие растения в определенных местах, высушивают, свозят к лабораториям, там проверяют радиометром и отмечают на картах. Главное — массовость и систематичность. Летом можно организовать турпоходы школьников со сбором гербариев, заодно получат знания о природе, и вообще интересно.

— Школьники — это мысль. Тем более что сейчас как раз каникулы. Организуем.

— И насчет носимых радиометров… С батарейками у вас напряженка, наверное? Тем более с диодами… Можно сделать индуктор вроде телефонного, с механическим выпрямлением тока, и заряжать конденсатор вот по такой схеме… а счетчик питается от конденсатора через резистор. Неонка показывает заряд. Размером с фотоаппарат получится — и никаких батарей. Только периодически подкручивать, как патефон. Считать число щелчков в наушнике за минуту.

— Отлично. А насчет тяжелой воды идейку не подкинете?

— В качестве замедлителя нейтронов можно использовать графит. И вообще — сразу же главным ставьте меры безопасности.

— Ну естественно…

— Я не про ловлю шпионов. Защиту от всех видов радиации, включая нейтронное излучение, от радиоактивного загрязнения, безопасность эксперимента. Физики склонны к эйфории и беспечности. Поэтому сразу же развивайте радиационную медицину и намечайте планы по гражданской обороне. Этого вам немцы не подскажут, они сами в этом плане чайники. Как и американцы.

— Хорошо, что американцы этого не знают. Надеюсь, вы поняли, о чем я? Если вдруг станет их жалко, вспомните о жителях Хиросимы.

Над дверью негромко запищал зуммер. Ступин взглянул на часы, подошел к шоринофону и повернул выключатель.

— Нас зовут на обед. После него расскажете поподробней о действии ядерных реакций на человека, мерах защиты, известных вам физиках в США, которые работали по этому проекту или могут быть полезны.

— Надеюсь, не для того, чтобы их ликвидировать?

— Мне все-таки кажется, что вы православный, хотя называете себя атеистом. Мы будем пытаться их переманить или завербовать. Ну и потом, уничтожать ученых физически — неэффективно. Они же в основном люди беззащитные. У каждого из них есть конкуренты, завистники, наконец, слабости. Пусть это все и помогает отстранить их от работы. И тогда можно предложить им продолжить дело, работая на нас.

 

Глава 5

Тюрьма как мечты обывателя

В столовой было накрыто на двоих — охрана обедала в другое время. На деревянной столешнице были положены четыре клетчатые салфетки — на две ставили тарелки, и еще две лежали рядом вытирать руки; возле тарелки, как положено, лежали вилка, ложка и столовый нож, позади тарелок стояло по три бокала простого стекла разных размеров. Сбоку располагались два узких графина желтого стекла — один с простой водой, другой с водкой, — так что назначение третьего бокала Виктор совершенно не понял. Венчала сервировку хлебница.

Перед трапезой Ступин опрокинул для аппетита половину рюмки водки; Виктор отказался, сославшись на жару, и тут же несколько пожалел об этом, поскольку поданные кушанья не совсем соответствовали уровню сервировки «как в лучших домах». На первое оказались недосоленные густые зеленые щи с яйцом; второе состояло из гречневой каши, в которую положили тушеную свинину из армейских консервов, а третье оказалось компотом из сушеных яблок, несколько переслащенным.

— Интересно, а кухарка хорошо стреляет? — спросил Виктор, отправляя в рот очередную ложку разваренного щавеля.

— Почему вас это интересует?

— Наверняка есть что-то, что она умеет делать в совершенстве.

— Она умеет хорошо молчать. Знаете, у меня есть идея. Если мадам Серпикова еще на квартире, после обеда звоню ей, и пусть по дороге сюда заедет на местный рынок. Машину и ассигнования пришлем. Тем более что сегодня рабочий день. А у вас есть какие-нибудь мысли насчет быта?

— Есть. Телевизор здесь еще не установили?

— А вот как раз вчера привезли новый катодный. Английский, по особому заказу для России на триста строк. Он пока в кладовке стоит, потому что наш мастер приболел, а тащить сюда кого попало… сами понимаете. Да и антенны пока нет. Заказывали из дюралевых трубок по американскому образцу, чтобы ловила за городом, но что-то затянули.

— А проволока, провод какой-нибудь есть? И еще фарфоровые изоляторы какие-нибудь и грозопереключателей пара?

— Так это наши рабочие смогут подвезти заодно с бассейном. И собрать помогут. Вы сможете рассчитать антенну?

— Какая длина волны?

— Около шести метров. Точнее, пять семьдесят семь.

— Прилично… Ладно, размеры нас не особо ограничивают.

…Заходящее солнце превратило стволы сосен в огненную колоннаду. Воздух был напоен хвойным запахом, как в Сочинском дендрарии. Автомобиль с катушками записей, фырча, укатил по утрамбованной дорожке.

— Ты думаешь, это будет работать? — спросила Виктора вышедшая на крыльцо Лена; она была в кухонном фартуке. — Я такой ни в одном журнале не видела.

— Попробуем. Вообще к размерам она некритична. Правей чуть! — крикнул Виктор рабочему на сосне.

Двойная ромбическая антенна из медной проволоки, натянутая между деревьями, была похожа то ли на гигантскую незаконченную паутину, то ли на декорацию из фантастического фильма.

— Так держать! — донесся из дома голос Ступина. Спустя пару секунд он сам показался из дверей. — Все отлично показывает, можно закреплять и слезать.

— Если бы еще коаксиал был, а не эта лапша…

— Сейчас везде такой телевизионный провод. Даже в Кремле.

— Ну вы хоть трехсотомный симметричный кабель освойте. А потом можно и коаксиал.

— Идемте, идемте смотреть.

Импортный катодный телевизор фирмы «Маркони», объединенный с радиоприемником — полированный ящик высотой с полметра и шестью ручками спереди, — стоял в гостиной на невысокой тумбочке и был похож на голову робота. Посредине была большая шкала настройки, слева, как квадратный глаз, — вырез для динамика, справа, симметрично, голубой экран размером с фотокарточку — дюймов пять. Для лучшей видимости изображение было увеличено так, что по ширине оно было равным диаметру трубки; закругленные края срезали часть кадра. Смотреть передачу могли максимум трое, усевшись поплотнее у самого ящика. Картинка немного косила, звук был с каким-то металлическим тоном, да и вдобавок динамик издавал довольно противный ощутимый фон, сильнее, чем в здешних приемниках. «Транс мощнее, вот и наводки, а об экранировании особо не подумали…»

Тем не менее это был уже настоящий телевизор, электронный, с кинескопом, к которому Виктор в своей жизни привык.

Транслировали телепостановку из студии — чеховских «Трех сестер». Виктор не следил за действием, его восхищал сам раритет. Неужели тысячи таких ящиков стояли бы в домах где-нибудь в сорок втором, если бы не война? И люди поднимали бокалы под звон кремлевских курантов, глядя на экраны? А потом — потом «Голубой огонек»! Обязательно бы так назвали, потому что не белый — белым он потом стал к концу пятидесятых. Виноградов, Шульженко, Утесов, Лемешев… Все зрители живы, никто не падает, продырявленный осколками, никто не замерзает в блокадном Ленинграде, никого не загоняют в сараи, чтобы сжечь заживо… Боже, какое счастье! Может быть, он, Виктор, действительно ради того и появился на свет, чтобы не допустить в этой реальности лавины горя, заслонить собой их, которые еще не полностью разобрались в своей жизни, которые еще не так опытны, в чем-то наивны, но так же живут, любят, так же радуются, ласкают детей? Может, в этом и есть все, что надо человеку?

— А документальные фильмы или новости бывают? — шепнул он Лене. Очень хотелось посмотреть, как выглядит, например, Москва, которой он здесь почти не видел.

— По каналу высокой четкости видовые фильмы — редко. В основном пока театр, балет, опера, филармония. Классику-то на сто двадцать строк не посмотришь. А здесь лучшие постановки, лучших артистов собирают, и не только театральных. Янина Жеймо играет!

— А она из какого театра?

— Она из цирка.

— Как Варлей?

— Не слышала… А где она играла?

— Да так… А почему телик английский?

— «Телефункен» только дорогие выпускает, для салонов и обеспеченных слоев, — подсказал Ступин. — На них и купили лицензию для петербургского завода. В России сейчас объявлен конкурс на электронный дальновизор для среднеобеспеченных, чтобы заменить стодвадцатистрочники. Есть интересные идеи: дальновизор на семидюймовой трубке с радиоприемником и трансляционный, то есть приемник работает на трубки в нескольких квартирах.

Занятно, подумал Виктор. Однако есть время подумать о положении. В частности, будут ли его пытаться вытащить обратно из Штатов.

Сталину, разумеется, он нужен. Хотя, как политический игрок, он действительно может им пожертвовать.

Еще кому он нужен? Жандармерии, независимо от Сталина. Есть некий феномен, с помощью которого жандармерия может знать, на что есть смысл тратить казенные средства, а что туфта. И вообще эта контора подключается к стратегически важным проектам. А это — статус, положение среди ведомств, укрепление власти. Бюджетные ассигнования, между прочим, штаты, должностные кресла. Значит, жандармерии желательно притащить его живым. И это не так плохо. Но по тем же причинам он нужен и Даллесу.

А может, и совсем не нужен. Возможно, Даллес и не верит в людей из будущего, а просто захочет подтолкнуть Лонга к созданию сверхоружия… а заодно укрепить и свое ведомство, подмять под себя ФБР и часть военного бюджета. Почему нет? Черт, как бы эту идею ему подкинуть… Пусть узурпирует власть, может, в экономике дров наломает, и фиг им, а не мировое господство.

И еще. Эта фраза Ступина: «Обещаю посмотреть при первой же возможности». Шутка? Или он на самом деле в наше время собирается? И Лена с ее точками просто мозги пудрит?

— Господа! Вода — просто парное молоко! Идите же скорей!

Лена в своем темно-красном купальнике — кстати, у нее был закрытый купальник — уже плескалась в сборном бассейне. Бассейн был не так чтобы большой, но освежиться перед сном вполне можно.

— Эй! Вы забыли часы снять, — окликнул Виктора Ступин.

— Я всегда в них купаюсь, — ответил Виктор, перелезая через бортик и подставляя тело кусочку стихии. Стихия была теплая, какая бывает разве что во сне или в ванне.

— Водонепроницаемые?

— Да. Правда, глубоко нырять в них не пробовал.

— Вы их никогда не снимаете. Это вредно для кожи.

— Титановый сплав химически устойчив. Не окисляется, не ржавеет. Поэтому и аллергии от него нет.

— Я думал, это платина. И не только я. С этими часами вы заслужили в Бежице репутацию богатого чудака.

— Да, как-то не учел. Хорошо, что не сперли.

— У жандармерии есть определенные связи в уголовном мире. Так что мы позаботились.

— Кстати, давно хотел спросить: почему именно «жандармерия», а не «тайная полиция», «охранное отделение» или что-то в этом роде?

— Все очень просто. Во времена Республики у Колчака советником по уголовной и дорожной полиции был англичанин, а по тайной — француз… Но, кажется, мы с вами совсем забыли о прекрасной даме, а между тем именно она совершила в этом пустынном уголке гастрономическую революцию.

— Не только я, — игриво ответила Лена; она нежилась в воде, лежа на спине и раскинув руки, — за десерт благодарите генерал-губернатора Кавказа. Точнее, за его экономическое чудо.

— А что за чудо?

— Неужто не слышали? Из полудикой имперской провинции этот край становится второй Италией. Там была каменистая почва, хлеб плохо рос. Генерал-губернатор повелел создавать казенные виноградники, винодельческие заводы, разводить чайные плантации, сажать цитрусовые. Раньше там была сплошная нищета — теперь вы бы посмотрели, какие там дома у рабочих плантаций! Вот вы думали, мы пили китайский чай? Это северокавказский. Мандарины в императорских рождественских подарках для детей в школах и садиках — из Цхинвала. А еще там строят оранжереи, сажают цветы и возят зимой в большие города продавать. Это очень выгодно — цветы зимой, многие уже сделали на этом целые состояния. Коньяк научились делать не хуже французского, фрукты консервируют и везут в столицу джемы и компоты. Теперь взялись за промышленность — развивают марганцевые рудники, и ученые ищут нефть в море возле Баку. Говорят, там ее много. Построят остров на сваях и прямо в море будут добывать.

— Точно есть. Нефтяные Камни у нас называется.

— А в Черном море случайно нет? — спросил Ступин.

— Нет. Там курортная зона.

— О! И у вас тоже? — воскликнула Лена. — Вы знаете, у нас превращают в курорт все побережье от Анапы до Сухума. План «Новая Ривьера». Лагеря отдыха для детей, санатории, пансионаты. Я в прошлом году ездила в пансионат жандармерии в Сочи, он там возле Мацесты. Какая вокруг красота! Там же раньше сплошь малярийные болота были — а сейчас кругом дворцы для народа! Из Германии начали приезжать на серные воды — говорят, здесь дешевле и лучше.

— Я тоже раньше туда ездил. В смысле, в будущем. По профсоюзной курсовке. В общем, повезло им с генерал-губернатором.

— А кстати, вы его должны знать, — заметил Ступин, — это бывший большевистский агент господин Берия. К нам много перешло толковых большевиков, из тех, кто разошелся с Троцким.

«Берия — творец экономического чуда? Ну если судить по второй реальности, почему бы и нет? Хотя, может быть, меня просто пропагандируют, а в ближайшее время этого не проверить».

— Да, во время встречи с ним в пятьдесят восьмом он произвел впечатление делового человека.

— Вы не рассказывали, что с ним встречались.

— Вы не спрашивали. Он принимал меня в загородной резиденции под Москвой.

— А какой пост он занимал?

— Глава государства, преемник Сталина после его кончины.

Ступин перестал плавать и стал ногами на дно бассейна.

— То есть что-то вроде императора, унаследовавшего престол?

— Что-то вроде… Да, разговор был тоже о предотвращении мировой войны.

— Значит, мы в вас не ошиблись. Кстати, из верных источников есть сведения, что скоро его переведут в столицу. Отдадут в подчинение ведомства по делам вооружений и жандармерию. Это как раз связано с планами создания вашей бомбы.

— Вы так открыто об этом говорите, словно я уже покойник.

— Ну это как раз и предусмотрено планом… В смысле, утечка информации через вас. Так что можете доверительно рассказать людям Даллеса. Сведения вскоре подтвердятся. Это подтолкнет Лонга к большему доверию к вам.

— А они не узнают этого раньше?

— Откуда? В дело посвящен очень узкий круг лиц, а ваши контакты со случайными людьми до вылета в Америку мы исключим. Так что эта дача — в какой-то мере тюрьма. Правда, о таком заключении мечтает большинство обывателей.

«Интересно, — подумал Виктор. — Если Ковальчук из реальности-2 обращался к гражданским чувствам, то здесь в основном апеллируют к мещанским инстинктам… Хотя это понятно. СССР во второй реальности — страна-победитель, наука творит чудеса, летают спутники, расщеплен атом, и даже мобильники есть. Народ живет завтрашним днем. А здесь промышленная революция свершилась только вчера, и люди в своей массе — все те же вчерашние полупровинциальные обыватели, с их простенькими желаниями. Не переварились еще».

— Ладно, — сказал он миролюбиво, — это поможет войти в роль диссидента, вырвавшегося за железный занавес.

— Железный занавес? Это из антибольшевистской речи Клемансо в Гражданскую?

— Не помню. У нас так говорят.

— Интересное сравнение. Думаю, оно скоро опять войдет в моду… Только учтите, что здесь, вырвавшись за железный занавес, вы сразу окажетесь за другим.

 

Глава 6

Скелеты в шкафу

Последующая пара дней прошла несколько однообразно. Приезжали Яковлев и Лавочкин, какие-то неизвестные Виктору специалисты по химзащите, иллюзионист (дважды) и, конечно, физики. Иллюзионист, которого представили как Александра Алексеевича, оказался лысоватым, большеротым мужчиной, совершенно не похожим на индийского факира («Это один из лучших в мире факиров-престидижитаторов, — объяснял Ступин. — Окончил Академию магических искусств в Германии, первым в мире начал показывать иллюзию на манеже»). Александр Алексеевич переживал из-за срывающихся гастролей в Ашхабаде и вначале смотрел на Виктора с обреченным видом, но после второго урока повеселел и даже пробормотал что-то вроде «вот если бы вы пораньше начали…».

А с физиками Виктор едва не поругался. Каждое из светил отстаивало свою точку зрения, бесконечно спорило с остальными и в упор не хотело воспринимать информацию из третьего тома учебника Перышкина про уран-графитовый реактор. Капица-старший вообще обвинил Виктора в полной безграмотности и, со ссылками на кучу исследований, доказал полную невозможность создания чего-то подобного РБМК.

«Интересно, как же с ними Берия управлялся?»

— Ну хорошо, — сказал Виктор Капице, — раз я недоучившийся студент, то объясните мне, пожалуйста, вот такую вещь по электротехнике. Вы, наверное, знаете, что возможности получения сверхсильных магнитных полей импульсным путем ограничены из-за действия сил на катушку индуктивности. Теперь сделаем так: создадим постоянное магнитное внутри металлической трубы, вокруг которой находится взрывчатое вещество, и его подрываем. Стенки трубы стремятся схлопнуться, но при их перемещении в магнитном поле в них возникнут вихревые токи, усиливающее поле внутри трубы. Таким образом, мы можем на короткое время получить магнитное поле на порядки выше, чем в импульсной установке. Эти рассуждения верны или нет?

Капица замолчал, взял листок бумаги и начал на нем что-то прикидывать. Через полминуты он вновь поднял голову, и уже с совершенно иным выражением лица.

— Слушайте, это гениально… Это же совершенно новое направление.

— Ну вот, а теперь давайте вернемся к вопросу о цепных реакциях деления и синтеза…

— Интересный прием входа в доверие, — заметил Ступин Виктору, когда встреча закончилась. — К сожалению, гениальных идей на все случаи не хватит. Кстати, всегда уважал настоящих ученых знаете за что? Нет, не за ум и знания, нет. За смелость и независимость, которые они им дают. Никогда не бойтесь диктаторов и тиранов, Виктор. Бойтесь трусов и холуев — именно они творят преступления, которые приписывают диктаторам. Тот же Трибельт, к примеру, — заставь дурака богу молиться… А настоящий ученый — он неприятный, с ним трудно, он и перечить горазд, но с ним никогда в дерьме не окажешься, как с лизоблюдами.

— При Трибельте многих расстреляли?

— Была задача принять превентивные меры на случай нападения Польши, которой помогала Англия. Изолировать потенциально неустойчивые элементы, возможных бунтовщиков и прочая. Ну и пошло соревнование холуев — кто больше в расход пустит, вплоть до разверсток на каждую деревню не менее стольких-то польских агентов. Потом самого Трибельта с подельщиками — за это… Официально, конечно, как за измену и террор по наущению польского генштаба. Потому как если дров наломали в результате враждебных происков — это народ еще как-то поймет, а если признать, что из-за дураков, — так это народ вновь во власти разуверится, ибо лакействующие дураки на Руси неизбывны. А разуверившийся во власти русский народ — это страшно…

«Удачно попал. Хотя если это организовало МГБ из второй реальности, то им и надо, чтобы попал удачно. Кстати, и во вторую попал удачно, аж подозрительно. Или это тоже кому-то было надо? В нашей реальности? Но почему я? Или вместо меня должен был пойти кто-то другой, а я оказался случайно? Как Никулин? Пароль старый — «Черт побери»?»

— Кстати, — продолжал Ступин, — ваши легкие танки решили делать на Черкизоне… Чем это вы так удивлены?

— А это… это что, фамилия у него такая?

— Какая фамилия?

— Черкизон — это здесь что или кто?

— Что. Это сокращенно от «Черкизовский Фордзон». А у вас был знакомый с такой фамилией?

Виктор отрицательно помотал головой.

— Ну вот, там главный конструктор, Астров его фамилия, предлагает вместо сорокапятки поставить разрабатываемый сейчас тридцатисемимиллиметровый автомат с ленточным питанием. Тот, что вы предложили на ЗСУ в виде спарки. В башне-то все-таки один человек, а тут и заряжающего не надо, и скорострельность, а броню эта зенитка даже как бы и не лучше сорокапятки пробивает. По каким причинам вы ее не выбрали?

— Основная — то, что сорокапятку уже выпускают, а эта еще не доведена. Ну и снарядов к ней не хватало в нашей реальности.

— Ну это можно скорректировать, года два-три у нас пока есть. В принципе не возражаете?

— Какие возражения? KwK 36 отдыхает…

Между делом Виктор все-таки составил записку о противоснайперском ружье, кумулятивных бомбах малого калибра для сбрасывания на колонны танков противника со штурмовиков Сухого, и еще о ряде технических вещей, которые, как ему казалось, должны были здесь пригодиться. В жару купались в бассейне, вечером смотрели телевизор, и Лена музицировала на пианино. Ночью из дома выходить не разрешалось — на территорию выпускали собак, днем бродить не было времени, так что выходило, что Виктор все время находился возле дома и на глазах у охраны.

Во второй вечер пребывания в своем комфортном заточении, прибираясь в спальне под девичью нежность аккордов «Тангерины», Виктор подумал, что одежду двадцать первого столетия ему возвращать явно не торопятся. За стеной шумела вода — это Лена принимала ванну.

Вешая пиджак на плечиках в гардероб, он обратил внимание, что один из двух шурупов, которым крепилась деревяшка, что удерживала палку, на которую и вешали эти самые плечики, немного недовинчен и чуть выступает. В Викторе заговорило чувство хозяина; он достал складной ножик с отверткой и попытался поправить. Шуруп дальше не лез, зато отвинчивался неожиданно легко. Из любопытства Виктор попробовал второй шуруп; он так же легко поддался.

Это навело Виктора на мысль отвернуть деревяшку полностью и посмотреть, что же мешает первому шурупу. Перевесив одежду на стул, он так и сделал, а чтобы не мешала палка, вынул ее из второго гнезда. К удивлению Виктора, с одного конца она оказалась полой, а внутри углубления виднелись туго скрученные листы бумаги. Поддев ножом, он вытащил их наружу.

В руках у него оказалось что-то вроде тетради без обложки; поддавшись искушению, он принялся перелистывать чуть пожелтевшие страницы. Внутри оказались какие-то фамилии, непонятные обрывки фраз с сокращениями слов, адреса и цифры.

— Что это у вас?

Виктор обернулся — сзади стоял Ступин.

— Прошу прощения, дверь была приоткрыта, и я не стал стучать. Можно полюбопытствовать? — Ступин кивнул на тетрадку в руках Виктора.

— Это ваша? — спросил Виктор его с детской непосредственностью в голосе. — Я вот тут начал ремонтировать, чтобы шуруп не цеплял, смотрю — а здесь бумажка торчит из палки.

— Тайник?

— А разве это не тайник жандармерии? Я думал, так надо.

— Забыл вам сказать, — ответил Ступин, протягивая руку за тетрадью, — это одна из дач Эрлих-Кричевского. Точнее, была. Мебель не меняли.

Он бегло перелистал тетрадь и остановился на странице с фамилиями.

— Вот он где был! Это называется — понадейся на оперативных сотрудников. Обыск делали, а до такой простой вещи…

— Ну я тоже случайно. Гляжу — шуруп торчит.

— Целый шуруп! Нет, это… Ну сколько говорить, что мелочей у нас не бывает! А еще говорите, что не служили в полиции. Или комсомольский оперотряд проводил обыски?

— Не проводил. В кино было много детективов, где проводят обыски. И по телевизору.

— А это идея. Фильмы и телепостановки, где покажут, как жандармерия защищает простого русского человека от врагов империи. Буду смотреть с интересом…

— Что?

— Я говорю — будут смотреть с интересом.

Он повернулся к двери, отошел к ней на шаг, как бы раздумывая, говорить или нет, и вдруг вновь обернулся к Еремину:

— Знаете, Виктор, что вам посчастливилось найти? Списки участников заговора. И вот, к примеру, эти, эти, — он отчеркнул ногтем на раскрытом листе пару фамилий, — у нас еще не проходили. Нет, вы просто не представляете, какую неоценимую услугу оказали империи.

— И… что теперь с ними будет?

— Со списками?

— С теми, что еще не проходили.

— Дознание будет. Видите ли, Виктор Сергеевич, господин Эрлих-Кричевский, со своим гонором и амбициями изведший многих российских стратегов старшего поколения, завел, как Сусанин, перевооружение армии в такое болото, что никакого другого выхода, кроме мятежа и переворота, у него не оставалось.

— И армия пошла бы против законной… законного императора?

— Виктор Сергеевич, ну вы же не с другой планеты, историю России помните. У одного императора стрелецкий бунт, другого шарфом придушили, потом романтики-декабристы на Сенатской площади, наконец, Корнилов… А теперь все, есть основная улика, что заговор был, и все нити его — в наших руках! Пока не ставьте на место, сейчас вызову следственную группу, оформим процессуально изъятие. — И он выскочил за дверь.

Виктор остался растерянно стоять посреди комнаты. С одной стороны, получалось, что из-за него, из-за его любопытства теперь кого-то арестуют, может, даже десятки или сотни, если начнут раскручивать и искать сообщников, могут осудить или даже расстреляют или повесят, — Королев вроде что-то насчет виселицы говорил? С другой стороны, это и действительно мог быть мятеж, — а мятеж людей, боящихся возмездия, всегда опасен, ибо трусливые жестоки. Наконец, вся эта история с бумажкой могла быть просто подстроена жандармерией, чтобы повязать его, Виктора, посаженными или казненными благодаря его действиям людьми, и черта с два тут проверишь. Например, кого-то все равно собирались казнить и в списочек занесли. А когда человек чувствует себя виновным в страданиях или гибели других людей, это уже его слабое место.

«А когда человек чувствует себя виновным в страданиях или гибели других людей, это уже его слабое место, — повторил про себя Виктор. — А, так вот почему в нашей реальности все время так мусолят Сталина и репрессии. Особенно эмигранты и политики, подлизывающиеся под пиндосов. Они хотят, чтобы у нас было слабое место. Чтобы у России было слабое место…»

Закончить мысль ему не позволила открывшаяся дверь; в нее легким шагом вплыла Лена, в мягком желтом халате, полосатом, как тигр, с махровым полотенцем на голове в виде чалмы и в мягких домашних туфлях на босу ногу.

— С легким паром! — поприветствовал он ее машинально.

— Спасибо! Кстати, ты делаешь успехи как агент?

— Не люблю, когда успех сваливается неожиданно.

— Брось. В нашей работе многое сваливается неожиданно, и хорошо, если это успех.

— Когда ты рядом, не хочется ни об успехах, ни о работе.

Он подошел и привлек ее распаренное, дышащее цветочным ароматом тело к себе, припал к мокрым, ненакрашенным губам. Бакелитовый «Филипс» страдострастно щипал воздух скрипками оркестра Барнабаса фон Геци.

— Погоди… Сейчас же сюда придут… нетерпеливый…

Изъятие вещественных доказательств было скучной процедурой. В качестве понятых, чтобы недалеко ходить, пригласили прислугу. Молодой следователь, фамилии которого Виктор не запомнил, предъявил им тетрадь и упаковал ее в целлофан (тут Виктор вспомнил, что на ней остались отпечатки пальцев его и Ступина); протокол составлял неторопливо и с подчеркнутым тщанием, видимо стараясь отличиться усердием в столь ответственном случае, фиксировал характеристики и индивидуальные признаки вещдока. Виктор подумал, не приобщит ли он к делу еще и палку из шкафа, что создаст некоторые неудобства, однако в отношении тайника почему-то ограничились фотографированием — лысоватый сухонький фотограф, пыхая магнием, вертелся по комнате со своей цейссовской широкопленочной «Супер-Иконтой» с объективом на гармошке.

Виктору пришло в голову, что «Супер-Иконта» ну очень похожа на фотоаппараты «Москва», с которыми до семидесятых промышляли провинциальные фотографы, запечатлевая в кадре шесть на девять группы экскурсий возле памятных мест; похоже было, что производство ее вывезли из Германии после войны. Интересно, а сколько бы заработала фирма, если бы Гитлер просто торговал с Союзом, подумал он и тут же удивился странной особенности человеческой психики: дело пахнет заговором, возможно, полетят чьи-то головы, а у него в башке вертятся какие-то мелочи вроде экзотического фотика. Кстати, а надо ли жалеть головы, которые полетят? Как бы они вообще тут все обернули? И что бы с ним было, попади он сюда при других победителях?

Он попытался настроиться на что-то серьезное. Ну вот, например, что делать, если в нашей реальности Сталина используют для взращивания в россиянах комплексов вины и неполноценности? По канонам психологии надо внушить себе, что то, что окружающие считают недостатком, — на самом деле достижение. Значит ли это, что Россия, чтобы перестать морально себя унижать, должна возродить культ Сталина? Но если возродить культ — не захочет ли кто-то под этим соусом возродить и репрессии? И вообще, в Сталине ли дело, подумал Виктор. Пугаться надо не того, что кто-то хочет ввести в России репрессии, а того, что, кроме репрессий, в ней никакие механизмы почему-то не работают. Если нет репрессий — тогда коррупция, законы, естественно, не исполняются, и чем лучше, если произвол явный и административный заменяется произволом скрытым и денежным? Вроде о чем-то подобном он уже думал…

И кстати, мелькнуло в голове у Виктора, последовательно ненавидеть Сталина должны только гомосексуалисты. Потому что они им были типа уже по жизни приговоренные, а остальные — ну это как выйдет: могли в те времена сесть, а могли и полюс покорять или наркоматом руководить. Но тогда справедливо ли обратное утверждение — те, кто последовательно ненавидит Сталина… Не в переносном, а в прямом смысле?

«Тьфу, какой бред лезет в голову. Наверное, от жары. И вообще, какая разница, что делать в нашей реальности? В нее еще вернуться надо, а возвращать, похоже, не собираются. Лучше о фотоаппаратах думать. Да, а «Нарцисс» для местных спецслужб — тоже бы неплохо. В дополнение к «Миноксам»…»

 

Глава 7

Бомбовоз принца Кирну

В пятницу, двадцать четвертого, его неожиданно разбудили в половине шестого и сказали быстро одеваться. Причем не Ступин — ни его, ни Лены не было, — а за ним приехал Быгов с рукой на черной перевязи.

«Похоже, число посвященных в операцию ограничивают. И долечиться-то как следует бедняге не дали…»

— А как же с одеждой? — спросил он. — Ну той, в которой я в ваше время приехал?

— Виктор Сергеевич, сейчас некогда! Потом этот вопрос решим!

Виктор подозревал, что решать ничего и не собирались, но деваться было некуда. Помыться и побриться ему тоже не дали: «Сделаете в самолете, там время будет». Выйдя на крыльцо, он обратил внимание, что небо было затянуто серой пеленой, было тепло и накрапывал дождь; у дверей его уже ждал черный «мерседес» сборки Первого казенного автозавода, и шофер услужливо распахивал дверцу. «Локализация», — вздохнул Виктор и полез на заднее сиденье.

…Подвезли его прямо к самолету. Когда Виктор вышел из машины, то, что он увидел, разом отбило вопросы о бритье и прочем.

Перед ним на высоте двухэтажного дома возвышалось нечто циклопическое даже для его века гигантских транспортных самолетов и аэробусов. Размах крыльев у этого чуда был метров пятьдесят, а то и больше, ширина массивного овального крыла была такая, что под ним можно было бы свободно спрятать от дождя автобус, да и толщиной оно было с высоту автобуса. Собственно, могучее крыло, на котором разместилось шесть двигателей спереди и один сзади, — это было первое, что бросалось в глаза, а также второе и третье. Сухощавые двойные балки фюзеляжа, торчащие из крыла сзади, уже не впечатляли, как и двухэтажная, как бы с отвисшей челюстью, кабина. Крыло, как на пьедестале, покоилось на двух обтекателях неубирающегося шасси, похожих на гигантские алюминиевые галоши, каждая размером с лимузин на трех колесах; каждое колесо в две трети человеческого роста. Перёд одной из галош был открыт, и возле него стояла бортпроводница в серо-голубом форменном костюме и беретке, из-под которой выбивались темные локоны.

— Туда, туда проходите! — Быгов подтолкнул его в раскрытую пасть галоши.

Трап оказался внутри стойки шасси, наклоненной вперед, как ледорез у деревянного моста, и вел не в фюзеляж, как у всех современных самолетов, а внутрь крыла. Поднявшись по нему и стараясь не задеть головой круглые плафоны освещения на потолке, Виктор оказался в длинном узком коридоре вполне приличной высоты, который проходил внутри крыла. Вдоль одной из сторон коридора, которая была ближе к хвосту, тянулись лакированные двери с квадратным матовым стеклом наверху.

«Черт возьми, — подумал Виктор, — да это просто «Титаник» какой-то».

— Первый поворот направо!

Он повернул в ближайший проход, который через пару метров пересекался с еще одним коридором; по одной из сторон тоже шли двери.

— Теперь налево! Первая дверь!

На матовом стекле были выгравированы облака, птицы и самолетик. Виктор толкнул дверь от себя; за ней оказалось что-то вроде четырехместного купе или каюты с верхними и нижними полками и столиком. Четырехугольные окна, заделанные чуть желтоватым оргстеклом, оказались на потолке.

«Да, пейзажами тут не полюбуешься».

— Здравствуйте, господин Еремин! — поприветствовали его два охранника в штатском.

— Здравствуйте… А это что, тут ночуют, что ли?

— Машина предназначена для дальних перелетов, — пояснил Быгов, — из Москвы она будет лететь на Чукотку, дальше через Берингов пролив — на Аляску, а оттуда — в Вашингтон. Конечно, быстрее можно было бы лететь через полюс, это короче, но для пассажирской авиации пока слишком рискованно, и кроме того, самолет делает промежуточные посадки, забирая пассажиров из других городов. Мы прилетим в Вашингтон во вторник утром по местному.

— Четыре дня?

— Меньше, считая часовые пояса. Но проделать весь путь, сидя в креслах, слишком тяжело. Поэтому в крыле устроены шестьдесят четыре спальных места. Разве у вас такого нет?

— Сейчас практически нет. У нас скорости под восемьсот, поэтому почти все летят в креслах. Так что это, честно говоря, в новинку.

— Ну тогда, наверное, вам будет интересно поближе ознакомиться с нашим чудом техники.

При подробном рассмотрении чудо техники показалось Виктору довольно уютным. В середине крыла был большой салон с креслами и столиками и с буфетом, то есть в нем и обедали. В самом носу, под кабиной пилота, был малый остекленный салон, из которого можно было любоваться землей. Санузлы были по концам коридоров. Кстати, для бритья пассажирам выдавались черные электрические бритвы, по форме похожие на крысок и очень напоминавшие советские дешевые БЭ-2.

— Обычными бритвами тут пользоваться нельзя, — пояснил Быгов, — а то вдруг воздушная яма, и можно порезаться.

— Понятно. Короче, настоящий бомбовоз принца Кирну!

— Простите, кого?

— Да это из Стругацких, фантастика такая… в будущем.

— Про такие самолеты фантастика в будущем? Впрочем, вы правильно догадались, что это, как вы говорите, бомбовоз. В военном варианте он берет почти семнадцать тонн бомб.

— Сколько?

— Ну шестнадцать тонн шестьсот килограммов.

— А, ну да, а я уж подумал… — И Виктор подумал, что Б-52 берет меньше.

— Бомбовоз защищают двенадцать огневых точек, практически без мертвых зон. Любая точка простреливается минимум тремя стрелками. Самолет так велик, что стрелков на огневую позицию по тревоге развозят специальными вагонетками с электроприводом; на гражданском, конечно, вы этого не увидите. В общем, этим воздушным дредноутом мы затмили знаменитую летающую лодку Дорнье. Кроме трансконтинентального будет построено еще несколько самолетов на средние расстояния — от столиц на курорты Крыма и Кавказа. Там уже будут привычные вам кресла на полторы сотни мест. Ну вас, наверное, вряд ли этим удивишь…

— Почему же… Очень даже удивишь! Да, а багаж пассажиров перед посадкой досматривают? И самих пассажиров?

— Простите, зачем?

— А террористы? Попытаются захватить самолет или взорвут бомбу?

— Но они же не дураки. Если они взорвут самолет, то сами погибнут.

— В вашей реальности не бывает фанатиков?

— Простите… Я не подумал о том, что у вас там уже другой опыт.

— Да я сам виноват. Не подумал, что у вас такое развитие гражданской авиации.

Над дверью щелкнула и зашипела бакелитовая круглая коробка динамика.

— Дамы и господа! Мы рады приветствовать вас на борту судна императорского добровольного воздушного флота! Через несколько минут наше судно поднимется в воздух. Во время набора высоты просим вас оставаться в каютах и брать леденцы из коробочки на столике для лучшего привыкания к разрежению атмосферы. Вызов проводниц кнопкой слева…

— Так что будем делать? Оно уже взлетает.

— Сказать, чтобы задержали рейс… хотя тогда мы рискуем угодить в штормовую погоду при подлете к Уэлену, а это ничем не лучше бомбы. Постойте: сейчас самолетом пользуется немного людей и практически на каждого есть досье в жандармерии. До Сыктывкара я свяжусь по рации и запрошу данные на всех. Во всяком случае, в списке пассажиров подозрительных лиц не значилось. Работники дипмиссий, торговые представители, один известный радиообозреватель, потом американский миллионер Мэйсон-младший с семьей…

— Миллионер?

— Ну он вне подозрений. Как и наши соседи — это дипкурьеры, и они тоже вооружены. Если есть шпионы, то это, возможно, О’Гилви, сотрудник посольства США, и он защищен иммунитетом, и журналист Терразини из «Нью-Йорк таймс» с личной секретаршей, которые, по нашим данным, посланы УСС подстраховать вас. Ну и, конечно, следить за вами. В свою очередь, обслуга — агенты жандармерии. Да, еще, несомненно, вне подозрений знаменитые фельетонисты Ильф и Петров. Их авантюрные сатирические романы очень популярны, и они едут писать продолжение.

— Они тоже работают на жандармерию?

— Неужели они были агентами в вашей реальности?

— Не слышал. Просто компания подбирается интересная.

Где-то за стенкой уже зарокотали двигатели, и пол начал мелко вибрировать. Виктор подумал, что путешествие может оказаться не столь комфортным. Из динамика полилась знакомая музыка «Авиамарша», только без слов.

«Еще один суперхит на все времена».

Динозавра мелко затрясло при разбеге по взлетному полю, затем тряска прекратилась, и через минуту Виктор почувствовал себя как в лифте, который суетливо решает, ехать ему вверх или вниз. Виктор схватился за леденцы. По счастью, вскоре они вышли за реденький слой облаков, в окне наверху засияло ослепительно чистое голубое небо, и машина словно застыла в воздухе, гудя и мелко дрожа всеми поверхностями от работающих моторов. Поднимались они медленно, так что на уши особо не давило.

В дверь постучали. Охранники переглянулись.

— Здравствуйте, господа! — В распахнувшемся дверном проеме появилась сияющая Лена, правое плечо которой оттягивал небольшой чемоданчик. — Неожиданно оказалось свободное место. Моя койка в том крыле, машинку и бумаги я оставлю у вас — не надеюсь на соседей.

Она захлопнула дверь, вытащила из портмоне сложенную бумажку и протянула Быгову:

— С начальством все согласовано. Буду за время полета проводить опрос по профилю нашего подразделения, возвращаюсь с вами.

Быгов развернул бумажку на столике здоровой рукой, тщательно просмотрел, свернул и протянул Лене.

— Все правильно. С соседями будьте внимательны и осторожны. Постарайтесь, чтобы они не увидели вашего оружия. Если они будут предлагать еду или напитки, откажитесь под каким-нибудь предлогом. Все записи не выносите из этой каюты, на территории США не отходите от нас. В полете старайтесь быть у нас или на виду, перед тем как лечь спать — осмотрите койку.

— Спасибо. Меня уже инструктировали. И предупредили, что меня в самолете могут придушить во сне, сделать укол яда, выбросить через аварийный люк…

— …Пустить газ через замочную скважину. Очень хорошо. Так что располагайтесь и можете приступать к работе.

 

Глава 8

Воздушная тюрьма

— Вставайте! Скорее!

Один из охранников тряс Виктора за плечо.

— Что, уже завтрак? Я столько проспал?

— Здесь полярный день. Скорее, держите одежду.

— Что-то случилось?

— Сейчас все увидите.

Моторы нудно гудели — «р-р-ры, р-р-ры, р-р-ры…», — этот гул и дрожание всех предметов, стен, потолка, койки преследовали Виктора, казалось, даже во сне.

Через окно лился то ли утренний, то ли вечерний свет. Хотелось спать. Коридор показался каким-то тоннелем в холодильнике.

— Э-э… аыах. Куда идти-то?

— Сюда. — И охранник ткнул рукой в направлении небольшой дверцы с красной надписью «Вход воспрещен» сразу за буфетом. Дверца приоткрылась, из нее высунулся Быгов:

— Давайте, давайте…

Виктор протиснулся вслед за ним вперед и обмер.

Это была кабина пилотов, узкая, с четырьмя креслами по два один за другим и проходом между ними. В креслах сидели люди, откинув головы на подлокотники и закрыв глаза. Перед передними креслами свободно замерли два черных штурвала.

— Они чего… спят, что ли?

— Да. Обе смены. И штурман внизу. Похоже, что экипаж усыпили, кроме стюардесс. Их опрос ничего не дал. Они носили какао, но, похоже, не в нем дело.

— Их могли отравить еще на земле.

— Замедленного действия?

— Да. У нас было в одном фильме… «713-й просит посадку».

— А о нем вы не вспомнили?

— Ну такой способ, кроме фильма, не применялся… обычно бомба или оружие проносили…

— Фильм чем кончился?

— Ну чем кончился… — Виктора удивило, что Быгов в такой ситуации спрашивает о кино, но тут Быгов схватил его одной рукой за плечо:

— Да очнитесь же вы наконец! Чем кончился фильм??? Что со всеми было там???

«Тьфу, черт, какой же я тупой…»

— Спаслись они.

— Как спаслись? Вспомните!

— Пассажир посадил самолет. Пилот ему подсказывал и с земли, по радио.

— Пилот проснулся?

— Он шевелиться не мог, только говорить.

— Как его разбудили?!

— Подождите, дайте вспомнить… давно смотрел… кололи ему что-то, кофеин вроде.

— Сейчас. Лена! — Белов обернулся назад. — Кофеин ищите! И вообще любое возбуждающее!

— А с землей уже связались?

— Пробовали. Никто не отвечает. Видимо, экипаж заснул раньше, чем успели уточнить курс, и нас отнесло. Радиомаяк не принимает, по магнитному компасу в этих широтах можно определить день рождения бабушки штурмана. Остается гирокомпас, но на него, я слышал, действует вибрация.

— Не пробовали по радиокомпасу просто на станцию какого-то города настроиться? Как в «Воздушном извозчике»?

— Пытались. В наушниках только трещит и воет. Магнитная буря, что ли.

— А где мы примерно находимся?

— Внизу видны горы. Возможно, Верхоянский хребет. Мы идем над ними на высоте порядка пяти тысяч. Если верить штурманской карте, сейчас внизу должна быть тундра.

— И сколько горючего осталось?

— Примерно на час. Ну километров сто пятьдесят — двести протянем, знать бы только, куда тянуть и что потом.

— Это возмутительно! — раздался голос сзади. — Я буду подать на вас жалобу в государственный департамент! Это есть произвол, нарушение гарантированных вашей страной прав!

— Да, конечно, мистер Терразини. Вы имеете право обжаловать наши действия и подать в суд. Но прошу вас сначала посмотреть на это. Сюда, пожалуйста.

— Oh, shit! — воскликнул Терразини, заглянув в кабину. В этот момент он мало походил на итальянца. — Надеюсь, это не есть инсценировка?

— Я бы на вашем месте надеялся на обратное, — сухо заметил Быгов. — Уверяю вас, мистер Ропски, он же Терразини, что персонально вы нас не интересуете. Нас интересуют курсы пилотов-любителей, упомянутые в вашем досье. Виктор Сергеевич, Степан Иванович, освободите место для пилота, только постарайтесь не задеть штурвал. А вы, — продолжил он, обращаясь к Терразини, — повторяю, имеете право обжаловать наши действия и подать в суд за моральный ущерб и вторжение в частную жизнь. На оставшихся в живых, разумеется.

— Да, я понимаю, — пробормотал Терразини, когда Виктор вместе с одним из охранников протаскивали мимо него пилота, — нет вариантов. Я буду повернуть самолет на север и вести до тундра или пляж, берег моря. Теперь лето, тундра есть как это, вода есть, земля как губка с водой, с таким шасси мы будем перевернуться. Вода, море тоже. Но нет вариантов. Если не затрудняет, пусть стюардесс делает для меня коктейль какой-нибудь. Также есть последнее желание — хорошо бы блондинка, но здесь не есть подходящее место, поэтому мой выбор коктейль.

— Если вас не оставило чувство юмора, это вселяет надежду.

— Мистер Быгофф, это вы дать мне надежда попасть на первый полоса каждой газет всего мира. Позовите сюда мисс Кларк, она есть крепкий девушка, не будет иметь никакой обморок. Я буду здесь диктовать репортаж. Надеюсь, он не будет уничтожен через огонь после лэндинг.

«Шутник, однако…»

— Кофеина нет, — потянула Виктора за рукав Лена, — есть куча бинтов и морфия.

— Морфия? Они тут что, нарики?

— Это же обезболивающее!

— Потрясающе. А кокаина тут нет?

— Однопроцентные кокаиновые капли с адреналином и с трехпроцентным эфедрином? Это у меня сосед по каюте закапывает в нос от гайморита. Может, пойдет как возбуждающее? В бессознательном состоянии ему промывать желудок бесполезно. — И она кивнула на усаженного в кресло пассажирского салона пилота.

По коридору стучали туфли стюардессы. У стюардесс тут туфли тоже на низких каблуках.

— Вот… вот пледы и грелки.

— Хорошо. Обкладывайте. А вы тащите второго.

— Hey, what happened to crew? — раздалось над ухом командным тоном.

«Shit happens», — машинально подумал Виктор, но вслух не сказал.

Мисс Кларк была сухощавой плоскогрудой шатенкой и на обложку «Лайф» не просилась. Было в ее лице что-то фермерски-суровое; видимо, пару подбирали для чисто деловых отношений.

— One minute, please! — Виктор протиснулся вперед нее в кабину и подумал о том, что эта баба, похоже, шпрехает по-русски.

— Тяни его… так… аккуратно… штурвал спиной…

Терразини уже что-то надиктовывал в кабине, не желая терять времени.

Пол чуть дернулся влево; голос Терразини прервался; голова первого пилота качнулась вбок; Виктор уловил в дружном хоре двигателей какие-то перебои. Мимо Виктора пронесся охранник, которого звали Григорием; он обернулся, Быгов что-то показал жестами вслед.

— Двигатель заглох, что ли?

— Да, крайний на левом крыле. Терразини выровнял машину. Шубин пошел посмотреть, что там.

— Помочь?

— Он знает эти двигатели. Мы ведь тоже не кого зря набираем.

— Часто требовалось?

— Пока ни разу.

— Это мне и не нравится.

— Думаете, что…

— Увидим.

— Вы не волнуйтесь, — подскочила к Виктору Лена, — я однажды летала на калининском «извозчике», и у нас забарахлил мотор. Мы сели прямо на поле, представляете, все поле в ромашках и среди них белый-белый самолет, как большой лепесток ромашки. Потом мотор починили, и мы взлетели.

Самолет задрожал, и его потянуло влево.

Быгов беззвучно выругался; Григорий рванулся в коридор к люку в крыло. Из двери в кабину, стукнувшись головой о верх алюминиевого проема, выскочил другой охранник, который Степан Иванович.

— Второй и третий…

— Первый запускали?

— Да. Хрен там. С пятью на курсе не удержать. Глушить на правой плоскости нельзя: валиться начнем. Сейчас крутимся над горами, пока горючее не выработаем.

«Жалко Ильфа и Петрова…» — почему-то пронеслось в голове. И еще вспомнилось, что Сталин не любил летать самолетами.

«Правильно делал».

Лена порывисто схватила его за руку.

— Подождите! Послушайте… Ну у вас же что-то должно быть предусмотрено на такой случай? Там, в будущем? Вы понимаете?

— Не понимаю.

— Ну спасти, вытащить нас. Они же не должны допустить!

— А я знаю? Я знаю, что это?

— Ну неужели нет никаких идей? Ну придумайте же что-нибудь, вы же оттуда!

— Есть, — Виктор сглотнул слюну, — у этого птеродактиля посадочная скорость не более ста…

— Восемьдесят.

— То есть если распределимся по всему самолету, даже если он развалится при посадке, у кого-то есть шанс выжить. Когда найдут, надо передать, чтобы, если что, вместо меня послали двойника. Меня же в Штатах только по фотке знают.

— И это все? — театральным шепотом зашипела ему на ухо Лена, широко разевая рот, так что казалось, она сейчас проглотит его ухо, — вы сейчас думаете только о задании? Только о том, как предотвратить эту войну? Я не верю, слышите, не верю! Вы… вы знаете, они вас спасут…

— Лена, подождите, Лена… Вы не знаете, что это за война… У нас шансов через три года — как в этом самолете. Даже вон Ильф и Петров… один из них погибнет. Так хоть мы не зря жили, мы хоть попытались что-то в этом мире изменить, не знаю, получилось, не получилось, но все-таки после нас что-то останется, хоть эта попытка, не одна пустота…

В салоне потемнело, Виктор почувствовал легкую тошноту.

«Что за хрень, здесь же полярный день!»

И спустя мгновение:

«А если это они?..»

 

Глава 9

Нью-Димокраси

Ложка звенела в стакане. Напротив Виктора на койке сидел Быгов и пил ситро из чайного стакана в подстаканнике, не вынув из него ложки, — такие, знаете, красивые хромированные подстаканники с двуглавым орлом и мельхиоровая ложечка. Сбоку у двери сидела Лена, пристально глядя на него. И все то же натужное урчание двигателей, от которого на поверхности ситро танцевали круглые волны.

«Если это и есть тот свет, то откуда газировка?»

— Запустили? Моторы запустили?

— Елена Васильевна!.. — почему-то поморщился Быгов.

— Ну что Елена Васильевна?! — с отчаянием воскликнула Лена. — Ну что-то я не так сделала, что теперь? Пишите рапорт, пишите!

— Это был гипноз?

— Это было… Да, да, это был гипноз, вы должны были все забыть.

— Проверяете?

— Нам очень важно знать, был ли организован ваш отход.

— Понятно. Узнали или будет следующий пункт программы?

— Не будет, — ответил Быгов, — с нашей стороны эксперименты закончены, за американцев не ручаюсь. Вы можете отказаться; может, действительно вместо вас послать двойника…

— А если Даллес расколет двойника? Что с ним сделают?

— Такая работа, Виктор Сергеевич. Защищать отечество, народ, веру. Только не в дыму и пламени, но…

— Да бросьте вы. И коту понятно, что я должен лететь. Ну что вы все сидите, как на похоронах? Запишете в отчете, что выявлено важное свойство психики пришельца — не забыл после сеанса. Кстати, я еще не завтракал… ну и музыку, может, какую включить, а то еще черт знает сколько лететь, закиснуть можно.

Виктор щелкнул ручкой волюмконтроля у изголовья; динамик на фоне жужжания и потрескивания попытался забить гул моторов беспечным фокстротиком «Хочу тебя заполучить».

— Я распоряжусь насчет завтрака в каюту, — сказал Быгов, — и если не возражаете, хорошего коньяка? Я все-таки вам обязан до гроба. Нам вот, к сожалению, крепкое запрещено до конца рейса…

— Ну и не волнуйтесь, — ответил Виктор. — Вернусь — тогда вместе все и отметим, покажете мне хороший ресторан… или нет, лучше выедем на природу. Умеете шашлыки жарить? Нет? Ничего, научу. Надо будет сделать шампуры…

— …Дамы и господа! Наше путешествие подходит к концу! Через несколько минут наше воздушное судно совершит посадку на летное поле Нью-Димокраси. Просим всех пассажиров до остановки самолета оставаться на местах и ждать приглашения к выходу…

«Ну, наконец-то», — подумал Виктор. За несколько дней полета самолет ему надоел больше, чем вагон поезда от Чу до Москвы, несмотря на периодические посадки и приглашения прогуляться по твердой земле. Ильфа и Петрова он видел мельком в салоне, когда они интервьюировали О’Гилви, стараясь выкачать из времени на борту как можно больше путевых заметок, а Терразини ему все время попадался в туалете небритым и подвыпившим, и, самое главное, он оказался совершенно не похож на виденного под гипнозом.

— Ваши документы на въезд и деньги на возможные расходы. — Быгов протянул пачку долларов разными купюрами.

— Где расписываться?

— Уже расписались.

Впечатление было такое, будто самолет прилетел в Адлер. Было по-южному жарко и влажно.

— А это и есть Вашингтон? — вырвалось у Виктора сразу же после того, как он ступил на американскую землю.

— Да. Бывший Гуверовский аэропорт, недавно переименовали.

Виктор, конечно, не рассчитывал увидеть в Вашингтоне небоскребы. Но столичный аэропорт богатейшей в мире страны вызвал у него явные сомнения. По сравнению с длинным угловатым двухэтажным зданием Ходынки, которое по размерам было даже побольше послевоенного брянского Старого аэропорта, здешние воздушные ворота не тянули даже на уровень райцентровского клуба. За низеньким палисадником стояло одноэтажное здание с надстройкой посредине и длинными, как крылья, навесами по обеим сторонам для стоянки автомобилей. Размерами и архитектурой здание напоминало Виктору пожарное депо напротив Арсенала.

— А тут что, два аэропорта?

— Один. Они сейчас ищут место для нового. В Москве тоже будут строить новый, у деревни Внуково. Хотя вряд ли вы о ней слышали.

— Почему? Очень даже слышал. И летал оттуда.

Из висевшего на здании радиорупора долетал бравурный марш, чем-то похожий на советские первомайские, в котором чувствовалось нечто знакомое. Через пару минут Виктор вспомнил: это была переделанная американская солдатская песенка «Синий колокольчик», в оригинале грустная и протяжная. Здесь же голос солиста звенел просто советским энтузиазмом, нехарактерным в этой реальности для императорской России; из-за дальности и низкого качества аудиотехники Виктор разобрал только конец куплета: «Long live America, long live our Boss!» Пассажиры гуськом потянулись через калитку к зданию, видимо, в сторону таможни.

— Ну ладно, мне, наверное, туда со всеми идти?

— Разве вам не говорили? Ждите здесь. За вами должны приехать.

За домиком аэропорта и пустырями виднелась дорога с мостом через реку; она раздваивалась, охватывая аэропорт с двух сторон. Вдоль реки тянулось еще одно шоссе, слева за приземистым зданием виднелся какой-то заливчик.

«Ба, да это же мы на месте транспортной развязки возле Пентагона! — подумал Виктор. — Только Пентагона пока нет, и новые мосты не построены. Небось и Белый дом недалеко…»

Его размышления прервал автомобильный гудок. По летному полю прямо к трапу — точнее, к стойке шасси — подкатил новенький, песочно-золотистого цвета компрессорный четырехдверный «Корд-812» с тяжелой, как могильная плита, крышкой капота и сияющими под солнцем выхлопными трубами из нержавейки, и скрипнул тормозами. Дверцы распахнулись, из передней вышел гладковыбритый мужчина с незапоминаюшимся лицом и южным загаром, из задней появилась невысокая женщина лет немногим более тридцати, в строгом кремовом платье с короткими рукавами, худощавая, тоже загорелая, c проступающими из-под легкой ткани ключицами и большой шапкой завитых осветленных волос; она чем-то напомнила Виктору Джейн Фонду в фильме «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Виктору сразу бросилось в глаза то, что она использует тушь и тени для ресниц, что в России им не было замечено даже у богатых дам или девиц легкого поведения. Подойдя, мужчина показал Быгову какой-то значок на оборотной стороне лацкана пиджака; Быгов здоровой рукой предъявил удостоверение. Лена посмотрела на женщину с определенным скепсисом.

— Спешиалный агент Дик Сэллинджер, семнадцатый департмент Ю-Эс-Эс, — произнес мужчина с заметным акцентом и кивнул на женщину, — миссис Крамер, переводчик. Мне сказали, что Джопросил передат записку для тетушка.

— Штабс-ротмистр Быгов, жандармерия его величества. Записки нет, но наш друг может передать вам все на словах.

Видимо, это был отзыв и пароль.

— О’кей, — ответил Сэллинджер, — рады видет его.

— Идите, — шепнул Быгов.

— Всего доброго…

— Идите.

Виктор шагнул вперед и произнес «Хэллоу!».

— Здравсвуйтье. Прошу машина. Будете говорит через переводчик.

Внутри Виктор испытал какое-то неприятное ощущение, поняв, что с этого мгновения он уже не в России и что он не может просто туда вернуться, по этому странному трапу в стойке гигантской серебристой галоши. Не чувствовал он себя здесь и беспечным туристом. Переходить границу вечного рейха во второй реальности было как-то проще, потому что вокруг был обыкновенный белорусский лес, ручей и мостик. Он сделал над собой усилие и направился к распахнутой задней двери солидной, монументальной, как Мавзолей, машины, рассчитанной на голливудских кинозвезд и героев-летчиков. Внутри его ждали пухлые кожаные подушки дивана; он подвинулся к левой стороне, рядом села переводчица, захлопнула дверь и стандартно улыбнулась губами в темно-вишневой помаде.

— Меня зовут Джейн, — произнесла она на безукоризненном, как у диктора, русском, — я ваш переводчик, как уже сказал мистер Сэллинджер.

— Джейн. Как Фонда.

— Простите, но я не знаю Фонда. При крещении мне дали имя Иоанна, Иоанна Воронина.

— Вы русская?

— Да. Эмигрировала с родителями в Гражданскую. Крамер — это по мужу, он был пилот, как бы это правильно сказать, трюкач. У него были контракты с кинофабрикой.

— Каскадер?

— Да, каскадер. Когда он разбился, я не стала менять фамилию, так проще устроиться. Страховки надолго не хватило. К счастью, удалось поступить на службу в Ю-Эс-Эс.

— Юнайтед Сикрет Сервис? — машинально спросил Виктор по второй реальности.

— Unconventional Strategic Services. Нетрадиционные стратегические службы. Так назвали из дипломатических соображений, чтобы не портить отношений с армейскими и флотскими разведками. В России переводят как УСС — Удельные стратегические службы.

«Что-то она разговорилась. Хотя, видимо, это задание. Располагает к себе, заодно намекнула, что свободна».

Машина свистела наддувом и уже неслась по мосту, гладкому, как взлетная полоса. Американским дорогам и тогда можно было позавидовать. Приемник в машине ловил волну местной станции, потчевавшей слушателей хитами в исполнении оркестра Лео Райзмана вперемешку с рекламой и незатейливыми шутками ведущего.

— А почему аэродром так назвали — Новая Демократия? — спросил Виктор, пытаясь перехватить инициативу в разговоре.

— Он раньше был имени Гувера. Лонг приглашал Гувера в администрацию, но тот отказался и стал недобросовестной оппозицией. Тогда были преданы огласке материалы о гибели семи миллионов американцев от голода по вине Гувера и Рузвельта, который тоже отверг предложения сотрудничать, и местные жители потребовали переименовать аэропорт в поддержку политики Лонга. Предлагали назвать имени Лонга, но он отказался. Сказал, что еще недостаточно сделал для величия Америки.

«Сегодня каждый новый властитель не только пытается смешать своего предшественника с грязью, но и создать новую систему знаний о прошлом, исторических ценностей, героев и преступлений, в которой его предшественники механически будут в грязи…» — вспомнил Виктор запись в блокноте у Лены. «Интересно, а что это за новая демократия, чем она лучше старой… и… и… а что это за семь миллионов жертв? Голодомор у них был? Что-то не слышал об этом».

— Да, семь миллионов — ужасная трагедия. Я, честно говоря, почти не слышал об этом. Америка всегда виделась мне преуспевающей страной.

— Они это скрывали! — с негодованием воскликнула Джейн. — У нас уничтожали продовольствие, топили паровозы пшеницей, чтобы цены не упали, а миллионы разоренных фермеров и безработных умирали от болезней, вызванных истощением! Комиссия Аппельбаума все выяснила! Бесплатный суп давали только в некоторых городах, но масса городов были банкроты и не имели такой возможности. У нас нет такой паспортной системы, как в Российской империи, поэтому точное количество жертв мы никогда не узнаем. Теперь везде ставят скорбные монументы жертвам Великой Депрессии, а раньше везде висели плакаты «Smile!» — «Улыбайся!» Эти толстосумы требовали, чтобы народ вымирал с улыбкой! И это они называли демократией! Только Босс дал всему народу настоящую демократию для людей, а не для кошельков.

— Босс? Руководитель УСС?

— Босс — так в народе зовут президента. Наш Босс.

«А, так вот кто такой босс из песни».

— Мы едем прямо к нему?

— Нет, в гостиницу. Босс очень занят, он ездит по стране, необходимо, чтобы он выкроил время для встречи. В гостинице вам закажут завтрак, с дороги примете ванну, вам пригласят парикмахера…

— А зачем парикмахер? Я вроде как не зарос…

— Ах да… Вам не нужно думать об экономии, все ваши гостиничные счета оплатит федеральное правительство. Депрессия кончилась, наша страна снова богата и может оказать настоящее русское гостеприимство.

«Ага. Пришелец из будущего — это для них типа крутой инвестор для ихней фирмы. Показать выгодность предприятия. Ну-ну».

— То есть все на шару?

— «На шару»… простите, я никогда не слышала этого выражения.

— Ну, если кто-то расшаривает свой ресурс, или шарится, или шароварный софт… ах да, ну, это же от английского «share». Делать доступным.

— Так это же один из принципов Босса! — воскликнула Джейн. — Делиться, «Share Our Wealth», поделиться богатством. Я сначала подумала, что «на шару» — галлицизм, от «шаромыжник».

— Ну в принципе…

— Есть разница. Это одна из основ Новой Демократии. Чтобы права служили народу, нужно правильно разделить наши богатства. Права мало записать в законе; чтобы они действовали, нужны деньги. Деньги дают возможность заниматься политикой, выдвигаться на выборах, выписывать газеты и печататься в них… наконец нанять адвоката, на это тоже нужны деньги. Если у вас нет денег, вы бесправны. Вас даже не пустят к урнам для голосования, потому что у нас до недавнего времени надо было платить регистрационный налог, чтобы вас отметили, как избирателя. Босс, будучи губернатором Луизианы, еще в тридцать пятом году сделал в штате бесплатное голосование. А теперь, став президентом, Босс покончил с диктатурой финансовых воротил, поставив под контроль федерального правительства крупнейшие банки, и ввел прогрессивный налог на личные доходы, чтобы децентрализовать богатство, сосредоточенное в руках немногих. Благодаря программе Босса в будущем каждый гражданин Америки получит сумму, позволяющую ему реализовать все гражданские права и свободы. Точная сумма сейчас уточняется, чаще всего говорят, что это будет четыре тысячи долларов. Каждый станет королем! Это будет впервые в истории человечества!

— Каждому — по четыре тысячи долларов?

— Ну вы же представляете, какими суммами ворочает ничтожное число семейств!

— И как же вы думаете поступить с ними?

— Четыре тысячи — это дом, автомобиль и радиоприемник. Но я не буду тратить! Так делают только неудачники. Лучше вкладывать в акции крупных компаний. Например, думаю вложить в паровозные заводы Болдуина: сейчас на железных дорогах растет движение, значит, будут заказы.

— Но паровозы лет через десять — двадцать заменят тепловозами. А у Болдуина в это время дела пойдут не слишком удачно.

— Оу! — воскликнула Джейн, и ее темно-карие глаза и маленький ротик округлились. — Сколько я вам должна за бизнес-консультацию?

— Пустяки. Считайте, что я расшарил свой капитал.

 

Глава 10

С новозыбковской каланчи

Виктор поначалу надеялся, что Джейн по пути следования, как гид, будет показывать ему достопримечательности столицы. Но то ли в нетрадиционных спецслужбах решили, что старый Вашингтон человеку из эпохи интернета будет мало интересен, то ли Джейн саму срочно вызвали из другого города и она плохо знала что где, но только она всю дорогу с неподдельным восторгом комсомолки тридцатых накачивала Виктора политическим пиаром.

Обещание четырех килобаксов Виктор, помнящий историю с ваучерами, про себя счел конкретным разводиловом. С другой стороны, Лонг, если верить переводчице, прижал финансово-паразитическую олигархию и обеспечил экономический рост, а если дать народу сегодня рост заработка, он поверит, что завтра получит все что угодно — коммунизм, вхождение в семью цивилизованных народов, мировое господство нации или, на худой конец, по миллиону долларов на рыло. Надо сказать, что Лонгу все-таки было проще — американские магнаты работали в то время почти исключительно на внутренний рынок, а не владели узкой сферой добычи экспортируемых сырьевых ресурсов, и на мнение других стран по поводу внутренней политики и вмешательства государства в частный бизнес можно было глубоко плевать. Отчасти поэтому, отчасти потому, что он прибыл сюда не для политических дискуссий, Виктор не возражал, и Джейн продолжала заполнять салон машины цветочно-пряным ароматом духов Элизабет Арден и радостным щебетанием о том, как президент Лонг заботится о Душе и Теле Великой Нации.

— Вы не представляете, Виктор, мы с вами теперь можем спокойно завести детей!

— Да? Это интересная мысль. А вы не пробовали делать этого раньше?

— Вы имеете в виду секс? Я о другом: во времена Депрессии ребенок — это была проблема, особенно обучение. Сейчас каждая семья может отдать ребенка в колледж, правительства штатов платят компенсации. В колледже дети получат профессиональное или профессионально-техническое образование, а значит что? Они смогут получить работу! Нормальную работу, не какое-то там мытье тарелок. Занимаясь любовью, мы можем не волноваться за будущее детей.

— Потрясающе. В прямом смысле можно спать спокойно.

— Более того. Школьные программы пересмотрены, и теперь одно из главных требований как к школе, так и к семье — воспитание уважения к закону. Для этого учителям и родителям помогают специальные психологи. Босс планирует сэкономить пять или шесть миллиардов долларов в год за счет уменьшения расходов на расследование преступлений и суды, потому что преступности будет меньше. Представляете — шесть миллиардов! Эти деньги дополнительно пойдут на искоренение болезней, и на это администрация Босса уже направила большие средства, причем не столько на лечение, сколько на предупреждение. Мы объявили войну болезням, мы планируем полное истребление микробов и полный разгром главных причин, порождающих массовые болезни, включая безумие: разгром нищеты, голода, наготы. Богатство нации надо считать по отсутствию в ней бедных!

— Хорошая идея! — воскликнул Виктор, а про себя подумал: «Тогда бы при Брежневе американцы точно нам завидовали».

— Теперь у нас минимум — две с половиной тысячи долларов в год на семью при тридцатичасовой рабочей неделе кормильца. Ведь бедность происходит от чего? От накопления богатств в руках немногих. Поэтому Новая Демократия — это не только права, но и телесное и духовное здоровье. Это же так просто!

Тем временем Виктор крутил головой и все же пытался составить путевые впечатления о «кэпитал оф зе Юнайтет Стейтс», в которой он раньше никогда не был. Ильф и Петров в реальности-1 сказали, что Вашингтон тридцатых — это не Америка; возможно, они напишут то же самое и в нынешней реальности, а у Виктора вообще возникло стойкое впечатление, что этот город, с его большими, но не высотными зданиями, скверами, аккуратно высаженными деревьями и попадавшимися по дороге памятниками, названия которых он не успевал спросить из-за неумолкающей трескотни Джейн, между словами которой невозможно было вставить и лезвие перочинного ножа, короче, что этот город просто идеальное воплощение советского города позднесталинской эпохи. Было в проезжаемых улицах что-то от Кутузовского проспекта, что-то от Крещатика, а то Виктору вдруг начинало казаться, что он в послевоенном Ленинграде на Кировском или бывшем проспекте имени Сталина. От этого город начинал казаться своим и каким-то даже доброжелательным, а висевшие снаружи на многих окнах полосатые навесы от жары просто вызывали детскую ностальгию — Виктор успел застать такую вещь на витринах магазинов в Брянске.

Ильф и Петров отмечали, что в Вашингтоне много автомобилей; на взгляд Виктора, для большого города машин было как раз по-советски мало, но те, что были, представляли просто рай для любителя ретро. Часть из них была еще выпуска двадцатых, и смешение двух эпох автомобильной моды, мира угловатых каретных кузовов, кожаных откидывающихся верхов, плоских, обрамленных хромом, как икона в окладе, радиаторов и мира зализанных самолетных форм, невероятных передних крыльев и округлых капотов вызывало чувство присутствия на некоем шоу. По встречной полосе мимо них промчался какой-то невероятный в своем стремлении пускать пыль в глаза в прямом и переносном смысле пурпурный «дюзенберг», а вскоре они стали на перекрестке, ожидая, когда мимо них проедет бело-зеленый трамвай на подрезиненных колесах, очень похожий то ли на «татру», то ли на РВЗ, столь любимые и распространенные в советских городах золотого периода застоя.

Совсем уже экзотикой выглядел плывущий низко над городом небольшой дирижабль с рекламой гудийровских шин. Вообще реклама здесь особо в глаза не бросалась, возможно, потому что Виктор достаточно насмотрелся на нее в своей реальности. Обращало на себя внимание что-то случайное и обрывочное — распродажа шелков и кружев в магазине Бэкона, пепси-кола со старинной этикеткой, непохожей на ту, с которой она попала в СССР, серфинг на пляжах Калифорнии, и наконец, периодически встречавшаяся политическая реклама Лонга со все тем же лозунгом «Share Our Wealth». Зато характерной чертой, смазывавшей имидж соцгорода, было обилие американских флагов на разных домах к месту и не к месту. Хотя если представить себе, что это красные флаги, то вполне могло сойти за Первомай.

«Интересно, а у них негров линчуют?»

— Что вы там увидели сзади?

— Джейн, а что там за черный «бьюик» все время за нами?

— А, это полиция. Так надо. На чем я остановилась?

— На черном «бьюике».

— Ах да, еще в бытность губернатором Луизианы Босс вел настоящую войну с Ку-клукс-кланом за права чернокожего населения… Расизм был позорным пятном Америки, но в ближайшие годы с ним будет покончено. Полностью и навсегда.

— Так вас можно поздравить! — воскликнул Виктор, вспомнив, когда произошло убийство Мартина Лютера Кинга. — «Нет у нас ни черных, ни цветных…»

— А, «Широка страна моя родная»? Она здесь очень популярна. Вы слышали, как ее поет Пол Робсон?

— Да, и даже по-русски.

— Пол по-русски? Никогда не слышала. Вообще в России сочиняют красивые гимны, на их мелодии поют в церквях.

— А на такую будут петь в церквях? — И он напел «Марш энтузиастов».

— Вау! — Джейн так и подпрыгнула. Как быстро эти эмигранты обучаются говорить «Вау!». — Это про Америку, да? Это же для для нас, американцев, нет слова «невозможно»! Нас не остановят любые препятствия на земле и в море, нас не пугают ни грозовые тучи, ни дрейфующие айсберги, и мы гордо несем через время и пространство звездно-полосатый флаг и огонь в наших душах! Как это все верно сказано!

— Нет, это про Россию.

— С ума сойти. Вы шутите!

— Музыка Дунаевского, слова Д’Актиля.

«Д’Актиль через четыре года попал в блокаду и умер… Нет! Не будет никакой блокады! Они все будут живы! Все!»

— Д’Актиль? Не слышала. Что-то подобное в России сочиняет Благородин, он же Френкель.

— Френкель? Он здесь уже песни пишет?

— Их два сочиняют, может, и больше… Нет, это точно про нас, про нынешнюю Америку! Вы должны обязательно записать эту песню! Сейчас так мало патриотических хитов! Точнее, их пишут, но мало удачных. У нас привыкли делать развлекательную музыку, а здесь звучит душа нации. Если вы не против, я обязательно потом напомню.

— Пожалуйста. У вас у всех тут такой духовный подъем?

— А у кого его нет? Фермеры получают выгодные ссуды под урожай, безработица почти исчезла благодаря крупным военным заказам, мелкие лавочники не боятся, что их разорят супермаркеты, благодаря выгодным налогам, и не боятся связываться с банками! Никто не боится связываться с банками, никто не боится потерять все! Вы можете взять ссуду, изобретать, как Эдисон или Тесла, если у вас есть хорошая идея, вы откроете предприятие, завод, станете богатым! Если у вас есть голова, вы можете стать Фордом! Надо только уметь делать для своих идей, как это сказать по-русски, рынкование.

— Маркетинг, что ли?

— Да-да, маркетинг! Посмотрите, как живут эмигранты из России: они стали знамениты! Сикорский получил огромные вложения в свою фирму от военных ведомств, он готовит переворот в десантных войсках. Зворыкин стал звездой электроники, компания Сарнова получила фантастически выгодный правительственный заказ на развитие национального телевижн… дальновидения. Людям с идеями будущего у нас открыта дорога к вершинам!

Виктор понимал, что Джейн — при всем своем желании он не мог приставить к ее имиджу имя Иоанна — прощупывает его слабости характера, судя по расписыванию потенциальных перспектив, чтобы склонить к невозвращению. Делала она это прямолинейно, в лоб, можно сказать, даже примитивно, но с таким искренним энтузиазмом и напором, которые невольно внушало уважение. Даже если это было игрой, в таком случае Джейн обладала талантом великой актрисы и играла так, что хотелось аплодировать. В конце концов Виктор решил, что «к невозвращению» — это еще не так плохо; если бы американцы хотели его завербовать, то черт знает какую гадость они бы придумали, чтобы сломить волю. Хотя кто знает, может, еще и придумают.

Агрессивный маркетинг Джейн нового американского образа жизни прервался, лишь когда они подъехали к гостинице. При этом Виктор хоть и не помнил плана Вашингтона, но сильно подозревал, что до этого они нарезали несколько кругов по городу по улицам, пересекавшим жилые кварталы под прямым углом и наискось, как штриховка на чертеже.

— Ну вот и приехали! — воскликнула Джейн. — Отель Хэмилтон, новое здание.

Здание вызвало у Виктора сильное чувство дежавю: он был готов поклясться, что видел подобное в Москве, только немного пониже; потом ему стало казаться, что это нижняя часть недостроенной сталинской высотки. Отель представлял собой П-образное здание — фасад составляли два девятиэтажных прямоугольных крыла, которые соединяла полукруглая арка, ну очень похожая на выход станции «Дворец Советов». Знакомыми казались даже эркеры, которые тянулись с третьего по седьмой этаж; Виктор вдруг вспомнил, что точно такие же были на Доме Стахановцев на Сталинском проспекте в Брянске во второй реальности. Над аркой развевался огромный звездно-полосатый флаг.

«Сейчас в таком где-то в среднем двести пятьдесят баксов за сутки. Интересно, а здесь же, наверное, положено портье и другой прислуге на чай давать, и сколько по нынешнему курсу?»

Он хотел спросить об этом у Джейн, но вопрос отпал сам собой: Сэллинджер показал при входе жетон, и по выражению лица и фигуре портье — о, эта удивительная эпоха тридцатых, когда у людей еще все на лице написано, да еще с выразительной мимикой, — стало ясно, что USS здесь не только богатые гости, но еще и в опреденной мере хозяева. Номенклатурные привычки начинали проникать в американское общество.

Кстати, о номенклатуре. Внутренний интерьер отеля не оставил у Виктора сомнений, что понятия о роскошной жизни позднесталинской эпохи были взяты из Вашингтона начала века. Все эти квадратные колонны, члененный балками потолок, люстры с мелкими хрустальными подвесками, занавесочки смотрелись до того ностальгически-советски-знакомо, что Виктор подумал, не залетел ли он куда-нибудь в 1953 год. Впрочем, впечатление развеяли абсолютно несоветские беллбои и лифтер.

— Большая часть комнат здесь небольшие, — пояснила Джейн, — но для вас, точнее для нас, резервировали, как это сказать, ответственные комнаты.

— Executive room, что ли?

— Yes, именно это.

«Ответственные комнаты» представляли собой двухкомнатный номер, где была гостиная, спальня с двуспальной кроватью и желтым стодолларовым «Зенитом» на тумбочке, который, как по заказу, оптимистично названивал «Настройщика пианино» в исполнении джаза Банни Беригана, ванная и небольшая прихожая. В прихожей разместились диван, несколько кресел, обеденный столик с креслами, что-то вроде небольшого письменного стола и, что по-настоящему поразило Виктора, на тумбе возвышался четырехсотдолларовый полированный ящик телевизора «Дюмон» с экраном настоящим — родным, четырнадцатидюймовым экраном, который можно было смотреть спокойно из любого места комнаты. Виктор так засмотрелся на это чудо техники, что сперва не заметил человека, который ожидал их в номере — относительно высокого, худощавого и со слегка вьющимися волосами с проседью, — и только когда тот приблизился к нему, пробормотал смущенное «Здравствуйте» и протянул руку.

— Здравствуйте, Виктор, — ясно и четко ответил тот. — Меня зовут Борис Галлахер, моя должнось в Ю-Эс-Эс вряд ли вас заинтересует… искренне рад вас здесь видеть, потому что я родом из Новозыбкова.

— Очень приятно, — машинально ответил Виктор, не зная, что отвечать в таких случаях.

— Не удивляет? Моя семья перехала еще до революции, но воспоминания детства все равно живы. Скажите, а вам доводилось ездить в Новозыбков?

— Да, только нечасто.

— Там такая пожарная каланча была на депо, помню, в детстве на нее забирался… Господа, давайте присядем, не каждый день бывают такие встречи. Плиз!

Виктор присел на диван, думая о том, что Галлахер вряд ли его встречает здесь лишь для того, чтобы предаваться воспоминаниям детства. Ю-Эс-Эс наверняка не случайно земляка подбирало.

— Каланчи сейчас нет, — ответил он, — а депо сохранилось, только малость перестроено. Там и сейчас пожарные.

— Сохранилось? Потрясающе. На каланчу я, конечно, не надеялся. Как сейчас помню, с нее виден весь город, все сады в цвету, прямо вот так молитвенный дом под железной крышей, он рядом там стоял… Да, собственно, по делу: на меня возложена задача подготовить вашу встречу с президентом, хотя он два раза в неделю встречается с журналистами, но эта встреча конфиденциальная, ее надо заранее запланировать, короче, придется какое-то время пожить здесь. Ну вы наверняка уже познакомились, миссис Крамер будет вашим гидом и переводчиком, а мистеру Сэллинджеру поручено обеспечить вашу неприкосновенность здесь. Просто на всякий случай, потому что, если у президента назначена встреча, надо, чтобы не было никаких накладок, да и вы здесь человек новый.

— Понятно. Но вот меня беспокоит один вопрос…

— Да-да, все, что вас интересует.

— Мы приехали из аэропорта, не проходя пограничного и таможенного контроля. Не получается, что я тут типа нелегального мигранта?

— О! — воскликнул Галлахер и хлопнул себя по лбу. — Совсем же забыл! Минуточку…

Он щелкнул замком небольшой черной папки натуральной кожи, которую все время держал в руках.

— Совсем забыл… Вот же ваш паспорт гражданина Соединенных Штатов.

 

Глава 11

Мечты идиота

Виктор взглянул на кусок картона, ради которого довольно многие граждане СССР в самом конце восьмидесятых готовы были мать родную продать. Дело явно пахло какой-то провокацией, но в чем ее смысл — понять было нельзя. Слишком жирная наживка на крючке. Да и паспорт был по виду какой-то левый, бордового цвета, почти как советский «нового образца». Над словом «PASSPORT» в обложке была прорезь, сквозь которую виднелся номер, орел под ним был в круге, а «United States of America» было в одну строку, и не прописью, а печатными.

«Вспомнить бы, какие у них паспорта-то тогда были… Черт, почему в кино про тридцатые они их не показывают? А, стоп: вроде у Индианы Джонса был. И вроде тоже красный. Краснокожая паспортина».

— Что-то не так? Сейчас, после Джи-Ди, все граждане США по закону должны регистрировать гражданское состояние и иметь паспорта, это необходимо для борьбы с коррупцией и мошенничеством в фондах и службах, занимающихся социальным вспомоществованием. Поэтому вам оформили паспорт.

— Но… но я не подавал заявления на американское гражданство.

— Разве вам не разъяснили в самолете? Для ваших и наших друзей в Москве необходимо, чтобы ваш визит не имел широкой огласки. Отмечаться же в разных официальных учреждениях — значит оставить слишком много следов. Поэтому вам просто предоставили гражданство США.

— То есть мой въезд — нелегальный?

— Ну как нелегальный? Предоставление гражданства Соединенных Штатов как раз его и легализует.

«Тогда в чем же пойнт? Сейчас что-нибудь подписать подсунут?»

— Ясно… Я должен подписать какие-то бумаги для получения?

— Все уже оформлено.

— Как?

— Ну это для нас не проблема. Только распишетесь на самом паспорте, на карточке, — и Борис развернул паспорт там, где была отретушированная фотка Виктора, сделанная, видимо, на улице. На американский паспорт Виктор точно не снимался.

«Лихо они… И что выходит? Двойное гражданство? И что? Тайный агент императора с кучей паспортов. Как в фильме про Борна. А почему они в этом заинтересованы? Хотя если они заинтересованы во встрече, то почему бы и не в этом?»

— Наверняка вы въехали в страну с какой-то суммой денег на руках, на мелочи это наверняка хватит, ну а на случай крупных расходов можно расплачиваться чеком. — И Борис протянул Виктору длинную синюю книжку с золотой надписью курсивом. — На вас открыт специальный счет, железную дорогу вы, конечно, не купите — хотели бы купить железную дорогу? — а всякие непредвиденные расходы обеспечит.

— Простите, а за какие услуги…

Борис расплылся в улыбке.

— Я понимаю! Все это очень напоминает заурядный детектив про мафию. Нет, Виктор, нет. Это не попытка вас купить. Понимаете, вы здесь стоите круглую сумму — очень большую сумму, и это, — он помахал в воздухе чековой книжкой и положил ее на диван, — это жалко, смехотворно по сравнению с тем, сколько вы стоите здесь на самом деле. Вас не смущает слово «стоит»? Это наш образ жизни, так здесь принято говорить. Про любого здесь говорят, что он столько-то стоит. Даже марксисты этого не отрицают. «Каждому по труду», верно? Значит, у Маркса человек, его способности имеют цену, измеряемую трудом.

— Но у Маркса продается рабочая сила, а не человек.

— Естественно. Рабочая сила, интеллект, деловые качества. Неподкупность, — и он поднял большой палец вверх, — неподкупность сейчас здесь в большой цене, честность, искренность, желание служить людям. И достоинство, всегда достоинство. Но я вас, кажется, заговорил. Сейчас вам закажут завтрак, отдыхайте… и, да, чековую книжку не забудьте, а мне, извините, пора. Желаю приятного дня. До завтра вас точно в Белый дом не вызовут.

— Погодите, а я же в банке не расписывался, как же они подпись на чеке сличать будут?

— Не волнуйтесь, никаких проблем не будет. Считайте это маленьким чудом, — заверил Борис и растворился в воздухе, как Чеширский кот, оставляя после себя сияющую улыбку. Ну почти растворился, потому что штатные действия при прощании не в счет.

Виктор откинулся на спинку дивана. В голове почему-то вертелась фраза из «Золотого теленка»: «Вот я и миллионер! Сбылись мечты идиота!» В воздухе повисла тишина.

— Становится жарко, — пробормотал он.

Солнце действительно уже начинало по-южному припекать.

— Один момент! — воскликнула Джейн. Она открыла дверцу деревянной тумбы, за которой скрывался бесшумный абсорбционный холодильник-бар. — Пепси, Ройял Краун, Будвайзер, Миллер, Корс?

— Я буду пепси, — ответил Виктор. Что такое Ройял Краун, он не знал, а пиво не способствовало соображению.

— Полагаю, благородный эксперимент уже закончен, эй? — усмехнулся Сэллинджер на америкэн инглиш. Он вытянул из полярных глубин холодильника бутылочку крепкого Будвайзера и, откупорив, начал неторопливо потягивать из горла, развалившись в кресле.

Джейн сперва наполнила бокал Виктора, а затем плеснула себе «Корс легкое» и устроилась рядом на диване. Как уже удалось заметить по рекламным щитам, этикетка пепси здесь была больше похожа на кока-кольную, чем на знакомый советскому человеку красно-синий кружок. Виктор отхлебнул; вкус оставался тот же.

— Come Alive, You’re in the Pepsi Generation, — улыбнулся он, вспомнив Пелевина.

— Как-как?

— Это рекламный слоган в будущем.

— Да вы кладезь идей! Берусь реализовать. Доходы фифти-фифти. Идет?

— O’кей. Я не жадный.

— Сейчас закажем ваш завтрак. Чего бы вы хотели?

— Да что-нибудь попроще и полезнее для здоровья. Кстати, а вы поели?

— Перекусили по дороге на скорую руку. Пришлось рано вставать.

— Слушайте, ребята, давайте завязывать с фастфудом. Думаю, если заказать на троих, это вашу контору не разорит? В крайнем случае у меня пока бабки есть. А то как-то неудобно.

— Узнаю русского!

— Он хочет платить за нас? — удивился Сэллинджер.

— Платить может правительство, — задумчиво произнесла Джейн; видимо, эта идея ей понравилась. — Просто это в плане не было предусмотрено.

— Ну так предусмотрите! — Виктор решил, что совместная трапеза будет в налаживании отношений как-то не лишней. — Проведете, как… как мероприятия в порядке оперативно-агентурной разработки.

— Что есть означает «разработка»? — переспросил Сэллинджер по-русски.

— Gain the trust, — опередил Виктор переводчицу, — втереться в доверие.

— Прекрасно, — ответил Дик, — но кто будет разработкивать кого? На этот случай?

— Вы меня, естественно. Ю-Эс-Эс слишком дорого стоит, чтобы подкупить его бесплатными завтраками.

Сэллинджер расхохотался, чуть не поперхнувшись остатками пива, и пошел за второй бутылкой. Джейн подошла к телефону звонить в ресторан. Виктор понял, что вопрос, кто платит за банкет, решен в пользу всех троих.

— Вы дали мне слишком большой цена, — ответил Дик, покончив с пробкой, — моя миссия есть ваша безопасность только.

— Охотно верю. Но секьюрити с таким знанием иностранных языков тоже дорого стоит.

— Я раньше был детектив. Агентство «Бродер энд Сэллинджер». Частни заказ. Один заказ имеет дело русска мафиа, я изучал русски, говорил русски, немного. Потом Бродер ушел на небо, депрешн, нет заказ. Сейчас был нанят Ю-Эс-Эс, не секьюрити, нет. Но я сейчас получать охранная миссия, потому что я владей русский язык и бокс.

…Завтрак был в традициях русской кухни — в том виде, как ее здесь понимали. То есть это были сырники, круассаны, омлет с лососем и свежий ананасный сок.

— Боже мой! — воскликнула Джейн. — Двадцать лет не ела сырников.

— Русские сырные пироги — это отвал башки, — констатировал Дик, вновь перейдя на родной язык и поливая сырник томатным соусом. — Виктор, а почему вы не пьете сок? Он содержит витамины.

— У нас сладкие напитки пьют в конце завтрака. А сырники обычно едят со сметаной, попробуйте.

— Четко, — согласился Дик, попробовав предложенный вариант, — но это надо есть неторопливо, чтобы почувствовать вкус. Наверное, их едят в далеких маленьких городках на берегу озера, где ветер доносит с гор запах сосна. Смотрят, как садящееся солнце окрашивает волны, и медленно едят горячие сырные пироги. В большом городе нет времени на долгую еду.

Джейн углубилась в процесс поглощения пищи, и Виктор подумал, что, когда она не несет агитпропа, она очень даже неплохо выглядит — почти как женщина начала восьмидесятых с ретропрической. Интересно, сколько ей — тридцать, тридцать пять?

Пока она молчит, надо сориентироваться, прикинул он. Если цели совпадают, то есть Даллес действительно заинтересован показать его президенту, чтобы убедить начать ядерный проект, вряд ли они будут до встречи на него жестко давить. Не надо держать американского президента тридцатых за дурака, это не девяностые. Даже если он необразован, он допрет своим провинциальным чутьем, что им манипулируют. Здесь важна абсолютная искренность, нужен человек убежденный, а не сломленный. Сломленного Лонг раскусит.

Интересно, а в чем же в этой истории заинтересован Даллес, подумал Виктор. Ну служебный долг, национальная безопасность — это понятно. Но почему он заинтересован устроить личную встречу? В принципе можно тоже собрать физиков, как на даче Эрлих-Кричевского, подкинуть пару мировых открытий, и они перед возможностью стать нобелевскими лауреатами подпишут не только заключение о возможности атомной бомбы, но и контактов с инопланетянами. Манипулировать учеными тоже можно. Почему эти американские гуманисты и демократы с удовольствием делали ту же самую бомбу? Шанс осуществить мечту всей жизни, сделать открытие. Ну а применение — это все грязные политики виноваты. Ну так почему для Даллеса важно его, Виктора, тащить к Лонгу лично? Без предварительных встреч с физиками? Лонг не доверяет яйцеголовым? Или Даллесу в данный момент все равно, откуда Виктор, а бомба будет, не будет — как-нибудь выкрутится? Даллесу нужна просто правдоподобная легенда. Но зачем? Выслужиться перед начальством? Выбить финансирование? Что нужно Даллесу? Чиновник — это не машина, в которую заложены интересы государства, это человек, и чем выше, тем больше его действия зависят от того, насколько интересы государства совпадают с его личными, поскольку идеалисты и подвижники высоко не поднимаются, по крайней мере здесь, в США третьей реальности.

И еще, подумал Виктор, занятно то, что пыль в глаза здесь пускают очень расчетливо. «Корд» можно нанять на время. На особнячок для приемов, в отличие от рейха, не тратятся, номер в отеле, отель, судя по потолкам, явно не дворцовым, символ умения при минимуме затрат выжимать максимум средств из постояльцев. Телевизор и приемник тоже, видимо, специально для него в номер поставили, тоже временно.

На фоне этого предоставление американского гражданства и стартовой суммы уже не выглядело столь ошарашивающе. Что там сказал товарищ Сталин? «Сейчас американцы собирают со всего мира мозги и обеспечивают себе прогресс». А зачем тащить много мозгов, чтобы они изобретали велосипед, если вот они, готовенькие идеи будущего? Можно сэкономить, чтобы сделать больше денег. Так подумает нынешний американский бизнесмен, потому что его учили финансам, а не технологии. И он ошибется, потому что в развитии техники возможны альтернативы. Например, если бы в США производство автомобилей в тридцатые — пятидесятые годы не имело такого значения для национальной экономики (скажем, по политическим причинам были бы закрыты внешние рынки), то развивали бы железные дороги, и сейчас в Америке везде ходили электровозы и скоростные пассажирские поезда. Но если процесс перерождения американского бизнесмена из изобретателя в финансиста пошел, то вложить деньги в него, Виктора, — это save the money. Что, впрочем, ничуть не мешает тому, чтобы это было подкупом. Правда, подкуп в таких случаях обычно делают постепенно, начиная с небольших сумм, чтобы не переходить психологического порога, когда человек воспринимает это как подкуп, и постепенно, постепенно этот порог повышают. Но и Галлахер тоже старался, чтобы он, Виктор, не воспринимал это как подкуп. Может, надо было отказаться? По всем советским книгам и фильмам в этих случаях отказываются. С другой стороны, Сталин сам сказал, что как раз надо позволить себя скомпрометировать, чтобы американцы не думали, что Виктор работает на государство. То есть он, Виктор, играет отщепенца, но отщепенца по глупости. Запутаться можно. Почему его подробно не инструктировали? Боялись, что американцы расколют, что его инструктировали?

Вообще неясно с обстановкой в стране. Надо найти повод выбраться на улицу, а не только слушать пиар живым звуком.

— А что у нас дальше по программе? Господин Галлахер сказал, что сегодня встречи с президентом не будет.

— Для начала примете ванну с дороги.

— Точно. Черт, из-за спешности отъезда я ничего с собой не захватил. Джейн, вы не подскажете здесь нормальный магазин, чтобы взять рубашку и белье, чтобы свое отдать в прачечную? Понимаете, будет неловко показаться перед президентом в несвежем, а пока оно в прачечной, в чем-то надо ходить. Я тут ничего не знаю, где-то, может быть, дрянь подсунут или нормальное, но цену загнут…

— Я поняла. Чтобы недорого, но прилично смотрелось. Знаю пару хороших заведений. После завтрака сразу можно сходить. Я вызову машину.

— А тут недалеко? Хотелось бы пройтись пешком по цитадели демократии. Новой.

— Любите пешую ходьбу? Это полезно для здоровья, просто на это всегда не хватает времени. Да, здесь недалеко, можно пройтись.

— Спасибо. Черт, совсем забыл — я же гостевую карту не заполнил!

Дик и Джейн хором заулыбались.

— Все уже заполнено. И вообще, с Ю-Эс-Эс чувствуйте себя везде как дома.

 

Глава 12

«Вперед, легионеры, железные ребята»

[51]

На улице Виктор понял, что эйр-кондишен для Вашингтона — не роскошь, а система первой необходимости. Сочинская жара и влажность, помноженные на городскую застройку, по счастью не слишком плотную и высокую, создавали духоту. В глаза лезли всякие бытовые мелочи — например, те же самые газеты на асфальте, придавленные кирпичом, которые брали, оставляя рядом мелочь, или достаточно простые фасоны одежды публики, наводящие скорее на мысль о провинциальном городке в СССР 1960 года, чем о чем-то, что у нас привыкли связывать с понятием «Америка». Было забавно увидеть в витрине магазина бытовой техники сияющие тарелки электрокаминов, так знакомые по СССР начала шестидесятых и сейчас ассоциировавшиеся больше со спутниковыми антеннами, и фены, по форме очень похожие на современные, но металлические и хромированные, как бампер «кадиллака». Удивляло то, что машины, большинство которых были почему-то черными, по городу едут медленно, несмотря на асфальт, что народ прется через улицу где попало, как в деревне, и что детвора купается в фонтане; вызывали ностальгические чувства запах бензина, как у переезда на Литейной, невысокие, недавно посаженные деревца и вездесущие баскетбольные спортплощадки, мода на которые в Союз, видимо, тоже пришла отсюда. Особенно удивляло, что пожарные моют дома от копоти струями из брандспойтов и что в небе вновь плывет дирижабль.

— Жаль, что сегодня нет парада на Пенсильвания-авеню, — заметила Джейн, — это так красиво! А еще жаль, что вы прибыли не весной, когда город в вишневом цвету.

— Что поделать, — согласился Виктор, — уж когда прибыл, тогда и прибыл. А до магазина еще далеко?

— Совсем нет. Он тут за углом.

Но стоило им свернуть за угол, как они тут же наткнулись на компактную толпу, в основном из мужчин с черной повязкой на рукаве, на которой были изображены две буквы «L» по обеим сторонам белого круга с черной пятиконечной звездой внутри. Таким образом, получалось «LOL», или «ухохатываюсь», но на это, видимо, чувства юмора у носящих повязки не хватило. Толпа скандировала «Америка — американцам!», что, впрочем, за углом уже не было слышно, ибо заглушалось шумом улицы, пара чуваков носила на шее картонные плакаты с надписью «Boycott», и кто-то малевал на витрине магазина белую шестиконечную звезду. От толпы отделился небольшой широкоплечий кент не слишком спортивного вида, шагнул навстречу Виктору и, вскинув вверх согнутую под сорок пять градусов руку с кулаком, заорал «Save Long!». От него несло чем-то вроде самогона. Не успел Виктор сообразить, как чувак снова заорал, теперь уже на него:

— Почему вы не кричали «Save Long»?!

«Ну вот, не хватало только на экстремистов нарваться», — подумал Виктор. Не успел он сообразить, как реагировать, как Сэллинджер показал толпе значок USS и процедил сквозь зубы с расстановкой:

— Уот зе фак! (Что за дела?)

— Все в порядке, сэр, — растерянно пробормотал толстяк, попятившись, — прекрасная погода, сэр.

— Я люблю дождь, — так же многозначительно процедил Сэлинджер, — потому что чистые окна.

— Один момент, сэр. Все будет о’кей.

Толстяк повернулся и что-то там заорал, чего Виктор не совсем понял. Все-таки разговорный инглиш, да еще тридцатых, требует практики. Звезду начали угодливо и неуклюже размазывать по стеклу. Сэллинджер жестом со словами «плиз, сэр» пригласил Виктора следовать дальше.

— Следующий магазин недалеко, — успокоила Джейн, — и там тоже недорого.

— А это что у вас, типа нацисты?

— Нет, это Эл-Эл, «Линкольн Легион». Одна из организаций под эгидой отца Кофлина. А что такое «типа нацисты»? Или русский язык изменился?

— Это сленг. «Типа» — это «что-то вроде». А если чисто конкретно, то сказали бы «в натуре нацисты».

— Понятно. «Типа» — это неопределенный артикль, «в натуре» — определенный. Странный жаргон.

— А что это за «Линкольн Легион» и что они делают? — Виктор не хотел слезать с темы. Об отце Кофлине он слышал мельком в «У нас это невозможно».

— Во времена Депрессии огромное число ни в чем не повинных людей сидело в тюрьмах. Точнее, это были люди, которых голод толкнул на незначительный проступок — украсть кусок хлеба или мелкую монету. За эти преступления надо было в первую очередь судить организаторов голода. Лонг добился массового пересмотра дел особой реабилитационной комиссией. Если заключенный заявлял, что хотел бы вступить в «Линкольн Легион», его дело рассматривали без очереди и по упрощенной процедуре, под поручительство Кофлина. Так набрали целую армию освобожденных. Представляете радость народа, когда к семьям из тюрем вернулись кормильцы!

— Представляю… А дальше что?

— Члены Эл-Эл обязаны участвовать в различных общественных действиях. Например, бойкотировать те предприятия, владельцы которых выступают против Новой Демократии. Видимо, владелец магазина финансировал деструктивную оппозицию. Ну если человек начинает на свободе нарушать закон или выясняется, что он вступил в Эл-Эл, чтобы оказаться на свободе раньше других, поручительство отца Кофлина кончается.

— То есть, если они не будут протестовать против того, на кого укажет Кофлин, их назад на зону отправят?

— Ну это немного упрощенно… Отец Кофлин защищает интересы американского народа.

— Кто бы сомневался.

— Сейчас под его эгидой много чисто добровольных организаций. Американский Легион, «серебряные рубашки», даже «Блэк Хандред» — «Черная сотня». Но это не та, что в России, это организация негров-христиан. Развитие законодательства не поспевает за созданием новой демократии, и там, где несовершенен закон, играет роль общественное мнение.

— А общественное мнение формирует этот… Кофлин?

— Он его отражает. Кому же знать прихожан, как не священнику? Они же к нему исповедоваться ходят. А паства уже за ним идет.

— К избирательным урнам?

— И к ним тоже. А что, в этом для вас что-то новое?

Офигеть, подумал Виктор. Попеску обзавелся собственными штурмовиками и теперь занимается внесудебным преследованием. А заодно, типа оранжевых революционеров, организует волеизъявление масс. У Синклера Льюиса были ММ, здесь LL. «Вперед, легионеры, железные ребята…» Интересно, а что дальше будет? Рэм плохо кончил…

— …Конечно, есть, как теперь принято говорить у вас в России, перегибы, — продолжала Джейн. — Вы обратили внимание, что Галлахер спешил? Это из-за совещания по этническим вопросам. Сейчас возникла проблема — евреи уезжают в Россию.

— В Россию? Из США? — переспросил Виктор, вспомнив, что ему рассказывала Краснокаменная-Ротштейн, но тут же сообразил, что выбирать-то им здесь особо нечего. Израиля пока нет, в Германию — это смешно, Франция на волоске, а в Англию — неизвестно еще что там.

— Да, в Россию. А что вас удивляет?

— Да я как-то просто не интересовался этим вопросом.

Виктор действительно с момента прибытия в третью реальность к еврейскому вопросу интереса совершенно не проявлял, но почему-то все время на него натыкался, начиная с поездки со Ступиным в автомобиле. Казалось просто невероятным, что существование одной из тысяч национальностей на земном шаре так всех волнует в тридцать восьмом году.

— Сейчас в России позиция официальных властей в том, что еврейского вопроса нет, потому что евреев не существует. Считается, что их выдумали, точнее, создали религиозно-культурную секту из людей разных этносов и назвали их евреями.

«А, так вот что значат слова «нас вообще не существует». Понятно теперь».

— Однако для скорейшего заселения Дальнего Востока и противодействия экспансии Японии в районе Биробиджана создана такая территория, где могут заселяться и жить иудоказаки. Простите, что с вами?

— Ничего. — Виктор с трудом сдерживался, чтобы не заржать. Слово «иудоказаки» ему показалось таким же бредом, как и выражение «пархатые казаки» в устах гитлеровского генерала в поезде в «Семнадцати мгновениях весны». Впрочем, раз у них тут антисемитизм цветет, то надо быть готовым услышать все что угодно, включая неполиткорректные выражения.

— Короче, там создаются поселения, где евреям можно говорить на идиш, посещать синагоги, отмечать национальные праздники. Мужчины служат в казачьих войсках. Поэтому их и называют казаками иудейского вероисповедания, или сокращенно… Судя по вашей улыбке, вы поняли?

— Ясень пень. Есаул Рабинович и все такое.

— Поэтому часть евреев здесь на это клюнула и уезжает. В основном беднота едет, надеясь на возможность начать новую жизнь. Кроме того, русские эмиссары распускают слухи, что там есть золото. Императору выгоднее, чтобы там лучше поселялись евреи, чем китайцы, потому что за китайцами придет японский император.

— До чего же все сложно…

— Ну да, вы же не профессиональный политикан. Это сразу заметно, — улыбнулась Джейн.

— Верно. Тогда еще один детский вопрос: почему сейчас в США с этим вопросом людей еврейской национальности носятся больше, чем с афроамериканцами?

— Простите, вот вы чуть не рассмеялись при слове «иудоказаки», а я никак не пойму, что значит «афроамериканцы». Как это может быть: американец — и вдруг «афро»?

— Ну те, что в Кокино учились… тьфу, при чем тут Кокино, ну что на плантациях работали…

— Фермеры?

— Нет, давно. Ну «Хижина дяди Тома».

— Какого Тома? — с тревогой посмотрела на него Джейн. — Вы знаете, для вас, наверное, очень жарко…

— В моем мнение, Виктор говорить про черные, — рубанул Дик, — это есть книжка, где черный юзают слейвом. Я есть угадайка?

— Йес.

«Сейчас бы его в Штатах засудили за такие выражения. Сто пудов. Счастье его, что сейчас времена мистера Твистера. А ведь исторический факт, тогда нормы другие были. Ишь ты, этот мистер Твистер приехал, понимаете, в Союз, в Петербург… то есть в Ленинград, и представьте себе, в гостинице не захотел с афроамериканцем… то есть, может быть, и не с афроамериканцем… то есть с афро, но, может, и не с американцем… короче, он не захотел с ним на одном поле… Как все запутали! Как все запутали!!!»

— А, ну все просто. Босс боролся против Ку-клукс-клана, а в Босса стрелял еврей, доктор Вайсс. Позднее Вайсс, уже будучи осужденным, сделал сенсационное признание, что якобы действовал в интересах тайного мирового правительства. Вы знаете «Протоколы сионских мудрецов»?

— Нет, только TCP/IP. Название слышал.

— Ну да, вы же всерьез не занимались политикой. Короче, это связано со всемирной паутиной… А кстати, мы пришли.

 

Глава 13

«Пока танцуешь, кормят»

Покупательная способность доллара Виктора приятно удивила и напомнила фразу из «Назад, в будущее»: «Возьми сто долларов, переоденься». Рубашка была хлопчатобумажной с добавлением вискозы, удачного, на взгляд современного мужчины, фасона и подпадала под какую-то торговую акцию, из-за чего старая цифра на ценнике была зачеркнута, а рядом подрисована другая, поменьше.

«Традиционная замануха…»

Помимо белья и носков Виктор взял плавки — мало ли сколько тут торчать, а сезон явно купальный. Подъемные расходились медленно. Взглянув еще раз на скромные приобретения и вспомнив еще одну спилберговскую фразу — «Клинт Иствуд этого не носил», — Виктор позволил упаковать все в целлофан. Вместе с пакетом осветленная блондинка, демонстрирующая выражением лица результаты действия зубной пасты, вручила ему дисконтную карту и начала перечислять грядущие выгоды от сейлов и лотерей. Не дослушав, Виктор сказал «сенкс» и направился к выходу.

— Вы раньше были в Америке? — спросила его Джейн уже на улице.

— Нет, но знакомым время от времени кажется, что был. Я что, говорю как американец?

— Нет. Некоторые детали поведения. Не обращаете внимания на рекламу, например.

— Вы считаете, что в России нет рекламы?

— Она другая. Рассчитана на психологию человека доиндустриальной эпохи. Понимаете, в России быстро строятся заводы и фабрики, а внутри человека еще эпоха сохи. Отсюда накопление стрессов, внутренний протест, возможны взрывы жестокости…

— Вы считаете, что революция семнадцатого года — от промышленной?

— Не знаю, лучше переговорить с нашими аналитиками. Дело не в этом. Вы — человек, родившийся в стране, которая уже была промышленной к моменту рождения. В такой же стране прошли ваши детство и юность. Учитывая ваш возраст, индустриализация этой страны должна была бы пройти еще в прошлом столетии.

— Для переводчицы вы хороший психолог. И не только.

— Женщины — прирожденные психологи. Но даже это не главное. Если вы выросли в промышленной стране, на вас должна действовать наша современная реклама. Американская реклама превратилась из кустарного ремесла, которое вы видели в России, в отрасль индустрии. Над ней работают психологи, социологи, в общем, разные безумные гении. Это вроде гипноза — заставить человека покупать, покупать и покупать, как будто делать ставки в азартной игре. У вас иммунитет.

— Мы, ученые, вообще народ странный. Вещизм для нас не самоцель.

— Жажда открытий. Но вы не совсем похожи на ученого нашего века. Внешне намного сдержанней.

— Естественный отбор, однако. Знаете поговорку «Любопытство кошку погубило»?

«Вайсса, значит, в этой реальности охрана на месте не замочила. А потом — это когда? Он сделал заявление после прихода к власти Лонга? Или его заставили? Кстати, а каким это боком ко мне относятся все эти заморочки? Надо понять, как говорить с Лонгом».

— Скажите, Джейн, как вы смотрите, чтобы после обеда сходить на пляж?

— Позитивно. Только не сразу, а чуть попозже, а то слишком жарко и вы можете обгореть.

— Спасибо. Вы очень заботливы.

— Не стоит, это долг службы. К тому же мы земляки.

— Не притесняют в столице мигрантов?

— В каком смысле?

— Ну эти, которые «Америка для американцев».

— Ах вот вы о чем! Нет, вы не так поняли. «Америка для американцев» — это не против иммиграции. К началу мирового финансового кризиса наше государство из гаранта определенного набора политических прав своих граждан и их объединений, осуществляемого демократически избираемыми представителями народа, превратилось в гигантскую социально-экономическую машину, управляемую никем не избираемой и не контролируемой финансовой олигархией. Машину, в которой наши граждане, сохраняя формально свои политические свободы, фактически оказались «винтиками», связанными угрозой потери работы, кредитами, пропагандой — промыванием мозгов и другими путами зависимости от своих «несменяемых правителей». Голосуй, не голосуй — все равно, простите, результат один.

Виктор хотел было возразить, но вовремя вспомнил, что речь идет об Америке, да еще тридцатых годов.

— Отсюда и слоган «Вернем Америку американцам». Правильнее всего это перевести как «Вся власть — народу».

«Угу, и у нас это кричали во время перестройки. Лозунги лозунгами, а… а с другой стороны, и здесь олигархия сама докатилась».

— Кстати, я начинаю проникаться идеями Новой Демократии, и у меня появилась мысль разделить ванну в номере.

— Как это?

— Нет-нет, я не предлагаю мыться одновременно. По очереди. Думаю, при такой жаре нелишне периодически принимать ванну или душ. Да и после купания сполоснуться пресной водой.

— Кстати, пресный душ есть и на морском пляже. А вы увлекаетесь серфингом?

«Почему она об этом спросила? У нас же нет океанских волн на курортах. А виндсерфинг здесь вроде еще не развит».

— Я бы попробовал дайвинг. Здесь нет пункта проката аквалангов?

— Аква… ах да, — она широко улыбнулась, — я тоже зачитываюсь Беляевым. Правда, когда он пишет об Америке, он пишет по газетам.

— Ну латынь-то вы изучали не по газетам.

— Почти. Подрабатывала тем, что подменяла подругу в больнице, чтобы ту не уволили. Ей не на кого было оставить ребенка, а беби-ситтера нанять не по карману. Постойте, а откуда вы знаете про латынь?

— У Беляева нет слова «акваланг».

— Вы просто Пинкертон. Да, кстати, если у вас будет желание прогуляться по городу, вам надо обязательно увидеть театр Форда, где стреляли в Линкольна, и дом, где скончался Линкольн…

«А почему она подменяла в больнице, а не сидела с ребенком? И как относились к этому в больнице? Они же с подругой не двойники? Что-то она темнит. С другой стороны, кто же тут еще подробно расскажет про клиента, пусть даже и с пиаром. Надо набраться терпения».

День в Новом Свете шел своим чередом. Принятие ванны можно смело опустить: для современного читателя в нем ничего нового не предвидится. В обеденный рацион среди прочего оказались включенными блины с икрой, красной, натуральной. Вопреки опасениям, навеянным теми же Ильфом и Петровым, еда безвкусной не казалась, хотя, конечно, могло так случиться, что та пища, к которой привыкли мы, люди двадцать первого столетия, тоже показалась бы Ильфу и Петрову безвкусной. Из всего съеденного Виктором в этой реальности первое место занимала приготовленная Леной на его бывшей/будущей брянской квартире курица, но это можно было отнести и на счет кулинарных талантов мадам. Для чистоты эксперимента можно было бы зайти в какую-нибудь местную забегаловку (заодно посмотреть, что же это у них за автоматические забегаловки были), но экспериментировать было влом.

— Этот сок вы можете пить перед обедом, не боясь испортить аппетит, — посоветовала Джейн, когда они садились за стол, — это овощной сок из томатов. На международной выставке вашему Ришелье предлагали купить оборудование для производства таких соков в России, чтобы обеспечивать население зимой полезным продуктом. Но он не спешит. Сейчас у России лучше торговый баланс с Германией, к тому же оттуда идут инвестиции. На предложение построить в России заводы «Кока-кола» он выдвинул контрпредложение пустить на американский рынок производителей русского кваса, мотивируя это развитым производством зерна в США и жарким климатом, особенно на юге. Но наши производители освежающих напитков блокировали эту идею.

— А кто такой «наш Ришелье»?

— Мистер Сталин, одна из важнейших и загадочных фигур двора русского императора. Его здесь газеты часто называют русским Ришелье. Кстати, Дюма был несправедлив к Ришелье — кардинал довольно умно проводил модернизацию государства, запретил дуэли…

— А как же американские кухни? — переспросил Виктор, которому подвески королевы были глубоко до фонаря.

— Их начали строить в России еще при Республике. Потом, после Реставрации, они нашли себе нишу, когда новая власть обязала заводчиков обеспечивать рабочих горячими обедами. Эту инициативу хотят перенять у нас. В Америке вы можете увидеть заводы, где работают высококвалифицированные руки, там прекрасные столовые. Но везде, где на конвейер можно в любую минуту взять человека с улицы, к рабочему относились как к быдлу и ничем не обеспечивали. Это положение будет исправлено: у нас будут единые социальные стандарты. Нашей власти еще только два года, а Депрессия оставила массу проблем.

— Я рад, что и у России есть чему поучиться.

— Да, ваш Ришелье имеет американскую деловитость. А вы слышали историю с испанскими красными?

— Нет.

«А кстати, об Испании. Туда же мы войск не посылали?»

— После мятежей Сталин договорился с Франко, чтобы красным республиканцам заменяли смертную казнь на посылку в Россию на каторжные работы в Сибирь. Он сказал, что строительство новой жизни послужит исправлению этих людей.

«Испанские коммунисты в сталинских лагерях? Какой подарок нашим демократам… Впрочем, если их Франко собирался ставить к стенке, это вообще-то гуманизм, а выпустить — вряд ли это было в его, Сталина, силах».

— Кстати, недавно Сэмюэл Робертсон из «Вашингтон пост» вернулся из поездки в Россию и написал книгу о вашей каторге. Он высоко ее ценит, поскольку в Америке пенитенциарная система служит только для наказания, а русская каторга — для исправления. Он видел светлые удобные бараки, которые временно возводятся на стройках, и ему очень понравилась система зачетов, когда за прилежный труд и лояльность засчитывают дополнительные дни пребывания в заключении. Заключенных учат грамоте и разным специальностям, чтобы они могли после освобождения найти работу, они организуют самодеятельность, создают даже свои театры. Конечно, администрация показывала лучшее, так в Синг-Синге журналистам показывают новую тюрьму с радио в каждой камере. Но многое с каторги решили перенять у нас, и теперь есть проект создания целого архипелага исправительных кемпов по всей стране, прежде всего на строительстве автодорог. Электрический стул и газовые камеры станут музейными экспонатами.

«Интересно, а тут что бы Солженицын написал?»

— …А заодно удастся покончить с чикагским рэкетом. За вонючие трущобы Босс уже взялся. Многие не верят в успех, но он обязательно добьется. А вы как считаете, такой крупный город, как Чикаго, может быть без трущоб?

— Вполне. Я в этом более чем уверен.

— Вы оптимист. Город, где мэр был уголовником…

— Ну не только в Чикаго мэр был уголовником! — воскликнул Виктор, вспомнив, что ему рассказывала в этой реальности Краснокаменная про карьеру Пантелкина.

Беседа за обеденным столом плавно перетекла в послеобеденную — до трех пополудни по местному времени, когда спадает жара.

— Вы не возражаете, если мистер Сэллинджер пока вздремнет в кресле? — спросила Джейн. — Ночью он должен охранять ваш сон.

— Какие вопросы? Пусть отсыпается — вон кровать свободна.

— Лучше здесь. Если постучат или позвонят по телефону. А мы пройдем в спальню.

Джейн прикрыла за собой дверь и негромко включила приемник. На волне местной радиостанции отжигал Бенни Гудмен — шла трансляция с какого-то концерта.

«Как же Дюк Эллингтон, Каунт Бейси, Бенни Гудмен, Диззи Гиллеспи?» — всплыла в мозгу фраза из второй реальности. Стильные комсомольцы и особенно комсомолки из общаги… как теперь это все далеко.

— Любите «Аравийский шейк»?

— У вас уже танцуют шейк?

— Играют. Это же джазовый стандарт… О нет! Я сказала «шейк»? По-русски правильно «шейх». «Аравийский шейх», песня начала двадцатых. А как танцуют шейк?

— Ну, собственно, нужна музыка ритм энд блюз, напрягаете живот, все остальные мышцы расслаблены, и импровизируете.

— «Roll’em» подойдет?

— А попробуем.

Как это было все-таки классно — школьные вечера танцев, которые тогда еще не догадывались назвать дискотеками. Минуты через три урока Джейн хлопнулась в кресло, обмахиваясь газетой, одновременно положив ногу на ногу так, чтобы из-под платья была видна приятная округлость колена.

— Жарко. Очень энергичный танец. А ведь я выносливая. Когда не было работы, участвовала в танцевальных марафонах — там, пока танцуешь, кормят. Но кормят не больше, чем надо для танцев. Пока танцуешь — живешь. Как на любой службе — человека выдавливают, кормя так, чтобы он не умер, потом выбрасывают. Но сейчас будет иначе. Сейчас все будет иначе.

«Американка убеждает меня в том, что пропаганда сталинских времен права. А может, она действительно была во многом права? Что Сталину у нас, что Лонгу здесь выгораживать капитализм нет смысла».

— Кстати, — она кивнула в сторону радио, — это тоже из России. По-настоящему его зовут Беня Давидович Гутман. Правда, родился уже здесь.

— Его тоже кормят, пока танцует?

— О, он может сколотить себе капитал. Талант и умение убедить в своем таланте хорошего импресарио — вот залог успеха здесь.

— А какому импресарио я здесь успел показать свой талант? И что я танцую, если кормят?

Джейн мягко улыбнулась.

— Вы не простофиля, это хорошо. Простофили непредсказуемы, а с вами можно договориться. На вас здесь делают деньги. Кто, каким образом, — это немного позже. После встречи с Боссом. От этой встречи зависит и ваш успех. У меня есть к вам предложение: хотите тоже делать здесь деньги?

— Как, каким образом? На чем?

— Деловой подход. Наивные люди сначала спрашивают «сколько», потом думают «как», и их на этом обманывают. Вы спрашиваете «как» — и считаете «сколько». Если не против, схожу за пивом. Дело в том, что я курю, но ради вас решила отвыкать. Вам принести? Или опять колы?

— Спасибо. Если не затруднит, «Миллер», он был в холодильнике.

Виктор взглянул сквозь щели жалюзи на неторопливо ползущие внизу автомобили. «А гудят они здесь тоже чаще, чем у нас».

Джейн вернулась быстро, держа в руках две бутылки и пивные бокалы.

— Отключили микрофоны?

— Вы превосходите мои ожидания. Нас не записывают, и здесь нет скрытых фотокамер. Удивлены?

— Не удивлен. Тогда перейдем к делу.

— О’кей. Вы обладаете информацией о прогнозах развития техники. Эта информация имеет коммерческую цену. Что подымется в цене, на чьи акции будет спрос, куда лучше вложить деньги — вы понимаете?

— Я понял. Моя доля в этом проекте?

— Зависит от затрат на реализацию. Вас не обделят.

— Как это будет выглядеть?

— Легально — что-то вроде агентства деловой консультации. Это позволяет открывать счета на юридическое лицо и прочее. При новой демократии стали прижимать оборот наличности.

— Когда приступаем?

— Сразу после вашей встречи с Боссом. Надо будет провести встречи с рядом лиц, договориться.

— Ваша заинтересованность?

— Личная? Разумные комиссионные.

— Детали, цифры?

— После встречи с Боссом. Появится время и прояснится ситуация.

— Ладно. Посмотрим, — с видимой беспечностью резюмировал Виктор, наполнил бокал и тоже откинулся в кресле. Холодное пиво к моменту подходило. — А если такое же предложение сделает, скажем, мистер Галлахер?

— Я понимаю, что торг уместен, но здесь у многих одна проблема — занятость. Все время надо что-то делать, действовать. Некогда есть, некогда думать. У Галлахера тоже не будет времени, тем более перед вашей встречей с Боссом. А у нас с вами оно есть.

— Ваши аргументы столь же неотразимы, как и вы сами.

— О, вы уже начинаете делать мне комплименты…

— Это не комплимент, а деловая информация. Кстати, Джейн, раз уж у нас все разговоры все время связаны со встречей с Боссом, не могли бы вы рассказать немного о нем? Например, как ему удалось пробиться через барьеры, возведенные вашей финансовой олигархией? На кого он сумел опереться? Мне хотелось бы лучше понимать не только его слова, но смысл, который он в них вложит. Перевод переводом, а…

— Резонно. Я расскажу.

 

Глава 14

Абырвалг оф Америка

— Понимаете, — начала свой рассказ Джейн, — здесь в каждом месте, общине, коммуне — как это точнее перевести — есть человек, которого зовут «босс». Это местный авторитет.

— В смысле? — переспросил Виктор, привыкший к нашему, российскому пониманию слов «местный авторитет».

— Ну это дословный перевод слов local authority, «местная власть», лидер общины, что-то вроде старосты, хотя официальный статус может быть иным. Вокруг него все вертится. Прием Лонга — стереть местного босса и убеждать остальных. Понятно?

— Не совсем.

— Когда в России или в Европе пишут об Америке, то обычно рисуют Манхэттен или Бродуэй (слово «Бродуэй» она произнесла с ударением на «о»). Но это не совсем Америка. Америка — огромная индустриальная деревня. В ней множество городов, похожих на наши села, с одноэтажными избами из тонких досок, реек и картона для экономии. Как декорации. В отличие от русского села здесь далеко не все выходят в поле. Здесь есть газолиновые станции, магазины, разные мастерские, филиалы фабрик, аптеки, почты, банки и прочие заведения. Вообще филиалы заводов в маленьких городах — это свежая идея. Когда нет заказов, рабочие могут прокормить себя, возделывая свой огородик.

«Боже мой, — подумал Виктор, — как это похоже на гайдаровские реформы».

— В такой деревне, где все друг друга знают, демократия сводится к тому, что каждый хочет снять с себя заботы об общих проблемах. Чтобы был человек, на которого эти проблемы можно было взвалить. И община находит такого человека и делает боссом. Даже когда босс злоупотребляет властью, его терпят, потому что никто не хочет брать на себя ношу ответственности. И большинству все равно, кто будет этим боссом, этим старостой, лишь бы не он сам. Поэтому большинство можно уговорить.

«Короче, типа председателя. Вроде и колхозов нет, а отношения те же».

— Чтобы стереть босса, Лонг искал в его прошлом аморальные поступки или коррупцию. Такие всегда находились, и тогда Лонг раскидывал тонны листовок, выступал по радио, объезжал всех на машине, выступая на митингах, и ставил на место босса своего человека. Уговаривать Лонг умел. В семнадцать лет он был коммивояжером и однажды, на спор с приятелями, уговорил старого негра купить себе подержанный гроб. Лонг стал читать цитаты из Библии, у негра полились слезы, и он потребовал гроб немедленно!

— Зачем же тогда он с таким талантом подался в политику?

— Политик — это тоже торговец, его цель — продать свой товар. Что заставило Лонга заняться товаром, именуемым властью? Слабость конкурентов на этой части рынка, а проще говоря — гнилость власти предыдущей. Когда оппозиция говорит о произволе Лонга, она лукавит. Лонг никогда и нигде не зажимал демократии. Он пользовался лишь тем, что уже произошло до него, и захватывал штат за штатом.

— Оранжевая революция…

— Как вы сказали?

— Да это научный сленг. Я слушаю, очень интересно.

— Противники говорили, что Лонг покупает избирателей. Но разве это так? Наоборот, избирателей покупали до него. Ездили по домам, говорили, что, если не проголосуют за правильного кандидата, кто-то в семье может лишиться работы или банк опишет имущество за долги, а если проголосуют за того, кого надо, — наоборот, кто-то получит место или что-то в этом роде. Твердо ничего не обещали и чаще всего обманывали. Босс же делал что-то для народа и ничего не требовал взамен. Например, раздавал детям бесплатные учебники. Вашим детям дают учебники, но у вас свободный выбор, вы можете взять и голосовать за кого хотите. Разве это — подкуп?

— Если сравнивать с шантажом и вымогательством… Нельзя не признать, что это значительный прогресс, — ответил Виктор и вспомнил, что самолет с одноразовыми шприцами, что ЕБН пригнал из Америки, тоже подкупом избирателей не назвали. Кстати, а что такое самолет? Сейчас одноразовые шприцы в каждой аптеке, рай для нариков. И трудно сказать, благо это или зло, раз они везде валяются и каждый может наступить.

— Конечно! — воскликнула Джейн. — Но я, наверное, слишком вас заговорила. Вы почти не пьете пиво. Может, оно несвежее? Тогда я позвоню, чтобы заменили.

— Пиво как пиво. Нормальное, хотя ничего необычного. У нас в России сейчас тоже варить научились.

— А у нас это просто национальный напиток…

— Да, кстати о пиве. Как Лонгу удалось втиснуться между двумя мощными партиями? У него же вроде своя?

— Уфф…

Джейн привстала и покрутила ручку приемника, где диктор начал слишком долго трепаться. Янтарный ящик посвистел и поймал фокстрот «Without That Gal», мелодия которого подозрительно напоминала «Шумел камыш».

Как здесь любят жить в ритме фокстрота, подумал Виктор. Какой-то обязательный ежедневный стимулятор, как кофе и пиво. И еще он невольно подумал, что Джейн все-таки приятная дама, и не из каких-то капризных и стервозных богачей.

— Как вам объяснить… Наверное, надо начать с того, что нашу политическую систему не совсем правильно называют демократией. В Америке никогда не было демократии.

— Да? — совершенно искренне удивился Виктор, которому в девяностых внушали совсем иное. — А что же было?

— Это можно назвать плюрализмом.

— Вы изучали не только иностранный язык.

— Виктор, мы русские. Наверное, мы единственный народ, в котором еще живет дух Возрождения и тяга к энциклопедическим знаниям. Остальных просто натаскивают, как узких специалистов. Так вот, политическая система Соединенных Североамериканских Штатов — это плюрализм. Свободная конкуренция разных групп элиты. При этом отношения элиты с чиновничеством или, скажем, рабочих с хозяевами или менеджерами — это диктатура. Такая вот двойственность. Двойственность есть и в политике — например, правящая элита проявляет себя диктатором по отношению к тем, кто пытается с нею конкурировать, но вместе с тем пытается создать у населения видимость, иллюзию демократии. Правящие круги всегда говорят от имени большинства народа, хотя представляют меньшинство. Это понятно?

— Не совсем, но суть ясна. Жирные коты поделили власть.

— Можно сказать и так. В этих условиях слон и осел — ну, республиканцы и демократы — не могли быть партиями, стоящими на каких-то твердых, приципиальных позициях. Здесь нет твердой партийной дисциплины, как хотел большевик Ленин. Это конфедерации разных групп со своими интересами. А раз партия — не совсем партия, если она не отстаивает интересов определенного социального слоя, то нет и демократии, как договора разных слоев. Есть видимость демократии, за которой стоят внутренние игры одной и той же олигархии. Говоря словами Босса, обе партии хотят содрать шкуру с простого человека, но расходятся в вопросе, как лучше его для этого подвесить на крюк — вверх или вниз головой.

— Вот как? А я, честно говоря, думал, что это со… большевистская пропаганда.

«К чему же, интересно, она клонит?»

— Надеюсь, вы не считаете Даллеса коммунистом? Так вот, Лонг впервые создал настоящую партию, с жесткой внутренней дисциплиной. Однажды он приказал выкрасть своего соратника, который саботировал его линию, и посадил его на неделю на необитаемый остров.

— И как на это посмотрел закон?

— А как надо смотреть на предателей, готовых продать интересы страны и народа? Что с ними делать, когда они, получив власть, торгуют страной направо и налево? По крайней мере, так Босс сам объяснял этот поступок. В России не пробовали так делать?

— В России это невозможно.

— Но почему?

— Тогда все острова скоро будут обитаемы.

— Поэтому в России в таких случаях обвиняют в заговоре и отправляют на каторгу или на виселицу?

— Вам хорошо рассуждать — на вашей территории не было мировой войны. А то, может быть, тоже островов бы не хватило.

— Может быть. Не спорю. Америке повезло. В любом случае мы только тогда можем выбирать из партий, когда партии представляют собой нечто определенное. Поэтому народ отверг слона и осла и проголосовал за быка. Бык — это эмблема партии Босса.

— Партия, которая быкует? — усмехнулся Виктор.

— Ну эмблему посоветовали из ассоциации с биржей. Знаете, «быки» и «медведи»?

— Что-то представляю.

— Вначале хотели сделать эмблемой медведя.

Виктор чуть не поперхнулся пивом. Вот это был бы превед!

— Что это с вами?

— Ну это… бык он как-то американистее. Типа родео и прочее.

— Босс тоже так сказал. Поэтому его и зовут Главрыбой.

— Кем?

С Главрыбой у Виктора твердо ассоциировалось нечто булгаковское.

— Ну как это точнее перевести… Кингфиш, король-рыба, царь-рыба… В общем, есть мелкая рыбешка, есть крупная и есть главная, главрыба, если следовать новой русской привычке сокращать слова. Сев в президентское кресло, Главрыба уволил из госаппарата почти всех служащих и набрал новых… А вы еще не передумали идти на пляж? Жара уже спадает.

— Ничуть. Обновим новые плавки.

— Кстати, купальные костюмы можно не покупать, а брать напрокат прямо на пляже.

— Белье напрокат? Знаете, это как-то…

— Оно выстирано и выглажено. Вы же пользуетесь в гостинице постельным бельем? Его тоже стирают и гладят.

— Ну все-таки… Не знаю, как-то это не совсем…

— Слушайте, я, наверное, начинаю хмелеть… У меня такое впечатление, что вы, Виктор, родились и выросли в богатой семье. В которой можно не думать о том, что завтра можно остаться без службы, без крыши над головой, без гроша в кармане, без теплой одежды, без всего. Тогда привыкают к таким мелочам, например, покупают себе купальный костюм, не думая, что будет завтра, снимая апартаменты, обставляют своей мебелью… Это не критика, просто разница ментальности. Или, может, ваши детство и юность прошли в очень богатой стране. Может быть, когда каждый из нас здесь получит по четыре тысячи долларов, здесь все будут думать точно так же.

«Блин, наш СССР, оказывается, был богатой страной, а мы этого не знали и не ценили».

…Обсыхая в полотняном шезлонге и слушая, как океанские волны разбиваются об американский континет, Виктор пытался представить себя где-нибудь в Евпатории, но получалось плохо. Во-первых, прибой был повыше, грохотал, как в шторм, и воздух сильнее насыщен океанскими брызгами и соленой пылью, а во-вторых, пахло здесь немного не так. Купаться, как оказалось, можно было только в присутствии рядом мистера Сэллинджера, а Джейн бегала окунуться лишь тогда, когда они выходили из воды; вещи в итоге все время находились под присмотром. Спасателей, кстати, и на деревянных вышках, и на катерах на этом пляже хватало. Короче, появилась возможность спокойно подумать под транслируемый местной радиосетью фокстрот «Когда я готовлю завтрак для моего любимого».

Картина получалась, как говорили во времена Горбачева, пестрая. В голове Виктора сложились сразу два образа Хью Лонга, которого он должен был склонить, как помнит читатель, к созданию атомной бомбы. Первый Хью Лонг выглядел провинциальным бунтарем, бросившим вызов богатой элите, чтобы создать в Америке средний слой — среднего зажиточного американца. Второй Хью Лонг смотрелся циничным демагогом, спекулировавшим на мечтах американцев, беспринципным политическим карьеристом и полуграмотным самодуром. Как это все сочеталось в одном человеке, можно было только догадываться. А может, эта двойственность есть всенепременное качество каждого здешнего политика?

Плюс к тому было непонятно, кто же за Лонгом стоит. Кто стоит за этим гигантским переделом накопленных в стране денег, сосредоточенных в руках кучки семей. Население — это, конечно, опора, это, конечно, активисты и голоса, но листовки, эфирное время, те же поездки по стране — на это нужно конкретное бабло. Средний класс тут пока хилый. Значит, в Лонга вложились богатые. Кто и зачем, вернее, подо что?

— Сейчас везде негры, — раздался громкий голос где-то позади и справа. Здесь на пляже говорят громко, видимо, из-за океанского прибоя. — Этот южанин привел с Юга целые полчища негров и женщин, и они выживают нас! Зачем наши предки освободили Юг?

— Разумеется! — донесся ответ. — Эти квоты! Эти феминистки, которым место на кухне! Феминизм — это от машин. Когда женщина готовила у очага, она не думала о политике. Мясокомбинаты, автоматические кафетерии, рефрижераторы — все это портит американское общество.

— И негры — от машин. Машина чистит обувь за монету, лифт ходит без лифтера, а на Юге машина сама собирает хлопок! Неграм стало нечего делать!

«Ну вот и расизм тут вполне открыто, а заодно и сексизм, — подумал Виктор. — Вот почему они теперь за политкорректность-то взялись! Это у них не достижение, политкорректность, а результат пороков общества».

Он повернул голову и увидел то, что можно было бы назвать кучкой местных пикейных жилетов — пятеро дедуль с бронзовым загаром. «Интересно, а тут они могут свободно звездеть на весь пляж то, что не совпадает с политикой Главрыбы?»

— А что, в США можно открыто призывать к расовой дискриминации? — спросил Виктор у Дика — белая купальная шапочка Джейн выскакивала на мгновения между волнами.

— Это ест димокраси, — ответил Сэллинджер. — Димокраси в Америка ест традиций. Шеф может спалит любой служащий, это значат уволит, за чего-нибуд или за ничего. Но ест традиций. Шеф должен поздоровается с маленкий служащий, кто делает ничтожный работа, шеф должен говорил «Хелло, Билл», «Хелло, Мери». И служащий отвечал просто «Хелло, Джеймс», не говорил «сэр», просто «Джеймс». Служащий думает, он и шеф одинаковый рыба. Для говорит есть традиций тоже. Каждый думал, он ест то же как сенатор или президент. Конечно, он не ест сенатор, он должен только думает, он как раз это самое. Европа иметь традиций дворянство и поклонство. Америка иметь традиций все равны. Слово ест свобода.

«Интересная мысль. Значит, дело не в самой демократии, а в том, чтобы все внешне было по традициям общения? Типа ты можешь меня не уважать, но выпить со мной обязан, так, что ли? Чтобы было панибратство, как у первых переселенцев, типа свои парни, просто чтобы не замечать, что жизнь не совсем такая, как кажется? В СССР рабочие тоже не были полными хозяевами заводов, но эту веру надо было поддерживать, потому что они, то есть мы, лучше работали, и в конечном счете для себя же и лучше делали? Потому что такие же, как мы, строили нам дома, мы им давали технику или возили щебенку на самосвалах, создавали лекарства… ну, номенклатура что-то прихватывала, но кто видел общество без имущего класса? И здесь демократия — это просто во что-то надо верить? Подождите, а наши перестройка, гласность, демократия? Это что, янки тоже просто свои обычаи нам подарили? Это для нас все равно что дать американцам бригады комтруда, праздник Первомая и комсомольские ударные стройки! Или переходящее Красное знамя!»

— Скажите, Дик, а что бы вы делали, если бы за хорошие успехи государство вас премировало звездно-полосатым знаменем? Ну премию дали и еще знамя? Старз энд страйпс флэг?

— Этот идея есть интересный. Я буду повесил флэг на дом, и его будут видал соседи. Все кругом говори: «О, это наш Дик, он брал флэг от федерал власт». Может быть, даже я попадай газета. Я люблю этот идея.

— То есть стать знаменитостью?

— Конечно. Газета рассказывайт о миллионер, великий артист, политик и большой бандит. Газета не рассказывайт о рабочие руки, это не есть интерес, нет продажа.

«Думал ли я год назад, что услышу от американца в Вашингтоне советский агитпроп? Впрочем, наши газеты сейчас тоже не о людях труда пишут».

— Я говорил и скажу еще: я не против негров, — продолжало доноситься со стороны местных пикейных жилетов. — Но кто-нибудь скажет, что мне делать? Негры будут иметь хорошую работу, значит, они будут снимать апартаменты в приличных домах. А если в моем доме появится негритянская семья, от меня уйдут другие жильцы. Что мне делать? Как я должен объяснить, почему не сдаю свободных квартир неграм? Они могут натравить на меня LL!

— Негры разведут в доме грязь. Они будут иметь большой заработок, но они живут в грязи. Негры, мексиканцы, поляки, чехи — они любят жить как нищие.

— Я говорю, молодежь хочет войны. Я это часто слышал. Когда начнут войну, появятся заказы и рабочие места. Уже сейчас на верфях есть заказы. Авианосцы, подводные лодки и дешевые транспортные суда. Говорят, такие транспортные суда часто тонут, но на войне их топят просто так, так что никто ничего не заметит.

— Войну начнут с Мексикой или Японией.

— Я понимаю — с Мексикой, но почему Япония? Оттуда далеко возить бананы и перец.

— Может, они хотят научить японцев делать автомобили и электронные трубки?

— Это невозможно. У японцев другая культура. У них хорошие ремесленники, но они не имеют никакого понятия о современной индустрии. Я читал об этом в книге. Кроме того, японцы и немцы союзники, а нам лучше, чтобы Германия была на нашей стороне.

«Интернет-форум экстремистов, блин, — подумал Виктор. — Да знают ли они, что такое война? Да у них несколько небоскребов упадут, и вся страна полысеет от ужаса. А туда же, войны захотелось. Ну да, война для них — это кинохроника, фотки в газетах, восторженный голос диктора о сражениях и красивое кино о паре крупных операций где-то за океаном. Война… Черт, вот оно что. За Главрыбой-Лонгом стоит ВПК. Американские военные компании. Власть и деньги переходят от банков к военным и военным промышленникам, потому что грянет Вторая мировая. Дело не в обывателях, даже не в этих пикейных жилетах, тупых, как у Задорнова, и возомнивших себя пупом земли. Дело в способе выживания нации. В выборе одного из двух способов. Хитрый, лавирующий Рузвельт, который до последнего не влезал в европейскую драку, и Лонг, который разом получил средства для накачки военных мускулов. Союз Германии и имперской России, пусть даже шаткий, сократил возможность лавировать. И если бы даже Лонга ликвидировали, все равно нашли бы такого же. А что значит «лучше, чтобы Германия была на нашей стороне»? Треп о геополитике в духе Швейка? Или у них тут на самом деле вопрос: быть ли с Германией или против? Может, Сталин и послал меня сюда сталкивать Гитлера с Лонгом? А кто даст гарантии, что они не захотят создать бомбу вместе? Ну да, я же и должен убедить начать работы отдельно. Гитлер подумает, что Лонг готовит нож за пазухой и нападать на Россию ему, стало быть, не время… А если это лишь мои догадки? И почему этого мне не разъяснили в деталях? Или Сталин решил, что в гонке ядерных вооружений я разберусь лучше его?»

— Ну как вам наше солнце? — Вернувшаяся Джейн, вся в каплях морской воды, содрала с головы белую шапочку и встряхнула волосами.

— Экселент, мэм. Меня беспокоит только одно: мы вот тут сидим, а вдруг президент внезапно захочет нас видеть? Будут объявлять по всему пляжу?

— Не захочет. Знаете поговорку «Время — деньги»? Это не про спешку, это про пунктуальность. Девиз американских дельцов — «точно вовремя». Если вам что-то обещали, то обязательно сделают. Если Босс назначил встречу в десять, вы придете в десять и не будете ждать в приемной, вас тут же примут. Если вам не назначали встречи, вас не вызовут — если, конечно, не случится извержения вулкана или торнадо.

 

Глава 15

«Не думай о секундах свысока…»

Вечернее купание вызвало у Виктора какой-то расслабон. Вернувшись в номер, хотелось валяться в кресле, тянуть «Миллер» из запотевшей кружки и пожирать поп-корн из бумажного пакета.

«Начинаю терять бдительность и форму, — печально подумал он. — Месяц такой жизни — и превращусь в жирного барбоса в больших подтяжках, потому что ремень коротким будет».

— Давайте включим телеустановку! — предложила Джейн. — Вечерняя программа уже идет. Сейчас позвоню горничной. Я слышала по радио, что наш новый стандарт изображения четыреста сорок одна строка, самый высокий в мире. Правда, вещание по нему начнется только со следующего года. Зато в этом RCA презентовала тридцатидюймовую трубку. Прямо кинотеатр.

«Она слышала по радио. Значит, несмотря на здоровые кинескопы, янки недалеко ушли от нас по массовости. Хотя почему от нас? От Российской империи. Стоп. Почему это я нынешнюю Россию отнес не к «нам»? Не дать себя запутать…»

— А самим его… ее… нельзя включать?

— Ну это сервис, и потом, телеустановку еще как-то настраивают, это же не радио. Тут шесть ручек.

«Ладно, — подумал Виктор, — не будем соваться. А то еще разрегулируем эту бандуру».

Бандура загадочно поблескивала непривычно выпуклым экраном, чем-то напоминающим днище пятилитровой банки из-под болгарских помидоров. Надписей возле ручек управления не было. Джейн быстро и приглушенно говорила по телефону, модулируя голос, так что до Виктора донеслось только «But why?». Судя по интонации, это означало что-то вроде «А это еще с какой радости?», хотя дословно переводится как «Но почему?». Затем она бросила трубку.

— Представьте себе, это у них первая телеустановка, горничная, которая знает, как ее настраивать, взяла двухдневный отпуск и уехала. Но они вызвали консультанта из магазина, он сейчас подъедет.

И действительно вскоре в дверях появился молодой худощавый афроамериканец, чем-то похожий на Барака Обаму, но явно не привыкший держаться прямо. На его белой рубашке красовалась эмблема магазина, а в руках он держал белую нетолстую книжку.

— Добрый вечер, сэр, добрый вечер, мэм. Мистеру Ричардсону позвонили о каких-то проблемах с новой телеустановкой. Чем я могу помочь вам?

— Покажи нам, как оно работает, и исчезни, — проворчал Дик.

— С удовольствием, сэр. Один момент, сэр. Не извольте беспокоиться, сэр — произнес консультант и замельтешил вокруг телевизора, поминутно раскрывая книгу, которая оказалась руководством по агрегату.

Через пару минут Виктор заподозрил, что пацан телевизора никогда не включал, и решил взять инициативу в свои руки. «Три из ручек — это наверняка громкость, контраст и яркость…»

— Могу ли я взять эту книгу?

— Да, сэр. Если пожелаете, сэр. Как вам будет угодно, сэр.

Три остальных ручки оказались переключателем каналов, настройкой и фокусом — оказывается, тогда надо было время от времени еще и изображение наводить на резкость.

— О! Вы это сделали? — удивился Дик, когда на экране в светло-голубом сиянии появилось изображение Белоснежки.

— Как a piece of cake об асфальт! — развел руками Виктор, и со словами: «Read the following manual before you play video games», — вернул книгу консультанту.

— Не знаю, как мне вас благодарить, сэр, — залепетал тот, — я не умею читать, сэр. Я начал учиться в вечерней школе по программе нашего Босса, да хранит его провидение, но учитель еще не показал нам весь алфавит. В книге очень много букв, сэр, и многие незнакомы. Не могли бы вы расписаться на карточке в выполнении сервисных работ, сэр?

— Не желаете ли и чаевых, сэр?

— О нет, сэр, я не знаю, сколько чаевых положено за работу, сэр, если ее не делают, сэр. Но если господа не распишутся в карточке, меня спалит хозяин, и тогда я не смогу выучить весь алфавит, потому что на такую чудесную работу меня взяли по квоте по программе обучения, а программа действует, пока есть работа. Я в отчаянии, сэр.

В комнате повисла пауза.

«Зря я его подкалывал, — подумал Виктор. — А может, он просто на жалость давит?»

На экране веселые белки под звуки «Работай припеваючи» лихо заметали хвостами мусор в мышиную нору.

— Кто мне скажет, почему я сегодня такой добрый? — задумчиво промолвил Дик. — И что мне поможет стать еще добрее? Эй, малый, а как насчет желания выполнять некоторые мелкие поручения Ю-Эс-Эс?

— Конечно, сэр. С удовольствием, сэр. Меня зовут Джим, Джим Янг. Запишите, пожалуйста, сэр.

— У меня хорошая память. Давай сюда свою долбаную карточку.

— Спасибо, сэр. Вы так добры, сэр. Если господа пожелают оставить свои адреса, я могу устроить продажи с очень выгодной скидкой…

— Разве я уже не сказал «пока-пока»? — с искренним удивлением произнес Сэллинджер.

— …Можно сэкономить до тридцати процентов! — донеслось из-за закрывающейся двери.

— Не стоит придавать этому значения, — вздохнула Джейн, — этот случай нетипичен для нашей страны. Американский сервис сейчас считается лучшим в мире, это высокоразвитая индустрия…

— А с чего вы взяли, что я придаю значение? — удивился Виктор. — Я всегда знал, что в США тридцатых был… и есть образцовый сервис. И будет в сороковых и пятидесятых. Я верю в это. Вы решаете очень трудную социальную проблему, меняете социальную структуру страны, и вряд ли даже с нашим историческим опытом… э-э-э… тысячелетней Руси… вряд ли что-то можно подсказать. В мире нет единых шаблонов развития, вот.

— Как хорошо, что вы это понимаете! — воскликнула Джейн. (Как они тут любят говорить восклицаниями.) — Социальные проекты Босса благородны, но иногда имеют, как говорят фармацевты, побочный эффект. Это не все правильно себе представляют. Недавно здесь вышел скандальный роман Сэмюэла Корна «Трэнсфигюрейшен», или, по-русски, «Преображение». Безумный профессор, которого окружающие называют Трэнсфигюрейшен, пересаживает подопытной собаке мозг негра, выкраденный служащим морга. Собака превращается в человека, которого называют Глобьюлмен, и вот этот Глобьюлмен проявляет себя хищником и прибирает к рукам клинику профессора, пользуясь его рассеянностью. В отчаянии профессор нападает на Глобьюлмена и совершает изощренное убийство — пересаживает ему мозг собаки, который хранился все время в холодильнике. Таким образом ему удается скрыть от полиции следы преступления. Но это же расизм! Это же ясный намек: дайте неграм права — и они отберут все, это призывы к линчу! Неудивительно, что Босс добился запрета этой книги.

— Э-э-э-э… а разве это не Булгакова сюжет?

— Не знаю. У нас здесь можно достать не все, что издается в России.

«Боже! Боже! Бред какой-то… Хотя… Как ни крути, а этот миляга профессор Преображенский второй раз уже не лабораторное животное, а человека резал. Нет человека — нет проблемы. Чем же тогда этот идол перестройки от Шарикова отличается?»

— Да, обязательно посмотрите «Белоснежку» в кинотеатре. Она на самом деле цветная! У нас уже научились делать цветное кино, а скоро изобретут цветное телевидение.

Телик был действительно еще далек от совершенства — на большом экране были видны строки, изображение было не совсем резким, особенно бросалось в глаза то, что по краям картинка немного искривлялась, словно зритель смотрел через дверной глазок. Однако спутники Виктора на это внимания не обращали, хотя глядели на экран довольно спокойно, без бурных проявлений чувств; Виктор же чувствовал, что его переполняет какой-то детский восторг, словно ему показывают прямой репортаж о встрече с инопланетной цивилизацией. Спустя пару секунд Виктор понял, в чем дело: четырнадцать дюймов были тем самым рубежом, когда человек перестает видеть в движущейся картинке новую игрушку вроде фильмоскопа и делает первый шаг от реальности в мир телевизионного, а затем и компьютерного зазеркалья. Перед Виктором был первый портал, уводящий человечество в виртуальную реальность.

Мультик закончился, и из динамика послышался звон колокола; через мгновение на экране появился мужчина — на вид около сорока, в черной сутане и очках в модной металлической оправе. В его облике было что-то аристократическое, но вместе с тем внешне он располагал к себе; так в советском кино про шпионов было принято изображать европейских дипломатов и парламентариев. И еще с очками он немного напомнил Виктору артиста Тихонова из «Доживем до понедельника».

— Это отец Кофлин, — пояснила Джейн, — он будет читать из телевизионного офиса речь об образе деловой жизни. Вам это, возможно, неинтересно? В отеле кабельное телевидение и несколько программ, то есть две. Можно настроить на другой канал, а потом вернуться на этот. После речи отца Кофлина в расписании передач стоит вестерн.

— Нет, почему же? Мне очень интересно, о чем он говорит. По российскому Ти-Ви я его никогда не смотрел.

— А как вы его могли там смотреть? Через спутник?

— Хотя бы и через спутник…

«О чем я? Какой спутник? Какой здесь спутник? А если она про будушее, то когда появились спутниковое ТВ, этого пастора наверняка уже не было».

— Передачу телесигнала в Европу через поверхность Луны еще не осуществили, это еще только идея. А на континенте для передачи из одного штата в другой будут использовать кабель, воздушные релейные линии и ретрансляторы на стратосферных дирижаблях. Говорят, что линии связи — в будущем очень выгодный бизнес, почти как железные дороги и производство электричества.

Манере выступать отец Кофлин явно учился у Адольфа Алоизыча: срывался на крик с надрывом и размахивал кулаками. С интеллигентным имиджем все это как-то мало вязалось. Менталитет разный, подумал Виктор, в Германии массовое среднее образование, им вождя недоставало, а тут авторитет — учитель, потому пастор, не в пример фюреру, и не боится в очках ходить, а может, даже и нарочно надевает.

В речи пастора Виктор уловил знакомое по угару перестройки выражение «so-called democrats» — «так называемые демократы». «Так это что, от него пошло? Или заново придумали?»

— Вы не возражаете, если я просто перескажу, о чем он говорит? — предложила Джейн. — Или вам надо слово в слово?

— Не возражаю. Если отражает смысл.

— Именно смысл. Вы читали Зомбарта?

— Нет, как-то руки не дошли.

Сочинения Зомбарта Виктор действительно видел в магазинах в нашей реальности. Но бумажные книги сейчас стоят слишком дорого, чтобы брать все, что заинтересует, а в инете почему-то не попалось.

— Ну а какие-нибудь учебники по экономике вы читали?

— Разумеется.

— Где написано, что при капитализме главное — свобода максимального обогащения личности?

— Ну в общем, так.

— Короче, суть в том, что эти учебники описывают принципы бизнеса, принципы дела, принятые у евреев. Одни евреи, например Ротшильд, считают их идеалом, другие, вроде Маркса и Троцкого, считают, что из-за них капитализм надо разрушить. Отец Кофлин говорит, что для Америки еврейский принцип бизнеса неправильный. И что нужен свой, правильный принцип ведения дел, базируемый на американских традициях и свете христианской веры.

— Что-то подобное я вроде слышал…

«Ну да, от штандартенфюрера Альтеншлоссера из второй реальности. Ганзейские традиции. Интересно, все попытки спасти капитализм основывались на внеэкономическом принуждении? Приказном или моральном?»

— В истории Америки мы видим, что корпоративная мораль часто дает лучшие результаты в экономике, чем личное обогащение. Негры на плантациях Юга, умея коллективно организовать свой труд, работали лучше нанятых белых. Артельная организация на стройках и заводах России, соревнование дало фантастические рекорды выработки. Рабочий, когда у него появляется чувство хозяина совместного бизнеса, творит чудеса. Этот опыт сейчас у нас изучается. Это на уровне предприятия. На уровне страны ответственность бизнеса позволяет вывести огромные активы из сферы спекуляции акциями, недвижимостью и землей в сферу производства и дать рабочие места. Перераспределение богатства от кучки населения широкому слою народа резко повышает внутренний спрос на товары и оживляет их предложение. Для этого не требуется отказываться от основных понятий экономики — денег, товара, рабочей силы, стоимости и так далеее. Нэп, или новая экономическая политика у нас называется, — разделение доходов.

«Короче, никакого священного смысла в слове «нэп» нет. В каждой стране в него вложили свое содержание. Лозунг политиков».

— Хорошо, но почему вы связываете этот самый неправильный капитализм с одной национальностью? Разве не могут быть эгоистами немцы, русские, англичане, и наоборот? Это какой-то расовый предрассудок получается.

— Но это не ко мне вопрос. Да, это похоже на то, как когда-то на Юге считалось, что у негров не может быть бессмертной души, поэтому их можно делать рабами. Политики всегда говорят так, чтобы их было проще понять народу, а народ часто понимает лишь то, что хочет понять. Для народа важно, что есть какой-то виновник.

— Козел отпущения?

— Да. Народ, как и судью, нельзя убедить в том, что он неправ. Поэтому некоторые говорят, что минорити, или меньшинства, должны иметь особые права, которые защищают их интересы, отличающиеся от интересов большинства. Но тогда каждому будет выгодно быть минорити, чтобы иметь больше прав, чем остальные. Где же тогда свободная нация?

Виктор хотел было возразить, но тут в замочной скважине входной двери номера заворочался ключ; дремавший Сэллинджер подскочил, как чертик из коробочки, выхватил короткоствольный «Кольт детектив спешл», и занял позицию за углом коридорчика. Джейн, тоже вскочив, ухватила Виктора за правую руку и потащила в сторону, к простенку. Виктор услышал, как щелкнул замок ее сумочки, а в руке блеснул хромированный «Байярд». Судя по хватке левой, она тренировалась не только в танцах.

— Эй, руку! — успел сказать Виктор, но Джейн не поняла и, продолжая держать Виктора, вскинула правую вверх для изготовки к стрельбе.

«Блин, надо было предупредить, чтобы не хваталась, — мелькнуло в голове у Виктора. Он мог освободиться от захвата, как учили в оперотряде, но это отвлекло бы Джейн, а она все-таки его охраняет. — Сама отпустит», — в конце концов решил он.

Из коридорчика в холл шагнула дама, явно немолодая, полная и некрасивая, в довольно безвкусном зеленом платье-балахоне, прикрывавшем кривые ноги, с грубыми чертами лица, ярко накрашенными губами и черной неряшливой копной завитых волос. Венчало это существо зеленая шляпка, похожая на макет бронеколпака.

— Боже!!! — взвизгнула дама, увидев наведенное на нее оружие. Глаза у нее закатились, и она начала падать на Сэллинджера. Тот невольно отпрянул, и дама плюхнулась в кресло.

— О, Мэгги! — воскликнул шедший следом господин с итальянскими усиками, налысо обритой головой и цветком в петлице. — О, не убивайте нас! Возьмите мой бумажник! Драгоценностей у нас нет, только обручальные кольца, мое и Мэгги!

— Это не ограбление, мы агенты Ю-Эс-Эс, — ответил Дик, — кто вы такие и почему здесь появились?

— Это все этот негодяй! — И бритый вытолкнул из коридорчика баскетбольного роста беллбоя с чемоданом. — Он понес наши вещи в этот номер!

— Но я не виноват! — завопил беллбой. — Здесь написано, что номер свободен, смотрите сами!

Он вытащил правую руку из кармана униформы и внезапно бросил что-то в лицо Сэллинджеру, а ребром левой ударил его по шее; тут же Виктор увидел три наставленных на них дула: в руках бритого был «вальтер» с глушителем плюс два куцых полицейских смит-вессона тридцать восьмого калибра у дамы в кресле. Виктор уже понял, что в реальности, даже в другой, идя на дело, берут то, из чего стреляют, а не то, что откопает писатель в справочнике по стрелковому оружию.

— Три — один, леди, — заявил бритый. — Бросайте вашу игрушку.

— Или пристрелим обоих! — хрипло рявкнула «дама».

«Черт, да это мужик переодетый. Как глупо, как глупо…»

Беллбой перевернул ничком упавшего Сэллинджера и защелкнул ему наручниками руки за спиной, заклеил рот бэнд-эйдом, затем подобрал упавший револьвер и, отвернув брючину, вынул плоский дерринджер у него из носка.

— Ну что, устроим перестрелку, как в кино? — спросил он, выпрямившись и держа в руках оба ствола Дика. По телевизору уже шел вестерн, и главный герой кого-то укладывал из «писмейкера».

— Будьте вы прокляты, — прошипела Джейн, бросила «Байярд» и отпустила руку Виктора.

«Трое. Даже для ковбоев глухой номер».

— Поднимите руки и отойдите в сторону, — обратился бритый к Виктору по-русски, — а мадам пусть станет лицом к стене.

Беллбой подошел к Джейн, также сковал ее руки за спиной и, залепив рот бэнд-эйдом, тут же полез к ней под платье.

— Спокойно, крошка, мне нужно кое-что другое, — сказал он, вынимая из-за ее чулка еще один плоский дерринджер-самовзвод (в фильмах туда обычно засовывают то, что будет выпирать из-под одежды или обязательно зацепится за чулок). — Агенты всегда ходят с двумя пушками, не так ли? — Он толкнул ее так, чтобы она упала на колени.

Бритый тем временем профессионально обшмонал Виктора.

— Замечательно, — заявил он, ничего не найдя, — если вы будете вести себя разумно, обеспечите себе долгую жизнь. Как видите, вас никто не заковывает. Сейчас вы пройдете со мной через отель к автомобилю. Если что-то пойдет не так, вы будете мертвы. К сожалению, у нас нет других вариантов. У вас тоже. Ваш отказ — смерть, поэтому я не спрашиваю согласия. Зачистите здесь все, — добавил он по-английски «даме».

«Это что же? Это они сейчас их убьют??? И я ничего-ничего не смог сделать???»

Его взгляд уперся в расширенные от ужаса глаза Джейн.

— Шеф, этого пункта нет в контракте, — внезапно возразила «дама».

— Ты что-то сказал? — бритый повернулся к креслу.

— Не надо горячиться, — вкрадчиво пропел беллбой, стоя за спиной у бритого, — но, шеф, он прав. За тела двух агентов нас не потащат к судье и не дадут адвоката. Нас зацементируют в фундамент школы, что строят по приказу Босса. Они достанут даже в Канаде или Австралии. Чистильщики такие люди, шеф. Послушайте, мы отвезем вам этих агентов куда вам надо живыми, и дальше мы ничего о них не знаем.

— Фуры вы банановые. Как их собираетесь отсюда тащить?

— В тележке для белья. Мы уже делали такое.

— Тащите тележку. Если будут проблемы, перед смертью вы у меня сожрете свои собственные яйца.

— Сожалею, но не хотите ли вы пойти с одним из нас? Нам нужны гарантии.

— Фердаммтэ шайзе! Веди! Быстро! — рявкнул бритый беллбою. — А ты стережешь! — добавил он «даме».

Как только они вышли, «дама» встала, или, точнее, встал и положил второй смит-вессон из левой руки в широкий карман своего бесформенного балахона. Видимо, левая не была так накачана.

— Хотите пива? — спросил Виктор.

— Что?

— Мы пили пиво. Вы хотите пива?

— Хочешь, чтобы я сказал «принеси пиво»? Не пытайся меня обмануть. — И он покачал перед носом Виктора стволом револьвера. — Я сам возьму пиво.

Он направился к холодильнику, держа Виктора в поле зрения. В это время Сэллинджер пошевелился и застонал. «Дама» остановился.

— Что, долбаный сыщик, не узнал меня? А я тебя помню, очень хорошо помню… Вот ты скоро меня забудешь.

«Дама» крадучись подошел к лежащему на полу Дику и внезапно, с разворотом, ударил его носком ботинка под ребра, на мгновение повернувшись боком к Виктору.

— Don’t move!

На этот раз «дама» вылупил глаза так, как будто перед ним действительно возник взвод марсиан в зеленых скафандрах. Он тупо смотрел на внезапно возникший в руке Виктора дерринджер (третий по счету в этой комнате), и по его губам блуждала глупая улыбка. И от этой улыбки Виктора вдруг накрыла волна бешенства.

— Че ты лыбишься, как параша?! — заорал он по-русски. — Ствол кинул, падла, убью!

«Из двух патронов точно попаду в этого урода, а там…»

— Не убивай! — ввизгнул «дама» тоже по-русски. — Я… я сдаюсь.

Револьвер глухо стукнул о ковер.

— Освободил его, живо! — Виктор кивнул в сторону лежащего на полу Дика.

«Надо было его обезвредить. А, черт, времени нет».

— Ща, блин, мозга вышибу, за пестиком полезешь! Ты понял? Ты понял, чмо?!

— Понял… понял… — «Дама» трясущимися руками доставал ключ от наручников и никак не мог попасть в скважину, — сейчас, сейчас…

Дик застонал, приподнялся, размял освобожденные руки и внезапно коротко двинул «даме» левой снизу в челюсть. «Дама» без звука опрокинулся навзничь. Дик отодрал с лица пластырь.

— Мой страховой полис, — сказал он Виктору, показав кулак. Он пошарил вокруг и наощупь подобрал револьвер «дамы».

— Мне надо промыть глаза. Перец. Ничего не вижу. Возьми вторую пушку. — Он встал и, покачиваясь, направился в сторону ванной.

Виктор вытащил из кармана зеленого платья второй револьвер и стал искать ключ от наручиков, чтобы освободить Джейн, но в этот момент щелкнула ручка входной двери. Виктор бросился к стене у двери, взводя на ходу тугой, неподатливый курок второго револьвера. Джейн бросилась ничком на пол, чтобы уйти с возможной линии выстрела.

«Буду бить с двух рук в упор».

— Где этот… А-а!..

Послышался приглушенный удар, и из двери в коридор перед Виктором ничком вывалился бритый. Что-то еще упало там, в коридоре.

— Виктор, не стреляйте! Это агент Сэллинджер! Эй!

Виктор осторожно заглянул в коридор. Там действительно стоял Дик с мокрым лицом и красными глазами, а в углу сидел беллбой с головой, откинутой набок.

— Освободите миссис Крамер, а я пока соберу игрушки и перетащу моих птенчиков. Эй, Виктор, а вы не ученик Харри Худини? Как вы это делаете?

— Я расскажу позже… Телефон полиции «девять-один-один» или другой?

— Никакой полиции! Джейн вызовет подкрепление Ю-Эс-Эс, рация в спальне под кроватью. Эй, ключ от наручников есть в дамской сумочке.

 

Глава 16

«И развеет ветер дым…»

— Сейчас… Подожди…

Наручники упали на ковер. Джейн сама содрала с лица нашлепку бэнд-эйда, скомкав, отшвырнула под столик. Ее худенькие руки с тонкими пальцами судорожно вцепились в плечи Виктора; она уронила голову ему на плечо и зарыдала.

— Ну что ты… Все уже кончено.

Она не слышала; ее тело содрогалось, ее губы все время повторяли одно слово: «Нет, нет, нет…» Виктор гладил ее жесткие волосы и проступившие под тонким искусственным шелком лопатки, пытаясь утешить.

— Все, все, малыш… Дик говорил, надо вызвать подкрепление Ю-Эс-Эс…

— Да, да сейчас… Сейчас все будет хорошо… Не смотри на меня, я выгляжу ужасно…

— Я помогу встать. Ты только покажи, как включать.

Серый железный ящик полицейской «моторолы» для патрульных машин с крупными карболитовыми разъемами вызвал у Виктора ностальгические чувства. Джейн что-то быстро и непонятно говорила по черной телефонной трубке.

— Через семь минут будут здесь.

— Нас не могли подслушать?

— Эф-Ар-Си дало нам другие частоты. Переговоры ведутся кодом.

— А чего же вы тревожную кнопку в номере не поставили? Как в банке?

— Она есть, и не одна. Не успела к ней дотянуться. Все слишком быстро и внезапно. Как у уличных бандитов.

— Я извиняться, — повторил по-русски вошедший в спальню Сэллинджер, — но я имей большой интерес, как вы это делат. Я имей в виду достат пушка из воздух. Кто может научат.

— Меня учил индийский факир из Нижнего Новгорода. Нужна резинка и чтобы оружие не имело выступающих частей, чтобы не цеплять за одежду.

— Русский сикрет полис имеет нас научат кое-что. Я просит еще записат русски слова, вы говорит к этот козиол.

— Запишу. Вообще-то мне надо было сразу стрелять в этот козиол, а не базарить. Не догадался.

— Кто знат. Выстрел ест шум, они за дверью понимат, что-то неверно. Нет внезапност.

Из гостиной послышался стон приходящей в себя «дамы».

— О, Сэм Кроуз! Наконец-то я тебя узнаю. Как тюрьма меняет человека, не правда ли?

— Он правда русский? — спросил Виктор.

— Да, — прохрипел «дама». — Семен Крозавицкий. Сеня. Слышь, земляк, закурить не будет?

— Скунс орегонский тебе земляк, Сеня. На фрицев работаешь?

— Прошу быть свидетелем, что это я не дал кокнуть легавого и бабу. И я не оказал вам сопротивления.

— Я зачту это, — ответил по-английски Дик, — я пришлю тебе в камеру кружевной лифчик. Он тебе будет часто требоваться.

— На фрицев, да, на фрицев? — с нотками истерики в голосе заголосил Сеня. — А ваша Раша на фрицев не работает? Да вы на них и работаете, на их заводах, на Опеля, на Круппа, на Порше, на всех. Ваш император с министрами Гитлеру задницу лижет за их капиталы! Твою Рашку давно уже за твоей спиной продали, оглянись, позырь, а ты тут за грош готов своего, русского укоцать, да?..

— Я те ведро вазелина пришлю, — ядовито заметил Виктор, — только помногу не трать и с другими не делись, а то быстро кончится… О черт! Я идиот! Он же нас забалтывает!

Виктор подскочил к бритому, перевернул его навзничь и начал шупать воротник рубашки и пиджака. Под пальцами он почувствовал что-то твердое и продолговатое.

— Ножницы есть? Сизэз, найф, блэйд, суорд, что-нибудь острое! — Он подскочил к столу, схватил бутылку из-под пепси и начал озираться, обо что бы ее разбить.

— Подождите! — Джейн вывалила сумочку на стол и протянула Виктору маленькие маникюрные ножницы.

«А вообще я склерозник. У меня же универсальный набор на поясе».

Из распоротого ворота показалась короткая трубочка, похожая на предохранитель от старого приемника.

— Пойзн?

— Йес. Держите. Цианид, наверное, или кислота синильная. Еще во рту посмотрим. Черт, а если разбилась? Резиновые перчатки здесь могут быть? Рабэр главз? Можно не стерильные.

— Кондом?

— Давайте!

«Только бы не порезаться…»

Из-за левой щеки бритого Виктор вытащил такую же ампулу и отдал Дику.

— Еще? — Джейн протянула несколько нераспакованных пачек, выудив их из кучи вещей, вытряхнутых из сумочки.

— Хватит. — Виктор стянул с указательного пальца презерватив и брезгливо кинул его на тело абверовского агента.

Зазвонил телефон. Джейн сняла трубку.

— Сейчас войдет подкрепление, предупреждают, чтоб не стреляли.

В подкреплении было человек десять; задержанных быстро вытащили в коридор. Абверовцу вначале поднесли нашатырь к носу, чтобы привести в чувство; очнувшись, тот обнаружил отсутствие ампул и презерватив, лежащий на рубашке, и начал выкрикивать ругательства. То ли из-за того, что не дали исполнить долг перед фюрером, то ли он неверно понял ситуацию. За неимением под рукой подходящих пластырей ему заткнули рот его же носовым платком.

Врач вытащил из саквояжа белый халат, осмотрел глаза Сэллинджера, закапал какие-то капли, наложил примочки и предписал лечь на диван и отдыхать, а перед уходом дал Дику расписаться в какой-то бумаге — вроде акта о выполнении работ. В комнате оставили еще двоих агентов; Виктор с самого начала обратил на них внимание, потому что они зашли в номер в дорожных пыльниках не по погоде и с чемоданами. Из чемоданов на свет божий появилась пара «томми-ганов». Настоящих, как в гангстерских фильмах, с дисками и деревянными рукоятками под стволом.

— Желательно, чтобы русский по возможности пребывал в спальне и не подходил к окну, — объяснил Джейн один из новых охранников. — Шторы опущены?

— Да.

— Не поднимайте. Надо, чтобы кто-то из наших людей был с ним. Это придется делать вам. К тому же вы можете говорить по-русски.

— О’кей, парни. Но считайте, что на двери висит табличка «Не беспокоить».

Они рассмеялись. Джейн обернулась к Виктору:

— Они полагают, что нам лучше…

— Я понял. Кстати, там можно слушать приемник.

— Одну минуту, — остановил их охранник и протянул Виктору… «токарев» и к нему пару обойм. Натуральный ТТ образца 1930 года, только рукоятка с черными пластмассовыми накладками выглядела непривычно массивной, толстой, и на ней внизу был упор для мизинца.

— Переведите русскому, чтобы держал эту пушку поблизости, и объясните, как пользоваться. Из этой пушки хорошо застрелить человека в автомобиле или за дверью. Гангстеры часто носят дешевые кирасы из хлопка против пуль сорок пятого калибра, как раз этот случай. Объясните также, что с этим надо быть осторожным. «Русский браунинг» может выстрелить при падении. Берегитесь также рикошета.

— Йес, оф коз, — ответил за Джейн Виктор, — ай’л тэйк ит инту эккаунт.

На рукоятке ТТ вместо звезды виднелся орел эмблемы Императорского Тульского оружейного. Виктор вынул обойму — в ней оказалось двенадцать патронов в два ряда вместо привычных восьми — и загнал обратно. «Ишь ты, проапгрейдили. Плохо, что не в кобуре».

— И как у вас идут наши волыны? — спросил он Джейн.

— Частные заказы в основном. Правительство лоббирует для военных пистолет компании Кольта сорок пятого калибра. Прекрасное качество, но дорогой и всего семь патронов в обойме.

«Нехило для толмача матчасть знает… Или это национальная американская черта? Рождаются в машине и с пестиком?»

В спальне Виктор просто положил ствол на тумбочку, а обоймы сунул в карманы брюк.

— Здесь у меня такое чувство, как будто ничего не произошло, — вздохнула Джейн и щелкнула круглой бакелитовой ручкой «Зенита». Виктор крутнул ручку настройки, но приемник молчал.

— Он же еще не нагрелся. Только батарейные сразу работают.

— Ах да. Никак не могу к этому привыкнуть.

— Мы с вами все время играем в одну игру… Я делаю вид, что не знаю, откуда вы, вы делаете вид, что верите, что я не знаю. Вы правда из будущего?

— Из другого. В этом будущем Лонг убит, а президентом стал Рузвельт. О покушении предупредили немцы?

— Проще всего было бы сказать: «Я не знаю, я всего лишь переводчица».

— Если Даллес не дурак, он не приставит рядовой состав.

— Верно. Проблема в том, что никто не знает, что задумал Даллес.

— Почему вы это мне говорите?

— Вы спасли мне жизнь. Ну и кроме того мы партнеры.

— Разве с этим в Ю-Эс-Эс считаются?

— Разве в Ю-Эс-Эс нельзя остаться человеком?..

Приемник ожил. Послышались шорохи и потрескивание эфира.

— Какую станцию вы хотели найти?

— Москву. Почему-то после всего этого тянет услышать «Говорит Москва».

Московская волна ворвалась в комнату протяжными звуками цфасмановского танго «В дальний путь».

— Под русский джаз хорошо танцевать, — улыбнулась Джейн, — такое впечатление, что композиторы пишут в дансингах.

— В таком случае позвольте вас пригласить?

— С удовольствием.

Виктор взял Джейн за талию, и музыка легко повела их обоих, растворяя в четко очерченных тактах.

«Скоро умчится поезд стрелой, и развеет ветер дым…» — старательно выводил тенор.

— Похоже на нашу «Брат, на жизнь хоть грош подай», но гораздо сентиментальнее, — прошептала ему Джейн. — Особенно когда скрипки вступают, просто комок к горлу. А мелодия так захватывает, что движешься и не чувствуешь собственного тела. Кажется, она звучит где-то внутри меня…

— Голова не кружится?

— Нет, нет… Какие точные слова у этой песни: «И развеет ветер дым…» Все в этой жизни расходится, как дым: юность, близкие люди, города, мечты и планы на жизнь… И сам человек, со всем, чем он жил, вынашивал, любил и ненавидел, сам он как паровозный дым — мелькнул и растаял в воздухе…

Она вдруг внезапно и порывисто обхватила его шею и зашептала:

— Не уходи! Не исчезай, пожалуйста! Я не могу так больше жить! Останься, останься, останься, останься…

«Я вам нравлюсь?» — хотел было спросить Виктор, но вдруг понял бессмысленность и очевидность этого вопроса; он просто припал к вишневым губам, как путник в пустыне после многих дней пути припадает к внезапно появившемуся роднику.

«Это и есть та самая попытка Ю-Эс-Эс меня скомпрометировать, о которой говорил Сталин и которую мне надо позволить? Или просто психологическая реакция после ужаса неминуемой смерти?»

Во всяком случае, толпа папарацци с фотокамерами в спальню не вламывалась, и если их снимали, то скрытой камерой.

— Ты ведь не развеешься, правда?

— Нет, радость моя. Когда ты рядом, законы природы словно меняются: солнце светит ночью, и само время течет вспять. Ты — моя звезда, маленькая счастливая звезда, упавшая с ночного неба в мою ладонь, и я хочу теперь только одного — спрятать тебя в самом сердце…

«Если это останется в архивах Ю-Эс-Эс, пусть это будет красиво…»

— …Ты о чем-то думаешь, мой ласковый?

Сквозь прикрытые жалюзи просвечивало оранжево-красное зарево. В рекламе здесь используется неон: разноцветные газосветные трубки еще не вошли в моду. В России такого нет, там еще буквы светящихся вывесок с электролампочками цветного стекла. А здесь — экономия электричества, дешевый способ сделать вывеску побольше. Трубки для букв гнут специально, на заказ, по их очертаниям, но цвет все равно оранжево-красный, тревожный. Хорошо, что здесь еще Вашингтон, столица, и рекламы не так много.

— Как-то непривычно. Мы с тобой знакомы полдня. Мне надо было ухаживать за тобой, ходить всю ночь под твоими окнами…

— Если ты будешь ходить всю ночь под моими окнами, соседи вызовут полицию. Или нападут грабители. Правда, у тебя есть оружие. Романтика у нас — это фантазии богатых. Пригласить на свою яхту, например.

— Тебя часто приглашали на яхту?

— Ни-ко-гда. Я не принцесса и не кинозвезда. Ты разочарован?

— Тобой? Ни-ко-гда.

— Я забыла, ты же комми, у вас там нет бедных и богатых.

— Я не был в партии, и теперь у нас другой строй.

— Все равно, ты вырос в стране комми. Там важна не яхта, а человек.

— Ты хотела бы жить в СССР? Но там были тоже какие-то трудности. В первой реальности колбасу привозили в магазины не всегда, и когда привозили, надо было стоять в очереди.

— А яйца привозили? Молоко? Рыбу?

— В нашем городе — всегда привозили.

— Зачем же вы стояли за колбасой? Я бы взяла яйца или рыбу. Экономия времени. Еще можно сделать тосты и обжарить картофель… А кафетерии у вас были?

— Столовые были везде, фабрика-кухня, домовая кухня…

— Там была колбаса?

— Иногда… Там котлеты были, шницель, гуляш, поджарка, сосиски.

— Зачем же вы стояли за колбасой?

— Не знаю. В раннем детстве она лежала в гастрономе свободно.

— Вообще ничего не понимаю… Но очередь за колбасой была меньше, чем на бирже труда?

— Тогда не было бирж труда, везде висели объявления «Приглашаем на работу».

— То есть можно было ходить по офисам и свободно выбирать? Это не пропаганда?

— Нет. Все были обязаны работать.

— Опять не понимаю. Это все равно что все были обязаны есть или спать. Если нет работы, как оплатить еду и жилье? Или их давали бесплатно?

— Нет, хотя и недорого.

— То есть, когда привозили колбасу, вывешивали низкую цену? Это был сейл?

— Ну в общем, что-то вроде этого.

— Тогда в чем недостаток? Если делают сейл, то у нас тоже большая очередь. И сейл бывает не всегда. Часто не можешь себе позволить ту или иную вещь, потому что ждешь сейл. Чтобы сохранить деньги. Разве это недостаток? В СССР нельзя было хранить деньги?

— Можно. Даже плакаты висели: «Храните деньги в сберегательной кассе».

— Это реклама. Касса часто банкротилась?

— Она вообще не банкротилась.

— Тогда я не понимаю, чего плохого в том, что везде сейлы и работу можно легко поменять. Наверное, все дело в том, что у вас там было много романтики. А у нас больше расчета. Если мужчина только познакомился с женщиной и пригласил на вечер в ресторан, то каждый платит за себя. Потом, когда познакомятся поближе, могут поехать на автомобиле куда-нибудь за город и снять комнату в недорогом мотеле. Или просто остановить машину на пустынном побережье и творить любовь. А в России никогда не творят любовь, а ею живут.

— Можно еще цветы дарить.

— Хорошо, что ты этого не сделал. В каждой ленте про любовь дарят цветы. Уже не могу смотреть эти приторные истории со слащавыми песенками, цветами и кукольными лицами артистов. Хочу видеть на экране жизнь, людей с сильным характером, способных что-то просто сделать для братьев своих, а не ради долларов. Я выгляжу странно?

— Нет.

«Может, они просто изучают меня для разговора с Главрыбой? Не собираюсь ли я манипулировать Лонгом, если да, то как, ну и, наконец, как Лонг сможет манипулировать мной? Это было бы естественно… Итак, сегодня двадцать восьмое, вторник… точнее, скоро уже двадцать девятое, среда. Меня успеют принять до уикенда? Как-то слишком бурно тут прошел первый же день».

 

Глава 17

Отец циников, пошляков и космополитов

Ночью Виктору Сергеевичу приснился чудный сон. Будто он налаживает для какой-то небольшой фирмы аппаратный файрвол для доступа в интернет из локальной сети по веб-интерфейсу. И все получается, кроме доступа одной проги по UDP по порту 55555. Виктор Сергеевич перепробовал все способы, чтобы это обеспечить, и даже все порты временно пооткрывал, чтобы понять, в чем дело, а файрвол все пакеты по этому порту отбрасывает. И он бился и как-то вдруг сделал так, что появился коннект, даже сам не зная как, но после включения и выключения файрвол вновь стал отбрасывать пакеты по порту 55555, и надо было начинать все сначала.

Вот такой красивый сон про настоящую жизнь.

Ранним утром в номере воздух был пропитан все тем же запахом бренда «Пятая авеню». Джейн безмятежно дремала, чуть приоткрыв во сне свой манящий ротик; сейчас, со стертым макияжем (за исключением ногтей: лак снимать было некогда) она казалась совершенно беззащитной. ТТ валялся на тумбочке. Пострелять из него так и не пришлось, о чем Виктор совершенно не жалел. Если визита в Белый дом придется ждать долго, можно напроситься съездить на какое-нибудь служебное стрельбище, типа потренироваться…

Постепенно его стали одолевать угрызения совести. Как ни крути, а получается, что с Джейн он сошелся по заданию империи. Как-то не по-человечески выходит. Хотя, с другой стороны, с учетом грозящего в случае войны геноцида, смысл его поступка был в сохранении своего рода.

«Альтеншлоссер был бы доволен… Высшее проявление долга гражданина в рейхе. Постель ради служения нации. Для продолжения рода нужно совсем другое… Хотя нет, для продолжения рода именно это и надо. Как-то по-дворянски все получается, делить ложе ради интересов родового имения. Неудивительно, что эти графы и бароны портили крестьянок… Идиотизм, глупости! На войне людей будут убивать и калечить, а ты, как рефлексирующий шестидесятник, опять роешься в своих личных комплексах. О других надо думать, а не о себе».

Виктор посмотрел вокруг, его взгляд остановился на молчащем приемнике. Нет, включать рано, пусть Джейн выспится. Через окна доносился приглушенный шум улицы и клаксоны.

«Хватит ковыряться в себе, надо анализировать. Если это все запланировано, надо понять, в чем смысл. Версия первая — компромат. Только вот в России всем наплевать, с кем здесь писатель Еремин. Немного дешевой популярности, и не более того. И Даллес наверняка это понимает. Тогда что? Ночью меня не пытались споить и ни о чем не спрашивали. Может, это с дальним прицелом, как госдеп США подкидывает политикам своих жен? Оженит, будет обрабатывать незаметно, изо дня в день. Правда, разговора о брачных узах пока не было, но это может быть впереди. А ведь Ступин стопудово подкинул Краснокаменной жениха. Он появился сразу после разговора о Сахарове и Боннэр. А Лена является через пару минут после разрыва с Краснокаменной, и мы с ней что? — Весело идем проводить вечер в летний сад под видом исследований меня любимого. Лена совсем даже не против, у нее куча планов, как извлечь из будущего брака выгоду. Кстати, и у расчетливой Джейн куча планов, так что не будем исключать вариант «три» — личную инициативу. Ну и наконец, вариант четвертый, как во второй реальности: биопробы… почему нет? У них есть свои биологи. И в России есть, что же я об этом варианте там не подумал?»

Зазвонил телефон на тумбочке со стороны Джейн — белый забавный аппарат с круглым, приплюснутым, как ватрушка, корпусом и трубкой на «рогах». Виктор приподнялся, чтобы снять трубку, но Джейн моментально очнулась и опередила его со своим голливудским «Хэллоу?».

— Через полчаса приедут большие люди. Надо все это быстро… Боже, моя прическа! И надо еще успеть сделать лицо.

— Главрыба?

— Нет, мельче. Хорошо, в сумочке вчера ничего не разбили. Под твою встречу правительство оплатило шикарную косметику. Да, надо послушать прогноз погоды.

Она щелкнула ручкой приемника и перевела настройку на местную волну.

«Почему она говорит, что косметика казенная? Обычно этим не хвастаются».

— А в США принято рассказывать, если косметика за счет бюджета?

— Ты можешь подумать, что я трачусь на слишком дорогую косметику.

— И что?

— Ты же вырос в стране комми! А там негативное отношение к богатым и роскоши. Некоторые комми против того, чтобы носить галстук и шляпу. Ты их тоже не носишь.

— Так ведь жарко, вот и не ношу! И такого в советское время у нас уже не было. То есть культа богатства, конечно, не было, но и культа бедности тоже. Многие джинсы покупали за две сотни в переводе на доллары…

— С бриллиантами?

— Нет, просто фирмовые. Левайс, Ли…

— С ума сошли.

— А разве не странно использовать дорогую косметику и тут же рассказывать, что это «ту экспенсив»?

— Здесь это называют «имидж». Как бы тебе объяснить…

— Я знаю.

— Это имидж страны.

— И это тоже имидж страны?

— Ай! А я-то думала, ты не похож на американцев с их пошлыми шутками.

— О’кей, остаюсь рашн. Даже согласен быть комми и вступить в партию.

Из приемника послышался томный голос Алисы Файе, неспешно выводившей прошлогодний хит Ирвина Берлина «Согрей меня, моя любовь». «Я скину с плеч пальто, перчатки прочь отброшу…» Хорошо бы сейчас никуда не спешить…

— Слушай, Жень, мне краситься не надо, так что иди в ванную первая, а я пока застелю кровать.

— Ты все-таки комми. В отеле кровать стелит горничная. Слушай, если будет прогноз, и не пугайся — температура у нас по Фаренгейту. Завтрак уже заказали, успеем перекусить.

Но прогноза не было. Алиса Файе перешла на шуточный «Круиз по трущобам» из какого-то то ли мюзикла, то ли фильма. «Они все жить могут в этой вони, чем мы хуже них?..»

…Он быстро вошел в номер, и не успел Виктор произнести дежурное «Good morning», как этот человек подошел к нему и порывисто пожал руку. Человек относительно высокий, лет сорока, темноволосый, начинающий седеть, с аккуратными французскими усами и высоким открытым лбом, хитрой, но добродушной улыбкой и чуть прищуренными глазами за стеклами очков в тонкой блестящей оправе. Очень похож на довоенного Сергея Михалкова.

Аллен Уэлш Даллес.

Будущего шефа ЦРУ Виктор знал в основном по эпизоду в «Семнадцати мгновениях весны» и по «Плану Даллеса». В исполнении Шалевича Даллес выглядел намного старше. Что же касается «Плана Даллеса», то на одних сайтах писали, что он был, на других — что его не было, потому что он впервые появился в художественном романе «Вечный зов» в словах какого-то эсэсовца. Хотя Виктор не понимал, почему бы писателю Иванову не вложить вольный пересказ Даллеса в уста другого персонажа, который их, несомненно, будет разделять. Например, если помнил цитату не дословно: какие претензии к выдуманному персонажу? Главное, что по сути верно. «Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов…» Ведь сделали! Зайдите на любой форум, и там такие найдутся. Циничные и пошлые личности, для которых все равно, каких размеров их Родина, найдутся на каждом форуме! Значит, не столь важно, кто и как говорил. Так сделали. Есть факт реализации плана.

— Я очень рад видеть вас в Вашингтоне. Мне доложили о ваших мужественных действиях вчера во время нападения. От лица Ю-Эс-Эс я уполномочен выразить вам искреннюю благодарность за ваш смелый поступок и сообщить о том, что мы оформили на вас представление к «Серебряной медали за спасение жизни», — сказал человек, которого Виктор считал крестным отцом циников, пошляков и космополитов.

— Переведите мистеру Даллесу, что я весьма признателен за столь высокую оценку моего скромного вклада в национальную безопасность США, — ответил Виктор. — То, что произошло вчера, показывает, что только совместными действиями люди России и Америки способны остановить нацистскую угрозу человечеству.

— О, — улыбнулся Даллес, — я рад найти в вас единомышленника. Но в России, кажется, говорят «В ногах правды нет»? Давайте присядем за стол. Хотите коктейль?

— Можно, — согласился Виктор, — молочный. У нас в России не принято спиртное с утра.

— Здесь делают хороший фруктовый. Не возражаете?

— Нет.

— Сегодня в одиннадцать вас примет президент Соединенных Штатов. Чтобы беседа была максимально плодотворной, мне поручено обсудить с вами некоторые второстепенные вопросы, и если вы дадите мне ответы, заведомо устраивающие президента, их можно не касаться на встрече. Кроме того, у меня есть несколько незначительных вопросов к вам. Как вы смотрите на такой план нашей с вами беседы?

Через охранника передали коктейли. Тот, что выбрал Виктор, действительно оказался безалкогольным, но бодрил и прогонял остатки сна; сделан он, похоже, был из соков цитрусовых, да и на фужере ребром была пристроена половина кружка лимона.

«Наверное, во второй реальности их и содрали для витамин-баров. А этот жук хочет что-то предварительно выведать. Ну оно понятно: очко-то не железное, надо ему хотя бы представлять, что этот русский ляпнет у Главрыбы».

— Только положительно. Меня всегда восхищала рациональность и эффективность американского делового стиля.

Даллес выдержал короткую паузу.

— Вчера вы расшифровали Ю-Эс-Эс как «Юнайтед Сикрет Сервис». Не могли бы вы сказать, почему? Мне весьма любопытно.

«Странно, что он грузит такими пустяками. Запутывает, рассчитывает на потерю бдительности?»

— Такая служба существовала во второй реальности.

— Судя по названию, она объединяет различные спецслужбы?

— Вероятно, да, поскольку я не слышал о других спецслужбах НАУ… то есть Норт Атлантик Юнион, объединяет Ю-Эс-Эй энд Грейт Бритн.

— То, что вы рассказываете, весьма интересно. Как бы вы смотрели на создание сейчас в Америке правительственного учреждения, которому были бы подчинены другие разведывательные и сыскные службы? Это не подорвет основ демократии?

— Полагаю, в условиях надвигающейся войны это очень разумное и эффективное решение. Народ должен понимать, что для спасения Америки необходимо менять некоторые представления об общественном идеале.

«Пусть они у себя свою демократию полностью придушат. Не станут выпендриваться».

— Весьма здравая точка зрения… К сожалению, ваш вылет из Москвы оказался омрачен некоторыми неприятными событиями.

«Это еще о чем? Сейчас какой-нибудь сюрприз выдаст».

— Возможно, вы знаете, что Россия и Германия ведут на нашу страну пропагандистские передачи. Возможно, это случайность, но в день вашего отлета тон московских передач изменился. Если раньше пропаганда была направлена против президентского курса, правительства, то теперь она направлена на подрыв общества как такового. По радио идут проповеди асоциальности и люмпенизации. Пропагандируется пренебрежение к закону и судам, к демократическим ценностям, завоевание независимости США от британского владычества объявляется безумием, а Гражданская война — бессмысленным братоубийством, затеянным англо-французским капиталом. Стремление быть богатым и знаменитым высмеивается, вместо этого проповедуется созерцательное безделье под флагом возвращения к Матери-Природе. Сеется скепсис и диогеновский цинизм, объявляется устаревшим институт семьи. Молодежь завлекают новой электромузыкой «рок-стиль», основанной на африканских примитивных ритмах. Церковь уже осудила эту музыку. Так вот, скажите честно: не является ли начало такой пропаганды подготовкой Россией войны на уничтожение американской нации?

«Это что, Россия первой начала реализацию «плана Даллеса»?»

— Вы видите в этом новую национальную угрозу? Но ведь в демократическом обществе всегда будет определенное число людей — носителей таких взглядов, и они будут пользоваться правом их высказывать. Или же такие взгляды будут поставлены вне закона?

— Это две разные вещи. Когда данные взгляды стихийно высказывают группы маргинальных лиц — это одна ситуация. Когда ведется организованная пропаганда подобных воззрений, когда ученые работают над тем, чтобы деструктивные идеи укоренялись в мозгу населения, — это совсем другая вещь. Эфирное радиовещание в нашей стране — это динамичная сфера бизнеса, как и производство радиоприемников. В ближайшем будущем жизнь американца будет зависеть он наличия у него радиоустановки, сетевой или батарейной, по которой он узнает все — погоду, биржевые котировки, счет в игре любимой команды, цены и рекламу. Поставить под правительственный контроль американский радиоэфир нереально — возможно, это удастся нам в отношении телевидения, которое делает еще первые шаги. Если Америка сделает тот же шаг в отношении России, то это не даст сейчас столь же сильного эффекта. В России интенсивно развивается проводное вещание, контролируемое властями, и закон преследует прослушивание пропаганды. Вот почему ситуация с эфирным вторжением русских серьезно беспокоит президента.

— Полагаю, — ответил Виктор, — что если великие державы смогут договориться между собой о неприменении в отношении друг друга новых видов стратегических вооружений, то это возможно и в отношении информационной войны.

— Даже так? — удивился Даллес. — Вы предлагаете нам договориться? Но не могли бы вы сообщить, с какими людьми вы связаны в России, насколько они влиятельны и имеете ли вы от них полномочия на ведение таких переговоров?

— Я предлагаю президенту действия, после которых другие страны будут вынуждены идти на официальные переговоры с США. Как у нас говорят: «Было бы болото, а лягушки найдутся».

Еще одна короткая пауза.

— Разумно, — наконец произнес Даллес, — полагаю, президента это устроит. Также нас интересует ваше мнение, насколько сильны в России антиамериканские настроения.

— Я вообще-то недолго в этой реальности и не успел глубоко изучить общественное мнение.

— Ничего. Нас интересует ваша субъективная точка зрения.

— Как вам сказать… Я подозреваю, что для среднего российского обывателя Америка — это такая далекая экзотическая страна вроде Сиама, где в лесах живут индейцы. Я повторяю, я могу ошибаться. А что, с моим отлетом в России началась антиамериканская кампания?

— Она должна была начаться?

— Не видел к этому никаких оснований. Вы так говорите потому, что что-то произошло?

— Нет. Вы можете не волноваться. У вас есть еще какие-нибудь вопросы ко мне?

— Только один: в каком настроении президент?

— Он умеет делать себе настроение. Если у вас нет возражений, мы продолжим наш разговор уже в Овальном кабинете.

— Никаких возражений.

Они раскланялись, и Даллес удалился, перед выходом в коридор еще раз взглянув на Виктора. Галлахер сиял улыбкой Чеширского кота.

— Все идет великолепно, Виктор, вы даже сами не представляете. Не хотите ли стаканчик для пущей уверенности?

— Я чего-то должен бояться после вчерашнего?

Приемник из-за двери спальни весело наигрывал «Все зависит от тебя» в стиле регтайма.

«Когда же они начнут превращать меня в своего агента влияния? Или уже превращают, но я не замечаю?»

— Кстати, насчет вчерашнего, — заметил Галлахер. — Я должен заранее извиниться за неудобства, но перед визитом к президенту ваше оружие придется сдать. Таков порядок после покушения 1936 года. Вы, наверное, о нем уже слышали?

— Да, я рассказывала об этом, — вставила Джейн.

— Друзья уговорили Босса надеть под одежду недавно подаренную ему гибкую кирасу фирмы Баррат, какую носят особые агенты Скотленд-ярда. Это и спасло его от пули сорок пятого калибра. С тех пор людей, что заходят к нему, тщательно проверяют. Кстати, мне уже рассказали — у вас был какой-то особый способ ношения оружия?

— Надеюсь, вы не считаете меня зомбированным камикадзе?

— Простите, кем?

— Если не ошибаюсь, — подсказала Джейн, — Камикадзе — японское название тайфуна, который в тринадцатом веке уничтожил корабли монголов у берегов Японии, а зомби — это из фильма Виктора Гальперина, старринг Бела Лугоши, помните, что Дракулу играл?

— Уфф… Трудности перевода… Короче, я не чокнутый вроде Гаврилы Принципа.

— О, теперь понятно.

— Да и способ неэффективный и устаревший.

— Есть новые?

— Надо кого-то убрать?

Борис громко рассмеялся.

— О нет конечно. Вы уже прошлись по Вашингтону? Как вам показался город?

«Что же случилось? Как-то странно и грубо сработал Сталин, так что Даллес сразу догадался. Тоньше надо было, незаметнее… Хотя кто сказал, что Сталину надо было незаметнее? А если он рассчитывал, что Даллес догадается и воспримет это как угрозу? Зачем? Зачем провоцировать? Зачем блефовать, делать видимость угрозы? Хотя информационная война — это не видимость угрозы, и Даллес это понимает. Угроза, угроза… Ну да, это угроза, на которую Америка симметрично ответить не может. А чем она может ответить асимметрично? Послать флот? Пусть сначала с японцами разберется. Грозить бомбой? Ну так нету у нее сейчас этой бом… Правильно. Бомбы нету, вот Сталин и создает угрозу, чтобы Лонг ответил ядерным проектом. Загнать в угол. А достать Америку Россия может только удаленным доступом, через эфир».

 

Глава 18

Оральный кабинет

Отель на этот раз они покидали через черный ход и погрузились в «Паккард-шесть» с универсальным кузовом, черный, с нарочито торжественной облицовкой радиатора, придававшей машине несколько старомодный вид, и «стейшн» — желтыми деревянными боковыми стенками кузова. Этакое сочетание правительственного лимузина с колхозной полуторкой. Подойдя поближе, Виктор увидел, что стенки не деревянные, а это плоские листы металла выкрашены «под дерево».

«Броня?»

«Паккард» внутри оказался шестиместным. Борис сел рядом с водителем, Джейн и Виктор влезли на задние, а перед ними, на укороченном диванчике, устроилась пара охранников с хорошо развитыми челюстями и автоматами, очень похожими на классический МП 40. Только вот горловина, куда магазин вставлять, какая-то хлипкая, а щечки пистолетной рукоятки были не из черной пластмассы, а деревянные.

«Опытный, что ли? Видимо, это и есть та самая новейшая «Эрма», о которой Дегтярев рассказывал?»

— А стволы все-таки немецкие? — спросил Виктор у Джейн, устраиваясь поудобнее на кожаных подушках.

— Это из разведшколы. «Томми-ган» здоровый, с ним в авто неудобно.

Радио в правительственно-колхозном «паккарде», конечно, было включено, и озорные синкопы «Суони-ривер» в исполнении бэнда Эрскина Хоукинса разливались по солнечной панораме Вашингтона, перемежаясь с клаксонами, и ветерок играл занавесками, а ноздри щекотал запах бензина и горячего асфальта, и, несмотря на культовые игрушки у охраны, стойко ассоциирующиеся с фашистской оккупацией, жизнь казалась прекрасной и беспечной.

Будем надеяться, по дороге на нас не нападут, как на Володарке, подумал Виктор, и тут же отметил некоторую странность. Не проще ли было Хуммелю организовать похищение накануне вечером, когда они с Леной преспокойненько ехали на извозчике по ночной Бежице без всякого прикрытия? Единственное, что приходило в голову, это то, что ни Хуммель, ни его люди после мочилова на Саратовской не могли показываться в Бежице. Типа, как в деревне, каждый человек на виду, и незнакомого (или, наоборот, знакомого) сразу заложат.

— Служебные помещения в Белом доме на первом этаже, а на втором — жилые. Зал, столовая, Зеленая, Голубая, Красная комнаты…

— Да-да, я знаю.

— Понимаю, тебя, наверное, подготовили?

— Да, в общем, сам готовился.

«Угу. В интернете про Белый дом можно нарыть все что угодно. Помнится, в девяносто шестом… Или в девяносто седьмом? Ну когда у нас первый провайдер появился. Помнится, тогда вообще все балдели: как так, можно прямо со своего компа соединиться с компьютером Белого дома… Дабл-ю, дабл-ю, дабл-ю, уайтхауз точка гов… Кока-кола — это просто лимонад».

— А как тебе тогда Голубая гостиная?

— Очень хороший вкус. Такое очень приятное сочетание цвета паркета, обоев, бордюра, формы мебели, только непривычно, что без углов: она же над Овальным кабинетом… Джейн, а ты была в Петергофе? В Екатерининском дворце?

— Никогда. Только на картинках.

— А мне довелось. И в Зимнем дворце, и в Летнем.

— Серьезно?

— Конечно. Ну Белый дом — это, конечно, тоже красиво: хрустальные люстры висят, занавески, картины… В Восточной комнате стоит рояль?

— Не помню… Не обращала внимания.

— Да, жаль, что нет возможности в ответ показать тебе Зимний с Эрмитажем, царский дворец в Ливадии, дворец графа Воронцова очень оригинален… А, черт, я же перед отъездом не отпросился съездить посмотреть Янтарную комнату! Теперь всю жизнь буду жалеть.

— Не расстраивайся, может, еще и съездим.

— Да знаешь, с такой работой если чего упустишь…

Ехали они, в общем, недолго, потому что не было пробок.

Автор скрепя сердце опускает подробное описание лужайки перед Белым домом и самого здания, чтобы не утомлять читателя. Это Дворец Советов или Мавзолей Сталина в нашей реальности ни за какие бабки не увидишь. И даже Сталинский проспект в Брянске из второй реальности. А Белый дом в Вашингтоне — он как был, таким в той реальности и остался, и любой может посмотреть его в инете или, если средства позволяют, даже съездить туда на экскурсию и пощупать, вспоминая, что здесь, в этих стенах, в третьей реальности состоялась та самая встреча Виктора Сергеевича Еремина, гражданина Российской Федерации, с Хью Пирс Лонгом, президентом Соединенных Штатов. Но не будем торопить события.

Когда Виктор входил в Белый дом, у него вновь возникло такое ощущение, что он снимается в каком-то фильме, только, наверное, современном, но не совсем понимает, какого персонажа ему дали играть и в чем состоит роль. Народу было мало, прессы не видно, в торжественной тиши холла со стройными тонкими колоннами отчетливо отдавались его шаги. В холле его уже ждал Даллес.

— Мы идем втроем — я, ты и Шеф, — шепнула Джейн. — Мистер Галлахер подождет нас в холле. Не сутулься.

Кажется, она уже пыталась потихоньку брать Виктора в оборот. Виктор вдруг понял, что волнуется больше, чем перед аудиенцией с Гитлером во второй реальности. Возможно, потому что Гитлера он себе представлял гораздо яснее, а тут было неизвестно, к чему готовиться.

— О, мистер Еремин! Заходите смелее. В этом кабинете людей из будущего века еще не было — вы будете первым.

Полноватый человек с округлым лицом и слегка вьющимися волосами, в двубортном костюме-тройке табачного цвета, энергично подошел к Виктору и потряс руку.

— Ал, идите сюда. Там на столе медаль за спасение жизни, вы поможете ему вручить. Это конфиденциальный визит, поэтому нет прессы.

В хозяине Белого дома было что-то от председателя колхоза, что-то — от провинциального депутата конца девяностых и что-то от бывшего отставника. По лицу его блуждала простодушная, совсем не голливудская улыбка. Жженова из сериала он никак не напоминал. Скорее, артиста Невинного.

Виктор вспомнил, где он видел этого человека. Была такая то ли передача, то ли документальный сериал по телику про угрозу фашизма в Америке. Давно, в начале семидесятых. И первого там показывали как раз Лонга. Он еще там пел под аккомпанемент рояля «Every man a king, every man a king…». Говорили, сам сочинил.

Тем временем Даллес приколол к костюму Виктора круглую серебряную медаль с сине-серой лентой.

— Давайте сядем на диваны, — предложил Лонг, когда короткая церемония вручения была завершена, — стол пусть останется для бумаг, бумаги нам сейчас не нужны. Как вам наша страна? Про нас ведь болтают разное, а что вам говорят собственные глаза?

— Я полностью разделяю идею создать широкий средний класс вместо раскола общества на массу бедных и кучку богатых, — ответил Виктор. — Как это делать, наверное, лучше знаете вы сами, здесь, как и в семейной жизни, советы со стороны неуместны.

— Вот! — воскликнул Лонг, обращаясь к Даллесу. — И в следующем веке это понимают, а? Вы представляете, Виктор, как это обидно, мы — богатейшая страна, у нас хватит на всех еды, домов, трамваев, электричества, лекарств, учителей — да что там, мы можем кормить народы других стран! — можем ли мы, руководя такой богатейшей страной, спокойно ложиться спать, когда есть толпы людей, у которых нет заработка, которые живут в настоящих трущобах, не имеют нормальной пищи, не могут получить образование, а когда заболеют, не могут лечь в больницу, потому что нет денег? Да какой же я президент после этого, если буду это терпеть? Как я могу смотреть в глаза тех, кто меня выбрал?

«Во красиво излагает, — подумал Виктор, — прямо хоть мавзолей ему при жизни строй. Только интересно, к чему он клонит? В партию, что ли, вступить предложит? Или участвовать в предвыборном шоу? Не по теме базар пошел… Да что же это я? — удивился он самому себе через мгновение. — Да он же сказал тебе то, что должен сказать на этом посту любой порядочный человек, имеющий совесть! И это что, тебя типа бесит? А если бы он сказал: «Ко всем чертям, мне бы лишь в кресле президентском удержаться и свои дела на нем обделать, а что там будет с этим народом, мне глубоко по фиг, эти лохи другого и не заслуживают», — ты был бы в восторге? О какой, подумал бы, честный мужик, всю правду режет, не боится! Да что это с нами всеми происходит? С этими путешествиями вообще веру в человечество потерять можно. Не, не зря в Союзе учили, что американская политика — это манипулирование массами».

— Вы знаете, — продолжал Главрыба свою мысль, — многие не верили, что я справлюсь с государством. Про меня писали: «Лонг будет управлять страной, как своим имением!» Я их всех огорчил.

Сказав это, Лонг достал из кармана платок, высморкался и продолжил:

— Я нанял ученых. Любой директор, чтобы решить технические вопросы, нанимает эксперта. Я нанял экспертов. Джонни Гэлбрейт, что был в команде у Рузвельта, решает проблемы регулирования цен. Мистер Леонтиефф, великий бухгалтер всей страны, делает национальный баланс, и он просчитывает рекомендательный план, как развиваться без кризиса. Это работает! Мистер Даллес мне рассказал цели вашего визита. Он рассказал про ядерную взрывчатку и те возможности, которые она дает в войне. Вы, наверное, думаете, что я не поверил? Я поверил. Аллен не будет лгать. Но я посоветовался с учеными, технологами, военными. Хороший руководитель не должен полагаться только на свое знание, верно?

— Но, господин президент, — заметил Даллес, — мы уже изучили этот вопрос с экспертами, и я довел до вас их мнение.

— Прекрасно, Ал! Значит, ты не против, чтобы и я послушал экспертов. Так вот, они считают идею реализуемой, но очень, очень сомневаются в ее эффективности для армии. Вкладывать деньги всегда желательно в разработку такого оружия, чтобы потом от созданных для него технологий получать прибыль в мирное время. Мы уже один раз споткнулись, когда после Первой мировой у нас упал спрос. Танки, самолеты, радиолокаторы, подводные лодки — это все полезно. Мы можем взять то же оборудование и выпускать дизельные локомотивы и пассажирские воздушные суда. У нас двойная выгода: национальная безопасность и национальная экономика. Атомная взрывчатка требует вложений колоссальных средств, но что она даст экономике? Я хотел бы знать подробности.

«А он не такой уж простак, этот Лонг. Хитрый и подозрительный. Решил перепроверить, не хочет ли Даллес просто пилить бюджет».

— Господин президент, овладение реакциями деления и синтеза ядер позволит создавать электростанции, которым годами не нужно топливо. Они понадобятся для работы в удаленных районах, их можно устанавливать на ледоколах, авианосцах, подводных лодках. Представьте себе авианосец или линкор, который может год ходить возле берегов Японии, не заходя в порты. Или подводный крейсер.

— Это очень важно в связи с нашими интересами в Юго-Восточной Азии, — вставил Даллес.

— Подождите, Ал, мне интересно сейчас услышать человека из будущего.

— Ядерные технологии позволят получать новые материалы, лечить людей от рака, подземными ядерными взрывами небольших зарядов можно создавать газохранилища или тушить нефтяные фонтаны.

— Топить ураном — это хорошо придумали. Мне рассказали, в уране много энергии, намного больше, чем в угле. Спичка из урана может топить целый паровоз. Я говорю фигурально, на самом деле я понимаю, что это намного сложнее. Вы не обижайтесь, что я так подробно рассказываю. Со мной встречается много разных изобретателей, и у всех у них планы, как сделать оружие, которое разом уничтожит все войны. Они говорят про световые пушки на высоких мачтах, про дирижабль-авианосец величиной с остров, про новые бактерии, от которых нет спасения. Что это значит? Это значит, что нужна уверенность. Верно?

Виктор кивнул.

— Вы говорите, надо топить ураном. Это когда распад ядер идет медленно, уран как бы тлеет. Так? Но это если все хорошо. На заводах бывают аварии. Если уран вспыхнет, целый штат засыпет ядовитым топливом. Электрическая компания разорится на судебных исках. А потом, надо будет что-то делать с населением. Никто не купит продукты у фермеров, на поля которых попал яд. Никто не инвестирует ни цента в города, которые засыпало разными ядами, которые ученые называют «изотопы». Это катастрофа!

— Наш опыт будущего показывает, что можно создавать станции, которые будут работать много лет. Если, конечно, специально не создать такие условия, чтобы произошла катастрофа. Но так можно и плотину разрушить и затопить города.

— Ваш опыт будущего, говорите. Да, в будущем мы решим эту проблему. Но, Виктор, сейчас «девятнадцать — тридцать восемь». Сейчас мы этого не сможем. Я оптимист. Я верю в то, что потом, лет через десять, будет смысл этим заниматься. Но сейчас мы не получим выгоды. И ее не получит ни Германия, ни Франция, ни Россия, никто. Они только будут делать ошибки.

— Но ведь будет война! — удивился Виктор. — В военное время Америка получит абсолютное оружие! Она будет диктовать своим странам свою волю! Вы сможете создать авиабомбу, которая по мощности будет равна двадцати пяти тысячам тонн тротила. Имея такое оружие, вы можете ставить ультиматум любому правительству в мире, которое такой бомбы не имеет!

— Да, это все красиво выглядит. Я посоветовался со специалистами, и они говорят, мы имеем некоторые проблемы. Первое: чтобы уничтожить промышленность страны, нужно сбросить на крупные города и транспортные узлы десятки таких бомб. Второе: для большого города одной бомбы мало. Физики говорят, действие ударной волны и вспышки света быстро слабеет, если мы удаляемся от центра взрыва. Плюс к тому мы должны взять бомбы с запасом на случай, если часть самолетов не сможет прорваться сквозь противовоздушную оборону. Если мы пошлем меньше самолетов, каждый из них будет атакован большим числом истребителей, в них будут целить все зенитные пушки. Какой результат? При предполагаемой стоимости производства атомных боеприпасов проще засыпать город обычными бомбами с тяжелых самолетов, которые выпускают на конвейере, как автомобили. Разве нет?

«Это что же? Это американский президент не хочет атомной бомбы? Милитарист и диктатор? Бред какой-то. Электростанции атомные ему не нравятся… Угольщики! Может, они пролоббировали? Черт, этого не мог и Сталин ожидать».

— Господин президент, специалисты подсчитали только технические факторы и не учли колоссального деморализующего значения бомбы. Огромный гриб из огня, пыли и дыма, моментальные колоссальные разрушения, невозможность никакой защиты вблизи эпицентра взрыва — все это создает у противника впечатление, что сопротивляться этому оружию невозможно. Более того, это оружие нужно не столько для того, чтобы его использовать, столько для того, чтобы устрашить врага его наличием. Это все равно что зайти в стан врагов со связкой динамитных шашек в руке. Наконец, при определенном уровне ядерных вооружений противник будет бояться самого начала войны, потому что имеющимся ядерным арсеналом в итоге будет уничтожено все человечество. Люди не смогут жить на выжженной планете, начнется ядерная зима, то есть глобальное похолодание, условия существования живых существ исчезнут.

Лонг на мгновение задумался.

— Да, мы можем остановить противника, угрожая, что мы взорвем планету. Мы можем привезти бомбу на полигон где-то в пустыне, собрать правительства разных стран и показать ужасающую картину, которая их может ждать. Поверят ли они нам? Нет. По крайней мере, не все. Я знаю, кто не поверит первым: ваш русский Ришелье из кремлевской шкатулки. Бомбу надо доставить к цели. У нас нет таких самолетов, которые могут доставить бомбу с территории США в любое место на Земле. Это значит, что мы должны заранее построить базы в Европе и Азии и заранее принести туда атомные заряды. Это надо сделать в мирное время, чтобы наши корабли, на которых повезут заряды, не потопили субмарины. Кремлевский Ришелье скажет: «Пока у вас нет таких баз, вы блефуете». Большая война, согласно прогнозам наших политиков, будет уже через два-три года. Что это значит? Атомными зарядами мы сможем воспользоваться лишь после войны, когда воюющие стороны в Европе в значительной мере истощат друг друга.

«Да, это тебе не Буш, — подумал Виктор, — у этого только имидж простофили».

— Мне еще подсказали один план, — продолжал Лонг, — у японцев в городах много легких бумажных домиков и очень большая плотность населения. Если найти такой город в бухте у моря, построенный как бы большой чашей, и взорвать над ним бомбу, пожар вспыхнет везде. От взрыва будет много раненых и оглушенных, они не смогут выбраться из огня и дыма. Многие тысячи людей погибнут после, потому что им не смогут быстро и правильно оказать помощь. Люди подумают, что все это ужасное количество жертв сделала одна бомба. Тогда в эту угрозу поверят правительства стран, на которые у нас есть возможность бросить ядерные боеприпасы. Но если мы сделаем это первыми, весь мир назовет нас чудовищами. От Америки отвернутся все. Этот эксперимент можно поставить только в условиях такой кровавой бани, когда американский народ содрогнется от преступлений врагов и потребует покарать их любым — я подчеркиваю, любым — способом. И это надо делать в то время, когда враг уже надломлен и готов капитулировать. Одним словом, сперва должна быть начата мировая война, и начата не нами, а атом должен поставить в конце ее жирную точку. Вот такая сложная вещь мировая политика.

«А ведь Трумен фактически так и поступил. Только бомбу они начали делать одними из первых. Вообще как можно: заботиться о сытости и образовании своего народа — и тут же рассуждать о том, как выгоднее уничтожить сотни тысяч мирных людей чужой страны? А ведь местный пипл схавает. Так же, как немцы схавали идеи нацизма: уничтожать чужие народы ради сытости своего. И у нас обвиняют коммунистов, что они допустили много жертв в своем народе, в отличие от тех, кто убивал чужих. Геноцид начинается с обывателя».

— Но кто мешает заранее начать работу над ядерным оружием? — с совершенно искренним удивлением в голосе спросил Виктор. — Исследования надо вести долго и, чтобы успеть что-то получить к концу войны, надо стартовать уже сейчас. Иначе другие страны могут опередить Америку и попытаться поставить американский народ на колени. Разве вы, как президент, сможете допустить порабощение и уничтожение своего народа?

— Вы видите проблему как ученый, Виктор, — снисходительно пояснил Лонг, — ученые — это всегда фанатики своей идеи. Я должен смотреть как политик. Германия — это страна с высокоразвитой промышленностью и скромными ресурсами. Гитлер не захочет начинать работу над сверхоружием, пока не завоюет ресурсы на континенте. Он ухватится за него, когда решит, что дела идут плохо. К тому времени он истощит Германию в войне, а Америка успеет нарастить экономические мускулы. Не забывайте про то, что война для наших компаний — это возможность поставок оружия на экспорт.

— Кому? Гитлеру и его союзникам?

— Может, Гитлеру, может, Британии. Мы за океаном, и пока в другом полушарии идет война, на нас сложно напасть. Зачем провоцировать вражду раньше времени?

— Подождите, это как же… Это что же, выходит, вы хотите, чтобы началась Вторая мировая, чтобы нажиться на ней… а потом грозить разоренным странам бомбой, чтобы разместить в них свои базы, или что…

Лонг положил руку ему на плечо.

— Политика — это очень, очень грязное дело, Виктор. Я это понял еще в борьбе за губернаторский пост. Чем большего числа людей и чем больших сумм денег касается вопрос, тем больше дерьма. И если человек действительно любит свою страну, свой народ, он должен не бояться оказаться в этом дерьме. Он должен нести свой крест.

«Это, значит, твой крест, да? Двадцать миллионов погибших, а ты не о них думаешь, ты о себе печалишься — ах, делал бизнес и запачкался, да?»

— Хорошо, — холодно сказал Виктор, — если Гитлер не будет спешить с бомбой, ее начнет делать Россия. И опередит вас.

Главрыба всплеснул руками и расхохотался.

— Мы уже дрожим от страха, Виктор. Россия уничтожает свою науку, мыслящих инженеров, изобретателей в угоду своим новым европейским друзьям. Россия ничего не может делать без немцев, даже электрических поездов. И никогда не могла.

— А теперь сможет, — с видимым безразличием произнес Виктор, — догадайтесь с трех раз почему.

— Вы хотите сказать, что передали им секрет атомной взрывчатки?

— Ну если бы передавал именно я, меня вряд ли бы выпустили. У меня просто особое мнение на этот вопрос. Я не уверен, что, получив бомбу, соборники не захотят возврата Аляски или чего-то большего. И все потому, что кто-то испугался вложить деньги в беспроигрышный проект. Испугался выглядеть непопулярным, испугался, что его не поймет население, которому наобещали с три короба.

— Что? Что он сказал? Вон отсюда! Вышвырните его вон! — заорал Лонг. — Вышвырните его к черту из страны, немедленно!

Виктор поднялся:

— Не забудьте только взорвать завод тяжелой воды в норвежском поселке Веморк, вместе с электростанцией. Желательно до того, как в вашем Дистрикт Коламбия радиоактивные дожди пойдут. Честь имею!

С этими словами Виктор повернулся и направился к дверям. Он думал, что сейчас у него заберут только что врученную медаль, а заодно и чековую книжку, но все оставались на местах, и только в спину гремел вопль президента: «Пусть катится ко всем чертям!!!»

Задание было провалено.

«А так все хорошо начиналось, — подумал Виктор. — Ну что ж, раз на раз не приходится».

 

Глава 19

Западня

На ступеньках у входа в Белый дом Виктора нагнал Галлахер.

— Congratulations! Поздравляю! — заорал он, хлопнув Виктора по плечу. — Вы это сделали!

— Сделал что?

— Как только вы вышли, Босс немедленно поручил Даллесу возглавить работу по созданию сверхбомбы! Вы все точно рассчитали! Босс не потерпит, что кто-то проскочит перед его носом! Где думаете отпраздновать событие?

— В самолете. Насколько я понимаю, меня выслали из США.

— Забудьте об этом. Босс может погорячиться, но он не делает глупостей. У меня есть к вам разговор относительно вашей карьеры в этой стране, но это несколько позже.

Сзади по граниту застучали каблучки Джейн.

— Виктор, вы не слишком переживали?

— Совсем не переживал.

— Правильно. Какие планы?

— Еду в аэропорт.

— Послушайте, как вы можете ехать?

— После того, что было?

— Нет, без визы на выезд. Такие правила.

— Но, как гражданин России, я не обязан иметь выездную визу.

— Но, как гражданин России, вы не оформляли въезд.

— Она права, — подтвердил Борис, — выехать вы легально можете по американскому паспорту, а на оформление визы нужно время.

«Понятно. Тянут время».

— В таком случае я намерен немедленно обратиться в российское консульство за помощью.

Виктор ожидал, что его начнут отговаривать или придумают какой-то предлог. Но Борис вдруг широко улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, раз вы так решили, я могу подвезти вас до консульства.

— Спасибо, я могу доехать на такси.

— Виктор, ну вы взрослый человек. Если бы мы пытались удержать вас силой, это можно сделать и в такси. К тому же в такси для вас опаснее. Я просто хотел как лучше.

— Извините. Если это действительно не затруднит вас…

— Ничуть. У меня нет никаких причин вас обманывать. Полагаю, в моем «плимуте» мы разместимся все, включая Сэллинджера. Усиленную охрану нам выделяли только на период до встречи с Боссом.

…Вглядываясь в особняк за узорной решетчатой оградой, Виктор усиленно рылся в памяти и пытался что-нибудь вспомнить насчет того, как выглядело довоенное советское представительство в Вашингтоне. Впрочем, оно могло располагаться в другом месте. Внешняя же атрибутика была налицо — имперский триколор, табличка с двуглавым орлом и надписью на двух языках, подтверждавшая, что здесь находится посольство Российской Империи (России), и, наконец, часовой в российской форме с погонами. Борис вызвал кого-то звонком у калитки, показал удостоверение и переговорил. Через полминуты их пропустили.

— Винокуров Николай Григорьевич, товарищ посла его величества в Соединенных Штатах, — отрекомендовался Виктору человек среднего роста, лысоватый, в серой тройке, с мало запоминающимися чертами лица, в кабинет которого проводили Виктора и Галлахера. — Мне уже позвонили из Ю-Эс-Эс и попросили оказать содействие вам, как соотечественнику, в возвращении на Родину. Вы утверждаете, что прибыли вчера утром авиарейсом из Москвы?

— Да. А сегодня мне бы хотелось улететь обратно, если есть рейс.

— Рейс есть. Мы связались с представительством ИДВФ, и они нам сообщили… что вы не были зарегистрированы в качестве пассажира на вчерашнем рейсе.

— Это какая-то ошибка. Там летели Ильф и Петров…

— Да. Об этом написали утренние газеты. Господа Ильф и Петров известны здесь как авторы сценария антирасистской комедии «Цирк», которую смотрел и одобрил господин президент сразу после выборов.

— Простите, вы хотите сказать, что я мог прочесть об этом в газетах? Но меня должна помнить стюардесса, буфетчица.

— Как только данный экипаж снова будет в Вашингтоне, я обещаю организовать встречу для выяснения. Вечерний самолет, увы, с другим экипажем. Сохранился ли у вас билет на рейс?

— К сожалению, нет. Его не выдали на руки.

— Вам не выдавали билета? Это странно…

— Я понимаю. У меня есть российский паспорт, вот.

Винокуров внимательно осмотрел паспорт, достал блокнот и перьевой «Паркер» и внимательно записал данные, а потом вернул паспорт Виктору.

— Мы сделаем запрос в Москву относительно вас на основании ваших документов. У вас есть в России родственники?

— К сожалению, родственников нет. Но меня знают в редакции «Губернского вестника» в Брянске… в Бежице.

— Где вы вчера вечером по вашингтонскому времени провели встречу с читателями? Это нам сообщили только что в ответной радиограмме по запросу данных о гражданине Еремине Викторе Сергеевиче.

— Постойте… как это… Это получается, что я аферист или сумасшедший?

— Ну полноте… Бывают разные ошибки и казусы. Знаете, каких только невероятных историй не приходилось видеть за время службы на дипломатическом поприще… Вы сейчас сильно нуждаетесь в средствах? Ну хотя бы на несколько дней, пока придет ответ?

— Нет, спасибо, на несколько дней у меня вполне хватит.

— Очень хорошо. Должен вас заверить, — продолжил Винокуров, обращаясь к Галлахеру, — что я сделаю все, что в моих полномочиях, для того чтобы содействовать вашей просьбе.

— Предлагаю обсудить ситуацию, — сказал Галлахер, когда они с Виктором оказались за оградой посольства, — а для этого проехать в парк, где нас не смогут подслушать. Вы удивлены тем, что произошло?

— Честно говоря, да.

— А я — нет. Более того, я уверен, что через несколько дней придет ответ, что паспорта с такими серией и номером никогда не выдавалось, что писатель Еремин либо жив-здоров и находится в Бежице, либо, что также не исключено, в эти дни скоропостижно скончался и погребен. Прошу вас… — И Борис распахнул перед Ереминым дверцу «плимута».

Парк с фонтанами и прудом был вполне приличным. Он вновь напомил Виктору что-то вроде образцового советского ЦПКиО, где катаются на лодках и сидят на деревянных скамеечках в тихих аллеях. Только вышки для парашютистов не хватало.

— Видите ли, Виктор, есть такой способ засылки агентов, о котором упоминает еще Сунь-Цзы в «Искусстве войны». Агенту, чаще всего непрофессиональному или малоценному, дают заведомую дезинформацию, засылают в другую страну и там организуют его провал, причем так, чтобы он понял, что родное государство его сдало с потрохами. Тогда он считает морально допустимым пойти на сотрудничество с контрразведкой — его же самого предали, значит, и он считает себя вправе предать тех, кто предал его, — и рассказывает все, что знает, то есть дезинформацию. То, что сейчас произошло, этот способ напоминает. Вас государство бросило, бросило примитивно, но вы не профессионал и не разберетесь. В вас будет говорить обида за то, что вас предали.

— То есть вы хотите сказать, что я российский агент внешней разведки и меня начинили дезинформацией?

— Нет. Но с вами так поступили. Знаете почему? Давайте присядем на скамейку, так удобнее говорить.

Джейн и Сэллинджер прогуливались поблизости. Впрочем, Виктор подозревал, что в месте, куда привез его Борис, было натыкано и других агентов Ю-Эс-Эс. Непонятна была лишь накладка с Лонгом: то ли это была клоунада (если да, то зачем?), то ли Лонга кто-то накрутил против бомбы (если да, то кто и опять-таки зачем?). Но то, что Лонг согласился, успокаивало. Если, конечно, это не блеф.

— Понимаете, Виктор, — продолжал Галлахер, — за всей этой игрой стоит начальник канцелярии его величества господин Джугашвили, он же бывший большевик Сталин. По нашим агентурным данным, этот человек отличается маниакальной подозрительностью. Он никому не верит при дворе и устраивает интриги одну за другой, устраняя со своего пути соперников. Вам он тоже не поверил. Не пытайтесь понять почему — не поверил, и все. Поэтому он организует заброску вас сюда и здесь оставляет. Судите сами, какой смысл был ему упускать такого ценного человека? Это же безумие. Тем более что человек, которого раскрыли, как наивного дезинформатора, никому не нужен, его обычно ликвидируют. Вы понимаете? Вас послали на смерть.

— То есть бомба — это попытка дезинформации Лонга? И ее делать не будут?

— Бомбу делать будут. Во-первых, мы считаем, что ваша история, несмотря на ее бредовую фантастичность, не легенда, а неизученный феномен. Первый феномен появился в Германии во время Первой мировой. Благодаря информации от него Лонгу спасли жизнь, что и напомнил после вашего ухода из его кабинета Даллес. Во-вторых, Джугашвили все правильно рассчитал. Вы знаете историю о том, что его якобы в молодости завербовала царская охранка?

— Слышал.

— Это вранье. Его завербовала военная разведка. У Джугашвили наследственные черты разведчика. Его настоящий отец не сапожник Виссарион. На самом деле он внебрачный сын русского агента военной разведки Пржевальского, собиравшего стратегическую информацию под видом научных путешествий. Вы можете сами убедиться в их сходстве, сличив портреты.

«Ну, это мы уже в Википедии читали. Анализ хромосом, говорят, не подтверждает. Впрочем, какие в тридцать восьмом хромосомы? Тут в это как раз и поверят».

— Так вот, расклад такой, что Америке нужно сверхоружие раньше, чем у соперников. США — страна эмигрантов. В России будут воевать за землю русскую, в Германии за Фатерлянд, во Франции — за благоухание отечества, а здесь люди собрались только для хорошей жизни. Нация еще только начинает складываться. Если у нас не будут самые большие военные мускулы, эта страна погрузится в панику и хаос при виде противника, который сильнее. А Джугашвили, даже если он не верит в бомбу, нужна не только бомба. Он с помощью угрозы этой бомбы рассчитывает, что немцы построят ему все. Он не доверяет своим ученым, своим инженерам, своим военным, он видит в них потенциальную русскую лень и безалаберность и хочет, чтобы ему всю страну построили немцы из страха перед нашей бомбой. Вы же наверняка столкнулись с этим в России.

— Допустим. Что же вы предлагаете?

— Вы сказали это так, будто я вам сейчас предложу шпионить в пользу Америки или выступить по радио с грязными измышлениями про царскую семью. Нет, вам, как многим вынужденным иммигрантам, надо в первую очередь пережевать сложившуюся ситуацию, отвлечься. Давайте съездим, например, к Зворыкину? Вы же навряд ли в вашей реальности были лично знакомы с отцом телевидения. Ему тоже будет интересно побеседовать с вами. Заодно можете заикнуться и о службе в фирме Ар-Си-Эй — ведь дальше надо как-то жить, иметь какие-то доходы, верно?

— Спасибо. Вы знаете, я, кажется, созрел для вашего разговора о моей карьере.

— Уже?

— Просто понял, что у меня нет выхода.

«Пусть сразу скажет, чего хочет, а то еще придумает какую пакость, чтобы в угол загнать. Если что — есть предложение Джейн приторговывать бизнес-идеями, и если у нее есть связи, можно сделать нехилые бабки. Только надо смотреть, чтобы не развели».

— Не надо так обреченно. У нас тут страна очень больших возможностей, тем более для вас. Поэтому скажу сразу: я не собираюсь предлагать вам абсолютно ничего, что не соответствовало бы вашим моральным принципам. Я не собираюсь и вас покупать, хотя вознаграждение будет справедливым и достойным.

— Хотелось бы верить.

— У нас с вами один общий враг — Гитлер.

— Хотите, чтобы я помог вам сделать бомбу против Гитлера?

— Ну вы сами фактически начали помогать. Но дело не этом. Речь идет о внутренней опоре Гитлера в США. Отец Кофлин не только в душе ярый антисемит, он еще и фанатичный поклонник фюрера и его политики. Вот, посмотрите.

И Борис извлек из коричневой кожаной папочки, которую держал под мышкой, фотку, на которой пастор Кофлин отдавал нацистское приветствие, и протянул ее Виктору.

— Это сняли в Бронксе. Как вы полагаете, человек будет кричать «Хайль Гитлер!» просто так?

— Надеюсь, это не фотошоп… не фотомонтаж?

— Вот лупа, можете убедиться, склеек нет. А вот фотокопия оперативного донесения. Агент Меркатор передает слова Лонга: «Когда мы покончим с евреями в Америке, они поймут, что воздействие, которое они получат в Германии, — это ничто».

«Что значит «получат»? Пастору передали планы будущей «хрустальной ночи»? Или?..»

— У нас тут еще куча документов. Желаете ознакомиться?

— Нет, знаете, как-то особо не тянет… — ответил Виктор и вернул снимки.

— Пастор Кофлин — сторонник союзнических отношений с рейхом, хотя совершенно ясно, что такой союз закончится тем, что фюрер слопает своего очередного союзника. Кофлин усиливает свое влияние, наращивает число своих штурмовиков, и недалек тот час, когда он либо будет контролировать действия Босса, либо свергнет его чисто демократическим путем, выведя народ на митинги с требованиями импичмента.

— Чем же я могу помочь? Надеюсь, это не имеет отношения к нашему разговору о методах организации покушений?

— Нет, конечно. Вы нужны Даллесу как человек из будущего. Под вас можно организовать различные стратегические проекты, которые будет курировать Ю-Эс-Эс. Распределяя крупные бюжеты проектов между подрядчиками, Даллес сможет заинтересовать промышленные круги в укреплении своих позиций в нынешней администрации. В частности, в таком шаге, как подчинение Ю-Эс-Эс других национальных служб безопасности, например ФБР.

— Поэтому Даллес и спросил про Юнайтед Сикрет Сервис?

— Да. Создав такую службу, мы сможем очистить администрацию от германских агентов влияния и сделать деятельность отца Кофлина управляемой.

— О’кей. Такая роль мне подходит.

— Кроме того, в перспективе, по мере роста благосостояния народа, наша система будет несколько либерализована, в частности, произойдет постепенная реституция финансовых учреждений.

— А, понятно. За Даллесом стоят интересы банков.

— Ну как вы понимаете, наша система долго не сможет существовать на прямом администрировании. Разовьется коррупция в госучреждениях, а это сделает управление неэффективным. Отсюда два выхода — либо от Новой Демократии идти к полной и открытой диктатуре, либо управляемая и осторожная либерализация при опоре на зажиточный класс. Но не иначе! Сначала мы создадим зажиточный класс и лишь потом ослабим поводья. А то так можно и страну развалить. Мы стали единомышленниками?

— Во всяком случае, считайте, что партнерами.

— Вот и отлично. В отеле вам оставаться нет смысла, сейчас мы едем за город, в дом, который проще охранять и где удобно работать. Да, миссис Крамер поступает к вам переводчиком и секретарем. Вы не возражаете?

— Нисколько.

…Темно-синий «плимут», сверкая серебристым хромом округлой, как пузырь, решетки радиатора, неспешно ехал по улицам Вашингтона. Галлахер сам сидел за рулем, рядом с ним — Дик, а Джейн разместилась сзади с Виктором. Радио, словно по заказу, наигрывало «Every Man a King» в исполнении какого-то женского джаза. Мелодия выглядела опереточной, и к ней вполне бы подошел кордебалет.

«Что-то Борис очень разоткровенничался. Хотя почему бы и нет? Игра идет по-крупному, и с виду все очень логично…»

Завизжали тормоза: их подрезал слева какой-то пикап-фургон обтекаемой формы. Виктора бросило вперед. Тут же дверца с его стороны распахнулась, и прямо перед собой он заметил лица людей в газовых масках, которые ухватили его и потащили наружу. Сзади пронзительно закричала Джейн, что-то пыхнуло, все заволокло дымом, и больше он уже ничего не видел.

 

Глава 20

Еще одно «S»

— Will he come to his sences?

— Виктор, вы меня слышите? Не бойтесь, вы среди друзей. Мы здесь, чтобы спасти вас.

Виктор открыл глаза. Он сидел в темно-серой легковой машине, которая, в свою очередь, стояла то ли в каком-то контейнере, то ли внутри кузова большого фургона. Поскольку их покачивало и трясло, а снаружи доносился рокот двигателя, — скорее всего, второе. В кузове по разным местам сидело человек десять.

— Где остальные? — спросил Виктор непослушным языком у невысокого полноватого человека лет тридцати с небольшим, который и обращался к нему по-русски.

— Вопрос истинного христианина. Обычные люди в таких случаях спрашивают: «Где я?» или «Кто вы?» С остальными все хорошо, они, скорее всего, сейчас уже просыпаются там, где вы их оставили, то есть в своем «плимуте» тридцать седьмого года. Им не причинили никакого вреда.

— Тогда два вопроса обычных людей.

— С удовольствием. Первое: вы в машине. Второе: мы — ваши друзья.

— И давно в абвере мои друзья?

— Мы — не абвер. Вы среди тех, кто служит Америке и Боссу.

— А Даллес служит не им?

— Вы скоро все поймете. Немного терпения. С вами все в порядке?

— Голова трещит.

«Сослаться на недомогание. Может, меньше доставать будут».

— Снэтч, дайте растворимый аспирин.

«Снэтч — это имя или прозвище? Попробуем пойти методом дедукции…»

Судя по округлому спереди капоту, заваленному наподобие катящейся на берег волны, из которой корабельным носом выступала решетка радиатора, автомобиль, на заднем диване которого он сидел, был «Крайслер-Эрфлоу», выпущенный пару лет назад. Такой уник сейчас пойдет за пять килобаксов, тем более в хорошем состоянии. Тачка не массовая и достаточно заметная, даже если в угоне. Как-то очень нагло и небрежно его, Виктора, выкрали. Впрочем, могли сделать и специально, чтобы полиции разослали ориентировку на «Крайслер-Эрфлоу», а не на фуру.

— Как вам, получше?

— Если вы не абвер, я могу узнать, кто вы?

— Питер Рэнкин, особый агент Ю-Эс-Эс-Эс.

— Как, — удивился Виктор, — еще одно «S»?

— Юнайтед Стейтс Сикрет Сервис. Служба охраны президента, семьи президента, дипмиссий и финансовой системы США, старейшая из национальных секретных служб.

— Я, как положено, сдал оружие перед визитом к президенту.

— Вы ничего не нарушали. Наоборот, вам угрожала опасность.

— Я незаконнорожденный родственник президента? Это какое-то прямо индийское кино.

— Индийское кино? Интересный каламбур. В Индии нет производства кино. Вы — человек, в защите которого заинтересованы высшие лица государства и президент тоже.

«Если бы они везли меня на необитаемый остров по приказу Лонга, вряд ли объясняли так сложно…»

— Но тогда я не понимаю, к чему эти маски-шоу. Аппаратные вопросы во всем мире решаются бумагами и звонками по телефону.

— Не всегда.

«Может, у них тут дворцовый переворот, типа пятьдесят третий год? И Сталин и послал меня для того, чтобы они передрались? Почему бы и нет? Что, в конце концов, жизнь одного человека, когда на карте сто пятьдесят миллионов или двести?»

— Мистер Еремин, вам известно, что миссис Крамер разыскивается властями штата Невада за мошенничество и подделку документов?

— Я не заметил, чтобы она скрывалась от полиции или ФБР.

— Такое, к сожалению, у нас в стране бывает. В деле фигурировал также некий мистер Сэллинджер, бывший частный детектив, якобы связанный с мафией. Вы с ним вроде бы также знакомы? Правда, достаточных доказательств его вины нет.

— Понятно. А Борис Галлахер случайно не педофил?

— Почему вы так решили?

— Просто следую логике.

— Нет, таких сведений о нем нет.

— И то хорошо. У меня такой детский вопрос: а почему забрали не их?

— Это не наше дело. У нас приказ спасти вас от них.

— Что именно мне угрожало?

— Они бы вывезли вас за город и просто выкачивали все сведения, которыми вы располагаете.

— Вы предлагаете что-то другое?

— Да. Вы будете публичным деятелем, это даст вам гарантии от того, что вас просто выжмут и выбросят.

— Что от меня потребуют взамен?

— Поступать, как подсказывает ваша совесть христианина.

— Я вообще-то атеист.

— Вы можете называть свою совесть христианина атеизмом, это не имеет значения.

— Просто жить не по лжи и поступать по совести? И этого достаточно?

— Практически да. Вы скоро сами все поймете, когда приедем.

Их путь продолжался еще пару часов: кузов накалялся под солнцем, было жарко, душно и хотелось пить. От холодного апельсинового сока из фляги-термоса, который предложил Рэнкин, Виктор на всякий случай отказался. Проситься в туалет, чтобы сбежать, было бессмысленно — на этот счет в углу кузова грузовика была заблаговременно натянута резиновая палатка. И вообще, думал Виктор, могло быть и хуже. Один раз из верхних отдушин потянуло знакомым с детства запахом железной окалины; похоже, они ехали мимо стальзавода. Несколько раз они останавливались возле переездов; слышался колокол, сочный паровозный гудок и грохот проезжавшего состава. Слишком мало, чтобы найти обратную дорогу.

Наконец грузовик не торопясь въехал то ли в какой-то двор, то ли в помещение, предварительно просигналив перед воротами.

— Ну вот, надеюсь, это была самая дискомфортная часть этого дня, — улыбнулся Рэнкин, — здесь вы найдете приют и взаимопонимание.

Половинку дверей кузова открыли; Виктору хотели помочь слезть, но он отказался от помощи и сам спрыгнул из грузовика на землю. Обстановка не была пугающей — это был двор старого дома за каменной оградой, пели птицы, а за стеной виднелся сельский пейзаж, очень напоминающий Южную Украину — холмы, рощицы и пухлые, как подушка, облака на голубом небе.

Особняк был квадратным, двухэтажным, сложенным из природного камня, с двускатной черепичной крышей, выстроенным где-то в конце прошлого века. Высокие окна с мелкими квадратными стеклами. Абсолютно непримечательный коттедж, каких, видимо, немало в округе. Каменные стены должны защищать от пуль. Из-под жалюзи, прикрывавших окна, доносились звуки оркестра Жана Гарбера, исполняющего нетленный шлягер «Puttin’ on the Ritz». Под окнами цвели прелестные английские вьющиеся розы, пытавшиеся отбить притащенный грузовиком запах газолина.

— Любите розы?

— Пытаюсь угадать характер хозяина дома.

— Боюсь, ничего не выйдет. Дом просто арендован. Проходите, вас ждут.

Виктор прошел в гостиную, где патриархальный быт трогательно перекликался с современностью: камин, плетеные кресла и восьмиламповый органоподобный сарновский приемник-тезка, тоже «Виктор», как бы звучали в унисон. На покрытом вышитой скатертью столе стояла ваза с апельсинами.

— Берите, обед будет где-то через полчаса. Да не бойтесь, они не отравлены. Мы не для того вас спасали, чтобы вы тут умерли от голода.

— Спасибо…

Виктор начал очищать апельсин и обернулся, чтобы посмотреть, куда бросить кожуру; когда он повернулся обратно, перед ним стоял относительно высокий по здешним меркам человек в темном, не по погоде, костюме, с необычным белым стоячим воротником рубашки, облегавшей шею, как цилиндр, с белым платком, старомодно выглядывавшим из нагрудного кармана, с высоким лбом, увенчанным гладко зачесанными назад темными волосами и чуть одутловатым лицом. Глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе были немного печальны и смотрели прямо на Виктора.

Отец Кофлин, Чарльз-Эдуард, тот самый, который в телевизоре. Вождь лонговских штурмовиков и, насколько понял Виктор, главный идеолог-агитпроп.

Как хороша была первая неделя в СССР второй реальности, подумал Виктор. С этой всеобщей юношеской непосредственностью и внутренним чувством безграничных возможностей впереди, с опьянением от первых признаков весны и теплеющего солнца, с уверенностью, что ты не одинок на этой новой планете. Как здесь всего этого не хватало.

Чуть прищурившись, Кофлин улыбнулся ленинской улыбкой, со словами: «Рад вас видеть» — протянул руку Виктору и затем пригласил сесть в кресло.

— Не утомила ли вас дорога? — поинтересовался Кофлин. — Я должен принести вам извинения за доставленные вам и вашим спутникам неприятности.

— Спасибо, святой отец, — ответил Виктор, — но я не прихожанка на исповеди, поэтому хотелось бы сразу знать, для какой игры понадобилось меня сюда везти. Скажу прямо, Галлахер предлагал мне работать против вас. Скажу еще более прямо: мне все равно, кто из вас здесь, в Америке, кого схрумкает. Мне интересно, чем это грозит России. Возможно, я говорю резко, но честно.

Он ожидал, что Кофлин разозлится, но тот только улыбнулся:

— Я рад, Виктор, что вы не стали лукавить, а сказали все начистоту. Это облегчает наш разговор.

— Тогда предлагаю начать с главного — вы за или против ядерного проекта США?

Кофлин рассмеялся так, как будто почувствовал внезапное облегчение.

— Конечно, за. И я за то, чтобы это страшное оружие никогда не применялось, а только служило для устрашения врагов. Но я против того, чтобы это оружие открыло путь к вершинам власти клану Даллесов. И вы тоже против этого. Потому что Даллес ненавидит Россию.

— А вы, значит, не против России?

— Я не против России. Более того, я и не против евреев, как рассказывают обо мне агенты Даллеса и Гувера. Я даже не против атеистов. Я знаю, вы называете себя атеистом. Но разве вы разрушали храмы, сжигали иконы и священные книги, преследовали священников и верующих?

— Нет, конечно. Зачем?

— Тогда все дело в том, что мы называем одинаково разные вещи. Очень разные вещи, Виктор. Нас с вами могут назвать врагами, но может оказаться, что мы всю жизнь боролись за одно и то же. В вашей реальности ваш народ сражался с фашизмом?

— Да.

— Тогда почему сейчас вы защищаете интересы страны, которая называет себя фашистской?

— Ну так это одно название.

— Вот именно. Как женщины берут одну и ту же марку помады и духов, чтобы пойти на бал или на панель, так и политики берут одни и те же названия для разных дел, разных целей. Все смешалось, и никому нельзя верить. Поэтому я не прошу вас мне верить, я не пытаюсь вас в чем-то убеждать. Я просто хочу попытаться объяснить, что и зачем я делаю. Надеюсь, вы мне не откажете в этом?

— Нет, конечно.

— Как назвать то, против чего я боролся… Вам не казалось странным, что крушение Первой Российской Империи и Великая Депрессия у нас произошли именно тогда, когда наши страны переживали бурный экономический рост? Я ведь прекрасно помню, как это было. Наша промышленность освоила фордизм, поточное производство, производительность труда резко выросла — а ваш эмигрантский экономист Ленин писал о том, что для улучшения жизни рабочих очень важна высокая производительность труда. Фордизм вел к тому, что много товаров переставали быть роскошью. Автомобиль делается ударом штампа, как ложка, и его может купить каждая семья. И вдруг — обвал, хаос! Мы оказались отброшены на двадцать лет назад, в нищету. Но хуже всего, что внезапно, как бы по дьявольским козням, изменились люди. Всех охватило чувство безнадежности. Мы оцепенели, мы утратили нашу предприимчивость, наше умение преодолевать трудности, которая у нас была со времен Дикого Запада!

— «Разруха не в клозетах, а в головах»?

— Да, Виктор! Разруха в головах! Вот мой враг — разруха в головах и те, кто ее создал! Точнее, кто направил миллионы людей, их настроения так, чтобы они умножали эту разруху. Можно понять, когда крах поражает прогнившее общество, погрязшее в лени, воровстве, продажности, похоти и взаимной ненависти друг к другу. Но когда внезапно рушится молодое, быстро идущее в рост дерево — это неестественно! Так в природе не бывает! Можно понять, почему пал Рим, где на аренах убивали людей для забавы, где люди разучились думать и хотели только хлеба и зрелищ. Но нельзя понять, почему пала Российская Империя, в которой национальный доход перед Великой Войной рос выше семи процентов в год. Нельзя понять, почему мы упали на пике второй промышленной революции. Нельзя понять, почему развалился СССР!

— Вы знали первого контактера? — быстро спросил Виктор. — Что с ним?

 

Глава 21

Темная сторона силы

— Я не видел его лично, — ответил после небольшой паузы отец Кофлин, — но германская агентура передала мне часть информации, которую он сообщил. Это двойная игра, Виктор. Немцы считают меня своим человеком, через которого можно влиять на федеральную политику, Босса, Конгресс. Данные, которые удалось получить, стоят того, чтобы их не разубеждать. О судьбе самого контактера мне, к сожалению, не известно… Вы не возражаете, Виктор, если мы немного прервемся на обед? У меня есть небольшая слабость: я пунктуальный человек.

— Конечно, — согласился Виктор. — Война войной, а обед по расписанию.

«Вот же черт, — подумал он, — нашел-таки чем заинтересовать. Ладно, может, полезную информацию удастся выудить. Интересно, это правда, что он что-то типа двойного агента, или заливает? Или он на самом деле понял, что в этой реальности Германия, да еще и в союзе с Российской Империей, или хотя бы при молчаливом ее согласии, может взять Америку за жабры? Пообещает, например, фюрер императору Аляску. Как пообещал, например, Беку кусок Чехословакии, а Молотову — западную Украину и Белоруссию».

В трапезе за общим столом приняла участие пара охранников, свободная от несения дежурства, один из водителей и Рэнкин как переводчик. Кухня была домашней, но весьма приличной, хоть и не диетической — стейки из говядины, печеный картофель, простой советский салат из огурцов и помидоров, кукурузные хлопья Келлога с молоком и яблочный пирог. Догадаться о местонахождении по этому набору было невозможно, калорийность была явно рассчитана на людей, занимающихся тяжелым физическим трудом, да и подбор продуктов был таким, что можно было со временем растолстеть. «А что, если посоветовать этому пастору бегать трусцой? И ввести это в моду? Или, может, он уже? Например, дрова рубит? — И вообще, Виктор представлял себе до этого Кофлина в сутане. Чарльз Кофлин — бессильно-злобный ненавистник президента Франклина Рузвельта…» Нет, не бессильный, решил Виктор, манипулировать людьми он умеет, у попов и агентов спецслужб это профессия. И владеть собой у них профессия, так что кто его разберет — злобный, добрый…

— Скажите, Виктор, вы помните, с чего начался развал Советского Союза? — спросил Кофлин, когда посуда была убрана и они откинулись в плетеных креслах под неторопливый мечтательный шлягер «Останемся друзьями».

— Да. Сначала появился дефицит… То есть и до этого было так, что каких-то товаров временно не хватало, приходилось побегать, но потом все равно доставали. А тут через короткое время исчезло все, и все бросились скупать. Начали вводить талоны.

— И все бросились скупать, — повторил Кофлин. — То есть до этого большинство могло мириться с тем, что чего-то нет, чтобы сохранить устойчивость рынка. А потом их поведение сразу изменилось. Верно? А у нас в двадцать девятом разом обрушился фондовый рынок, поведение людей на этом рынке тоже разом изменилось. И получилось в итоге то же самое — имущество предприятий обесценилось, только у нас это произошло на бирже, а у вас — из-за потери доверия к рублю на рынке потребительских товаров. А было ли у вас массовое изъятие вкладов из банков?

— Да, не доверяли сберкассам, были трудности получения наличности, даже пытались замораживать вклады.

— Вот видите! И у нас — массовое изъятие вкладов. Вас не удивляет, что у коммунистов и капиталистов экономическая катастрофа шла, как выясняется, по схожему сценарию?

— Ну похожие обстоятельства могли сложиться стихийно.

— Еще в двадцать первом году мистер Линдбург, конгрессмен, написал в своей книге «Экономические тиски»: «Согласно Закону о Федеральном Резерве, паники создаются на научной основе; данная паника была первой, созданной научно, она была просчитана подобно математической задаче». Обратимся к России периода Великой Войны. После установления зимой семнадцатого года республиканского правительства либеральные меры тут же привели к массовому закрытию предприятий и росту безработных. Начались массовые локауты, порождавшие тысячи и тысячи разгневанных граждан в вашей стране. Это очевидно даже для меня, человека, никогда не бывавшего в России; почему же, спрашиваю я вас, Виктор, это все не было очевидно для вашего Временного правительства? Почему оно не исправляло свои же ошибочные решения? Почему ваши партия и правительство в конце века, видя, что закон о предприятиях обрушивает потребительский рынок, не отменило его? Почему ваш Горбачев, как и Керенский, перед лицом кризиса, вызванного анархией, открыто взял курс на еще большую анархию? Почему Керенский стал выпускать необеспеченные денежные знаки, а Горбачев разрешил стихийно местным властям выпускать талоны, числа которых никто не контролировал? Почему Гувер в тридцать первом году наложил вето на создание национальной системы помощи безработным, когда в Америке уже год о безработице все говорили как об общенациональной проблеме? В то же время Гувер в том же тридцать первом кормил финансовых магнатов, направляя общественные миллиарды на спасение банковских, страховых и железнодорожных компаний, что завершилось эпидемией банкротств. А ведь деньги для вывода из кризиса в стране были, большие деньги. Но наше правительство просто бросило их в камин.

Пастор Кофлин вздохнул и на секунду прикрыл глаза рукой, как бы пытаясь снять с них пелену.

— А сухой закон? — продолжал он. — В четырнадцатом году Россия приняла сухой закон, через три года империя пала. В девятнадцатом году приняли закон Уолстеда, и через десять лет наша страна едва не развалилась. В восемьдесят пятом году у вас начинается кампания против алкоголя, и через шесть лет сверхдержавы не стало. Ответьте мне, почему они все, словно сговорившись — Керенский, Гувер, Горбачев, — действовали так, чтобы разрушить страну наилучшим образом? Не знаете ответа?

— Я так понял, что ваш ответ — евреи?

— Интересно… — задумчиво произнес Кофлин. — Ваши родители не хотели, чтобы вы стали священником?

— Нет, в СССР каждый человек с высшим образованием должен был разбираться в идеологической борьбе. Для тридцатых вполне сойдет.

— Я ожидал чего-то подобного. Ну что ж, это упрощает. Евреи — это тот ответ, которого от нас ждет обыватель. Обыватель занят двумя вопросами: как больше добыть денег на жизнь и как разумно распорядиться тем, что имеет. Заниматься философией ему некогда. Если мы скажем ему, что есть гипотетическая сила, которая делает кризисы, сила, не ограниченная рамками стран и континентов, сила организованная и коммуникативная, сила, о которой мы мало что знаем, кроме того, что она связана с финансами, он скажет нам: «Вы говорите слишком непонятно. В моем понимании это евреи». Дело не в том, Виктор, хотим ли мы сказать, что это евреи. Дело в том, что, что бы мы ни сказали, обыватель скажет, что это евреи, только евреи и ничего, кроме евреев. Обыватель так хочет. Обыватель, как вам наверняка рассказал ваш советский «Политпрос», это заказчик политиков. Завод делает только те автомобили, которые хочет купить обыватель. Политик должен сказать то, что хочет обыватель, он нанят обывателем, обыватель ему платит голосами. Можно изменить нюансы, не привязываясь к национальности. Например, сказать не «евреи», а «иудобольшевики», но это уже…

— Не архетипично?

Кофлин секунду подумал, а потом не спеша произнес:

— Я в вас не ошибся.

«А ну-ка, попробуем и тут конфиги подправить. А вдруг?»

— Почему нельзя предложить обывателю другой товар? Так сказать, использовать агрессивный маркетинг? Почему у него именно такой архетип? Нельзя ли так построить таргетирование, чтобы избежать эмиграции лиц, необходимых для производства и сельского хозяйства?

— Попробую объяснить. Что такое евреи? Это не раса. Если вы негр, вы родились с этим, и это остается при вас на всю жизнь. По цвету кожи в вас сразу узнают негра. И вы жертва расистов уже потому, что вы таким родились, или даже потому что у вас смуглая кожа, если вы долгое время просто жили в экваториальных странах. Люди Даллеса наверняка не рассказали вам о том, как мне приходилось бороться с Ку-клукс-кланом? Как приходилось выбегать из дома поздним вечером и бежать в ночь, останавливать линч, валить горящие кресты, уповая лишь на то, что Небесный Отец наш не допустит грязной расправы толпы над тем, кто доносит его истину?

— Нет, как-то не довелось.

— Вот видите. Если вы негр, на вас природой в этой стране поставлено клеймо рабства и унижения. У евреев же национальность передается по материнской линии. Все селекционеры хором утверждают, что порода зависит от обоих родителей. Что это значит? По материнской линии передается воспитание, убеждения, значит, в отличие от негров, еврей — это вопрос убеждения, взглядов, а не природы. Это секта, разнесенная по разным странам. Поэтому обыватель, как только он видит интернациональный заговор, полагает, что это могут сделать только евреи.

«Тяжелый случай…»

— А почему он вообще видит интернациональный заговор?

— А что еще? Козни дьявола? Наказание Отца Небесного за наши грехи? Вторжение инопланетян? Да, вы еще можете сказать: совпадение. Хорошо, вооружитесь математическими таблицами и клавишным калькулятором — и попробуйте рассчитать вероятность такого совпадения, учитывая, что действие истории идет по закону больших чисел. Слова легко оспорить, но как возразить собственному результату?

Свежий степной ветерок трепал занавески. Можно было подумать, что дело происходит где-нибудь под Новочеркасском. Как хорошо сейчас там очутиться, подумал Виктор, и ни о чем не думать, а не изучать, как этот пастор промывает мозги. Что-то издалека он заходит. И куда же он хочет привести? Сделать американским нацистом? Завербовать в легион? Или просто — фанатичным исполнителем своей воли? Ладно, не надо бояться. Не он первый, не он последний…

— Отец Кофлин, а как же прихожане после всего этого реагируют на то, что Иисус — еврей по матери? Они не приходят к выводу, что суперменские способности по линии отца тире бога работали на переданную от матери программу этих, как его, сионских мудрецов?

Кофлин опять улыбнулся. Умеют служители культа держать себя в руках.

— Понимаете, Виктор, вера их основана не на логических выводах, а на внутренней потребности верить, так что к выводу, мешающему удовлетворению этой потребности, они не придут. Второе: в чем вы хотите меня убедить? В том, что евреи бывают разные, что большинство из них лишь пешки в руках заговорщиков и что ваши Блантер, Дунаевский, Покрассы пишут песни, которые весьма полезны для национального сознания американцев? Я с этим согласен. Более того, я не вижу и особой проблемы внушить обывателю, что их беды вовсе не исходят от соседа, который вместо католического храма ходит в синагогу. Это не проблема, Виктор! Проблема в том, чтобы убедить самих евреев не доказывать каждому встречному, что они главная причина их бедствий! Они сами провоцируют это! Ни одна нация в мире не сделала своим культом, своей объединительной идеей то, что их обижают! Даже негры, несмотря на эпоху рабства и остатки расовых пережитков в нашей стране! Ни одна нация не навесила на себя ярлык: «Смотрите, мы — потенциальные жертвы». А они навесили! И расхаживают с ним, как человек-сэндвич с рекламными плакатами!

Кофлин налил себе в стакан поданного на стол в графине свежего лимонного сока и отпил.

— Почему евреи первыми начинают высмеивать духовные ценности, на которых зиждется общество? Вам назвать фамилии тех журналистов, кто первыми откликнулся на радиопровокацию кремлевского кардинала? Они все евреи. Но почему? Мне кажется, Виктор, я нашел ответ. Если исчезнет антисемитизм, евреи исчезнут, растворятся, пш-ш-ш, — он развел руками, — как зейдлицкий порошок. Останутся без дела раввины и масса других людей, которые кормятся на существовании евреев обособленно от остальных. Это игра, в которой ни у кого нет возможности сделать другой ход.

«Ну да, унтер-офицерская вдова сама себя высекла. Ладно. Пора попытаться выяснить, что же этому попу от меня надо».

— Ну что ж, из этой беседы я почерпнул массу сведений о жизни и обычаях одного небольшого народа нашей планеты, но все-таки я не понял: чего вы ждете от меня? Скажите прямо, к чему вы пытатесь меня склонить, может быть, я уже готов к этому и мы сэкономим ваше время?

— Это деловой разговор, — оживился Кофлин. — Вы хотите предотвратить развал Союза?

 

Глава 22

Сорванные башни

— Я знал, что вы плохого не предложите, — улыбнулся Виктор, — но Союза-то в этой реальности нет. Или вы знаете, как перебросить меня в нашу?

— Пока не знаем. Но разве Российская Империя — плохая замена Союзу?

— Вы хотите сохранить Российскую Империю? Это в интересах Америки?

— В интересах Америки остановить тайный международный сговор. А это можно сделать, только объединив усилия великих держав, и для этого — сохранить великие державы от распада.

— А как же борьба за влияние в мире?

— Мир велик, поделим его разумно. Я вижу в будущем планету, управляемую четырьмя империями: Америкой, к которой присоединится Британия и часть ее колоний, Германией, которая успешно объединит Европу, Россией, которая владеет территорией с громадными богатствами и которой в обозримое время не надо развиваться вширь, и Японией, которой нужны ресурсы Китая. Четыре твердыни, обеспечивающие мировой порядок. Получив атомное оружие, мы сможем заморозить войну и предупреждать кризисы, договорившись о совместной борьбе с мировой закулисой.

— И что же потребуется от меня? Кричать «Спасай Россию!» или рисовать на витринах шестиконечные звезды?

— Как вы уже наверняка заметили, Виктор, я предлагаю вам лишь то, что соответствует вашим явным или тайным желаниям. Вы даже сможете открыто выступать на публике, разъясняя, что между Ротшильдом и Чарли из фильма нет ничего общего. Что от вас понадобится? Вы явно хотите, чтобы мы делали бомбу, значит, вы готовы сообщить максимум известного вам, чтобы мы ее начали успешно делать. Теперь перейдем к тайным желаниям. Американский обыватель живет языческой верой в героев со сверхъестественными способностями, которые защитят его от сил зла. Сверхчеловек, Человек-Паук, Человек — Летучая Мышь, Тарзан — вот о чем читает народ в комических иллюстрированных изданиях. Американский народ должен знать, что с ним Фьючермен, Человек-Из-Будущего, это нужно для веры и сплочения нации. Вы же не отказывались в России быть известным писателем-фантастом? А фантаст для нынешнего русского писателя то же самое, что человек из будущего.

— И это будет козырем в вашей борьбе с Даллесом?

— Вы же понимаете, что Даллес, остановив Гитлера, будет добиваться ослабления и распада не только Германии, но и России. Он будет стравливать Германию с Россией и Японию с Россией, чтобы выступить в роли посланника мира. Он враг вашей страны, Виктор, и, способствуя его возвышению, вы наносите вред своей Родине.

«Знать бы, кто из вас больший враг… Хороша страна Америка, кабы в ней геополитиков не было».

— Я все-таки не понял одного. Как я смогу свободно говорить то, что противоречит вашим проповедям? Это же будет на руку Даллесу.

— Не беспокойтесь. Как только мы ослабим влияние Даллеса, жесткость риторики будет снижена.

— А-а, вот в чем дело! — воскликнул Виктор. — То есть вся эта большая теория лишь для того, чтобы потеснить конкурента, верно?

— Вы можете подумать, что мною движет жажда власти, — продолжал Кофлин. — Отнюдь. Я лишь исполняю мой долг перед Господом. Видите ли, Виктор, в нашей стране может произойти еще одно большое несчастье. Как вы понимаете, для безопасности страны мало иметь оружие: нужна сплоченность нации. У СССР была атомная бомба, но это вас не спасло, когда ваши правители взяли курс на общество, цель которого — потребление товаров. Так вот, в окружении Даллеса родился план, как сплотить американскую нацию с помощью жертв и шока. Рэнкин, подайте красный файл из моего портфеля!

Петер раскрыл перед Виктором красную папку с какими-то отчетами, фотокопиями документов, чертежами, снимками, сделанными скрытой камерой, и даже белыми целлулоидными дисками с записями разговоров.

— Кучка специально натренированных фанатиков-самоубийц из числа граждан Японии, проживающих в нашей стране, должна угнать большой дирижабль старого выпуска, наполненный водородом, и направить его на самое высокое здание в стране, символ нашего процветания — Эмпайр-Стейт-Билдинг. Как вы догадываетесь из названия, это также символ нашей империи и власти. При ударе оболочка разорвется, водород проникнет в здание и загорится, создав одновременный пожар на многих этажах, который невозможно погасить. Погибнут тысячи людей. Страна получит удар, после чего люди захотят отомстить тем, кто сделал это ужасное преступление, и тогда они будут готовы к войне на Тихом океане.

— Кошмар… — машинально произнес Виктор, глядя на Х-файл. Если быть точнее, то он сказал другое слово, но с тем же смыслом.

Рэнкин замялся, испытывая трудности с переводом.

— Что он сказал? — поинтересовался отец Кофлин.

— Это означает, — попытался дойти путем логики Рэнкин, — что данный факт способен привести человека в эмоциональное состояние, равноценное потере адекватности поступков при сильном сексуальном возбуждении.

— Переведите просто: nightmare, — уточнил Виктор, — и спросите, почему преподобный отец не обратится с данными документами в прокуратуру, к президенту, ну, я не знаю, в прессу, например…

— В данный момент мы располагаем лишь косвенными уликами, — ответил Кофлин, — и у Даллеса есть возможность уйти от ответственности. Максимум, чего можно достичь, — операция будет объявлена заговором в среде Ю-Эс-Эс с целью скомпрометировать и сместить Даллеса. Что лишь упрочит его позиции.

— Но можно что-то делать… Например, запретить полеты дирижаблей на водороде. У вас наверняка есть гелиевые.

— Об этом уже подумали. К сожалению, это противоречит интересам авиакомпаний и ряда военных фирм. В этой стране, Виктор, нельзя ссориться сразу со всеми.

— Даже при такой угрозе?

— Даже при такой. У власти здесь нет твердой и постоянной опоры. Пока нет. Поэтому единственный выход избежать жертв — не дать Даллесу укрепить власть.

— Понятно. А как же вы сами хотите решить этот вопрос? В смысле единства нации, готовности к самопожертвованию и прочее?

— Верой, мой брат. Мы построим по стране множество новых храмов, оснащенных по последнему слову техники. Я горжусь тем, что первый поставил на кафедру микрофон и слова моей проповеди стали разносить волны радио; мы пойдем дальше и поставим в храмы телевизионные камеры. Мы обновим духовную музыку, в церквях будет играть джаз, понятный простому народу. В церквях будут репродукторы и цветные прожекторы — один русский композитор, кажется Скрябин, придумал, как усилить эффект музыки игрой света.

— Храм с цветомузыкой? И пульт с микшером и проигрывателями, где можно делать ремиксы из записей музыки и проповедей?

— Прекрасная идея! У вас в будущем так делают?

«Классная будет дискотека… Похоже, тут у всех от борьбы за власть башни рвет. А где не рвет?»

— Православная церковь, она, знаете, в этом плане тормозит. («Orthodoxal Church is orthodoxal, you know», — перевел Рэнкин.) Меня, собственно, еще один маленький вопрос интересует: в каком я здесь качестве? Пленник, заложник?

— Вы у нас в гостях. И можете уйти в любой момент.

— Даже так?

— Я попрошу только об одном: если решите уйти, обязательно сначала определите, куда и к кому. Без надежных и влиятельных друзей вы здесь не сможете выжить. За вами охотятся спецслужбы разных стран, охотится коза ностра — криминальному миру тоже интересны ваши знания, вы интересуете ряд террористических и анархистских организаций, наконец, в одиночку на шоссе вы можете просто стать случайной жертвой грабителей, пьяной компании или банды подростков. Собственно, единственный путь у вас отсюда — это обратно к Даллесу, но помните, что у него вам придется работать против России. И оттуда вас живым уже не выпустят. Хотя бы потому, что вы слишком много узнали.

— А отсюда выпустят? Хотя я слишком много узнал?

— Да. Потому что мы подчинены законам Всевышнего. Всевышний требует от нас свободы совести и вероисповедания. Всевышний требует достойной оплаты труда каждому рабочему, чтобы он не выживал, а жил полноценной жизнью. Всевышний требует, чтобы права человека были превыше прав собственности. Мы называем это общественным правосудием.

— Тогда зачем надо было меня похищать?

— Чтобы вы смогли услышать и другую сторону и сделать свободный выбор, а не быть пешкой в чужой игре.

— Спасибо… Мне уже доводилось делать свободный выбор.

— Именно так. Свободный выбор между реставрацией макиавеллизма с его массовыми убийствами и массовым голодом и Богом данным общественным правосудием.

«Так. Чего-то я не догоняю».

— То есть я должен уверовать? Прийти в лоно церкви?

— О нет, брат мой. Три года назад я сказал: чтобы преодолеть свалившееся на нас бедствие, надо объединить силы людей разных вероисповеданий, католиков и протестантов, евреев и безбожников. Повторяю, это было сказано публично, вы можете найти в библиотеках подшивки газет и проверить. Отец Кофлин пригласил в Национальный Союз Общественного Правосудия и евреев, и безбожников. Я не отступаюсь от своих слов. Не спешите с выбором, подумайте. Будьте пока моим гостем в доме нашего союза.

— А не будет ли слишком накладно кормить меня? Если я буду слишком долго думать?

— Вы привыкли есть хлеб, который заработали трудом. Праздной жизнью вы сами жить долго не захотите.

— Допустим. Тогда можно узнать: чем я могу отблагодарить вас за гостеприимство?

— Для начала — напишите статью о будущем. Не о технике — просто о будущей жизни в вашей Ар-Эф. Никакой пропаганды, пишите одну правду. Я же знаю, в какой декадентский капитализм вы попали. Напишите о расслоении общества, о низких зарплатах большинства, которых хватает лишь на самое скромное существование, и задержках ее выплаты, о разрушении науки, образования и промышленности, о кровавых беспорядках в республиках бывшего Союза и ужасных актах терроризма. Ведь все это — правда, и вы лучше меня об этом знаете. Все это будет опубликовано в журнале «Общественное правосудие». Кстати, недавно федеральным служащим стали выдавать целевую компенсацию для подписки на этот журнал.

— А не проще ли было обязать их подписаться?

— Во-первых, это коммунизм, ибо нарушит право собственности на заработанные деньги, во-вторых, это глупо, ибо тогда все просто возненавидят журнал и то, что там написано. Ваша комната наверху, там есть пишущая машинка с русским шрифтом. Рэнкин переведет, он остается здесь. Мне пора отбывать по своим делам; если захотите меня видеть, сообщите Рэнкину. Еще раз повторяю: вы здесь мой гость.

 

Глава 23

Сумерки

Комната на втором этаже оказалась обставленной хоть и без роскоши, но с комфортом, и своей рациональностью напомнила Виктору СССР второй реальности; в глаза лишь бросалась старая, как на профессорских дачах из довоенных фильмов, мебель и висевший над двуспальной деревянной кроватью вместо распятия раскрашенный портрет Сталина, где аккуратным фотомонтажом костюм был заменен на английский полувоенный френч. Видимо, в словах первого контактера что-то поняли слишком буквально. Из раскрытого окна доносился разговор сидевших в саду охранников с дробовиками. На столе действительно стоял футляр с пишущей машинкой, ну и, конечно, на тумбочке красовался компактный пятиламповый приемник. Еще письменный стол украшала ваза с букетом роз.

— Чего-нибудь не хватает? — услужливо спросил сопровождавший его Рэнкин.

— Нет, спасибо, самое настоящее американское госпиталити. Я собираюсь сейчас попробовать осмыслить материал для статьи. Пребывание в вашей стране дало мне массу новых идей, надо это все попытаться привести в порядок.

— Тогда я не стану вам мешать, — произнес Рэнкин и исчез за дверью.

Было самое время подумать над ситуацией.

«Интересно, как бы действовал на моем месте советский разведчик? Наверное, что-то сразу придумал, его же специально долго готовили, а не так, как меня. А тут даже и про этого Кофлина ничего не сказали. Может быть, надеялись на то, что в будущем я лучше про него знаю?»

Виктор нагнулся к букету и понюхал золотистую чайную розу. Она почти не пахла; казалось, запах был спрятан в глубине цветка.

«Попробуем дойти логикой… Во-первых, почему этот пастор, судя по всему местный агитпроп, крутит президентской охраной? А на самом деле это просто: немцы именно через него сообщили о покушении на Лонга, вот Главрыба и дал ему карты в руки насчет безопасности своего тела. Он же его спас — вот и… в знак благодарности. Это ничего, что он раньше в спецслужбе не был. Мало ли какое ведомство под кого суют по личным связям с боссом».

«Так, а вот тут могут быть микрофоны в отдушине, — подумал он спустя минуту. — А включим-ка мы приемник. Путь пишут: слушает приемник…»

Покрутив ручку настройки, он поймал Берлин, который в этот час вместо речей фюрера передавал романтическое оркестровое танго. Пусть пишут: слушает Берлин.

«А пастор сам какой-то странный. То кричит: «Хайль Гитлер!», то вдруг приглашает евреев и атеистов под свои знамена, чего Гитлер бы не одобрил. Кстати, Гитлер католиков не очень-то уважал, помнится, хоть и не преследовал. Чего ж у них общего-то? Теория заговора? Он в нее верит или так, использует, чтобы Даллеса свалить? И вообще, что же наш политпрос-то советский так слабо про этого Кофлина, а?»

Виктор попытался вспомнить, что он еще когда-либо читал про эту фигуру; выяснилось, что пастора упоминал только Синклер Льюис, да еще был эпизод в какой-то вышедшей недавно книжке, художественной, названия которой Виктор не помнил. Там к этому пастору подходит негритянка и просит исповедовать умирающего отца, а он ей так сказал еще, типа, нечего мне делать, кроме как к старому негру ходить.

«А ведь Кофлин не мог так сказать! — вдруг мелькнуло у него в голове. — У них же эти, афроамериканцы, которые еще не афроамериканцы, — стратегический электорат. Что он, дурак, что ли, компромат на себя делать? И что же выходит? Как минимум автор написал по ангажированным источникам. А вот о том, что он банкиров хотел прижать, — ни слова. Почему? Наверное, потому что был против коммунистов. А почему он был против? Потому что видел в них посягательство на любую собственность, наверное. Защищал же он священное право тратить свои, кровные, заработанные, по своей воле, без всяких там займов и взносов в общества. И вот это, кстати, в Союзе приняли бы очень даже близко… Что дальше? Получал информацию из германского министерства пропаганды. А тут еще, оказывается, и от спецслужб получал. И как же это все уживается? Католицизм, патриотизм, создание среднего слоя, на который опирается демократия, и тут же Гитлер с Геббельсом?..»

Виктора внезапно осенило предположение, что Кофлин просто боится развала Америки.

А если кто-то чего-то боится, значит, им можно манипулировать.

«Получается, что Даллес должен видеть в Кофлине германского агента влияния, которым манипулируют, играя на страхе кризиса, ну и коммунизма тоже. А Кофлин должен видеть в Даллесе-младшем агента влияния банкиров, продвинутого во власть на их деньгах. Великолепно. Главное, в методах борьбы они не будут стесняться. Особенно сейчас, когда им бросили такую кость. Может, у Сталина была двойная комбинация? Надавить на Гитлера угрозой от Лонга — и тут же заставить верхушку Лонга передраться, чтобы задержать создание бомбы? Это объясняет, почему меня оставили здесь…»

Солнце клонилось к закату. Мечтательные немецкие танго создавали с заходящим солнцем, жарким сухим ветром из приоткрытого окна и запахом роз некое трогательное единство. Хотелось жить только этими минутами, пить их неторопливо, как марочное вино, отдаваясь их вкусу, и не думать, что будет дальше. Впереди пока ничего хорошего не просматривалось.

«И, кстати, пастор переводчика-мужика оставил, а здесь практически все спецслужбы пытаются установить влияние на контактера через интим. Пастору религия запрещает подсылать женщину или у него неправильная информация?»

Стоило только Виктору об этом подумать…

— Можно войти?

На пороге стояла молодая дама, довольно высокая для этого времени, загорелая (дык климат-то!), светлые волосы зачесаны назад и заплетены в косички, светлая блузка и — немного линялые джинсы. Так что можно было по прикиду отнести к семидесятым. Впрочем, Виктора это как раз не удивило: ну американцы, значит, джинсы. На шее виден крестик. Слова произнесла по-русски.

«Ну вот, кажись, все в порядке. Хотя это уже развращает».

— Собственно, вы уже вошли. Здравствуйте. Меня зовут Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор, поскольку мы в США.

— Простите, журналистская привычка. Здравствуйте. — И она протянула руку Виктору. — Сьюзан Эшли, корреспондент журнала «Общественное правосудие». Можно просто Сью.

— Sweet Sue?

Сью слегка зарделась:

— Это комплимент?

— Это из будущего фильма. Лет через двадцать снимут. Комедия, про женский джаз.

— Но я не возражаю, если это будет и комплимент. Кстати, Босс снимался в ролике с женским джазом перед выборами.

— Он переодевался в саксофонистку? — удивленно спросил Виктор, и только потом дошло, что «Some Like It Hot», или «В джазе только девушки» в советском прокате, — это ремейк немецкой ленты «Фанфары любви» и реальных прототипов в Америке не имеет.

— Ну что вы. Он сидел на стуле и подпевал оркестру. Собственно, у нас есть замысел выпускать еще и русское издание, и, скажу по секрету, меня думают назначить его редактором. У нас, то есть у меня, пока штат еще не набран, возникло несколько вопросов. Первый из них — как лучше перевести название на русский. Мои знакомые иммигранты считают, что «Общественное правосудие» звучит для русских суховато и слишком по-интеллигентски, а у нас журнал для широких масс. Вот, взгляните на американское издание. — И она протянула Виктору глянцевый журнал.

«Ну да, «Соушел джастис». Которым наша пропаганда пугала, как фашистским изданием. Как там писали — откровенная, бесстыдная демагогия и слишком очевидная».

Виктор полистал журнал. Свастики вроде не было. Тут вообще все или называют себя фашистами, или их называют, сам черт не разберет.

— Так как бы вы перевели название?

— «Социальная справедливость».

Это был, между прочим, один из вариантов дословного перевода пугающего звукосочетания «Соушел джастис».

— Отлично, подойдет. Какие бы вы еще хотели дать рекомендации по стилю русского издания?

— Рекомендации? Ну, насколько я понимаю, основная линия журнала — это пропаганда общественного строя, где государственные интересы важнее личных? Или я ошибаюсь?

— Конечно, ошибаетесь! Приоритет прав государства над правами личности — это коммунизм! А у нас — приоритет прав личности над правом денег!

— Подождите, я действительно что-то путаю. Но ведь приоритет государства над личностью — это не у коммунистов, а у Муссолини, который преследовал коммунистов.

— А при чем тут Муссолини? У нас же не итальянское издание, а русское.

— А у коммунистов приоритет над личностью общественных интересов, а не государственных.

— Виктор, вы из другого будущего?

— Да.

— Может, там и коммунизм другой? У Троцкого коммунизм — это полное бесправие личности перед государственным капиталом, то есть попытка продлить существование загнивающего империализма, заменив банкиров на военную диктатуру чиновников. Рабочий при коммунизме получает лишь жалкий минимум, как и при капитале.

«Это что же, выходит, Троцкий и есть первый дуче? Ничего не понимаю».

— Сью, то, что я скажу сейчас, — это не красная пропаганда, это правда, вся правда и ничего кроме правды. Я вырос в стране, где было бесплатное и всеобщее образование десять классов. После школы я бесплатно учился в вузе, получал стипендию, в пересчете на доллары сорок четыре в месяц. Все могли получать медпомощь в поликлинике, в больнице. Нашей семье дали квартиру в панельном доме, без роскоши, но отдельную квартиру. В отпуск на юг к морю ездили. Что еще? Безработицы никакой не было. Ну не все, конечно, идеально было, и чтобы квартиру получить, ждать надо было, и вечно чего-то не хватало, но, во всяком случае, пытались…

— Но это же не коммунизм! Это и есть общественное правосудие! Личность выше денежных интересов.

— Сью, у нас руководила компартия и заводы и фабрики были государственные.

— Значит, это уже была не компартия, и вы ушли от коммунизма к нашим идеалам, правда, не вернули заводы собственникам.

— Ну, собственно, что им было у нас возвращать… После Гражданской их поднимали из разрухи всенародными средствами, потом опять же в первые пятилетки вложили столько народных средств… это все равно что штаны к пуговице пришить, а многое вообще на голом месте построили. После Великой Отечественной опять всем народом восстанавливали, расширяли, развивали…

— И вы это все называете коммунизмом? Это же то, что мы хотим создать! О чем мы мечтаем! И что, от этого всего вы там отказались?

— Не то чтобы отказались… По-моему, просто никто не представлял себе, что будет. Ну и появилось меньшинство, которое очень даже неплохо живет.

— Ужасно…

«Запутали все-таки. Это и есть «очевидная демагогия»? Или они только на словах хотят этот Союз Советских Социалистических Штатов, а на деле — что-то другое, ужасное? И ведь подумать, а у нас в СССР общественная собственность на средства производства господствовала лишь в результате Первой мировой войны и из-за вынужденной форсированной подготовки ко Второй мировой. А если бы Первой мировой вообще не было? Ленин бы призывал к национализации банков при уважении прав собственности и прав человека? Получая помощь от кайзера, как сейчас пишут в газетах? Что есть что? И кто были мы?»

— Кстати, смотрел вчера проповедь отца Кофлина по Ти-Ви. Что-то вроде там про Зомбарта было…

— Простите, Виктор, но вы, наверное, перепутали. Разве во вчерашнем выступлении хоть раз упоминался Зомбарт?

— Не помню… Мне так перевели.

— Это был дословный перевод?

— Нет, пересказ.

— Тогда это очень вольный пересказ. Вчера в своей речи отец Кофлин разоблачал макиавеллизм в экономической политике. Точнее, тезис Макиавелли, что массы якобы сами требуют, чтобы их направляли твердая рука и сильный ум.

«Очень интересно. Кто же из них мозги-то пудрит? Джейн или Сью? Или обе?»

— Еще один вопрос: как бы вы перевели на русский название нашей политики — юнионизм? Юнион — это объединение, союз. «Объединенность» не звучит.

— «Единство»?.. Если по-латыни, это, кстати, «коммунизм».

— Нет, «коммунизм» не допустят.

— Тогда… что тогда… общинность, общак — нет-нет, это не то… соборность…

— «Соборность» подойдет. Соборная партия Лонга.

— Так это что же? У них там соборная партия — и тут соборная партия?

— Слово «соборность» в России является товарным знаком и запатентовано? Они подадут в суд за использование термина?

— Нет. Во всяком случае, копирайта не ставят.

— Но тогда все в порядке! Соборность, собор, cathedral, отец Кофлин, кафедра… Из этого могут получиться прекрасные заголовки.

«М-да, хорошо было Кривицкому в семидесятых про все это писать. «Реакционные тенденции Америки того времени овеществлены в бесчисленных газетных отчетах о политическом буйстве Хью Лонга, демагогических проповедях радиопопа Кофлина, бандитских похождениях куклуксклановцев, во множестве фактов откровенного служения государственной власти трестированному капиталу». Классно. Разве что насчет служения государственной власти олигархам все понятно. А остальное? Что именно за буйство было? В чем демагогия? Объяснять же надо, а то как в этом всем-то? Вот, например, Лонг и Кофлин, оказывается, с Ку-клукс-кланом на ножах. И вообще, если сейчас по газетным отчетам и интернет-сайтам судить о наших политиках, то такое можно вообразить себе! ТАКОЕ!!! А разве ж это правда? Разве можно всему верить, что кто напишет? Вот потому советский политпрос идеологическую Цусиму и продул. Ладно, попробуем зайти с личной стороны, там сложнее лозунгами запудрить…»

— Сью, а где вы так научились русскому? Вы из России?

— Хотела стать профессором лингвистики. К сожалению, кризис. Но стать редактором русского издания в наше время, пожалуй, даже лучше.

— Кстати, вы приехали сюда вместе со всеми? Что-то не видел вас в толпе встречающих.

— Я подъехала позже, на мотоцикле. Вы наверняка обратили внимание на брюки.

— Я вначале думал, что вы решили одеться, как в семидесятые… Ездите на мотоцикле? Увлечение?

— Нет, способ пропитания журналиста. Лучший способ попасть вовремя в любое место, даже в глуши.

— Понятно. В эти времена трудно прокормить семью.

— Своей семьи пока нет. Были серьезные планы, но, увы, расстроились. Теперь я вовсю поглощена работой и только работой.

«Мотоцикл. Кофлин говорил: сперва определиться, куда и к кому. Чушь. Это логическая ловушка. Отвалить с концами и смотреть по обстоятельствам».

— Знаете, стоит такая прекрасная погода, такие вечера… Так бы и хотелось махнуть куда-нибудь на природу, на шашлыки. Вы ездили на шашлыки?

— Это такой пикник? У Тургенева и Чехова никто не ездил на шашлыки. А у нас, если кого-то зовут на барбекю, то это обычно делают во дворе. И кто составит компанию?

— Знаете, если нам обоим сейчас некого приглашать в компанию, почему бы не съездить вдвоем? На мотоцикле же поместятся двое?

— Значит, это был все-таки комплимент?

— Но я же должен был знать, не нарушу ли границу чужих владений… А на природе прекрасно думается о профиле журнала и бизнес-модели. В голову приходят такие идеи…

— Насчет идей… пожалуй, вы правы. Но как же охрана?

— Мы попросим какое-нибудь ружье или револьвер… Да и охрана будет неподалеку. Ну не обсуждать же творческие идеи у всех на виду.

— «Я подумаю об этом завтра», как говорит героиня романа Маргарет Митчелл.

— Скарлетт, «Унесенные ветром».

— Вы читаете женские романы?

— Кино смотрел.

— Но его еще не закончили!.. Ах да. В общем, сегодня давайте ограничимся ужином вдвоем при свечах, с легким красным вином, я скажу, чтобы подали сюда. Как мне удаются в русском длинные предложения?

— Великолепно. Я и про ужин, и про предложения.

— Отметим начало совместной работы. Кстати, у вас будет хороший гонорар.

В общем, это был ужин, просто ужин. Виктор ломал голову, не подмешает ли Сью что-нибудь в бокал, и если да, то зачем, и рассказывал ей о Советском Союзе, чтобы обойти желанную для Кофлина тему о сборе компромата на нынешнюю Россию. Рассказывал о студенческих годах, практике, колхозах, стройотряде, самодеятельности, вспоминал разные смешные случаи на лекциях и экзаменах. Он ждал, что Сью начнет выспрашивать про что-то конкретное, но Сью просто внимательно записывала все, что он говорил, в свой блокнот, прошитый спиралью из нержавеющей проволоки. Незаметно они перешли на «ты».

— Виктор, мне пора. Все было ужасно интересно, но утром надо быть в редакции.

— Но как же ты теперь сядешь за руль?

— Питер вечером едет в город, и он обещал, как это ты говоришь, под-ки-нуть. Заодно заберем одного из парней, что охраняют наш покой: у него жена должна родить. Обратно Питер привезет замену.

«Значит, мотоцикл остается здесь, а пары человек из персонала не будет».

— Тогда я за тебя спокоен. До завтра!

— До завтра, Виктор!

Она встала, пошла было к двери, потом повернулась:

— В книгах у русских есть такой обычай: там перед отправлением в дальний путь и при встрече целуются, причем и мужчины с мужчинами. Мне сказали, в будущем ваш генеральный секретарь целовался перед репортерами и ти-ви-камерами. Почему так принято?

— Ну, это, наверное, чтобы не забывать друг друга… В общем, это надо показывать.

— Да, наверное… Хорошо. Тогда ты можешь это показать.

— А это не будет расценено как harassment?

— Нет, что ты… журналист должен знать, о чем пишет… О!

Виктор прижал ее к себе и поймал губами ее горячий полураскрытый рот; Сью не противилась, только сначала не знала, куда девать руки, но через секунду инстинкт уже заставил ее сомкнуть их на спине Виктора. Глаза ее были устремлены в потолок, и в них отражалось удивление, но веки тут же сомкнулись. Она не похожа на доступную женщину, подумал Виктор, скорее всего, она голодна. Желание, любопытство и естественный страх боролись в ней, заставляя трепетать каждую мышцу.

— О нет… Действительно, это трудно забыть… Я знала, что ты джентльмен и не станешь срывать мои джинс…

— Не бойся…

— Мне не страшно. Ты обязательно должен показать мне шашлыки. А сейчас прости, но мне пора: Питер уезжает через минуту!

Ее каблучки застучали по лестнице, и через минуту действительно во дворе раздался скрежет стартера, грубоватый рокот двигателя и басовитый, как у фуры, клаксон.

 

Глава 24

«Я решил изменить сценарий»

На дворе уже стемнело, несмотря на лето. Здесь юг, а на юге сравнительно быстро темнеет. Движение в доме затихало.

Немного подождем, подумал Виктор. Хорошо, если Сью оставила мотоцикл на улице. А пока можно поразмыслить.

Рузвельт как-то говорил, что Лонг станет диктатором к 1940 году. Когда он говорил и с кем? Что-то не припомнится. И почему сороковой? Ах да, Лонг победил на выборах в тридцать шестом, к следующим ему надо стать несменяемым лидером, президентский срок четыре года, вот и выходит как раз сороковой… Бомбу за два года не сделают, значит, к выборам это не козырь, вот он и колебался. Черт бы побрал эту забугорную систему, при которой все интересы страны подстраивают под очередные выборы! А кому нужна бомба сейчас? Даллесу и Кофлину, это для них вопрос о власти. Это в перспективе огромные заказы ВПК, включая стратегические бомбардировщики, ракеты, ядерные установки на подводных лодках и авианосцах, строительство военных баз, это денежные потоки, а здесь денежные потоки — это власть. Даже если лично Кофлин в ядерной программе не разберется, все решит менеджмент, которому без разницы, на кого работать. Гэлбрайт был прав: Америка вступила в период, где корпорациями рулят не владельцы акций, а менеджеры, а от полного загнивания и разворовывания бюджетов фирм их пока предохраняет изменение курса акций. Они же еще такие наивные, они не научились НЛП, не навыпускали книг, как вкручивать мозги инвесторам, деловым партнерам, покупателям и опять тем же акционерам, они же еще соревнуются, из кожи вон лезут, чтобы продукция была лучше, чем у конкурента, вместо того чтобы предложить выгодный банковский кредит (легально) или откат (нелегально). Еще не было дела «Локхид». Так что все равно, кто будет руководить, Даллес или Кофлин, здоровая американская технократия все вытянет. Потом об этом золотом периоде Якокка будет книги писать. Сейчас они просто работают.

Что же делать? Подкинуть им современный менеджмент? Как завоевывать друзей бизнес-пьянками, произносить демагогические речи, как перестать беспокоиться и начать всем компостировать мозги? На разложение целого слоя нужно много времени… Пора идти.

Виктор осторожно выглянул за дверь комнаты. Свет в коридоре и на лестнице не горел — экономия. Ладно, как шли, мы помним…

Он начал осторожно спускаться вниз по деревянной лестнице. По счастью, она не скрипела. Странно, деревянные лестницы в старых домах всегда скрипят. На первом этаже дома тоже стояла мертвая тишина, и восходящий апельсин луны просвечивал в окно сквозь листву сада. Дверь оказалась закрытой только на легкую задвижку.

Очутившись на крыльце, Виктор на мгновение остановился. Свежий воздух ночи пахнул в лицо. Звенели то ли цикады, то ли сверчки, пространство расчерчивали мигающие светодиоды светлячков. Мотоцикла у крыльца не было видно; на деревянных воротах сарая, видневшегося метрах в двадцати, сколоченных по диагонали из шпунтованных досок, висел здоровый замок.

— Вам что-то угодно, сэр?

Подле Виктора выросла тень с дробовиком в руке.

— Stars, — неторопливо ответил Виктор, — the beautiful stars are sparking in a darkness.

— Yessir, — ответила тень.

— And if we’ll got a spyglass, — продолжал Виктор монологом лектора из «Карнавальной ночи», — we’ll see one star, two stars, three stars… but five stars are the best, of course.

— Yessir.

Виктор пожелал тени «Good night!» и вернулся в свою комнату.

«Дохлый номер. Отметят, что русский после визита дамы выпил и пошел на двор считать звезды. Да, на шашлыки придется ехать. И что-то делать с инглишем. Позорный он у меня, а не разговорный. На первой заправке заметут».

В этот вечер сон почему-то долго не шел. Удивительное дело — в другой реальности Виктор практически всегда спал спокойно и безмятежно, а здесь, в старом доме, им почему-то начала овладевать подспудная тревога, а затем появились угрызения совести. Сначала за то, что он подтрунивал над безграмотным афроамериканским телемастером, потом — за то, что во второй реальности, находясь под действием препарата, введенного ему для пробуждения, и очутившись в безвыходной ситуации, он предложил группе прикрытия угнать самолет с пассажирами.

«Видимо, это проявление христианской идеи, — подумал он. — Она часто встречается в нашей литературе. Сделает человек какую-то гадость, а потом его тележит, и через это духовно возрождается, обретая высший смысл бытия. Вот у Льва Толстого один мажор чувиху соблазнил, а потом, когда она в проститутки пошла, помог ей срок впаять. А чувиха, видно, ничего была, и мажора торкнуло, так что он все бросил и на зону за ней подался. И на зоне такого насмотрелся, что Евангелие читать начал. То есть возродился. А у Достоевского еще был такой лузер, типа аспирант-экстремист, он взял и замочил хозяйку ломбарда, да еще с нанятой служащей-инвалидом. Двоих замочил. И главное, не из-за бабла, а ради гнилых понтов — дай, думает, проверю, я типа крутой или чмо позорное? А вышло, что урод. И бабла не получил, и совесть загрызла, и обратно всякие библии читать начал, раскаялся типа. А вообще это глупость. Зачем обязательно какую-то мерзость делать, чтобы возродиться? Ты вот мне покажи человека, который в этом мире прожил и никому не кидал подлянок…»

— …Виктор Сергеевич! Виктор Сергеевич! Спокойно, это свои.

Сквозь сон Виктор разобрал знакомый голос.

«Ступин? Откуда он здесь? Или где я?»

— Одевайтесь быстрее. Вам надо уходить.

— А эти во дворе? — спросил Виктор, натягивая рубашку.

— Усыпляющий газ есть не только у президентской охраны. Газ скапливается понизу. Наденьте вашу маску. Плотно? — И полковник сам проверил резиновый намордник. — Теперь за мной, не отставать!

Он открыл дверь в коридор, но не успел пройти и двух шагов, как впереди Виктора послышалась возня и грохот падающего тела. В лицо ему уперлись лучи карманных фонариков. Затем щелкнул выключатель, и Виктор увидел человек пять охранников в масках, трое из них насели на лежащего Ступина и заковывали его в наручники. Снизу поднимался кто-то шестой; наверху он снял маску, и Виктор узнал Рэнкина.

— Surprise! — довольным голосом произнес Рэнкин. — В России говорят, что нежданный гость хуже татарина? А мы ждали людей дядюшки Ала. Русский агент, который курировал нашего гостя в Брянске, не так ли? Оружие все отобрали?

— Да, сэр. Взгляните на это. — И один из охранников протянул Питеру бесшумный пистолет и металлическую авторучку — видимо, тоже пистолет.

— Мило. Об ампулах не забыли?

— Сэр, у него не было яда.

— Вы хорошо искали?

— Да, сэр.

— Или русская жандармерия плохо заботится о свои людях… или мы имеем дело с разумным человеком, тем более успешным. Поднимите его. Хотите «Мальборо», господин Ступин?

— Спасибо. Всегда предпочитал курить свои.

— Билл, проверьте, не спрятано ли что-нибудь в сигаретах полковника. А вы в одиночку собирались тащить нашего гостя через океан?

— Я получил задание вывезти его с виллы, узнать, что он успел рассказать секретным службам, и ликвидировать, инсценировав смерть так, чтобы подумали, что похищение организовал Даллес.

— Вот видите, Виктор, ваша географическая родина, оказывается, о вас не забывает ни на минуту. А почему так сложно, полковник? Почему вы не ликвидировали нашего гостя сразу в доме?

— Во-первых, он мог понадобиться как заложник.

— А во-вторых?

— Это уже зависит от обстоятельств.

— Вы не исключали возможности сдачи его людям Даллеса или нам в обмен на гарантии для вас? Или даже на возможное сотрудничество?

— Вы хотите предложить сотрудничество?

— Нет. Я вам не верю. Отвезите его до ближайшего карьера, — обратился Рэнкин к охране. — Виктор, вы, надеюсь, не будете возражать?

— Буду. Его можно обменять. Неразумно разбрасываться живым товаром.

— Обменять? На кого?

— На какого-нибудь американского агента, если его схватят в России.

— Ну это, скорее, будет человек Даллеса.

— Тогда это будет предмет торга с Даллесом.

— Разумно. Но этот человек собирался вас убить. Неужели вы не хотите отомстить?

— Ему приказали. Вам прикажут — вы будете исполнять. It’s only job. Давайте думать о выгоде.

— Вы не совсем похожи на русского, Виктор, в вас есть что-то американское… Ну что ж, полковник, теперь вы обязаны жизнью вашей жертве. А вообще, удача стала вам изменять. Ваш провал похож на финал посредственного боевика «Уорнер бра…»

Рэнкин запнулся на полуслове и начал медленно оседать на пол; его инстинктивно попытались подхватить стоящие рядом охранники, но тоже почти одновременно потеряли равновесие, державшие Ступина парни откинулись назад и начали сползать по стене, последний охранник было потянулся к оружию, но оно тут же выпало из его пальцев.

— Превед! — раздалось со стороны лестницы. — Я решил изменить сценарий этого фильма.

«Это бред. Я галлюцинирую».

По лестнице спокойно поднимался подполковник Ковальчук из второй реальности — в широкополой ковбойской шляпе, держа в левой руке бесшумный пистолет, а в правой — крупный хромированный портсигар.

— Кто это? — спросил Ступин.

— Этот человек организует мое прикрытие.

— Вы о нем ничего не говорили.

— Мне самому не сообщали. Мы работали с ним в рейхе в пятьдесят восьмом.

— Можете меня расшифровать, — сказал Ковальчук, пряча портсигар. — Мое настоящее имя Ковальчук Николай Александрович, подполковник МГБ СССР. Виктор Сергеевич, освободите господина полковника. Кстати, Александр Семенович, отдельного такси за вами не придет, поэтому надеюсь на ваш профессиональный здравый смысл и сообразительность. Выбираться будем вместе. Если не наделаете глупостей — а вы к ним не склонны, — возвращаетесь в Россию, а мы обеспечиваем возвращение Еремина в двадцать первое столетие. Возражений нет?

— Какие уж тут возражения… — Ступин размял кисти рук. — Я вас вспомнил. Я видел вас в московском метро, вы помешали щипачам срезать у меня с руки часы.

— Верно. Хорошие часы, швейцарские. Кстати, вот они, держите.

— А это что? — Ступин показал у себя точно такие же, на ремешке.

— А это верните, это наше.

Ступин не стал возражать.

— Но что все-таки там? Тайник? Шип с ядом?

— Вот он объяснит. И давайте спешить, потому что через пару часов они очнутся. Все-таки в нашей реальности американцы наши союзники, так что пришлось использовать портсигар с парализующими стрелами. Забирайте противогазы.

— А вы?

— Антидот.

 

Глава 25

Смертельная доза

Уже знакомый «Крайслер-Эрфлоу» стоял во дворе, рядом с ним еще одна машина, марку которой Виктор в спешке и в противогазе не разобрал. Ковальчук открыл крышку багажника.

— Тут у них небольшой арсенал. Господин полковник, держите мэшин-ган и диски и не забывайте, что Гражданская давно кончилась и мы с вами работаем на одну страну и, собственно, на одно ведомство. Стоп, — сказал он, видя, что Ковальчук собирается дать очередь по колесам второй тачки, — зачем шуметь. Простой домашний способ — сахар в бензобак, и пусть они отсасывают.

Они выехали за ворота. Струя свежего ночного ветра ударила в раскрытые окна.

— Белые и красные в одних рядах, за Россию? — сказал Ступин первым делом, как только содрал маску со своего вспотевшего, раскрасневшегося лица. — Представьте себе, я мечтал об этом.

— Мы рождены, чтоб сказки сделать былью, — ответил Ковальчук, — разве так у вас тоже не поют?

— Поют-то поют, но меня смущает заметность этой машины. Ее бы где-то перекрасить и сменить номера.

— Через несколько миль по этой дороге заброшенная ферма Бэрроу. Там нас ждет ничей «форд» с форсированным мотором и усиленной подвеской. Здесь в гаражах за деньги сделают все. Там же получите документы агентов ФБР. Надо же как-то объяснить ношение оружия!

— Кстати, об оружии. Так что же все-таки было в часах?

— Передатчик, — ответил Виктор, — позволяет прослушивать разговоры вокруг вас и определять местонахождение.

— Однако это называется шпионаж.

— Как вы представляете иные действия? — спросил Ковальчук. — Дождаться, когда Лаврентия Павловича назначат руководить органами безопасности империи, и явиться к нему на прием с письмом от него самого из другой реальности? А может, подготовить встречу на высшем уровне? И у кого — у нас, у вас или на третьей территории? — И он кивнул в сторону Виктора. — Лучше расскажите ваш план отхода, если, конечно, не собирались на самом деле ухлопать контактера.

— Конечно, не собирался, — ответил Ступин, — не буду же я его Рэнкину выкладывать. Смотрите.

Он вынул из внутреннего кармана карту, отпечатанную, как платок, на тонком шелке, и развернул ее.

— Мы находимся в штате Пенсильвания вблизи Питтсбурга. Вот здесь нас ждет частный самолет «Стинсон-Релиант», который этой ночью должен перебросить нас через озеро Эри в Канаду. Здесь и здесь подготовлены промежуточные и запасные поля для посадки. А здесь, в месте достаточно удаленном и малообитаемом, будет ждать РДДГ, специальный дальний разведчик системы Туполева, который способен перелететь через полюс.

— Пилот надежный?

— На «Стинсоне» или «Туполеве»?

— На обоих.

— «Стинсон» поведет его владелец, местный, Гарри Обилич. Серб, бывший военный летчик, сейчас на мели. Имеет опыт ночных полетов, согласен на любую работу, привычен к риску.

— Не выдаст властям?

— В этой стране пока верховная власть — деньги, и они ему нужны.

— Ладно, посмотрим. Кто на «Туполеве»?

— Командира рекомендовал я. Это Чкалов, смелый и рисковый пилот, служил в брянской части, затем работал в воздушном цирке и летчиком-испытателем, привлекался для выполнения опасных заданий. Познакомился с ним, кстати, в брянской тюрьме, когда он был осужден за аварию, за готовность служить нашему делу похлопотали о его досрочном освобождении… Не слышали о таком?

— Он жив?! — в один голос откликнулись Виктор и Ковальчук.

— Да, хотя я сам удивляюсь этому факту при его характере. Любит проверять свою шею на прочность.

«Ну да, он же в нашей реальности погиб в декабре тридцать восьмого… Так что же, есть возможность его спасти?..»

Как раз в этот самый момент у автора возник вопрос, почему фамилия автора книги «Как завоевать страну без единого выстрела», цитата из которой приведена в качестве эпиграфа первой части, совпадает с названием фирмы, выпустившей частный самолет, но объяснений этому найти так и не удалось, поэтому автор предлагает считать данный интересный факт случайным совпадением.

— Какие пароли, условные знаки для пилотов?

— Паролей нет. Оба пилота должны узнать меня в лицо, Чкалову также дадут фото господина Еремина, ну а Обиличу оставлять такую улику мы сочли слишком рискованным, так что он узнает только меня.

— Значит, так, — продолжил Ковальчук, — после фермы мы едем на восток, где и отправляем господина Еремина домой. А мы с вами, господин полковник, пользуемся вашим каналом и летим в Россию, где наши пути расходятся. Тем более что вещи господина Еремина уже ждут его в пятьдесят восьмом.

— Вам отдали его вещи?

— Ну, полковник… Конечно, пришлось взять самим. Без всякого ущерба для личностей и казенного имущества. Эта система охраны и сигнализации для нас уже не проблема. Надеюсь, вы также понимаете бессмысленность каких-то попыток с вашей стороны препятствовать нашему плану операции. Результата это не изменит, а только увеличит наше присутствие, что для вас, уверяю, совершенно невыгодно.

— Вы хотите сказать, что ваше МГБ поступит благородно и откажется от дальнейшей засылки агентуры? Не верю.

— Не верите в благородство. А в интересы госбезопасности?

— И в чем они?

— Неуправляемое вмешательство контактеров ведет к непредсказуемым последствиям. У нас первый контактер чуть не привел к ядерной войне. У вас — к краху России и вероятному этническому геноциду на значительной территории планеты. Поэтому Еремин должен был лишь исправить последствия первого контакта, что и сделал с вашей помощью и так, как вы хотели. Оставлять его дальше — это опасность для вас. По той же причине товарищ Берия приказывал по первой возможности отправлять вас, Виктор Сергеевич, в вашу реальность, благо на это было ваше согласие.

— А если не будет согласия, то что будет?

— Никто не знает. А с какой стати он останется у вас? У вас даже антибиотиков нет, если что.

— Могу предложить альтернативу, — возразил Ступин, — домик в горах, где-нибудь в Крыму или на Кавказе. Чистый воздух, чистая вода, целительная природа. Слышали про кавказское долголетие? А зимой можно на дачу где-нибудь в сосновом бору в Подмосковье, на лыжах походить. Зачем эта химия? Важнее здоровый организм. Подумайте, Виктор.

— Лучше вы подумайте, полковник, что вы будете делать, когда поймете, что контактер опасен. Радуйтесь, что он не притащил в Брянск эпидемию нового вируса гриппа.

— Ну Бежица теперь крепкий орешек для эпидемий. А при первом подозрении всем бы надели марлевые повязки.

— От глобальной катастрофы вы бы тоже защитились марлей? Вы никогда не думали, почему в истории гении, люди, видящие далеко вперед, оказывались непризнанными, а порой и уничтоженными?

— Думал. Средневековая дикость-с. И невежество.

— Теперь представьте, что будет, если во время Крестовых походов Европа получит паровые машины, мартеновские печи, динамит и бездымный порох плюс крушение религии. Допустим даже, что европейские князьки и короли не перебьют друг друга, а создадут единую империю, держащуюся на военной силе. А дальше? Когда они захотят сначала Гроб Господень, а потом всю Азию и Африку? Вы знаете, что произошло с американскими индейцами? А если технологии получат монголы с ханом Батыем?

— Но мы-то не монголы.

— «С раскосыми и жадными очами…»

— Это Блок, поэтическая метафора.

— А вы гарантируете, что на волне технического взлета власть в России не будет захвачена авантюристами, которые ввергнут ее в войну за мировое господство? И вместо процветания вы получите крах, гибель десятков миллионов русских? В мире должно существовать взаимное сдерживание, чтобы такие, как Гитлер, имея промышленно-технологическую фору, не подожгли планету.

— Так ведь мы и призваны остановить Гитлера, верно?

— Но и самим не стать опасными. Власть кружит головы. Вы, господин полковник, честный офицер, вы служите Отечеству, а не лакействуете, как некоторые. Ради блага нашей Родины вы должны понять то, что понимаем мы: превышение дозы смертельно.

— И все-таки как-то не верится в ваш отказ. Ведь это такой соблазн — не для вас, так для вашего руководства!

— Мы бы стали тогда посылать его к вам? Кстати, Виктор Сергеевич, вы не в обиде на нас за это?

— Ничуть, — ответил Виктор, — когда еще столько интересных людей увидишь. Жаль только, в своей реальности невозможно никого спасти.

— Можно. В будущем. Вы там, в своем мире, просто не понимаете, что вам, именно вам всем дано задание империи спасти ваш мир…

Ферма Бэрроу была довольно аккуратным хуторком, брошенным, видимо, лет пять назад. Дом и постройки еще стояли, и даже рядом крутился никому не нужный ветряк на деревянной башне, качая воду, но густой бурьян уже скрыл все окрест; из него, как из западни, высовывались в лучах фар остовы поржавевших сельхозорудий.

— Постойте, подполковник, — предупредил Ступин, — здесь может быть засада.

— Если кто-то приблизится к машине, сработает сигнализация и пошлет сигнал по радио. Кстати, не спешите выходить, пока я ее не отключу.

Они подъехали к воротам большого амбара. Ковальчук достал из бардачка коробочку, похожую на угловатую джениусовскую «мышь» конца восьмидесятых, навел из окна машины на ворота и нажал кнопку. На коробочке загорелась красноватая неонка.

— Ультразвуковой дистанционный ключ. Теперь можно.

Черный четырехдверный «форд» тридцать седьмого года был тачкой, явно выбранной по принципу — не выделяться. Вид аккуратный, даже в чем-то стильный, но очень стандартный. Тем не менее машина взяла по-современному резво.

— У меня есть предложение, — сказал Ступин, примостив автомат между коленями, — всего в нескольких милях отсюда нас ждет пилот. Зачем рисковать и тащиться через весь штат с липовыми удостоверениями, если можно вывезти нашего гостя в безопасное место, а затем решать вопрос его доставки в свое время? Наверняка все дороги прочесывает полиция штата и настоящие фэбээровцы, для которых наши бумажки бесполезны.

— Скорее всего, прочесывает. Вы заметили, там к вилле тянулись телефонные провода?

— Да. Я их перерезал, перед тем как проникнуть.

— Вот они тут же и приехали. Полагаю, они постоянно проверяют линию.

— Хотите сказать, что я их сам и вызвал на свою шею?

— Вы действовали по шаблону. Поскольку после выезда группы связь не восстановилась…

— Тем более надо сразу лететь в Россию.

— Полагаете, ему там сейчас будет безопасней?

— Я могу устроить его уход. Начальству будет доложено, что господин Еремин так же таинственно и неожиданно исчез, как и появился. Был выкраден людьми из будущего. Полагаю, факт бесследного исчезновения вещдоков в другой мир убедит кого угодно в ваших юберспособностях.

— Отчего такая игра в благородство?

— Я служу России, а не прислуживаю барину. Вы серьезно думаете дотянуть до цели на этой доработанной колымаге?

Вместо ответа Ковальчук включил приемник и покрутил ручку настройки.

— А сейчас у нас на связи наш корреспондент Ричард Лоуэлл, из Спенфилда, это такое маленькое местечко близ… (треск). О, опять эти проклятые помехи! Ричард, что у вас там слышно?

— Алло, Кей-Би-Ар-Си?

— Да, Ричард, ты в эфире. Что происходит?

— У нас ничего не происходит!

— Совсем ничего?

— Пока ничего! Жители встревожены, часть из них собралась у полицейского участка, взяв с собой ружья. Только что доложили, что у Твин-Оукс-Хилл было какое-то движение.

— Какие подробности?

— Пока никаких. Два часа назад тоже поступило сообщение о движении, это была чья-то корова. Похоже, она сорвалась с привязи.

— Что сообщают власти?

— Как и везде, ничего. Они говорят, что не знают ни о каких пришельцах. Возможно, они не лгут, просто им тоже ничего не сообщили.

— У них есть какие-то планы?

— Пока они уговаривают людей разойтись. Кей-Би-Ар-Си, алло! Не вешайте трубку, тут на велосипеде примчалась тетушка Энни, она что-то говорит собравшимся на улице.

— Тетушка Энни?

— Да, так ее здесь все зовут. Эй, не скажете, что… О нет! Не-э-э-эт!!!

— Алло, Ричард!.. Алло!.. Алло!.. Это, видимо, что-то со связью… Мы продолжим, как только снова дозвонимся до Спенфилда…

— Что это? — спросил Ступин.

— Всего лишь радиопостановка по «Войне миров» Уэллса. Она должна была состояться в этом году и вызвать панику в целом штате. Американцы вправду тогда поверили, что высадились марсиане. Мы решили немного приблизить это событие. Эти акулы радиобизнеса чего только не сделают, чтобы оказаться в центре сенсации!

— Думаете, американцы поверят этому примитиву?

— Еще как. Американские обыватели, в сущности, полудети, которых научили пользоваться техническими игрушками, но которым не создали единой картины мира — ни материалистической, ни религиозной. Они верят в приметы, в тринадцатое число, во всякие гороскопы, читают книги и смотрят фильмы про всякую мистику. Среди их ученых немало людей, что свихнулись на мистике и оккультизме, они создают теории, полные невежества и мракобесия, и теории эти рассматриваются обществом так же серьезно, как и подлинная наука. Церковь пытается запретить теорию Дарвина. Пришельцы — это современная версия нечистой силы. С другой стороны — после Депрессии они живут с подсознательным ощущением грядущей катастрофы. Вы обратили внимание, как они любят зрелище катастрофы? Как они любят читать про них в газетах, как любят смотреть в кино про чудовищ, разрушающих города? Мистика и предчувствие катастрофы — это их религия. Ну и плюс вера в радио как источник истины. Радио у них ассоциируется с разумной элитой.

«Как у нас интернет».

Действительно, что-то начало происходить. На шоссе стало попадаться больше машин, возле постов дорожной полиции, проверявшей документы, выстраивались очереди, которые Ковальчук нахально объезжал и предъявлял блюстителям порядка знаки ФБР. На одном из таких постов была машина с радиоустановкой; но, когда въедливый полицейский чин попытался доложить начальству, эфир почему-то вдруг оказался забит помехами, после чего полицейский только махнул рукой под гудение сигналов нетерпеливых автолюбителей, чтобы «форд» проезжал дальше. На улицах городков, через которые они ехали, несмотря на поздний час, виднелись кучки людей, которые что-то горячо обсуждали. Ступин тревожно и недоверчиво поглядывал в окно.

— Я вот одного не понимаю, Александр Семенович, — Виктор решил заговорить для психологической разрядки атмосферы, — как объяснил бы Кофлин мое похищение? Ведь это же скандал, разборки спецслужб.

— Скорее всего, он дал бы вам такую легенду: вас похитили неизвестные, вы очнулись в незнакомом месте, один, попытались добраться до людей и наткнулись на человека Кофлина, который и доставил вас на виллу. Поскольку за вами кто-то охотится, естественно, о вашем местонахождении сообщили не сразу. Полиции наверняка уже подбросили похожий «Крайслер-Эрфлоу», который окажется машиной, угнанной у частного владельца. Ну и найдутся лжесвидетели. Остается ваше согласие это подтвердить.

— А почему похитители меня бросили?

— Кто их знает. Может быть, вы просто оказались не тем, кто им нужен. Похищения здесь кто только не организует, даже ФБР. Вместо ночных арестов жандармерией здесь политических или профсоюзных деятелей просто похищают и держат в секретных тюрьмах. Могут, конечно, и навесить чье-то нераскрытое уголовное дело, сфабриковав улики. Законность, как вы понимаете, существует лишь постольку, поскольку сильные мира сего заинтересованы в его исполнении, и открытые репрессии были бы как-то даже честнее.

— А варианта без репрессий вы не рассматриваете?

— Теоретически — да, но где он практически? У нас ведь нет таких широких технических возможностей, как в вашем мире. Например, надеть каждому преступнику такие радиочасы и следить, чтобы он не преступил закона, оставаясь на свободе. Да и изобретение тюрем и каторги — это, сударь, на самом деле великое благо. До них вору, например, просто рубили руку.

— М-да… Кстати, о технике: Лена вам нравится?

— Ревнуете?

— Наоборот. Вы одиноки, она тоже. Нельзя же до бесконечности жить переживаниями!

— Вот как… Кстати, я вас и познакомил.

— Я догадывался. В качестве свадебного подарка передайте ей изобретение конструктора «Лего». Значит, так: пластмассовые пустотелые коробочки имеют наверху круглые шипы, на которые их можно надевать…

«Форд» притормозил. Дорога, проходившая через городок, была запружена толпой людей, у некоторых были с собой ружья, револьверы или сабли. Толстый усатый полисмен, лет под тридцать, стал на пути машины и замахал руками. Спустя секунду сзади в них чуть ли не уперся бампером грузовик. Развернуться и выехать было некуда.

— Главное, не паникуйте, — сказал Ковальчук, — и без моей команды не стрелять.

 

Глава 26

Война миров: бой местного значения

— В чем дело, служивый? — крикнул Ковальчук, высунувшись в окно.

В переводах штатовских фильмов полицейского обычно называют «офицер». На самом деле «officer» в таких случаях, как правило, означает просто «служащий». Или «служивый».

— Мы из ФБР, у нас срочное дело, — объяснял Ковальчук, пока полицейский огибал животом крыло машины, — распорядитесь, чтобы очистили дорогу, пока это не квалифицировали как воспрепятствование служебной деятельности.

— Да, сэр, конечно, — ответил полицейский после того, как назвал свое имя и звание, — только помогите мне, чтобы это я смог сделать. Они стоят и не расходятся.

— Какая помощь вам нужна? Разогнать силой? В вашем городке значок полицейского чина уже ничего не значит?

— Нет, сэр. Это значит, что значок имеет значение, но ответьте, пожалуйста, на один вопрос: что происходит?

— Ничего. Никаких пришельцев.

— Но, сэр, мы слушали радио…

— Это всего лишь инсценировка. Уэллс, писатель-фантаст.

— У нас не слышали о таком, разве что учитель, может быть. Вот Уэлш у нас был, но продал дом и подался в Арканзас, говорят, нашел там работу.

— Это англичанин.

— О, это многое проясняет. У нас нет англичан, совсем нет.

— Так как насчет освободить дорогу? Или, может, это Город Искателей Приключений На Свою Задницу?

— Я говорю, они не расходятся, сэр. Не стрелять же в них, это будет незаконно. Может, вы хотя бы намекнете?

— Хорошо, — согласился Ковальчук, — нагнитесь сюда и слушайте внимательно: там что-то есть. Но это строго конфиденциально. Смотрите, кому-нибудь не проболтайтесь.

— Разумеется, сэр! Спасибо вам. Да, еще один небольшой вопрос: тот человек, что сидит сзади справа, похож на человека, которого нам велели искать. Его фотографию прислали по фототелеграфу.

— Вот этот, что ли? — Ковальчук показал пальцем на Виктора.

— Именно он, сэр. Определенно похож.

— Он не просто похож, служивый. Он похож на него, как два дайма друг на друга. Таков план. Понятно? Никому не говорите, что вы видели в машине.

— Разумеется! Я еще забыл сказать: вдова Рэйчел, что живет у ручья, час назад видела в небе странную вещь, похожую на тазик с огнями. Она сама сказала мне об этом.

… — Ненавижу кривить душой и обманывать, — сказал Ковальчук, когда городок и толпа остались позади, — но что делать, если это желание американского народа?

— Летающие тазики — тоже ваше прикрытие? — спросил Ступин.

— Нет. Наши ученые склоняются к мысли, что НЛО всегда летают, но люди обычно не смотрят, что творится в небе, и обращают внимание на них только в случае угрозы, паники, разной психологической напряженности. Это обычно разные природные явления или обман зрения, как у Эдгара По. По мере развития паники пойдут коллективные галлюцинации, когда собравшиеся люди, накачивая друг друга нервным напряжением, входят в состояние, пограничное между сном и бодрствованием.

В Викторе тем временем боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, поездка сулила массу дорожных впечатлений и новинок, с другой — им овладело чувство абсолютного безразличия и неудержимо клонило ко сну. Его не интересовали марки легковых машин и грузовиков, попадавшихся навстречу, мелькавшие в свете фар рекламные щиты, легкие, похожие на декорации, павильоны заправочных станций, шиноремонта, разные придорожные заведения и городки с их местными достопримечательностями, которых все равно в темноте было не разглядеть. В глаза бросались только признаки нараставшей паники: очереди машин, скопления людей на улицах, кое-где на грузовички грузили узлы и разный случайный скарб вроде кадок с цветами и стульев. В одном из местечек, возле почтовой конторы, он заметил людей, ходивших с плакатами, гласившими: «Пришельцы, мы не причиним вам зла, проходите дальше!» Доставшийся ему здоровенный автоматический кольт в кобуре болтался на боку и раздражал.

Он находился в каком-то полусне, когда «форд» вдруг затормозил и Виктор чуть не врезался опущенной головой в спинку переднего сиденья. В свете фар он увидел стоящий вблизи дороги бронированный инкассаторский фургон с открытыми дверьми, возле него два черных автомобиля, марку которых он спросонья не опознал, и тяжелый полицейский «харлей», мечту байкера. Возле фургона суетился народ; на дорогу выбежал полицейский и стал делать их машине отчаянные знаки остановиться.

— Твою мать… — тихо выругался Ковальчук, — похоже, кто-то решил воспользоваться ситуацией, чтобы ограбить банковский броневик.

— Похоже, его здесь бросили, — уточнил Ступин, — патрульный обнаружил, и, похоже, этим занимается ФБР.

— Да. В двух шагах от цели угораздило… Меняем маски.

Машина скрипнула тормозами и тихо урчала мотором. В лучах фар метались мошки. К машине подошел коренастый человек в сером гражданском костюме и с жесткими чертами лица; он заговорил, не вынимая сигары изо рта:

— Бенджамин Трэвис, особый агент ФБР. Ваши документы и куда направляетесь?

— Дэвид Колхаун, Ю-Эс-Эс, старший советник, — ответил Ковальчук. — Направляемся по делам службы.

— Только не надо говорить, что если мы сейчас же не пропустим вас, то нас ждут неприятности. Неприятности — наша профессия.

— Я это заметил. Много зеленых уплыло?

— Это тайна следствия.

— В машине обнаружены отпечатки пальцев Даллеса?

— Нет. Но люди Даллеса вдали от дипломатических миссий на скромном «фордике»… Мотор форсирован и резина особая, а?

— На «плимуты» последнее время что-то стали нападать. Что у вас там болтают о вчерашнем?

— Ничего. Никакого нападения на «плимут» в ориентировках нет.

— Но в ФБР же знают? Как и то, что накануне на лиц, ехавших в машине, было совершено нападение в отеле Хэмилтона? В чем дело, особый агент Трэвис? Вам надо, чтобы сюда лично приехал Босс и разобрался?

— Человек на заднем сиденье справа — кто он?

— Тот самый. Есть еще вопросы?

— Я не вижу на нем наручников.

— Сдался властям и согласился сотрудничать. А теперь скажите, особый агент Трэвис, где и кто обучал вас задавать вопросы для выведывания секретной информации?

— Можете подать на меня в суд за шпионаж. Ваша машина показалась мне странной.

— А мне кажется странным ваше поведение, о чем будет утром доложено Галлахеру.

Возле правого заднего крыла неслышно выросла еще чья-то фигура.

— Это не ФБР! — крикнул Ковальчук и дал газ, так, что «агент Трэвис» едва успел отскочить.

Через мгновение они уже мчались по старой щебенчатой дороге, а на хвосте у них висели две черные машины; мотоцикл то ли забарахлил, то ли его послали куда-то за подмогой.

— Ладно, еще тройка миль, переправим контактера и разберемся, — продолжал Ковальчук. — Откуда они взялись? Люди Даллеса? Кофлина? Как они узнали, где нас искать?

— У них же тут есть свои Мессинги, — заметил Ступин, смотря в заднее окно и держа наготове «томми-ган», — могли задействовать. Вы же знаете, как они верят гадалкам и гороскопам.

— Да. С гадалками это мы недоучли. Кстати, попытка у нас задействовать Мессинга для определения точек перехода окончилась неудачей. Человека может найти, а физическое явление — нет.

Сзади блеснули белые вспышки.

— Пригнитесь! — крикнул Ковальчук. — Спинка заднего сиденья с алюминиевой броней!

Виктор нырнул вниз, в тесное пространство возле колесной ниши; над ним что-то вжикнуло, зазвенело стекло.

— Похоже, бьют из карабина! — послышался рядом голос Ступина. — Идиоты! Я отвлеку!

Виктор повернул голову и увидел, как Ступин вышиб прикладом небольшое заднее стекло «форда», выставил автомат и стал бить очередями, которые, словно молнии, озаряли салон машины. По салону покатились экстрагированные гильзы, воняя порохом. Машину бросало в стороны; видимо, Ковальчук вел ее зигзагами, уклоняясь от огня. Внезапно Ступин вскрикнул и, выронив автомат, грузно осел на Виктора.

— В кармане чехла аптечка и пакет!

— Попали… гады… — Ступин хрипел, на губах его выступила темная пена, и Виктор понял, что это кровь. Он нашарил рукой в кармане чехла на задней стороне спинки переднего сиденья одну из аптечек, квадратных рыжих армейских аптечек, знакомых еще в школе по НВП и ГО.

«Первым делом шприц-тюбик. Иглу бы не сломать…»

— Морфий?..

— Промедол, наверное. Молчите, вам нельзя говорить. Берегите силы.

Он рванул рубашку, стремительно набухавшую кровью; в это время рядом громко хлопнуло, машина дернулась, Ступина кинуло на Виктора, завизжали тормоза, удар и металлический скрежет. Удар был несильный, но Ступин закричал и потерял сознание от боли. Виктор приподнялся, ища ручку двери.

— Глаза! Закройте! Оба! — Виктор увидел, что Ковальчук держит в руке что-то большое, алюминиевое, блестящее, похожее на оружие из «Звездных войн», а лицо его наполовину закрыто темными защитными очками. Виктор прикрыл ладонью лицо Ступина и крепко зажмурился. Сквозь закрытые веки полыхнуло алое жаркое зарево; казалось, что где-то в этой местности разорвалась та самая атомная бомба, ради которой сюда приехал Виктор.

— Всем бросить оружие, выйти из машин и лечь на землю! — заорал Ковальчук, открыв переднюю дверцу «форда». — Если не наделаете глупостей, зрение вернется через сутки. Кто окажет сопротивление, больше ничего не увидит! Живей! У вас нет выбора!

Ковальчук прицепил свое фантастическое оружие к поясу, вытащил из-под переднего сиденья коробовский «булл-пап» и большую спортивную сумку, выдрал себя с вещами из тесноватого пространства между рулем и сиденьем и распахнул снаружи дверь со стороны Ступина.

— Тащим его, быстро. Отъедем — перевяжем. Скорее, я уже запустил ликвидатор.

То ли сказывалась физическая подготовка Ковальчука, то ли адреналин придал Виктору дополнительных сил, но раненого они потащили на плечах очень шустро в направлении машин преследователей. Виктор понял, что «форд» выведен из строя.

«Лишь бы хоть одна была целой».

В свете фар он увидел с десяток людей, которые беспомощно расползлись от авто в разные стороны. Кто-то тер глаза, кто-то молился; разглядывать эту картину было некогда. Первая машина ударилась капотом о столбик дорожного знака; парил радиатор. К счастью, вторая была цела, только немного погнут бампер и помято правое крыло о переднюю, лобовое стекло со стороны пассажира было побито и покрылось сеткой трещин, но со стороны водителя было цело. Виктор узнал марку: восьмицилиндровый «понтиак», с характерной хромированной полосой из реек на капоте, плавно стекавшей на округлый радиатор.

«А мощи будет, как у «Волги» семидесятого года. Нехило».

Ковальчук отпихнул стоящего на коленях у машины человека носком ботинка — просто руки были заняты, — помог затащить Ступина на заднее сиденье и сел за руль.

— Ключ! Ключ зажигания! — Ковальчук рванулся к шоферу, рывком оторвал его от примятой колесами пыльной щебенки; тот дрожащими руками вытащил из кармана бронзовую цепочку. Ковальчук метнулся обратно; неостывший мотор завелся с полоборота. Подполковник опять выскочил из машины, подобрав валявшийся брошенный «томми-ган», рванул крышку багажника первого авто, дал длинную очередь по стоявшей там рации, отскочил назад в «понтиак», кинув по пути автомат Виктору, захлопнул дверцу, врубил заднюю скорость и рванул с места с разворотом, чтобы объехать по обочине. Как только они миновали «форд», мелькнула белая вспышка: Виктор невольно оглянулся и увидел, как из открытых дверей машины брызнуло фосфорическое пламя с искрами; спустя секунду вспыхнул бензин, и над кузовом поднялся высокий столб рыжего пламени.

Метров через сто Ковальчук затормозил, резко бросился наружу, не глуша мотора, и открыл заднюю дверцу.

— Смотрим, что с ним.

Ступин тяжело дышал, из его груди доносились хрипы и бульканье, большое пятно крови расползлось по рубахе, которую Виктор так и не успел сорвать.

— Пуля в легком… Держите так…

— Его надо в больницу.

— Время! Сейчас выбрасываем вас, потом везем. Надо хирургу на дом, и деньги в зубы, чтобы молчал.

— А если не довезем? Каждая секунда на счету.

— А если… Есть приказ вас доставить, не считаясь с потерями!

— Не спорьте, — прохрипел Ступин, — доктор все равно выдаст… Здесь принято стучать властям… Все на самом деле хорошо, господа… Пасть в бою, от пули врага — что можно пожелать офицеру… Одна просьба… если это будет слишком долго, помогите… вы понимаете…

— Молчите, больной! — возразил Виктор голосом сердитой медсестры. — Вам сейчас нельзя разговаривать!

Наложенная повязка быстро набухала кровью.

— Дверь! — крикнул Ковальчук, бросив себя за руль и трогаясь. Виктор едва успел захлопнуть, и они вновь рванули куда-то в темноту.

— А куда меня сейчас перебросит? — крикнул Виктор сзади. — В нынешнюю Америку?

— В Брянск, в пятьдесят восьмой! Есть асимметричные точки перехода… короче, там встретят и сразу отвезут к другой!

— Тогда мы сейчас его перебросим!

— Что?

— Там встретят и отвезут в операционную!

— У меня приказ вас перебросить!

— Но вы же советский человек! А значит, должны поступать по христианским законам!

— Откуда вы нахватались этой демагогии? Вы понимаете, что я не имею права вами рисковать! Не имею!

— Мы перебросим его! — Виктор выхватил кольт из кобуры и щелкнул предохранителем.

— Вы собираетесь стрелять в меня? — хладнокровно спросил Ковальчук.

— Нет. В себя.

— Послушайте, вы, суицидальный террорист, сколько вы себя уже захватывали в заложники? Не надоело?

— Но вы же советский человек!

— Черт с вами! Перебросим! Только поставьте кольт на предохранитель, а то пальнете и поранитесь!

 

Глава 27

Нечеткий выбор

Трава была по колено. Трава была по колено и мокрая от росы. Черная чаша неба накрыла их сверху, осыпав тысячами ярких звезд, и Млечный Путь тихо фосфоресцировал в прозрачном воздухе. После того как Ковальчук выключил фары и мотор, вокруг машины не было ничего, кроме звезд и травы.

— Полковник, не умирайте! Александр Семенович! Уже немного! Держитесь! Помните, я в самолете песню дал записать: «Есть только миг, за него и держись…»

— Не помнит. Не было его в самолете.

— Ах да, я и забыл.

— Он без сознания. Осторожно. Тяните сюда.

— Вы точно помните?

— Да. Я днем вешку ставил, вот она. Кладите его вот так, отходим.

— Записку надо написать.

— Все, уже меньше минуты. Разберутся.

— А его это… у вас не расстреляют?

— А раньше не могли подумать? Нет. Не расстреляют. Пока будут лечить, успею вернуться.

— А если не…

— Что — если не?

— Ничего. Это я так.

— Все. Время.

Ковальчук посветил фонариком. Возле вешки не было ничего, кроме примятой травы.

— Перешел. Правда, если бы сразу появился обратно здоровый, было бы спокойнее.

— А что это значит, если сразу не появился?

— Подходящей точки не нашли, чтобы в то же место, — сказал Ковальчук и выключил фонарь. Стало совсем тихо.

— М-да. Бартини еще неизвестно сколько бы времени голову ломал, чтобы понять, как материя смогла осознать свое бытие…

— Это Бартини рассчитывает?

— Принял участие. Была у него такая статья по теории шестимерного мира… Вроде как видим мы его трехмерным, а если над этим подняться, то такого можно увидеть… Кстати, большой ребенок. Если бы он мог хотя бы элементарно организовывать свою жизнь, такого бы достиг… А я вот жизнь организовывать умею, а в квантовании хроногенов… Ну все, идемте.

— Куда? — машинально спросил Виктор.

— Едем к Обиличу. Следующая точка перехода на территории России.

— Так что же вы…

— А приказано было через эту. Ладно. Разберемся.

Они поехали обратно той же дорогой; вскоре Виктор увидел в свете фар и догорающего «форда» своих бывших преследователей. Теперь они собрались вместе, сбились в кучу — видимо, шли на голос. Услышав шум мотора, они начали махать руками и кричать, зовя на помощь, — видимо, приняли за случайного водителя или подкрепление. Ковальчук осторожно объехал их и последовал дальше. Виктор боялся, что они будут стрелять, но этого не произошло: преследователи были настолько подавлены, что не попытались этого делать. Жестокие люди, оказавшись беспомощными, быстрее теряют волю к жизни. Их силуэты на фоне огня какое-то время виднелись в заднее стекло, но потом исчезли за очередным поворотом.

Здесь автор вновь напомнит, что в детективах сюжетные линии требуют завершенности. Положено разъяснить, что это были за люди и почему напали. Однако Виктор, к сожалению, попал не в сериал про сыщика Коломбо, поэтому дальнейшая судьба этих странных личностей, как и Хуммеля, как и Джейн с Сэллинджером, и многих других осталась для него неизвестной.

«Почему было приказано именно через эту точку, раз есть запасные? Чем отличается запасная? Рискованно лететь через полюс? Или?..»

— Приготовьтесь, — вновь подал голос Ковальчук, — сейчас будет место, где они встретили нас у броневика. Попытаюсь этих тоже ослепить, еще есть несколько зарядов. Если со мной что-то случится — ведите огонь на любое шевеление. Берите «коробова» на переднем сиденье, он лучше пробивает машину.

— Знаю, — ответил Виктор, — Николай Савельевич разъяснял. Мечта чикагских гангстеров.

— Да. Жаль его. Прекрасный человек был.

…Однако на указанном месте ни инкассаторской машины, ни мотоциклиста не оказалось, словно сквозь землю провалились.

— Да где ж они?

— Может, засада?

— Не стали бы тогда машины двигать. Скорее, их просто привлекли, а потом отослали. А то и вообще, как свидетелей… Смотря кто это был.

— Кстати, а что это за странный пистолет, если не секрет? Боевой лазер?

— КПЛ, космический пистолет Леппа. У нас в шутку называют «комсомольский прожектор». Создавался как возможное будущее оружие экипажей пилотируемых космических кораблей. «Взрывающаяся проволочка», смесь магния с окислителем и еще кое-что.

— А Лепп — это кто?

— Довольно известный изобретатель с Таллинского завода. Создавал новые приборы еще до присоединения. В газетах его портреты печатали… Разве у вас о нем не слышно? Черт, где бы одежду сменить… В таком виде одна надежда на панику.

На шоссе метались машины, и дорожные патрули уже не проверяли документов, а только растерянно махали жезлами, пропуская водителей. Кстати, машины с помятыми бамперами и погнутыми крыльями редкостью не были, а Ковальчуку приходилось внимательно следить, чтобы какой-нибудь лихач не добавил «понтиаку» особых примет. Вообще казалось, что для американцев в эту ночь перестали существовать ПДД и беспокойство за сохранность шинокопытного друга; была лишь толпа, где расталкивают друг друга локтями.

Наконец где-то возле перекрестка они уперлись в пробку, где машинами были заняты и обочины, так что разъехаться было невозможно. Воздух был заполнен истерично вопящими клаксонами.

— За мной! — скомандовал Ковальчук. — Автомат берите! Дайте мне свой кольт!

Они пошли между машинами с оружием, с подсыхающими пятнами крови на руках и одежде, не обращая внимания на удивленных людей. На въезде в городок толпа молодчиков с повязками LL, перегородив дорогу парой грузовиков, осаживала толпу разъяренных водил. Крики и ругань заглушались сигналами. Ковальчук бесцеремонно залез на капот и крышу какого-то «доджа», оказавшегося впереди, и разрядил обойму кольта в звездное небо.

— Насторожите свои уши и слушайте, что я скажу! — закричал он. — Я Уилки Паттерсон, специальный агент ФБР, а это агент Крайски. Они уже в десяти милях отсюда! Мы едва успели прорваться! Уходите все на юг, немедленно, вы можете еще успеть!

— Кто? Кто в десяти милях?

— Кто спросил «кто»? Я хочу видеть, кто это спросил! — Ковальчук шагнул с крыши на капот и с него на землю. — Я хочу его видеть!

— Я это спросил! — Из толпы показался какой-то старикашка с бутылкой пива в руке.

— Дятел Вуди — вот кто это был, понятно? Мы ничего не успели разглядеть и потеряли почти всех! И вы не успеете! Уходите все к югу!

Толпа начала живо растекаться по машинам. Легионеры осадили свои грузовики, пока те выруливали вдоль проезжей части. Ковальчук с Виктором вернулись к своей машине, возле которой стояла женщина с двумя детьми, девочками: старшей было лет двенадцать, а младшей — семь, и она ревела.

— Возьмите нас! Мы поместимся.

— Мэм, мы едем на запад. Попробуем хотя бы кого-то вытащить из наших. Вы здесь живете?

— Да, недалеко.

— Спрячьтесь до утра в подполе, для вас это надежней. Успокойте детей. Все будет хорошо, я верю.

… — Только не надо достоевщины про то, что все это не стоит одной слезы ребенка, — заметил Ковальчук, когда они продолжили гонку по ошалевшему шоссе, — они все равно переживут эту панику, в этом же году, и сами ее устроят. Это впервые заставит власти задуматься о влиянии радиовещания на людей и поставить его под контроль. Человечество идет к совершенству, ставя над собой опыты и совершая ошибки.

— Почему бы не сократить потери от опытов?

— Только в случаях, когда оно может себя уничтожить. Вы же сами были против воздействия на ваших магнатов.

— Из другой страны или реальности.

— То есть вы не хотите, чтобы вашей страной кто-то управлял. А может, наоборот, мы хотим избавить ее от того, чтобы ею правило «мировое сообщество»? Нет, не в том смысле, как у отца Кофлина, но ведь вас сейчас ведут страны — банковские лидеры, во главе которых стоят США, а стоят они во главе только потому, что могут печатать необеспеченные доллары, верно? Вам фактически поставили ультиматум — или будете как все, в одной упряжке с этим международным батькой Махно, рисующим свои бумажки, либо станете страной-изгоем, не получите инвестиций и прочего. Ваша политическая элита боится потерять поддержку этого батьки Махно, потому что это основная гарантия от новой революции в стране, где выросла пропасть между богатыми и бедными, и боится самого этого Махно, чтобы он не сменил ее на более послушных марионеток, ваши верхи сидят на двух стульях. В этих условиях возникновение новой стороны воздействия — возможность сделать свободный выбор, потому что внешний диктат будет ослаблен.

— Хотите завербовать меня как своего агента влияния?

— Нет, вы слишком убежденный человек, чтобы им стать. Просто ваша позиция противоречива. В вас борется гуманизм и стремление к независимости.

— Нечеткий выбор.

— Как-как?

— Ситуация, когда надо сделать выбор с учетом обстоятельств, которые невозможно прямо сопоставить друг с другом, называется у нас нечетким выбором. Основное отличие обычной машины перед человеком — в том, что она не может делать нечеткого выбора, но ученые это уже пытаются преодолеть.

— Интересно. Нам это тоже пригодится.

 

Глава 28

Воздушный разводчик

«Стинсон-Релиант» с первого взгляда обывателя был очень похож на советский «кукурузник» Ан-2, только поменьше. Человек же, искушенный в авиации, сразу бы рассмотрел, что самолет не биплан, а моноплан с высоко расположенным крылом, а на колеса шасси надеты обтекатели. Кок пропеллера этого реликта был, словно бриллиантом, украшен прожектором, а во всю длину фюзеляжа была выведена надпись «Yahoo!»; Виктор сперва удивился, почему здесь налепили рекламу известного поисковика, а потом вспомнил, что в данном контексте это слово здесь означает скорее что-то вроде «Эх, прокачу!». Обилич, небритый, как Гаррисон Форд в фильме про Индиану Джонса, в ожидании смолил дешевые «Лаки Страйк».

— Что угодно, господа? Время позднее, полетов не будет.

Вместо ответа Ковальчук достал из спортивной сумки пластмассовую коробку, похожую на большой пенал.

«Значит, ждете нас в этом месте до утра, — послышался из пенала голос Ступина, — главное, не задавайте лишних вопросов».

«О’кей, устраивает, — ответил голос Обилича, — можете быть спокойны. Не в первый раз такие клиенты».

— Вы из полиции или ФБР? — невозмутимо спросил Гарри. — Запись сделана незаконно, на суде я буду все отрицать.

— Сделка остается в силе, — ответил Ковальчук, — человек, нанявший вас, не сможет прийти и попросил меня сопровождать пассажира.

— Замена? — спросил Гарри, косясь на пятна крови на одежде и оружие. — Знаете, всякие неожиданности — они обычно пахнут дополнительным риском…

— У меня лекарство от риска. Оно такое зеленое и хрустит. Или передумали и хотите вернуть аванс?

— Кроме сумки есть еще багаж?

— Нет.

— Добро пожаловать на борт. Быстрый и комфортабельный сервис, как в лучших лимузинах. Окна открываются. Да, тут была полиция, интересовалась, не видел ли я чего-нибудь странного в воздухе. Я ответил, что у меня сегодня выходной и в небо не смотрю. Они не поверили, решили, что у меня просто нет клиентов, но больше ничего не спрашивали.

— Кто еще был, кроме полиции?

— Никто. Вам раньше доводилось совершать воздушные путешествия?

— Вообще-то наш бизнес — вооруженный захват и угон воздушных судов коммерческой службы, — заметил Виктор, — но у нас сегодня выходной. Решили узнать, как это лететь просто пассажирами.

— Это хорошо, — невозмутимо ответил Гарри, — значит, вам не надо объяснять, как пользоваться бумажными пакетами при болтанке и что при взлете и посадке надо пристегивать ремни.

— Тогда, если не возражаете, я займу место второго пилота, — предложил Ковальчук. — На передних местах меня никогда не тошнит. Обещаю не хвататься за рычажки и кнопки.

— О’кей. Да, там пара летных курток и пледов, хоть и не новые, но теплые. На высоте будет холод.

Внимательный читатель наверняка уже успел заметить, что на Викторе нет пиджака. А некоторые даже могли сделать вывод, что он просто не успел надеть его при бегстве с виллы Кофлина.

Сходство аэроплана с лимузином в основном ограничилось красными кожаными креслами в тесном салоне и красивыми, похожие на баранки руля, штурвалами со строенными хромированными спицами. Кукурузник — он и в Штатах кукурузник. Двухсотсильный «лайкоминг» оглушительно ревел в уши, в кабине что-то постоянно дребезжало, непонятно откуда доносившиеся скрип и грохот вызывали ассоциации с чем-то вроде старого парусника. Периодически аэроплан проваливался в воздушные ямы, вызывая желание хвататься за все, что попадалось.

«Да, похоже, сегодня не выспишься», — решил Виктор. Он поймал себя на том, что, пробыв в США всего пару суток, больше всего теперь хочет смотаться отсюда как можно скорее. Сперва его тревожило, не будут ли подняты на перехват истребители, но пространство за окном оставалось безмолвным и черным, в небе не шарили лучи прожекторов, и оно не озарялось трассами зенитных снарядов.

Мотор закашлял и засбоил, совсем как в десятках виденных приключенческих фильмов, немного подергался и сдох. Машина опустила нос и, тихо скрипя, пошла на снижение. Слышно было, как свистит ветер в плоскостях. Гарри разразился факами и хватался за разные рычаги на пульте.

— Мы не дотянем до берега! Придется на воду.

— Основной бак включите, — невозмутимо заметил Ковальчук, — вот здесь.

«Лайкоминг» опять фыркнул — и через пару секунд, ожив, вновь завел свое урчание на четыре такта. Теперь оно не казалось Виктору таким противным. Гарри повеселел.

— Так насчет бизнеса — это правда?

— Мы правдивейшие люди во всем штате, — подтвердил Ковальчук, — а может, даже и в пяти штатах.

Светало. В утренних белесых сумерках внизу медленно проплывала тайга.

— Ваш друг сказал, что у них есть площадка в лесах севернее Херста, близ реки Олбани, — крикнул Гарри, стараясь перекрыть шум мотора. — Там оставлен бензин, чтобы лететь в тундру восточнее Черчилла в Манитобе.

«И что, эта штука в самом деле так далеко летает? — мысленно удивился Виктор. — Хотя почему нет — ее же могли специально набить топливными баками. А Чкалов докуда долетал? Вроде до Ванкувера? Первый сталинский маршрут. Первый сталинский маршрут… А может, второй?»

Впрочем, через минуту его стали занимать более прозаические вещи. Например, каким образом Гарри без GPS-навигатора найдет среди тайги этот партизанский аэродром. Кстати, куртки и пледы действительно оказались нелишними, поскольку на высоте — судя по иногда проплывавшим под ними облакам, Виктор предположил, что они летели где-то на высоте двух-трех тысяч метров, — действительно царила настоящая зима (по крайней мере, ему так показалось). Впрочем, ближе к цели, когда крупные города и железные дороги остались позади, они снизились метров примерно до пятисот.

Площадка оказалась большой продолговатой ровной поляной посреди массива поднимавшихся к небу сосен, на краю которой стоял недавно срубленный рыжий бревенчатый сарай с крышей из оцинкованного волнистого железа, обнесенный изгородью из колючей проволоки. На стене сарая красовалась надпись, выведенная белилами: «Юго-Восточная горнодобывающая компания».

На воротах из брусьев и колючей проволоки также висела слегка поржавевшая жестяная табличка, поясняющая, что ворота есть граница частных владений.

— Оставайтесь у самолета, — сказал Ковальчук Виктору, — и следите за обстановкой. Если что, подайте знак одиночным выстрелом. Вот ваш кольт, а автомат с магазинами давайте мне. Гарри, у вас есть оружие?

— Всегда. Пара кольтов тридцать восьмого. Думаете, вас здесь хотят встретить?

— Предосторожность — путь к долгой и счастливой жизни. Пошли.

Виктор, держа свой кольт стволом вверх, присел на колено у самолета, оглядывая поле и ближайшие кусты и периодически бросая взгляд назад. Он заметил, как Ковальчук и Гарри, подойдя к складу, обменялись знаками, и Гарри остался у ворот, держа револьверы в обеих руках, как ковбой из вестерна, а Ковальчук осторожно прокрался вдоль стены за угол и через пару-тройку минут уже отворял ворота с внутренней стороны. Когда Виктор взглянул на склад в следующий раз, Виктор и Ковальчук уже разматывали в сторону самолета длинный шланг.

— Все в порядке, — сказал ему Ковальчук, когда они с Гарри достигли самолета, — в сарае кроме горючего даже есть мотопомпа. Еще закупить запасных пневматиков и воздушной кукурузы — и можно открывать заправку. Да, пока на земле, можно по очереди сбегать до кустов и оправиться. Хотя зачем так далеко? Здесь не Сталинский проспект, и на пятнадцать суток не посадят.

 

Глава 29

Последний герой

— Это даже больше, чем я ожидал, — ответил Гарри.

Он пересчитывал полученные от Ковальчука деньги, слюнявя банкноты и периодически проверяя их на свет.

— Господа, если вы хотите еще куда-то лететь, то скажите об этом сейчас. Если у вас нет достаточной суммы, готов предоставить рассрочку.

Они стояли посреди абсолютно голой тундры — они, самолет и окруженный спиралью Бруно большой полевой склад, на бочках и ящиках которого стояла черная надпись по трафарету «Научная экспедиция Жана Венту». О том, кто такой Жан Венту, Виктор не имел ни малейшего понятия, как и о Юго-Восточной компании. Важно было то, что если Гарри сейчас улетит, они с Ковальчуком остаются вдвоем на краю земли. Было прохладно, как в апреле.

— Здесь недурно, и мы остаемся, — сказал Ковальчук, — не забывайте в полете переключать баки.

— Спасибо. Теплые вещи можете оставить себе. Подарок фирмы!

— Ну что ж, — сказал Ковальчук, когда «Стинсон» растаял в акварельной сини пятого океана. — Рассмотрим ситуацию. Вариант первый: самолет прибыл, не смог ждать и вернулся. В этом случае, поскольку жандармерия установит, что мы исчезли из США и не воспользовались другими каналами, самолет пришлют снова. Вариант второй: самолет был выслан, но повернул назад из-за непогоды. В этом случае его пришлют вновь. Вариант третий: самолет задержался в пути, это самое простое. Вариант четвертый: самолет вообще не выслали. В этом случае его могут выслать, когда решат вновь воспользоваться этим каналом переброски агентуры.

— Думаете, им воспользуются?

— По крайней мере, данных об активизации действий сил ПВО Канады на этом направлении не поступало. В любом случае потребуется здесь жить какое-то время. Давайте осмотрим склад: здесь должно быть что-то на случай аварийной посадки.

В ящиках действительно обнаружился полный джентльменский набор начинающего зимовщика, начиная от меховых кухлянок и унтов и кончая палаткой и охотничьим оружием. Естественно, были большие запасы воды, продовольствия и медикаментов. Самой интересной находкой оказалась американская рация военного образца с педальным генератором.

— Ну вот, подать сигнал бедствия на международной частоте мы всегда успеем. Растаскивать склад спешить не будем — вдруг самолет придет вскоре, а все это еще кому-то понадобится, — за еду примемся тоже позднее: неизвестно, сколько здесь торчать. Пока попробуйте подремать под пледами, я покараулю, а к вечеру начнем оборудовать лагерь.

«Могло быть и хуже», — подумал Виктор. Стартовые условия представлялись ему гораздо более выгодными, чем у Робинзона Крузо или участников передачи «Последний герой». Во всяком случае, при обнаруженных тоннах продуктов трудно было предположить перспективу жрать жуков и червей — если, конечно, не произойдет какого-то нового катаклизма. Да и живности вокруг не наблюдалось, кроме оживившейся мошкары. Таким образом, бороться в основном предстояло с насекомыми и бездельем.

— Все-таки как-то не верится, что канадцы и американцы так спокойно относятся к тому, что русские могут залетать в их тундру.

— Возможно, дело в том, что засылать сюда агентов-нелегалов гораздо проще не этим экзотическим путем, а через толпы эмигрантов, коммивояжеров и журналистов, которые прибывают на пароходах в порты восточного побережья. Кроме того, они могут проникать через мексиканскую границу, благо где-нибудь в джунглях Амазонки можно спокойно создавать целые базы по подготовке разведчиков и диверсантов. Это для американцев более реальная угроза.

— Николай Александрович… Раз уж нас, кроме нас двоих, никто тут не услышит… Вы не могли бы пояснить, зачем это было нужно Берии?

— Что — это?

— Вмешиваться в эту реальность. Напрямую же ни Россия, ни здешний Гитлер, никто СССР в вашей реальности не угрожает.

— Но Лаврентий Павлович советский же человек. А значит, должен поступать по христианским законам. Верно? Или вы сами не верите в то, что говорите?

— Знаете, с этими реальностями трудно верить даже себе. Так все же — почему?

— К сожалению, я не имею права это вам говорить. Могу сказать только то, что никаких расхождений с принципами социалистической морали и гуманизма здесь нет. Надеюсь, хоть социалистическую мораль вы представляете себе как нечто более определенное, чем вашу нынешнюю?

— А про эту реальность вы узнали, потому что первый контактер перескочил к вам?

— Да. Больше, к сожалению, я про него рассказать тоже не имею права. Он уже переправлен обратно. То есть в вашу реальность.

— А то, что к вам попал именно первый контактер, а не какой-то человек из этой реальности, — это случайность или?..

— Не знаю. С этим ученые разбираются.

«М-да, самая важная в личном плане тема — и закрыта. Ладно, лишь бы обратно переправили. Что же тут делать-то без интернета и беспроводных сетей? Книгу надо начать писать. Про зимовку, про жизнь. Так время скорее пройдет. А пока надо выспаться… Книгу… Черт!»

— Николай Александрович, а здесь не встречалась бумага и чем писать?

— Решили вести дневник?

— Нет, просто вспомнил… Во время войны у немцев такой самолет был, «Фоккевульф-189». Его на фронте наши «рамой» звали, потому что фюзеляж двухбалочный. Для разведки и корректировки огня. И сбить его было очень трудно из-за большой высоты и маневренности. Из-за этого наши несли много потерь. Так вот о чем я подумал — по ТТХ вполне могли-то его создать у нас тогда, просто не подумали… не предусмотрели боевого применения. За три года вполне могут сделать и освоить, надо только дать обоснование. Вот, пока не прилетели, и решил заняться.

— А если прилетят не наши?

— Уничтожу. И сам…

— Что «сам»? Я запрещаю. У меня приказ вернуть живым.

— Хорошо, хорошо…

— Вот блокнот… это обычный, не шифровальный, вот химический карандаш. Творите.

«Так. Какие же основные данные у «рамы» были? И особенности конструкции?»

— Виктор Сергеевич! Самолет!

Конечно, здесь можно было бы присочинить красивую историю о зимовке и мужестве. Самое подходящее место. Но, к сожалению, автор в начале книги неосторожно взял обязательство рассказывать о чужой реальности честно и правдиво, а факта зимовки Виктора Сергеевича в канадской тундре, как ни крути, не было. Да и потом, зачем что-то сочинять о таких вещах, если в нашей с вами реальности столько прекрасных и жизненных историй про это? Про полярных исследователей, про потерянную в океане баржу с моряками, наконец, есть такая прекрасная книга, как «Повесть о настоящем человеке». Это наша, исконная реальность, она ярче любой фантазии, так что давайте не будем забывать книг о реальных подвигах наших, реальных людей. А их много, просто последние двадцать лет о них забывать стали. Даже про войну сейчас много стало фильмов надуманных, не о реальных людях. Просто надоело публике смотреть про бандитов, а на войне тоже стреляют, и женщины тоже раздеваться могут. Так что раз свою реальность и свою историю вымыслом запоганили, давайте хоть чужую не трогать.

Воздушная машина, похожая на огромный черный планер с длинными треугольными крыльями, медленно делала круг перед заходом на посадку.

— А они не улетят? — поинтересовался Виктор. — Может, помахать им?

— Не улетят. Им заправиться надо. Правда, бочек с горючим, что я здесь насчитал, явно маловато. Главное не в этом. Будем захватывать или договариваться?

— Чкалова захватывать? Конечно, договариваться.

— Тогда это придется делать вам. Чкалов вас хоть по фотографии узнает.

— Кстати, вот те материалы по угонам воздушных судов, что я говорил, у вас передали антитеррористическим службам остальных империй?

— Передали. У нас их тоже тщательно проанализировали как насчет защиты от угона, так и наоборот.

— Однако вы опасный человек.

— Кто бы это говорил. Вы тут чуть Войну Алой и Белой розы не начали. Нарушили хрупкий баланс между фаворитами.

— Так, может, это и входило в планы Сталина?

— Не все из того, что здесь может входить в планы Сталина, будет входить в наши планы. Если точнее, не все бы из этого вошло в планы Сталина двадцать лет спустя.

«Всего двадцать лет, — подумал Виктор, — а так все изменилось…»

— Меня вот интересует, как они на этот кисель сесть собираются, а еще больше — как взлететь после заправки, — задумчиво произнес Ковальчук, кивая на черную борозду от пневматика «Стинсона», и начал рыться в своей сумке.

Самолет тем временем начал заход на посадку.

— Смотрите, смотрите! — Ковальчук сунул в руки Виктору небольшой алюминиевый бинокль; в него Виктор заметил, что под брюхом между выпущенными шасси самолета вздулось что-то большое, черное, похожее на резиновую лодку.

— Что это, как вы думаете?

— Чего-то… такое впечатление, что я это где-то видел. Только не помню где.

— У меня тоже. Куда… Куда он заходит! Там же заболочено!

Виктор увидел вдали, как из-под снизившегося самолета вырвалось облако не то брызг, не то тумана. Самолет не скапотировал и продолжал нестись по тундре в их сторону.

— Это же воздушная подушка! Шасси разгружает! Вы подсказали?

— Нет. Похоже, сами доперли.

То, что они увидели дальше, казалось еще более фантастичным. Самолет развернулся поперек полосы, продолжая нестись боком, затем вообще повернулся хвостом вперед, и мотор опять взревел, теперь уже тормозя машину.

— Во Чкалов! Во сукин сын! Не может без выпендрежа.

Самолет стал, подушка под ним сдулась так, что он стал на колеса, и, треща мотором, подруливал к складу, качая крыльями на неровностях почвы. Если не считать воздушной подушки, по конструкции машина была очень близка к АНТ-25: то же крыло большого удлинения, один мотор, от надежности которого зависела судьба всех. Однако бросался в глаза блистер наверху вместо открытой кабины с ветровым стеклом — кажется, штурманская, — на месте остекления фюзеляжа торчали круглые иллюминаторы, да и кабина пилота, что спереди, была как-то более зализанной. Ну и, может, еще внутри что-то поменяли, фотоаппаратуру поставили.

Мотор стих, трехлопастной винт завис в воздухе мерседесовской звездой. Загремела дверца, и в открывшемся проеме показался человек в летном шлеме, молодой, лет тридцати пяти, с чуть приплюснутым носом, широким ртом с чуть оттопыренной толстой нижней губой и хитроватыми, слегка прищуренными глазами. Он улыбался какой-то немного жесткой, суровой улыбкой, и улыбка эта подчеркивала упрямые скулы лица.

«Так вот он какой — Чкалов… Сам вышел выяснять. Остальные двое, видимо, прикрывают».

Чкалов спокойно подошел к ним. Виктор заметил, что кобура пистолета на бедре летчика была расстегнута.

— Здравствуйте, Валерий Павлович!

— Здравствуйте. А где господин Петров?

— Который должен был меня сюда доставить?

— Да.

— За нами была погоня, его ранили. Пришлось оставить у надежных друзей, где ему окажут помощь. Вместо него полетит господин Ковальчук.

— Человек, известный вам под псевдонимом «Петров», сказал мне, чтобы я сопровождал его в Россию, — пояснил Ковальчук, — как вы понимаете, было бы странно, если бы я здесь предъявил вам удостоверение жандармерии или российский паспорт.

— Чем вы еще можете подтвердить свои слова?

— Да ничем мы здесь не можем их подтвердить, — ответил Виктор, — пусть в России проверяют и разбираются. Не думаете же вы, что ЦРУ… то есть Ю-Эс-Эс или еще кто-то будет таким образом внедрять агентов-нелегалов?

— Да уж, — согласился Чкалов, — забрасывать шпионов таким путем было бы глупо. Но вам обоим придется сдать оружие, и запомните — если вы рассчитываете завладеть нашим самолетом и лететь на нем куда-то, мы его взорвем. Это секретная машина, она заминирована. Вы уж не обижайтесь, таков приказ.

— Я понимаю, Валерий Павлович, — сказал Ковальчук, — принимайте оружие и спецсредства.

Забрав оружие, Чкалов сделал знак рукой, из люка появились пилоты, в которых Виктор тут же узнал Байдукова и Белякова. «Мистика какая-то. Тот же самый экипаж! Так не бывает! Хотя… А может, это как раз закономерно, что этот экипаж сложился? А вот самолет немного другой».

— Ну что же, добро пожаловать на борт, — сказал Чкалов, — тем более что вы у нас, как нам объяснили, вроде нового российского супергероя.

— Да это вы у нас супергерои! — улыбнулся Виктор.

— Нет, — с полусерьезным выражением объяснил Байдуков, показав на Чкалова, — вот он у нас супермагнат. У него сто семьдесят миллионов.

— Сове… э-э-э-э… соборян, которые работают на него, как и он на них.

— Точно. Господин командир, тут уж и в Америке про это слышали.

— Слышали, слышали… Давайте скорее заправляться и вылетать. Циклон смещается к западу.

— Валерий Павлович, — поинтересовался Ковальчук, — ну, а если бы мы другими людьми оказались, интересно, взяли бы вы нас или оставили в тундре?

— Взяли. А как же иначе? Знаете, года три назад после парада подходил ко мне Иосиф Виссарионович, говорили с ним об авиации, о перелетах… Так вот, он мне сказал такую вещь, которую я навсегда запомнил: «Человек для нас — это все». Понимаете? Не капиталы, не чины, не известность, а человек. Вот как.

…Под бочками обнаружился замаскированный люк в подземную емкость; запас топлива, необходимый для заправки «Туполева», был бы слишком велик для научной экспедиции и вызывал подозрение. «Интересно, как его сюда завезли, — думал Виктор. — Дирижаблями, что ли?» Ветер донес знакомый тепловозный запах солярки.

— Это что, у вас дизель стоит? — поинтересовался Виктор.

— Он самый. Дает на четверть увеличение дальности. Доводили вместе с концерном «Юмо». А нагнетатель в Коломне проектировали. Эту машину еще пытались в бомбардировщик переделать, иприт с него выливать, вон баки-то какие — шесть тонн почти! Но не получилось, и в серию не пошел. Так вот на задания и летаем. Из-за этой истории с бомбардировщиком еще Калинин с Туполевым ссорились, друг друга обвиняли во вредительской деятельности.

«Калинин? Это всесоюзный староста? Нет, это, наверное, конструктор Калинин, что того динозавра проектировал, на котором сюда летели. И они с Туполевым друг на друга телеги писали? И может, они так друг друга и посадили? В этой реальности? А в нашей? Вот черт, шляешься тут по чужим реальностям, а о своей ни шиша не знаешь. Вернусь, надо будет в инете порыться…»

— А воздушная подушка?

— Это как на катерах Левкова, а гибкое ограждение знаете кто придумал? Циолковский, учитель из Калуги. Он сейчас фильмы консультирует про полеты на Луну и в космические города. А что, вот так бы махнуть вокруг шарика, а? Интересно, какая Земля с высоты сто тысяч метров?

— Голубая.

— Вот и он тоже так думает.

 

Глава 30

Право на один звонок

Взлета Виктор так и не увидел. В тесном и узком как гроб фюзеляже вместо пассажирских кресел были парусиновые койки, и стояли они так, что иллюминаторов не было видно. Он запомнил бесконечно долгий разбег, когда их немилосердно трясло, и дикий визг компрессора воздушной подушки под полом. В самолете дрожало все, и Виктору казалось, что не пройдет и часа, как заклепки повылетают из своих гнезд и ажурная конструкция рассыплется в воздухе ворохом гнутых дюралевых листов и труб из нержавейки. Правда, радовало то, что кабина оказалась герметичной, точнее, почти герметичной — в ней повсюду что-то посвистывало, но давление не падало. Был и обогрев — даже, пожалуй, немного жарковато.

Дальше потянулись долгие, бесконечно долгие часы не сна, не бодрствования, а какой-то полудремы, в которой отупевший от усталости и грохота мотора мозг переделывал какие-то давние впечатления в химеры. То Виктор бродил по каким-то кабинетам и хозяйственным постройкам Старого корпуса, говоря с какими-то людьми, кого-то искал, с кем-то договаривался, что-то смотрел, перелистывал какие-то книги, но зачем, почему — он так и не мог понять, как и того, что вообще здесь делалось. То Виктор пытался перейти через пешеходный мостик пути станции Орджоникидзеград, но мостик вдруг оказался на ремонте, и Виктор полз вперед по балке, вцепившись в нее руками и боясь взглянуть вниз, а вокруг поднимался то ли туман, то ли паровозный дым, и мостик кончился где-то на лугу, и вокруг него росли кусты орешника, а вдали уходило за холмы закатное солнце. То он вдруг оказался в Бежице в пятьдесят шестом году и ехал за рулем газовской полуторки по Куйбышева до Литейной, а там пошел на паровозный завод, который оказался почему-то на месте автозавода; он уже было начал думать, что это еще одна реальность, но проснулся в тридцать восьмом, в брюхе железной птицы.

Экипаж по идее должен был вымотаться еще больше. Самолет вели все трое посменно; Ковальчук неоднократно предлагал тоже посидеть за штурвалом, чтобы увеличить время отдыха остальных, но Чкалов держался настороже и не допускал. Кормили их сухим пайком, который запивали подогретым какао; поскольку Виктор двигался мало, ему это казалось вполне достаточным. В перерывах, когда он чувствовал, что еще может соображать, он продолжал заметки по скоростному разведчику и всему, что могло пригодиться в будущей войне для крыльев Родины, и тогда происходящее начинало обретать какой-то смысл. У него не было ощущения, что он возвращается, что через какое-то время он увидит себя в привычной домашней обстановке; было желание только как можно скорее покинуть западное полушарие и достичь более или менее спокойного места. Полюса, кстати, они не увидели — пришлось сделать крюк из-за циклона. Так что максимум можно было похвастаться тем, что летал в высоких широтах.

«Господи, как же сузить номенклатуру выпускаемых машин и унифицировать? Заводов не хватает. Экспериментальной базы ужасно не хватает, как и ее оснащения. Что будет нужнее из разведчиков — «рама» или легкомоторный «шторьх», который они уже собрались делать по лицензии? Что важнее пустить в серию — штурмовик Ильюшина или легкий бомбардировщик Сухого, которые, по сути, будут выполнять сходные задачи? Хочется быть прогрессором и кидать идеи, а тут, черт возьми, надо быть заскорузлым бюрократом и зарубать новинки, потому что куча мелких КБ, куча проектов, а довести и освоить в частях ни черта не успевают».

— Попробуем найти место для посадки. Надо осмотреть двигатель: температура масла растет, причина непонятна. Так что готовьтесь к тому, что, возможно, посадка будет жесткой.

— А в чем трудность с местом? — спросил Ковальчук Чкалова. — Судя по показаниям приборов, времени для выбора площадки у нас хватает. Особенно с учетом вашего чудесного шасси на воздушной подушке.

— Подушка-то подушкой, но мы, видимо, отклонились от курса и попали примерно вот сюда, — Чкалов показал Ковальчуку планшет, — видите белое пятно?

— А почему белое пятно? — совершенно искренне удивился Ковальчук.

— Как почему? Почему и другие белые пятна на картах. Местность-то не изучена.

— Минуточку! — воскликнул Ковальчук, порылся в сумке и жестом факира вынул оттуда одну из карт на тончайшей ткани.

— Ишь ты… Парашютный шелк, что ли?

— Капрон. Посмотрим на ваше пятно.

Чкалов впился глазами в очертания карты, затем ошарашенно взглянул на Ковальчука.

— Что это? Откуда это у вас?

— Валерий Павлович, не время и не место для таких вопросов. Вы человек военный, понимаете. Здесь площадка подойдет?

— Конечно… Я не про это. Понимаете, здесь же никто раньше не летал! Ни наши, ни американцы, никто! Никто не мог делать съемки!

— Валерий Павлович, есть вещи, о которых будут всем рассказывать ну разве что лет через двадцать.

— Так точно, понял… Спасибо вам!

Чкалов метнулся с картой к штурману; похоже, и на того легкий, полупрозрачный кусок материи с очертаниями поверхности земли произвел впечатления больше, чем вид летающей тарелки. Все же после нескольких многозначащих восклицаний они привыкли к ситуации как к данности; вернувшись, Чкалов посетовал Ковальчуку:

— Двадцать лет! Через двадцать лет с меня, как со старого коняки, уже подковы сдерут. Буду летать по билету из Москвы на Минеральные Воды.

«Где-то я уже слышал похожее», — машинально отметил Виктор, а вслух заметил:

— Никогда не надо отчаиваться. Вон Маресьев вообще без ног летал.

— Какой Маресьев?

«О черт, Маресьев вообще уже летает? Если, конечно, стал летчиком…»

— Это в Первую мировую было, — поправил Ковальчук, — и без одной ноги, а не обеих. Фамилию только не помню. На «Фармане» летал.

— Ну так что «Фарман»? Этажерка.

— Но вы же со… сокол из волжских. Так что через двадцать лет, кто знает, может, еще рекорды ставить будете.

«Не дадим, не дадим ему погибнуть! К осени уже поликарповский заморозят, силы перебросят на яковлевский для малоподготовленных пилотов и на лавочкинский, для асов, со «звездой» от бомбера. Там должно проще пойти».

— Ничего, если мы разомнемся? — спросил Ковальчук, когда шум двигателя стих и самолет замер там, где в этой реальности еще не ступала нога человека. — По родной земле наконец-то походить.

— Можно. Бежать тут некуда.

— Если какая помощь нужна, позовите.

— Да ничего. Сами справимся.

— Ну вот, Виктор Сергеевич, — заметил Ковальчук, когда они слегка отдалились от самолета, — мы с вами первые люди в этих местах… Только на повестке дня у нас теперь вопрос такой: надо изменить курс, чтобы попасть к точке перехода. Варианта, как вы понимаете, у нас опять два: уговорить Чкалова — а на этот раз ничего не получится, так как у него приказ, — или захватить самолет. Самоликвидатор я уже незаметно обезвредил. Какие будут мнения?

— Ну неужели ничего нельзя придумать, кроме захвата?

— Ну попробуйте придумать. Время еще есть. Если ничего не придумаете, остается захват. Все будет аккуратно, героический экипаж не пострадает.

— Я буду думать.

— Хорошо. Я напомню, когда подойдем ко времени принятия решения. Да, нам машут, видимо, будем взлетать.

…Под крылом неторопливо полз материк. Красивый день, хорошая погода, малая облачность.

— Виктор Сергеевич! Время.

Виктор поднялся с койки и прошел в нос, к Чкалову.

— Валерий Павлович, мы сейчас в зоне действия радиосвязи?

— Да, здесь мы можем поддерживать связь минимум с двумя станциями.

— Свяжитесь с землей и скажите, чтобы они срочно связали нас со Сталиным!

— Что?

— Связали со Сталиным! С самим! Думаю, в России найдутся спецы, которые сумеют согласовать вход передатчика с проводным телефоном!

— А позже, когда сядем, нельзя?

— Нет! Это надо срочно, немедленно!

— Сейчас передам радисту…

— Они просят, чтобы их соединили с «Ивановым»! Да, с «Ивановым»! Конечно! Да! Ну вот, держите наушник, говорите сами.

— Позвоните этому… «Иванову», и пусть ему сообщат, что Еремин хочет с ним связаться! Это очень важно!

— Вы понимаете, о чем вы просите? — сухим, чуть посаженным голосом донеслось из наушника.

— Я не прошу! Я требую, исходя из оперативной ситуации, незамедлительно связать меня с «Ивановым»! Под мою личную ответственность!

Небольшая пауза. Что еще ему сказать, человеку где-то на земле? Пригрозить наказанием за саботаж? Пообещать награду за содействие? Намекнуть, что лично знаком с Самим? Что?

— Вас соединят с Кремлем. Ждите.

— Отвечают! Берите наушник! — Голос радиста через несколько минут.

Все тот же голос из наушника:

— Господин «Иванов» выехал на дачу. Пробуют соединить с ней. Ждите.

Еще несколько минут.

— Ну что? — Вопросительный взгляд Ковальчука.

— Сейчас. Сейчас сделают.

«Господи, ну скорее, скорее…»

— «Иванов» у аппарата. Говорите.

Виктор от волнения проглотил слюну:

— Со мной второй человек. Оттуда.

— Я понял. Продолжайте.

— Нам нужно, чтобы вы дали команду экипажу изменить курс полета, как укажет второй человек. Я не могу объяснить по радио, но это чрезвычайно важно. Чрезвычайно.

Молчание. Как оно долго длится! Сейчас последует уточняющий вопрос… или…

— Если вы так говорите, то это действительно надо. Хорошо. Я скажу пилотам, чтобы они делали то, что вы просите. Передайте им трубку.

— …Ну что, куда летим?

— Значит так, от этой точки маршрута берем курс…

— Валерий Павлович!

— Слушаю вас. Куда дальше поедем?

— Нет, это другое, — Ковальчук протягивал Чкалову исписанные листы, — вот список вероятных катастроф опытных самолетов на ближайшие десять лет, кто пилоты, какие причины и как предотвратить. Мне попадались эти данные в пятидесятых.

— А вот материалы по перспективным самолетам, в дополнение к тем, что уже переданы.

— Спасибо. Только ведь получается, если самолеты другие, то и биться будут уже по другим причинам, верно?

— Не всегда. Могут быть и по тем же самым.

… — Здесь точка перехода непосредственно в ваше время. Вы попадете обратно в тот же самый день и час и в то же самое место, откуда ушли.

— Хорошо, — ответил Виктор, думая о том, что пропажу одежды, денег, паспорта и мобильника можно объяснить тем, что купался в реке.

…Яркие лучи полуденного солнца рисовали на замусоренном цементном полу пустого здания замысловатые фигуры. Откуда-то снаружи донесся шум машины. Приключение кончилось так же внезапно, как и началось. Да и было ли оно? Не была ли третья реальность вихрем сновидений, за мгновения пронесшихся в мозгу?

— Добрый день! — раздался сзади знакомый голос. — Не бойтесь, это не тень отца Гамлета.

Виктор обернулся и увидел Ступина, живого и здорового, только чуть похудевшего, с пластиковым пакетом в руке.

— Добрый день! А вы как сюда?

— Вот ваши вещи, которые МГБ блистательно выкрало у нас из спецхранилища, — сообщил он, — а то, что на вас, просили положить в этот пакетик. В производстве новых видов целлофана вы действительно тут преуспели.

— Спасибо! — ответил Виктор, переодеваясь. — А как вы, как самочувствие?

— Благодаря вам — пожалуй, даже лучше, чем было. У ваших хирургов золотые руки. Мне ужасно неудобно перед вами, потому что вы спасли мне жизнь, а меня забросили сюда на короткое время практически без всего, чтобы я передал вещи, — даже нечем отблагодарить. Впрочем, — он расстегнул ремешок часов, — хотя бы примите на память эти часы.

— Ну что вы, право… господи, ну зачем! Вы представляете, сколько они сейчас стоят? Это же антикварная «Омега»! Ну возьмите тогда мои, обменяемся.

— Простите, но ваши не могу. С меня взяли обязательство, что предметы из будущего будут возвращены в ваше время. В свою очередь они обещали вернуть меня в мое.

— Понятно… А зачем вам возвращаться? Разве вы не хотели бы остаться здесь, в будущем? В новой реальности?

— Нет, — ответил Ступин, — во-первых, я присягал на верность государю императору и не могу стать перебежчиком. Во-вторых, у вас уже лет двадцать пытаются сделать смешную вещь: построить либеральную экономику бюрократическими методами. И то и другое в России не работает. Но у вас пытаются делать именно так, то есть, с одной стороны, отдать страну под экономическое иго мировой плутократии в надежде, что она, эта плутократия, убережет страну от революций и передела собственности, а с другой — сохранить личную и клановую власть тех, кто защитит от этой самой плутократии круг людей, прибравших к рукам национальные богатства. И еще одна мелочь: здесь ругают «казарменный строй», но прилично одетые дамы говорят между собой как в казарме. В общем, несмотря на лоск, у вас тут безжизненная помесь ежа и ужа.

— А у вас разве не бюрократическая машина? — возразил Виктор.

— Нет. Наше государство основано не на борьбе за руководящие посты, а на верном служении ему. Кстати, этому мы научились у немцев. Но это, к сожалению, долго рассказывать, а мне пора.

— Александр Семенович, если вы поняли мои слова как попытку склонить вас к невозвращению, то, конечно, ваши слова — достойный ответ офицера его величества. Вас, несомненно, обучали, как реагировать, чтобы не подпасть под чужое влияние, и ваша оценка нашей системы — ну, видимо, вас просто учили так отвечать. Пытаться выведать ваше подлинное личное мнение при роде вашей службы вряд ли возможно, но, полагаю, оно отличается от высказанного сейчас.

— Ну что ж, я тоже не стану вас разубеждать, потому что каждый человек всегда слышит в словах другого то, что хотел бы слышать. Прощайте! Храни вас Господь!

— Прощайте! Удачи вам! И Лене! Вам обоим! Будьте счастливы!

— Спасибо!

Ступин помахал рукой и зашел в проем какой-то подсобки с сорванной дверью; шаги его, гулко отдававшиеся в пустом здании, внезапно стихли. Виктор, подчиняясь внезапному импульсу, бросился следом: подсобка была пуста.

«Жаль. Мы так и остались людьми разных реальностей…»

— Ну и где ты был целый день? — спросила жена.

— Да подработку небольшую нашел.

— И сколько заплатили?

— Да там старый приятель, неудобно было деньгами. Он типа крутой, так вот часы подарил. Довоенные, швейцарские, в отличном состоянии.

— Небось китайская подделка?

— Он китайских сроду не носил. Не тот человек.

 

Глава 31

Из книги Г. Гудериана «Верный солдат фюрера», Данциг, 1951 г.

Эту главу читатель может пропустить, если ему неинтересно (хотя бы в отрывках), что произошло после эвакуации Виктора Сергеевича из третьей реальности. К сожалению, кроме этих отрывков, автор никакими данными о том, что там происходило, не располагает. Автор также не может поручиться за абсолютно взвешенное и неангажированное изложение исторических событий в данных мемуарах, а также хотел бы заметить, что язык и стиль «Верного солдата фюрера» отличаются от языка и стиля книги «Воспоминания солдата», изданной Г. Гудерианом в нашей реальности. Впрочем, это могло быть результатом другого хода истории, равно как и других людей, готовивших рукопись к изданию.

«…Если меня попросят одним словом охарактеризовать Июньский Конфликт, из всех слов немецкого языка я могу выбрать только одно: предательство. И в длинном списке лиц, в нем участвовавших, я бы, пожалуй, начал с Маннергейма, который после масштабных учений Петроградского военного округа, на которые он был приглашен русскими, чтобы быть подавленным возросшей военной мощью Российской Империи. Вместо того чтобы вспомнить о своем воинском долге, основанном на любви к своему народу и к своей стране, Маннергейм бросился к своему президенту и начал убеждать его, что Финляндия понесет в будущей войне слишком большие потери. Очевидно, что маневры, на которых я также присутствовал, разыгрывали именно наступление России на Финляндию, а не «оборону Петрограда от вторгшихся англо-французских войск», как было официально объявлено. Русские даже специально построили дот флангового огня и уничтожили его своим новым танковым огнеметом, устройство которого в то время держали в секрете. Особенность этого огнемета заключалась в том, что зажигательная смесь каким-то образом проникала внутрь каземата при закрытых бойницах. Нам показывали обгоревших животных, которые были на привязи внутри укрепления, изображая гарнизон. Было ясно, что это оружие будут применять при штурме оборонительной линии вдоль русской границы, как и танковые тралы против мин.

Когда у сопровождавшего нас полковника спросили, к какому сроку вторгшиеся французы успеют построить на захваченном плацдарме линию Мажино, он невозмутимо ответил:

— Но они же могут захватить наши укрепления!

…Последовавшее подписание так называемого «Российско-финляндского договора о коллективной безопасности» было, по сути дела, захватом части Финляндии. На территории вплоть до Виипури размещались российские войска, Россия получала ряд военно-морских баз в Балтийском море и право беспрепятственного пролета военных самолетов через территорию Финляндии «в целях обороны территории дружественной страны». Зона размещения российских частей объявлялась «территорией совместного развития торговых и промышленных предприятий», и в нее вслед за войсками последовал российский капитал и российские наемные рабочие, что умиротворяло местных мелких хозяев. А ведь со старой границы можно было беспрепятственно обстреливать Петроград!

…К одному из явных просчетов ведомства Канариса также следует отнести появление у русских целого семейства бронетехники на базе танка «Скорпион», значения которого, благодаря неполной и искаженной информации, мы не смогли оценить до начала конфликта. Официальной легендой русских, которую они продвигали по всем каналам, было то, что танк создается для действий на случай готовящегося англичанами мусульманского восстания в Средней Азии. Действительно изначальная концепция танка производила впечатление дешевой машины для колониальных войн, подобной усиленным танкеткам «Карден-Ллойд». Экипаж состоял всего из двух человек, при этом командир совмещал в одном лице функции заряжающего, наводчика и собственно командира. Поскольку вначале поступали сведения о намерениях вооружить танк 45-мм орудием Бофорса, это подтверждало передаваемую информацию о намерениях русских, поскольку эффективное управление подобной машиной могло быть осуществлено, по моему убеждению и мнению многих наших аналитиков, если танк действует в основном против легковооруженной пехоты или кавалерии в конном строю, лишь изредка используя пушечное вооружение для уничтожения огневых точек в домах или горной местности. Усиление брони объяснялось русскими поступлением в басмаческие банды крупнокалиберных пулеметов, противотанковых ружей и легких горных пушек, которые в разобранном состоянии могли перебрасываться через перевалы на вьючных животных. Аналогично во время войны с Францией нам довелось столкнуться с английским танком поддержки пехоты «Матильда-I», который был вооружен всего одним пулеметом, но нес броню, которую не могли пробить снаряды наших танков и противотанковых орудий.

Расплачиваться за этот просчет пришлось уже в самые первые дни конфликта. Русские быстро наладили выпуск этого простого танка из автомобильных агрегатов в небывалом количестве и к началу боевых действий сумели насытить машинами на его базе части Западного округа, передислоцировав на японскую границу устаревшие «Кристи-русский» и «Виккерсы». Сам танк получил 37-мм автоматическое орудие, упростившее действия командира. Бронебойные снаряды этого орудия могли на средней дальности поражать наши танки I, II, 38(t) и даже III. Недостатки русской оптики частично компенсировались высокой плотностью огня и возможностью на небольшом расстоянии стрелять по нашим танкам очередями с хода, за что в наших частях этот танк получил прозвище «Бешеный Иван». Еще большей неприятностью оказалось одновременное появление у русских противотанковых и полевых трехдюймовых орудий на его базе, фактически решивших проблему мобильности тяжелой противотанковой артиллерии. «Бешеные Иваны» легко уничтожали наши легкие танки и бронетранспортеры, а когда в бой вводились танки IV, отнесенные во время начала конфликта к тяжелым, отходили, предоставляя борьбу с ними экипажам самоходных орудий, которые могли уничтожать эти танки на средней дальности и легко менять огневую позицию. С другой стороны, благодаря толстой броне «Скорпионы» можно было поразить нашими легкими противотанковыми орудиями только на небольшой дистанции, вследствие чего орудийная прислуга в начале кампании часто просто поддавалась панике и бежала. Это порождало слухи о полной неуязвимости русских танков. Слухи подкреплялись тем, что «Скорпион» имел на поле боя высокую подвижность при малых размерах, из-за чего в него было трудно попасть, а низкий уровень шума двигателя и гусениц затруднял своевременное обнаружение танков.

Несмотря на все это, «Скорпион» представлял собой лишь крайнюю точку развития легких танков, не имел дальнейших резервов к совершенствованию, и усиление брони создавало русским лишь временные преимущества. Основной проблемой стало то, что эта машина впервые позволила русским создать действительно маневренные части, где пехота, танки и разные виды артиллерии не нарушали взаимодействия между собой при необходимости быстрого передвижения, при отлаженной связи с легкой бомбардировочной, разведывательной и истребительной авиацией. К тому же эти части были хорошо радиофицированы. Лично на меня произвела впечатление очень компактная рация, собранная всего на двух лампах по схеме суперрегенератора, с помощью которой можно было поддерживать связь до полутора километров с такой же рацией, а с более мощной командирской — и до пяти километров. Бронетехника небольшого веса легко эвакуировалась с поля боя в случае повреждения, а широкое использование автомобильных узлов и агрегатов решало проблемы ремонта и обеспечения частей.

Все эти вещи, которые могут показаться несущественными мелочами, сделали безуспешной большую часть попыток проведения операций по окружению русских войск, на что так рассчитывали в начале кампании. Части, прорвавшие оборону русских, натыкались в глубине на укрепленные пункты, удерживаемые моторизованной пехотой, самоходную противотанковую артиллерию, минные заграждения, огонь реактивных минометов и удары бомбардировщиков, осыпавших наступающие колонны ворохом кумулятивных мин или кассетами с вязкой зажигательной смесью, вызывавшей тяжелые поражения людей и техники. Русские отступали, но уничтожали при этом столько наших войск, что назвать наши наступательные действия победой было практически невозможно.

…Еще одной причиной высоких потерь во время Июньского Конфликта стало массированнное действие диверсионных групп в нашем тылу. Русские дерзко нападали даже на нашу бронетехнику, используя динамореактивные гранатометы. Карательные меры, предпринятые охранными частями для наведения порядка, казалось, лишь озлобили местное население и сделали войну со стороны русских поистине тотальной…

…Очевидным шагом в данной ситуации было бы остановить производство танка III и максимально увеличить производство модифицированного танка IV, оснастив его длинноствольным 75-мм орудием и увеличив эффективную толщину лобовой брони с учетом наклона листов до 80 мм, то есть доведя его до предела возможностей модернизации. При этом надлежало максимально увеличить объем выпуска таких танков и самоходных орудий на их базе, остановив выпуск автомобилей гражданского назначения. Однако Министерство обороны и вооружения, стремясь избегнуть предложения таких шагов, которые бы серьезно сказались на уровне жизни немцев, выдвинуло другой план — создать и освоить в производстве совершенно новый массовый танк с 75-мм орудием и лобовой броней в 100 мм, который бы имел резервы совершенствования, на основании проекта, выдвинутого фирмой МАН. ОКХ удалось добиться у фюрера одобрения этого проекта, несмотря на мои личные возражения, вызванные тем, что переход на новый вид танка в условиях войны неизбежно снизит объем производства танков и усложнит ремонт их в частях. Другой проект ведомства Тодта — тяжелый танк с 88-мм орудием на базе опытной партии машин «Леопард» — был решительно отвергнут фюрером как ненужная гигантомания.

Причиной таких решений послужило появление у русских нового вида танка, который в наших документах числился как «Летающий дракон». Его производство осваивалось на Царицынском заводе, и русское командование не спешило использовать его в боевых действиях, кроме отдельных исключительных ситуаций, к одной из которых как раз и относится уничтожение роты танков «Леопард» под Минском. Эта опытная партия наших танков, задуманных как штурмовые, была оснащена короткоствольным 75-мм орудием, также используемым для танков IV. При огневом контакте с «драконами» выяснилось, что снаряды этой пушки не способны поразить русские танки в лоб; из трех «драконов», которые были обстреляны, только один был поврежден, потеряв ход, но при этом не загорелся, и экипаж его, не покинув машины, продолжал вести огонь. В то же время «Леопарды» один за одним выходили из строя как от огня 85-мм орудий трех «драконов», так и от огня замаскированных на опушке леса 75-мм и 100-мм противотанковых самоходных орудий русских.

Весь этот опыт начала кампании привел наше командование и Министерство обороны и вооружения к следующим выводам, которые внешне представлялись едва ли не очевидными. Во-первых, принципы, заложенные в конструкцию танка IV, имеющего бронекорпус с малыми углами установки броневых листов, устарели, что и подтверждают новые танки русских. Во-вторых, выпуск разработанного ранее по этим принципам тяжелого танка «Леопард», как и его модификации «Тигр» с доведением толщины брони до 150 мм и оснащением 88-мм орудием на основе зенитного не даст нашим войскам решающего преимущества, поскольку такой танк фактически нужен главным образом для получения перевеса в крупных сражениях, а все остальное время его транспортировка и ремонт будут представлять для наших частей неизбежные трудности. С другой стороны, этот танк так и не станет неуязвимым из-за появления у русских 100-мм самоходного орудия. В-третьих, решающую роль играет не появление в войсках некоторого количества танков, превосходящих по техническим характеристикам танки противника, а создание грамотной и продуманной до тонкостей системы современного вооружения, где войска, принимающие участие в боевых действиях, должны быть насыщены современной бронетанковой техникой, которая была бы хорошо изучена экипажами и ремонт которой должен быть предельно упрощен. Наконец, в-четвертых, на основе разведданых был сделан вывод, что возможности модернизации «драконов» исчерпаны. Из всего этого следовало, что для обеспечения длительного превосходства перед противником наши войска должны получить массовый танк весом не более 45 тонн, конструкция которого должна быть основана на новых принципах и который, в отличие от танков русских, имеет дальнейшие резервы совершенствования. Особое внимание должно было быть уделено массовости производства, поскольку в 1940 году вся наша промышленность выпускала менее полутора сотен танков в месяц, в то время как русские только на Нижегородском заводе в месяц производили до пятисот «Скорпионов» и другой бронетехники на их базе. Была поставлена задача поднять выпуск в Германии новых танков, проект которых получил название «Пантера», до 600 в месяц.

…Эти меры можно было бы считать разумными, если бы боевые действия продлились несколько лет. Однако потери наших войск уже в начале конфликта были столь ощутимыми, что это привело фюрера к мудрому решению объявить конфликт трагической случайностью и заключить с русскими мир. Другой причиной, подтолкнувшей к этому решению, было то, что русские оказались в состоянии самостоятельно продолжать начатые перед войной совместные работы над сверхоружием, и при затягивании военных действий на несколько лет возникала опасность, что оно будет ими создано и применено против Германии.

Отныне перед танковыми войсками рейха стояла другая задача: разгром англичан на Ближнем Востоке и продвижение в Иран и Индию…»

Примечание автора

Специалисты отмечают в процитированных фрагментах книги Гудериана ряд нестыковок и высказывают предположение, что Гейнц Гудериан завышает оценку качеств российской бронетехники третьей реальности, чтобы найти объективную причину оправдания неудач и просчетов в период летней кампании. Окончательный ответ могло бы дать изучение исторических документов, которые в настоящее время отсутствуют. По этой же причине остается неясным, почему между Россией и Германией произошел так называемый Июньский Конфликт: можно лишь предполагать, что его вероятными причинами был рост самостоятельности политики российского императора и подстрекательская деятельность со стороны Англии и США, подогревавших желание Гитлера овладеть природными ресурсами России до того момента, как в ее распоряжении окажется ядерное оружие. Короче, кто кого тут обманул, остается только гадать.

 

Глава 32

«Все только начинается»

Месяца через два Виктора встретила недалеко от подъезда незнакомая женщина лет за сорок.

— Виктор Сергеевич Еремин?

— Да. А в чем дело?

— Видите ли, вам положена компенсация.

— Что за компенсация? — спросил Виктор, приученный жизнью к мысли, что если что-то предлагают, то это, скорее всего, разводилово.

— Как бы это проще объяснить… Вы случайно стали участником медицинского эксперимента, в ходе которого человеку может показаться, что он переходит в какой-то другой мир, в другое время и тому подобное. Вам надо подойти к нам в офис и написать заявление, что вы согласны получить материальную компенсацию за причиненный моральный ущерб и по получении не будете иметь к нам претензий.

— Простите, э-э-э…

— Мария Сергеевна, менеджер по работе с участниками опытов.

— Мария Сергеевна, это какая-то ошибка.

— Какая ошибка? Разве вам не нужны деньги? Это довольно неплохая сумма…

— Понимаете, никаких видений странных у меня никогда не было, других миров я не посещал. Деньги, конечно, никому никогда не помешают, но это не мои деньги, вы ошиблись. Это кому-то другому.

— Простите, но у нас записаны именно вы.

— Ну как вы считаете, был бы это я — стал бы я отказываться? Извините, мне пора. Всего доброго.

Прошло еще недели три, и Виктор практически забыл об этом разговоре, как вдруг перед концом рабочего дня ему позвонили на мобильник с незнакомого ему номера.

— Виктор Сергеевич? — спросил мужской голос, принадлежавший, судя по тембру, человеку пожилому.

— Да, я слушаю.

— К вам обращалась такая невысокая женщина по поводу компенсаций? Мария Сергеевна?

— Да, но я уже объяснил ей, что это ошибка, это не ко мне.

— Я тоже. Но оказалось, что все только начинается.

— Начинается что?

— Это не телефонный разговор. Знаете, нам надо встретиться и вместе обсудить ситуацию.

— Когда и где вы хотите встретиться?

— У вас вроде через полчаса рабочий день кончается?

— Вроде кончается.

— Знаете, у Самолета у вас тут такой большой универсам, вы не собирались по дороге домой в него заскочить?

— Вообще собирался, — ответил Виктор, отметив попутно странность: незнакомец назвал гипермаркет по-старому, по-советски — «универсам». — Кое-что взять на ужин.

— Где-то через час я там буду. Успеете сделать покупки, и переговорим. Жду вас в это время у выхода.

— Ладно, — согласился Виктор, подумав, что на глазах у кучи людей на него вряд ли будут нападать. По крайней мере, будет ясно, что это за тип навязывается.

В это время гипермаркет на бойком месте всегда кипел народом, словно огромный муравейник. Через час после разговора Виктор уже выгружал покупки из тележки в белые фирменные пакеты, а затем направился к выходу. Рядом с ним и навстречу шли люди, и он совершенно не подозревал, к каким непредвиденным осложнениям жизни приведет его следующий шаг.